Умри завтра Джеймс Питер

26

Кто ты? – гадал суперинтендент Грейс, глядя на обнаженное тело юноши или, если быть терминологически точным, «неизвестного мужчины», лежавшее на столе из нержавеющей стали в центре зала для вскрытия под холодным светом верхних ламп. Чей-то сын. Может быть, чей-то брат. Кто тебя любит? Кого потрясет твоя смерть?

Странно – прежде в морге его всегда мороз по коже продирал. Все переменилось, когда одиннадцать месяцев назад Клио Мори заняла должность старшего патологоанатома. Теперь он при любой возможности является сюда. Даже в голубом халате, зеленом пластиковом фартуке и белых резиновых сапогах Клио неотразима.

Может быть, он просто извращенец, а может быть, любовь действительно ослепляет.

Морг Брайтона и Хоува располагается в низком сером здании чуть в стороне от Льюис-роуд, рядом с кладбищем Вудвейл на склоне холма. Здесь имеется офис, ритуальный зал для верующих разных исповеданий, застекленное помещение для наблюдения, две подсобки, где недавно установлены холодильники с расширенными камерами для покойников с ожирением – примета времени; изолятор для трупов с подозрением на СПИД и другие заразные заболевания и прозекторская.

За стеной слышится вой шлифовальной машины, морг достраивается, расширяется.

Атмосфера в прозекторской соответствует серому дню. Серый свет просачивается в непрозрачные окна, стены выложены серой плиткой, на полу кафель в серую и коричневую крапинку, похожий по цвету на мертвый человеческий мозг. Кроме голубых халатов и зеленых фартуков, единственное красочное пятно – ярко-розовое моющее средство в подвешенном у раковины пластиковом сосуде.

К навязчивому и неприятному запаху дезинфекции иногда добавляется ужасающее зловоние содержимого желудка.

Зал полон, как всегда, когда вскрытие проводит патологоанатом министерства внутренних дел. Кроме Грейса, Надюшки Де Санча и Клио, присутствует помощник Клио Даррен Уоллес, молодой человек двадцати двух лет, начинавший карьеру подручным мясника; коронер Майкл Форман, серьезный внимательный мужчина лет тридцати пяти; крупный мясистый фотограф-криминалист Джеймс Гартрел и Гленн Брэнсон, стоящий поодаль в полуомборочном состоянии. В последнее время здоровяк сержант все хуже переносит вскрытие.

Сероватый восковой цвет трупа издавна ассоциируется у Роя Грейса с еще толком не начавшимся разложением – по крайней мере, на его не слишком опытный взгляд. Хотя зимний холод и ледяная вода замедлили процесс, очевидно, что смерть «неизвестного мужчины» наступила не очень давно.

Надюшка Де Санча с заколотыми на затылке волосами, в очках в черепаховой оправе на красиво вылепленном носу предполагает, что трупу от силы четыре-пять дней. В данный момент невозможно установить точную причину смерти, главным образом, потому, что у «неизвестного мужчины» отсутствует большинство жизненных органов.

В остальном парнишка симпатичный, с темными короткими волосами, римским носом, открытыми карими глазами. Тело худое, костлявое – судя по слабо развитой мускулатуре, не от занятий спортом, а от недоедания. Гениталии прикрыты куском кожи с живота, который как бы ради приличия срезала и отвернула Надюшка. Грудная клетка раскрыта, обнажая ошеломляюще пустую полость, где присутствует только кишечник, похожий на клубки блестящей прозрачной веревки.

В печатной таблице на стене, куда заносится вес мозга, легких, сердца, печени, почек, селезенки, в соответствующих графах прочерк, кроме графы мозга – он остался цел. Видимо, только с ним тело ляжет в могилу.

Надюшка вытащила мочевой пузырь, положила на металлический поднос для препарирования, стоящий на ножках над коленями трупа, вскрыла одним резким ударом, старательно собрала и запечатала образцы жидкости для анализов.

– Что скажете на данный момент? – спросил Грейс.

– На данный момент, – объявила патологоанатом с четким, изысканным произношением, – причину смерти с полной точностью установить невозможно. Точечного кровоизлияния, свидетельствующего об удушении или об утоплении, не наблюдается, а в отсутствие легких нельзя заключить, наступила ли смерть до попадания в воду. Впрочем, думаю, факт отсутствия органов подтверждает это с большой вероятностью.

– Хирурги редко оперируют под водой, – ворчливо согласился Майкл Форман.

– Содержимое желудка почти ничего не дает, – продолжала Надюшка. – Практически успело перевариться. Присутствуют частички, похожие на курицу, картошку и брокколи – значит, за несколько часов до смерти парень нормально ел, что абсолютно не сходится с отсутствием жизненных органов.

– В каком смысле? – уточнил Грейс, чувствуя на себе вопросительные взгляды коронера и Брэнсона.

Надюшка взмахнула скальпелем.

– Подобные хирургические разрезы делаются при извлечении органов у донора. Внутренние органы изъяты хирургом, опытным специалистом, что подтверждает тщательная перевязка кровеносных сосудов. Периферический жир вокруг почек срезан скальпелем, – указала Надюшка. – Судя по внешним признакам хирургического вмешательства, это донор. След на кисти от внутривенной инъекции, еще один в правой локтевой ямке. Похоже, ему ставили капельницу.

Она осторожно открыла рот покойника, посветила фонариком.

– Если посмотреть поближе, видно покраснение и припухлость гортани чуть ниже голосовых связок. Возможно, раздражение от дыхательной трубки.

– Разве можно есть твердую пищу с интубационной трубкой? – усомнился Грейс.

– Совершенно верно, Рой, – кивнула Надюшка. – Я не понимаю.

– Может, это донор органов, захороненный в море, а потом унесенный течением? – предположил Гленн Брэнсон.

– Возможно, – нерешительно согласилась Надюшка. – Хотя почти все доноры органов какое-то время находятся на аппаратах жизнеобеспечения с дыхательными трубками и капельницами с питательными веществами. Присутствие в желудке остатков непереваренной пищи в высшей степени странно. Может, токсикология обнаружит мышечные релаксанты и прочие медикаменты, использующиеся при изъятии органов.

– Нельзя ли приблизительно определить, за сколько часов до смерти он ел?

– Судя по остаткам, часа за четыре, максимум за шесть.

– Не мог внезапно умереть? – спросил Грейс. – Остановка сердца, разбился в машине или на мотоцикле?

– Тяжелых повреждений нет, Рой. Ни черепной, ни мозговой травмы. Сердечный или астматический приступ возможны, но с учетом возраста – лет семнадцать-девятнадцать, – по-моему, то и другое маловероятно. Думаю, надо искать другую причину.

– Например?

– Пока предположить не могу. Будем надеяться, лабораторные анализы что-нибудь скажут. Хорошо бы установить личность.

– Постараемся, – кивнул Грейс.

– Анализы наверняка дадут ключик к разгадке. Считаю практически невероятным найти что-нибудь на промокшем мешке и веревках, – продолжала Надюшка и добавила, чуть помолчав: – Есть еще одна мысль насчет еды в желудке. В Соединенном Королевстве органы автоматически не извлекаются. После смерти мозга зачастую не скоро удается получить согласие ближайшего родственника. Но в других странах, где таких законов не принято, скажем, в Австрии или Испании, дело идет гораздо быстрее. Возможно, наш мальчик из какой-нибудь такой страны.

Суперинтендент подумал.

– Возможно, но если он умер в Австрии или Испании, то как очутился в десяти милях от берегов Англии?

Услышав пронзительный дверной звонок, Даррен выскочил из зала и через пару минут вернулся с сержантом Таней Уайтлок, в халате и защитных сапогах.

Грейс быстро ввел ее в курс дела. Она попросила показать груз и пластиковую обертку, в которой обнаружили тело. Клио повела Таню в подсобку, потом они вместе вернулись в зал. Надюшка Де Санча наговаривала на диктофон предварительные заключения. Грейс, Брэнсон и Майкл Форман стояли рядом с трупом. Фотограф в хранилище снимал крупным планом пластик и веревки.

– Как считаете, тело могло принести течением из погребальной зоны? – обратился суперинтендент к сержанту.

– Могло, – кивнула Таня, дыша ртом, чтобы не чувствовать зловония. – Хотя груз довольно тяжелый, а погода в последнее время спокойная. Если это поможет, набросаю план возможного района, откуда его принесло бы с более легким грузом.

– Возможно, поможет. За пределами подводного кладбища никого не хоронят?

– Бывает, – подтвердила она. – Но я уже связывалась с «Арко Ди». Тело поднято в пятнадцати морских милях от отведенного для похорон участка. Большое расхождение.

– И я тоже так думаю, – согласился Грейс. – Место точно отмечено?

– С точностью до пары сотен ярдов.

– По-моему, надо как можно скорее взглянуть, нет ли там еще чего-нибудь, – заключил он. – Сегодня успеете?

Таня бросила взгляд на стенные часы, потом, как бы не доверяя им, на свои массивные, для подводников, и в окно.

– Солнце заходит часа в четыре. В десяти милях от берега море наверняка неспокойное, придется взять напрокат большой катер вместо нашего плота. Найти будет легко – в такое время года глубоководные рыбацкие суда большим спросом не пользуются. Остается около трех световых часов, поэтому лучше выйти к рассвету. А пока мы отправимся на плоту и расставим буйки, чтобы драги ничего не нарушили.

– Замечательно, – одобрил Грейс.

– Для того и работаем, – улыбнулась Таня, чуточку развеселившись. Можно все быстро устроить и успеть домой, приготовить еду.

– Вид у тебя поганый, – обратился Рой к Гленну Брэнсону.

– Еще бы, – хмыкнул тот. – Как всегда в этом зале.

– Знаешь, что тебе требуется?

– Что?

– Глоток морского воздуха. Приятный круиз.

– Угу. Круиз как раз кстати.

– Отлично. – Грейс хлопнул друга по плечу. – Отправишься прогуляться с Таней.

Сержант скривился, кивнул на окно:

– Черт побери, старина, прогноз поганый! Я думал, ты Карибы имеешь в виду или что-нибудь вроде того.

– Начни с канала. Самое место, чтоб научиться твердо шагать по палубе.

– У меня даже костюма нет подходящего! – простонал Брэнсон.

– И не надо. Разместишься на палубе первого класса.

Таня с сомнением посмотрела на сержанта:

– Прогноз в самом деле не очень. Ты хороший моряк?

– Нет, плохой, – объявил он. – Можешь мне поверить!

27

Состояние Ната за ночь не ухудшилось – и то слава богу, думала Сьюзен, стараясь найти хоть что-нибудь положительное в пребывании у его койки. Хотя улучшения тоже не происходит. Перед ней все тот же молчаливый инопланетянин, опутанный проводами, окруженный ошеломляющим разнообразием жизнеобеспечивающей аппаратуры и мониторов.

Круглые настенные часы показывают без десяти час. Почти время ленча, что не касается Ната и большинства других пациентов реанимационной палаты – питательные вещества день и ночь вводятся в их организм через трубку, вставленную в нос и в пищевод. Несмотря на горе и усталость, она вдруг улыбнулась. Вечно упрекала мужа за опоздание к обеду. Больничный сотрудник с ненормированным рабочим днем, он часто без предварительного предупреждения задерживался до поздней ночи. Даже дома, когда она ставила еду на стол и звала его завтракать или ужинать, он вечно просматривал очередное электронное сообщение.

Тут хоть не опоздаешь, мысленно заключила Сьюзен, вновь горестно улыбнулась, всхлипнула, вытащила из кармана джинсов салфетку, вытерла покатившиеся по щекам слезы.

Черт побери! Не может все вот так кончиться. Просто не может…

И как бы в подтверждение или для ободрения внутри нее шевельнулся ребенок.

– Спасибо, Тычок, – прошептала она.

После того как консультант в рубашке с открытым воротом и серых брюках в сопровождении персонала в халатах завершил обход минут тридцать назад, в реанимации настала сверхъестественная тишина. Только поминутно звякали сигнальные звоночки мониторов, подключенных к пациентам.

К каждой койке приставлена дежурная сестра, но кажется, будто в палате пусто. Что-то происходит за задернутыми занавесками у кровати напротив, женщина моет полы рядом с предупредительной желтой табличкой с надписью «Уборка», дальше физиотерапевт массирует ногу пожилого мужчины с интубационной трубкой. Пациенты лежат тихо – одни спят, другие тупо смотрят невидящими глазами. Посетителей больше нет, одна Сьюзен.

Номер койки Ната четырнадцатый. По словам ночной дежурной сестры, их тут всего семнадцать. Фактически шестнадцать. Номер тринадцать отсутствует из суеверия. Значит, четырнадцатая на самом деле тринадцатая.

Нат – настоящий врач – не склонен ни к каким суевериям, каждый случай обдумывает, анализирует, рационально объясняет. А Сьюзен до ужаса суеверная. Не дай бог увидеть одинокую сороку, посмотреть сквозь стекло на новую луну, тем более пройти под приставной лестницей. Страшно, что номер койки четырнадцать, а в действительности тринадцать. Но палата полна, ничего не поделаешь.

Она встала, сдерживая зевоту, подошла к столику на колесиках у спинки кровати, где стоит ноутбук медсестры. Долгий вчерашний день просидела здесь до закрытия, в полночь поехала домой, попыталась уснуть. Отказавшись через какое-то время от бесплодных попыток, приняла душ, заварила крепкий кофе, прихватила по совету сестры несколько дисков «Иглс» и «Сноу пэтрол», туалетные принадлежности Ната, поехала обратно.

На него давно надеты наушники, но пока не видно никакой реакции. Обычно дома в кабинете он раскачивался и поводил головой и плечами, помахивал руками под музыку. Расслабляясь в минуты отдыха, потрясающе танцевал. Полностью загипнотизировал Сьюзен, танцуя с ней рок-н-ролл на вечеринке в честь дня рождения одной медсестры.

А теперь она пристально разглядывает гофрированную прозрачную трубку в его рту, крошечный датчик внутричерепного давления, приклеенный к голове пластырем, другие приборы и трубки, прикрепленные и воткнутые в Ната. Грудь вздымается под простыней, сдвинутой с переломанных ног. Пики и волны на главном мониторе регистрируют признаки жизни.

Пульс семьдесят семь – хорошо. Давление сто шестьдесят на девяносто – тоже неплохо. Уровень кислорода хороший. Внутричерепное давление между пятнадцатью и двадцатью. У здорового человека ниже десяти. Выше двадцати пяти опасно.

– Привет, Нат, милый! – сказала Сьюзен, коснувшись правой руки мужа над идентификационным браслетом и пластырями, удерживающими на месте трубку. Осторожно стянула с его головы наушники, стараясь говорить весело и уверенно. – Я здесь, дорогой. Люблю тебя. Тычок брыкается. Слышишь? Как себя чувствуешь? Знаешь, все хорошо. Лежи, держись, ты справишься. И все будет отлично!

Немножко обождала, снова надела на него наушники, обошла вокруг белого вращающегося подъемника с аппаратами и приборами, с помпой, накачивающей медикаменты, которые стабилизируют состояние и контролируют давление, направилась по голубому линолеуму мимо голубых занавесок у коек к окну с голубыми жалюзи. Внизу современный мощеный дворик со скамейками, столиками и гладкой высокой скульптурой, которая отвратительно смахивает на привидение.

Вновь заплакала и услышала, вытирая глаза, проклятый сигнал тревоги. На этот раз громкий.

Оглянулась на монитор, внезапно охваченная чудовищной паникой. Закричала:

– Сестра! Сестра!.. – в ужасе помчалась к посту.

Громкость сигнала росла с каждой секундой, становясь оглушительной.

Мимо нее к Нату бежал огромный чернокожий медбрат, который заступил на дежурство в половине девятого. Прежде неизменно веселое и приветливое лицо напряженно застыло.

28

Младенец давно молчит – теперь плачет Симона, скорчившись у трубы центрального отопления, крепко прижав к щеке Гогу. Всхлипывает, засыпает, просыпается, снова плачет.

В подземелье никого, кроме Валерии с ребенком. В трескучей музыкальной системе Трейси Чэпмен поет про скоростную машину. Марианна часто крутит Трейси Чэпмен – младенцу вроде нравится, он успокаивается, будто ледяной сквозняк с дороги над головой приносит из промозглой сырости колыбельную. Свечной огонь пляшет на сталагмитах растаявшего воска, бросает на бетонный пол тени.

Электричества нет, только свечи, которые надо расходовать экономно. Порой их покупают на деньги, вырученные от продажи краденого, хотя чаще воруют в мини-маркетах. В безнадежных случаях таскают в православных храмах, хотя это Симоне нисколько не нравится. Работая в паре с Ромео, отвлекая молящихся, она набивает полные карманы тоненькими коричневыми свечами, которые скорбящие покупают за деньги, зажигают и ставят в большие металлические коробки с тремя стенками – в одном приделе за упокой, в другом за здравие дорогих и любимых.

Всегда страшно, что Бог за такой грех накажет воришек. И сейчас, рыдая, Симона гадает, не получила ли наказание.

В церковь она не ходит, молиться ее не учили, хоть в одном заведении воспитательница рассказывала о Боге, который за ней постоянно следит и карает за каждый проступок.

За желтым свечным светом темнота тянется до конца туннеля. Там труба выходит наружу, идет дальше поверху через пригород Крангаши. Целые общины бездомных облепили ее лачугами и самодельными шалашами. Когда-то Симона сама в таком жила, только там было тесно и неудобно, кровля протекала.

В подземелье лучше – просторно и сухо. Хотя в одиночестве плохо, страшно темноты за свечами, мышей, крыс, пауков, а то и чего-то похуже.

Ромео часто рыщет в темноте, но кроме костей грызунов ничего не находит. Отыскал однажды сломанную корзинку из магазина. Марианна водит сюда мужчин, шумно возится без всякого стеснения – пусть остальные смотрят. Один с конским хвостом и серебряным крестом на шее всех перепугал. Принес с собой Библию, отказался спать с Марианной, заговорил о Боге и дьяволе, который живет в той самой темноте, любит тепло от труб не меньше обитателей подземелья, надзирает за ними, проклятыми за нечестивые деяния, поэтому им надо спать чутко, на случай, если он выскочит из темноты и кого-нибудь схватит.

– Валерия, меня Бог наказал? – неожиданно выкрикнула Симона.

Валерия с изможденным лицом, обрамленным прямыми волосами, в неизменной дутой изумрудной куртке поверх ярко-желтого спортивного костюма, оставила спящего ребенка, подошла, пригнувшись, чтобы не стукнуться головой о заклепки на перекрещенных балках, которые поддерживают дорогу вверху, обняла ее одной рукой.

– Нет. Тебя просто обидел дурной человек, очень плохой, вот и все.

– Не хочу больше так жить. Хочу свалить отсюда.

– Куда?

Симона беспомощно пожала плечами и снова заплакала.

– Я б уехала в Англию, – призналась Валерия с грустной улыбкой и вдруг оживилась. – Мы теперь в Евросоюзе, вполне можно поехать.

Симона еще похныкала и смолкла.

– В каком еще Евросоюзе?

– Это такая штука, которая разрешает румынам ехать в Англию.

– Там лучше?

– Знаю нескольких девчонок, которые уехали, получили работу, эротические танцы исполняют за большие деньги. Может, и мы с тобой сможем исполнить.

Симона шмыгнула носом.

– У меня не получится.

– Наверняка есть другая работа. В барах, в ресторанах, может быть, даже в булочных или пекарнях…

– Поеду, – решительно заявила Симона. – Сейчас же. А ты? Мы с тобой и Ромео… с ребенком, конечно.

– Надо найти кого-то, кто знает, поможет. Думаешь, Ромео захочет?

Симона пожала плечами и услышала за спиной голос:

– Привет, это я! Не с пустыми руками.

Промокший и запыхавшийся Ромео спрыгнул с последних перекладин лестницы, сбросил с головы капюшон.

– Долго пришлось побегать, – объявил он. – Многие нас уже знают, следят. Дал большой круг, но все-таки достал! – Сияя огромными глазами-блюдцами, сунул руку под куртку, вытащил розовый пластиковый пакет, лихорадочно закашлялся, достал бутылку растворителя, открутил крышку, сорвал защитную фольгу.

Симона наблюдала, мгновенно обо всем позабыв.

Ромео налил чуть-чуть растворителя в пакет, зажал сверху горлышко, протянул, позаботившись, чтобы Симона крепко держала.

Она поднесла пакет к губам, выдохнула, будто надувала воздушный шарик, и глубоко вдохнула. Еще раз выдохнула и вдохнула. Еще. Лицо расслабилось. Симона слабо улыбнулась. Глаза закатились, остекленели.

Боль на время исчезла.

Черный «мерседес» медленно катил по дороге, расплескивая лужи, скрежеща по стеклу «дворниками». Проехал мимо убогого мини-маркета, кафе, мясницкой лавки, православного храма в строительных лесах, автомойки, где трое мужчин поливали из шлангов белый фургон, стаи собак с взъерошенной на ветру шерстью.

На заднем сиденье сидели два пассажира – аккуратный опрятный мужчина под сорок в черном пальто поверх серого свитера с высоким воротом и женщина чуть помоложе с привлекательным открытым лицом под копной светлых волос, в кожаной куртке с овчинным воротником, свободном джемпере, тесных джинсах, черных замшевых сапогах. На ней было множество украшений. Похожа на бывшую мелкую рок-звезду или на столь же второстепенную актрису.

Водитель остановился перед обветшавшим высоким зданием с развешанным в окнах бельем для просушки, десятком телевизионных антенн-тарелок, укрепленных на голых стенах, и заглушил мотор. Потом указал через лобовое стекло на неровную дыру между дорогой и тротуаром.

– Она тут живет, – сообщил он.

– Должно быть, их много, – заметил мужчина.

– Да, но нужна только та, о которой я рассказывал, – сказал шофер. – Лихая девчонка.

С выключенными стеклоочистителями окно быстро залил дождь, прохожие превратились в расплывчатые фигуры. Хорошо. Сквозь тонированные стекла вообще трудно что-то увидеть снаружи. Машины в этом квартале – сплошь битая рухлядь. Каждый прохожий обратит внимание на сверкающий «мерседес» и заинтересуется, что он тут делает, кто в нем сидит.

– Ладно, – кивнула женщина. – Поехали.

Автомобиль тронулся с места.

Под асфальтом, по которому крутились его колеса, спал младенец, Валерия читала газету недельной давности, Трейси Чэпмен пела про гоночную машину, Ромео держал во рту горлышко пакета, выдыхая и вдыхая.

Симона лежала на своем матрасе, спокойная и безмятежная. Во сне она видела Англию и под высокой башней с часами, которая называется Биг-Бен, бросала в стакан кубики льда и наливала виски. Мимо плыли огни. Огни большого города. Люди улыбаются, слышен смех. В огромном зале с картинами и статуями сухо. Боли нет ни в теле, ни в сердце.

Она спала долго, а когда проснулась, все было уже решено.

29

Линн Беккет проснулась в испуге, не сразу сообразив, где находится. Ноги затекли, спина болит. Она с недоумением вгляделась в экран укрепленного высоко на стене телевизора, где шел мультфильм. Мужчину привязали к катапульте, нацелили в кирпичную стену. Через секунду он пролетел сквозь нее, оставив трафаретный отпечаток собственного тела.

Вспомнив, она принялась легонько массировать ноги, восстанавливая кровообращение. Видно, задремала в отдельной палате Кейтлин в печеночном отделении Королевской больницы Южного Лондона. Слышится слабый запах еды. Картофельное пюре. Дезинфекция и политура. Рядом на койке дочка в ночной рубашке, с взлохмаченными волосами, глаза, как обычно, не отрываются от дисплея мобильника. В окно маленькой комнатки видна часть подъемного крана, шлакобетонные блоки и арматура строящегося здания.

Прошлую ночь Линн проспала возле дочери. В какой-то момент, смертельно измучившись в кресле, влезла в постель, прижалась к ней, так и заснула.

Их разбудили в немыслимо ранний час, Кейтлин в каталке повезли на сканирование, потом прикатили обратно. Заходили разные сестры, брали кровь на анализ. В девять Линн, чувствуя себя растрепанной и немытой, позвонила на службу, сообщила строгой, но сочувствующей начальнице Лив Томас, что не знает, когда вернется. Та поняла, предложив поработать сверхурочно в конце недели, чтобы не упустить премиальные. Линн ответила, что постарается.

Разумеется, адски нужны деньги. На больницу уйдет целое состояние. Три фунта в день за телевизор для Кейтлин и телефонную связь. Пятнадцать в день за парковку. Питание в столовой. И постоянный страх, что работодателям все это надоест, и они ее выкинут. Скромная компенсация, полученная после развода с Мэлом, полностью потрачена на дом, где они живут сейчас с Кейтлин. Хотелось обеспечить дочь приличным жильем, по возможности растить нормально, в довольстве и безопасности. Все это требует немалых расходов. Еще надо отремонтировать машину перед техосмотром.

Работа оплачивается хорошо, но в зависимости от результатов, как у коммивояжера. Часами добиваешься цели, вечно видя перед собой приманку – еженедельную премию лучшему работнику. В обычных обстоятельствах Линн в неделю приносит домой больше, чем в Брайтоне и Хоуве зарабатывают секретарши в приемных врачей и отелях, больше, чем торговые агенты. В отсутствие официально признанной квалификации можно считать, что ей повезло. Теперь, когда она оплатила домашние счета, расплатилась за бензин, за обучение Кейтлин игре на гитаре, за все ее цацки вроде мобильника и ноутбука, одежду, даже за путевки со скидкой на летний отдых в Шарм-эль-Шейхе, денег осталось очень мало. Вдобавок приходится без конца пополнять кредитку Кейтлин. Восьмилетняя служба в агентстве по взысканию долгов внушила Линн смертельный страх перед кредитными картами, которыми она сама старается не пользоваться.

Мэл, по крайней мере, вел себя честно при обсуждении условий развода, как может помогает дочери, но гордость не позволяет просить у него больше. В данный момент отложено чуть больше тысячи фунтов, которые Линн копила весь год, решив устроить Кейтлин веселое Рождество, хотя точно не знает, как дочь относится к Рождеству. Или к дням рождения. Фактически ко всему, что сама она считает нормальной жизнью.

Неизвестно, стоит ли рисковать и оставлять здесь Кейтлин, вернувшись в Брайтон на работу. Дочке не нравится в больнице, сегодня она снова в странном настроении, больше сердится, чем боится. Уезжать опасно – вдруг она убежит. Линн взглянула на часы. Без десяти час. Мужчина на экране корчит злобные рожи, пыхтит, вылетает в переднюю дверь, унося с собой весь фасад. Она невольно улыбнулась. Всю жизнь обожает мультфильмы.

Кейтлин нажимает кнопки на телефоне.

– Извини, дорогая, – сказала Линн, – я отключилась.

– Нечего извиняться, – ухмыльнулась дочь, не сводя глаз с дисплея. – Старикам надо выспаться.

Несмотря на заботы и горести, Линн рассмеялась.

– Большое спасибо!

– Нет, правда, – кивнула Кейтлин, на этот раз широко улыбнувшись. – Я только что смотрела программу по телевизору. Хотела тебя разбудить, чтоб и ты посмотрела, да не стала – там про стариков, которым как бы надо выспаться.

– Ах ты, обезьянка щекастая! – Линн попыталась встать, но ноги еще не отошли. На улице скрежетала строительная техника. Дверь открылась, вошла женщина – координатор по трансплантации, с которой они встретились прошлым вечером.

При дневном свете отдохнувшая Шерли Линсел в голубом жилете, белой блузке и темно-коричневых слаксах еще больше напоминала английскую розу.

– Привет, – поздоровалась она. – Ну, как мы сегодня?

Кейтлин проигнорировала вопрос, набирая текст.

– Отлично, – решительно ответила Линн, поднявшись наконец на ноги и колотя кулаками по ляжкам. – Мурашки бегают, – объяснила она.

Координатор послала ей сочувственную улыбку и сообщила:

– Следующий анализ – биопсия печени. – Потом обратилась к Кейтлин: – Ты сильно занята?

– Отправляю распоряжения, – бросила та. – Что делать с моим телом и типа того.

Линн отметила выражение изумления на лице координатора и насмешливый взгляд дочери, по которому никогда невозможно сказать, шутит она или говорит серьезно.

– Я думаю, мы сможем улучшить твое состояние, – ласково и убедительно возразила Шерли Линсел, нисколько не подкупив Кейтлин, которая крепко стиснула губы, подняла тоскливые глаза, передернула плечами.

– Как скажете. Хотя лучше как бы заранее приготовиться, правда?

– Готовиться все-таки лучше к хорошему, – улыбнулась координатор.

Кейтлин помотала головой, словно взвешивая прозвучавшее предложение, потом кивнула:

– Ладно.

– Сейчас тебе сделают легкую местную анестезию и возьмут иглой кусочек печени. Никакой боли не почувствуешь. Через минуту придет доктор Сэддл, расскажет подробнее.

Линн уже знает, что консультант Абид Сэддл, красивый моложавый тридцатисемилетний мужчина-африканец, – единственный, с кем Кейтлин чувствует себя легко и свободно. К сожалению, он не всегда рядом с ней – медицинская бригада постоянно меняется.

– Много возьмут? – уточнила Кейтлин.

– Крошечную частичку.

– Понимаете, я как бы знаю, что печень у меня не фурычит. Поэтому мне нужно все, что от нее осталось.

Координатор снова с недоумением на нее посмотрела, не понимая, шутка это или нет.

– Возьмут минимальное количество, необходимое для анализа. Можешь не беспокоиться.

– Понятно. Если много возьмут, сильно забеспокоюсь.

– Если не хочешь, вообще ничего не возьмут, – терпеливо заверила Шерли.

– Остыньте, – кивнула Кейтлин. – Тогда в действие вступит «план Б»?

– Что? – переспросила Шерли.

– Если я не захочу сдавать этот анализ, будет принят «план Б»? – повторила Кейтлин с непроницаемым выражением лица, не сводя глаз с дисплея.

– Что это значит? – осторожно осведомилась координатор.

– Это значит, что я умру. Хотя лично я считаю «план Б» абсолютно дерьмовым.

30

Рой Грейс возвращался в Суссекс-Хаус после вскрытия, беседуя по громкой связи с Кристин Морган из Королевской больницы графства, которая занимается донорами. Он расспрашивал ее обо всем, что связано с трансплантацией, в частности о процедуре получения органов.

Закончив разговор, повернул на стоянку перед управлением, остановил машину на отведенном ему месте, заглушил мотор и погрузился в раздумья, гадая, кто этот подросток и что с ним случилось. Дождь барабанил в стекла и по крыше автомобиля, превращая белую стену фасада перед глазами в расплывчатую мерцающую мозаику.

Патологоанатом министерства внутренних дел Надюшка Де Санча уверенно заключает, что внутренние органы удалены профессиональным хирургом. Сердце, легкие, почки, печень отсутствуют. Остался желудок, кишечник, мочевой пузырь. Клио, основываясь на личном опыте работы в морге, подтверждает, что родственники доноров чаще всего соглашаются на изъятие именно сердца, легких, почек и печени, желая сохранить кожу и роговицу глаз.

Серьезная загадка – пища, съеденная «неизвестным мужчиной» всего за несколько часов до смерти. Максимум за шесть, по оценке патологоанатома. По утверждению Кристин Морган, практически невозможно так быстро взять органы даже после скоропостижной смерти донора, внесенного в Национальный реестр и имеющего официальную карточку. Прежде ближайший родственник должен подписать кучу бумаг, в компьютерных базах данных надо найти подходящего реципиента, набрать в разных больницах бригаду хирургов, специалистов по трансплантации. Как правило, доноров, даже после гибели мозга, часами, даже днями держат на аппаратах жизнеобеспечения, снабжающих органы кровью, кислородом, питательными веществами. Кристин Морган оговорилась, что поспешная операция в принципе не исключается, но на ее памяти не случалось ничего подобного, а указанный молодой человек в их больнице точно не был.

Грейс взял с переднего сиденья голубой блокнот, положил на рулевое колесо.

Австрия? Испания? Страны, где врачи не связаны официальным контрактом?

Возможно ли, что «неизвестный мужчина» австриец или испанец, донор органов, захороненный в море? Австрия не имеет выхода к морю. Может ли тело за несколько дней проплыть больше ста миль от Испании?

Настолько ничтожную вероятность вполне можно отбросить на данном этапе.

Вдруг почувствовав голод, Грейс взглянул на часы на приборной доске. Четверть третьего. Обычно после вскрытия не бывает особого аппетита, но с утренней миски овсянки прошло много времени.

Он поднял воротник дождевика, перебежал дорогу, перелез через низкую, но очень неудобную кирпичную стенку, нырнул в проем в живой изгороди, проделывая стандартный короткий путь к супермаркету – неофициальной закусочной для офицеров полицейского управления.

Через десять минут суперинтендент сидел за письменным столом в кабинете, разворачивая сандвич с огурцом и зловеще свежей на вид лососиной. Клио давно насмехается над его склонностью к вредной грубой пище на службе, а дома в последние девять лет к разогретым в микроволновке блюдам быстрого приготовления.