Кольца анаконды Гаррисон Гарри

— Всего одну минуточку, сейчас спущусь…

— Она сказала, что вы всенепременно так и скажете и чтоб я не верила.

Кекли продолжала стоять в дверях немым укором, и Линкольн со вздохом поднялся.

— Ступай вперед. Надеюсь, ты веришь президенту на слово, что я пойду за тобой по пятам.

Холл, как всегда, был забит просителями, желающими получить работу в правительстве. Линкольн прокладывал себе дорогу среди них, как корабль в бурном море. Если обратишься хотя бы к одному, придется говорить со всеми. Уже не в первый раз Линкольна поразила давно устоявшаяся практика, открывающая всем и каждому беспрепятственный доступ в президентский особняк. Ну конечно, Америка, общество равных возможностей. Но Линкольн начал понемногу склоняться к мнению, что у полнейшей открытости есть свои минусы. С тяжким вздохом отворив дверь столовой, он удовлетворенно с шумом захлопнул ее за собой.

Стол был уже накрыт — булочки на пахте с медом, любимое семейное кушанье.

— Начни с них, отец, — сказала Мэри. Тут в комнату с громким топотом ворвались мальчики.

— Хватьпохвать! — крикнул Тэд, бросаясь к отцу и обнимая его за ногу. Вилли, всегда более сдержанный, присел к столу.

— Тэд, прекрати! — приказала Мэри, но мальчонка пропустил ее слова мимо ушей, взбираясь на отца, как на дерево, попутно сминая и без того мятые брюки и пиджак. И не останавливался, пока с видом триумфатора не взгромоздился отцу на плечо. Линкольн дважды обошел вокруг стола, а Тэд визжал от восторга, пока отец не опустил его на стул. Вилли уже полил свои булочки медом и старательно пережевывал огромный кусок.

Кекли и Мэри принесли другие блюда, а также свежезаваренный горячий кофе. Линкольн наполнил свою чашку и понемногу потягивал кофе, пока стол заполнялся все новыми и новыми аппетитными блюдами. Под бдительным надзором Мэри президент подцепил вилкой пряную виргинскую колбаску, взял немного кукурузной каши и полил все это каким–то жгучим соусом. Ел медленно, мысленно пребывая за сто миль от уютной семейной сцены. Все эта война, бесконечная, омерзительная война. Ясно увидев это в его глазах, Мэри молча пожала плечо мужа и тоже села за стол. Она–то питается хорошо, даже чересчур, если теснота платья что–нибудь значит.

Потом пошла принести мальчикам еще молока, а когда вернулась, его уже не было, еда на тарелке почти не тронута. Он слишком много трудится и слишком мало ест. И все время тощает. Эта война пожирает его. Наверное, уже сидит в своем кабинете, а свидеться с ним, быть может, до завтра уже не удастся.

— Джон, — сказал Линкольн. — Я хочу продиктовать вам письмо.

Для записи под диктовку Хей разработал собственную систему стенографирования. Последовал очередной меморандум генералу Макклеллану, в котором президент ставил ребром вопросы о возможности продвижения вперед армии на Потомаке. Под конец в голосе Линкольна звучало нескрываемое раздражение.

— Долго ли вам требуется собираться, чтобы перейти к действиям? У вас есть армия, у вас есть новобранцы, и все они хорошо обучены, если верить рапортам. Но чтобы выиграть войну, армию надо использовать в бою. Ричмонд должен быть взят. На этом заканчивайте и телеграфируйте немедленно. А теперь развеселите меня, Джон. Поведайте какие–нибудь добрые вести, принесенные утренними докладами.

— Добрые вести и в самом деле есть, сэр. Мы уже заняли ШипАйленд, сопротивление полностью подавлено. Устье Миссисипи довольно близко к этом острову, так что тамошняя часть флота, ведущего блокаду, теперь хорошо обеспечивается. Новые вести с моря. Военный корабль США «Сантьяго–деКуба» остановил британскую шхуну «Эжени Смит» близ устья реки РиоГранде.

— Причины приводятся?

— Разумеется. Капитан Дэниел Риджли объясняет, что британское судно останавливалось в техасском порту. Его подозрения подтвердились, когда на борту судна был обнаружен хорошо известный торговый агент конфедератов — Дж. У. Захари, купец из Нового Орлеана. Его сняли со шхуны, после чего позволили ей следовать дальше.

— Это лишь подольет масла в огонь, разгоравшийся из–за «Трента», — утомленно покачал голово Линкольн. — Это все?

— Нет, сэр. Мятежники настолько уверены в скором падении Саванны, что жгут весь хлопок на пристанях и в полях. На море канонерская лодка «Пингвин» перехватила контрабандное судно, пытавшееся проскочить в Чарльстон. Груз весьма богатый. В декларации упоминаются ручное оружие, боеприпасы, соль, провизия всякого рода. Не только модная мануфактура из Франции, но и седла, упряжь и кавалерийское снаряжение на сумму около ста тысяч долларов.

— Превосходно. Они потеряли, мы нашли. Министр юстиции еще не пришел?

— Сейчас схожу поглядеть.

Как только Эдуард Бэйтс вошел, Линкольн поднял глаза от разложенных на столе бумаг и сказал:

— Я хочу занять минутку вашего времени. Завтра я должен выступить перед Конгрессом с отчетом о состоянии дел Союза. О том, что Союз в опасности, им должно быть известно, но я должен посулить им какую–то надежду на будущее. Вы позволите зачитать вам выдержки из намеченной речи и выслушать ваше мнение?

— С удовольствием приму на себя эту обязанность.

Слегка откашлявшись, президент начал:

— Союз должен быть сохранен, и посему в ход должны идти все необходимые средства. Но не следует поспешно решать, что столь уж необходимыми являются радикальные и крайние меры, каковые могут обрушиться и на лояльных, и на вероломных. Сбор средств для продолжения войны и победы в ней настолько же неизбежен, насколько необходим. — Линкольн поднял глаза, и Бэйтс кивнул.

— Согласен. Полагаю, речь о налогах. Для финансирования боевых действий они вновь должны быть повышены. И нужно объявить новый набор в армию. Вы обязаны идти вперед, невзирая на призывные бунты среди ирландских иммигрантов в НьюЙорке.

— Ценю вашу поддержку. Мне придется также остановиться на общественных установлениях, ибо мы поминутно должны осознавать, ради чего ведем эту войну. — Президент перешел к следующей странице. — Труд предшествует капиталу и не зависит от него. Капитал — лишь продукт труда и никогда не возник бы, если бы прежде не возник труд. Но капитал обладает своими правами, ничуть не менее достойными защиты, чем всякие другие.

Бэйтс, и сам проницательный политик, прекрасно понимал, что умиротворить надо все заинтересованные стороны. Рабочие, отдающие свой труд и свои силы во имя войны, несомненно, заслужили признание своего радения. Но в то же время и фабриканты не должны считать, будто они в одиночку несут налоговое бремя военного времени. Но когда Линкольн зачитал отрывок о проблеме негров, Бэйтс отрицательно затряс головой, перебив президента:

— Вам же известно мое мнение на сей счет, господин президент. Я считаю колонии свободных негров весьма отдаленной перспективой.

— А не следовало бы. Место можно найти — скажем, в одной из Америк, где–нибудь южнее, где можно основать независимую колонию. Если негров убрать из уравнения, повод для продолжения войны простонапросто исчезнет.

— Но я беседовал со свободными неграми здесь, на Севере, и они считают подобный подход опрометчивым. Они считают себя такими же американцами, как и мы, и отнюдь не питают желания отправляться за тридевять земель. Насколько я понимаю, когда вы примете делегацию свободных негров, они скажут вам то же самое.

Не успел Линкольн ответить, как раздался стук в дверь и вошел Николай.

— Извините, что помешал, но прибыл генерал Рамси. Вы хотели встретиться с ним как можно раньше. Он ждет за дверью.

— Отлично. Пусть войдет, как только мы закончим. — Президент повернулся к министру юстиции: — Позже обсудим это более детально. Я тверд в своем убеждении, что это настоящее решение наших проблем.

— Мне трудно такое говорить, господин президент, но мне кажется, что в этом вопросе вы окажетесь в полнейшем одиночестве. Быть может, идея отыскать подобные колонии мудра — но кто в них отправится? Добровольно негры не согласятся, тут царит почти полное единодушие. Но можем ли мы отправить их туда в кандалах? Прежде всего, такое ничуть не лучше, если не хуже, чем работорговля, из–за которой они оказались здесь. С глубочайшим уважением я прошу вас пересмотреть это решение, приняв к сведению все привходящие аспекты.

Как только Бэйтс удалился, в кабинет пригласили Рамси — рослого, одетого в простой синий мундир, лишенный аксельбантов и прочих украшений, столь обожаемых остальными штабными офицерами. Инженер по складу ума, он явно уделял технике — и войне — гораздо больше внимания, чем блистательному мундиру. Войдя, он вытянулся в струнку и сел лишь после того, как Линкольн указал на стул.

— Этот несчастный случай с Рипли — событие трагическое, весьма трагическое.

Кивнув, Рамси на миг задумался, прежде чем заговорить, будучи человеком решений твердых, но отнюдь не поспешных.

— Он был хорошим офицером, господин президент, и отважным воином. Совсем не так хотелось ему уйти.

— Ничуть не сомневаюсь. Нет ли новостей о его состоянии?

— Только те, что он слабеет и дышит с большим трудом. Доктора считают, что долго ему не продержаться.

— Весьма сожалею. И все же, несмотря на потери, война идет дальше. А жизненно важная работа генерала Рипли должна продолжаться. Вы ведь были некоторое время его помощником?

— Был.

— Значит, не мне рассказывать вам о важности материального снабжения, о том, как оно жизненно важно для нашей страны?

— Совершенно согласен, господин президент. Нам обоим известно, что войну не выиграть без постоянного притока оружия и боеприпасов. Мы всегда снабжались лучше противника и не должны отступать от этого правила, если хотим победить.

— Да будет так всегда, — торжественно кивнул Линкольн. — Я как раз консультировался со своим Кабинетом по этому вопросу. Военный министр Камерон весьма высокого мнения о вас. Он полагает, что вы идеальная кандидатура на пост главы бюро материального снабжения. Что вы думаете по этому поводу?

— Я знаю, что работа мне по плечу, сэр. Но прежде чем будет одобрено какое–либо назначение, полагаю, вам следует знать, что мы с генералом Рипли не находили общего языка по целому ряду вопросов. Но что более существенно, наши воззрения на один весьма весомый предмет расходились диаметрально. Когда я был его подчиненным, честь налагала на мои уста печать молчания касательно этого, но теперь, помоему, я обязан открыться. Мной движет не злоба и не зависть. Я убежден, что был хорошим и лояльным помощником генерала Рипли. Когда он был жив, мне даже в голову не приходило вслух высказаться о наших разногласиях. Но теперь все переменилось. Если я займу этот пост, то не смогу не внести перемен, которые считаю необходимыми.

— Я восхищен честностью, побудившей вас открыться. Что являлось яблоком раздора?

Офицер вдруг смешался, и потянулись долгие секунды, пока он пытался взять себя в руки. Сперва потупился, потом устремил взгляд за окно. Наконец сел еще прямей, будто аршин проглотил, и собрался с духом.

— Генерал твердо верил в достоинства стандартных ружей, заряжаемых с дула. Они хорошо зарекомендовали себя, надежны и при соответствующей выучке обеспечивают неплохую скорострельность.

— А вы с этим не согласны?

— Конечно, согласен, господин президент. Но мы живем в век прогресса. Я вижу новые изобретения чуть ли не каждый день. Я убежден, что их надо проверять и проверять, но я также убежден в достоинствах винтовок, заряжаемых с казенной части. Мы подвергли испытаниям несметное количество образцов, и, откровенно говоря, большинство из них просто никчемны. Их заклинивает, они взрываются, очень часто ломаются, а ухаживать за ними очень трудно. Но были и две винтовки нового типа, которые мы исследовали и обстреливали весьма долго, два ружья, стоящие особняком от остальной массы. Винтовка системы Спенсера и снайперская. Я хотел заказать изрядные партии и той и другой, но генерал Рипли решительно воспротивился. Посему не было сделано ничего.

— А он не объяснил, почему воспротивился?

Рамси замялся с ответом. Так и не дождавшись от него ни слова, Линкольн сам нарушил молчание:

— Я ценю вашу лояльность по отношению к своему непосредственному армейскому начальству. Но, говоря честно и открвенно, ему вы не повредите — и сделаете громадный вклад в общее дело. Если это поможет, то я, будучи вашим главнокомандующим, могу приказать вам доложить все, что вам известно.

— Это не понадобится, сэр, — с трудом выдавил Рамси. — Тут дело в… ну, вопрос спорный. Генерал считал, что зарядка ружья с казенника будет поощрять солдат на растрату боеприпасов попусту. Я же не считаю подобные затраты пустыми, ибо роль солдата — стрелять по врагу.

— Согласен, Рамси, согласен. Вы должны организовать демонстрацию своих замечательных винтовок при первой же возможности. Это будет вашим первым поручением в новом качестве начальника департамента материального снабжения. Больше вы мне ни о чем не хотите поведать?

— Нуу, о полковнике Бердане[6] и его снайперском полке. Вы слыхали о нем?

— Докладная записка лежит где–то у меня на столе. Это ведь он снарядил полк за свой счет, да? И каждый из его подчиненных бьет без промаха.

— Так точно. Но и здесь я опять–таки не виню генерала Рипли за твердые убеждения. Но люди Бердана обременены револьверной винтовкой Кольта — подобием револьвера, только с длинным стволом. Они дают осечки и… ну, в общем, ничего хорошего о них не скажешь. Выбор откровенно неудачный. На самом деле им нужны снайперские винтовки, заряжающиеся с казенной части. Такая винтовка в руках меткого стрелка — инструмент точный.

— Позаботьтесь, чтобы они их получили.

Отдав честь, генерал удалился. Отличный человек, великолепно справится с работой. Линкольну вдруг пришло в голову, что трагический случай с генералом Рипли мог быть благословением свыше — вмешательством Вседержителя, подмогой в этой войне. Смерть одного человека во спасение бесчисленного множества других. Но Линкольн отбросил эту недобрую мысль. Что ж, если Всевышний и в самом деле на их стороне, лично он отнюдь не против. Быть президентом Соединенных Штатов — значит нести на себе груз бесчисленных обязанностей, и отнюдь не последнюю скрипку тут играет великая война, начавшаяся, как только он был избран. Победа в войне имеет наивысший приоритет, и всякая помощь — особенно помощь Всемогущего — будет принята с благодарностью.

А всего в каких–то шестидесяти милях от Белого дома, в городе Ричмонд, штат Виргиния, президент Конфедерации бился с бременем таких же непреодолимых проблем и приоритетов, как и президент Соединенных Штатов. Но Джефферсон Дэвис, лишенный силы и выносливости Линкольна, находился в куда менее выгодном положении. Для президента Конфедерации, вечно хворого из–за перенесенного много лет назад сильнейшего воспаления легких, да вдобавок страдающего куриной слепотой, каждый день являл собой битву против неутихающей боли. Ни одна живая душа ни разу не слыхала от него и слова жалобы. Джентльмен не унижается ни перед кем. Сегодня ему мешало сосредоточиться воспаление среднего уха, и он изо всех сил бился, чтобы не показать, как донимает его мучительная боль.

Юг болел, как и его президент. Зима выдалась холодная, абсолютно все запасы подходили к концу. А список погибших в боях все удлинялся, что южане старались не замечать, тщились не терять надежды, поддерживать боевой дух на высшем уровне. Песни и собрания вроде бы помогали, но блокада взимала тяжелую дань, да и начала сказываться нехватка всего подряд, всего — кроме доблести.

На днях Дэвис назначил нового военного министра, искренне надеясь, что тот поможет ему справиться с бесчисленными трудностями в снабжении войск. Джефферсон Дэвис постучал пальцем по толстой стопке бумаги, высившейся перед ним на столе.

— Иуда, вы знаете, почему я вас назначил на место Лероя Уокера?

Сочтя вопрос риторическим, Иуда П. Бенджамин улыбнулся в ответ. Его скрещенные руки уютно покоились на обширном животе.

— Лерой отличный человек и настоящий работяга. Но у него слишком много врагов в правительстве. Помоему, ему приходилось больше времени тратить на сражения с ними, чем с янки. Вот. — Дэвис подвинул бумаги через стол. — Ознакомьтесь с этим и подумайте, не найдет ли новый военный министр каких–либо новых решений. Вот почему вы получили эту должность. Вы — мирный человек, Иуда, убеленный сединами государственный муж, имеющий много друзей. Вы можете положить конец грызне и позаботиться о том, чтобы вся упряжка тянула в одну сторону. Ознакомившись с этими рапортами, вы увидите, что нам не хватает буквально всего, но главным образом пушек и пороха. Не будь мы сельскохозяйственной нацией, мы оказались бы в ужасающих тисках. При нынешнем же положении дел каждый доброволец, вступая в наши ряды, приносит свое оружие. Но нам нужны не одни только мушкеты. Чтобы выиграть эту войну, надо отыскать пушки и порох.

— Как я понимаю, господин президент, в битве у БоллсБлаф было захвачено изрядное количество боеприпасов.

— Это и в самом деле так. То была великая победа, и синепузые так спешили отступить, что бросали оружие. Наша первая победа со времени БуллРана. Это помогло, но ненадолго. Также поступают донесения о захвате фуражиров янки. Все это хорошо, но все–таки недостаточно хорошо. Нельзя же рассчитывать, что единственным поставщиком для нас будет Север. На фронтах сейчас царит затишье, и мы должны воспользоваться преимуществами этой передышки. Армии северян Макклеллана пока что прикованы к месту, но мы можем с уверенностью ожидать каких–либо боевых действий на полуострове по весне. Но больнее, мучительнее всего ранит нас морская блокада. Вот почему мы бросаем все имеющиеся ресурсы, чтобы снарядить броненосную «Виргинию» для битвы. Когда она выйдет в море, в ней воплотятся все наши упования, что она разорвет кольцо блокады и потопит флот северян. После этого мы сможем доставлять грузы целыми кораблями. В Британии ждут не дождутся нашего хлопка, и на прибыли от него мы сможем купить и порох, и пушки, и припасы, в которых так отчаянно нуждаемся.

Пока президент говорил, Бенджамин неторопливо перелистывал бумаги. Джефферсон Дэвис извлек ворох газетных вырезок.

— С Севера. Они там распустили хвосты, как павлины, раздувшись от гордости по поводу пленения Мейсона и Слайделла. Пусть себе бахвалятся. Я начинаю подозревать, что тут украдкой вмешалось само провидение, и провозглашаю, что, сидя в темнице янки, эти двое джентльменов делают для Конфедерации куда больше, чем могли бы сделать в Европе. Британцы прямо вне себя из–за столь вопиющего вторжения на их территорию. Полагаю, в данный момент все тамошние верфи до единой строят для нас либо контрабандные суда, либо рейдеры. А самое восхитительное здесь то, что янки сами накликали на себя беду. Как бы ни старались мы сами, нам не удалось бы так поспособствовать успеху.

— Согласен, господин президент, решительно согласен. Наши послы в Бостоне отлично справляются со своим делом. Давайте же возблагодарим Господа и помолимся, дабы они оставались в темнице, пока британцы будут распаляться все более и более. Их следует восславить за прозорливость, побудившую отдаться в руки янки.

Лорд Пальмерстон сидел в глубоком кресле перед камином, наслаждаясь теплом рдеющих углей. Его вытянутая правая нога покоилась на груде подушек, вокруг закрытых глаз залегли морщинки боли. Услышав, как дворецкий объявил о приходе лорда Джона Рассела, Пальмерстон открыл глаза.

— А, Джон, входите! Налейте себе портвейна — и мне тоже, пожалуйста. Будьте так добры, большой бокал. — Пригубив вина, он почмокал губами, потом поморщился и указал на вытянутую ногу. — Подагра. Досаждает адски, прямо–таки смертно. Терзает, как пламя адово. Наши шарлатанылекари просто бессильны. Я пью все их гадкие снадобья, но это ни капельки не помогает. Они пытаются взвалить всю вину на портвейн, вот ведь чушь какая. А на самом деле портвейн — единственное, что помогает хотя бы капельку. Впрочем, довольно об этом. Перейдем к вещам более важным. Вы должны мне все поведать. Как прошло во дворце?

— Отлично. Ее Величество согласилась, что мы должны принять все меры для усиления нажима на американцев, даже прежде того, как им представится возможность ответить на наш ультиматум. С прискорбием сообщаю, что дела принца Альберта весьма плохи. Теперь врачи уврены, что его бронхит куда более опасен, нежели они ранее полагали. Считают, что у него налицо все симптомы тифозной горячки.

— Скажите пожалуйста! Но ведь он не был на юге, даже Лондон не покидал.

— В том не было нужды. Вам же ведомо, как смердит канализация в Виндзорском замке. Клоака! В ее недрах может таиться что угодно. Никто и пальцем не пошевелил, чтобы улучшить тамошние клозеты и стоки. Из старой канализации возносятся пагубные испарения; из–за смрада выгребных ям иные части замка почти непригодны для обитания. Я удивлен, что эти миазмы не свалили с ног больше никого.

— Несчастный Альберт, бедный человек!

— Если от его болезни и есть какой–то прок, то это монарший гнев. Королева считает, что силы его были и без того подорваны и не следовало ему браться за наш ультиматум. Она однозначно уверена, что он отдал свои силы за нашу страну, боится, что может — о, ужасная мысль! — даже отдать свою жизнь. И во всем, во всем она винит американцев. К каким бы мерам мы ни прибегли, она не сочтет их чересчур жесткими.

— Какая чудесная женщина — и настоящий дракон, восставший на защиту Святого Георгия. Что же мы предпримем первым делом?

— Первым делом продемонстрируем янки непреклонность воли.

— Непреклоннее каковой не сыскать.

— Пересмотрим свое решение соблюдать нейтралитет в отношении снабжения боеприпасами обеих воюющих сторон. Можем объявить эмбарго на поставки Северу селитры — одного из главных ингредиентов пороха.

— Замечательное начало. А если мы хотим сделать все должным образом, то запретим еще и поставки боеприпасов и прочего военного снаряжения. Надо ударить их по больному месту.

— А заодно приготовиться побряцать перед ними сталью. Прямо сегодня в Канаду отплыли два военных транспортных корабля. Мне говорили, зрелище было весьма воодушевляющее, оркестры играли сперва «Британские гренадеры», а затем «Дикси».[7] Но возникла и небольшая заминка. Как вы помните, мы отрядили для отправки в Канаду еще один полк и артиллерийскую батарею.

— Помню, — нахмурился Пальмерстон. — Но я полагал, что в настоящее время они в море или уже прибыли в упомянутую провинцию.

— Они все еще в казармах. Канадцы заявляют, будто не располагают ни квартирами, ни палатками для них…

— Чушь! Это закаленные войска, способные жить и сражаться в самой неблагоприятной обстановке. Издайте приказ об их немедленной отправке. Кроме того, я предлагаю не дожидаться военного флота с их транспортом. Я буквально наяву слышу их аргументацию в пользу отсрочки. Наймите кюнардовский[8] пароход. Какова численность наших регулярных войск в Канаде?

— Боюсь, в настоящий момент там расквартировано всего пять тысяч человек.

— Так дальше нельзя. Видит Бог, надо было покончить с этими колонистами еще в тысяча восемьсот четырнадцатом. У нас были силы для этого. Мы ведь сожгли их города Буффало и Вашингтон, не так ли? Мы бы победили, если б не французы. Что ж, после драки кулаками и всякое такое… Каково наше нынешнее положение на море? Как обстоят дела с флотом, находящимся у берегов Северной Америки?

— Вполне адекватно, значительно более тридцати судов. Три линкора, а также фрегаты и корветы.

— Хорошо, но недостаточно. Американцы должны узреть, что мы никоим образом не шутим. Оба южных посланника должны быть отпущены, извинения должны быть принесены. В своих требованиях мы непреклонны. Сейчас, когда за нашей спиной стоит вся страна, мы не можем выказать ни слабости, ни робости. Какое сегодня число?

— Двадцать первое декабря.

— Как раз сегодня лорд Лайонс должен предъявить наш ультиматум американцам. Событие, несомненно, исключительно достопамятное. А сейчас еще немного портвейна, будьте любезны.

…Лорд Лайонс ненавидел вашингтонскую погоду — тропическая жара и влажность летом, арктический мороз зимой. Карета скользила по снежной слякоти, то и дело подскакивая и встряхивая его, как горошину в стручке. В конце концов доехав до дома, он выбрался из кареты, поспешно протопал через мокрый снег и вошел в холл, с шумом захлопнув дверь за собой. Приняв у него выбеленное снегом пальто, слуга распахнул дверь в кабинет, где в камине уютно потрескивал огонь.

— Уильям! — позвал Лайонс, согрев руки перед огнем. В комнату беззвучно скользнул секретарь. — Возьми бумагу и чернила. Я встречался с американцами и должен незамедлительно написать отчет лорду Пальмерстону. Утро было просто ужасным. Этот Сьюард хладнокровен прямо–таки как рыба. Прочел нашу ноту и даже бровью не повел при виде требований и приказаний, содержащихся в ней. Ухитрился даже напустить на себя скучающий вид, когда я сказал ему, что мы должны получить ответ в течение недели. Я уверил его, что если наши требования не будут удовлетворены, я изыму свой паспорт и вернусь в Британию. В ответ он улыбнулся, будто эта идея его восхитила!

Секретарь лишь понимающе кивнул, зная, что он всего лишь свидетель, а не участник беседы.

Лайонс — невысокий, полный, наделенный вкрадчивыми манерами, характерными для человека себе на уме, — расхаживал взадвперед перед камином, тщательно подыскивая слова. Уильям молча занес гусиное перо над бумагой.

— Обычные выражения почтения, сами знаете. Далее: ваши требования об освобождении эмиссаров Конфедерации, господ Мейсона и Слайделла, вручены мной сегодня государственному секретарю Сьюарду. Я убежден, что если мы воздержимся и на сей раз, не преподав нашим здешним друзьям доброго урока, то в ближайшее время столкнемся с тем же самым затруднением. Как только они прочтут упомянутый ультиматум, неправедность их действий станет для них очевидной. Необходимость либо сдаться, либо вступить в войну подействует на них весьма благотворно. Хотя, вынужден отметить, встречены наши требования были весьма холодно.

Тишину в комнате нарушали потрескивание дров в камине да негромкий скрип пера по бумаге. Внезапно Лайонса пробрал мороз, и он снова поднес руки к теплу. Неужели будет война? Неужели в конце концов дойдет и до этого?

Эта мысль вселила в его душу восторг, хотя и подействовала весьма удручающе. Одно дело война против аборигенов, а против вооруженного, опасного врага — совсем другое. Но страна расколота надвое, и Север уже бьется не на жизнь, а на смерть. Зато Британия пребывает в мире с остальной планетой, и если дело дойдет до схватки, сможет черпать силы из неиссякаемого источника величайшей империи в мире. Богатейшей империи всех времен. Америка ухитрилась ускользнуть из британской хватки, но это можно поправить. Этот материк — сущий рог изобилия, с ним слава империи воссияет еще ярче.

Быть может, война все–таки не такая уж скверная идея.

Над пропастью

Доктор Дженнер закрыл дверь спальни принца Альберта с предельной осторожностью, потихоньку отпуская ручку, чтобы не допустить даже тишайшего лязга металла о металл. Королева Виктория смотрела на него широко распахнутыми глазами, в которых застыли испуг и дурные предчувствия; пламя свечи в ее дрожащей руке плясало и коптило.

— Скажите… — почти бездыханно произнесла она.

— Спит, — сообщил доктор. — Очень добрый знак.

— Ну конечно, добрый! — Виктория чуточку воспрянула духом. — Прошло уж я не знаю сколько дней с тех пор, когда он смежал веки хоть на минутку, если вообще ложился.

— Как и вы, если на то пошло.

Она лишь пренебрежительно махнула маленькой пухлой ручкой.

— Я не больна, это о нем вы с сэром Джеймсом должны тревожиться. Я спала на раскладной кровати у него в гардеробной. А вот он все ходит и ходит, и не ложится, а ведь он так исхудал! Помоему, иными ночами он вообще не спит. И не ест! У меня прямо сердце разрывается, когда я вижу его таким.

— Развитие его желудочной лихорадки идет своим чередом, так что храните терпение. Вы можете оказать грандиозную помощь, взяв на себя то, чего не сделать больше никому. Вы должны позаботиться, чтобы он каждый день кушал хоть что–нибудь. Пусть даже жидкую кашку, ведь, чтобы одолеть болезнь, его организму нужно подкреплять свои силы. — Деннер взял свечу из ее дрожащих рук и поставил на стол рядом с кушеткой. — Вам лучше присесть, мэм.

Виктория села, как велено, раскинув юбки. Попыталась спокойно сложить руки на коленях, но вместо этого принялась неустанно сплетать и расплетать пальцы.

— Я сегодня виделся с лордом Пальмерстоном, — продолжал Дженнер. — Он весьма озабочен состоянием здоровья принца и внес предложение, каковое я полагаю чрезвычайно ценным. Конечно, я весьма квалифицирован, но не вижу причины, почему бы другим медикам…

— Со мной он тоже беседовал. Можете не продолжать.

— Но его предложение весьма разумно. Я не буду ничуть уязвлен, если для консультации будет приглашен другой врач или даже созван консилиум.

— Нет. Вмешательство Пальмерстона мне не по душе. Доктор моего дорогого муженька — вы, вы же им и останетесь. Эта стремительная горячечная инфлюэнца и расстройство желудка скоро пройдут, как бывало прежде. По крайней мере, сейчас он отдыхает. Пусть поспит.

— В его состоянии это лучшее лекарство на свете…

Будто в опровержение его слов, пламя свечи вдруг заколебалось от сквозняка, потянувшего из распахнувшейся двери спальни. На пороге стоял принц Альберт, придерживая на груди распахивающийся халат; его бледная кожа обтягивала скулы, как пергамент.

— Я проснулся… — сказал он слабым голосом и хрипло закашлялся, содрогаясь всем своим хрупким телом.

Дженнер подскочил с места.

— Крайне настоятельно рекомендую вам немедленно вернуться в постель! Довольно одного лишь ночного холода!

— Почему? — с глубочайшей безысходностью в голосе спросил Альберт. — Я знаю, насколько серьезно болен. Мне знакома эта лихорадка, мой старый враг, и, зная ее, я понимаю, что никогда не оправлюсь.

— Что ты, что ты! — воскликнула королева. — Пойдем, дорогой, ляг в постель. Я тебе почитаю, чтобы ты уснул.

От слабости не в силах даже протестовать, Альберт лишь покачал головой с тевтонской безысходностью и, опираясь на руку жены, шаркающими шажками двинулся через комнату. Своих шлепанцев он не надел, но к длинной ночной сорочке, которую он предпочитал, были пришиты подошвы из ткани, обеспечивая хоть какую–то защиту от холода. Пока Виктория укладывала мужа в постель, доктор Дженнер зажег ночник на прикроватном столике, после чего, тихонько отступив, поклонился и вышел.

— Теперь поспи, — промолвила королева.

— Не могу.

— Тогда я тебе почитаю. Твою любимую, Вальтера Скотта.

— Как–нибудь в другой раз. Скажи–ка… о войне с Америкой все еще говорят?

— Тебе не следует беспокоиться из–за политики. Теперь пусть у других голова болит о государственных делах.

— Я должен был сделать больше. Этот ультиматум не следовало отсылать.

— Тсс, дражайший мой. Если Скотт не годится — почему бы не взять фон Энзе? Ты ведь всегда обожал его труды.

Альберт кивнул в знак согласия, и она сняла книгу с полки. Альберт и в самом деле больше всех прочих книг чтил мемуары Фарнхагена фон Энзе, знаменитого воина и дипломата. А услышав немецкую речь, полившуюся из уст супруги, принц вроде бы немного утешился. Через какое–то время он задышал ровнее, и королева увидела, что Альберт спит. Погасив лампу, она при мерцающем свете углей в камине его спальни отыскала дорогу к двери гардеробной и к своей импровизированной постели.

Назавтра настало одиннадцатое декабря — самый холодный день самого холодного месяца. Леденящие морозы вцепились в Англию и Лондон мертвой хваткой. Здесь же, в каменных стенах замка, среди промозглой сырости выстуженных коридоров, стало даже холоднее, чем на улице, если только такое возможно. Слуги растопили все камины, но холод не отступал.

В полдень Альберт все еще находился в постели и даже не просыпался. Когда доктор Дженнер пришел осмотреть пациента, дочь Виктории Алиса дежурила у постели вместе с матерью.

— Он спит хорошо, ведь правда? — не без опаски поинтересовалась королева. — Это перемена к лучшему?

Доктор кивнул, но не отозвался ни словом. А прежде чем проверить пульс пациента, пощупал его лоб. И наконец неумышленно сумрачно проронил:

— Это переломный момент. Но не следует забывать, что он крайне слаб…

— Что вы такое говорите? Вы что, потеряли всякую надежду?

Молчание доктора было красноречивее слов.

Больше Виктория против консилиума не возражала. Теперь за принцем ухаживали и другие доктора. Дженнеру помогали пять специалистов, переговариваясь между собой приглушенным шепотом, так что королева не могла разобрать ни слова. Когда она совсем расстроилась, Алиса ласково увела ее из комнаты и послала прислугу за чаем.

Два дня принц лежал очень тихо, лицо его приобрело землистый оттенок, дыхание давалось ему с большим трудом. Виктория не отходила от постели мужа, держа его бледную руку и чувствуя, как ослабевает в ней биение пульса. Под вечер второго дня тучи разошлись, и золотые лучи солнца озарили комнату, чуточку подрумянив его лицо. Открыв глаза, Альберт поглядел на супругу.

— Дело «Трента»… — прошептал он, но продолжать не мог. Виктория беззвучно плакала, сжимая его холодную, вялую руку.

На закате детей привели повидаться с отцом. Беатрис была еще слишком мала, чтобы ей позволили лицезреть столь гнетущую сцену, но все остальные — Ленхен, Луиза и Артур — были здесь. Даже Берти приехал поездом из Кембриджа, чтобы навестить отца в последний раз. К несчастью, Альфи и Леопольд путешествовали за границей, и связаться с ними не было никакой возможности. Викки снова была на сносях и не могла проделать изнурительное путешествие из Берлина. И все–таки четверо их детей находились в комнате больного, крепко держась за руки и пытаясь постичь, что же происходит с их отцом. Притих даже Берти, раньше никогда не ладивший с отцом.

На следующее утро — при ярком свете солнца, под едва слышную издали музыку военного оркестра — Альберт впал в предсмертную кому. Виктория попрежнему не отходила от его постели. Теперь глаза его были распахнуты, но он не шевелился, не говорил ни слова. Ее бдение затянулось с утра до самой ночи.

Незадолго до одиннадцати вечера Альберт с трудом сделал несколько последних, тягостных вздохов. Виктория все еще цеплялась за его руку, когда дыхание Альберта прервалось.

— О! О, дорогой мой, милый! — громко воскликнула она, в безмерном отчаянии падая на колени. — Мой ангел ушел, дабы найти покой среди других ангелов!

Склонилась, чтобы поцеловать напоследок его холодный лоб, и его последние слова вдруг вспыхнули в ее памяти, язвя, как желчь.

— Дело «Трента»… Все из–за этих американцев! Они убили моего любимого!

Она испустила вопль, разрывая на себе одежды, за ним другой, и еще один, и еще, и еще…

По ту сторону Атлантики зима стояла такая же суровая, как и в Англии. По реке плавали толстые льдины. Нос парома расталкивал их в стороны, и они с грохотом и скрежетом бились о борта. Плавание с острова Манхэттен длилось ужасно долго. Когда судно наконец пришвартовалось к бруклинскому берегу ИстРивер, двое сошедших с парома мужчин поспешили к веренице экипажей, дожидающихся пассажиров, и сели в первый же из них.

— Знаете, где находятся «Континентальные металлургические мастерские»? — спросил Корнелиус Бушнелл.

— Да, ваша честь, если это и вправду те, что на реке в ГринПойнте.

— Наверняка. Отвезите нас туда.

Густав Фокс открыл дверцу, пропустив старшего спутника вперед.

В разившей лошадьми карете было сыро и холодно, но оба пассажира оделись тепло, потому что зима выдалась воистину холодная.

— Вам уже приходилось встречаться с Джоном Эрикссоном? — поинтересовался Бушнелл. Они сошлись только на пароме и до этой минуты не имели случая переговорить с глазу на глаз.

— Только однажды, когда его вызывал министр военного флота. Но мы лишь обменялись рукопожатием; мне пришлось пропустить эту встречу из–за другого неотложного свидания.

Даже будучи председателем военноморского комитета, финансирующего строительство броненосца, Бушнелл не стал расспрашивать об этом свидании, понимая, что не его ума это дело. Фокс не просто заместитель министра военного флота, у нго есть и другие обязанности, в связи с которыми он довольно часто посещает президентский особняк.

— Он гений по части механики… но… — Бушнелл замялся, словно не желая продолжать. — Но порой поладить с ним довольно трудно.

— К сожалению, эти сведения отнюдь не новы. Мне уже доводилось слышать о нем подобное мнение.

— Но нам нужен его гений. Когда он впервые представил свою модель комитету военного флота, я понял, что этот человек может решить проблему, не дающую покоя всем нам.

— Вы, конечно, имеете в виду броненосец, который южане строят из остатков корпуса «Мерримака»?

— Совершенно верно. Когда конфедераты закончат строительство и спустят судно на воду, нам грозит катастрофа. Весь наш блокадный флот подвергнется жесточайшей опасности. Этот корабль может даже атаковать Вашингтон и обстрелять город!

— Это вряд ли. К тому же они закончат постройку не так уж скоро. Мне из достоверных источников известно, что наблюдается острейшая нехватка брони для его обшивки, хотя корпус и двигатель уже перестроены в сухом доке. Железа на Юге нет, южане доведены до отчаяния. Плавят ограды и решетки, в ход идут даже железнодорожные рельсы. Но для одного только этого корабля нужно шестьсот тонн брони, а раздобыть столько стали подобным образом не так–то просто. У меня есть свои люди в «Сталелитейных мастерских Тредегар» в Ричмонде, единственном производстве на Юге, где катают броневые листы. Сказывается не только нехватка железа, но и нехватка транспорта. Готовые листы ржавеют на заводе в ожидании, когда организуют доставку по железной дороге.

— Весьма отрадно слышать. Мы должны закончить собственное судно первыми, чтобы оно встало крепостью между их броненосцем и нашим уязвимым флотом.

Остановив экипаж, извозчик спустился с козел, чтобы распахнуть перед пассажирами дверцу.

— Вот они, мастерские.

Клерк проводил их в контору, где дожидался Томас Фитч Роланд, владелец «Континентальных мастерских».

— Мистер Роланд, — начал Бушнелл, — позвольте представить мистера Густава Фокса, заместителя министра военного флота.

— Добро пожаловать, мистер Фокс. Полагаю, вы прибыли поинтересоваться, как продвигается постройка плавучей батареи капитана Эрикссона?

— Меня это и в самом деле весьма интересует.

— Работа идет согласно плану. Плиты для киля уже прошли прокатный стан. Но вы должны понимать, что судов подобного типа еще ни разу не строили. И хотя мы уже начали сборку корабля, мистер Эрикссон все еще трудится над чертежами. Потому–то я и просил комитет мистера Бушнелла о небольшой отсрочке.

— Не вижу особых трудностей, — ответил Бушнелл. — Я всегда полагал, что три месяца от замысла до воплощения — срок весьма краткий. Вы уверены, что дополнительных десяти дней будет достаточно?

— Эрикссон утверждает, что корабль будет спущен на воду через сто дней, а на моем веку он еще ни разу не ошибался.

— Вот уж воистину добрая весть. А теперь — не позволите ли нам взглянуть на это замечательное судно?

— С этим возникают небольшие сложности. Корпус все еще строится, и в настоящий момент увидеть можно очень немногое. Я полагаю, что если вы взглянете на чертежи, то немножко лучше постигнете суть этого выдающегося изобретения. — Он разложил на столе большие листы. — Дно сделано из броневых листов и достигает ста двадцати четырех футов в длину и восемнадцати в ширину. Оно укреплено стальными уголками и деревянными шпангоутами, поддерживающими настил палубы, каковая намного обширнее — полные сто семьдесят два фута длины и сорок один фут ширины. И бронирована, тяжело бронирована сверху и по бокам, броня опускается ниже ватерлинии. Расположенные в трюме двигатели приводят судно в движение посредством винта. Все это служит однойединственной цели — доставить эту орудийную башню к месту боя.

— Ничуть не сомневаюсь, — сказал Фокс, вертя чертеж так и эдак. — Но, должен признаться, моих технических познаний маловато, чтобы оценить мастерство конструктора. Очевидно, корабль сделан из стали и усилен деревом. Но разве сталь не тяжелее воды? Неужели он не утонет, когда будет спущен?

— На сей счет не опасайтесь. Сейчас на плаву целый ряд железных кораблей, в том числе и боевых. У французов есть такой и у британцев — тоже. Корпус наверняка выдержит огромную огневую мощь батареи, а новые машины доставят ее к месту битвы.

— Тогда мы должны увидеть саму батарею и человека, который ее сконструировал.

По всему огромному зданию эхом перекатывался лязг металла о металл. Над головами покачивались тали, доставляющие броневые листы к месту сборки растущего корпуса корабля. Следуя за Роландом, они прошли в глубину цеха, где малопомалу обретала форму круглая орудийная башня. Высокий седовласый мужчина с обширными бакенбардами надзирал за сборкой небольшого парового двигателя. Хотя Эрикссону уже исполнилось без малого семьдесят, сила этого человека оставалась феноменальной; он легко поднял и поставил на место коромысло, весившее более девяноста фунтов. Кивнув гостям, он вытер ветошью испачканные смазкой руки.

— Итак, Бушнелл, вы пришли поглядеть, на что тратите флотские двести семьдесят пять тысяч долларов? — Хотя Эрикссон стал американским гражданином многомного лет назад, он до сих пор не утратил явного шведского акцента.

— Совершенно верно, Джон. Вы уже знакомы с мистером Фоксом?

— Встречался. В приемной министра военного флота. И он самый тот человек, которого я хочу видеть. Я хочу свои деньги!

— Боюсь, ассигнования не входят в мою компетенцию, мистер Эрикссон.

— Так велите кому–нибудь заплатить! Мой добрый друг Корнелиус не получал ничего, хотя строит мой корабль! Он платил за броню из собственного кармана. Это ситуация, которая быть не должна. Военный флот заказывает эту батарею, значит, военный флот должен платить.

— Обещаю поговорить со своим начальством и сделать все, что в моих силах, чтобы загладить эту ситуацию. — Хотя это вряд ли даст какой–либо толк, подумал Фокс про себя. Военноморское ведомство весьма прижимисто и ненавидит платить долги, если можно уклониться. — Но в данный момент мне страстно хочется узнать, как будет работать эта восхитительная башня.

— Она будет работать просто невиданно, уверяю вас. — Эрикссон любовно похлопал по вороненой стали, на время забыв о финансовых проблемах. — Убийственно и несокрушимо. Эта броня восемь дюймов толщиной, и ни одна из пушек, сделанных доныне, не сможет пробить своим снарядом такую толщу стали. Подойдите вот сюда… видите эти отверстия? Через них будут стрелять две одиннадцатидюймовые пушки Далгрена. Помните: это судно сконструировано для действий в береговых водах Юга, для проникновения вверх по тесным рекам в поисках своей жертвы. Поворачивать весь корабль, чтобы стрелять из пушек, как строят военные корабли сейчас, больше не потребуется. Таков плод моего гениального замысла, ибо вся эта стодвадцатитонная башня крутится!

Наклонившись, он провел ладонью по броневому брюху башни.

— Выровнено машиной, как видите. В море она будет покоиться на гладком бронзовом кольце в палубе, и ее большой вес обеспечит водонепроницаемость. Во время боевых действий башня будет приподыматься, опираясь вот на эти колеса. Внизу находится паровой движок, каковой будет крутить сей зубчатый венец, расположенный прямо под палубой и, конечно, управляемый рукояткой из башни. Ей потребуется меньше минуты, дабы совершить полный оборот.

— Это великая идея, мистер Эрикссон, — одобрительно кивнул Фокс. — Ваш броненосец изменит ход войны.

— Не броненосец. Он не носит броню. Он есть броня, — сердито возразил Эрикссон. — Вот чего вы, идиоты из военноморского ведомства, не понимаете. Сие есть машина, творение инженера, движимое сталью и паром боевое судно. Рукотворный стальной корпус заполнен сложной машинерией, никоим образом не находящей подобий среди деревянных парусников прошлого. И однако же в спецификации, что прислана вашими людьми… минуточку… она у меня с собой. — Он вытащил из кармана помятый, сложенный несколько раз листок и вслух зачитал: — Они хотят, чтобы я… вот: «поставил мачты, реи, паруса и такелаждостаточных размеров, чтобы двигать судно со скоростью шести узлов в час при умеренном бризе». Невозможно! Движущей силой является пар, и только пар, как я многократно твердил в прошлом. Никаких мачт, никаких парусов, никаких веревок. Пар! А кретин, написавший это, демонстрирует свое полнейшее невежество по части мореходства словами «узлов в час»! Как вам известно, один узел означает, что судно покрывает расстояние в одну морскую милю за один час.

— Совершенно верно, — подтвердил Фокс и поспешил сменить тему: — Вы уже подобрали имя своей плавучей батарее?

— Я посвятил этому немало раздумий, учитывая, что несокрушимый и агрессивный характер данной конструкции убедит предводителей южных повстанцев, что их береговые батареи на реках более не являются барьером для проникновения наших войск. Сей бронированный пришелец, таким образом, преподаст им урок, станет для этих предводителей суровым ментором. Но есть и прочие предводители, каковые будут также устрашены и наставлены на путь истинный грохотом орудий сей несокрушимой железной башни. Даунингстрит вряд ли сможет безучастно взирать на сей последний довод янки, на сего ментора. По оной и многим сходным причинам я предлагаю назвать новую батарею «Монитор».[9]

— Блестящий довод, — отметил Бушнелл. — Я рекомендую его своему комитету.

— Поддерживаю, — подхватил Фокс. — Я также доложу об этом министру военного флота. А теперь прошу меня простить, джентльмены, мне необходимо удалиться на минутудругую, чтобы обменяться парой слов о морских делах с мистером Роландом.

В кабинете владельца металлургических мастерских Фокс без отлагательств перешел к делу.

— Мне было указано, что вдобавок к тому, что вы предприниматель, вы также опытный инженер не только в кораблестроении, но и в постройке судовых паровых двигателей.

— Совершенно верно. В прошлом я передавал свои разработки вашему ведомству. — Роланд указал на деревянную модель, стоящую на столе. — Это одна из них. Двухвинтовой броненосец с двумя поворотными башнями.

Страницы: «« « 12345678 » ... »»