Комендантский час (сборник) Хруцкий Эдуард
— Вот, Ваня, скоро, совсем скоро, прихлопнем нэп, остатки ворья добьем, и вернусь я на флот. Только не на море, нет. В речники подамся. Там красота, плывешь себе, берега рядом, хоть рукой трогай. Плесом пахнет, с полей медом тянет. Я уже кое с кем переговорил, найдут мне работу, ну, конечно, подучусь, речным штурманом стану. Ты бы, Иван, тоже работу присматривал. Знаешь, когда все кончится, надо сразу правильную линию в жизни найти.
Тогда они были совсем молодыми: он, Мартынов, Тыльнер, Зуев. Совсем молодыми, твердо верившими в добро. С того дня прошло двадцать лет, а он все еще ловит жуликов. Алеша Мартынов не стал штурманом, правда, ушел на реку — в бассейновую милицию. Тогда они просто не понимали, что построение нового общества — процесс нелегкий. Мало уничтожить явное зло, необходимо искоренить невидимое, спрятанное в глубине человеческой души, а это процесс долгий и очень сложный.
Постепенно опустилась ночь и принесла долгожданную прохладу. Где-то на краю темного неба взрывались и гасли сполохи далекой грозы, и раскаты грома канонадой стелились над землей. Ветер стал влажным, и цветы за окном запахли особенно остро. Быков с Беловым уехали. Данилов сидел в темной комнате. Зажигать свет не хотелось, потому что тогда надо было бы закрыть окно и опустить маскировочную штору. Прислонившись головой к раме, он вдыхал эту ароматную прохладу.
Вскоре многодневная усталость взяла свое, и он задремал. Сон пришел легкий, невесомый, как елочная вата, и в нем была свежесть ночи, запах зелени и ожидание надвигавшейся грозы. И это тревожное ожидание постепенно наполняло его всего и стало основным, главным, и, еще не проснувшись до конца, он привычным движением выдернул из кобуры пистолет. А когда пришел в себя окончательно, то понял, что в комнате кто-то есть.
— Не стреляйте, пожалуйста, не стреляйте, — сказали из темноты, — я Кравцов.
— Садитесь. Если у вас есть оружие, положите на стол. Я вынужден вас задержать, гражданин Кравцов.
— Я пришел сам. Мне передала жена о вашей встрече. Я пришел потому… В общем, я понял, что вам можно верить.
— Спасибо, все это очень трогательно. Оружие!
— Я уже положил его. Сразу же как вошел.
— Я должен задать вам всего один вопрос. Кто убил Ерохина?
— Музыка… Я шел к городу, шел опушкой леса и видел Ерохина, он ехал на велосипеде. По моим расчетам, мы должны были встретиться с ним у поворота на райцентр.
— Зачем?
— Я не мог больше так жить. Не мог больше ходить в личине предателя. Я должен был поговорить с ним, рассказать все, как было, назвать некоторые детали, известные только ему. Они, эти детали, наверняка позволили бы ему поверить мне.
— Вы можете обо всем рассказать?
— Вы не поймете, вы не знаете…
— Так давайте попробуем, возможно, узнав, я пойму.
— Хорошо. Нет… Нет… Не зажигайте света, не надо. Или это у вас профессионально, как в книжках пишут, глаза чтобы видеть, руки?..
— В книжках многое пишут. Не хотите, будем сидеть в темноте.
— Хочу. Как мне вас называть?
— Иван Александрович.
— Да… Да… Вы никогда не поймете этого. Нет ничего страшнее, когда тебя считают врагом. Предательство — это… ну, не только черта характера, это, если хотите, профессия. Да, поверьте мне. Я не желаю вам, да и никому другому пережить то, что пережил я. Хорошо, хорошо… По порядку. Я пришел с финской. На фронте был сапером. Старшим лейтенантом. Воевал не хуже других, но, видимо, и не лучше… Награжден значком, памятным. Так. Приехал, снова дела принял… До меня здесь Малыхин работал, пьяница, очень плохой человек. Работу он развалил и, не сдав дела, уехал, написал заявление, что, мол, на «Северо-никель». Я принял дела, сразу начал восстанавливать все, но тут появилась статья Ерохина о городском хозяйстве. Он о Малыхине писал, а редактор взял да везде фамилию и поправил на мою. Мол, чего с уехавшего взять, а я рядом — ответить могу. А время, помните, какое было? Да, конечно, вы помните… Тут комиссия, ревизия… Васильев, наш первый секретарь райкома, был в отъезде, его замещал Блинов, человек хороший, но новый, с учебы к нам попал, не разобрался. В общем, исключили…
— А как Ерохин реагировал на все это?
— Он заявление писал на редактора и в мою защиту, но ему тоже чуть беспринципность не пришили. Однако мы с ним были всегда не то чтобы друзья, но уважали друг друга.
— Это заявление сохранилось?
— Да, на его основании потом был освобожден от должности редактор газеты. Именно после письма Ерохина прислали настоящую комиссию, разобрались, а тут уж война… Когда немцы подошли, меня вызвали в НКВД и предложили остаться в городе. В общем, все логично, я «обижен» Советской властью, даже инсценировали, что именно я спас от взрыва городское водоснабжение.
— С кем вы поддерживали связь?
— Только с Васильевым и Котовым.
— Котов — это начальник НКВД?
— Да.
— Вы знаете, что он погиб?
— Да, знаю. Он шел ко мне. Перед этим ночью ко мне домой пришел Васильев, он приказал спасти от взрыва город.
— Вы выполнили приказ один?
— Нет, у меня была группа, три человека, они погибли в перестрелке, а меня ранило, едва добрался до дому. Немцы уже отступали, и меня начали разыскивать как врага. Тут я узнал, что Котов погиб, а отряд ушел на запад.
— Почему вы не явились в органы?
— Как предатель я был бы немедленно расстрелян. А мне жить хочется, тем более, Васильев сказал, что меня восстановили в партии.
— Хорошо, о вашей деятельности я уже запросил отряд Васильева.
— Это правда?..
— Я всегда говорю правду, во всяком случае, стараюсь это делать. Расскажите об убийстве Ерохина подробно.
— Когда я увидел его едущим на велосипеде, то побежал, чтобы успеть к месту встречи. Вдруг раздался выстрел. Я обернулся и увидел, что Ерохин лежит, а из кустов выскочил человек…
— Вы узнали его?
— Потом да, когда встретил. Это был Бронислав Музыка, бывший начальник полиции.
— Что вы сделали?
— А что мне оставалось? Если бы меня увидели рядом с Ерохиным, то и убийство приписали бы мне, как врагу. Я решил убить Музыку, полез в карман и вспомнил, что забыл пистолет на пасеке.
— Где?
— Я скрывался на пасеке, здесь недалеко, у своего двоюродного брата-инвалида. А Музыку я все равно встретил. На опушке. Он увидел меня и засмеялся: не успел, мол, сказать, бургомистр? А я успел, рассчитался за тебя. Так всегда, дескать, пока вы, фраера, дергаетесь, деловые в цвет попадают.
— Вы точно передали разговор?
— С жаргоном этим? Точно! Потом он меня к ним звал. Говорил, мол, один пропадешь, а с нами и погуляешь и поживешь широко. Когда я отказался, он мне сказал: «Надумаешь, приходи на кирпичный завод к Мишке, сторожу, я его предупрежу, он тебя ко мне на дрезине доставит». Я испугался его откровенности, он зверь, вы же слышали о нем… Тогда я ему обещал, что приду точно, только, мол, возьму ценности. Он засмеялся и сказал, чтобы я не опаздывал, а если попадусь, то чтобы лучше стрелялся сразу, не ждал, пока коммунисты к стенке поставят.
— Что означают его слова «на дрезине»?
— От кирпичного завода идет узкоколейка четыре километра, прямо к торфоразработкам, они находятся на территории соседнего района.
— Так… Пока все, я вам верю, но до прихода подтверждения вынужден задержать вас.
— Я понимаю.
Он закрыл окно и опустил штору. Сразу в комнате стало темно и тревожно. Ощущение это длилось всего несколько секунд, пока он не зажег лампу. Даже крохотный поначалу огонек заставил его зажмуриться, таким ярким показался он после темноты. Теперь можно было осмотреться. Первое, что он увидел, — пистолет ФН, пятнадцатизарядный, лежавший на столе. Иван Александрович взял его, вынул магазин, передернул затвор, патронник был пуст. Полтора десятка тупоголовых, крупных как орехи пуль лежало в обойме. Теперь он окончательно верил Кравцову. Враги всегда досылают патрон в ствол, потому что им нужно стрелять, и желательно первыми. Данилов сунул пистолет в сумку и только тогда как следует поглядел на Кравцова, до этого он следил за ним боковым зрением, на всякий случай, по привычке. За столом сидел человек с острым лицом, чуть прищуренными от света лампы глазами. Он был худощав, скуласт, седые, слегка вьющиеся волосы падали на лоб. Иван Александрович сразу заметил, что инженер давно не был в парикмахерской, стригли его ножницами дома и делали это неумело.
— Пойдемте, — сказал Данилов. Кравцов встал, и только теперь Иван Александрович понял, до чего тот худ.
— Вы плохо ели это время?
— Нет, продукты были, просто нервы, я почти не спал и не мог есть.
Да, этот человек мало походил на преступников, которых обычно не терзают угрызения совести, они хорошо спят, да и аппетит у них отменный. Это вполне естественно, потому что их жизненное кредо состоит главным образом из трех компонентов: деньги, женщины, выпивка. Данилов вспомнил, как в тридцатом году налетчик Колов, по кличке Мишка Рябой, сказал ему доверительно: «Я, гражданин начальник, ем только в тюрьме, на воле я закусываю», Данилов пропустил Кравцова вперед, нажал на кнопку карманного фонаря, на секунду осветив крутые ступеньки крыльца. Начал накрапывать дождь, пока еще совсем редкий, но капли были крупными и падали тяжело, звонко. Гроза приближалась к городу, и сполохи ее вырывали из мрака дома, деревья, заборы. Они быстро шли по дощатому тротуару, проваливавшемуся под ногами.
— Если бы не война, — вдруг сказал Кравцов, — я бы к следующему году все улицы заасфальтировал.
Данилов молчал.
— Не верите? Мне уже деньги выделили, механизмы обещали подбросить.
— Верю даже в то, что именно вы все это сделаете сразу после войны.
— Эх, ваши бы слова да богу в уши…
Сильный дождь настиг их у самых дверей райотдела НКВД. По полутемному коридору они дошли до кабинета Орлова и, не обращая внимания на удивленного дежурного, толкнулись в дверь.
Орлов сидел за столом, положив голову на руки, видимо, дремал. Услышав скрип двери, он поднял голову, провел ладонью по лицу, словно снимая с него невидимую пелену, усталость нервного напряжения последних дней.
— Это ты, Данилов… — Потом он увидел Кравцова, прищурился, узнавая, включил рефлектор и направил свет на вошедшего: — Кравцов!
Орлов выскочил из-за стола, словно хотел дотронуться до него, ощутить реальность его плоти и успокоиться.
— Где взял? — повернулся он к Данилову.
— Сам пришел.
— С повинной?
— А ему, мне кажется, виниться не в чем.
— Ты это брось, Данилов! Слышишь! Брось! Ты кого под защиту берешь? А?
— Спокойно, Орлов. Здесь другое дело, совсем другое. Кстати, мне от Виктора Кузьмича ничего нет?
— Час назад пришло сообщение, работают с ним.
— Ну вот, давай подождем.
В дверь постучались. Вошел сержант и, покосившись на Данилова и Кравцова, положил на стол начальника папку.
— Свободен, — Орлов вынул из папки лист бумаги и начал читать его внимательно и долго, потом опустил его, постоял, словно обдумывая прочитанное, и вновь поднес к глазам. Затем с недоумением поглядел на Кравцова и протянул бумагу Ивану Александровичу.
«Данилову, Орлову.
На ваш запрос командир партизанского отряда „За Родину“, бывший первый секретарь райкома ВКП(б) тов. Васильев сообщил: „Тов. Кравцов из партии исключен неправильно, решение о его восстановлении получено. Тов. Кравцов работал бургомистром по моему заданию, проявил мужество и героизм, спас город от взрыва. Представлен к правительственной награде, которая и поступила к нам в отряд. Поздравляю тов. Кравцова с награждением орденом „Знак Почета“. Орденский знак и документы переправляю в город. Васильев“.
Верно: майор госбезопасности Королев».
— Читайте, — Данилов протянул сообщение Кравцову, — читайте и помните, что этот запрос на моем месте послал бы каждый. Я не отрицаю, разное было, но все равно людям надо верить, только тогда они, в свою очередь, поверят вам.
Но Кравцов не слушал его, он плакал.
— Тихонова ко мне, — приказал Орлов, открыв дверь.
Через несколько минут в кабинет вошел его заместитель.
— Вот что, Борис Петрович, немедленно распорядитесь прекратить розыски Кравцова.
— Бургомистра?
— Нет никакого бургомистра, ошибка это. Был наш товарищ, выполнявший задание.
— А основание?
— Сообщение из Москвы.
— Хорошо. Есть.
Когда Тихонов вышел, Орлов подошел к Кравцову, приподнял его со стула.
— Ну, брось, брось мокроту-то разводить, ведь не баба ты. Такое дело для людей сделал… Ну что с ним делать, Данилов, как ты думаешь?
— Товарищ Кравцов, успокойтесь, выпейте воды, напишите подробно все, о чем вы мне рассказали, особенно о кирпичном заводе.
— Я сделаю… А потом… потом я могу идти домой?
— Пока нет. Еще пару дней для всех вы бургомистр Кравцов. Да, кстати, возьмите ваше оружие, я думаю, оно вам пригодится и очень скоро.
— Я его провожу, — сказал Орлов. Он обнял инженера за плечи и повел к двери. — Сейчас напишешь, потом поешь, поспишь, — ласково, как ребенку, говорил он Кравцову.
Уже выйдя из кабинета, Кравцов обернулся:
— Спасибо вам, товарищи, спасибо. Я сегодня словно заново родился.
Орлов вернулся минут через десять, посмотрел на Данилова, развел руками.
— Ну, Александрыч, ты даешь. Как ты вышел-то на него?
— А чего проще. Я все показания о нем прочел. Смотрю, пособник, а крови на нем нет. Потом газетку достал со статьей Ерохина. Там его ругают сильно, а он в это время на финской мерз. Ну, а потом мне его жена многое рассказала.
— Да, дела… Слушай, что ты о заводе-то говорил?
— Неси карту, сейчас покажу.
Глава седьмая
Москва. 14 августа
Начальник МУРа внимательно прочитал рапорт Муравьева. Подчеркнул красным карандашом то место, где говорилось о столкновении Кострова с патрулем, и написал наискось:
«Тов. Парамонову. Муравьеву поставить на вид. Думать надо».
И в самом деле, глупо было начинать операцию, не предусмотрев такой мелочи. Конечно, ничего страшного не случилось, даже наоборот, версия Кострова в глазах «игроков» стала еще более прочной, да и вел себя Мишка, в общем, правильно, четко сориентировался в обстановке. Но все равно Муравьеву надо указать. Пусть учится. Быть настоящим оперативником совсем не значит стрелять хорошо да задерживать. Вон Муштаков, работает, как шахматист, психологию изучает. Но тем не менее, понимая достоинства Муштакова, начальник в душе ценил в сыске элемент риска, силы, напора. Он пришел в розыск в те далекие времена, когда смелость и хладнокровие считались самыми главными качествами агентов угро, когда ничего не было, кроме наганов, а эксперты, в лучшем случае, могли установить время наступления смерти.
Отложив рапорт Муравьева, он ознакомился с бумагой, присланной из отделения Муштакова, и еще раз удивился необыкновенной организованности в этом человеке. Муштакову удалось установить, что Сутулый был неким Фоминым Сергеем Сергеевичем, крупным мошенником и скупщиком золота. Оперативными данными подтверждалось, что именно с ним и был связан Гомельский. Таким образом, пока все развивалось точно по плану.
На столе звякнул внутренний телефон.
— Товарищ начальник, — докладывал Осетров, — сообщение от Данилова.
— Давай.
«Начальнику МУРа.
Срочно!
Спецсообщение.
Совместными с органами на местах усилиями нами обнаружена база бандгруппы Музыки — „ювелиров“. Вступив в контакт с подразделениями войск по охране тыла действующей Красной Армии, готовим войсковую операцию, о результатах доложу по выполнении. Данилов».
«Молодец, вот молодец, — подумал начальник. Как всегда, не торопясь, но точно в срок». В спецсообщении не было никаких подробностей, но он знал точно, что база банды блокирована, что ее участники находятся под пристальным наблюдением и что взяты они будут с наименьшими потерями. Начальник поднял телефонную трубку:
— Муравьева ко мне.
Игорь появился минут через десять. Вошел, доложил по форме, вытянулся у порога.
— Что стоишь? Вырасти хочешь? Хватит уже, эко вымахал. Садись. Ну, чем порадуешь?
— Жду данных.
— Жди, а вот Данилов вышел на банду, брать ее будет.
— Вышел? — обрадовано спросил Игорь.
— Вышел. Но это ничего не значит, ты свое дело делай. Гомельского хоть из-под земли, а представь мне.
— Вы так говорите, товарищ начальник, будто я ничего не делаю.
— Если бы ты ничего не делал, я тебя давно уже из угрозыска уволил бы. А дело я с тебя требую, на то я и начальник. Где Костров?
— Гуляет по рынку.
— Один или с Зоей?
— Один. Страхуем его тремя группами.
— Серьезно. Прямо как коронованную особу. И долго он с бытом Тишинки знакомиться собирается?
— Это как повезет.
— Ох, и смел ты, Муравьев, не по чину смел.
— А у меня другого выхода нет.
— Тоже правда. Что ты думаешь делать дальше?
— Хочу туда поехать.
— Не надо. Ты операцией руководи. Получай данные и решения принимай. Пойми, что ты не просто старший уполномоченный, а руководитель операции. Привыкай. Руководить — наука трудная, если делать это как следует.
И опять зазвонил телефон. Начальник снял трубку, молча выслушал, потом поманил пальцем Муравьева:
— Это тебя, — и протянул ему трубку.
— Игорь Сергеевич, — голос Муштакова звучал приглушенно, — сейчас мне передали: Костров находится в пивной на углу Большого и Малого Кондратьевских переулков, только что к нему подошел Фомин.
Костюм на нем был шоколадного цвета, с чуть заметной клеточкой. Брюки что надо, тридцать сантиметров, рубашка из крученого шелка, галстук. Особенно хороши оказались ботинки: тупоносые, простроченные, темно-вишневые, ну и, конечно, буклевая кепка-лондонка.
Все, что надо было, Мишка переложил в карманы, пистолет засунул за пояс сбоку. Теперь по переулку он шел спокойно. День будний был, народу немного, не то что в прошлый раз. Но наметанным взглядом Костров сразу определил: крутится кое-кто здесь. Выросший в блатном мире и познавший его законы, Мишка безошибочно научился отличать своих бывших «коллег» от нормальных людей.
На углу сидела старуха и торговала семечками. Мишка хотел было купить стакан, да раздумал. Новое обличье удачливого налетчика делало свои поправки на его поведение. Он должен был теперь соизмерять поступки в соответствии со своей «воровской профессией». Солидный блатной не может себе позволять того, что разрешает какая-то мелкота. Вот папиросы он купил у инвалида с пропитым лицом — за тридцатку пачку «Казбека». Инвалид, протягивая папиросы, внимательно поглядел на Мишку.
— На мне нарисовано чего или как? — спросил Костров.
— А что, глянуть нельзя, вроде новый человек…
— Ты гляди осторожно, — Мишка распечатал пачку, постучал мундштуком папиросы по крышке и улыбнулся, блеснув золотой коронкой, — а то вполне можно сделать тебе полное солнечное затмение.
— Ты чего это? Чего? — инвалид попятился.
— А ничего. Знаю я вас, убогих. Сам на костыле, а к куму раньше других добегаешь.
Он повернулся и пошел не спеша вдоль трамвайных путей к Курбатовской площади. День выдался нежаркий, иначе бы пропал он в своем шоколадном костюме и кепке. Небо заволокло тучами, вроде собирался дождик.
«Скорей бы, — думал Мишка, — кончить это дело, да Ритку с ребенком повидать. Вот ведь как получается: стоит сесть на трамвай — и через полчаса дома, да никак нельзя этого делать. Правда, Данилов, прощаясь, обещал, что выхлопочет мне отпуск, а Иван никогда не врет. Кремень мужик: сказал — сделал».
Мишка вспомнил о Данилове, и ему стало тревожно: зря он уехал из райцентра. Там, видно, дела веселые начались, не то, что здесь: гуляй по улице да на баб глазей. И в том тяжелом деле ему захотелось непременно быть рядом с Даниловым. Но тот просил его найти Гомельского, и он, Костров, обещал, а раз обещал, значит, найдет.
Володю Гомельского Мишка знал давно, в тридцать четвертом им пришлось даже сидеть в одном лагере. Володя был человек не злой, но чрезвычайно ушлый, он даже в лагере ухитрялся скупать золотые коронки. Как он это делал, никому неведомо было, но важен факт — делал. Отношения у них с Мишкой всегда были нормальными, и пару раз Володя взял у него кое-что, правда, мелочь. Золото Мишка не любил, всегда предпочитал наличные.
Так, задумавшись, он шел по знакомым переулкам мимо старых деревянных домов, палисадников. Он и не заметил, как вновь оказался в Большом Кондратьевском, рядом с пивной. И только здесь понял, что за два часа никого не встретил, вернее, не увидел. Мишка не торопясь огляделся. Что-то все же ему было здесь неуютно. Год фронтовой жизни, разведрота приучили его чувствовать опасность как бы кожей. Нет, что-то здесь не так. Он достал спички, чтобы прикурить, и, словно случайно, уронил коробок; наклонясь за ним, незаметно посмотрел назад. Вот она, рожа прыщавая в малокозырке. Так и есть, топает за ним, глаз не спускает.
«Шакал, — подумал Мишка. Присосался к кому-то, служит честно за блатной авторитет, за водку, за денежки, за то, чтобы во дворе пацаны со страхом и уважением на него глядели».
Он поднял коробок, чиркнул спичкой, прикурил папиросу. Что ж, пора создать им условия для встречи. Пора. Мишка усмехнулся внутренне и толкнул дощатую облезлую дверь пивной.
В лицо ударил душный, застоявшийся запах. В маленьком зале было шесть столиков, покрытых несвежими, потерявшими цвет клеенками. За стойкой, занимавшей всю стену, стояла могучая блондинка с необъятным бюстом. Она равнодушно взглянула на вошедшего, взяла перевернутую вверх дном кружку, поставила ее под кран.
— А может, я не пью пиво, — небрежно протянул Костров.
— Тогда сюда и ходить незачем.
— Может, я шампанское пью.
— А по мне хоть «Шартрез». Не хочешь пива, другие выпьют, а с такими запросами в «Гранд-отель» ходить надо.
— Ладно уж, поесть что-нибудь имеется?
— Сюда обедать не ходят, по нынешнем временам есть дома надо.
Мишка оглядел стойку. За стеклом сиротливо приткнулось несколько тарелочек с кусками селедки, обложенной кружочками вареной картошки.
— Ну ладно, пару пива, селедочку. А если?.. — Мишка подмигнул.
Буфетчица внимательно посмотрела на него, подумала. Костров видел, что она внутренне боролась с собой. Но, вероятно, профессиональная интуиция взяла верх, она поняла, что этот молодой пижон никак не может причинить ей вред. Да и вообще, видать, паренек тертый, много таких забегало к ней, а потом исчезало бесследно. Чем они занимались, она не знала, да и не хотела знать, у нее своих забот хватало.
— Ладно, — буфетчица осклабилась. — Сколько?
«Как укусит — полруки нет», — подумал Мишка и ответил:
— Как положено, к кружечке прицеп — сто грамм, а кружек-то две.
Буфетчица наклонилась под стойку и, выпрямившись, поставила перед Костровым граненый стакан, до краев наполненный водкой.
Мишка полез в карман, положил на стойку четыре радужных тридцатки, потом подумал и добавил еще одну.
Он сел за столик в самом углу, спиной к стене, и внимательно оглядел пивную. За соседним столом удобно устроилась компания здоровенных мужчин в темных костюмах, они тихо переговаривались, не обращая ни на кого внимания, только один из них, седоватый, коротко стриженный, поймав Мишкин взгляд, чуть заметно подмигнул и почесал щеку.
«Наши», — понял Костров, и ему сразу же стало легко и спокойно. Теперь здесь он был не один. Ребята из МУРа, его друзья и друзья Данилова, были рядом, и он чувствовал свое единение с ними, и от этого ощущения к нему приходила уверенность.
Мишка сел поудобнее и выпил полстакана, потом сдул с кружки белоснежную шапку и с наслаждением потянул пиво. Водка теплом разлилась по телу, и ему стало совсем хорошо. Шум в пивной находил морским прибоем, то накрывая его, то вновь откатываясь. Иногда он слышал обрывки фраз, чей-то смех. На какое-то время ему показалось, что войны нет вовсе и что сидит он просто так: шел по улице да и заглянул сюда. Но постепенно первый хмель начал проходить. Так с ним и раньше бывало: чуть ударит в голову, а потом пей сколько влезет — и ничего. Мишка решил заказать еще пива и было совсем поднялся из-за стола. Но в это время увидел, как от буфетной стойки к нему направляется юркий паренек в кепочке-малокозырке с четырьмя кружками пива в обеих руках. Нес он их аккуратно, стараясь не расплескать.
— Свободно? — Не дожидаясь ответа, паренек поставил кружки на стол и присел осторожно, словно кот.
— А может, у меня занято? Может, я подругу жду, к примеру, — Мишка, прищурившись, в упор поглядел на парня, — тогда как, а?
— Тогда я уйду, ты чего, уйду я, — парень отодвинулся вместе со стулом.
— Ладно уж, сиди. — Мишка полез в карман, вытащил тридцатку. — Ну, в железку зарядим?
— С тобой-то. Нет. С тобой пусть другие играют.
— По маленькой, чтоб время провести.
— Не буду.
— Не знаешь ты закона, сявка. Когда тебе деловой говорит, все исполнять надо. Запомни: в блатную жизнь вход рупь стоит, вошел туда — исполняй закон, тогда в авторитете ходить будешь.
— Так я всегда. Как кликуха-то твоя будет? Может, я слышал.
— Червонец я. Мишка Червонец.
— Как же, — в голосе парня послышались уважительные нотки, — много слышал от старших. Говорили, что вы по самому краю пошли.
— Говорили, — Мишка выплеснул в рот остатки водки, лениво пожевал картошку, — они много чего говорят. Сами падаль жрут, а нам завидуют. Значит, так, — он вынул из кармана скомканные деньги, — организуй выпить, закуску, ну, пива, конечно.
— Это мы в момент, прямо сейчас, — парень метнулся к стойке, о чем-то зашептался с буфетчицей, показывая на Мишку. Минуты через две он вернулся, присел у стола: — Сейчас все будет в лучшем виде.
— В компанию не примете? — спросил кто-то. Мишка поднял глаза и увидел Сутулого.
— Садись.
— Спасибо. Ну, как там? — Сутулый обратился к пареньку.
— Все сейчас принесут, Сергей Сергеевич, вот Червонец гуляет.
— Ладно, потом я отвечу. Здорово, Михаил. Не признаешь?
— Теперь я тебя, Фомин, признал. А тогда нет, больно исхудал ты, что чахотка бьет?
— Она. Врачи говорят: питаться лучше надо. Да где там… Каждую копейку горбом выбиваешь, прямо чистый лесоповал, — Фомин вздохнул, потянулся к кружке.
— Что-то я тебя на повале-то не видел, — ехидно сказал Мишка, — ты больше в нарядчиках придуривался.
— Кто как может, Миша, кому какая жизненная линия.
— А что ты меня пасешь, чего твои за мной бегают? Может, ты для МУРа стараешься?
— Ты меня за стукача держал когда разве? Нет. Мне мальчики мои сказали, что есть у тебя золотишко. Вот я прицениться и хотел. Может, сторгуемся?
— Может.
— Так покажи.
— Прямо здесь? — насмешливо спросил Костров.
— Зачем здесь, можем выйти.
— Золото есть и камни, только я им цену знаю.
— Про цену сейчас разговора нет. Слушок прошел, будто ты с каэрами спутался, у Резаного в банде был.
Читать бесплатно другие книги:
