Вне правил Гришэм Джон

1

После важного процесса, особенно такого, который освещается на первых полосах газет и получает много эфирного времени, я часто исчезаю. Но вовсе не потому, что не люблю внимания. Я адвокат, и стремление быть на виду у меня в генах. Но на суде по делу Ренфроу я унизил департамент полиции и не на шутку разозлил кое-кого из полицейских, в том числе и тех, кто привык к безнаказанности. Как говорится, «обстановка накалялась», и настало время сделать перерыв. Я загружаю в фургон кое-какую одежду, клюшки для гольфа, несколько книг в мягкой обложке, пол-ящика коллекционного бурбона и с легким сердцем покидаю Город на следующий день после вынесения вердикта. Погода сырая и ветреная, для игры в гольф слишком холодно, поэтому я двигаюсь на юг, подобно бесчисленному множеству других «перелетных птиц», стремящихся в теплые края. За время своих импровизированных путешествий я узнал, что почти в каждом маленьком городке с населением больше десяти тысяч имеется свое общественное поле для гольфа. Как правило, по выходным там не протолкнуться, но в будни посетителей мало. Двигаясь на юг, я останавливаюсь в каждом городе на день и прохожу, иногда по два раза, нужное число лунок, играя в одиночку, без кедди и подсчета очков. Я плачу наличными в недорогих мотелях, ем мало и провожу вечера, потягивая бурбон и читая последний роман Джеймса Ли Берка или Майкла Коннелли. Будь у меня куча денег, я бы запросто мог провести так остаток своей жизни.

Но у меня их нет, и я в конце концов возвращаюсь в Город, где тут же становлюсь жертвой своей популярности.

2

Примерно год назад молодую девушку по имени Джилиана Кемп похитили при выходе из больницы, где она навещала подругу. Ее автомобиль нашли на третьем этаже гаража рядом с больницей. Камеры видеонаблюдения зафиксировали, как она шла к своей машине, но потеряли ее, когда она оказалась в слепой зоне. Записи всех четырнадцати камер проанализировали. Были выявлены номерные знаки машин, приезжавших на стоянку и покидавших ее в течение суток, и только одна вызвала подозрения. Через час после того, как Джилиана шла к своей машине, со стоянки выехал синий «форд»-внедорожник. За рулем сидел белый мужчина в белой бейсболке и темных очках. Номерные знаки были украдены в Айове. Тем вечером служители парковки не заметили ничего подозрительного, и парень, забиравший у белого мужчины парковочный талон, его не запомнил. В течение часа перед тем внедорожником со стоянки выехали сорок машин.

Детективы обшарили каждый дюйм гаража и ничего не нашли. Похититель не потребовал выкуп. Поиски по горячим следам ни к чему не привели. На предложенное вознаграждение в сто тысяч долларов никто не отреагировал. Две недели спустя синий внедорожник обнаружили в парке штата в сотне миль от места похищения. Месяцем раньше его угнали в Техасе. Номерные знаки были зарегистрированы в Пенсильвании и, само собой, тоже оказались крадеными.

Похититель производил впечатление стреляного воробья. Внедорожник был вытерт начисто: ни отпечатков, ни волосков, ни крови, ничего. А география передвижений и продуманность действий злоумышленника пугала сыщиков. Они охотились за необычным преступником.

Розыску уделили особое внимание, поскольку отцом Джилианы Кемп являлся один из двух заместителей начальника полицейского департамента Города. Понятно, что на расследование бросили все силы полиции. К тому же, и это скрыли от общественности, Джилиана была на третьем месяце беременности. Об этом сразу после ее исчезновения рассказал парень, с которым она жила. Факт не стали афишировать, и полицейские сбились с ног, пытаясь найти хоть какие-то зацепки.

С тех пор о Джилиане ничего не было слышно. Ее тело не нашли. Скорее всего, ее убили, но когда? Самый жуткий вариант представлялся самым вероятным: ее держали в заточении до родов, а после них лишили жизни.

Денежное вознаграждение за информацию о девушке продолжало увеличиваться, и через девять месяцев после ее исчезновения у полиции появилась первая зацепка. По наводке полицейские вышли на ломбард, расположенный неподалеку от моего дома, и нашли там золотое ожерелье с небольшой золотой греческой монеткой, заложенное за двести долларов. Бойфренд Джилианы опознал украшение — он подарил ей его на предыдущее Рождество. Уцепившись за эту улику мертвой хваткой, сыщики отследили всех ее владельцев и вышли на другой ломбард, на еще одну закладную и в конце концов на подозреваемого по имени Арч Свэнгер.

В свой тридцать один год Свэнгер был типичным бродягой без легального источника средств к существованию, зато уже привлекался к ответственности за мелкое воровство и торговлю наркотой. Они с матерью — пьяницей, жившей на пособие по инвалидности, — обитали в ветхом трейлере, стоявшем среди таких же развалюх. После месяца интенсивной слежки за Свэнгером его наконец доставили для допроса. Он отвечал уклончиво и немногословно и после двух часов переливания из пустого в порожнее замолчал и потребовал адвоката. При отсутствии твердых доказательств полиции пришлось его отпустить, но она продолжала следить за каждым его шагом. При этом ему несколько раз удавалось ускользнуть от наблюдения, но он всегда возвращался домой.

На прошлой неделе его снова задержали для допроса. Он потребовал адвоката.

— Ладно, и кто твой адвокат? — спросил следователь.

— Парень по фамилии Радд. Себастиан Радд.

3

Чего мне точно не хотелось, так это новых неприятностей с полицией. Но, как нередко говорят в нашей среде, нам не всегда дано выбирать клиентов. И каждый обвиняемый, независимо от мерзости совершенного им преступления, имеет право на адвоката. Большинство обычных граждан этого не понимают, и их это не волнует. Мне тоже все равно. Такова моя работа. Честно говоря, узнав, что Свэнгер назвал мое имя, я даже порадовался возможности поучаствовать в новом громком деле.

Однако об этом деле я буду вспоминать с содроганием всю оставшуюся жизнь. И проклинать тот день, когда так торопился в департамент полиции на первую встречу с Арчем Свэнгером.

По количеству утечек наш полицейский департамент даст фору самому ржавому водопроводу, и к моему приезду о происходящем было известно буквально всем. Перед зданием меня уже поджидал репортер с оператором, который хотел узнать, представляю ли я интересы Арча Свэнгера. Я бросил невежливое «без комментариев» и продолжил путь. Однако с этого момента никто в Городе уже не сомневался, что я его адвокат. Это же напрашивается само собой, верно? Чудовищный убийца и беспринципный адвокат, который готов защищать кого угодно.

Я был в департаменте много раз, и тут всегда кипит жизнь. Везде полно патрульных полицейских в форме, которые не упускают возможности задеть побольнее тех, кто занимается бумажной работой. Детективы в дешевых костюмах расхаживают по коридорам с хмурым видом, будто злясь на весь мир. Испуганные родственники сидят на скамейках в ожидании плохих новостей. И в любой момент можно увидеть адвоката, пытающегося о чем-то договориться с полицейским, отведя его в сторону, или торопящегося к клиенту, пока тот не наболтал лишнего.

Но сегодня в воздухе висит особое напряжение. При входе в здание я ловлю на себе больше взглядов, чем обычно. А чему тут удивляться? Убийца пойман и находится здесь, в здании. А вот идет адвокат, чтобы его вытащить. Обоих надо вздернуть на дыбе.

К тому же нельзя забывать об унижении, которому подверглась полиция на процессе Ренфроу. Он закончился всего три недели назад, а у копов долгая память. Среди них есть и такие, кто с удовольствием бы взял дубинку и сломал мне пару-другую костей, и это в лучшем случае.

Меня проводят через лабиринт коридоров и помещений в комнату для допросов. В конце прохода стоят два оперативника убойного отдела и смотрят в прозрачное с одной стороны зеркало. Один из них Лэнди Риардон — это он звонил мне, желая сообщить, что из всех адвокатов Города выбор пал на меня. Риардон — лучший детектив отдела по расследованию убийств во всем департаменте. Его выход на пенсию не за горами, и годы берут свое. Ему около шестидесяти, но выглядит он на все семьдесят, и видно, его густая седая шевелюра редко встречается с расческой. Он до сих пор курит, и глубокие морщины являются лишним тому подтверждением.

Он видит меня и кивком приглашает подойти. Другой детектив уходит.

Я ценю в Риардоне честность и принципиальность — он не направит дело в суд, если не сможет доказать вину обвиняемого. Он сделает все, чтобы найти улики, но если их нет, значит, их нет. За тридцать лет он ни разу не обвинил в убийстве невиновного. Но если Лэнди считает кого-то убийцей, то судья с присяжными придут к такому же выводу и упрячут его за решетку, не исключено, что до конца жизни.

Он вел дело Джилианы Кемп с самого начала. Четыре месяца назад у него был сердечный приступ, и врач рекомендовал ему уйти в отставку. Он нашел другого врача. Я подхожу, встаю рядом, и мы оба смотрим в одностороннее зеркало. Мы не здороваемся. Он считает всех адвокатов подонками и ни за что в жизни не опустится до того, чтобы пожать мне руку.

Свэнгер в допросной один: сидит, явно скучая, откинувшись на спину и водрузив ноги на стол.

— Что он сообщил? — спрашиваю я.

— Только свои анкетные данные и сразу попросил позвать тебя. Сказал, что читал о тебе в газетах.

— Так он умеет читать?

— Коэффициент интеллекта у него сто тридцать. Это с виду он придурок.

Что есть, то есть. Пухлое лицо с двойным подбородком; крупные коричневые веснушки от самой шеи; голова практически выбрита — на ней лишь очень короткий ежик, какой был в моде лет шестьдесят назад, еще до эпохи «Битлз». Чтобы привлечь к себе внимание, либо просто для смеха, он носит очки в неестественно большой круглой оправе со стеклами цвета морской волны.

— А что с очками?

— Куплены в аптеке, дешевые и без диоптрий. Ему не нужны очки, но он считает себя мастером по изменению внешности. Вообще-то не без оснований. В последний месяц он несколько раз он уходил от слежки, но всегда возвращался домой.

— А что на него есть?

Лэнди тяжело и устало вздыхает.

— Немного, — признается он, и я отдаю должное его честности.

Он отличный коп и не станет со мной откровенничать, но я ему верю.

— Достаточно, чтобы предъявить обвинение?

— Увы. Даже для ареста и то мало. Начальник хочет подержать его неделю-другую. Попрессовать, а там, глядишь, он и расколется. Но это все так, в расчете на авось. Черта с два! Наверное, придется его снова отпускать. Если честно, Радд, предъявить ему нам особо нечего.

— Но подозрений хватает?

Лэнди хмыкает и смеется:

— С этим у нас все в порядке. Для подозрений достаточно просто на него взглянуть. Я бы сразу дал ему десятку в одиночке за одно только первое впечатление.

— Может, пятерку, — по привычке не соглашаюсь я.

— Поговори с ним, если хочешь, а дело я тебе покажу завтра.

— Ладно, поговорю, но я никогда раньше не видел этого парня и не уверен, что стану его адвокатом. Гонорары еще никто не отменял, а он не выглядит особенно состоятельным. Если денег у него нет, то пусть им занимается департамент полиции, а я умываю руки.

— Твое дело.

4

Свэнгер убирает ноги со стола, поднимается, и мы знакомимся. У него твердое рукопожатие, он смотрит в глаза, разговаривает спокойно и без малейшей тревоги. Стараясь сохранить хладнокровие, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не попросить его снять очки. Если ему они нравятся, то меня просто бесят.

— Видел вас по телевизору, — говорит он. — Дело бойца, убившего рефери. Что с ним стало?

— Дело еще на рассмотрении и ждет суда. А вы сами ходите на бои без правил?

— Нет. Я смотрю их по телевизору вместе с матушкой. Но несколько лет назад подумывал о том, чтобы в них поучаствовать.

Я с трудом сдержал смех. Даже сбросив тридцать фунтов и тренируясь по восемь часов в день, он не смог бы протянуть в клетке и десяти секунд. Он бы потерял сознание еще в раздевалке. Я сажусь за стол и спрашиваю:

— Так о чем вы хотели поговорить?

— О деле той девушки, вы наверняка в курсе. Тут считают, что я в нем как-то замешан, и не дают мне проходу. Уже несколько месяцев ходят за мной по пятам, стараясь не попадаться на глаза, словно я не вижу. Второй раз притаскивают меня сюда, прям как в кино. Вы смотрите «Закон и порядок»? Эти ребята явно насмотрелись, но актеры из них никакие, улавливаете мою мысль? Тот старый седой коп — Риардон, кажется, — ему отведена роль хорошего полицейского, который хочет докопаться до истины и пытается мне помочь. А тощий, Баркли, приходит и сразу начинает орать. И они меняются. Хороший полицейский, плохой полицейский, как будто я не в курсе, что происходит. Но это не первое мое родео, приятель.

— Но первое обвинение в убийстве, верно?

— Минутку, обвинения мне еще никто не предъявлял.

— Ладно, допустим, что предъявят. И вы хотите, чтобы я взялся вас защищать?

— А иначе зачем мне нужно было вас вызывать, мистер Радд? Я не уверен, что сейчас мне нужен адвокат, но вижу, что дело к этому идет.

— Понятно. Вы работаете?

— Урывками. За сколько вы беретесь защищать в деле об убийстве?

— Зависит от того, сколько клиент может заплатить. В таком случае, как ваш, мне надо десять тысяч долларов сразу, и это только за ведение дела до предъявления официального обвинения. Участие в суде потребует совсем других денег. Если мы не договоримся, то вам придется поискать адвоката в другом месте.

— В другом месте — это где?

— В конторе государственных защитников. Там занимаются почти всеми убийствами.

— Понятно. Но только вы, мистер Радд, не приняли во внимание резонансность дела. Такие громкие процессы бывают нечасто. Красивая девушка, влиятельная семья, да еще и ребенок. Если она родила ребенка, то что с ним стало? Пресса будет сходить с ума. Так что надо учитывать: этот процесс наверняка окажется на первых полосах газет, причем уже сегодня. Я видел вас по телевизору. Я знаю, как вам нравится лаять, рычать и делать стойку перед камерами. Для моего защитника это дело станет настоящей золотой жилой. Разве не так, мистер Радд?

Он абсолютно прав, но признать это я не могу и отвечаю:

— Я не работаю бесплатно, мистер Свэнгер, даже если дело резонансное. От нехватки клиентов я не страдаю.

— Понятно, что у вас их много. Вы такой известный адвокат. Я и хотел обратиться к человеку серьезному, чтобы спасти свою шкуру. На кону моя жизнь, приятель, и с этим не шутят. Деньги я так или иначе раздобуду. Вопрос в том, возьметесь ли вы за мое дело.

Обычно к этому моменту первой встречи обвиняемый уже успевает опровергнуть обвинения. Я мысленно отмечаю, что Свэнгер этого не сделал, как и вообще не затронул вопрос о своей виновности или невиновности. На самом деле впечатление такое, что ему хочется стать обвиненным, центральной фигурой в громком судебном процессе.

— Да, — говорю я, — я согласен вас защищать, если мы договоримся о гонораре и вам действительно будет предъявлено обвинение. Не исключаю, что последнее весьма вероятно. А пока не говорите копам ни единого слова. Это понятно?

— Понятно, приятель. А вы можете сделать так, чтобы они сбавили обороты и перестали на меня давить?

— Постараюсь.

Мы снова жмем друг другу руки, и я выхожу из комнаты. Детектив Риардон на прежнем месте. Он наблюдал за нашей встречей, а может, даже и слушал разговор, хотя это незаконно. Рядом с ним Рой Кемп, отец пропавшей девушки. Он смотрит на меня с нескрываемой ненавистью, словно несколько минут, проведенные с их первым и довольно сомнительным подозреваемым, являются прямым доказательством моей причастности к исчезновению его дочери.

Мне искренне жаль этого человека и его семью, но он сейчас мечтает всадить мне пулю в затылок.

У входа в здание уже прибавилось репортеров. Увидев меня, они бросаются навстречу, но на все идиотские вопросы я отвечаю стандартным «без комментариев». Один из них громко кричит:

— Мистер Радд, ваш клиент похищал Джилиану Кемп?

Мне хочется подойти к этому клоуну и поинтересоваться, способен ли он придумать вопрос еще глупее, но вместо этого пробираюсь сквозь группу журналистов к фургону и усаживаюсь рядом с Напарником.

5

В шесть часов ведущие новостей сообщают, что в деле Кемп появился подозреваемый. По телевизору идут репортажи, в которых показывают, как Арча Свэнгера осаждают репортеры, когда он выходит из здания департамента полиции вскоре после моего отъезда. Согласно информации, понятное дело от неназванных, но, несомненно, находящихся внутри здания источников, он был допрошен полицией и вскоре будет арестован и обвинен в похищении и убийстве. Адвокатом он нанял Себастиана Радда, что только подтверждает его виновность! Показывают меня, недовольно косящегося на камеры.

Наконец Город может вздохнуть с облегчением. Полиция схватила убийцу. Чтобы ослабить давление, запустить процесс обработки общественного мнения и создания презумпции виновности, полицейские, как обычно, подключают прессу. Пара утечек тут и там, и сразу появляются камеры, показывающие человека, которого все заждались. Журналисты послушно отрабатывают свой хлеб, и Арча Свэнгера уже можно считать осужденным.

Зачем вообще нужен суд? Если копы не могут добиться осуждения, представив улики, они используют прессу, чтобы добиться осуждения, просто выразив подозрение.

6

Я много времени провожу в месте, которое официально и одновременно любовно именуется Старым судом. Это величественное здание, возведенное на рубеже веков, с большими готическими колоннами и высокими потолками, широкими мраморными коридорами, украшенными бюстами и портретами почивших в бозе судей, извилистыми лестницами и четырьмя этажами кабинетов и залов судебных заседаний. Обычно тут полно народа — юристов, ведущих дела; участников процесса, ищущих нужный зал; родственников обвиняемых по уголовным делам, боязливо блуждающих по коридорам; потенциальных присяжных заседателей с повестками в руках; копов, ожидающих своей очереди дать показания. В нашем Городе трудятся пять тысяч юристов, и порой кажется, что все они снуют по Старому суду.

Однажды утром после очередного слушания ко мне подошел человек, чье лицо мне показалось смутно знакомым, и, зашагав рядом, спросил:

— Эй, Радд, найдется минутка?

Мне не понравился ни его вид, ни тон, ни обращение. Почему бы для начала не сказать «мистер Радд»? Я продолжаю свой путь, но он не отстает.

— Мы знакомы? — спрашиваю я.

— Это не важно. Надо кое-что обсудить.

Не останавливаясь, бросаю на него взгляд. Плохой костюм, темно-бордовая рубашка, жуткий галстук, на лице несколько небольших шрамов, какие обычно оставляют кулаки и пивные бутылки.

— Надо же! — говорю я с вызовом.

— Надо поговорить о Линке.

Разум мне подсказывает, что лучше не останавливаться, но ноги просто не слушаются. К горлу подступает тошнота, а сердце бешено колотится. Я смотрю на бандита и говорю:

— Вот как? И где же Линк сегодня?

С момента его побега из камеры смертников прошло два месяца, и с тех пор мы не общались. Хотя я и не ждал от него вестей, но почему-то не сильно удивлен. Испуган — возможно, но точно не шокирован. Мы отходим в сторону, чтобы нам никто не мешал. Бандит сообщает, что его зовут Фэнго, и вероятность, что именно это имя указано в его свидетельстве о рождении, вряд ли превышает десять процентов.

Мы разговариваем в углу коридора тихими голосами, едва шевеля губами, и я стою спиной к стене, чтобы держать его ноги в поле зрения.

— У Линка сейчас непростые времена, — говорит Фэнго. — С деньгами туго, то есть туго всерьез, потому что копы следят за всеми, кто может быть связан с бизнесом. Следят за сыном, за нашими людьми, за мной, за всеми. Если я куплю сегодня билет на самолет до Майами, то копам сразу станет об этом известно. Как в удавке, понимаешь?

Хотя мне и не очень понятно, я киваю.

— Как бы то ни было, — продолжает он, — Линк считает, что ты ему должен. Он заплатил тебе кучу денег, ничего не получил взамен, считай, ты его кинул, так что теперь Линк хочет получить возмещение.

Я притворно смеюсь, как будто он меня сильно рассмешил. Хотя это действительно смехотворно — клиент хочет вернуть свои деньги после завершения дела. Но Фэнго моего веселья не разделяет.

— Это смешно! — говорю я. — И сколько же он хочет вернуть?

— Все. Сто штук баксов. Наличными.

— Понятно. Значит, всю работу я проделал бесплатно, так, что ли, Фэнго?

— Линк говорит, что работу ты провалил. Толку ноль. Он тебя нанял, потому что ты ушлый парень и должен был снять его с крючка. Но он этого не дождался, ему впаяли по полной. Он считает, это твоя вина, так что верни деньги.

— Ему впаяли по полной, потому что он убил судью. Как ни странно, но, когда такое происходит, хоть и весьма редко, другие судьи воспринимают это очень болезненно. Я предупреждал об этом Линка перед тем, как он меня нанял. Я даже оформил все в письменном виде. Я говорил ему, что это дело очень трудно выиграть, поскольку у обвинения полно бесспорных доказательств его вины. Да, он заплатил мне наличными, но я все отразил в отчетности и около трети перечислил дяде Сэму в виде налогов, а остальное уже давно потратил. Так что Линку, увы, мне отдать нечего.

К нам приближается Напарник, и я ему киваю. Фэнго тоже видит его, узнает и говорит:

— У тебя всего один питбуль, Радд, а у Линка их много. У тебя тридцать дней, чтобы собрать деньги. Я еще вернусь.

Он поворачивается и, проходя мимо Напарника, намеренно задевает его плечом. Тот может запросто свернуть ему шею прямо сейчас, но я жестом приказываю ему сохранять спокойствие. Нет никакого смысла устраивать кулачные бои в Старом суде, хотя и тут они случаются.

Правда, их участниками в основном являются адвокаты, сводящие друг с другом счеты.

7

Вскоре после того, как Тадео прославился убийством рефери, мне стали поступать предложения от врачей, желавших поучаствовать в шоу в качестве экспертов со стороны защиты. Всего их оказалось четверо, все с медицинскими степенями, впечатляющими резюме и опытом выступлений в зале суда перед присяжными. Они прочитали о случившемся, посмотрели видео и, по сути, предлагали одно и то же заключение, а именно: когда Тадео напал на ринге на Шона Кинга, он с юридической точки зрения был невменяем. Он не отличал добро от зла и не отдавал отчета в своих действиях.

«Невменяемость» — это юридический, а не медицинский термин. Я встретился с каждым из четырех кандидатов, навел о них справки, поговорил с другими адвокатами, которые пользовались их услугами, и остановил выбор на докторе Теслмане, живущем в Сан-Франциско. За двадцать тысяч долларов плюс накладные расходы он готов был свидетельствовать в пользу Тадео и оказать нужное влияние на присяжных. Хотя встретиться с Тадео ему еще только предстоит, он уже убежден в правильности своего заключения.

Правда может быть дорогим удовольствием, особенно когда ее излагают эксперты. Наша система наводнена «экспертами», которые никак себя не проявили ни в преподавании, ни в исследовательской работе, ни в написании научных трудов. Вместо этого они, словно наемники, бороздят просторы страны и дают нужные показания за солидный гонорар. Возьмите любой вопрос, или набор фактов, или таинственную причину, или необъяснимый результат — не важно что, — и к вашим услугам целая толпа специалистов с ученой степенью, которые предлагают самые невероятные теории на любой вкус. Они себя рекламируют. Предлагают услуги. Отслеживают судебные процессы. Посещают конференции, на которые съезжаются адвокаты, чтобы выпить и обменяться опытом. Хвастаются тем, что сумели добиться вынесения «своих вердиктов».

Их провалы редко привлекают внимание. Иногда их дискредитируют на жестких перекрестных допросах в открытом судебном заседании, но они все равно остаются в бизнесе, поскольку часто добиваются желаемого результата. В уголовном процессе эксперту достаточно убедить только одного присяжного, чтобы жюри не смогло вынести единогласного решения и судебное дело было отправлено на пересмотр. А если и при пересмотре не будет единогласного мнения, обвинение, как правило, отказывается от дальнейшего судебного преследования.

Я встречаюсь с Тадео в тюремной комнате для посещений, нашем обычном месте, и обсуждаю возможную роль доктора Теслмана в его защите. Эксперт будет свидетельствовать, что у Тадео произошло помутнение рассудка, он не понимал, что делает, и не помнит, что тогда произошло. Тадео эта новая теория нравится. Да, если подумать, он действительно спятил. Я называю сумму гонорара эксперта, и он говорит, что денег у него нет. Я уже поднимал вопрос о своем гонораре, и тогда у него с деньгами было еще хуже. Понятно, я буду защищать Тадео Запату просто потому, что люблю его. Ну, и ради славы тоже.

В чистом виде теория О. Джея Симпсона[7] об адвокатском вознаграждении, воплощенная на практике: я ничего вам не плачу; само участие в процессе — ваш счастливый билет; вы потом напишете книгу и обогатитесь.

Я направляю в суд соответствующее уведомление, составленное конторой двух Гарри, о том, что защита будет настаивать на признании подсудимого невменяемым в момент его нападения на рефери. Главный прокурор, Макс Мансини, как обычно, выражает недовольство, поскольку налицо неопровержимые доказательства вины подсудимого Запаты и дело получило большой общественный резонанс. Макс полностью контролирует подготовку к суду. Он по-прежнему предлагает пятнадцать лет за тяжкое убийство второй степени. Я настаиваю на десяти, хотя и не уверен, что на этих условиях мой клиент согласится признать вину. Прошло уже несколько недель, и Тадео, получивший право на продолжительные бесплатные юридические консультации, положенные тюремным заключенным, еще больше укрепился во мнении, что я смогу его вытащить, потянув за нужные ниточки. Он рассчитывает на какую-нибудь юридическую хитрость, в существовании которой не сомневается никто из сокамерников.

Доктор Теслман приезжает в Город, и мы вместе обедаем. До выхода на пенсию он был практикующим психиатром, который никогда не испытывал желания преподавать или возиться с пациентами. Состояние невменяемости всегда вызывало у него особый интерес — преступление страсти, непреодолимый импульс, момент, когда ум так наполнен эмоциями и ненавистью, что приказывает телу действовать силой, а посему оно никогда не является намеренным. Он предпочитает говорить сам, полагая, что это убедит меня в его компетентности. Я слушаю его чушь и стараюсь представить, какое впечатление он произведет на присяжных. Он располагает к себе, уверен, умен и хороший собеседник. К тому же он из Калифорнии, а это две тысячи миль отсюда. Все судебные адвокаты знают, что чем большее расстояние преодолел эксперт, тем больше доверия он вызывает у жюри.

Я выписываю чек на половину гонорара. Вторую половину он получит на суде.

Он беседует с Тадео два часа и — надо же! — теперь совершенно уверен, что парень отключился, потерял рассудок и не помнит, как избивал рефери.

Так что теперь у нас есть линия защиты, пусть даже весьма шаткая. Я не питаю особых иллюзий, поскольку обвинение предъявит двух или трех своих экспертов, ничуть не менее убедительных, чем Теслман, и все они постараются сразить нас остротой своего ума. Когда я вызову Тадео для дачи показаний, он будет выглядеть достаточно прилично, может, даже сумеет выдавить слезу, но на перекрестном допросе Мансини сделает из него отбивную.

С видео не поспоришь. Я по-прежнему не сомневаюсь, что присяжные будут пересматривать запись снова и снова и сомнений у них не возникнет. Они с усмешкой воспримут разглагольствования Теслмана и посмеются над словами Тадео, после чего вынесут обвинительный приговор. В случае признания его виновным он получает от двадцати до тридцати лет. В день суда мне, возможно, удастся уговорить прокурора снизить срок до двенадцати-пятнадцати.

Но как мне убедить упрямого двадцатидвухлетнего парня признать себя виновным, чтобы ему дали пятнадцать лет? Напугать тем, что он может получить тридцать? Сомневаюсь. Великий Тадео Запата никогда ничего не боялся.

8

Сегодня Старчеру исполняется восемь лет. В издевательском постановлении суда, регламентирующем время, которое я могу проводить с сыном, черным по белому написано, что в дни его рождения мне положено два часа.

Его мать считает, что два часа — это слишком много. По ее мнению, одного часа хватит за глаза, а еще лучше, если мы не будем встречаться вовсе. Ее цель — вообще убрать меня из его жизни, но я этого не допущу. Может, отец из меня действительно никудышный, но я стараюсь. И вполне вероятно, наступит день, когда парнишка захочет проводить время со мной, устав от общества двух постоянно ругающихся матерей.

И вот я сижу в «Макдоналдсе» и жду наступления своих двух часов. Наконец подъезжает Джудит в адвокатском «ягуаре». Они со Старчером вылезают из автомобиля и заходят внутрь. Увидев меня, Джудит кривится и передает мне сына с недовольной миной:

— Я вернусь в пять часов.

— Но сейчас уже четверть пятого, — возражаю я, но она удаляется, не удостаивая меня ответом.

Старчер устраивается напротив.

— Как дела, приятель?

— Нормально, — бормочет он, явно опасаясь сказать лишнее. Я представить не могу, какими инструкциями она его накачала по дороге сюда. Ничего не ешь, ничего не пей. Не играй на площадке. Вымой руки. Не отвечай на вопросы, если «он» будет выспрашивать обо мне или Эйве или вообще о нашем доме. Не пытайся хорошо провести время.

Обычно при встречах со мной Старчеру требуется несколько минут, чтобы перестать нервничать и успокоиться.

— С днем рождения, — говорю я.

— Спасибо.

— Мама сказала, что в субботу у тебя будет большой праздник. Много друзей, пирожные и все такое. Тебе должно понравиться.

— Наверное.

Меня, конечно, туда не пригласили. Это его дом, место, где он проводит половину жизни с Джудит и Эйвой. Я там никогда не был.

— Есть хочешь?

Он осматривается по сторонам. Это же «Макдоналдс», настоящий рай для ребенка, где все специально продумано так, чтобы людям захотелось отведать блюда, которые куда аппетитнее выглядят на развешанных повсюду рекламных плакатах, чем на тарелках. Его взгляд останавливается на изображении нового микса с мороженым. Выглядит довольно привлекательно.

— Я, наверное, возьму попробовать. А ты?

— Мама говорит, что здесь мне ничего есть нельзя. Тут для меня все вредно.

Но сейчас мое время, а не Джудит. Я улыбаюсь и наклоняюсь к нему, будто мы заговорщики:

— Но мамы же здесь нет, верно? Я ей ничего не скажу, и ты ничего не скажешь. Это будет наша мужская тайна, договорились?

Он с довольным видом улыбается и кивает:

— Договорились.

Я вытаскиваю из-под стола коробку в яркой упаковке и ставлю на стол.

— Это тебе, приятель. С днем рождения. Давай, открывай.

Он хватает коробку, а я иду к стойке. Когда я возвращаюсь с запотевшими бокалами с плавающим наверху мороженым, Старчер разглядывает разложенную на столе доску с нардами. В детстве дедушка научил меня играть сначала в шашки, потом в нарды, а затем и в шахматы. Мне очень нравились самые разные настольные игры, и я всегда получал их в подарок на день рождения и Рождество. К десяти годам у меня собралась настоящая коллекция. Она хранилась в моей комнате, и я ее тщательно оберегал. Во все настольные игры я выигрывал практически всегда, но моей любимой были нарды, и я постоянно приставал к деду, матери, друзьям, вообще ко всем с просьбой сыграть со мной. В двенадцать лет я занял третье место на городском детском турнире. В восемнадцать выступал во взрослых турнирах. В колледже я играл на деньги, пока другим студентам не надоело испытывать судьбу.

Я надеюсь, что сын унаследовал от меня эту черту. С годами становится все заметнее, что он почти наверняка будет похож на меня, у него будет моя походка, и он будет говорить как я. Он очень смышленый, хотя, справедливости ради, должен признать, что в этом немалая заслуга его матери. Джудит с Эйвой не позволяют ему играть в видеоигры. И после суда над Ренфроу я им очень за это благодарен.

— Что это? — спрашивает он, забирая бокал с напитком и не сводя глаз с доски.

— Это настольная игра. Она называется нарды и была придумана много веков назад. Я научу тебя в нее играть.

— Она, наверное, трудная, — говорит он, набирая в ложку мороженое.

— Вовсе нет. Я начал в нее играть, когда мне было восемь лет. Тебе понравится.

— Ладно, — соглашается он, готовый сразиться. Я расставляю фишки и объясняю правила.

9

Напарник оставляет фургон на забитой машинами стоянке и заходит в торговый центр. Там он направится в двухэтажный ресторан, расположенный в одном из крыльев комплекса, и найдет место у окна в маленьком баре на верхнем этаже. Оттуда он будет наблюдать за фургоном и заметит, если за ним следит кто-то еще.

В четыре часа Арч Свэнгер стучит в дверь фургона. Я открываю. Добро пожаловать в мой офис. Он садится в удобное кресло с откидной спинкой и осматривается. Улыбается при виде кожи, телевизора, стереосистемы, дивана и холодильника.

— Круто! — одобрительно замечает он. — Это ваш офис?

— Он самый.

— Я думал, у такой важной шишки наверняка шикарный офис в одном из этих высоких зданий.

— Так и было, пока в него не кинули бутылку с зажигательной смесью. Теперь я предпочитаю быть движущейся мишенью.

Он смотрит на меня, будто пытаясь понять, не шутка ли это. Дурацкие синие очки он сменил на скромные черные, отчего выглядит даже интеллигентно. На голове черная фетровая кепка, причем приличного качества. Его новый внешний облик производит благоприятное впечатление, что только подтверждает эффективность маскировки. С расстояния в десять футов узнать в нем прежнего человека практически невозможно.