Мусульманская Русь Лернер Марик

А еще в городе было множество площадей, на которых торговали. Вот и прямо под стеной Кремля до вчерашнего дня были ряды лавок, продающих все, что душе угодно. Там можно было найти шелк из далекого Китая и оружие из не менее отдаленной Испании. Там присутствовали товары цивилизованного Запада и вся роскошь Востока. Теперь только обломки под стенами Кремля — толпа постаралась. А в городе местами продолжаются погромы. Только теперь, после того как подтянулись все четыре полка нового строя и прибыла срочно вызванная конница из личных поместий Кагана, Строева и преданных им князей, ломают уже дома ростовских и казанских княжеских кланов. Пришло время расплачиваться. Вон даже отсюда видно, как грабят очередные богатые палаты, вывозя имущество.

Ульрих с изрядной завистью вздохнул. Жаль, что его с ротой так и не выпустили из Кремля. Наверняка можно было бы неплохо нажиться: у князей Амировых и Хвощинских с Суздальскими добра много, — уж он бы внакладе не остался. Начинаешь невольно жалеть, что слишком инициативен.

Он после своего героического подвига на глазах у Государя стал негласным комендантом Кремля и командиром полка, охотно гоняя челядь и прибывающие со всех окрестностей отряды с поручениями. Остальные, даже званием выше, подчинялись. Приятно, но как бы потом это боком не вышло. Русские злопамятны и страшно обижаются: нарушение субординации. С детства каждый помнит, кто по рангу старше, а тут — чужак, не утвержденный официально.

Стрельцов из Владимирских полков, не пожелавших остановить чернь, а частично и поддержавших мятеж, срочно разоружили, и идет следствие. Почти полторы тысячи человек посадили под замок и уже обнаружили заговор. Был он или нет, но показания под каленым железом непременно будут. Тут любой моментально расскажет, что было и чего не было, у хорошего ката. А палачи у каганов замечательные. Творчески совмещают западные и восточные науки. Жуть что вытворяют с обычным кнутом. Сам видел, как с пяти ударов человека убивали, рассекая тело до позвоночника. Но это на публику, а если надо, могут работать и гораздо тоньше.

Дадут все-таки полк или нет? Совсем другие деньги, да и статус изряднее. Теперь уж точно мест будет много. Сколько офицеров под топор пойдет!

А, нет… Изменникам петля положена. Мусульмане почему-то этого страшно боятся и считают позорным. Если нет, плюну на все и, как контракт кончится, уеду. Все равно ничего хорошего не ждет, а без войны еле-еле концы с концами свожу. Выдумали тоже — боевые деньги! В мирное время едва треть платят — не было такого уговора, да как приехал, так и влип. Самовольный отъезд ничем хорошим не завершится. Был тут один дурак — разобиделся, что обещанного звания не дали, и дезертировал. Поймали и четвертовали. Армия для того и существует, чтобы быть готовой к войне всегда. Вот это была война? Стреляли — значит, война. А все равно не дадут, скоты жадные.

— Господин офицер, — задыхаясь от бега, сказал Юртов, — там за вами пришли. — Он закатил глаза, изображая посланца от очень высокого начальства.

Ульрих невольно подтянулся и быстро проверил свой внешний вид. Офицер должен смотреться браво и гордо. Неужели полк дадут? — подумал с замиранием сердца.

Его вел по бесконечным коридорам рында — еще одно дурацкое местное совершенно непереводимое слово. «Телохранитель» или «оруженосец» звучит проще и понятнее, но у русских была масса странных традиций, и на недоумение они делали значительное лицо и говорили про старину.

Рынды охраняли исключительно семью Кагана, и набирали в эту группу юношей из знатнейших фамилий, физически сильных и красивых на вид. А вот пользы от них не было никакой. Вся их работа заключалась в стоянии неподвижно во время дворцовых церемоний, с разукрашенными и совершенно непригодными для боя бердышами. Буде какому послу взбрело бы в голову напасть на Государя, они бы ничем не смогли помешать. Еще во время выездов они торжественно несли за Каганом его оружие. Очень важное занятие. Зато одним своим видом они били наповал любого. Кафтан белого цвета, из лучшего бархата, атласа и сукна с горностаевой опушкой, и белые сафьяновые сапоги на ногах. На стоимость этого великолепия целая семья могла бы прожить безбедно год, сытно питаясь, но без восточной роскоши здесь, в царских палатах, вообще себе ничего представить нельзя. Богато разукрашенные стены и потолки, замечательные персидские ковры, и кушал Каган с приближенными не иначе как с драгоценной посуды, сделанной из серебра и отделанной драгоценными каменьями. Ничего удивительного, на то огромное количество пушнины, поступающей из таинственной и холодной Сибири, куда Ульрих совершенно не желал попадать, целые Приказы, сиречь министерства, содержались. Рындам зато ничего не платили. Им положено было и так быть счастливыми — от близости к власти, да и родственники у них были небедные, могли подкинуть деньжат.

Проводник остановился у очередной неприметной двери, значительно посмотрел на Ульриха и постучал. Получив разрешение, он распахнул с натугой тяжеленную створку и пропустил замирающего в предвкушении Ульриха внутрь.

Капитан шагнул вперед и поспешно опустился на колено, кланяясь. В душе у него играла марш музыка и гремели фанфары. На такую удачу он не рассчитывал. В небольшом и, без сомнения, рабочем кабинете, где письменный стол был завален бумагами, находился один Каган. Он сидел в простом кафтане и с усмешкой смотрел на Ульриха. Сейчас, вблизи, он уже не смотрелся беспомощным мальчиком. Четырнадцатый год — не шутка, пора уже думать о женитьбе, а сам Ульрих был ненамного старше, когда впервые понюхал пороху. Лицо у Багатура было усталым, и под глазами залегли тени.

— Встань, — сказал Каган ломающимся баском, — и садись. — Он кивнул на стул перед собой.

Что Ульриха всегда радовало — так это отсутствие на Руси привычки сидеть поджав под себя ноги. Привыкнуть можно к чему угодно, но ведь неудобно! Хотя по секрету ему рассказывали, что в женских половинах в боярских домах живут именно так. Сидя на коврах и подушках. Гостей туда не пускают. В обычных домах, где ему приходилось бывать, это не принято, но бояре ведут себя по-другому. Своих жен наружу очень редко выпускают, разве что на молитву либо к родственникам, и то под охраной и с прикрытыми лицами. Простые бабы обходятся обычным платком, закрывающим волосы, и вполне себе работают. Оно и понятно: кто ж на огороде или на кухне трудиться будет, если слуг нема? Бывалоча, наклонится такая, и все прекрасно видно. Он невольно вспомнил вдовушку, к которой регулярно заглядывал потешить мужские желания, и поспешно тряхнул головой, отгоняя несвоевременные мысли. Удача бежала в руки, и надо показаться Государю. А то ведь можно высоко взлететь, а можно и низко упасть.

— Как тебе легче говорить, — неожиданно спросил Каган, — на немецком или голландском языке?

— Я вполне способен понимать русский, — моргнув от неожиданности, гордо заявил Ульрих.

— Понимать понимаешь, а вот можешь ли свободно высказывать мысли? Я, — пояснил он, — хороших учителей имел. Арифметика, геометрия, история, логика, теология. Арабский знаю и книги древние и современные читал. На Руси неграмотных нет, но большинство не задумывается, что учит. Мне так нельзя. Благо государства зависит от решений Кагана, и ошибаться нельзя, а значит, и знать необходимо много. Ты храбр и умен, много повидал. Не всегда книжные мудрости соответствуют практике, да и нельзя научиться без практики. Вот видел ты там, — он неопределенно махнул рукой, — и здесь людей ратных. Что необходимо сделать в первую очередь для пользы страны? Советников своих, — с изрядным сарказмом в голосе пояснил он, — я уже слушал неоднократно. А ты опытен в делах воинских и совсем по-другому видишь.

Ульрих в душе ощутимо обрадовался — книг он отроду не читал, за исключением военных руководств, и очень сомневался, что сможет поддержать культурный разговор. На русском или немецком — роли не играло. Вот военное дело — совсем наоборот. Об этом он мог говорить много и долго. Было что рассказать и с чем сравнить. Да и бесконечные разговоры с Куликовым и его молодыми приятелями, а также осторожные расспросы иностранцев давали любопытную картину. Уж точно повторять устаревших сведений не станет. Только стоит ли говорить все или поберечься? А, ловить надо удачу. Парню скоро пятнадцать, пора жениться. Совсем взрослый уже, и от его милости многое зависит.

— Основа твоей армии, Государь, поместная система, — заговорил он, выкладывая много раз обдуманное. — Уж извини меня, неразумного, если скажу неприятное. — Каган поощряющее кивнул. — Считается, что земли ты даешь за службу во временное владение, а взамен князья да бояре обязаны выставить определенное количество ратников. Давно это уже не так. Земля передается по наследству от отца к сыновьям, и ты только подтверждаешь прежние условия. Мне говорили, что в старые времена это было правильно и хорошо. Владельцы поместий вынуждены были постоянно опасаться прихода врагов из степи и неплохо готовили своих воинов. В одиночку все равно не отбиться, вот и старались поддерживать… э… воинскую форму. Теперь не так. Власть твоя распространяется далеко на юг, до самого Кавказа и в Сибирь. Крым послушно водит полки по твоему слову.

Немного лести не помешает, трезво подумал он. Какие, к черту, татарские полки, если по последнему договору с Турецкой империей ханство считается независимым и, что ни год, там режут сторонники русских пришлых и наоборот. Не до послушания им сейчас, и еще неизвестно, куда все повернется.

— Князья и бояре… м… зажирели в покое и успокоились. Им неинтересно, что делается далеко на границах, и мало беспокоят нужды государства. Собственное богатство важнее. Они перестали приводить оговоренное количество воинов, правильно их тренировать. Приказы на это смотрят как на привычное зло, даже не пытаясь навести порядок. Ведь не выполняются прямые обязанности, согласно которым они владеют землей! Даже оружие не покупают новое. Так и пользуются дедовскими клинками и доспехами. Многие вообще набирают простое мужичье для количества, но нет у тех людей настоящего солдатского умения. Неудивительно, что война предыдущая была настолько неудачна. Сделать набег и ограбить село они способны, но в серьезный бой вступать боятся, и даже не стоит говорить о штурме крепости. Ни один город в Ливонии так и не был взят. Если и есть достаточно воинов у них, то больше думают, как бы владения расширить и богатства. Грызутся друг с другом, а про власть, данную от Бога, уже и не вспоминают. Государь должен быть силен и не зависеть от подданных. Страна обязана всегда иметь достаточно сил, независимых от злой воли бояр. Да и нельзя иначе. Всякий Государь должен быть всегда готов к завоеваниям, иначе соседи поднимутся на него с оружием. Они тоже не слепые и прекрасно видят происходящее.

— О полках, по-европейски обученных, говоришь. Хорошее дело, вот только где взять деньги?

Ульрих чуть не вылупил глаза от изумления. В его представлении богатейшая Русь уж как-нибудь могла содержать Десятки тысяч солдат. Видел он неоднократно караваны, доставляющие пушнину и множество иных товаров в царские хранилища. Видел и облизывался.

— Налоги я получаю отнюдь не полновесным серебром, — объяснил Багатур. — Платят натурой. И как платить жалованье не одному полку, а многим?

Дверь отворилась без стука, и вошел пожилой человек в простом кафтане. Ульрих поспешно вскочил, кланяясь. Даже если бы он не знал его в лицо, ошибиться было сложно. Меховые шапки такого вида носили только представители духовенства, а красная звезда сообщала о высоком положении владельца. Простые миряне ограничивались рисунками на домах и, крайне редко, вышивкой на одежде. Делали звезды из самой обычной материи и нашивали спереди на шапку. Применять для этой цели драгоценные металлы считалось грехом и гордыней. Саклавиты могли сколько угодно изображать аскетов и думающих о духовном, но за спиной у шейха Акбара стояла мощная организация, способная скрутить кого угодно. При необходимости применялись не только увещевания, но и изрядная воинская сила. По влиянию глава ордена стоял на третьем месте в государстве после Кагана и Строева. Но боярин сегодня есть, а завтра нет, а саклавиты останутся.

Предыдущий глава братства слишком старался быть для всех сторон хорошим и не становился явно ни на чью сторону. Вчера он неожиданно скончался. Очень своевременно, и не иначе как задушенный во сне.

Теперь на его месте прочно уселся новый лидер. Про Акбара говорили среди иностранцев, что он давно желает всю Русь поставить под контроль своего ордена, но не фанатик, а очень прагматичный человек. Надо будет ему — убьет, не требуется — будет спокойно дискутировать с представителями других религий и зла на возражения не затаит. Кого он ненавидел лютой ненавистью — так это суннитов. Так всегда бывает. Вон голландцы или византийцы тоже кричали, что лучше подчиниться мусульманам, чем Папе Римскому.

Акбар небрежно благословил присутствующих и, с интересом посмотрев на Ульриха, уселся в кресло. Маленький и жилистый, он сверлил капитана взглядом, от которого было очень неуютно.

— И за новое оружие тоже надо платить, — сказал Багатур и прищурился.

Проверяет, понял Ульрих.

— Я не чиновник, — сказал он, — я умею воевать и, если будет такая возможность, докажу. Нет сейчас другого пути, окромя создания постоянных воинских сил. Или так, или снова и снова поражения, а потом и распад страны под ударами врагов. Пришло время думать о будущем. Власть должна быть в одних руках. Деньги… Есть множество способов получить их, но…

— Говори, — благодушно разрешил Акбар, — чего мы, глупые, не знаем.

Ульрих посмотрел на него и понял, что это не гнев, а пока что насмешка. Терять все равно нечего. Что он, зря с купцами общался?

— Новые земли могут дать новые доходы, но сил сейчас нет. Вводить повышенные налоги — опасно недовольством населения. Значит, надо искать другие способы. Предпринимать всевозможные меры, вплоть до прощения недоимок, дабы побудить крестьян брать в руки свободные земли и расширять свои участки. Даже освобождать их, на определенный срок, от налогов вообще, при переселении на юг и восток. Потом это вернется сторицей. Сегодня будут славить имя Великого Кагана. Обязать платить налоги наличными — первоначально часть цены за урожай текущего года, а позже — часть стоимости урожая за десять лет, при дополнительной системе льгот в неурожайные годы. — Он искоса взглянул на саклавита и твердо продолжил: — Поменять налоговый год с лунного[22] — на солнечный, аргументируя это тем, что несправедливо получать с крестьян налог за лунный год, в то время как земледелец получает урожай в течение года солнечного.

Деньги дает торговля, — продолжил он с облегчением, не услышав гневной отповеди, — снять все внутренние пошлины, принадлежащие князьям в их владениях. — Мысленно он со злорадством плюнул в рожу мытаря, отнявшего у него последнее имущество при въезде в страну. — Народу будет изрядное облегчение в цене, а в государеву казну все равно эти деньги не поступают. Деньги могут дать иностранцы. На Урале есть хорошее железо…

— Какие у нас знающие немцы, — заинтересованно сказал Акбар.

— Пусть говорит, — разрешил Каган.

— Кто создаст новое производство, — продолжил Ульрих, — или улучшит старое так, чтобы цена была ниже, а качество выше, на товары, необходимые для Руси, как то: железо, сталь, пушки, мушкеты и многое другое, в воинском деле потребное, давать разрешение на строительство заводов и право на вывоз продукции после выполнения заказов государства. Не монополии вечные, а на длительный срок. И давать льготы, если прибыль будут вкладывать здесь же, на Руси. Пусть видят выгоду. Если шведы за десяток лет обеспечили себя и создали новую армию, способную побеждать европейские, почему на Руси нельзя?

— В прошлом году, — ни к кому не обращаясь, сообщил Багагур, — пришлось завозить из Швеции сто двадцать тысяч пудов железа. Бессмысленная трата денег.

— Мастеров знающих выписывать надобно, — обрадованный поддержкой, посоветовал Ульрих, — рудознатцев и прочих специалистов. Пороховые заводы ставить. Чем больше появится иностранцев с деньгами, тем больше и прибыток государству. Строят они дома, покупают продукты или ладят мануфактуру — все прибыток государству. Деньги, налоги, пошлины, работа для людей.

— В землях голландских, — неприятно оскалившись, поведал Акбар, — цены на хлеб в десять — пятнадцать раз выше, чем на Руси. А ты еще и предлагаешь свободный вывоз железа и пушек. Верно ли, что воинский человек аль купечество голландское мзду заплатили за такие советы?

— Пошлины на то и существуют, — осторожно ответил Ульрих, — а лжи в моих словах нет. Сказал что думаю. Деньги притечь могут только оттуда, и заводы иностранцы с собой не унесут, даже если отношения испортятся. Да и не захотят ссориться. Если им выгодно, и Руси тоже, — кто ж будет против своей прибыли бороться? Не давать монополии на определенный товар, и вся недолга. А во внутренних областях серебро появится.

— Мы подумаем, — заявил Каган, — но ты человек воинский, и мне больше интересно про новые полки. Что скажешь тоже нового? Поделить страну на округа и брать рекрутов — это я слышал. Поместную конницу превратить в драгун. Оружие, — он бледно улыбнулся, — иностранцы сделают. Удиви нас!

— Брать в солдаты иноверцев, — решительно сказал Ульрих. — На тех же основаниях, что и русских. По жребию, но освобождая их семьи от джизьи и хараджа.[23] Не один полк можно создать, а много, и вся их жизнь от тебя, Государь, зависеть будет. Подняться они могут только от тебя, для бояр и общин уже будут чужие, и бежать им некуда. Через десять лет селить на новых землях и приравнивать в правах, — Ульрих хотел сказать «мусульманам», но вовремя сообразил, — правоверным. Будет прочная опора для власти твоей. Они за свое льготное положение всегда стоять будут крепко. Есть ведь Вольное Войско на границе. Вот и эти пусть служат!

— Наемники хороши на одну военную кампанию или учителями, а доверять им все равно нельзя, — после продолжительного молчания сказал Акбар. — Сегодня он здесь, а завтра уже и сбежать желает, да еще и унести секреты чужие и продать. Или пуще того — предаст за золото. Хочешь, — обращаясь к Ульриху, спросил он, — не полковником стать, а создателем армии? И будет на тебе заслуга и неудача?

— Хочу, — враз пересохшим горлом сказал Ульрих. От такого предложения мог отказаться только убогий, а в своих знаниях он был уверен. Но не надо было быть шибко большим умником, чтобы догадаться, что последует дальше. Недаром это сказал саклавит. За все надо платить.

— Никогда этого не будет, чтобы у трона стоял иноверец. Ты либо наш, либо чужой. Следует сказать: «Амантуби-Лляхи ва русули-хи» — «Уверовал я в Аллаха и в посланников Его», — объяснил Акбар. — И не думай, — глядя на Ульриха тяжелым взором, — заявил он, — что этого достаточно. Придется учиться. У меня.

Ага, понял Ульрих, будут следить и контролировать. Власть ордена и над армией.

— Страшна не учеба, — сказал он вслух, — страшно… — Он положил руку на пах.

Акбар весело рассмеялся.

— Не бойся. Не ты первый, не ты последний. Если Аллах увидит чистоту твоих помыслов и честность, все будет хорошо.

— Негоже моему советнику, — неожиданно вмешался Каган, — быть ниже по положению прочих. Земли князя Амирова отпишу тебе… Они ему без надобности больше. И будешь ты отныне, — он хмыкнул, — Темиров. А чтобы не было проблем с правом… — Он переглянулся с Акбаром, и тот кивнул. — Последняя в роду дочь князя станет твоей женой.

Ай какой пряник дополнительный, — восхитился Ульрих. — Я теперь наследник князя — срочно надо бежать и выяснять, что там мне досталось. Не бедный покойник был — это точно. Со всех сторон вяжут. А я против? Конечно, нет! Князь Темиров — звучит прекрасно, и мне нравится. Не перекати поле, а князь! Амиров — Темиров…»

Как там это, падая на колени и благодаря за милость, вспомнил он: «Мужья стоят над женами, ибо Аллах дал одним преимущество перед другими и потому, что они расходуют из своего имущества, дабы содержать их. И порядочные женщины — послушны. Они хранят честь, как Аллах велел им. А тех женщин, непокорности которых вы опасаетесь, увещевайте, избегайте на супружеском ложе и побивайте. Если же они станут покорны вам, то не ищите пути против них. Воистину, Аллах Велик».[24]

«Есть польза от чтения Корана, и хвала саклавитам за перевод на нормальный язык с арабского. Даже если кривую и горбатую подсунули, будет у меня сидеть в женской половине и помалкивать. Или вспомню суру и дам в глаз. Какой у нее номер-то? Надо уточнить».

Ульрих вошел в караулку и упал на стул: ноги не держали. Хотелось одновременно кричать от радости и ругаться по-черному. Рядом бесшумно возник Юртов и наполнил кружку местным паршивым напитком под названием квас. «Лучше бы нормальное пиво делать научились. Э… нет, — одернул себя, — я теперь мусульманин, при свидетелях произнесший: «Нет Бога, кроме Аллаха, Великого, Кроткого, нет Бога, кроме Аллаха, Господа великого трона, нет Бога, кроме Аллаха, Господа небес, и Господа земли и Господа благородного трона». Специально ведь позвали бояр и целое представление устроили. Дороги назад нет, и пиво пить не положено. Почему, собственно, пиво нельзя, а водку — запросто? Надо выяснить».

Зашедший было в помещение лейтенант Бергсон, увидев Ульриха, замер и поспешно развернулся на выход.

«Уже знают, — недобро посмотрев ему вслед, подумал Ульрих. — Ничего, они у меня еще попляшут. Ишь, морду недовольную воротит. Не будет дураку карьеры. Сгною в самой паршивой должности».

Он сел поудобнее и задумался о первоочередных вещах. «Завтра будет официальный ярлык на создание отдельного корпуса. Пока так — сразу давить всех поместных никак нельзя. Кто честно стоял за Кагана — трогать не будут. Показать пользу и преимущество предварительно необходимо наглядно. Опять же деньги. Еще хорошо, что одновременно с пожалованием титула и земель не потребовали за собственный счет полк снабжать.

Значит, что важно… Перевести и отпечатать устав воинской службы. Каждый офицер обязан сдать экзамен. Найти подробные карты страны. Если делить на округа, надо представлять размеры и население. Если нет хороших — составить. В будущем пригодится. Пути тоже требуется хорошо знать заранее. Этим в каком приказе — Посольском или Торговом — занимаются? Еще и разбираться, кто за что отвечает и насколько мои полномочия далеко заходят. С Акбаром поговорить. Он вроде заинтересован и помочь может.

Сегодня есть деньги только на четыре полка — и еще разрешение на рейтарский. Судя по разговорам, придется еще пострелять, и очень скоро. На Волге и в Заволжье сунниты сильны, и меня непременно захотят проверить в деле. Нельзя оплошать! Год бы мне спокойный! Время, время…

Обещали прислать из бывших воинских людей и помещиков, кто сам себя прокормить не может. Эти бояр не любят — из-за них в бедственном положении оказались, а мне и лучше. Отбирать тщательно, чтобы не было физически слабых, и вербовать дополнительно добровольцев. На каторжников, что ли, глянуть и стрельцов? Все лучше, чем прямо от сохи. Шесть тысяч баранов требуется научить нормальному бою, в кратчайшие сроки. Мою роту и Куликова разбить на части и придать новобранцев. Костяк уже есть, а дальше — тренировки. Каждому уже проверенному в деле — сержантское звание. Еще раз напомнить про вербовку иноверцев на Руси. Вон сколько еле-еле концы с концами сводят и каждый день идут в города. Думают, здесь медом намазано и серебро на тротуарах валяется.

Олехно дать полк и держать при себе. Что там с остальными, еще неизвестно, а он — свой человек. Поговорить с ним отдельно — и по рекомендации принять толковых офицеров из русских. И проследить, — он криво усмехнулся собственным мыслям, — чтобы каждый завербованный иностранец получал не больше русского и предварительно со мной побеседовал. Нет уж… ни подсылов, ни лентяев, ни воров мне не надо. Если я отвечаю своей шеей, то и работать будут и на страх, и на совесть. Так, надо срочно решать вопрос имущества, потом ведь ходить не смогу! Дня два или три? И спрашивать неудобно».

— Караулы передали? — спросил он продолжавшего почтительно стоять рядом Юртова.

— Так точно, князь, — бодро ответил пройдоха, довольно блестя глазами. Официально еще не объявляли про награду — и часа не прошло с церемонии, — но все знает. И не без оснований надеется, что и ему что перепадет на радостях. Всех надо будет наградить, всю роту, включая тех двух оболтусов, умудрившихся мушкеты поломать. Уж очень причина такая… Как русские говорят: «Обмыть надо».

— Как приказ пришел, все сделано по воле господина нашего. Везде теперь люди из личных владений Кагана. Кроме нас, в Кремле оружные только они. Чужих не пускают — даже бояре без свиты проходят. Некоторые, — он смотрел в пол, но Ульрих не сомневался, что только изображает смущение, — уже не выходят обратно.

— В городе проблемы?

— Владимир приведен к смирению и молитве, — сказал Юртов.

«Интересная такая фраза, — подумал Ульрих. А страна тоже молится или кто шустрый успел утечь и собирает силы для нового мятежа?»

— Возьми первый десяток… нет, лучше два, чтобы смена была. Остальные пусть отдыхают. Пойдем смотреть на мою собственность. Знаешь, где дом?

— Конечно, — кланяясь, ответил тот. — Богатый особняк, но вряд ли что осталось ценное. Сначала пришли люди Кагана, пусть живет он вечно, и всех забрали, потом прибежал черный народец и хорошо пограбил. Через два часа поставили охрану, но не думаю, что есть еще что ценное.

— Там посмотрим.

Терем был огромен. Три этажа, и первый, на редкость для Руси, сложен из камня. Дубовые бревна, из которых он был построен, тщательно подобраны по размеру и цвету. Высокое крыльцо на резных столбах. Стены и ставни расписаны узорами. Окна закрыты прозрачной слюдой. Широкий двор, окруженный забором, был заставлен хозяйственными пристройками, конюшней и амбарами. Красота. Если бы не выбитые ворота и полная пустота внутри. Даже собаки не лаяли, а в открытые ворота конюшни прекрасно видно отсутствие лошадей. Хорошо еще, не спалили все, но особо рассчитывать на богатства не стоило. Сам терем — уже удача огромная.

На пороге сидели двое стражников в стрелецких кафтанах, с алебардами и лениво кидали кости. При виде нового хозяина они, не задавая вопросов — знать, уже предупреждены, — поклонились и тут же ушли.

Ульрих пнул дверь ногой и прошел внутрь. В прихожей стояли на коленях с десяток человек разного возраста и пола. Лбами они уткнулись в пол, а у переднего на шее висел ремень.

Юртов очень тихо сказал капитану на ухо:

— На волю твою отдаются. Можешь гнать, а можешь и удавить. Теперь ты хозяин.

— Старший кто? — спросил Ульрих. — Встань.

— Так всех забрали, — поднял голову тот, что с ремнем.

Пожилой человеке козлиной бородкой. — И боярина, и семью его, и ближников.

— А ты кто?

— Стоян, староста из поместья. И это люди мои. Привезли оброк, да, вишь, попали во время неудачное.

Ульрих понял, что больше всего старосте жалко, что не задержался на недельку-другую. Глядишь, мог и прикарманить добро, а тут нехорошо получилось. И заберут все обязательно, и неизвестно еще, что с ним самим сотворят. Хорошо, если просто погонят в шею, а могут ведь придумать что похуже.

— Телеги забрали, половину привезенного тоже, и приказали ждать. Вот сидим, — говорил Стоян.

— Считай, дождались, — пробурчал новоиспеченный князь. — Накормить моих людей и напоить, — под одобрительное гудение солдат приказал он. — А я терем посмотрю. Проследишь, — сказал он Юртову, — но если что… — показал кулак.

Осматривать кладовые и комнаты слуг он не стал. Ничего интересного там нет, да и не боярское это дело пересчитывать бочки с квашеной капустой и количество еще не украденных кур. Интереснее было взглянуть, как живут богатые русские. В таких домах ему еще бывать не приходилось. Царские палаты не в счет, и если не считать сегодняшней встречи, он внутри вообще не был ни разу. Его дело — внешняя охрана.

В доме был разгром. Нет, как это бывает, когда город на три дня отдают, он видел и раньше, сам участвовал. Но здесь не просто грабили, а еще и зачем-то ломали. Топорами рубили тяжелые вещи, которые не смогли или не захотели унести. Ничего почти целого не осталось. Голые стены со следами от висевших раньше ковров, хрустит под ногами мусор, и непонятные обрывки и куски. Пару раз попадались подозрительные пятна, смахивающие на кровь, но покойники по углам не валялись. «И все ведь это успели натворить за очень короткое время, — удивленно качая головой, подумал Ульрих. — Дали бы им хоть сутки — растащили бы и огромные бревна, а не смогли, так непременно бы нагадили и подожгли».

Первый этаж был мужской частью дома. По немногим уцелевшим предметам можно было догадаться — это столовая, это детская. Поломанные книжные полки сообщали о наличии в очередной комнате библиотеки. Ясное дело, ни одной книги не было, все стащили — дорогие вещи, и продать легко, — а было раньше, по размеру шкапа, не меньше пяти десятков. Ульрих недовольно поморщился, уже воспринимая все пропавшее как кражу лично у него.

А вот это не иначе как кабинет боярина. Стол в двери не пролезал, и варвары его ломали от злости. Тут надо хорошо все осмотреть. Он внимательно обследовал стены и пол и довольно ухмыльнулся. Постучал по доскам пола, прислушиваясь к звукам. Если специально не искать, никогда не догадаешься. Чуть-чуть цвет не такой. Должен быть механизм, но уж больно жгло нетерпение. Вставил в узкую щель кончик ножа и надавил, отдирая с треском. Вот что значит правильный подход, порадовался, обнаружив кучу бумаг. При беглом просмотре — часть из них была долговые обязательства, а часть купчие на земли. То, что надо. Милость Кагана хороша, но правильно оформленные бумаги еще лучше. Ого, сумма-то какая! Да за такие деньжищи можно небольшой город купить. Правду говорят: золото любит удачливых и само в руки идет. Вчера еще не знал, на что башмаки новые купить.

Ульрих тщательно сложил бумаги и спрятал в сумку. Этого он никому не доверит. Еще раз тщательно осмотрел все помещение, но больше ничего не нашел. Довольно насвистывая, вышел на лестницу и поднялся на второй этаж. Это уже была женская половина, и мимо него по лестнице торопливо бегали слуги, наводя порядок и таская вещи наверх.

— Откуда? — лаконично спросил Ульрих у командующего всеми Стояна.

— Так с кладовых, — кланяясь, ответил тот, — совсем мало осталось, но на первый случай собрали подушки и перины. А солдат твоих, господин, как велено, кормят. Стряпухи стараются. Останутся довольны.

— А ты не прочь услужить, — задумчиво сказал Ульрих, оценив цепкий взгляд и расторопность мужика. Все равно нужен кто-то, постоянно разбирающийся в хозяйственных делах. Почему не этот? — Грамоте и счету обучен?

— Я поместьем управлял! — даже обиделся Стоян. — Как же без этого.

— Ну посмотрим, — неопределенно сказал Ульрих. — Мне верные люди будут нужны, но если узнаю, что воруешь… — Он сделал многозначительную паузу, попутно прикидывая узнать мнение Юртова об этом деятеле. Рыбак рыбака видит издалека. Пусть следит за поведением. Хотя бы на первых порах. Вот уж никогда не думал, что столько сложностей в богатстве. Одних слуг сколько надо, и следить за ними кто-то должен. А кто будет следить за следящим и проверять его карманы?

— Век буду помнить и молить Аллаха за тебя, князь, — с грохотом бухаясь на колени, заголосил Стоян.

Ульрих прошел мимо него в спальню. Тут, как везде, заметно поработали грабители, но мусор уже вынесли, а под огромную кровать подложили плашки, чтобы она стояла ровно. Дебелая баба старательно взбивала перину. Мимо проследовала с испуганным видом совсем молоденькая девка в русском сарафане и со скуластым лицом. В руках она держала подушку.

— Это кто? — не оборачиваясь, спросил Ульрих.

— Так из данников наших башкирских. Отец долг боярину… — Стоян осекся и продолжил опасливо: — Амирову не отдал. Расплатился девкой своей. Уже взрослая, шестнадцатый пошел — переросток. Хотели замуж отдать, да жених погиб на охоте. Медведь задрал. А так польза для семьи. Я ее и привез.

— В наложницы?

— Это уж как вышло бы. Может, в прислуги. Не наше дело, что решат.

«А почему бы и нет? — весело подумал Ульрих, останавливая девку, собирающуюся выйти из комнаты. Когда еще смогу потом… после обрезания. А бабы давно не было. Князья или не князь?»

— Как звать? — спросил он, беря ее за подбородок и заглядывая в лицо. Не красавица, но без вечных оспин. Глаза серые, кровь азиатская чувствуется в разрезе и скулах сразу, но не уродка, как плосколицые мунголы. Были у нее в роду славяне.

— Янылбика, — сказал Стоян. — Язык сломаешь. Она по-русски-то не умеет, только на своем. Дикарка.

— Вон пошли, — скомандовал Ульрих. — Все.

Комната мгновенно опустела. Баба с периной шмыгнула мимо, обдав ветерком, Стоян просто растворился в воздухе.

— Не понимаешь? — спросил Ульрих девушку. Она молча смотрела ему в глаза. — Ну может, так и лучше, — сказал он сам себе. — Не надо ничего объяснять.

Он сдернул с ее головы платок, и толстая черная коса упала ниже колен. Властно притянул к себе и поцеловал в податливые губы, отстранил и сжал грудь. Рука скользнула ниже, задрав подол сарафана. Девушка покорно подняла руки, и платье полетело в сторону. Под ним ничего не было. Голое нежное тело с плоским животом и торчащими грудками. Хрупкая и тонкая, еще не женская, а девичья фигура. Ульрих развернул ее к кровати и подтолкнул вперед. Покорность его страшно возбуждала, и он буквально выпрыгнул из одежды. С минуту они смотрели друг на друга. Девушка напряженно дышала, лежа под ним. Ульрих погладил ее густые волосы, потом поцеловал шею и грудь и, чувствуя, что уже не может сдерживаться, рыча, навалился сверху. Она тонко вскрикнула и вцепилась ему в плечи, одновременно обхватив ногами поясницу.

Был у нее муж или нет, но девственницей Янылбика не была, и тело ее охотно реагировало встречными движениями на Ульриховы действия. Она лежала, закрыв глаза, закусив губу, и тихонько постанывала на все убыстряющиеся движения. Под конец уже бешено извивалась и кричала в голос. Когда Ульрих рухнул без сил, девушка легла рядом и принялась уверенно ласкать его. Она очень хорошо знала, какого места коснуться, где поцеловать и прижаться. Очень скоро он почувствовал приступ желания и попытался вновь приступить к действиям, но был мягко остановлен. Теперь она все делала сама, усевшись сверху и вжимаясь так, чтобы впустить как можно глубже мужчину. Она никуда не спешила, медленно доводя его до высшего удовольствия.

«Каждый старается на свой лад, — подумал Ульрих под утро. — Могу выгнать, а могу, оказывается, и вовсе без суда повесить. Удобно. Хозяину можно многое, и потребовать ответа с меня, пока я полезен, могут разве что Каган, шейх Акбар и боярин Строев. Но я и сам отказываться от таких подарков не собираюсь. Чем хорошо мусульманство так это возможностью практически свободно при жене иметь сколько угодно наложниц. Да и жен может быть четыре. Хотелось бы до самой смерти иметь здоровья на всех. Тут и одна все силы вытянула. Где она набралась этого? Надо расспросить Стояна хорошо. А нет ли в тех местах еще каких подходящих красавиц с долгами? И что у меня там за владения вообще? Сколько доходу и оброка?»

Декабрь 1931 г.

Интересный человек был мой предок. Князь, генерал, а потом и Главнокомандующий армией. Участник практически всех походов Багатура, по праву получившего почетное прозвище Меч Ислама и в свою очередь наградившего Ульриха званием Насир ад-дуниа ва-д-дин — Защита мира и веры. Было за что. Армию тот создавал практически с пустого места и, поставив на массовое огнестрельное оружие и легкие пушки в строю вместо рукопашного боя, умудрялся раз за разом бить всех соседей. Не он изобрел линейную тактику, но он успешно ее применил одним из первых. Еще неизвестно, кто там на самом деле был участник, а кто руководитель и вдохновитель завоеваний. Это даже не пытаясь отрицать роль Кагана и важность его решений, но Багатур никогда не руководил лично армией. И правильно. Каждый должен заниматься своим делом. Одни — руководить, принимая политические решения. Другие — водить полки в бой.

Начиналось-то совсем невесело. Вместо получения денег и тренировок новобранцев пришлось подавлять восстание в Казани и Башкирии, куда сбежали многие недовольные князья. Булгария была богатейшим местом на Волжском торговом пути. В Казани имелось огромное количество каменных строений, мощеные улицы, мечети, бани и даже водопровод. Давали себя знать и старые разногласия. Местное население еще не забыло независимости, а при Орде здесь находилась одна из ставок хана, и сепаратистские настроения в Поволжье были сильны. Они надеялись выиграть в противостоянии с Владимиром и посадить на трон своего Кагана.

Далеко не всем пришлось по душе усиление шейха саклавитов и гонения на суннитов. Впервые именно там Ульрих (именуемый в русских документах исключительно по новому имени — Муса) показал, на что способен, отбивая атаки многочисленной конницы пехотными каре. Потом, в победных докладах, присутствовали дикие цифры соотношения потерь. Тысячи башкир — и десятки в обороняющихся полках. Современные историки категорически отказываются верить в подобный результат. Может, и приврал, как теперь проверишь, зато получил в награду свободу рук и выбил из Кагана разрешение на прием в полки иноверцев, с последующими льготами, а суннитское влияние после кровопролитного мятежа окончательно исчезло в стране.

Немало этому способствовали ихваны.[25] Целые общины саклавитов целенаправленно селили в усмиренных районах на конфискованных у мятежников землях. В каждой ихванской общине возводилась мечеть, служившая также в качестве военного оборонительного форта, а сами ихваны становились не только земледельцами, но и воинами государства. К концу правления Багатура по всей стране было организовано более двухсот подобных поселений, включавших не менее шестидесяти тысяч человек, готовых по первому призыву вступить в войну с «неверными». В каждом непременно был улем (религиозный наставник), подготовленный в специальных учебных заведениях. Практически они выполняли роль проповедников и агентов Кагана.

Под конец жизни Ульриха-Мусы в армии «новой модели» было шестьдесят солдатских полков, тридцать два полка гусар, драгун, копейщиков и рейтар. Вместе они составляли шестьдесят пять процентов всех полевых войск Руси. От насчитывавшей некогда десятки тысяч всадников поместной милиции осталось всего лишь меньше десятой части всей численности армии.

Артиллерия была тогда тесно связана с добычей руд и выплавкой металла. Он все это хозяйство, что называется, курировал. Стандартизация, проверка качества поставляемого огнестрельного оружия и разрешения на строительство новых заводов по профилю были на Ульрихе. Методы ревизии, по нынешним временам, были выходящими за всякие рамки законности. Взятки на Руси всегда брали, и он ничем не отличался от других, но только если это не касалось его возлюбленной армии. Тут воров вешали без раздумий, а не выполнивших обещанное иностранцев высылали из страны или сильно били по карману.

В каждом полку Ульрих в обязательном порядке имел не меньше двух рот иноверцев. За их счет бремя рекрутства с саклавитов снижалось, а численность армии росла. Иудеи, христиане и мусульмане умело им стравливались в соревновании — кто лучше выполнит очередную уставную норму или победит в стрельбах. Естественно, все старались получить награду и доказать другим ротам, кто лучше всех, повышая показатели. Одновременно они были вынуждены сражаться с врагом бок о бок, и всякие проявления религиозной вражды жестоко подавлялись, да со временем и привыкали друг к другу. Служба продолжалась много лет, деваться некуда. Отслужив свой срок, солдаты, а что еще важнее, и их семьи, получали землю для поселения и равные права с мусульманами. Была только одна тонкость. Чисто по-восточному обещание выполнялось очень оригинально.

На Руси привыкшие к оружию иноверцы не особо были нужны. Поэтому их отправляли (и даже немного денег и имущества на дорогу давали) как можно дальше. На границу сибирской степи, прикрывать от набегов, на Кавказ, на Алтай, в Амурский край, а позже уже и в Среднюю Азию и Маньчжурию. Тут удачно совпало для русских переселенцев падение китайской династии Мин. В первое время маньчжурам было не до новых пришельцев на севере, а позже их уже выбить не представлялось возможным.

Так и родились Вольные войска, заселяющие пустые (или почти пустые) земли, не платящие налогов и получающие от Кагана поддержку оружием, но взамен выделявшие определенное количество бойцов в случае войны и объясачивающие местное население в пользу Кагана. В первое время Вольные войска были практически автономны, насколько могут быть самостоятельны отряды людей, находящиеся за тысячи километров от губернаторов и властей.

Численность войск хазаков (хазак — сильный) полузаконно росла достаточно быстро, что выгодно было при очередном воинском наборе. Поэтому не особенно следили и за расширением областей, где они проживали. Первые переселенцы со временем превратились в очень богатых людей, крайне заинтересованных в сохранении своих льгот и владений. Так что необходимое количество полков выделялось при первом требовании из столицы. За этим сами хазаки следили строго и переписи проводили регулярно, определяя как количественное, так и имущественное положение. Если налогов Вольные войска не платили, это еще не значит, что атаман не нуждался в средствах.

На их собственные средства содержались школы и медицинские учреждения, местная администрация, военно-учебные заведения, казармы, казенные и контрольные палаты, казначейство, управление начальника артиллерии, местные воинские команды, суды, оказывалась помощь в случае неурожая, стихийных бедствий, эпидемий. А самое главное — оказывалась необходимая помощь хазакам, которые были не в состоянии самостоятельно обеспечить себя необходимым для военной службы снаряжением.

Вот и собирали налоги по очень прогрессивной шкале. Не подушно, как на Руси, а по доходам. Многие свои участки сдавали в аренду или позволяли за определенную плату разрабатывать природные ископаемые, обнаруженные на их участке. Правительство Руси положение очень долго тоже устраивало. Службу несут исправно, границы охраняют, а внутренние дела никого особо не волнуют.

В конце XVIII века русские начальники, назначаемые и снимаемые из столицы, добрались и до Тихого океана. Самостоятельность повсеместно понемногу урезали — сначала начали утверждать, а потом и прямо назначать удобных для себя атаманов из Владимира. Вольным войско осталось только по названию, но по уложению, еще от Багатура, селиться в тех местах по-прежнему можно было только с разрешения выборных атаманов.

Я не пытаюсь приписать Ульриху глубокие догадки про будущее и тайные планы, но именно в результате его действий страна сегодня во многом именно такая.

Именно при нем вернули Крым навсегда, отразив турецкую десантную операцию и поставив на полуострове гарнизоны. Отхватили изрядный кусок Польши и Восточную Пруссию. Окончательно польские земли присоединили позже, но сил противостоять Руси у ляхов уже не было, и аннексия стала неминуема. Под конец жизни он в очередной раз доказал, что ссориться с Русью не рекомендуется. Шведам было очень больно. Отняв всю Прибалтику и изрядный кусок Южной Финляндии, Русь навсегда задавила претензии соседа на статус региональной сверхдержавы, сделав своим Балтийское море. Как любят писать патриотические историки, был сделан прогрессивный шаг. Ага, для Руси. Шведские с этим не согласны, но кого волнует их мнение.

А вот кто он такой был по происхождению, не сумели раскопать даже биографы. Мемуаров после себя не оставил, дай писать не слишком любил. Вечно держал при себе адъютантов, записывающих распоряжения, а сам только расписывался. Единственная запись по его поводу, до принятия мусульманства, — это про поступление на службу Ульриха Немчина. Баварец, саксонец, эльзасец или швейцарец он был по рождению, абсолютно не известно. Единственное — не пруссак. История с капитуляцией Кенигсберга хорошо задокументирована, и ни один местный немец не высказался по поводу знакомого диалекта в устах командующего русской армией. Так что в каком германском княжестве или королевстве он родился, науке неизвестно. Католик или протестант по рождению — тоже не понять. Он про это, естественно, помалкивал, а лично знавших его в молодости не так уж много и осталось к тому времени, как о нем заговорили на Западе.

Что точно известно, говорил свободно по-немецки, голландски и вроде бы по-французски, но упоминание об этом имеется только у одного современника. Достаточно уверенно можно говорить и об участии в нескольких военных кампаниях до приезда на Русь и знакомстве с новой тактикой и строем на практике. Он этого и сам не скрывал, вовсю внедряя чужие знания, но при этом страшно разборчиво. Чистого заимствования не терпел, и западноевропейские мундиры, парики и шапки так и не прижились на Руси. Многие поколения русских солдат, невзирая на веру, потом страстно молились за помин его души, получив возможность сравнить удобство одежды с европейцами.

Попробовали бы у нас постоять в карауле зимой в этом кургузом мундирчике и дурацкой треуголке. Уши ни для кого не лишние, а шинели, шапка-ушанка, происходящая от степного малахая, и полушубки, при небольшом изменении фасона, дожили до меня. Опять же не его это идея — он просто взял дешевую и широко распространенную в те времена одежду, исходя из необходимости экономить, и присобачил петлицы со знаками различия для солдат или эполеты для офицеров. Вот солдатские рубаха и штаны, в разное время и различных частях, имели огромный букет расцветок, и покрой менялся, но должны были полки отличаться по внешнему виду? У офицеров еще качество формы гораздо лучше было, но никаких позументов и аксельбантов.

Таки прижилось практически навечно. А все дело в деньгах, вернее, в их отсутствии, а не в прогрессивных идеях. Парадные мундиры и знаки отличия появились гораздо позже. Флаги с гордыми надписями, серебряные горны для отличившихся в боях частей. Сапоги красного цвета за стояние на поле боя в крови и еще много чего. Полк должен гордиться своей историей и передавать традиции новым поколениям.

Ну что еще? Имея авторитет практически непререкаемый в военных делах, он умел слушать и принимать другую точку зрения. Всячески поощрял молодых офицеров и инициативу. И воспитал большое количество известных генералов, отличившихся потом в войнах с Турецкой империей. Зато дома он бывал крайне редко, вечно где-то воевал или инспектировал, и всем немалым его хозяйством руководила почти пятьдесят лет его первая жена. Хватка у нее была страшная, и земельные владения порядочно округлились за годы ее умелого управления.

Зато не сказать, что она была в семейной жизни очень счастлива. Ульрих был страшно любвеобилен, о чем прекрасно были осведомлены все, и регулярно получал взятки борзыми щенками. В смысле — разнообразными девушками, женщинами и даже женами. Если от денег он легко отказывался, то здесь перепробовал все народы Руси, вдумчиво изучая отличия.

И это не считая еще двух законных жен, которые жили в разных местах и встречались исключительно по большим праздникам, чтобы не передрались. Евнухи на Руси так и не прижились, отвергаемые саклавитами как извращение, и вставать между женами не стоило никому.

На первой он женился по приказу, и хоть горба не наблюдалось, она всю жизнь любила напомнить про то, что происходит из древнего рода Амировых. Вряд ли это было сильно приятно слышать.

Башкирку взял в жены почти наверняка назло первой, когда та устроила скандал по поводу уже второй беременности безродной наложницы. Наследство все равно по закону всегда принадлежало старшему сыну, и земли дробить запрещалось по указу, введенному еще отцом Багатура, стремящимся сохранить боеспособность помещичьей конницы и не дать ей обнищать окончательно. Может, и правильно на уровне государства, но остальные дети оставались с носом, и свары были неминуемы.

Была еще и третья жена. Польская графиня Кристина Пилявская, близкая родственница короля Станислава. До знакомства с Ульрихом уже была замужем, но супруг погиб в сражении с русскими под Кобрином, оставив ей в наследство богатейшие владения с годовым доходом в полмиллиона злотых и дочь, которую потом Ульрих считал своей. По русским законам, графиня Пилявская все равно наследовать не могла, да и имения воевавших против Руси после подписания первого раздела конфисковывались, а тут все устроилось ко всеобщему удовольствию. Формально поместье принадлежало Ульриху, фактически оно управлялось как майорат первой женой, а эта часть владений — второй. При желании и закрывании глаз сверху любые юридические проблемы легко обходятся. С тех пор и появилось две ветви Темировых, и хотя мы появились от Темировых-первых, польская кровь и у меня присутствует.

Какая там была любовь, я уж не знаю, но пятерых детей польская графиня родила, оставаясь до самой смерти набожной католичкой. В очень известную даму она превратилась уже после смерти, когда ее правнук опубликовал несколько книг, написанных графиней. Современные историки пользуются ими как важнейшим достоверным источником. Страшно дотошная и детальная, она подробно описала нравы, быт, костюмы того времени и сопроводила текст прекрасными собственноручными рисунками, умудрившись в десятке толстейших томов ни разу не упомянуть собственного мужа.

Историк Поронов, написавший лучшую его биографию, пришел в ужас, пытаясь разобраться в огромном количестве Ульриховых детей. Законных, незаконных и тех, о которых сам отец даже не подозревал. Нас, потомков первого Темирова, по свету бродит очень много. Это даже если не обращать внимания на родственные связи законных детей с почти всей аристократией Руси тех времен, и что практически любой князь каким-то боком мне родич. Даже среди каганов имелись. Правда, через дочь Ульрихова сына. Неплохая, в общем, карьера для не известного никому пришельца.

Я со вздохом облегчения сполз по ступенькам из вагона на перрон вокзала Фридрихштрассе и, поставив оба чемодана на тележку носильщика, попрощался с Арамом. Вид у него был слегка квелый. Наверное, тоже голова болела после вчерашнего. Сначала мы выпили обе бутылки коньяка, потом позвали проводницу и попросили еще. Имелась водка «Столичная» в экспортном исполнении, с ресторанной накруткой стоимости. Для таких клиентов, как мы, которым уже море по колено. Стоит в два раза дороже даже без наценки «Столичной», продающейся свободно во Владимире, и разница в пробке. Экспортная закручивается. Для иностранцев, не допивших до дна. С русскими такого не случается.

Арам поделился со мной, как он воровал на складе армии горючее для самолетов. Он служил в технической обслуге на аэродроме и был послан командиром в свободный поиск.

Официально ничего получить было нельзя: фонды закончились. Это, если кто не знает, совершенно нормальное состояние для наших Вооруженных Сил на войне. В армии воруют все и всегда. Никакое планирование неспособно точно предсказать, что солдат X по собственной дури утерял флягу, а солдат XX продал шинель еще в эшелоне на станции отправки, желая хорошо надраться перед неминуемой (в его представлении) смертью. Еще хуже, когда кто-то что-то там перепутал и вместо снарядов к трехдюймовкам прислали бомбы для минометов, которых у нас сроду не было. Короче, масса разнообразнейших вариантов, а воевать требуют независимо от обстановки.

Требуется восполнить недостающее. Если нельзя просто обменяться с другой частью, вход идет солдатская смекалка. За утерю винтовки ты пойдешь под трибунал, так не лучше ли, если ее украсть, а под статью пойдет кто-то другой? Или свести коня у командира полка и съесть его, невзирая на породу и неизбежные поиски со стороны гневного начальства. А что делать, когда трое суток в роту не привозят еду?

Фигня, что командир может потом устроить серьезные неприятности, а лошадь казенная и за нее тоже кто-то отвечает. Кушать хочется гораздо больше, чем задумываться о чужих проблемах. Еда вообще главная тема разговоров на фронте и основная проблема. Ее всегда мало, и стандартная ситуация, когда донесение о потерях отправляют на следующий день, чтобы получить на прежнее количество и хоть немного добавить к пайку. При воровстве важнее всего принцип: «У своих не воруют!»

А кто у нас свой? Это зависит от тебя, твоего звания и должности. Для солдата — его отделение, максимально — взвод. Для взводного — уже рота (в соседней — без проблем) и так далее выше, вплоть до Генштаба. Что, офицеры не воруют? Еще как! Особенно тыловые. Достаточно посмотреть на раскормленные хари. У них что-то украсть — дело чести и доблести для любого фронтовика. Так что ничего оригинального и из ряда вон выходящего.

Поэтому я отверг его сагу как недостойную попасть в газеты своей типичностью и изложил ему свою историю про героического солдата, подносчика пищи. На передовую ее привозят два раза — утром и вечером. В темноте больше шансов спокойно принести термос с едой. Вот и шел такой боец привычной дорогой. За спиной мешок с хлебом на взвод, в руках два термоса только что из полевой кухни — еще горячее все. И, на всеобщее горе, попал под неожиданный обстрел. Совсем маленький осколок попал возле днища термоса с супом и даже не пробил его насквозь, только с одной стороны, но свое черное дело сделал. Пока солдат доберется до окопов, все вытечет, и встретят его там не самым дружелюбным образом. Он не виноват, но все сидят голодные, и должен быть крайний.

Солдат, недолго думая, оставляет целый термос со вторым блюдом, взваливает пробитый на плечо и затыкает дырку пальцем. Почему не шапкой, мне не понять, но суп он сохранил и доставил по назначению. Палец при этом сжег почти до кости, а второй термос, пока он ходил, успел кто-то украсть. Тем не менее я лично выписал представление на медаль за помощь товарищам в трудных условиях. Вот я был прав или нет?

Арам тяжко задумался, а я вдруг понял, что по ходу рассказа непринужденно перешел на армейско-русский язык для лучшей доходчивости. Давно со мной такого не случалось. Когда я вернулся домой после войны, мать всерьез подозревала тяжкие последствия контузии для моего здоровья. Я стал очень молчалив и лаконичен. Просто я, перед тем как что-то сказать, сначала проговаривал фразу мысленно. Ну не принято у нас было дома по поводу и без повода ругаться. Потом понемногу отвык, но хранится, оказывается, в памяти. Никуда не дел ось.

Мат на войне (а в армии и в мирное время) — это абсолютно нормальное явление. Все так говорят, и никто не замечает. Мат — это передача информации в одном или двух-трех словах. Четко, внятно и очень эмоционально. Радость, горе, боль, любовь, отчаяние, голод, изумление, ненависть и еще много разного выражаются одинаково, и разница только в контексте. Можно отдавать приказы матом, раздавать благодарность или стыдить, идти в атаку и передавать секретные данные. Не доросло еще человечество до литературных произведений, где правильно передается боевая обстановка. Причем я больше чем уверен, что и языческие князья, и правоверные каганы одинаково употребляли схожие выражения в свое время.

Не кричал я никогда: «За Веру и Отечество!» Тем более не славил Окаянного, когда выскакивали из окопа в атаку. На самом деле это звучало приблизительно так: «Встать… Ты… собрался жить вечно? Да я… тебя… Вперед….!»

В этот ответственный момент нас навестили пограничники. Сначала наши, но они сразу поняли, что мы не шпиёны, и, бегло взглянув на паспорта и визы, удалились. По этому поводу мы выпили еще, а потом еще. Когда пришли немцы, их взглядам должно было предстать любопытное зрелище.

В купе было накурено так, что завесу можно было запросто принять за густой туман. Возле стола, заставленного пустыми тарелками и бутылками, сидели два изрядно пьяных типа, принципиально не желающих понимать немецкого языка и требующих обращаться к ним на единственном человеческом языке — русском. При этом один из них был в строгом костюме, застегнутом на все пуговицы, а второй — в расстегнутой до пупа рубахе, и на теле хорошо знакомая многим татуировка. Старший уж точно понял — он про гвардейские корпуса и добровольческие бригады должен был слышать. Так что когда я, утверждая, что немецкого не знаю, назвал его разными словами, из которых самым безобидным было гяур,[26] у него аж морда перекосилась.

Положение спасла проводница, без разрешения полезшая ко мне в карман куртки и предъявившая все необходимые документы. При этом из бумажника вывалилась фотография, и немец, немедленно бросившийся на нее как собака на кость, еще и побледнел.

При вручении мне премии за журналистские достижения я набрался нахальства и попросил Салимова сфотографироваться вместе. Настроение у того было хорошее, и он согласился. Так что человек с очень узнаваемым лицом стоял чуть ли не в обнимку со скандальным пассажиром на фоне стола, заставленного по-восточному богатым угощением, и ласково улыбался зрителям. Наглость — второе счастье. Сейчас это вышло совершенно случайно, но бывают случаи, когда я это проделываю специально. Очень помогает в общении с чинушами. Так что немцы даже забыли про проверку чемоданов и, шлепнув штампик, скромно удалились.

Было очень обидно, что до драки не дошло, и по этому поводу мы еще раз выпили. Потом Арам сказал: «Надо поспать» — и прямо сидя выключился, а я прислонил его к стенке, во избежание падения лицом вперед и продырявливания клювом стола, и отправился к себе. Там с гнусным пьяным хихиканьем извлек из сумки портативную печатную машинку, без которой никуда не езжу (мой замечательный корявый почерк только я и способен разобрать), вставил бумагу и начал создавать обещанный крымскому хану сценарий про непотопляемого русского разведчика в Лондоне. Такое он мне поставил условие, практически без сопротивления согласившись на все требования по поводу контракта для Насти.

Как пишутся сценарии для кино, я не имел представления и поэтому регулярно вставлял ремарки: «Крупным планом показана голая задница красавицы» или «По его суровому лицу скатилась скупая слеза». Саклавитский разведчик, через слово поминающий Аллаха, с классическим именем Креслав[27] и не менее классической русской фамилией Варшавер, крутился в казино, аристократических домах и помогал обездоленным английским сироткам. При этом он легко разбрасывался пачками фунтов стерлингов (здесь не иначе подтвердилась новомодная теория про подсознательные желания: денег на заграничные вояжи русским в Государственном банке меняли в обрез), укладывал в постель всех англичанок подряд, а они были красавицы как на подбор (видел я их в натуре на Ближнем Востоке — грымзы, мымры и воблы), и регулярно бегал по крышам, воруя секретные документы из сейфа премьер-министра при помощи очередной влюбленной секретарши.

Утром я посмотрел на количество исписанных листов и слегка испугался своему трудолюбию. Хвала Аллаху, на последней странице от руки было размашисто написано «конец», хотя я абсолютно не помнил, чем все кончилось, и перечитывать, что я там наваял в помутненном сознании, не тянуло. Так и решил — отправлю как есть.

Навстречу, к поезду, быстро шла девушка. В мельтешащей и перекликающейся толпе приезжих-встречающих глаза сразу зацепились за дивное видение. В новомодном брючном костюме, сверху нечто смахивающее на летную кожаную куртку, подбитую мехом, и с распирающей белую блузку с незастегнутой верхней пуговицей грудью. Очень современная короткая прическа иссиня-черных волос, когда с одной стороны длиннее, с другой короче и косая челка падает на карие глаза, отчего ее нужно регулярно сдувать или убирать изящным жестом. Пухлые губы и вздернутый носик. Двигалась она не женской семенящей походкой, а размашистым шагом, при этом плавно и грациозно. Как это получается — мне не объяснить. Вот кошки так двигаются. Красиво и, при необходимости, стремительно.

Вроде по отдельности ничего особенного, но все вместе заставляет автоматически повернуть голову вслед небесному созданию и уставиться в то место, что ниже тонкой талии. Очень-очень хорошо смотрится, плотно обтянутое тканью брюк. Я даже на мгновение забыл про головную боль, чуть не пустив слюну, но она про меня не забыла, немедленно напомнив стальным обручем, охватывающим мой несчастный череп. Жуткий инквизитор опять принялся старательно закручивать орудие пытки, и я, вручая чаевые носильщику, загрузившему чемоданы в такси, возмечтал о кровати.

— Вот, — вручая водителю заранее приготовленную бумажку с адресом, говорю.

— Рюсский? Я ньемного знаю язик, быль в плену почти год. Научилься, — решил он меня обрадовать.

— Да, — мечтая, чтобы на этом успокоился и не мешал страдать, подтверждаю, что слез именно с этого поезда, другого все равно там нет, о чем он должен быть прекрасно осведомлен, на то и таксист. Мне что, орден ему выдать, если он две фразы на русском знает, или я должен проникнуться доверием?

— Бесполезно туда ехать, — переходя на немецкий, сообщил таксист. — Это же ваш корпункт?

— Да, а что?

— Рождество, — объяснил он мне снисходительно. — Выходные. Магазины еще работают, а кроме них и нас, таксистов, все уже гуляют. Потом вообще два дня нерабочих. Гостиницы все забиты, у нас в январе должен состояться объединительный съезд Народной и Крестьянской партий, вот и съезжаются заранее. Или в посольство надо ехать, или…

— Или куда? — с детской обидой на жизнь спрашиваю. Спать на коврике в прихожей посла, пока он вернется после отдыха, мне как-то не хотелось.

— У моей сестры можно неделю-другую пожить. Муж погиб на стройке, двоих детей тянет, она будет рада сдать комнату на время. А я помогу. Если требуется, всегда к услугам. — И он вручил мне визитку с телефоном и именем. Хольт Блюхер. Хорошо, что он не русский и не большой начальник. Так бы и звучала его замечательная фамилия с ударением на второй слог. Его бы в приличное общество никогда не пустили.

— Комната отдельная?

— Проходная, но никто не зайдет, гарантирую!

Я представил себе эти страсти с чужими детьми, орущими под дверью, и безнадежно спросил:

— Сколько?

— Я знаю, у русских денег немного. Если они, конечно, не капиталисты, — водила подмигнул, — но эти на моем такси не поедут, у них лимузин имеется. Двадцать марок за неделю, с питанием, и если надо, постирает.

Немецких марок у меня всего сотня на все про все — больше газетная бухгалтерия не расщедрились, — и неизвестно еще, как дальше повернется. Это такая сумма средней зарплаты квалифицированного работяги в Германии, и наша налоговая полиция, или кто там утверждает эти инструкции, решила, что для жизни праздношатающихся русских вполне достаточно. Мне еще по высшим ставкам командировочные расценки выписали, а остальным и в таком размере не положено.

Зато у меня осталось, на долгую и приятную память о пойманных английских военнослужащих, почти тридцать фунтов бумажками и мелочью из их карманов. Были еще и египетские фантики, но я их потратил очень давно, в Порт-Саиде. Естественно, я никому о трофеях не сообщал и ни в каких декларациях не отражал: нема дурных. Военная добыча — святое дело. Это еще Пророком в Коране зафиксировано.

Я попытался мысленно пересчитать. Один английский фунт стерлингов — это почти сто русских дирхемов и чуть больше двадцати немецких марок. А трехкомнатная квартира, без присутствующих в соседней комнате хозяев, в Америке стоит в месяц пятнадцать долларов. К шайтану США, мне там не жить, запало в память от Насти. Они там снимают вскладчину. У нас цены ниже, но не настолько же, чтобы сотню за такое жилье выбрасывать. Надо было заранее поинтересоваться ценами на жилье, а не надеяться на вечно спасающий авось.

— Чего? — грозно спросил я, с неподдельным изумлением по поводу расценок.

— Десять, — быстро сказал он.

Хрен с ним, пусть наживается. Неделю я выдержу в гуще народной. Надо внедряться и выяснять настроения.

— Но с нормальным трехразовым питанием! Праздник, — внушительно сказал, как будто мне не до одного места. Мне на их христианские праздники плюнуть и растереть.

— Обязательно. Она хорошая баба, — последнее слово он опять сказал по-русски, — и будет стараться.

По дороге то и дело попадались группы марширующих немцев. В форме и без формы, они одинаково самозабвенно отбивали подошвами и самозабвенно орали патриотические песни. Воистину германцы сходят с ума, как только раздаются звуки маршей. Ни отвратная погода, ни мелкий снег, сыпавшийся с неба, не мешал им левой-правой, исполняя хором Deutschland ber alles![28]

Очень хотелось вылезти и спросить, какая именно Дойчланд их так вдохновляет — Габсбургская, Гогенцоллернская или народно-расистская, — но я благоразумно воздержался. Еще в детстве мне популярно объяснили, что у немцев атрофировано чувство юмора от рождения и навсегда вставлено послушание законам. Как прикажут, так и будет.

Проспавшись, я принюхался и уловил знакомые запахи вареной капусты и жарящегося мяса. Это дело ни с чем не перепутаешь. В австрийских окопах всегда воняло по-другому. Ночью вполне можно было ориентироваться по запаху.

Сел на жалобно заскрипевшей пружинами узкой кровати, с непременными железными шарами на спинке, убедился, что настроение хорошее и имеется аппетит. Желудок приветственно заурчал. Все в полном порядке. Давно со мной такого не случалось. Похоже, уже возраст подобрался незаметно, и надо хорошо следить за дозой.

Я с наслаждением потянулся и принялся знакомиться с апартаментами. Замечательная двухкомнатная конура на тридцать шесть квадратных метров, включая миниатюрную кухню, целиком заполненную газовой плитой при полном отсутствии водопровода и унитаза. Хозяйка оказалась не старой еще женщиной со страшно усталым лицом, а детки — двумя парнями шестнадцати (Пауль) и восемнадцати (Вилли) лет. Воду берут из колонки на улице, а свои дела справляют в общем туалете там же. Или в горшок (предоставляется в счет оплаченных услуг), с последующим выносом самостоятельно постояльцем. Меня это не особо смутило — и не такое видел, а вообще я не барин, а привычный к житейским трудностям герой. Как заходишь в обычный русский общественный туалет на железнодорожном вокзале где-то в провинции, глаза начинают слезиться от запаха хлорки. Нет, я понимаю борьбу с болезнями, но ведь можно и до обморока чувствительных довести таким количеством очищающих средств.

Они не первый раз сдавали на короткое время свою комнатку. Правда, я был первый иностранец, угодивший в гостеприимные объятия. Обычно подселялись приезжие на день-два, не желающие тратить деньги на гостиницу. Жизнь была достаточно тяжелой, и Депрессия не желала прекращаться уже третий год. Становилось все хуже и хуже. Страшно выросла безработица, и двое молодых и здоровых парней не могли найти даже временной работы. Кормились они только за счет работающей прачкой матери, что миллионов не приносило, и вот в последний год научились ловить приезжих. Не каждый раз везло: таких умников было достаточно много, а у кого из гостей Берлина имелись приличные деньги, находили себе место получше. Так и перебивались с хлеба на картошку. Обычное блюдо — Eintopf. Это такой густой суп, заменяющий сразу и первое, и второе блюдо.

Мясо было куплено на мои, полученные авансом, деньги и жарилось тоже для меня. В этом смысле все семейство было страшно честным, истинно по-немецки. Попросить на пару марок больше за постой — это нормально. Обмануть честно заплатившего жильца не позволит совесть. То ли дело — наша широкая русская душа. Меня на фронте денщик не стеснялся объедать, за что и был бит, но так и не осознал за что. Он это воровством не считал. У барина (в смысле у меня) все равно больше, чем у него, так что не обеднею. А что мы ели одинаковые порции с одной и той же полевой кухни и офицерский доппаек был банка рыбных консервов, пачка печенья в неделю и с этого не разжиреешь, ему в голову не поступало. На всю жизнь усвоил, что у помещика спереть не грех. Да! Еще сигареты, а не махорку выдавали.

Я не экономист, но причины Депрессии искали гораздо более умные люди и называли не меньше десятка дополняющих и взаимоисключающих факторов. От нехватки денежной массы из-за привязки денежного курса к золоту — и до всеобщей таможенной войны. Все страны старались оградить своих производителей от зарубежных дешевых товаров и вводили высокие пошлины, в результате вместо облегчения жизни при отсутствии конкуренции получалось удорожание и перепроизводство. Не думаю, что с этим скоро разберутся, а скорее, и никогда. При нашем современном способе производства кризисы бывают регулярно. Последний, хотя и не такой длительный и серьезный, был перед войной.

Депрессия серьезно ударила по Европе. В Америке и то не так, хотя там тоже было несладко. Если бы Австрийская война продолжилась еще годик-другой, оборотистые американцы успели бы не только вылезти из долгов, продавая оружие, но и поставить в положение должников всю воюющую Европу, а так всех ограбить они не успели, и, весомо сдав послевоенные позиции быстро развивающейся передовой державы, все-таки смогли удержаться на плаву. Во многом благодаря тесным связям с Русью.

Нам требовались технологии и новейшие станки, и платил Салимов золотом. Первые годы контрибуция с проигравших шла мимо русского населения, прямиком в США. Вот тогда мы и завязали теснейшие связи с немцами в промышленности, играя на противоречиях и сбивая цены на импортное оборудование. Для немцев это был выход из послевоенной изоляции и очень взаимовыгодное сотрудничество. Лучше уж хоть частично получить свое собственное золото обратно, поставляя нам продукцию и сохраняя рабочие места.

С началом Депрессии немцам стало страшно паршиво. Им даже снизили серьезно ежегодные выплаты репараций. Все равно получить от них не было никакой возможности. Только замораживанием зарплат и цен удалось подавить раскрутку инфляции. Безработица тем не менее охватывала не меньше десяти процентов мужского населения. Естественно, ситуация никому не нравилась, и в особенности самим немцам. Партии, собирающие под свои знамена недовольных, росли как на дрожжах, и на грядущих выборах Народная, объединившись с Крестьянской, вполне могла получить большинство в Германии. В Австрии тоже было неспокойно, даром что там было легче жить, но Габсбургами были недовольны очень многие, и все шло к разгону парламента.

Сейчас никак не могли закончиться многосторонние международные переговоры о временном прекращении платежей по контрибуции вообще. Один из вариантов предусматривал взаимозачет друг другу долгов. Другой — отменить золотой стандарт, фиксирующий стоимость валют, и провести девальвацию. Очень возможно, эта говорильня будет продолжаться еще не один год.

Самое интересное, что мои достаточно высокопоставленные и многознающие друзья и знакомые в один голос говорили, редварительно посмотрев по сторонам: единственный, кого очень устраивает общемировая Депрессия, — Салимов. Вслух он такого никогда не скажет, но указания идут очень определенные.

Цены на зерно и сырье очень упали, лишив Русь серьезного источника дохода, но одновременно упали и расценки на необходимые стране станки и иностранных специалистов. В связи с безработицей они готовы были потрудиться и за не слишком высокое жалованье. Но самое важное, отчего это и произносилось шепотом, массово разорялось мелкое крестьянство. Глава правительства и всеми обожаемый Диктатор никак не мог сообщить во всеуслышание, что укрупнение земельных владений — это прекрасно, можно получить больше сельскохозяйственных продуктов за более низкую цену.

И тем более нехорошо бы прозвучало, что таким неприятным для людей образом высвобождалась масса рабочих рук, требующихся на общегосударственных запланированных производствах и строительстве. Основной упор был сделан на создание мощной тяжелой промышленности, а рабочие не прочь и после работы покушать. Отчаявшиеся крестьяне послушно трудились за мизерную плату и любое улучшение своего положения воспринимали как заслугу лично Диктатора.

Очень неприятно выглядит со стороны, но государственные интересы далеко не всегда совпадают с интересами общественных групп населения этой страны. Тут надо выбирать, что важнее в перспективе, а хороший государственный лидер просто обязан людям внушать, что их проблемы создают малопонятные законы экономики, и вон там, за рубежом, еще хуже. А вот забота Диктатора о беднейшей части населения и новые законы принимаются исключительно на пользу. Такие игры легко могут кончиться большими неприятностями, но пока больших волнений не наблюдается.

Отведав обеда и вовремя вспомнив, что здесь отрыгивать, показывая сытость, не положено, особенно под голодными взглядами, слегка подумал и предложил компромисс. Я плачу дополнительно еще пару марок — и пища в дальнейшем варится на всех. Взамен меня знакомят с местной жизнью, отвечая на вопросы и служа Вергилиями по здешним кругам ада. Не скрывая неприятных подробностей и без стеснения. Мне, как русскому журналисту, очень любопытно увидеть, как живут простые немцы (чистая правда), побывать на собраниях Народной партии (тут не надо было быть провидцем, чтобы догадаться: Вилли разгуливал по дому в коричневой рубашке, черном галстуке и черных брюках с очень черными ботинками). Знакомят с активистами и соседями. Последнее предполагало поход в пивную, и я намекнул, что оплата за мной. Пиво я не слишком уважаю, водка лучше, но чего не сделаешь для хорошего репортажа. Бары и пивные (а также поезда) — лучшее место для налаживания дружественных отношений.

Все праздники я провел, шляясь по пивным в сопровождении Пауля. Он меня обычно представлял и молча сидел рядом. Молод еще взрослых перебивать. Ничего не поделаешь, так здесь отдыхают. Собираются вместе и, медленно потягивая слабоалкогольную радость, трындят о политике. Немцы — самый политизированный народ из всех, кого я знаю. Про свою личную жизнь они стараются не распространяться, а вот обсудить различие между Эрнстом Леманном и Людвигом Мерцем, а также императором Австрии, Баварии, Богемии-Моравии, Тюрингии, Гессена, Баден-Вюртемберга и вновь воссоединенных с Отечеством в прошлом году в результате референдума Рейнских и Саарских провинций Францем Третьим — самое милое дело.

Я и раньше кое-что почитывал на эту тему, а перед поездкой полистал пару серьезных трудов. Сложно в наше время про немцев, с их заскоками и обидами, ничего не знать, но множество мелких подробностей от меня раньше ускользало. Со стороны сложно разобраться, в чем разница программ всех этих деятелей. Все дружно поют про иностранное засилье, объединение и изгнание всех лиц не немецкого происхождения. Приходится выслушивать речи от первого лица и тщательно фильтровать информацию.

У всех свои отдельные пивнушки. Разные профессии, разные партии и разные товарищества. Бывшие военные (здесь я позавидовал, потому что служили земляки в одном полку, а не разбрасывали их как попало, как у нас), бывшие учащиеся университетов и вообще страшное разнообразие на любой вкус. Кончались такие посиделки нередко мордобитием. Социал-демократы против народников, правые против левых, артиллеристы против пехотинцев, продавцы против строителей и так далее и тому подобное. Кровь лилась самая настоящая. Бывали и убитые.

Сейчас я старательно погружался в тонкости взаимоотношений двух немецких государств с очень схожей идеологией и абсолютно разными лидерами. На удивление, узнав, что я русский, они не только не зажимались, но радостно приветствовали возможность сделать все для просвещения необразованного иностранца. Старые счеты их особо не волновали, зато многие прекрасно понимали, что без Руси, торговли с ней и ее заказов было бы намного хуже. Местный руководитель партийной ячейки Народной партии, с красной рожей законченного алкоголика, но совсем не дурак, продемонстрировал мне свои шрамы с войны, пересчитал мои и остался доволен. Русь в этой компании уважали и ссориться, с ней не желали.