Наказать и дать умереть Ульссон Матс
– И что же случилось в пятницу?
Я поднял воротник пальто и сунул руки в карманы, пытаясь согреться. Я жалел, что не надел шапку, и завидовал шевелюре Юнсона а-ля Род Стюард.
– Он перебрал, напился в стельку. В том самом кабаке возле отеля, где ты его встретил. Обидно! Самое гадкое место нашего турне. «КВ» в Мальмё, по крайней мере, престижней. – Он закурил очередную сигарету, отбросил со лба волосы, необыкновенно пышные для мужчины за сорок, и, понизив голос, добавил: – Кроме того, там хорошо платят.
– И сколько вы получаете? – поинтересовался я.
– Где как. В «КВ» – пятьдесят пять, в других местах – по десять – пятнадцать, все зависит от сборов.
– Но ты ведь что-то берешь себе?
Он кивнул:
– Половину. Мы экономим. Номер снимаем только для Томми. Я ударник, Чурбан играет на бас-гитаре. По правде говоря, Томми обычно останавливается в мотелях, только в Мальмё потребовал более-менее приличный отель. Я храню квитанции; если бронировать по Интернету заранее, обходится совсем недорого.
– А ты и Чурбан?
– Что?
– Где вы живете?
– Спим в машине – так повелось. Чурбан – отличный блюзовый барабанщик, он никогда не наживался на этих турне, и ему плевать, что думают другие. Я ничего не беру за свою игру, Чурбану отстегиваю его процент, конечно.
Чурбана, собственно, звали Рогер Блумгрен. Он был коренастый и маленького роста, за что и получил свое прозвище, и специализировался на блюзе и рокабилли.
– И где сейчас Чурбан? – спросил я.
– Не знаю, – пожал плечами Кристер. – Мы закончили дела с полицией и теперь едем домой в Хагфорс. Потом он, вероятно, возьмет билет на поезд до Стокгольма. Так всегда было.
– Что же все-таки случилось в пятницу? – допытывался я. – Ты знаешь девушку, что была в постели с Санделлем?
– Нет, я не видел ее. Я приехал забрать Санделля на концерт и понял, что играть он не может. Он уронил губную гармошку, а потом взял гитару задом наперед и вылил в себя полбутылки вина.
– Но где он мог ее встретить?
– Понятия не имею. – Кристер пожал плечами. – Позволь мне взять еще пива, тогда я продолжу.
– Нет, сегодня плачу я.
Приятно оказаться в теплом помещении, пусть даже на то короткое время, какое понадобилось бармену, чтобы нацедить бокал.
Кристер Юнсон снова закурил, сделал три хороших глотка и только потом продолжил:
– Ты ведь знаешь, каков он. Падок на женщин. «Прекрасных дам», – передразнил Кристер, подражая манере Санделля выражаться высоким слогом.
– Но женщины сами к нему липнут.
– Санделль много говорил о мадам, с которой ты был в пятницу. О том, что она слишком хороша для тебя и он просто обязан заняться ею.
– Вот как! – Мне стало не по себе оттого, что Ульрика Пальмгрен фигурировала в этой истории.
– Могу я открыть тебе секрет? – спросил Кристер тоном, не предполагающим возражений. – Все это пустое.
– Что пустое? – не понял я.
– Он ни на что не способен. Он не боец на этом фронте.
– Не боец на этом фронте? – переспросил я.
– Именно. И за это я, пожалуй, больше всего зол на Санделля. Я много с кем ездил – и с ворами, и с убийцами, с гомосексуалистами и педофилами, – но никто не вел себя так, как Санделль. Мы с Чурбаном делаем все: устанавливаем, погружаем и разгружаем, а он сидит с бутылкой вина и двумя-тремя «прекрасными дамами» в гримерной и рассуждает о блюзе, и о поэзии, и о том, какие у них красивые руки, и что он мог бы нарисовать их обнаженными после концерта, у них ведь такие тела. И они, конечно, соглашаются, раздеваются и позволяют писать с них картины, если он того хочет.
– Не взять ли нам чего-нибудь поесть? – перебил я Юнсона. – Здесь готовят превосходную свинину под луковым соусом, если мне не изменяет память.
– Спасибо, с меня достаточно пива, – ответил Кристер. – Оно насыщает. – Некоторое время он молча смотрел на бокал. – И все-таки я их не понимаю.
– Кого? – удивился я.
– Баб, девок. Я знаю, как оно бывает: когда гастролируешь со звездами семидесятых – в зале одни старые перечницы. Приходят, чтобы вспомнить молодость, и даже считают своим долгом одеться как тогда… Позор человечества. Но с Санделлем все иначе. – Он последний раз глотнул из бокала.
– Что именно? – недоумевал я.
– К нему ходят молодые… Я помогал ему…
– В чем? – снова не понял я.
– Покупал специальные таблетки в Интернете. Он ведь ничего не смыслит в такой штуке, как Интернет. Виагра бесполезна, когда он пьян. Собственно, другие таблетки тоже не действуют. А сходить к врачу ему не позволяет гордость… Тем не менее они приходят к нему за кулисы и сидят у него в гримерной… Я ничего не понимаю.
– Тем не менее…
– Что?
– Он ни на что не способен, говоришь?
– Именно.
– Значит, ты не видел его с той девушкой или с какой-нибудь другой в пятницу? – повторил я.
– Только с той, что была с ним в «Бастарде». Но она напилась и вроде бы поехала домой. Он часто сходится с алкоголичками. Но я понятия не имею, кто она, никогда не видел ее раньше. Кто-то заказал такси для Томми, и в отель он вернулся с компанией, но я не знаю, кто они. Мы с Чурбаном погрузили аппаратуру, отправились в новый район возле гавани, где и заночевали в автомобиле. Мне уже не раз приходилось там спать.
– Звучит уютно.
– В старых «меркабусах» удобные откидные сиденья, – кивнул Кристер и, как всегда без тени иронии, продолжил: – В общем, я не знаю, что она делала с ним в постели.
– Она лежала в одежде.
– Значит, он не пытался даже рисовать ее, иначе была бы голой.
– Он чем-то похож на Билли Уаймана, – заметил я.
– Из «Стоунзов»?
– Говорили, через его постель прошли десятки тысяч женщин, но, если верить мемуарам Кейт Ричардс, Уайман приглашал девушек в номер только для того, чтобы угостить чаем. А потом записывал в блокнот их имена.
– К чему ты клонишь?
– О знаменитостях всегда распускают сплетни. О таких, как Мэджик Джонсон, например, или Уилт Чемберлен. О нем ходит особенно много баек, как я слышал.
– Не знаю, – задумчиво покачал головой Кристер. – Никогда этим не интересовался.
– Возьмешь еще пива? – спросил я.
– Нет, я за рулем, кстати сказать… – Он поднялся.
– На связи, – напутствовал я его.
– Конечно.
Кристер Юнсон закурил новую сигарету и направился к пешеходной улице, откуда повернул направо, чтобы взять автомобиль. Я же зашел во внутренний зал «Бычка» и заказал порцию мяса под луковым соусом и большой бокал крепкого пива.
Со времен моей молодости это место почти не изменилось. Разве что мебель выглядела не такой новой.
Глава 6
Мальмё, октябрь
Меня разбудил звонок мобильника. Точнее, гудок – мой телефон имитирует звук старого автомобильного рожка. Можно выбрать какой угодно сигнал: собачий лай, автомобильный рожок или стук мяча – это одна из последних технических новинок.
Во рту ощущался неприятный привкус, а язык словно покрыли бетоном. Похоже, вчера в «Бычке» я перебрал пива. Номер на дисплее не идентифицировался.
– Кто такой этот Тим Янссон? – заверещал голос в трубке, прежде чем я успел прохрипеть «алло».
– Он… Я…
– Что за тип напорол в вашей газете столько чуши?
Только сейчас я узнал инспектора криминальной полиции Эву Монссон.
– Я… еще не читал.
– Он утверждает, что разговаривал с руководителем расследования, но я его в глаза не видела! Откуда он все это взял? Выдумал? В его статье нет ни слова правды, – добавила она уже спокойнее.
– Но… я не несу ответственности…
– Конечно, просто мне срочно надо было кого-нибудь облаять, а номера Янссона у меня нет.
– Облаять? – рассмеялся я. – Это в самую точку.
– В точку?
– У нас его называют Щенок.
– Очень остроумно.
– Неугомонный такой Щенок, – оживился я.
Эва Монссон отключилась, и я попытался сообразить: сколько все-таки выпил за вчерашний вечер? В раздумьях пролежал еще некоторое время.
У меня всегда были хорошие отношения с администрацией этого отеля. Поэтому после того, как я обнаружил труп в постели Томми Санделля, мне предложили другой номер, похожий на обыкновенную городскую квартиру, в особой части отеля. Гостиная, правда, оказалась немногим больше гардероба, куда я обычно вешал одежду, зато из окна открывался вид на крыши Мальмё.
Хотя крыши меня никогда не интересовали. Тем более в Мальмё.
Эва Монссон разбудила меня рано, времени до завтрака оставалось достаточно. Я решил прогуляться, а заодно и купить вчерашнюю вечернюю газету. На улице дул холодный ветер, но солнце сияло, и небо было на редкость голубым для этого времени года.
Щенок уже сидел за столиком уличного кафе «Дональд & Гоббс». Я расположился как можно дальше от него, но это не помешало юному дарованию закричать на всю улицу, махая над головой газетой:
– Эй, я опять гвоздь номера!
– И ни слова правды, – меланхолично заметил я.
– О чем ты? – не понял он.
– Это шутка, Щенок.
Он обиженно наморщил нос и углубился в чтение своего шедевра.
Ничего удивительного – так делают все журналисты. Почти. Далеко не все они умеют писать, не говоря о том, что некоторые совсем ничего не читают.
Так можно ли требовать от Щенка большего?
И пока я сидел с тем, что раньше звалось «Интернешнл геральд трибьюн», а теперь именовалось «Интернешнл Нью-Йорк таймс», Щенок в своем углу изо всех сил сучил лапами и вилял хвостом. Я никогда не интересовался бейсболом, тем не менее развернул последнюю страницу и демонстративно углубился в изучение таблицы с результатами матчей. Оскорбленный до глубины души, Щенок вскочил со стула и исчез из моего поля зрения. Я подошел к стойке.
Выпив достаточное количество кофе, я вернулся в номер, перечитал статью о беседе с Кристером Юнсоном и отправил ее на электронный адрес редакции. Сейчас я зарабатывал больше, чем когда был штатным журналистом. И считал себя почти богачом.
Поскольку Эва Монссон так и не высказалась по поводу моей писанины, я решил, что ей нечего возразить. Мне пришло в голову пригласить ее на обед, и я тут же набрал номер.
– Как вы относитесь к Японии? – спросила она.
– Э-э… – замялся я, – тесновато на улицах, трудный язык, и вообще это очень далеко.
– Но вам нравится японское?
– Кухня, вы имеете в виду? – уточнил я, догадываясь, к чему она клонит.
– Да.
– Ничего не имею против.
– Тогда «Кои», – предложила она. – Это на площади рядом с отелем. В половине второго вас устроит?
– Вполне.
Я решил выспаться перед встречей с Эвой Монссон и уже выключал ноутбук, когда обнаружил новое письмо.
Оно пришло с адреса на «хотмейле», и в поле отправителя вместо имени красовался бессмысленный набор букв: zvxfr. Бессмысленный для меня, по крайней мере.
Я открыл письмо.
Оно состояло всего из одного вопроса:
Почему ты не написал о порке?
Я редко впадаю в панику. Всегда считал, что это последнее дело. Паника казалась мне чем-то вроде мороза: стоит притвориться, что ее нет, и она действительно исчезает. Тем не менее этих нескольких слов оказалось достаточно, чтобы у меня подскочило давление и в затылке запульсировала кровь.
Говорят, в известных ситуациях вся жизнь проносится перед глазами человека за одно мгновение. Когда-то в гололедицу машина, в которой я сидел, врезалась в телеграфный столб. Не могу сказать, сколько лет жизни уместилось в ту секунду. В конце концов, на тот момент их было не больше двадцати. Сейчас же воображение воскрешало лишь разрозненные фрагменты моего прошлого, причем именно те, о которых я предпочитал умалчивать.
Собственно, о чем я должен писать и зачем? И кто требует от меня этого?
Ульрика Пальмгрен? Но ей нет необходимости прибегать к электронной почте. Она живет в нескольких кварталах отсюда и в любую минуту может заявиться в отель лично и отвесить мне очередную оплеуху. Да и вообще, так ли ей нужно, чтобы я написал о нашей неуклюжей инсценировке, – S & M[18] или даже покруче?
В это верилось с трудом. Так что ответить загадочному адресату?
Я соблюдал осторожность. Темными делишками занимался в основном за границей, а если приспичивало в Швеции, то выбирал стопроцентно надежных партнерш. Не скажу, что всегда держал язык за зубами, но распускал его только в компании самых близких. Сейчас модно обсуждать особенности своего тела, и не только публично, но я никогда этим не занимался, не имел такой потребности.
И сейчас я должен об этом писать? Зачем? Кому?
Я внимательно вгляделся в буквы на экране.
Собственно, не во что вглядываться.
Все слова написаны правильно.
Прописная «П» в слове «Почему», в конце знак вопроса.
Грамотное, взвешенное послание.
Но почему письмо пришло только сейчас?
Связано ли оно с Томми Санделлем и мертвой женщиной, и если да, то как?
Письмо было написано за три минуты до того, как я его прочитал, и я не сомневался, что автор до сих пор не вышел из Сети.
Не исключено, что сейчас он в каком-нибудь интернет-кафе, выяснять, где именно, бесполезно. Для этого я должен постоянно торчать у ноутбука и отвечать на его письма в тот же момент, когда он мне их отсылает. Или периодически следовать рекомендации любой службы поддержки при возникновении проблем с компьютером: включать и выключать.
Что ж, иногда это работает.
Я выключил ноутбук. Это походило на ритуал, но кто из нас не суеверный?
Подождал минуту. Никто никогда не говорил, что это следует делать, но, как мне показалось, машине требовался отдых.
Потом снова включил ноутбук, зашел в почту и перечитал сообщение от zvxfr. На этот раз его тон показался мне раздраженным:
Почему ты не написал о порке?
Времени на сон больше не оставалось. Я взглянул в окно на крыши Мальмё и пошел в «Кои» на встречу с инспектором криминальной полиции Эвой Монссон.
Я не успел распланировать предстоящее интервью, просто журналистский опыт подсказывал: надо побыстрее опросить как можно большее количество людей. Это приносило плоды сразу или через несколько лет, а бывало, что ничего не давало вовсе. Но никогда не вредило.
Я узнал ее издали по серому пальто. Правда, вместо джинсов Эва Монссон надела юбку до колен с полосками, какие были на брюках Кейт Ричардс в семидесятые годы, а вместо кроссовок – стильные ковбойские бутсы с загнутыми носками.
– «Техас»? – Я кивнул на ее ботинки.
– «Блокет», – ответила Эва, окончательно убедив меня в том, что в «Блокете» можно купить все.
Она заказала большую порцию суши и ела палочками, иногда помогая себе пальцами. Это меня умилило. Один раз я уже угощал женщину суши, но она попросила принести ей нож и вилку, чем очень меня разочаровала.
– Что это будет? – спросила Эва Монссон. – «Информация не для протокола»?
– Пока не знаю, – ответил я. – Одно могу пообещать: я не стану публиковать ничего без вашего ведома.
– Мне нет дела до прессы.
– Тем не менее это напрямую касается вас.
– Разумеется.
– Так вот, – начал я, – не думаю, что это сделал он.
– Санделль? – переспросила Эва.
– Во-первых, – кивнул я, – это совсем не в его стиле. А во-вторых, он был настолько пьян, что не понимал, где находится. Из ресторана его увели почти в бессознательном состоянии, – продолжал я. – А на то, чтобы провести женщину к себе в номер, убить ее и положить в постель, все-таки нужны силы.
– И что же, по-вашему, случилось? – Она пристально взглянула мне в глаза.
– Не знаю, но я разговаривал с Кристером Юнсоном…
– Организатором гастролей? – нетерпеливо перебила Эва.
– … я говорил с ним, и он сказал, что Томми Санделль в принципе не способен на секс.
– Мы тоже беседовали с Юнсоном, но нам он ничего такого не сообщал, – заметила она удивленно.
– Тогда я вам сообщаю! – воскликнул я. – Вот видите, и от меня бывает польза.
– Вам нравится музыка Санделля? – поинтересовалась она.
– Нет, но в этом я ему никогда не признаюсь.
– А той, что была с вами в «Бастарде» в пятницу?
Я уже заметил ее манеру болтать о чем угодно, а потом огорошить собеседника неожиданным вопросом. Я ведь даже не говорил Эве, с мужчиной или женщиной был в «Бастарде».
– Вы встретились с ней, чтобы сходить на выступление Санделля в «КВ»?
– Нет.
– Я слышала, она хорошо выглядела. Будто собралась на концерт.
Тут я почувствовал, что наступил момент, который я больше всего не люблю в криминальных фильмах: когда герой внезапно пугается, ощетинивается, как кошка перед собакой, и говорит: «А в чем, собственно, дело? Вы меня подозреваете?»
Впрочем, я оставался спокойным, когда, презирая самого себя, все же произнес:
– Не понимаю, почему вас это так интересует. Вы меня в чем-то подозреваете?
– Но вы были там, – рассудила Эва. – Были в той комнате.
– Да, но до этого я заходил в травмпункт, и, полагаю, ам подтвердят.
Зачем я ей все это рассказывал? Разве мне требовалось алиби?
– Может, подтвердят, а может, и нет… – Эва загадочно улыбнулась.
Она была великолепна.
– Мы виделись на конференции в Стокгольме и решили встретиться в Мальмё, как только я там окажусь, – объяснил я.
– То есть вы приехали специально, чтобы с ней встретиться?
– Нет… отчасти… Послушайте, – разозлился я, – я свободный человек. Я люблю водить машину и могу, если захочу, исколесить полстраны, вам понятно?
Но Эву, похоже, нисколько не смутил мой выпад.
– Позвольте теперь мне угостить вас кофе, – сказала она, выдержав паузу. – Здесь есть одно местечко в другом конце квартала, на Энгельбректсгатан.
Заведение называлось «Нуар», и вскоре мы уже сидели за высоким столом в зале с одним-единственным окном.
– Так что там с Санделлем? – поинтересовался я.
– Двенадцать баллов, если измерять похмелье по шкале Рихтера, – ответила Эва. – На одну ночь мы положили его в больницу, но там его оставлять было нельзя, даже если он выглядел так, будто весь день слизывал мочу с листьев крапивы.
– И где он сейчас?
– Собственно, должен сидеть под арестом в этом городе, но, поскольку мест в Мальмё давно нет, отправлен в другой.
– И куда же?
– В Истад.
Мы попрощались, Эва сделала пару шагов к двери и вдруг обернулась:
– Вы вообще играете на гитаре?
– Нет, с какой стати? – растерялся я. – А почему вы спрашиваете?
– Мне пришло в голову, что именно это сблизило вас с Санделлем.
– Но мы почти не знаем друг друга, – возразил я.
– Странно… – На мгновение она задумалась. – Я просматривала материалы пятничных допросов, кое-кто утверждает, что вы имели при себе гитарный футляр.
– Мало ли что болтают люди, – натянуто улыбнулся я.
– Это неправда?
– Что именно? – серьезно спросил я, больше для того, чтобы выиграть время.
– Что вы таскали за собой эту штуку.
– Футляр?
– Да.
– Почему же… – замялся я.
– И при этом вы не играете на гитаре?
– Разве человеку запрещено иметь гитару, если он не играет на ней? – разозлился я. – Я люблю гитары. Чего вы от меня добиваетесь, в конце концов?
– Правды, – ответила она. – И ничего, кроме правды. Как говорят в американских судах, во всяком случае в фильмах.
И я снова принялся убеждать себя в том, что человек не подвержен панике до тех пор, пока ее игнорирует. И впервые засомневался в этом.
К себе в номер я вернулся совершенно потерянным. Включил ноутбук, заглянул в почту и увидел, что новых писем не поступало. Однако и то, что так расстроило меня утром, было на месте.
Почему ты не написал о порке?
Мне нечего было на это ответить.
Глава 7
Копенгаген, декабрь
Прошло больше месяца после убийства, за это время я еще не раз съездил из Стокгольма в Мальмё и обратно. Расследование продвинулось не слишком далеко. Убитую звали Юстина Каспршик, и она была уроженкой Польши – вот все, что удалось выяснить. Теперь я спрашивал себя: так ли трудно поляку произнести «Харри Свенссон», как мне «Юстина Каспршик»?
На установление личности жертвы ушло необыкновенно много времени.
Ее никто не хватился.
У нее ничего при себе не было: ни сумочки с водительскими правами или идентификационной картой, ни мобильного телефона, ни украшений.
Читать бесплатно другие книги:
