Мусульманская Русь Лернер Марик

— Вот так принимают решение, совсем из других соображений, — сказал вслух, — а последствия бывают очень занимательные, и не те, на что рассчитывали. Я убежден, что так далеко они не заглядывали, как и мы сегодня неспособны предсказать точно, что случится через десять лет.

— Ладно, — после паузы сказал Леманн. — Историю уже не изменить, надо думать о будущем.

Я поспешно достал из кармана блокнот и приготовился записывать. Не стоит потом из-за расхождения в формулировках дожидаться скандала. Это мне не бедуинский шейх, речи которого все равно надо старательно выжать, удаляя воду и добиваясь отсутствия лишних красот, не имеющих никакого значения для читателей.

— Орудия производства всегда в кармане, — добродушно констатировал Леманн. — Умеете стенографировать?

— Конечно.

Про себя я решил не изображать статиста, записывающего все подряд в умилении от стандартных откровений, а попробовать его атаковать, спровоцировав на нестандартные высказывания. Брошюру с двадцатью пятью пунктами программы я могу прочитать и самостоятельно. Гораздо важнее услышать нечто неординарное. Когда еще такая удача придет…

— Спрашивайте. Не зря же мы катаемся!

— В чем разница между Эрнстом Леманном и Людвигом Мерцем?

— Спросил бы лучше, в чем сходство. — Он затрясся от смеха. — К большому моему сожалению, — успокоившись, продолжил, — мы, сходясь в главном — необходимости возродить Великую Германию, объединив все немецкие народы, и пробудить национальное сознание, — кардинально расходимся в путях к этому. Уже не секрет, что Мерц, идя на поводу у крупного капитала, исключительно на словах продолжает поддерживать программу партии. Он выступил против национализации конфискованных еще после войны земельных владений аристократических фамилий и передачи их крестьянам. Если мы хотим спасти Германию, нам следует позаботиться, чтобы наши крестьяне хранили верность земле.

Ага, сказал я сам себе, не пытаясь перебить. Вот и вылезла политика. Только что он хвалил укрупнение крестьянских хозяйств и пользу от этого для экономики страны, а сам готов дробить участки для получения объединения двух партий и дополнительных голосов на выборах. В этом случае Народная станет крупнейшей в рейхстаге и сможет сформировать правительство.

— Людвиг, — проникновенно поделился Леманн, — ведет курс на раскол партии, не желая принять неприятную для себя реальность. За ним стоит только малая часть партийцев, и в основном обеспеченные материально люди — владельцы предприятий, юнкера и немногочисленные военные.

Нельзя забывать о главном нашем козыре — рабочем классе и его чаяниях. Мы могли бы назваться либеральной партией, но выбрали другое название — народные социалисты. Мы пытаемся пробудить в народе его лучшие качества и при этом не зацикливаемся на определенной группе населения.

Все равны: рабочие, крестьяне, предприниматели — в рамках существующих и принимаемых законов. Государство будет выполнять требования одинакового соблюдения прав не только владельцев, но и работающих на них, в обязательном порядке, а значит, и участие рабочих и служащих в распределении прибыли крупных коммерческих предприятий. Именно это я и называю социализмом. Социализм — это учение о том, как следует заботиться об общем благе. Он не отвергает частной собственности и не отрицает роли личности и значения патриотизма. Наш социализм носит национальный характер. В германском государстве, каким я его вижу, не будет места инородцам, нам не нужны будут паразиты — ростовщики, спекулянты и все, кто неспособен заниматься плодотворным трудом. Чтобы обеспечить каждому способному и старательному немцу возможность получить высшее образование и занять руководящее положение, государство должно заботиться о всестороннем широком развитии всей нашей системы народного образования. Программы всех учебных заведений должны быть приведены в соответствие с требованиями практической жизни. С самого начала развития сознания ребенка школа должна целенаправленно обучать его пониманию идей государственности. Мы требуем, чтобы особо талантливые дети бедных родителей, несмотря на их положение в обществе и род занятий, получали бы образование за счет государства.

— Но ведь вы тоже небедный человек и бывший офицер.

— Именно поэтому я прекрасно знаю, о чем говорю, — снисходительно пояснил Леманн. — В Империи всегда была глубочайшая пропасть между бедными и богатыми. Между офицерами, превратившимися в замкнутую касту, и обычными солдатами. Ни при каких условиях офицер не мог жениться на девушке младше него по положению. Это был скандал, обязательно заканчивавшийся увольнением из рядов армии. И не суть, насколько она была хороша собой или умна. Офицерский корпус отгородился от остальных честных немцев непроницаемой стеной происхождения из потомственной аристократии.

Как выяснилось, герцоги с моноклем в глазу победить в войне оказались неспособны. Наши аристократы как раз наглядно доказали, что полностью оторваны от действительности, и не успевали вовремя среагировать на изменения обстановки, тупо продолжая действовать по устаревшим довоенным планам. Войну выиграла не демократия — мы на собственном примере уже убедились, как она отвратительно работает и насколько продажны политические деятели, — а экономика, огромное количество призывников и возможность продвижения по службе из самых низов людей с мозгами. Не усвоить этого важнейшего урока — значит поставить себя заранее в проигрышную ситуацию. Нет! Я всегда подчеркивал данный момент и буду настаивать на полном уничтожении сословных перегородок в обществе и предоставлении возможности подняться до самых больших высот выходцу из народа.

Именно поэтому тебя крупно недолюбливают в армии, продолжая записывать, подумал я. Кому охота расставаться со своим привилегированным положением. Армия обязательно вмешается, при первом твоем незаконном действии. Неудивительны вечные пассажи про законный путь к власти.

— Я не призываю ко всеобщей уравниловке, — помолчав, заговорил вновь Леманн. — Кто докажет на деле свою полезность в политике, экономике и армии, тот всегда может рассчитывать на внимательное отношение к себе. Такие люди ценны сами по себе, а я никогда не забываю людей, которые сделали мне добро и настаивали, даже в ущерб своей карьере, на мерах по улучшению жизни в стране. Никогда не забываю, что бы потом ни происходило!

Какая двусмысленная фраза, восхищаюсь мысленно.

— Сейчас наша основная задача — не бороться с Мерцем, а набирать очки в сражении против канцлера Вебера. Хотя я и не могу занять пока пост президента, но на выборах в октябре Народная партия получит большинство и место канцлера. Не применять экстремистских мер, как предлагает Мерц, а легально и законно взять власть — вот чего мы добиваемся.

Экстремизм — это он про что? — не дошло до меня. Пока что единственная попытка путча была предпринята как раз Леманном десять лет назад, и только после ареста он вдруг стал страшно миролюбив. Не иначе, в тюрьме не понравилось. Вклиниться с вопросом не удалось — он продолжал гнуть свое:

— Многие из тех, кто голосовал за нынешнего президента, во многом согласны с нами, укоренившееся чувство лояльности побудило их все-таки отдать свой голос за старого вояку. До тех пор пока в рейхстаге сидит неустойчивая коалиция, ничего хорошего Германию не ждет. Парламентское большинство колеблется в соответствии с настроением момента. Четкого политического курса нет уже много лет. Повсюду я вижу зигзаги, компромиссы и уступки. Депутаты и партии предают свои принципы, глядя на грозящих пальцем глав соседних государств, не желая понимать, что национальные интересы предпочтительней и важнее сиюминутных выгод и уступок. Придя к власти, я смогу это сломать. Имея большинство, мы сможем этого добиться. Соединить всех немцев в одно целое — это была когда-то задача, которую мы, как народные социалисты, ставили перед собой, задача, которая для нас сегодня яснее, чем когда-либо.

— Объединение немецких народов ведь подразумевает и присоединение Австрии? Как к этому отнесутся там?

— Австрийской империи пришел конец, когда была подписана капитуляция. То, что там существует, только формально является монархией. Если в этом будет необходимость, мы даже сможем сохранить за Императором титул и содержание. Вот его вмешательство в политику имеет смысл прекратить. Собственно, по новой Конституции он и не имеет на это права, являясь скорее декоративной фигурой. Решение будет принимать народ Австрии, Баварии, Богемии и других земель.

Ага, записывая, понял я. Курс на раскол Империи и попытка договориться с отдельными ее частями. Сомнительное дело. Начиная играть на поле сепаратизма, недолго получить обратку.

— К сожалению, Габсбурги доказали свою полную несостоятельность. Мне, как представителю народа, воевавшего за Империю, обидно это осознавать, но пришло время других идей. Народная партия имеет мощнейшую поддержку и в Австрии, так что мы смело можем говорить о правильности нашего курса.

Я не считаю, что мы проиграли окончательно. Австрийская империя — да, она проиграла войну, армия потерпела поражение. Но время показало, что поражение Империи дало возможность без давления Вены искать новые пути и пересмотреть прежние цели.

Народная партия Австрии стремительно набирает вес в стране и уже потеснила социал-демократов, стоящих там у власти. Рано или поздно мы все равно придем к хорошо всем знакомому и правильному общему курсу. А там уже и до добровольного объединения недалеко.

— Выборы? — быстро спрашиваю. — Референдум? Очень ведь сложно сказать, как все повернется. Сегодня Германия и Австрия по населению практически одинаковы. Да и Франция может неодобрительно посмотреть на подобные действия. Парижского договора никто не отменял, а там четко зафиксирован запрет политического объединения двух немецких государств, хотя расплывчатая формулировка позволяет говорить об экономическом. Где гарантия, что французские войска не будут введены на территорию Германии или Австрии? Италии тоже не захочется расставаться со своими новыми владениями, да и Венгрия очень подозрительно относится к подобным лозунгам, имея в Воеводине большое количество этнических немцев.

— Одним из важнейших условий для подъема Германии является пересмотр Парижских соглашений и прекращение выплаты дани, ложащейся тяжелым грузом на нашу экономику.

Ишь какие слова подобрал, восхитился я.

— Мы вовсе не стремимся к новой войне. Вполне можно отстаивать свои позиции экономическими методами, не прибегая к вооруженной агрессии, но, для того чтобы застраховать себя от нападения со стороны наших недружелюбных соседей, необходима дееспособная и реформированная армия. Не менее важно и продолжение наших дружественных отношений с Русью. Нам нечего искать на востоке — вполне хватает и внутренних проблем. Двадцать лет существуют границы, разделяющие два близкородственных народа, немалое число немцев по-прежнему проживает в других странах. Только сплотившись, можно добиться, чтобы обновленную Великую Германию уважали. Одна нация, одно государство и один вождь — вот наша первейшая цель!

— И тут, — подкалывая его, сообщил я, — мы в очередной раз возвращаемся к вашему противостоянию с Людвигом Мерцем. Он не желает согласиться на роль второго плана и, по моим наблюдениям, не столь уж беспомощен. Вполне способен поломать всю вашу игру, а выйдя из партии и уведя с собой значительную часть финансирования — еще и поставить Народную партию (ну не говорить же «лично тебя») в крайне сложное положение.

Он выбросил в открытое окно машины остатки сигары и серьезно сказал:

— Рано ли поздно это должно было случиться. Мы начинали вместе и партию создавали совместными усилиями, но два амбициозных человека, и с изрядным честолюбием, не могут ужиться в одной партии на равных, как не могут спокойно сидеть в одной берлоге два медведя. И мне, кроме всего прочего, крайне не нравится его желание вернуть Империю в том виде, как она была, изъявив покорность австрийскому монарху. Это очень опасная тенденция и ведет к повторению прошлых ошибок. На самом деле он желает, став премьер-министром при Императоре, двигать его политику в правильном, с точки зрения Мерца, направлении, но это — чрезвычайно опасное заблуждение. Верховная власть не любит ограничения своих полномочий.

— Вот этот, последний абзац, — ткнув толстым пальцем в мои записи, указал Леманн, — будьте любезны не цитировать от моего имени.

— А если я напишу, что это слова от высокопоставленного лица Народной партии, пожелавшего остаться неизвестным, и не в данном интервью?

— Это уже лучше, — благосклонно кивнул, — но как-нибудь потом.

— Я думаю, не надо объяснять, — продолжил Леманн, — что любые экономические реформы (а без них не обойтись) всегда бьют на начальном этапе по большой группе населения. Человек не задумывается о будущем, его волнуют сегодняшние проблемы. Еда, жилье, дети, здоровье, отдых. Любое ухудшение вызывает негативную реакцию. Поэтому серьезные преобразования в экономике и политике возможны только при наличии сильной власти. Нельзя, имея неустойчивое большинство, предпринимать радикальные шаги — обязательно правительство свалят. Только при условии твердого правительства, не связанного обязательствами с левыми партиями, можно твердо проводить курс на улучшение жизни и думать на дальнюю перспективу. Я называю это «диктатурой развития». Как русский, вы должны прекрасно понимать, о чем я говорю. Мы давно и четко говорим об этом для всех желающих услышать, и поддержка народом нашей партии не только не падает, но и растет. Люди устали от вакханалии демократии, которая живет лозунгами и обещаниями, не претворяя их в жизнь. Я свои обещания выполню!

— Подъезжаем, — предупредил, не оборачиваясь, водитель.

— Сделай круг вдоль квартала, — приказал Леманн, — мы еще не закончили. Неудобно будет, если соберутся встречающие у закрытой двери, а мы все не выходим.

— Ну, — спросил он уже меня, — а где вечный вопрос любого иностранного корреспондента? Уж от вас его обязательно стоит ожидать. Вы ж большой специалист по Иудее.

— Уже задаю, — послушно соглашаюсь и мысленно себе аплодирую. Все-таки я был прав в этом смысле — отсюда и знания про меня. — Если Мерцу явно они нагадили в суп, и он буквально ни одной фразы не способен произнести, чтобы не разразиться филиппикой про засилье евреев, вы на этом вопросе внимания не акцентируете, но при этом все время подчеркиваете: «немецкий народ». Я бы сказал, Леманн гораздо более практичен и не стремится к обострению. Это ведь тоже способ пополнить партийную кассу, только из другого источника. Я не прав?

— Нельзя игнорировать факт непропорционально большого влияния этого народа на незрелые умы некоторой части немцев через газеты и средства информации. Нельзя не замечать, что в большинстве они придерживаются левых взглядов. И уж никак нельзя закрывать глаза на дистанцирование части евреев, проживающих в Германии, от местного населения. Этот вопрос необходимо решать.

Как, собственно, появляются народы? Уж простите, я человек достаточно прямой и долго занимался сельским хозяйством, поэтому и ассоциации соответствующие. Давайте возьмем простую вещь — животноводство. Скрещивание различных пород дает новую породу. Для появления определенных признаков проводится случка животных с определенными качествами. Потом они получают медали на выставках как аристократы данной породы. Если порода длительное время не скрещивается с другими породами (с близкими признаками хотя бы), то появляются генетические болезни. Внешне это может проявляться в надломе хвоста, неадекватном поведении, неизвестных болезнях и тому подобном. Порода может просто вымереть. Но это животные…

Теперь берем, к примеру, славян. Идет длительное ассимилирование финно-угорских народов и всяких норманнов (читай, скрещивание различных пород). Оно дает появление нового этноса — народа «русские». Какое-то время идет развитие, потом начинается внутри породное скрещивание. Племена древлян, полян и прочих вятичей превращаются в общий народ, но это не может продолжаться бесконечно, хотя и довольно длительное время. Развитие прекращается. Второй толчок — приход злых мунголов. Начинается скрещивание с другой породой. Потом добавляются в общий котел литовцы, и образуется новая порода. Она тоже называется «русский», но это уже совсем не тот русский, что раньше. Произошло заимствование старого названия, но при совершенно новых замечательных признаках и абсолютно новых качествах. С расширением территории происходит новое и новое скрещивание с новыми породами. Развитие продолжается. Заняты огромные территории. Идет внутривидовое скрещивание с близкородственной породой булгар, которая и раньше в этом участвовала, но не массово. Добавляются народы, долгое время отделенные границей. Немцы, поляки. Это дает новый толчок и подъем на короткое время. Польская порода ведь близкородственная, да и большого смешивания не происходит. Только лучшие экземпляры — аристократы (дворянство).

Ясное дело, это большое упрощение. Но историю любого этноса можно очень просто описать в подобных терминах. Согласно моей животноводческой гипотезе — развитие от соседей. Очень хороший пример неразвитости бушменов. Можно еще вспомнить австралийцев. Нет смешивания — нет развития. Бушмены, как и австралийцы, наиболее древние народы. Культура самодостаточна, никаких новых идей, и даже воинственность отсутствует напрочь. Идет исключительно внутрипородное скрещивание. Численность достаточно высока, чтобы гибели не происходило, но идет медленное вырождение.

На тему о пользе скрещивания и цикличности. Для повышения урожайности зерновых создают специальное поле, засеянное высокоурожайным сортом. Потом идет скрещивание с местным сортом, урожайность вырастает очень сильно. Проблема в том, что эффект временный. Точно я не помню, но три-четыре года — и урожаи падают. Требуется новое скрещивание для повышения урожайности. Кто сказал, что на людях это не работает? Только отследить это практически невозможно. Да и люди существа более сложные, чем пшеница. Больше разнообразие, больше количество, более длительный эффект.

Еще одно. Не все будут скрещиваться с другим народом. Часть — потому что, проживая в лесу/степи/горах, просто никогда не увидят чужака, за исключением купца, а кто его допустит до любимой дочери, у которой уже жених с рождения сговорен? Часть — по религиозным или расовым признакам, часть — по экономическим. Остаются горожане, солдаты, аристократы. Эти могут и встретить чужаков, и породниться, и, при случае, изнасиловать. Каков их процент в средневековом обществе?

Животноводческая концепция, заметьте, к расовой не имеет ни малейшего отношения, говорит: скрещиваются народы, живущие рядом, а они в девяноста девяти случаях из ста не очень отличаются друг от друга. Общие условия жизни, сходство культуры, и контакты существуют длительное время. Как экономические, так и брачные. Качественный скачок идет постепенно, и надо проехать тысячи километров, чтобы увидеть наглядно расовые отличия. Или уж когда народы разделены широким морем и длительное время контакты отсутствовали.

Есть еще один фактор. Народности могут быть родственными, но живущими в разных ландшафтах. Лес-степь-лесо-степь-горы. Вырабатывается разный тип. В одном случае требуется расщепление молока и иммунитет от малярии, в другом еще что-нибудь. Поэтому и скрещивание дает разный результат. Помните — для новой породы требуются определенные качества. А ведь тут искусственного отбора нет. Природа сама отсеивает.

А вот евреи живут везде. И они часто расово очень отличаются от местного населения. Даже занятия их нередко те, которых по религиозным или экономическим причинам не желают брать на себя местные народы. Вот и получается изумительная двойственность. При многократном скрещивании они могут передать чужому народу свои лучшие (и худшие) качества, но в первом или втором поколении не являясь близкородственными с немцами, — и ничего хорошего от такой ассимиляции не произойдет. Они и сами это прекрасно знают и стараются отгородиться, выдумывая разнообразнейшие правила, направленные на выделение из народов, в среде которых проживают. Отсюда простой вывод. Третье поколение вышедших замуж или женившихся на немках евреев, если в прошлом у их предков все браки были с немцами, может стать частью германского народа. Первому и второму лучше забыть об этом и задуматься о том, что теперь у них есть собственная страна. Предпочтение будет оказываться в любой ситуации представителю коренного народа, а не чужакам. При приеме на работу — в особенности, и на государственной службе — обязательно.

— Я именно прагматик, — после паузы сказал он, — и не собираюсь, как призывает Мерц, измерять черепа для проверки расовой близости. Сотни лет совместной жизни невольно толкают людей на разнообразнейшие и не всегда красивые поступки. У кого-то жена гуляла налево, кто-то и сам не прочь доказать свою мужественность или, уж назовем своими словами, изнасиловал приглянувшуюся еврейку. Так что знать наверняка происхождение до седьмого колена никто не может. Я не собираюсь искать польские или чешские корни у части немецкого народа, они уже давно все немцы, хотя и разного происхождения.

Поэтому с приходом к власти Народной партии будут четкие правила, кто есть кто. Третье поколение будет официально признано немцами. Уж при нашей германской аккуратности и бюрократии вполне прослеживаются родственные связи по записям в церквах браков, рождений и смертей. Остальные должны будут доказать свою полезность для новой Германии в прошлом. Награжденных военными наградами за прошлую войну дискриминировать в правах не будут. Они это заработали честно. Но это все. Богатство, образование или семейные связи значения не имеют. Не немцы, и это не только евреи, будут лишены гражданства и смогут проживать в стране как гости, на правах иностранца. Государство в первую очередь обязалось заботиться о трудоустройстве и жизни граждан Германии. Если невозможно прокормить все население государства, то лица, принадлежащие к чужим нациям (не граждане государства), будут высланы из страны.

Машина мягко остановилась. Секретарь, или кто он там по должности, выскочил наружу и открыл дверь перед Леманном.

Ничего не скажешь — личность. Пусть не слишком многим приятная, но с собственными мыслями и идеями. С глубоким убеждением в единственно правильной политической линии. Где-то даже симпатичная, хотя дураку понятно — то, что говорят до выборов, и то, что делают, получив большинство в парламенте после выборов и сформировав правительство, очень часто не совпадает по множеству показателей. Роль личности в истории нельзя отрицать. Но личность проявляется, только когда существует возможность. Тут интересный момент: чтобы состояться как такая личность, будущий лидер должен быть человеком достаточно беспринципным. Сегодня говорит и делает одно, завтра — совсем другое. Во всяком случае, он мне понравился. Очень удачно вышло с интервью.

Мы стояли у большого здания с колоннами, украшенного огромными флагами. Преобладали русские государственные, зеленые с белым кругом, в центре красная звезда, но наблюдались и трехцветные германские, а также различающиеся по цвету, но очень похожие на наш по дизайну флаги Народной партии. Красный, в центре белый круг и свастика.

Всегда занимал вопрос: немцы просто бессовестно слямзили фасон или долго трудились над оригинальной формой и расцветкой? Русский ведь тоже имеет не такую уж давнюю историю. Мудрый Магди Салимов просто взял гвардейский военный стяг и убрал с него номера полков и названия. Он всегда стремился к упрощению, а старый штандарт Каганата, с тризубом, был бы в Республике не к месту. А так — хорошо и приятно. Воспоминания доблестной молодости, знакомый зеленый цвет и не менее знакомая звезда цвета пролитой за свободу крови.

Леманна со свитой встречали какие-то рязанские рожи с приветствиями, и я, в легком недоумении по поводу происходящего, повинуясь приглашающему жесту своего говорливого клиента, пристроился сзади к входящей в особняк банде националистов. Охрана на входе нехорошо посмотрела на мою не особо богатую одежду, но останавливать не стала.

Уже через несколько минут я понял, почему на меня так странно поглядывали. Это был посольский прием по поводу Нового года. Нашего, русского посольства. Мужчины ходили в смокингах, женщины в вечерних платьях, и если не считать формы представителей Народной партии и парадных мундиров военных, я был единственный в затрапезном виде. Пошутил, что ли, Эрнст так оригинально, притащив меня сюда? Зато не надо разыскивать русских соратников. Сейчас, отбирая у проплывающего мимо официанта с подноса бокал с выпивкой, думаю, слегка настроюсь на деловой лад и пойду отлавливать свое прямое начальство. Где-то здесь оно должно присутствовать.

— Позвольте ваше приглашение и документы, — вкрадчиво попросила очередная рязанская рожа, возникая рядом.

— Кого я вижу! — радостно закричали у меня за спиной. — Гражданин Темиров, где ты шлялся все это время?

От неожиданности я чуть не поперхнулся, так и не успев распробовать бесплатное угощение.

— А ты, любезный, шел бы отсюда, — сказал он охраннику. — Раньше надо было спрашивать у гражданина Руси паспорт. На входе.

Рязанец тихо исчез, оставив нас.

Я обернулся и обнаружил Арама под руку с девушкой. Мое дивное видение с вокзала. Старый козел успел охмурить раньше. Не сказать, что я пытался, но обидно.

— Моя дочь, — гордо сказал собутыльник, — Любка.

Ошибочка вышла, догадался я. Замечательный человек Арам, такое чудо создал. Если по леманновской квалификации она еще не русская, то дети ее будут русскими. Бред какой-то. Возьми любого ребенка, воспитай его соответствующим образом — и будет он себя считать той же национальности или религии, что и приемные родители. От родных достанутся, по наследству, разве что хронические заболевания. Кем себя человек считает, тем он и является. Происхождение никак не влияет на образ жизни и мысли, если постоянно об этом не напоминать. Вот тогда и начинают из самозащиты противопоставлять себя большинству или изображать большего немца, чем любой немец. Не дави на человека, а относись к нему по делам его — и будет он трудиться на благо своего государства честно. Глупейшая теория у Леманна.

— Берислав, — представляюсь и жму сильную ладонь. Протянутая рука не оставляет никаких сомнений, что именно требуется сделать.

Да, эта будет из очень продвинутых и страшно эмансипированных. Поцелуй ручки может принять за попытку оскорбления. Вот и одета была тогда очень современно. Никаких длинных юбок и вычурных шляпок. Сейчас и не подумаешь, глядя на это замечательное платье, как она смотрится не на приеме. Я с изрядным усилием отвел глаза от глубокого декольте и попытался прикинуть, сколько ей лет. Не больше двадцати пяти. Это она чуть-чуть переросла мою теоретически возможную дочку. Видимо, это я старый козел, а Арам старше, чем я думал.

— Тебя третьи сутки ищут по больницам и моргам, — серьезно сказал Мясников. — Приехал и испарился. Бедная служба безопасности посольства уже тихо ненавидит твою жуткую персону.

— Я вроде не обязан докладывать, — пожав плечами, отперся я от претензий, — тружусь не покладая рук и ног в самой гуще народной, выясняя настроения немецкой улицы.

— Да я заметил. Трудно не обнаружить в толпе коричневых рубашек столь выделяющуюся личность. Начинаю верить в сказки, что про тебя рассказывают.

— Это ты о чем?

— Про доблестного работника разведки, — с насмешкой сказала Любка, — работающего под прикрытием удостоверения журналиста, пролезающего без мыла в любую щель и в промежутках между попойками устраняющего неугодных нашему правительству личностей.

— Это нехороший юмор, — отказался, а про себя подумал, что не иначе как отсюда родилась Ахметова идея про сценарий. Надо будет потом его порасспросить, откуда слух пошел. Он-то — не наивная девочка и знает меня не первый день. — Если люди, с которыми я общаюсь, всерьез будут думать подобным образом, вместо нормальной работы появится масса сложностей. И самое противное, что чем больше я вслух буду отрицать подобные глупости, тем меньше мне поверят. Нет уж. Чем хороша моя работа — не надо торчать за рабочим столом с восьми до шести, и начальство никогда не знает, где я нахожусь. Сам себе хозяин.

— До определенной степени, — с ехидцей сказала она.

— Мы все свободны только до определенной степени. Каждый зависит от окружения. Дети от родителей, родители от начальства на работе, и даже от очередного закона в США. Разрешили ввоз наших бездорожников в Штаты — будет лишняя таньга[30] для человека на конвейере. А казалось бы, где конгрессмен Хольт и его связь с заводом в Курске. Нельзя жить в обществе и быть свободным от него. Вот когда у тебя ничего нет и плевать на всех, тогда и будешь свободным. И то при условии, что не боишься умереть.

— А вы боитесь? — опять с насмешкой.

А вот подобные заходы меня всегда раздражали. Это пусть мальчики желторотые оправдываются и прыгают по ее первому жесту. Захотелось осадить.

— А я боюсь — и не стесняюсь этого. Все боятся. Еще никто не вернулся обратно с рассказом, как ему хорошо.

Тут меня понесло, и невольно вспомнились еще времен медресе разговоры. Когда в тебя насильно вколачивают палкой Святую книгу, невольно появляется желание назло преподавателю выяснить разные грязные подробности. Тоже способ учить — потом все это сохраняется, вместе с памятью о порке.

— В наше время рационализма и материализма, — проникновенно поведал я, — начинаешь задумываться о разных странных вещах. Вот раньше просто верили, а теперь читаешь и глубоко задумываешься. Сказано в Коране, сура пятьдесят шесть — девятнадцать: «Обитатели рая будут пить райское вино, которое не будет пьянить». Неприятно звучит. Что за радость такая странная? Его ведь не для утоления жажды употребляют. Или еще лучше… «Для богобоязненных есть место спасения — сады и виноградники, и полногрудые сверстницы, и кубок полный. Не услышат они там ни болтовни, ни обвинения во лжи… Мы ведь создали их творением и сделали их девственницами, мужа любящими, сверстницами…» Вот какого шайтана мне понадобятся на том свете сверстницы? Помер я, скажем, лет в восемьдесят, а там меня поджидает полногрудая ровесница. — Я демонстративно передернулся. — Ладно еще любимая жена, а то подсунут роту требовательных девиц. Заняться им в раю нечем, живут на всем готовом, вот и будут мне дырку в голове делать своими сварами. Нормальному мужчине, даже погибшему за веру, семидесяти двух девственниц не потянуть… гм… если им ртов не заклеить.

Любка попыталась прожечь меня гневным взглядом, но я был заранее готов к подобной реакции и оделся в пожаростойкую броню.

— Может, пойдем поближе к столам? — нервно спросил Арам, неуклюже пытаясь не дать ей высказаться по поводу хама.

— Да! — обрадовался я. — Здесь еще и кормят? А то я голодный.

— Вы идите, — со страшным холодом в голосе, от которого воробьи должны замерзать на лету, сказала Любка, — а я подойду к… — Она назвала чье-то совершенно неизвестное мне имя.

— Это было грубо, — попенял Арам, когда Любка удалилась, излучая спиной негодование.

— Сура шестьдесят три — одиннадцать, — вздохнув, процитировал я: — «Но Аллах никогда не отсрочит человеку смерти, если настал его смертный час. Аллах знает все ваши деяния и воздаст вам за них!» Меня накажут потом, и в обязательном порядке. Если бы ты знал, как достают эти бесконечные намеки, что ты пишешь по указаниям сверху и под гражданским пиджаком у меня обязательно просвечивают погоны УПБ. Или военной разведки. Но я и сам сознаю, что зарвался. Потом передашь, что сожалел и извинялся. Честно.

Мы шли, лавируя между гостями, в направлении столов с закуской. Многие оглядывались с любопытством на меня. Уж очень нестандартно смотрелся на общем фоне. Мне в таких одежках место в рабочих кварталах, а не среди дипломатов. Так я и одевался соответственно. На официальный прием не рассчитывал. Плевать. Пережили многое — и это переживем.

— Ну да. Бывает, и режет цензура, но уж про заграничные дела я практически без оглядки на начальство пишу. Это — не замалчивание отдельных недостатков при строительстве самой большой в Европе домны. Пусть отдел промышленности и сельского хозяйства старается правильно соответствовать моменту. А я вот могу себе позволить высказывать собственное мнение. И все, кому надо, прекрасно знают о статьях в «Заграничном обозрении». На одних военных известиях быстро ноги протянешь от недостатка питания. Между нами говоря, жлобы в «Красной звезде» сидят жадные и платят совсем недостаточно. Вот и кручусь понемногу.

— Момент, — сказал Арам, настороженно пошевелив носом, — это ты не про очерки «Мусульманский мир от Китая до Мекки»? Так там совсем другая фамилия у автора.

— Валеева — моя мать, — сознался. — Надо было псевдоним — вот и сделал ей приятное.

— Так тебе положена белая чалма,[31] — обрадовался Арам. — Или зеленая? Святой человек.

— Да к шайтану эти глупости! И так проживу, без внешних признаков совершившего хадж. Насмотрелся я на тамошнюю нищету и веру в собственное превосходство перед любым чужаком. До сих пор помню слова вроде бы умного человека: «Нет оправдания перед Богом, — говорил он, — для мусульманина, остающегося в граде неверных, разве что он через него лишь проезжает. В стране ислама он находит прибежище от неудобств и зла, которым он подвержен в христианских странах, не имеет возможности самому очиститься или же бывает вынужден жить среди свиней и иметь дело с другими неподобающими вещами. Опасайтесь! Опасайтесь вступать в их страны! Вы должны искать прощения и пощады от Бога за такую ошибку».

Очень зауважал после этого собственных предков. Оказалось, что жители Земли делятся на три сорта: те, что имеют мозги и не живут по предписаниям тысячелетней давности, а достаточно умны, чтобы брать полезное у соседних народов, не впадая в уничижение перед заграничной мудростью и придерживаясь веры. Те, что имеют мозги, но не имеют религии, и те, что имеют религию, но не имеют мозгов. Я предпочитаю быть в первой категории, и если бы от меня зависело, всех желающих пускал бы посмотреть реально на замечательную жизнь в песках Аравии. Когда очередной долбаный ваххабит закрывает лицо рукой, чтобы не осквернять себя даже не видом иноверца, а мусульманина, не принадлежащего к его секте. Женщинам приказано полностью закрываться при людях, не разрешается работать и независимо общаться. Другими словами, при ваххабизме женщина лишается всех прав и практически не признается человеком. Я не любитель суфражизма,[32] но всему есть границы.

Мне уж любой Иван гораздо ближе и роднее, при всей его необразованности. Давно не осталось на свете единой уммы.[33] Все выделяются в отдельные народы, и никаких арабов вообще не существует. Бедуины кочевые есть, а арабы — исключительно название. Вообще не народ, а отдельные враждующие племена. Как было при Пророке — мир ему, — так ничего не изменилось.

Это уж если не вспоминать, что сирийцы всегда подчеркивают, что они не арабы, а местные жители, принявшие ислам. Египтяне — в основной массе потомки древних жителей страны и были когда-то коптами, а мусульмане Афганистана, Турции или Персии вообще никогда арабами не были и всегда отстаивали свою особость. Чем на этом фоне мы, русские, выделяемся, я уж не знаю. Общего у нас только «Аллах Акбар!». Наше счастье, что Русь оказалась на периферии мусульманского мира и поднялась на постоянном противостоянии с Турцией и Европой.

— Тебе писать надо, — убежденно сказал Арам. — Если уж Любка зачитывалась твоими идеями про отдельный путь для Руси и упорное подчеркивание, что мы евразийцы и не должны подражать ни Западу, ни Востоку, а упорно идти отдельной дорогой, то забудь про этих свихнутых народников и делом займись.

— Может, и напишу…

1825 г.

Солдатские сапоги стучали по каменистой дороге. Скрипели повозки, ржали лошади. Нормальные звуки, вечно сопровождающие передвижение войск. Ничто не изменилось с тех пор, как эти места топтали древние ассирийцы и проходили греческие фаланги. Над дорогой висела густая пыль, поднятая множеством ног, колес и копыт. Она оседала на белых и серых льняных солдатских рубахах, скрипела на зубах. Наверное, глядя на это зрелище со стороны, турецкие соглядатаи были в глубоком убеждении, что на помощь русским движется могучая армия.

На самом деле напуганный проблемами с продовольствием, когда на месте было очень сложно что-либо достать, а хлеб приходилось привозить даже из Крыма, генерал Веревкин собрал огромный обоз. Две тысячи телег, называемых в здешних местах арбами, огромные отары овец и табуны рогатого скота, скученные в огромную колонну, шли в сторону Карса, окруженные со всех сторон войсками. Впереди следовали конные разъезды Вольного Терского войска, по сторонам шла пехота. Всего девять батальонов пехоты из Сводного Гвардейского корпуса и не больше двух с половиной тысяч всадников.

Это как всегда бывает. Если жители мусульманских провинций в пределах русских владений, державшиеся Алиевой секты (шииты), настороженно относились к посулам турецким, их при власти халифа ничего хорошего не ждало, а в областях, населенных суннитами, уже замечалось брожение. Горцы готовы взяться в очередной раз за оружие при первой неудаче саклавитов. Повсюду требовались русские войска, и снять большую часть гарнизонов или линейных застав Терского и Кубанских Вольных войск было нельзя. Местные жители только этого и ждали. А сидеть и дожидаться, в каком месте границы в сотни верст турки изволят напасть, было крайне глупо. Лучшая оборона — это нападение. Армия под командованием Кобылкина ушла осаждать Карс, а подкрепления из Руси только сейчас подтянулись.

— И долго нам еще? — спросил знакомый угрюмый голос.

— Шестьдесят верст, — с готовностью ответил другой. — Верст пять уже от границы отмахали.

Первый тяжело вздохнул. Прямо сейчас ляжет и помрет от усталости. Не знал бы его прекрасно Салах, обязательно бы поверил. А так — даже и оборачиваться не надо. Здоровый парень и прекрасно два перехода пройдет без остановки и отдыха, с полной нагрузкой. Два неразлучных приятеля — Зануда и Всезнайка. Иногда страшно хочется прибить обоих, но, во-первых, с высоты своих двадцати четырех лет, сержантского звания и медали «За отвагу», полученную за штурм Хивы, он их воспринимал как неразумных детей, которыми они и являлись, еще ни разу не побывав в бою. С этим вообще была большая проблема. Последний курс выпустили досрочно и кинули на Кавказ для пополнения. Замечательно звучит — Сводный Гвардейский корпус, если не знать, что больше половины, а скорее, три четверти состава — вот такие молодые ребята, не обстрелянные и не понюхавшие жизни.

Во-вторых, как-никак ближайшие родственники, и мать его обязательно со свету сживет, если что случится. Лучше бы их отправили куда-то в другое место, но пройти мимо, когда он их обнаружил в строю, было никак невозможно. На кого еще могут рассчитывать солдатские дети, как не на своих, да еще и на настоящих братьев? Вот и забрал к себе во взвод, на свою голову.

— Быстрое наступление на Карс и взятие его обеспечит наши границы многим лучше, чем любые другие действия, — уверенно излагал Тарик, явно отвечая на очередное высказывание приятеля, которое Салах, отвлекшись, прослушал. — Стратегическое значение Карса понимали уже самые древние народы, проживающие здесь, и вечно сражались за обладание крепостью. Самое первое название города — Карас-Калак, Город дверей — указывает на значение, какое он имел в эпоху чужеземных нашествий на Грузию и Армению.

Салах понял, что что-то пропустил, и навострил уши. Показывать, что знаешь меньше молокососа, не хотелось, но почему не выслушать. Начнет глупости нести — всегда оборвать можно.

Тарик с детства читал все, что попадало ему под руку, и лучшим подарком для него была не хорошая еда или сладости, как для любого воспитанника солдатского училища, а новая книжка. Не то чтобы там плохо кормили — уж за воровство по голове никого бы не погладили. Инспектором солдатских воспитательных учреждений был генерал Алимов, сам происходивший из солдатских детей, и за порядком следил очень строго. Воровство если и имелось, а где на Руси его нет, то в минимальных размерах. Но сытная пища не всегда достаточна. Ребенку хочется чего-то вкусного или сладкого, а кто попадал туда, не имея родственников, и денег не имел до тринадцати лет. Только потом начинали выдавать самый мизер. Первое жалованье всегда было праздником, хотя его и хватало-то на два пряника.

Об этой книжной слабости Тарика знали все, и даже начальство относилось с уважением. Не мешает основным обязанностям — и прекрасно. В свободное время пусть делает что хочет. Все лучше, чем вытаскивать очередного сопляка за ухо из борделя или кабака. Сколько ему Салах перетаскал в свое время книг от всех знакомых и из городской библиотеки, страшно вспомнить. Потом, как подрос, Тарик уже сам ходил.

— Во времена династии Багратидов Карс был столицей Армянского Царства. Потом им владели персы. У них отняли византийцы.

— Это греки?

— Ага. Потом были туркмены-сельджуки, одно время в городе правили армяне, и опять навсегда стал турецким.

— Чего это навсегда? — спросил еще один недовольный голос. — Теперь наш будет!

— Ну до сего дня, — поправился Тарик. — Как сказал шейх Закавказских провинций Мер Сеид, — и почесал, как по писаному: «Бог устами Пророка (мир ему) заповедал народу повиновение добродетели и могуществу, а действия Кагана русского есть благость и милосердие… Я, верный служитель Аллаха, потомок святых имамов Милонега и Акбара, спешу вразумить вас. Да не подвергнусь сам гневу Божьему! Принесите покорность Кагану, и тем, исполнив заповедь Корана, спасите себя от гибели».

— Аллах Акбар, — поддержали правильные слова остальные хором.

«Ихний шейх, — скептически подумал Салах, — точно то же сказал своим воинам. Богу нас один, а вера разная. Ну да пускай, бодрее будут».

— Считается, — продолжал вещать Тарик, — что власть Султана турецкого огромна и все ему подчиняются беспрекословно. Ерунда. Каждый пашалык делился на санджаки, а санджаками управляют беки, и власть султана и пашей чисто номинальная. Обыкновенно бек, происходя от древнего знатного рода, искони наследственно пользовавшегося в санджаке деспотической властью, пользуется безграничным и безусловным повиновением населения, и нередко сильнее вышестоящего паши. Турецкие паши даже и не пытаются подчинять своей власти подобных беков, доставлявших постоянные беспокойства грабежами и разбоями как соседям, так и нашим русским владениям.

— Помню, — оживился Керим, — а как же! В последний раз на официальный протест паша вежливо ответил, что виновный в беспорядках бек слишком силен, чтобы можно было с ним справиться. А на словах передал, что если тому беку русские голову отрубят, и всем его людям заодно, то никто плакать и жаловаться на их действия в Истамбул не станет.

— Вот, — подтвердил Тарик. — Мы и будем их бить поодиночке, пока они там разберутся, кто старше по положению и званию. Чем больше разброду в стане врага, тем лучше для нас. А взяв Карс, мы отвлечем часть сил турецких с Дуная и поможем нашим товарищам и австрийским войскам. А заодно и обеспечим русские границы от набегов.

— Стратег, — хмыкнул Джават, — сходи вон с нашим родственничком правильными военными планами поделись.

Салах резко притормозил и пристроился рядом с шеренгой.

— Ты у меня, пес смердячий, будешь на привале яму выгребную для всех копать, — сказал он сквозь зубы рыжему парню. — Я тебя научу сначала думать, а потом говорить.

Джават моргнул и не посмел возразить: сам прекрасно знал, что нечего подкалывать. Тем более что Салах это и на свой счет принять мог. А что он этих разговоров не любит, рыжий еще с детства хорошо усвоил. Можешь нудеть сколько хочешь, но не вздумай трогать больное место. За такие вещи в казармах училища «темную» делали. Не любят там про родителей вспоминать. Слишком многие про своих отцов сказать ничего не способны, а иные и про матерей. Нередко, желая избавиться от лишнего или нежеланного ребенка, будущих гвардейцев подбрасывали к казармам. Потому и имена у многих давали в тринадцать лет официально, а фамилии вообще выдумывали уже в училище, при выходе в армию. А до того жили нередко и с кличкой, и не всегда приличной на слух. Имя и фамилию заслужить требуется. Кто ты по происхождению — никого не волновало. Кроме офицеров воспитанием с раннего детства занимались и имамы-саклавиты, и выходили из училища правоверные, не признающие никого, кроме Аллаха и своих воинских командиров.

Тем более что и сам не слишком чистый. Хотя потому и вечно норовил намекнуть про Темировых брату. А кто ему Тарик, как не брат? А Салах что — нет? Сводные по отцу. Одно название, что он Ахманов, а они Темировы. Вот у первого, что помер, и у Умилы тоже, Ахманов отец был. Был, да погиб. А Лесьер приехал вроде бы утешить вдову, да и подарил ей на память еще двоих детей. Ахмана, да еще через пять лет этого идиота в придачу. Сказать по правде, не забывал и всегда обеим своим женщинам деньгами помогал, но если у Салаха с Тариком хоть фамилия была, дети Ирины так и остались Ахмановыми.

Вечно Джавата это мучило, и при каждом удобном случае напоминал, что и они ничем не лучше. Вон официальный старший сын Темирова уже в бригадирах ходит, а они вроде как посторонние. А Салах плевать хотел на родного папашу — и не потому что среди солдатских детей так говорили, а просто и видел его в лучшем случае раз в два года, так что и чувств никаких не испытывал. Есть ли, нет ли. Иншалла. Сам себе дорогу пробьет и не хуже, чем другие, будет.

А про Ирину он мать еще в детстве спросил: «Не обидно было? Как постарела, так и забыл про тебя». А она усмехнулась, по голове погладила и сказала: «Подрастешь — поймешь. Я их сама свела. На что баба жить должна была? На сержантскую пенсию быстро ноги протянешь, вместе с дитем. Нам, солдаткам, в таких случаях только на панель идти. Лучше уж так. Для подруги не жалко — он мужик хороший и руки, как ее муж, по пьяни распускать не будет. Да и вспоминать Лесьер чаще про наш городок будет. Аты, Салах, не злись и помни — к отцу можешь относиться как угодно, но подарков от него не жди и не проси. Захочет — сам даст. А Тарик с Ахманом и Джават — твои родные братья. Их можно и поучить, как старшему, словом и кулаком, но обижать без дела нельзя. Всегда помни».

Можно только порадоваться, что на Умилу это не распространяется. Совершенно она Салаху как сестра не требуется. Вот как жена — да. Вроде и сама не прочь, возраст давно подошел, а на других не смотрит и письма пишет. Вернется с войны — обязательно поговорит. Еще бы звание офицерское выслужить — и вообще прекрасно будет.

Мимо рысью пронеслось несколько всадников.

— О, сарбазы, — сказал один из немногих настоящих ветеранов, к мнению которого Салах прислушивался. Керим успел еще с персами повоевать, когда он учился премудростям военного дела в училище. — Кто бы мне объяснил, какого шайтана мы должны для всех этих гяуров стараться? Армяне, болгары, сербы… Теперь еще и греки. Нам что, холодно или жарко, если их турки поубивают? Да ладно, сержант, — не дождавшись ответа, попросил, — пусть парень поведает нам мудрость книжную и газетную. Только без этих бредней про «надменные ответы султана» и «братство славянских народов». Какие они нам, к шайтану, братья? Другому Богу молятся. Давай тогда эфиопов защищать — говорят, они тоже христиане.

— Да никто не собирается их защищать, — искоса глянув на Салаха и дождавшись разрешающего кивка, осторожно сказал Тарик. — Вернее, не потому что нам приспичило кого-то оборонить от султана. Здесь все сложнее. Вот десять лет назад забрали Восточную Армению у Персии, и теперь Каспий — русское озеро целиком…

— Ты мне будешь рассказывать о персах, — пробурчал Керим.

— …и образовали на ее месте Область Армянскую. Она теперь между нами и персами как… э… пограничная зона. Если какие проблемы случатся, будет время подтянуть войска. Армян столько резали шииты, что они испокон веков на Русь тысячами прибегали. У нас в Каганате, — с гордостью подчеркнул Тарик, — никогда не трогали иноверцев. Плати джизью и спи спокойно. А тем, кто еще и воевать готов, всегда льготы давали. В Гиляне два полка из армян стоят регулярных, всегда набор рекрутов идет спокойно. А на Кавказской линии есть целые заставы в Вольных войсках…

— И это большая новость, — вновь недовольно бурчит критик. — Там, в Вольных, хоть один нормальный саклавит имеется?

— В Семиреченском, — мгновенно ответил Всезнайка-Тарик. — И на Дону есть.

— Да сколько их там, на Дону, — отмахнулся Керим. — Всех давно в Сибирь или на Кавказскую линию перевели.

— А теперь представьте себе, — не обращая внимания на недовольство, заявил Тарик, — что Ахалцихский, Карсский и Баязетский, а за ними — Арзерумский, Ванский и Мушский пашалыки так и называются — Турецкая Армения. Там населения больше миллиона. — Кто-то присвистнул удивленно. — И налоги будут, и войско можно сделать вполне серьезное. А уж если объединить Восточную и Западную области и назвать это Армянским Царством и дать внутреннюю автономию, то они сдохнут, а будут на нашей стороне всегда. Чем плохо? Вон армянский архиепископ Нерсес — как уж вертится. И в церквах за Кагана молятся и за победу русского оружия. Плохо, что ли, когда местные жители не со злом, а сами угощают войска?

— Вино у них хорошее, — сообщил всем известное еще кто-то из слушателей. — А жрачки нормальной и нет почти. Ни каши, ни щей. Даже хлеб не такой.

— Вот и будет Нерсес католикосом армянским, — Керим недовольно харкнул на дорогу, показывая, что он думает о христианских священниках вообще и армянских христианах в частности, — а на троне будет Каган. Во веки веков, пусть живет он вечно!

— Это что, — с искренним испугом в голосе спросил Джават, — нам придется выучить еще дополнение к титулу?

Взвод дружно заржал. Любимое издевательство сержантов в училище было — заставлять провинившихся титуловать Кагана по полному списку, не отступая от правильного и утвержденного ни на букву. С каждым присоединением новой территории, еще от первого Кагана, к десяткам названий прибавлялись все новые и новые. Надо было обладать недюжинной памятью и изрядным усердием, чтобы точно заучить всю сотню с лишним именований и не путаться, что княжество, что ханство, а что вольный город или территория.

— Ну хорошо, — согласился Керим. — Нам армяне в помощь. Воевать они умеют, видел. А в Европе мы что потеряли? Встали на Серете — и нечего на юг ходить. Мало нам этих мамалыжников, давай освобождать всех подряд. Пусть сами себя освобождают или австрияки для них стараются.

— Так нам очень требуется, чтобы турки сюда большую армию прислали? — удивился Тарик. — Пусть на Балканах торчат и за свои земли воюют. Нам же легче. А как там дело идет, и насколько это важно, создать независимые государства на дороге между Русью и Турцией, из окрестностей Карса все равно не видно. Месяц пройдет, пока новости дойдут. Так что у нас — свои дела, а на Балканах — свои.

— Политика, большая политика, страшно огромная политика. Это генералам хорошо рассуждать. Наше дело — «пали» и «коли». Хотелось бы, чтоб все ихние расклады сбывались хоть раз, — сказал недовольно Керим и опять плюнул на дорогу. — Наше дело — кровь проливать и не витать мечтами. — Потом подумал и выдал:

— Послал бы ты хоть раз в газету свои писания, — сказал Салах.

— А зачем? Это я для души, а не для поместных умников стараюсь. Мне их признание — без надобности, — и Керим с выражением прочитал:

— Зачем мы это делаем? — с недоумением спросил Тарик.

Корпус сошел с дороги уже в виду крепости и по большой дуге, верст в восемь, огибал ее. Недавно прошел сильный дождь, землю размыло, и приходилось постоянно вытаскивать телеги из грязи.

— Кроме стратегии еще существует и тактика, — упираясь плечом в борт арбы, просветил его Керим. — Учись соображать тем, что у тебя в голове. Целее будешь. Стратегия у генералов, а нам полезнее соображать, что вокруг происходит, и особенно что может происходить.

Ворота Карса растворились, и оттуда полился бесконечный поток конницы.

— Вот и наши лучшие друзья, делибаши,[36] — довольно сказал Керим. — Тысячи четыре, не меньше. Не уподобляйся им. Подошли бы мы поближе — тут нам и настал бы конец.

Мимо пронеслись хазаки, армянские и грузинские конные отряды, рассыпаясь в лаву. Загремели выстрелы. Со стороны осадного лагеря показались ряды драгун. С гиганьем и воем две рати сшиблись в свалке. Привычно развернулся и пошел в атаку во фланг турецкой кавалерии уланский полк. Какое-то время вся огромная масса колебалась, подаваясь то вперед, то назад, потом турки кинулись вправо.

— Батальон, — заорал голос майора, — …товсь!

Рядом впереди телег поспешно бежали другие батальоны и строились в неровные ряды.

Турки продолжали скакать, надеясь проскочить между преследующими их всадниками и подошедшими гвардейцами, пока те не опомнились. У всадников, преследуемых по пятам противником, просто не было другого выхода.

— Строиться, шайтановы дети! — орали сержанты. — Только мушкеты и патронные сумки! Вперед, парни, для этого мы и родились! Кончай молиться, становись в строй! Давай! Становись!

— Заряжай!

— Патрон!

— Порох!

Тарик поспешно делал все, что полагается, мучаясь мыслью, что способен с перепугу перепутать последовательность действий. Двадцать заученных навсегда движений — пятнадцать секунд на выстрел.

Турки неслись уже совсем рядом, но, вместо того чтобы атаковать, как первоначально собирались, вынуждены были бежать от русской конницы и, пытаясь проскочить к воротам, подставлялись под залп.

— Пали! — заорал майор.

Вспышки выстрелов, падающие кони и люди, клубы порохового дыма, щиплющие глаза. Напротив шеренги солдат несется сплошная масса — целиться не требуется. Куда ни выстрелишь, все равно пуля найдет жертву.

— Заряжай!

Опять привычные движения. Рядом кто-то ругается по-черному, выронив патрон на землю. Одни и те же действия. Заряжать — стрелять. Где-то орет сержант, и даже не приходит в голову, что это Салах. Руки сами делают привычную работу.

— Пали!

— Пали!

— Пали!

Сколько осталось на том поле турецких убитых, никто потом не считал. Несколько сотен — это точно. Их просто закапывали в огромных ямах местные армяне, согнанные на работы со всех окрестностей. Собственно, они сами и не слишком против были. Со стороны Арзерума шло огромное войско Магомет-паши, и вряд ли оно стало бы церемониться со здешними жителями, заподозренными в симпатиях к русским. А так — вроде под защитой, да еще и на убитых изредка найти что ценное можно. Многие армяне прибыли под Карс целыми семьями и использовались в строительстве батарей и траншей.

А вообще, как оказалось, Веревкин не зря осторожничал. Почти вся русская армия при появлении гонца с известием о подходе подкреплений тихо снялась и ушла навстречу Магомет-паше, оставив только осадные орудия, три полка конницы и армянские добровольческие дружины. Если бы в Карсе знали, сколько им противостоит человек, все могло бы кончиться совсем по-другому. Гарнизон в крепости насчитывал до восьми тысяч бойцов, из которых две были регулярной пехотой, а остальные — конница и ополчение. Выведи комендант всех в поле с нескольких направлений — и крови русской пролилось бы намного больше.

Осада с уходом основной армии ложилась на вновь прибывших. Что внутри, что снаружи сидело почти равное количество солдат, и все зависело от того, прорвутся ли турки через преградившую им дорогу армию Главнокомандующего Закавказья Кобылкина или нет. Восемнадцать тысяч при семидесяти орудиях — и против них, по слухам, от шестидесяти до семидесяти тысяч. Правда, не меньше трети были недисциплинированные иррегулярные курдские отряды, стойкие в бою, но легко впадающие в панику при малейшей неудаче, так что шансы отбить врага были.

Нельзя было осажденным дать понять, что русские слабы и неуверенны. Необходимо поддерживать турок в убеждении, что вся армия торчит под стенами.

С первыми лучами восходящего солнца все батареи открыли огонь по крепости. Предместье Карса начали засыпать ядрами. В ответ из крепостных сооружений и башен открыли огонь десятки турецких орудий.

Под прикрытием артиллерии турецкая пехота вышла из слободки и атаковала траншеи с передовыми русскими постами. Батальон гвардейцев, стоявший впереди под градом пуль и ядер, обстрелял противника. Залп дали почти в упор, потом сошлись в рукопашной. Все новые толпы турецких ополченцев и солдат выходили из распахнутых ворот и устремлялись в бой.

— Это что? — спросил кто-то неуверенно, наблюдая сражение. — Мы так и будем смотреть, как их там убивают? Наших бьют!

— Наших бьют! — взревел весь батальон и, не дожидаясь команды, рванулся на подмогу.

Если турки еще не знали, как это бывает, то по всем городам русским, где находились солдатские училища, при этом вопле моментально разбегались участники и даже свидетели столкновений. Детки солдатские не разбирались, кто прав и кто виноват, сразу встревая в драку на стороне своих. Бились они при этом беспощадно, не чураясь грязных приемов и свинчатки в кулаке. «По-другому нельзя, — снисходительно пояснял начальнику училища очередной драчун, пойманный на горячем. — Мужики вон какие здоровые! Надо сразу насмерть бить — в следующий раз бояться будут».

Начальники обычно сажали провинившегося в карцер, автоматически превращая в героя в глазах всего училища, и со вздохом, сев в пролетку, ехали договариваться с полицмейстером, замять дело с очередными побоями. Они не хуже своих воспитанников все понимали. В гвардии офицеры все были из бывших солдатских детей и прошли ту же школу жизни. Солдатские дети могли перейти в другие полки при освобождении офицерской вакансии. В гвардейские из обычных офицеров — никогда. Потому и поддерживали друг друга всегда, что каждый знал про каждого. Кто, откуда, как учился и чем отличился в дальнейшем.

А уж среди воспитателей и вовсе чужаков не было. Все больше ветераны и старики, но прекрасно знавшие внутренние официальные и негласные порядки. Вслух этого не говорили никогда, но такое поведение даже одобрялось. Считалось, что таким образом вырабатывается агрессивность и взаимовыручка. А вот за кражу били смертным боем и не прощали никому. Разница в поведении существенная.

Салах бежал в толпе и, не особо расстраиваясь, прикидывал — разжалуют или еще что придумают командиры потом? Первая заповедь нарушена — приказа не было. Потом они врезались в турок, и стало вообще не до особых мыслей. Первый слаженный удар штыками был удачен, потом они просто завязли в клубящейся массе. Тут не было нормального строя, всяк старался кто во что горазд. Били штыками, ножами, ятаганами, кулаками и чем попало. Под ногами катались, вцепившись друг другу в горло, падающему разбивали голову прикладом и шагали через еще теплый труп товарища дальше. Бить в живот, в горло — ни в коем случае не в грудь: штык может попасть в кость или застрять. Пока вытащишь, самого угостят острым железом. Прикладом в ненавистные оскаленные рожи, ногой, камнем…

Турки не выдержали и побежали к предместьям. Радостно воющая свора гвардейцев вцепилась им в спину и бежала вслед, убивая всех подряд. Напрасно немногие офицеры пытались остановить своих людей. Для многих гвардейцев это был первый бой и первая победа. Теперь они в страшном возбуждении лезли прямо вверх по склону холма, догоняя врага. Что солдаты хорошо усвоили из наставлений и жизненного опыта — это нельзя дать врагу опомниться и собрать силы.

Генерал Веревкин напряженно смотрел на совершенно незапланированное побоище и, обнаружив, что гвардейские батальоны на плечах отступающих уже ворвались в ворота и там идет очередная свалка, сообразил, что, если сейчас поддержать атаку, можно ворваться в крепость. Если приказать отступать, больше тысячи человек полягут под стенами Карса под обстрелом. Он рискнул и бросил в атаку все подразделения, что у него были под рукой. Под барабанный бой, вперед, к распахнутым воротам быстрым шагом отправились еще четыре гвардейских батальона. Обтекая их с флангов, вперед понеслись драгуны и побежали армянские дружинники.

— Куда? — заорал Салах, хватая Керима за плечо. Тот мгновенье смотрел на него налитыми кровью глазами, потом перестал вырываться. — Ворота наши! Куда бежишь?

— Ротного убили, — сообщил ветеран. — Надо всех кончать!

— Третья рота! Все сюда, — срывая голос, заорал опять Салах. — Сержанты, навести порядок! Вон оттуда, — объяснил он, когда удалось собрать почти всех уцелевших, не более полусотни, показывая рукой на башню, нависающую над предместьем, — сейчас откроют огонь, и будет нам кровавая баня. По стене не пройти, там прохода нет. Атакуем через вход на улице.

Говоря, он перезаряжал пистолет, подобранный у убитого. Его мушкет был после ударов по дубовым головам турок никуда не годен. Весь приклад в щепки. Потом еще за казенное оружие отвечать придется. Да уже без разницы. Семь бед — один ответ.

— Третья рота, слушать мою команду! За мной!

— Слушать сержанта! — взревел Керим. — Вперед, дети смерти!

Еще минуту назад неорганизованная толпа раскололась на взводы и послушно завернула в переулок. По дороге к остаткам роты присоединялись и другие. Раз направляются куда целеустремленно, значит, знают куда. Они бежали к башне, которая не только по высоте превышала городские стены, но с нее было прекрасно видно, что делается на улицах, и даже возможно обстреливать цитадель.

Выстрелы ударили в упор. Прямо перед Салахом упали двое, сзади тоже раздавались крики боли. Остатки бегущей роты дружно взревели что-то совершенно непечатное и нечленораздельное — и ударили в штыки на пытающихся организовать сопротивление и преградить дорогу местных ополченцев. Опять падают тела, рядом мелькнуло изумленное лицо Тарика и турок в роскошной одежде, бьющий брата ятаганом. Салах выстрелил в ненавистное вражеское лицо из пистолета и шагнул в выбитые двери, куда вбегали солдаты. Оглядываться некогда. Потом… Все потом… Даже брат потом. Или успеют, или все лягут.

Прыгая через ступеньки за спинами в знакомых серых солдатских рубахах и не обращая внимания на трупы в мундирах русской и турецкой армии и на вообще непонятно чьи тела, он поднялся наверх, на смотровую площадку. Отсюда весь город был как на ладони. Солдаты под командованием измазанного грязью и кровью незнакомого сержанта, судя по петлицам, из четвертого батальона, разворачивали пушку так, что теперь она смотрела на улицы, а не из крепости. Опытных артиллеристов среди них не было, но начальные знания давали в учебной программе.

Картуз[37] закладывают в дуло — это вам не мушкет, в котором особо умные не досыпают заряд, чтобы уменьшить отдачу, здесь все точно заранее рассчитано. Парни дружно помогают, проталкивая заряд до упора банником внутрь, протыкают сумку через специальное отверстие для запала. Теперь ядро — их много заботливо приготовили турки для своих нужд. Сержант вопросительно оглянулся на Салаха.

— Хорошо бы положить вон туда, — показывает он на пробирающийся по улице конный турецкий отряд.

— Давай, — соглашается Салах.

— Аллах Акбар! — не задумываясь, привычно говорит сержант и подносит фитиль к запальному отверстию.

Пушка подскочила, выпустив большое облако порохового дыма, а ядро, под разочарованные крики наблюдателей, проломило крышу на соседней с целью улице.

— Первый блин комом, — бодро говорит сержант и направляется ко второму орудию, которое поспешно разворачивают, — прицел надо снизить.

Из пятнадцати пушек башни они смогли, надрываясь, в короткое время перетащить и направить в сторону города пять более легких, и орудия заговорили, очищая улицы предместья от противника. Там шли кровавые схватки, и гвардейцы теснили противника от дома к дому. Свежие части, воодушевленные удачным штурмом, выбили турок уже до самой реки. Теперь только она отделяла атакующих от цитадели Карса.