Комендантский час (сборник) Хруцкий Эдуард

Белов пожал плечами.

— Вот что, Сергей, — Полесов вплотную приблизил лицо, — по-моему, я нашел связника, надо его установить.

— Я слушаю вас.

— Нет, пойдем вместе. Только вместе. Товарищ, — Полесов повернулся к милиционеру, — нам в Москву позвонить надо срочно, где у вас телефонный узел?

— На улице Коминтерна, это сразу за площадью, я бы вас проводил…

— Ничего, вы только объясните, как добраться побыстрее.

— Вы из больницы выйдете и сразу направо, потом мимо каменного дома. Правда, темно сейчас, это мы, здешние, все помним.

— Мы найдем. Если меня будут искать, скажите, куда пошел.

Город окутала плотная, без единого проблеска, темнота. Они шли по тротуару, иногда светя под ноги карманными фонарями. По дороге Степан рассказал Белову о своих подозрениях. Решение было принято одно: сегодня же ночью проверить всех, кто работал на коммутаторе шестого августа и вчера. О том, что должно это дать розыску, Полесов не думал. За время работы в милиции он приучил себя точно придерживаться первоначальной версии. Излишняя фантазия всегда ведет к горечи разочарований. А их у него было достаточно. Сейчас ему нужно, чтобы совпали два дежурства одного и того же человека. Только после этого он будет вправе выстраивать дальше цепочку предположений.

Они долго блуждали по темным улицам вокруг площади, мысленно кляня безлюдность ночного городка. Наконец Белов заметил узкую полоску света на крыльце одного из домов.

— Степан Андреевич, я пойду спрошу, — сказал он, — а то мы так до утра будем искать.

Сергей поднялся по ступенькам, толкнул дверь, она оказалась открытой. Полесов шагнул за ним. Они еще не успели переступить порог, как в маленьком, ярко освещенном тамбуре появился человек в форменной тужурке связиста, перетянутой ремнем с кобурой.

— Вам кого?

Глаза человека смотрели настороженно, рука лежала на кобуре.

— Мы из милиции, — Полесов достал удостоверение, — ищем телефонный узел.

— Он здесь находится, я его начальник.

— Нам бы хотелось поговорить с вами.

— Пойдемте.

Они вошли в большую комнату, заставленную огромными рамами с проводами, в центре ее блестела лаком и медью старая панель коммутатора, над которой горела маленькая лампочка. Какая-то женщина с полукружьем наушников на голове читала растрепанную книжку. Она на секунду повернула голову, но тут загорелся красный глазок.

— Город. Соединяю.

Что-то щелкнуло, и в металлическое кольцо плотно вошел штекер на гибком шнуре.

Вслед за начальником оперативники миновали зал и вошли в маленькую комнату с небольшим телефонным пультом и письменным столом в углу.

— Мой кабинет, — словно извиняясь, сказал начальник, — даже посадить-то вас некуда.

— Ничего, — Степан присел на край стола, — вы партийный, товарищ…

— Климов, Павел Сергеевич. С двадцать четвертого года.

— Дело у нас весьма секретное. О нашем разговоре никто не должен знать.

— Я понимаю, органы и все такое.

— Правильно понимаете. Вот что нам скажите. У вас есть график дежурств сотрудников?

— Кто вас интересует? Монтеры, техники?

— Нет, телефонистки.

— Конечно. Они как раз работают строго по графику. Правда, бывают замены, но редко.

— А график далеко?

— А вот, за вашей спиной.

Степан обернулся. На стенке был прикреплен разграфленный кусок бумаги.

— Кто дежурил у вас утром шестого августа?

Начальник узла связи чуть прищурил глаза, приглядываясь.

— Дробышева Нина. Нина Васильевна.

— А сегодня, вернее, вчера в шестнадцать часов?

— Она же.

— Понятно, — Степан сжал кулаки так, что ногти больно впились в ладонь. — Что вы о ней можете сказать?

— А что сказать? Вроде ничего за ней плохого не замечали.

— Что она при немцах делала?

— Да ничего, как и все, дома пряталась. Ну, поговаривают, мол, с военными она крутит. Да кто ее судить-то может! Незамужняя, живет одна.

— Давно она в городе?

— Нет. Перед самой войной приехала.

— Откуда?

— С Украины. Точно не помню. Если надо, я могу личное дело посмотреть.

— Не надо.

Степан помолчал. Его начали уже настораживать совпадения. Как профессионал, он давно уже уяснил, что чем больше случайных совпадений, тем меньше шансов для подтверждения версии. А здесь как-то все на Украине замыкается. И Гоппе и Володя Гомельский оттуда.

— Вы не могли бы ее внешне описать?

— Видная она. Интересная такая блондинка.

— Сколько ей лет?

— Двадцать восемь.

— Подождите-ка, — Полесову вдруг подумалось: не она ли та самая блондинка, приходившая к Шантрелю, которую они так долго и тщетно искали в Москве? — А она в Москву часто ездит?

— До войны случалось, а теперь нет. Да и когда?! У нас работы невпроворот.

— А что вы об ее личной жизни знаете?

— Да как сказать, — начальник узла смущенно улыбнулся. — Говорят, у нее какой-то военный есть. Но, знаете, как таким разговорам верить… Чего угодно наговорить могут.

— Вспомните, пожалуйста, утром шестого августа и вчера в шестнадцать часов Дробышева никуда не уходила?

— Насчет шестого не помню. Наши девушки дежурят сутками, иногда просят подменить их на полчасика. И я всегда подменяю. Им то в магазин сбегать надо — карточки отоварить, то домой. А вчера в это время я подменял Дробышеву. Она домой отпрашивалась. Правда, ненадолго уходила.

— А когда она вернулась, вы ничего особенного не заметили?

— Вроде нет, ничего. Пришла, надела наушники и стала работать.

— Хорошо, Павел Сергеевич, — Полесов встал. — У меня к вам просьба, проведите нас к Дробышевой домой.

— Пожалуйста. Только дежурного монтера разбужу.

Когда начальник узла вышел, Полесов сказал тихо:

— Это она, Сережа, и мы ее возьмем сегодня.

— Может, людей позвать? Ребят из райотдела.

— Не стоит. Что мы, втроем одну бабу не задержим?

Уже на улице, по дороге к дому Дробышевой, Степан спросил начальника узла:

— А вам, Павел Сергеевич, стрелять-то из своего нагана приходилось?

— Мне? — В темноте не было видно лица, но Полесов понял, что его собеседник улыбнулся. — Мне приходилось. На Халхин-Голе. Я там командиром взвода телефонистов был. Там меня и ранило, после чего списали вчистую. Потом здесь уже, в ополчении, дрался. Опять ранили…

— Это замечательно…

— То что ранен?

— Да нет, я о другом. Мы с вами, Павел Сергеевич, в дом пойдем, так что вы пистолет-то переложите из кобуры в карман, а ее застегните: вроде он там.

— А зачем?

— На серьезное дело идем.

— Как у вас в угрозыске все сложно… Женщину задержать — и столько приготовлений.

— Да нет, пожалуй, у нас все наоборот. Совсем просто. Только работа у нас такая, что ничего заранее предусмотреть нельзя. Идешь, кажется, к женщине, а попадаешь в банду. Особенно здесь, в прифронтовой зоне. Скоро?

— Да вот на той улице.

— Выходит, она на самой окраине живет.

— Вроде того. Ну вот и пришли.

В темноте дом казался вымершим. Степан прошелся вдоль забора, толкнул калитку. Она оказалась запертой.

— Собака у нее есть?

— Нет.

— Сергей, давай через забор.

Белов подошел, поднял руку, измеряя высоту, потом подпрыгнул, уцепился руками за край. Степан подтолкнул его, и Белов легко перебрался во двор. Он несколько минут повозился с замком, щеколда тихо звякнула, и калитка открылась.

— Так, — Полесов всмотрелся в темноту, — стойте здесь, я обойду дом.

Вернулся он через несколько минут.

— Сережа, встань к той стене, — прошептал он, — там два окна. Если что…

— Есть, — Белов, осторожно ступая, скрылся в ночи.

— Ну, Павел Сергеевич, — Полесов придвинулся к начальнику узла, — пошли. Будьте наготове.

— Я понял.

Они постучали в дверь, обитую дерматином, и стук получился глухой. Постояли, послушали. В глубине дома все было тихо. Тогда Полесов сошел с крыльца и сильно ударил в ставню. Потом еще и еще.

— Кто там? — спросил испуганный женский голос.

— Дробышева, это я, Климов!

— Павел Сергеевич?

— Он самый!

— Да что же такое?

— Ты открой, что я из-за двери кричать буду. Валю подменить надо. Заболела.

— А вы один?

— Нет, всех монтеров с собой взял. Конечно, один.

— Я сейчас. Оденусь только.

— Давай быстрее.

Степан, припав к двери, настороженно слушал дом. До него доносился какой-то стук, чьи-то легкие шаги, шорох. Нет, он не мог определить — одна была Дробышева или кто-то еще прятался в темной духоте дома.

— Я войду, — тихо сказал он Климову, — а вы в дверях встаньте. Чтоб мимо вас никто!

— Не пройдет.

И по этому твердому «не пройдет» Степан понял, что Климов шутить не будет, что вряд ли кто-нибудь прорвется мимо живого связиста.

За дверью послышались шаги, и из щели на крыльцо проник свет. Загремели засовы, дверь распахнулась.

На пороге стояла женщина, лица ее Полесов не разглядел, в левой руке она держала керосиновую лампу, правой запахивала халат у горла.

— Ой! — сказала она тихо. — Вы же не один, Павел Сергеевич…

— Ничего, ничего, — Степан начал теснить ее в комнату, — идите, гражданка Дробышева, я из уголовного розыска.

— Зачем это, зачем?! — Голос ее сорвался, и она, отступая, подняла лампу выше. Пятна света прыгали по прихожей, выхватывая из мрака отдельные предметы. Прихожая была маленькая, заставленная какими-то старыми картонками, обои на стене пузырились и отставали. Все это Степан уловил краем глаза. И понял, что здесь никто спрятаться не может и дверь из комнаты в прихожую выходит всего одна.

— Климов, — позвал он и услышал, как тот вошел в прихожую. — Вы, гражданка, засветите-ка лампу как следует и еще чего-нибудь зажгите. Только быстренько.

Дробышева выкрутила фитиль и вошла в комнату. Сразу же в маленькой столовой, обставленной старой, потемневшей от времени мебелью, стало светло и уютно. На столе стояли остатки ужина, бутылка вина и недопитая бутылка водки. Но главное, что увидел Степан, было два прибора.

— Вы одна в доме?

— Конечно, — Дробышева пожала плечами.

— А это? — Степан кивнул на стол.

— Вечером заходил мой знакомый, мы закусывали.

Полесов быстро оглядел комнату. Вот дверь закрытая, стол с закуской, этажерка с патефоном, тяжелый, резной буфет, на нем какие-то безделушки: собачка, поднявшая лапу, мальчик со свирелью, охотник; маленький Наполеон, поблескивая серебряным сюртуком и шляпкой, стоял между бронзовым охотником и чугунной собачкой. Сложив на груди руки, он спокойно глядел на человеческую суету, словно осуждая ее.

И тут Степан совершил ошибку. Подойдя к буфету, чтобы взять серебряную фигурку, он на секунду оказался спиной к двери, ведущей в другую комнату.

— Откуда она у вас? — Степан повернулся и сразу увидел открытую дверь. Пытаясь выхватить из кармана наган, он понял, что уже опоздал.

Его сначала обожгло и отбросило к стене, он упал, потянув за собой стул. Падая, все же поднял наган, но выстрелить не успел: вторая пуля словно припечатала его к полу. Умирая, он услышал голос Климова, хотя слов уже не мог разобрать. А потом увидел фонтан, который все увеличивался в размерах, и вода в нем падала бесшумно, постепенно темнея.

— Ложись, гадина! — крикнул Климов Дробышевой.

Из темноты спальни ударил еще выстрел, и пуля отбила от косяка двери большую щепку. Климов присел и выстрелил из нагана трижды, потом одним броском пересек комнату и опрокинул стол, загородившись его дубовым телом.

Он прислушался. Тихо. Только, забившись в угол, всхлипывала Дробышева. Что делать дальше, Климов не знал. И потому приказ охранять выход он принял как единственную для себя возможность что-то предпринять в сложившейся ситуации. Бывший лейтенант Климов знал, что приказ надо выполнять точно. Он вынул из кармана три патрона и засунул их в пустые гнезда барабана. Теперь он был готов.

На крыльце послышался топот. Бежало несколько человек, но это не смутило Климова. Он поднял наган. В комнату ворвался сержант с автоматом, за ним двое бойцов.

— Кто?.. Кто стрелял?

И вдруг сержант увидел Полесова, лежавшего на полу. Он сделал шаг к нему, вглядываясь.

— Степа! Полесов! — сержант наклонился к убитому.

Когда они проникли в спальню, то увидели маленькую дверь, ведущую в кладовку. Прямо посередине кладовки виднелась поднятая крышка люка погреба.

— Выходи! — крикнул сержант. — Выходи, сволочь!

Он вскинул автомат, и гулкая очередь разорвала тишину. На пол со звоном посыпались гильзы.

— Прикройте меня! — крикнул сержант и спрыгнул вниз.

Через несколько минут в глубине подвала вспыхнул свет фонаря.

— Ну что, Миша? — Один из бойцов наклонился к люку.

— Ход здесь, видно, во двор. — Голос сержанта звучал глухо.

Данилов

Он не верил своим глазам. Не мог смириться с тем, что в углу комнаты лежал, разбросав руки, убитый Полесов, что две пули, выпущенные бандитом, оборвали его жизнь, и она ушла из этого большого и сильного тела.

Данилов изо всех сил пытался справиться с тяжелой волной ненависти, захлестнувшей его. Будто зачумленный, он посмотрел на забившуюся в угол Дробышеву и против своей воли тихо заскреб пальцами по крышке кобуры, еще не решаясь расстегнуть ее и вынуть оружие.

— Не надо, Иван Александрович, не надо, — сказал сержант и встал рядом с ним. — Незачем вам из-за этой суки под трибунал идти.

— Это ты прав, Миша, прав, не наступило время трибунала, — сказал Данилов и только тут понял, что рядом с ним стоит Костров, Мишка Костров, о котором думал последние несколько дней.

— Это ты, Мишка?

— Я, Иван Александрович.

— Видишь, горе у нас какое. Ах, черт возьми…

Дом заполнялся народом. Приехали люди из райотдела и из госбезопасности. Уже протокол писали, и Климов кому-то давал показания. И все они занимались его, Данилова, делом.

— Белов, — спокойно позвал Иван Александрович.

— Здесь, товарищ начальник.

— Немедленно прикажи посторонним оставить помещение.

— Есть!

— Сержант Костров, задержитесь, — добавил Данилов.

Теперь в нем словно сработала какая-то система: ушла ненависть, и жалость тоже, остался только профессионализм.

Иван Александрович наклонился над убитым, провел рукой по его лицу, закрывая глаза, внимательно рассмотрел пол рядом с телом Степана. Рядом с правой рукой лежал наган, левая крепко сжимала какой-то блестящий предмет. Данилов с трудом разжал пальцы и высвободил из них фигурку Наполеона. Он перевернул ее печаткой к свету, посмотрел инициалы.

— Где врач? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Здесь, — ответил Белов.

— Пусть увозит тело.

Он сказал и сам удивился. Как он мог сказать это слово: тело. А чье оно?! Это же Степа Полесов, спокойный, рассудительный, справедливый и добрый Степа Полесов. Один из самых лучших его, Данилова, друзей. Но он опять сжал внутри себя какую-то, одному ему известную, пружину. Начиналась работа, сыск, и у него не должно быть эмоций и переживаний — только объективная реальность.

Прибывшая оперативная группа райотдела НКВД внимательно осматривала каждый уголок дома, подвал, чердак. На стол ложились пачки писем, обрывки бумажек с надписями, деньги, ценности. Данилов бегло осматривал все это, но пока ничего интересного не было. Правда, нашли несколько ящиков водки, муку, сахар, консервы. Иван Александрович посмотрел на задержанную, она все сидела в углу, сцепив на коленях руки, уставившись взглядом куда-то в одну точку.

— Гражданка Дробышева! — громко позвал Данилов.

Она не шевельнулась, даже глазами не повела в его сторону. Стоявший рядом милиционер потряс Дробышеву за плечо.

— Да, да… Что?.. Это не я… Это все он, он!..

— Кто он? — Данилов шагнул к ней. Дробышева вскочила и прижалась к стене, закрыв лицо руками.

— Кто он? — повторил Данилов.

— Я скажу, я все скажу, я не хотела!.. — И она заплакала, почти закричала.

— Дайте ей чего-нибудь, пусть успокоится, — приказал Данилов милиционеру.

И пока Дробышева пила воду, стуча зубами о край стакана, он уже для себя решил твердо, что начнет допрос немедленно, пока она находится в состоянии нервного шока.

— Я предлагаю вам, — наклонился он к Дробышевой, — добровольно указать место, где ваши сообщники прячут ценности, оружие и боеприпасы.

— У меня нет ценностей… Нет… В сарае они что-то закапывали под дровами, а что именно, я не знаю. Только запишите, я добровольно, я сама… Чего же вы не пишете? Почему?

— Пожалуйста, без истерики. Все запишем и дадим подписать вам. Смотрите за ней, — сказал Данилов милиционеру и пошел к двери.

На дворе, кажется, начинало светать. Уже проступали очертания ближайших строений. Из-за закрытых дверей сарая пробивался желтый свет фонарей.

— Они там копают, — тронул Данилова за рукав Быков. — Как же так, Иван Александрович, а?..

— Не надо об этом сейчас… Потом, Быков, потом.

Дверь сарая распахнулась, и вышел Плетнев.

— Есть, — устало сказал он, — нашли.

— Что там?

— Патроны в цинках, два автомата, пулемет и еще золото — небольшой такой ящичек, но полный.

— Надо оформить как добровольную выдачу.

— Какая разница. Дробышевой уже не поможет. По нынешним временам все равно стенка.

— Это трибуналу решать, а не нам с тобой. Наше дело написать все, как было на самом деле.

— Вы какой-то странный, товарищ Данилов, — Плетнев пожал плечами, — она вашего опера заманила в засаду, а вы…

— Его никто не заманивал, он сам шел, и, между прочим, шел за правдой и погиб за нее. Поэтому мы, живые, с этой правдой обращаться как со шлюхой не имеем права.

— Ну как хотите, я, конечно, распоряжусь.

— Давайте и все документы мне.

— А нам?

— Вы себе копии оставите, а я бумагу соответственную сегодня же напишу.

Плетнев ушел в сарай, а Данилов достал папиросу, размял табак. Его уже не интересовало, что нашли в сарае, главное было зажато в холодной руке Степана. Та самая печать, серебряная фигурка Наполеона, похищенная из дома Ивановского. Значит, человек, убивший Ерохина, находится здесь, где-то совсем недалеко, может быть, в нескольких километрах. Теперь надо было допросить Дробышеву.

Они сидели в спальне. Данилов на стуле, Дробышева на разобранной постели, безвольно опустив плечи, зажав кисти рук между коленями. Окно было открыто. На улице стало почти совсем светло, но в комнате еще прятались остатки темноты, и поэтому лицо Дробышевой казалось особенно бледным.

— Что мне будет?

— Это решит суд. — Данилов встал, прислонился к стене.

— Я скажу всю правду.

— Единственное разумное решение. Итак, откуда у вас эта печать?

— Мне ее подарил Музыка. В мае, здесь у меня.

— При каких обстоятельствах?

— Они вернулись из Москвы: последнее время туда часто ездили…

— Кто они?

— Музыка Стасик, его брат Бронек и Виктор Колугин, их шофер.

— Кто это такой?

— Я не знаю. Он при немцах шофером в полиции служил.

— А что делал до войны?