Затерянный город Z Гранн Дэвид

Мир сошел с ума

Итак, Фосетт точнее определил место поисков. Он был убежден, что располагает достоверными доказательствами в виде разбросанных по всей Амазонии археологических остатков, в том числе насыпных мостов и керамики. Он считал даже, что древний город, описанный «солдатом удачи», – не единственный, учитывая обширность территорий, расположенных близ восточного бразильского штата Баия. Однако позже Фосетт, сверившись с архивами и опросив туземцев, вычислил, что некий огромный город, где, возможно, даже остались какие-то жители, располагается в бразильском Мату-Гросу, в джунглях, окружающих реку Шингу. В соответствии со своей скрытной натурой он дал этому городу зашифрованное, зачаровывающее название, которое так и не объяснил ни в одном из своих текстов и интервью. Он именовал его просто Z.

В сентябре 1914 года, после годового путешествия-рекогносцировки вместе с Мэнли и Костином, Фосетт готов был отправиться в экспедицию на поиски забытого города. Но когда он вышел из джунглей, его ждало неожиданное известие: больше двух месяцев назад убит австрийский эрцгерцог Франц-Фердинанд (столь странным образом послуживший катализатором первой встречи Фосетта и Нины на Цейлоне). Началась Первая мировая война.

Фосетт и два его британских компаньона тотчас же отплыли в Англию. «Разумеется, такие опытные люди, как вы, очень нужны: ощущается огромная нехватка подготовленных офицеров, – писал Келти Фосетту в декабре. – На фронте, как видите, у нас чудовищные потери: думаю, среди офицеров таких еще никогда прежде не бывало». Хотя Фосетту было уже сорок семь и он «бежал» от европейской жизни, он ощущал, что его долг – записаться добровольцем. Он сообщил Келти, что «стоит на пороге важных открытий» в Амазонии, однако чувствует долг – «патриотическое желание всех физически полноценных мужчин сокрушить тевтонов».

Большинство жителей Европы были охвачены таким же порывом. Конан Дойл, писавший пропагандистские воззвания, где война изображалась чем-то вроде рыцарского турнира, восклицал: «О, не страшитесь, ибо наш меч не сломается и никогда не выпадет из рук наших».

Ненадолго заехав к семье, Фосетт отправился на Западный фронт, где, как он писал Келти, ему предстоит вскоре оказаться «в самой гуще этой заварухи».

Майор Королевской полевой артиллерии, Фосетт был назначен командиром батареи, где служило более ста человек. Сесил Эрик Льюис Лайн, двадцатидвухлетний младший лейтенант, вспоминал, как исследователь Амазонки прибыл на позиции в темно-зеленой форме, с револьвером. Он был, как писал Лайн в дневнике, «одной из самых колоритных личностей, с какими я встречался в жизни», человеком «фантастического телосложения и великолепных технических способностей».

Как всегда, Фосетт вызвал в окружающих поляризующий эффект, и его люди раскололись на два лагеря: костинов и мюрреев. Костины тяготели к нему, восхищаясь его отвагой и напористостью, тогда как мюрреи презирали его раздражительность и нетерпимость. Один офицер из числа мюрреев замечал, что Фосетт «был, пожалуй, самым мерзким человеком из всех, каких я встречал на своем веку, и его неприязнь ко мне была настолько велика, что уступала лишь моей неприязни к нему». А вот Лайн был из лагеря костинов. «Мы с Фосеттом, невзирая на большую разницу в возрасте, очень сдружились», – отмечал он.

Вместе со своими солдатами Фосетт и Лайн рыли траншеи – иногда всего в нескольких сотнях ярдов от немецких позиций – в районе Плогстеерта, деревушки на западе Бельгии, близ французской границы. Однажды Фосетт заметил в деревне какую-то подозрительную фигуру в длинной шубе, во французской стальной каске на три размера меньше, чем нужно, и в пастушьем балахоне – «чудноватый наряд», по выражению Фосетта. Майор услышал, как человек гортанным голосом замечает, что этот участок будет идеален в качестве наблюдательного пункта. Фосетт поразился: по его мнению, это было «чертовски неподходящее место». Ходили слухи, что немецкие лазутчики, переодетые бельгийскими мирными жителями, проникают на британскую передовую, поэтому Фосетт, который не понаслышке знал, что такое быть тайным агентом, побежал в штаб с донесением: «В нашем секторе – шпион!»

Но еще до того, как туда была направлена группа задержания, выяснилось, что этот человек был не кто иной, как Уинстон Черчилль, добровольно вызвавшийся командовать батальоном на Западном фронте: его вынудили оставить должность первого лорда Адмиралтейства после провала операции в Галлиполи. Посетив траншеи, расположенные к югу от позиций Фосетта, Черчилль написал: «Повсюду мусор и грязь, беспорядочно разбросанные могилы вырыты прямо в оборонительных укреплениях, ноги и одежда увязают в земле, везде вода и нечистая жижа, и над всем этим в сиянии луны скользят чудовищные полчища исполинских летучих мышей, и прибавьте к этому неумолчный аккомпанемент винтовок и пулеметов да еще смертоносное жужжание и свист проносящихся над головой пуль».

Фосетт, привычный к нечеловеческим условиям жизни, отлично удерживал свои позиции, и в январе 1916 года ему присвоили звание подполковника и назначили командовать бригадой, где было более семисот бойцов. Нина постоянно уведомляла Королевское географическое общество о его деятельности. В письме от 2 марта 1916 года она сообщала: «Он прекрасно держится, несмотря на то что три месяца постоянно находится под пушечным огнем». Несколько недель спустя она извещала общество, что он командует девятью батареями, а это гораздо больше, чем обычно входило в состав бригады. «Так что вы сами можете себе представить, как тяжело он работает, – сообщала она, добавляя: – Конечно, я рада, что ему представилась возможность применить свой талант организатора и вождя, потому что все это помогает сражаться за победу». Нина была не единственным человеком, громко восхищавшимся его способностями. О Фосетте постоянно упоминали в донесениях как о несущем «отважную» и «превосходную» службу под огнем.

Даже в окопах Фосетт пытался оставаться в курсе амазонских событий. Он узнавал об экспедициях, которые возглавляли антропологи и путешественники из Америки, пока еще не включившейся в войну, и эти отчеты лишь усиливали его опасение, что кто-нибудь откроет Z раньше, чем он. В письме к своему давнему ментору Ривзу он признавался: «Если бы вы только знали, как дорого обходятся эти экспедиции, если говорить о физическом напряжении, то вы, я убежден, поняли бы, как много для меня значит та работа, которую я чувствую себя обязанным завершить».

В особенности у него были причины беспокоиться насчет доктора Райса. Фосетт был потрясен, когда КГО в 1914 году вручило доктору золотую медаль за его «выдающийся труд в верховьях Ориноко и на северных притоках Амазонки». Фосетт был глубоко уязвлен тем, что его собственные усилия не получили такого же признания. Затем, в начале 1916 года, он узнал, что Райс готовит новую экспедицию. Судя по информационному сообщению в «Джиографикэл джорнэл», «обладатель нашей медали» доктор Райс намерен был подняться по Амазонке и Риу-Негру с целью «внести дальнейший вклад в наши представления о регионе, прежде уже исследовавшемся им». Зачем доктор возвращается в тот же район? В сообщении не было почти никаких подробностей, за исключением упоминания о том, что доктор Райс строит сорокафутовое моторное судно, способное передвигаться по болотам и везти до семисот галлонов бензина. Оно наверняка стоит целое состояние, но для миллионера это пустяки.

Той же весной, во время жарких боев, Фосетт получил письмо от Королевского географического общества. В нем говорилось, что, признавая его исторические заслуги в картографировании Южной Америки, его также награждают золотой медалью (общество выпустило две золотые медали, равно почетные: Фосетту присвоили медаль Основателя, а доктору Райсу – медаль Попечителя). Это была такая же честь, как награды, присужденные исследователям ранга Ливингстона и Бёртона, – «мечта всей его жизни», как выразилась Нина. Даже предстоящая экспедиция доктора Райса и продолжающаяся война не могли притушить восторг Фосетта. Нина, заметившая Келти, что подобные случаи выпадают «лишь раз в жизни», тут же начала планировать вручение медали; оно было назначено на 22 мая. Фосетта отпустили ради этого в увольнение. «Я обладатель этой медали, и я доволен», – заявлял он.

После церемонии он поспешил обратно на фронт: из полученных им приказов явствовало, что британское командование начинает неслыханное наступление с целью положить конец войне. В начале июля 1916 года Фосетт и его бойцы заняли позиции вдоль тихой реки на севере Франции, обеспечивая прикрытие для тысяч британских солдат, вылезавших по лесенкам из грязных окопов и маршировавших на поле боя, сверкая штыками и размахивая руками, точно на параде. С высоты Фосетт, верно, видел немецких стрелков, которым по идее уже полагалось быть уничтоженными за недели артподготовки и бомбардировок. Стрелки появлялись из дыр в земле, поливая наступающих из пулеметов. Британские солдаты падали один за другим. Фосетт пытался прикрыть их огнем, но это оказалось невозможным – защитить солдат, идущих прямо на пули, восемнадцатифунтовые снаряды и огнеметные струи. Никакие силы природы, властвующие в джунглях, не помогли ему подготовиться к этой бойне, задуманной человеком. Клочки писем и фотографий, которые солдаты взяли с собой на поле боя, реяли над их трупами, точно снег. Раненые, вскрикивая, ползли в воронки. Фосетт окрестил это побоище Армагеддоном.

Это была знаменитая битва при Сомме – немцы, также понесшие огромные потери, в письмах домой называли ее «кровавой баней». В первый день наступления погибли около двадцати тысяч британских солдат, почти сорок тысяч были ранены. История британской армии не знала такого количества жертв, и многие на Западе начали считать «дикарями» именно европейцев, а не каких-то туземцев из джунглей. Фосетт, цитируя одного из своих спутников, писал, что каннибализм, по крайней мере, «дает разумный мотив для убийства человека, чего вы не можете сказать о цивилизованном способе ведения войн».

Когда Эрнест Шеклтон, почти полтора года пешком бродивший по Антарктиде, высадился в 1916 году на острове Южная Георгия, он сразу же спросил: «Скажите, а когда кончилась война?» Ему ответили: «Война не кончилась… Европа сошла с ума. Весь мир сошел с ума».

Противостояние все тянулось, и Фосетт часто оказывался на передовой, среди живых трупов. В воздухе пахло кровью и дымом. Окопы превратились в болота, состоявшие из мочи, экскрементов, костей, вшей, червей, крыс. Дождь размывал их стенки, в грязной жиже иногда тонули люди. Однажды кто-то из солдат стал медленно погружаться в яму, наполненную грязью, и никто не мог дотянуться до него и помочь выбраться. Фосетт, всегда находивший для себя прибежище в мире природы, больше не узнавал ее среди разрушенных бомбами деревень, деревьев, лишенных листвы, воронок и высушенных солнцем скелетов. В своем дневнике Лайн писал: «Сам Данте никогда не отправил бы грешные души в столь жуткое чистилище».

Время от времени Фосетт слышал звук, напоминающий звон гонга, – это означало, что начинается газовая атака. Снаряды распыляли фосген, хлор или горчичный газ. Одна медсестра описывала пострадавших – «обожженных, в огромных гноящихся волдырях горчичного цвета, ослепших… слипшихся друг с другом, постоянно бьющихся за глоток воздуха, от голосов остался только шепот, и они шепчут, что глотку у них перехватывает и они знают, что вот-вот задохнутся». В марте 1917 года Нина отправила в КГО письмо, где сообщала, что ее мужа «отравили газом» после Рождества. В кои-то веки Фосетт все-таки пострадал. «Он некоторое время мучился от последствий действия яда», – писала Нина, обращаясь к Келти. Бывали дни похуже прочих: «Сейчас ему лучше, но он еще не до конца оправился».

Вокруг Фосетта то и дело умирали люди, которых он знал или с которыми был связан. Война унесла жизни более чем ста тридцати членов КГО. Кингсли, старший сын Конан Дойла, умер от ран и гриппа. Погиб геодезист, с которым Фосетт работал в Южноамериканской демаркационной комиссии. («Он был хороший парень, мы все так считали, – писал Фосетт Келти. – Мне очень жаль».) Один из его друзей по бригаде погиб при взрыве, когда спешил кому-то на выручку, – акт «в высшей степени самоотверженный и жертвенный», как писал Фосетт в официальном рапорте.

Ближе к концу войны Фосетт стал описывать некоторые кровавые события, которым он стал свидетелем, в специальной рубрике одной английской газеты под заголовком «Письма британского полковника, повествующего о чудовищной бойне». «Если вы можете вообразить себе 60 миль{39} линии фронта, глубиной от одной мили до тридцати, буквально усеянной мертвецами, иногда насыпанными небольшими холмиками, – писал Фосетт, – то вот вам представление о той цене, которую приходится платить. Множество людей движутся на убой нескончаемыми волнами, они накрывают колючую проволоку и наполняют окопы мертвыми и умирающими. Это подобно неудержимой силе муравьиной армии, в которой давление новых и новых волн подталкивает легионы, идущие впереди, – на гибель, хотят они того или нет. Никакая граница не сможет сдержать напор этого людского прилива, этих нескончаемых убийств. На мой взгляд, перед нами самое чудовищное свидетельство того, к каким жутким последствиям неизменно приводит необузданный милитаризм». Он делает вывод: «Цивилизация! Господи помилуй! Для тех, кто видел все эти ужасы, само слово „цивилизация“ – нелепость. Это безумный взрыв самых низменных человеческих чувств».

Среди этой бойни храбрость Фосетта продолжают превозносить в депешах, и вот, как сообщает «Лондон газетт» 4 января 1917 года, его награждают медалью «За боевое отличие». Но если его тело и осталось невредимым, то его ум, похоже, временами мутился. Когда он приезжал домой на побывку, он нередко часами молча сидел, обхватив голову руками. Он искал утешения в спиритизме и оккультных ритуалах, предлагавших способы вступить в контакт с ушедшими близкими, – прибежище, к которому обратились многие сломленные горем европейцы. Конан Дойл описывает, как посещал спиритический сеанс, на котором услышал потусторонний голос.

Я спросил:

– Это ты, мой мальчик?

Он ответил жарким шепотом, с интонацией, которая была так ему свойственна:

– Отец! – И, помолчав: – Прости меня!

Я сказал:

– Здесь нечего прощать. Ты был самым лучшим сыном, какой может быть у человека.

Сильная рука опустилась мне на голову и начала медленно клонить ее вперед. Я почувствовал, как меня поцеловали в лоб, над бровью.

– Ты счастлив? – закричал я.

Наступило молчание, а потом, очень тихо, раздался ответ:

– Я так счастлив.

Фосетт писал Конан Дойлу о своих собственных впечатлениях от общения с медиумами. Он вспоминал, как его испуганная мать говорила с ним во время одного из сеансов. Медиум, через которого вещал ее дух, сказал: «Она очень любила тебя маленьким мальчиком и раскаивается, что так дурно с тобой обращалась». И еще: «Она хотела бы передать тебе свою любовь, но боится, что эту любовь отвергнут».

Некогда интерес Фосетта к оккультизму во многом был проявлением его юношеского бунтарства и научной любознательности. Этот интерес подстегивало также его желание побороть предрассудки общества, в котором он тогда жил, и принести дань уважения туземным легендам и верованиям. Теперь же он подходил к этим явлениям, позабыв на время уроки рационализма, которые он некогда получил в КГО, и отрешившись от своей острой наблюдательности. Он впитывал самые сверхъестественные учения мадам Блаватской о жителях Гипербореи, астральных телах, властителях Тьмы и ключах ко Вселенной: потусторонний мир казался более привлекательным, чем мир реальный. (В «Стране туманов», продолжении «Затерянного мира», которое Конан Дойл написал в 1926 году, Джон Рокстон, герой, прототипом которого, как считают, отчасти послужил Фосетт, горячо принимает спиритизм и изучает возможность существования духов.) Среди офицеров ходили слухи, что Фосетт использовал планшетку для спиритических сеансов, популярный у медиумов инструмент: с его помощью он якобы принимал тактические решения на поле боя. «Он и его офицер разведки…{40} уединялись в затемненной комнате и клали кисти рук на планшетку, держа локти на весу, – вспоминает в своих неопубликованных мемуарах Генри Гарольд Хемминг, который был капитаном при Фосетте. – Затем Фосетт громким голосом спрашивал у планшетки, подтверждается ли расположение [войск противника], и если бедное устройство наклонялось в нужную сторону, Фосетт не просто включал эту точку в свой список подтвержденных дислокаций, но часто и приказывал дать по этому месту 20 залпов из 9,2-дюймовой гаубицы».

Однако больше всего Фосетт был захвачен видениями Z, которые посреди ужасов войны становились для него только притягательнее: сверкающее царство, по всей видимости, не подверженное гнили, охватившей западную цивилизацию. Он писал Конан Дойлу: может быть, что-то из его Затерянного мира действительно существует. Судя по всему, Фосетт не переставал думать о Z, когда стрелял из гаубиц, когда его ранили в окопе, когда он хоронил убитых. В статье, опубликованной в газете «Вашингтон пост» в 1934 году, солдат из подразделения Фосетта вспоминал, как «много раз во Франции, когда командир коротал время между налетами и атаками, он рассказывал о своих путешествиях и приключениях в Южной Америке – о ливнях, о сплошной мешанине травы и кустов, которая смыкается с нависающими лианами, о глубокой, ничем не нарушаемой тишине, царящей в глубине джунглей». Как сообщал в своем письме один из офицеров его бригады, Фосетт всегда был «полон каких-то тайных городов и сокровищ… которые он намеревался искать».

Фосетт забрасывал Костина и Мэнли, которые также сражались на Западном фронте, письмами, призванными убедить их сотрудничать с ним в будущем. Кроме того, он обращался в КГО за финансовой поддержкой.

«В настоящее время, как вы понимаете, для нас не совсем удобно давать сколь-либо определенные обещания касательно того, что может быть осуществлено после войны, – отвечает Келти на один из его запросов. – Если вы только можете себе позволить ждать».

«Я старею, и меня, смею добавить, раздражают зря потраченные годы и месяцы», – жаловался Фосетт Келти в начале 1918 года. Позже, в том же году, он сообщил журналу «Трэвэл»: «Легко представляя себе, что означают эти путешествия в подлинные лесные цитадели для людей куда моложе меня, я не желаю откладывать свое предприятие».

28 июня 1919 года, почти через пять лет после того, как Фосетт вернулся с Амазонки, незадолго до его пятьдесят первого дня рождения, Германия наконец сдалась, подписав мирный договор. За время войны погибло около двадцати миллионов человек и по меньшей мере столько же было ранено. Фосетт описывал «всю эту историю» как «самоубийство» западной цивилизации, впавшей в самообман, и заявлял: «Тысячи людей утратили подобные иллюзии за эти четыре года, прожитые в грязи и крови».

Вернувшись домой, в Англию, он снова начинает жить вместе с женой и детьми – впервые за многие годы. Он поражается, как сильно вырос Джек, как он раздался в плечах, как увеличились у него мышцы рук. Джеку недавно исполнилось шестнадцать, и он теперь «выше отца на целый дюйм, если не больше!» – сообщает Нина в письме Гарольду Ларджу, другу семьи, живущему в Новой Зеландии. Джек превратился в мощного спортсмена и уже вовсю укреплял свое тело в ожидании того дня, когда он достаточно повзрослеет, чтобы отправиться в дикие края вместе с отцом. «Мы все вместе ходили в субботу на соревнования и видели, как он получил второй приз по прыжкам в высоту и поднятию штанги», – пишет Нина.

Фосетт с Джеком играли друг с другом в свои обычные спортивные игры, только теперь Джек часто превосходил отца по физическим кондициям. В письме к Ларджу Джек хвастается: «Я провел классный крикетный сезон, потому что я вице-капитан [школьной] команды и потому что я обставил большинство наших и занял второе место по среднему уровню личных достижений. А еще я ни разу за весь сезон не упустил подачу». В этом письме сквозит наивная юношеская самоуверенность. Он сообщает, что увлекся фотографированием и сделал «несколько классных снимков». Время от времени в его письмах попадаются нарисованные пером карикатуры на брата и сестру.

Несмотря на свою бойкость и атлетическое изящество, Джек во многих отношениях остался неуклюжим подростком, который толком не знал, как общаться с девочками, и отчаянно пытался соблюсти монастырские предписания отца. Казалось, свободнее всего он чувствовал себя в компании своего друга детства – Рэли Раймела. Брайан Фосетт замечает, что Рэли стал для Джека «толковым и послушным помощником». Во время войны двое друзей выстрелами сбивали скворцов с крыш окрестных домов, возмущая соседей и местную полицию. Однажды Рэли выстрелом разнес почтовый ящик и был вызван в полицию, где его присудили к десятишиллинговому штрафу – стоимости замены. С тех пор, проходя мимо нового почтового ящика, Рэли с гордостью полировал его табличку платком, объявляя: «Ведь это моя, сами знаете!»

В тех редких случаях, когда Рэли не оказывалось рядом, Джеку повсюду сопутствовал Брайан Фосетт. Он отличался от старшего брата, да и от большинства своих родственников по мужской линии. Способностей к спорту у него не было, и другие ребята, как он сам признавался, часто задразнивали его до такой степени, что он «впадал в ступор». Страдая оттого, что он вечно пребывал в тени брата, Брайан вспоминал: «В школе Джек был первым в игре, в драке и всегда стойко сносил суровые наказания, налагаемые директором школы».

Хотя Нина считала, что в ее детях нет «затаенного чувства страха или недоверия» по отношению к родителям, Брайана, видимо, задевали поступки отца. Казалось, Фосетт-старший всегда хотел играть только с Джеком, он всегда громко восхищался им как будущим путешественником и даже подарил Джеку свою цейлонскую карту, где был отмечен клад. Брайан однажды заметил в письме к матери, что, когда отец отсутствовал, в их доме хотя бы «не было любимчиков».

Однажды Брайан зашел вслед за Джеком в комнату, где отец держал свою коллекцию редкостей. В ней были меч, каменные топоры, копье с костяным наконечником, луки и стрелы, ожерелья из ракушек. Недавно мальчики с аппетитом съели мешочек орехов, который когда-то подарил Фосетту вождь максуби. Теперь же Джек достал очень красивый, ручной работы, мушкет под названием джезайл, который Фосетт привез из Марокко. Джек решил проверить, стреляет ли мушкет, вынес его из дома и зарядил порохом. Оружие было старое и ржавое, и оно, скорее всего, могло взорваться со смертельными последствиями, поэтому Джек сказал, что им с Брайаном надо бросить монетку, чтобы определить, кто нажмет на спусковой крючок. Брайан проиграл. «Мой старший брат издевательски понукал меня, чтобы я выполнил свой почетный долг, рискуя оказаться самоубийцей, – вспоминал Брайан. – Я нажал на спуск, порох на полке сверкнул и зашипел – и похоже, больше ничего не должно было случиться. Однако – случилось. Спустя порядочное время раздался громкий астматический кашель, и дуло выплюнуло громадную тучу красной ржавчины!» Ружье не стреляло, но Брайан продемонстрировал, хотя бы на мгновение, что он не уступает в отваге старшему брату.

Между тем сам Фосетт страстно рвался проложить, как он ее именовал, «тропу к Z». Двух его самых надежных спутников больше не было у него под рукой: Мэнли вскоре после войны умер от сердечной болезни, а Костин женился, решил остепениться и отныне вести спокойную жизнь. Потеря этих двух помощников стала для Фосетта ударом, который, вероятно, мог полностью оценить лишь Костин, говоривший своим родным, что у Фосетта как у путешественника имеется лишь одна ахиллесова пята: он ненавидит замедлять свое движение, и ему нужен кто-то, кому он достаточно доверяет, чтобы прислушаться, когда этот спутник скажет: «Довольно!» Костин опасался, что без Мэнли и без него Фосетта некому будет остановить.

В то время Фосетта тревожило и более серьезное препятствие: КГО и ряд других организаций отклонили его просьбы о финансировании. Из-за войны деньги на научные исследования стало добывать труднее, однако это была не единственная причина. Антропологи и археологи с университетским образованием приходили на смену дилетантам, начитавшимся «Советов путешественникам»; узкая специализация делала ненужными тех, кто по старинке пытался осуществить аутопсис целого мира. Еще один исследователь Южной Америки и современник Фосетта горестно жаловался, что «из нашего сегодняшнего мира вытесняют ученых с широким кругозором». И хотя Фосетт оставался человеком-легендой, большинство новоявленных специалистов оспаривали его теорию о Z. «Я не могу побудить ученых мужей принять даже как допущение идею о существовании следов древней цивилизации» в Амазонии, как писал Фосетт в своих дневниках.

Когда-то коллеги уже усомнились в его теории о Z – главным образом по причинам биологического порядка: мол, индейцы физически не способны построить сложную цивилизацию. Теперь же многие представители нового поколения ученых возражали ему, исходя из представлений об окружающей среде: сам амазонский ландшафт слишком негостеприимен для первобытных племен, и те вряд ли могли создать здесь какое бы то ни было развитое общество. Биологический детерминизм все больше уступал место детерминизму экологическому. И Амазонка – огромный «поддельный рай» – являла собой самое яркое доказательство существования тех пределов, которыми, по Мальтусу, среда сдерживает развитие цивилизаций.

Цитировавшиеся Фосеттом хроники, написанные первыми искателями Эльдорадо, лишь подтверждали для многих представителей научной элиты, что он – «дилетант». В статье, напечатанной в журнале «Джиографикэл ревью», делался вывод, что амазонский бассейн настолько лишен всяких признаков человеческой жизни, что напоминает «какую-нибудь из величайших пустынь мира… сравнимую с Сахарой». Видный шведский антрополог Эрланд Норденшельд, встречавшийся с Фосеттом в Боливии, признавал, что английский путешественник – «человек чрезвычайно оригинальный и совершенно бесстрашный», однако страдает «несдержанностью воображения». Один из чиновников КГО отозвался о Фосетте так: «Он из породы мечтателей и иногда несет довольно-таки порядочную чепуху, – и добавил: – Не думаю, что увлечение спиритизмом положительно сказалось на его способности выносить здравые суждения».

Фосетт протестующе писал Келти: «Не забывайте, что я – трезвомыслящий энтузиаст, а не какой-нибудь эксцентричный охотник на Снарка», намекая на вымышленное существо из поэмы Льюиса Кэрролла (в которой, между прочим, сообщается, что охотники на Снарка «иногда вдруг исчезают, / Больше их не увидать»).

В самом КГО Фосетт всячески поддерживал фракцию своих сторонников, в числе которых были Ривз и Келти, ставший в 1921 году вице-председателем общества. «Никогда не обращайте внимания на то, что люди толкуют о вас и о ваших так называемых „сказочках“, – призывал Келти Фосетта. – Все это несущественно. Есть множество людей, которые в вас верят».

По-видимому, Фосетт относился к своим критикам с подчеркнутой деликатностью и тактом, однако, проведя столько лет в джунглях, он и сам стал лесным созданием. В одежде он не следил за модой, а дома предпочитал спать в гамаке. Глаза у него глубоко запали, словно у библейского пророка, и даже оригиналы из КГО немного побаивались его «странноватых манер» (по выражению одного тамошнего чиновника). В обществе стали распространяться слухи, что он чересчур вспыльчив и неуправляем, однако Фосетт проворчал, обращаясь к членам правления: «Я не выхожу из себя. Я по натуре не раздражителен», хотя его горячие протесты показывали, что сейчас он вот-вот впадет в очередной припадок гнева.

В 1920 году, вскоре после Нового года, Фосетт потратил свои невеликие сбережения на то, чтобы переселить семью на Ямайку, заявив, что хочет, чтобы его дети имели «возможность вырасти в мужественной атмосфере Нового Света». Хотя шестнадцатилетнему Джеку пришлось ради этого бросить школу, он был в восторге, потому что Рэли Раймел после смерти своего отца также поселился там вместе с семьей. Джек работал пастухом на ранчо, а Рэли трудился на плантации «Юнайтед фрут компани». По ночам мальчики часто встречались, строя планы на будущее, которое виделось им блестящим: они откопают сокровище Галла-пита-Галла на Цейлоне и проберутся по Амазонии в поисках Z.

В феврале этого же года Фосетт снова отправился в Южную Америку, надеясь получить финансирование от бразильского правительства. Доктор Райс, чье странствие 1916 года прервалось из-за вступления Соединенных Штатов в войну, уже опять был в джунглях, близ Ориноко – в районе, располагавшемся севернее того, на который нацелился Фосетт, и столетиями считавшемся тем местом, где, возможно, и находится Эльдорадо. Как обычно, доктор Райс выступил с большой, хорошо оснащенной партией, путь которой редко отклонялся от крупных рек. Вечно помешанный на снаряжении, он сконструировал сорокапятифутовой длины лодку, призванную преодолеть, как он выражался, «затруднения в виде неудобных быстрин, сильных течений, подводных камней и мелей». Лодку по частям доставили водным путем в Манаус, как некогда городской оперный дворец; затем ее собрали рабочие, трудившиеся днем и ночью. Доктор Райс нарек свое судно «Элеанор II», в честь жены, сопровождавшей его на менее рискованном этапе путешествия. Кроме того, он захватил с собой таинственный сорокафунтовый черный ящик с циферблатами и торчащими из него проводами. Клянясь, что эта штуковина произведет настоящий переворот в искусстве путешествий, он погрузил прибор на лодку и взял его с собой в джунгли.

Однажды вечером, уже в лагере, он осторожно достал коробку и поместил ее на походный столик. Надев наушники и вертя циферблаты (по пальцам у него при этом ползали муравьи), он различал слабые потрескивающие звуки, точно кто-то шептал из-за деревьев, но на самом деле эти сигналы приходили издалека – из Соединенных Штатов. Доктор Райс ловил их с помощью беспроволочного телеграфа – первого радио, – специально приспособленного для этой экспедиции. Устройство обошлось ему примерно в шесть тысяч долларов – приблизительный эквивалент нынешних шестидесяти семи тысяч.

Каждую ночь, пока дождь капал с листьев и над головой у него резвились мартышки, доктор Райс настраивал свою машинку и слушал новости: о том, что президент Вудро Вильсон перенес инсульт, о том, что «Янкиз» за сто двадцать пять тысяч приобрели в «Ред сокс» Бейба Рута. Хотя устройство не позволяло отправлять радиограммы, оно принимало сигналы, указывающие время на разных меридианах по всему миру, так что Райс мог точнее определять долготу. «Результаты… существенно превзошли ожидания, – отмечал Джон У. Суонсон, участник экспедиции, помогавший управляться с радио. – Сигналы точного времени принимались в любых местах, где возникало такое желание, а ежедневная газета, создаваемая на основе сводок новостей, посылаемых радиостанциями Соединенных Штатов, Панамы и Европы, держала участников экспедиции полностью в курсе текущих событий».

Они прошли по Касикьяре, двухсотмильному природному каналу, соединяющему речные системы Ориноко и Амазонки. Однажды доктор Райс и его люди покинули лодки и пешком углубились в один из районов джунглей, где, по слухам, сохранились какие-то ценные индейские реликвии. Прорубившись в лес на расстояние полумили, они набрели на несколько возвышающихся камней, напоминающих башни, с любопытными значками. Путешественники быстро соскоблили мох и убрали лианы. Камни были испещрены изображениями фигур, напоминавших тела животных и людей. Без помощи более современных технологий (метод радиоуглеродной датировки начал применяться лишь в 1949 году) невозможно было определить их возраст, однако они были похожи на те древние на вид наскальные рисунки, которые видел Фосетт и которые он затем срисовал в свои путевые дневники.

Воодушевленная экспедиция вернулась к лодке и продолжила подъем по реке. 22 января 1920 года двое членов отряда Райса искали пищу на берегу, когда им показалось, что за ними кто-то наблюдает. Они стремглав кинулись в лагерь и подняли тревогу. И тотчас же на противоположный берег высыпали индейцы. «Крупное, коренастое, темное, отвратительное существо делало угрожающие жесты и что-то непрестанно кричало самым сердитым образом, – писал доктор Райс в своем отчете для КГО. – Густая, короткая поросль украшала его верхнюю губу, а с нижней свисал огромный зуб. Это был предводитель группы, в которой, как мы решили вначале, было около шестидесяти членов, но, казалось, ежеминутно откуда-то вылезают новые, так что в конце концов берег оказался усеян ими, насколько хватало глаз».

У них имелись длинные луки, стрелы, дубинки и духовые трубки. Но что было поразительнее всего, так это их кожа. Она была «почти белой по цвету», как отметил доктор Райс. Это были представители племени яномани – одной из групп так называемых белых индейцев.

В ходе своих предыдущих экспедиций доктор Райс придерживался умеренно-отеческого подхода к туземцам. Фосетт считал, что индейцев, как правило, следует оберегать от «заражения» Западом, доктор Райс же полагал, что их следует «цивилизовать», и они с женой даже открыли школу в Сан-Габриеле, близ Риу-Негру, и несколько клиник, где служили христианские миссионеры. После одного из своих визитов в школу доктор Райс сообщил КГО, что перемена в «нарядах, манерах и общем облике» детей, а также «атмосфера порядка и труда» представляют «разительный контраст в сравнении с грязной деревушкой с маленькими голыми дикарями» – зрелищем, которое было здесь некогда обычным.

Итак, яномани приближались, а люди Райса стояли и наблюдали за ними, оснащенные самым разнообразным оружием – винтовкой, дробовиком, револьвером, дульнозарядным ружьем и прочим. Доктор положил приношения – ножи и зеркальца – на землю, туда, где на них мог красиво играть свет. Индейцы (вероятно, видя направленные на них стволы) отказались принять дары; вместо этого несколько яномани подошли к путешественникам, наставив на них луки с натянутой тетивой. Доктор Райс приказал своим людям дать предупредительный выстрел, но его жест лишь спровоцировал индейцев, которые начали пускать стрелы; одна упала у самых ног доктора. Тогда Райс дал команду открыть огонь на поражение. Неизвестно, сколько индейцев погибло во время этой бойни. В послании, адресованном КГО, доктор Райс писал: «Иного пути не было, они выступили как агрессоры, отвергнув все попытки вести переговоры либо заключить перемирие и вынудив нас к оборонительным мерам, которые окончились для них катастрофически, что меня весьма огорчило».

Под огнем индейцы отступили, а доктор Райс и его спутники вернулись к лодкам и бежали. «Мы слышали их леденящие кровь крики, когда они преследовали нас по пятам», – вспоминал Райс. Когда экспедиция в конце концов вышла из джунглей, путешественников стали превозносить за храбрость. Однако Фосетта это возмутило, и он сообщил КГО, что такая беспорядочная стрельба по индейцам достойна всяческого осуждения. Кроме того, он не мог удержаться от замечания, что Райс «драпанул», едва столкнулся с опасностью, и что доктор «чересчур мягкотел для настоящего дела».

Однако сведения о том, что доктор открыл древние индейские рисунки и намерен вернуться в джунгли с еще более впечатляющим количеством аппаратуры, привело Фосетта в ярость: он в это время как раз пытался собрать средства для экспедиции в Бразилию. В Рио он жил у британского посла сэра Ральфа Пейджета, своего близкого друга: тот лоббировал его интересы в бразильском правительстве. Хотя КГО и отказалось тратить свои истощившиеся ресурсы на его предприятие, оно рекомендовало своего знаменитого воспитанника правительству Бразилии, написав в телеграмме, что, «пожалуй, у него и в самом деле репутация человека, с которым непросто уживаться… однако при этом он обладает необычайными способностями преодолевать трудности, которые отвратили бы любого другого». 26 февраля была организована встреча Фосетта с бразильским президентом Эпитасио Пессоа и с Кандидо Рондоном – известным путешественником, руководителем Службы защиты индейцев. Фосетт отрекомендовался полковником, хотя после войны ушел в отставку в звании подполковника. Незадолго до этого он обращался в британское министерство обороны с просьбой одобрить это повышение, поскольку он возвращается в Южную Америку, чтобы собрать финансовые средства для экспедиции, и «это вопрос довольно важный». В более позднем прошении он выражается прямее: «Более высокий чин имеет определенное значение при переговорах с местными чиновниками, так как «подполковник» не только соответствует местному «commandante», но и является чином, уважение к которому здесь сильно утрачено из-за множества временных офицеров, которым он был присвоен». Министерство обороны отклонило оба его ходатайства, однако он все равно повысил себя в звании: невинный обман, который он поддерживал столь упорно, что в итоге почти все, включая его родных и друзей, знали его лишь как «полковника Фосетта».

В президентском дворце Фосетт и Рондон сердечно приветствовали друг друга. Рондон, произведенный в генералы, был в форме и в фуражке с золотым шитьем. Его седеющие волосы придавали ему значительный вид; осанка у него была идеально прямая. Другой английский путешественник заметил как-то, что он сразу же невольно привлекал к себе «внимание: его тотчас отличало производимое им впечатление ясно себя сознающего достоинства и силы». Кроме двух путешественников и президента, в комнате больше никого не было.

По словам Рондона, Фосетт стал постепенно развивать идею о Z, подчеркивая важность своего археологического исследования для Бразилии. Президент, казалось, отнесся к этому с пониманием и затем спросил Рондона, что тот думает об «этом ценном проекте». Рондон заподозрил, что его конкурент, по-прежнему державший в тайне свой маршрут, мог иметь какие-то скрытые мотивы – возможно, планировал наладить добычу полезных ископаемых в джунглях на благо Англии. Кроме того, ходили слухи (позже их раздували русские через свое «Московское радио»), что Фосетт все еще служит шпионом, хотя доказательств этому никаких не было. Рондон настаивал, что нет необходимости «иностранцам осуществлять экспедиции в Бразилии, поскольку у нас имеются как гражданские, так и военные лица, в полной мере способные проводить такую работу».

Президент заметил, что обещал британскому послу помочь в этом деле. Рондон ответил, что в таком случае поиски Z непременно должны подразумевать отправку совместной бразильско-британской экспедиции.

Фосетт был уверен, что Рондон пытается помешать ему, и стал все больше раздражаться.

– Я намерен пойти один, – бросил он.

Два путешественника смерили друг друга взглядами. Президент поначалу выступил на стороне соотечественника и сказал, что в экспедицию следует включить людей Рондона. Однако экономические затруднения вынудили бразильские власти отказаться от экспедиции, хотя правительство страны предоставило Фосетту достаточно денег на то, чтобы начать самую скромную операцию. Перед тем как Фосетт покинул их последнее совещание, Рондон сказал: «Я молюсь за удачу полковника».

Фосетт включил в состав своей экспедиции британского офицера, члена КГО, которого рекомендовал ему Ривз, однако в последний момент офицер пошел на попятную. Фосетта это не остановило{41}: он разместил в газетах объявление и в итоге завербовал в свой отряд австралийского боксера Льюиса Брауна, ростом шесть футов пять дюймов, и тридцатиоднолетнего американского орнитолога Эрнеста Холта. Браун был из грубых и необузданных парней фронтира, и перед тем, как отправиться в поход, он «впрок» насыщал свои сексуальные аппетиты. «Я же не каменный!» – заявлял он Фосетту. Холт, напротив, был чувствительным молодым человеком, который вырос в Алабаме, собирал змей и ящериц и с давних пор жаждал стать путешественником-натуралистом, подобным Дарвину. Как и Фосетт, он переписывал в свой дневник стихи, чтобы потом читать их в джунглях; там были и слова Киплинга: «Мечтатель, чей сон явью стал!»[31] Кроме того, Холт крупными буквами напечатал на обложке дневника адрес одного из родственников – «на случай фатального инцидента».

Трое участников экспедиции собрались в Куябе, столице штата Мату-Гросу. Шесть лет Фосетт провел вдали от Амазонки; каучуковая лихорадка за это время схлынула, причем главную роль в ее окончании сыграл бывший председатель Королевского географического общества – сэр Клементс Маркхем. В 1870-х годах Маркхем организовал контрабандный вывоз семян деревьев-каучуконосов в Европу, и их развезли по плантациям, разбросанным по британским колониям в Азии. В сравнении с грубым, неэффективным и дорогостоящим извлечением каучука-сырца в джунглях его выращивание на азиатских плантациях оказалось простым и дешевым и давало при этом обильный урожай. «В Манаусе погасли электрические огни, – писал историк Робин Фурне. – В доме оперы все умолкло, и драгоценные камни, некогда наполнявшие его, исчезли… Летучие мыши-вампиры кружили вокруг люстр в полуразрушенных дворцах, пауки сновали по полу».

Фосетт замечал, что Куяба – «обнищалое, отсталое местечко», которое давно пришло в упадок, – «город мог считаться таковым лишь по названию». Грязные улицы поросли травой; лишь центральная была освещена электрическими лампочками. Собирая снаряжение и припасы для экспедиции, Фосетт опасался, что за ним следят. И в самом деле, генерал Рондон поклялся, что не выпустит англичанина из своего поля зрения, пока не раскроет его истинные намерения. В своей переписке Фосетт начинает пользоваться шифром, дабы скрыть свой маршрут. Как Нина объясняла в письме к доверенному другу, «шир. от х + 4 до х + 5, долг. y + 2, где х вдвое больше числа букв в названии города, где он жил вместе с нами, а у – номер дома в Лондоне, где я его навещала».

«Никому не раскрывайте ключ к этому шифру», – просила она.

Фосетт получил напутствие от Джека, писавшего, что когда-то его посетило «сновидение», в котором он входил в храм древнего города наподобие Z. Джек надеялся, что «на всех этапах своего странствия» отец будет «под защитой», и желал ему счастливого пути. Местного жителя, выбранного им в качестве посредника, Фосетт попросил: в случае, если его родные или друзья «начнут волноваться, не получая от меня вестей, пожалуйста, успокойте их твердым заверением, что наш путь не может окончиться нежелательным образом и что в ходе маршрута мы непременно будем посылать о себе известия». В письме к Келти он поклялся: «Я собираюсь достигнуть этого места и вернуться обратно». Затем, в сопровождении двух своих спутников, двух лошадей, двух волов и пары собак, он отправился на север, в сторону реки Шингу, сжимая мачете, как рыцарь сжимает свой меч.

Но вскоре все пошло наперекосяк. Ливни затопили их путь и привели в негодность снаряжение. С Брауном, несмотря на его непобедимо-свирепый вид, случился нервный срыв, и Фосетт, опасаясь новой катастрофы а-ля Мюррей, отправил его назад в Куябу. Холт также расклеивался все больше: он заявлял, что полевые исследования в таких чудовищных условиях проводить невозможно, и с маниакальной тщательностью каталогизировал всех насекомых, нападавших на него, так что в конце концов в его дневнике уже не появлялось больше никаких других сведений. «Серьезно болен из-за насекомых, – выводил он, добавляя: – Дни тяжкого труда, ночи тяжких мучений – вот она, жизнь путешественника! А где же романтика?»

Фосетт впал в ярость. Как ему добраться куда бы то ни было с «этим калекой»? – вопрошает он в своих путевых заметках. Но и сам Фосетт, которому было уже пятьдесят три, теперь утратил неуязвимость по отношению к силам природы. Его нога распухла, в нее попала инфекция. «Меня уже давно тревожит больная нога, особенно сильно по ночам, так что я почти не мог спать», – признается он в дневнике. Однажды ночью он принял пилюли опиума и тяжело заболел. «Слечь в постель – для меня чрезвычайное происшествие, и мне было страшно стыдно за самого себя», – пишет он.

Прошел месяц после начала путешествия, и животные начали сдавать. «Это ужасно, ничьи нервы не выдержат, когда смотришь, как вьючная скотина медленно умирает», – писал Холт. Вол, тело которого кишело личинками, лег и больше не поднялся. Одна из собак стала умирать с голода, и Холт пристрелил ее. Утонула лошадь. Потом другая лошадь упала на ходу, и Фосетт положил конец ее мучениям с помощью пули, – это было как раз в том месте, которое позже стали называть Лагерем мертвой лошади. Наконец Холт распростерся на земле и провозгласил: «Не обращайте на меня внимания, полковник, идите дальше и оставьте меня здесь умирать!»

Фосетт знал, что эта экспедиция может стать для него последним шансом доказать его теорию о Z, и он проклял богов за то, что они сговорились против него: он бранил их за погоду, за своих спутников, за войну, которая так его задержала. Фосетт понимал, что, брось он Холта, тот умрет. «Оставалось лишь вернуться с ним обратно, – позже писал Фосетт, – и признать, что экспедиция провалилась самым досадным образом».

Чего ему не хотелось признавать, так это того, что его собственная зараженная нога сделала продвижение вперед почти невозможным. Когда отряд мучительно пробирался обратно, к ближайшему форпосту на фронтире, на протяжении тридцати шести часов страдая без воды, Фосетт заметил Холту: «Выходить из ада всегда трудно».

Когда они объявились в Куябе в январе 1921 года, посол Пейджет отправил Нине телеграмму, в которой говорилось лишь: «Ваш муж вернулся». Нина спрашивала у Гарольда Ларджа: «Как вы думаете, что это означает? Мне кажется, все-таки не поражение! Может быть, он и не нашел „затерянные города“, но я думаю, что он наверняка обнаружил что-нибудь важное, а то он бы ни за что не вернулся». Тем не менее пришел он ни с чем. Генерал Рондон выпустил злорадное заявление для прессы, где сообщалось: «Экспедиция полковника Фосетта прекращена… несмотря на все самолюбие путешественника… Он вернулся отощавшим, понятным образом разочарованный тем, что вынужден был отступить, даже еще не войдя в сложнейший для передвижения район Шингу». Совершенно уничтоженный, Фосетт начал строить планы возвращения в джунгли вместе с Холтом: контракт с ним оставался в силе, к тому же Фосетт больше не мог позволить себе ничьи услуги в своем нынешнем финансовом положении. Супруга американского вице-консула в Рио, которая дружила с женой орнитолога, послала Холту письмо, заклиная его не идти:

Вы сильный, крепкий молодой человек, так зачем же вам… намеренно отказываться от собственной жизни? А вы сделаете именно так, если снова пойдете в Мату-Гросу… Все мы понимаем, что вы чрезвычайно интересуетесь наукой и любите ее, но какую пользу вам или миру может принести это бесцельное путешествие в никуда? ‹…› А как же ваша мать и сестра? Разве они для вас ничего не значат? ‹…› Когда-нибудь одной из них или им обеим вы понадобитесь – и где же вы в это время будете? Вы не имеете права жертвовать своей жизнью только потому, что так хочет человек, которого вы не знаете. Да, это правда, много жизней было положено на алтарь блага человечества, но чем эта бессмысленная погоня за недостижимым способна помочь миру, что она может ему дать?

Однако Холт был полон решимости участвовать в этой экспедиции и пройти весь путь от начала до конца, и отправился в Рио, чтобы собрать необходимое снаряжение и провиант. Между тем Фосетт обдумывал все стороны поведения Холта в недавнем походе, вспоминая каждую его жалобу, каждый промах, каждую ошибку. Он начал подозревать (хотя у него и не было доказательств), что Холт – предатель, сообщающий информацию доктору Райсу или другому фосеттовскому сопернику. Фосетт направил Холту послание, где писал: «К несчастью, мы с вами живем и мыслим в разных мирах и смешиваемся не лучше, чем вода и масло… А поскольку для меня цель этого путешествия стоит на первом месте, а личные соображения – на втором, я предпочитаю закончить дело в одиночку, а не рисковать результатом без необходимости».

Ошеломленный Холт записал в своем дневнике: «После тесного сотрудничества с полковником Фосеттом, длившегося на протяжении года, я… обнаружил, что в моем сознании яснее ясного запечатлелся урок: больше никогда, ни при каких обстоятельствах, ни под каким видом не вступай ни в какие отношения с англичанами». Он сокрушался, что вместо того, чтобы стяжать славу, он остался «странствующим орнитологом, – а может быть, вернее будет сказать – бродячим потрошителем птиц». Он заключал: «По моему предвзятому мнению, основанному на личных наблюдениях, [Фосетт] обладает лишь тремя качествами, которые меня восхищают: выдержкой, добротой к животным и отходчивостью после ссор».

Фосетт сообщил приятельнице, что дал отставку очередному компаньону по экспедиции, который «явно был убежден, что я – сумасшедший».

И вот впервые ему в голову закрадывается мысль: «Если бы только мой сын мог со мной пойти…» Джек – крепкий и преданный. Он не станет ныть, как красноглазый слабак. Он не потребует большого жалованья, не взбунтуется. И что важнее всего, он верит в Z. «Я страстно ждал того дня, когда мой сын станет достаточно взрослым, чтобы работать вместе со мной», – писал Фосетт.

Однако пока Джеку всего восемнадцать, он еще не готов к походу, и помощников у Фосетта нет. Разумный выход – отложить путешествие, однако вместо этого он тратит половину своей военной пенсии на покупку снаряжения и припасов, ставя под угрозу свои скудные сбережения, – и принимает новый план. На сей раз он попытается добраться до Z с другой стороны, двигаясь с востока на запад. Отправившись из штата Баия и пройдя там, где, как он считал, bandeirante обнаружил свой город в 1753 году, он пешком преодолеет сотни миль, двигаясь вглубь континента, в джунгли Мату-Гросу. План казался безумием. Даже сам Фосетт признавался Келти, что если он пойдет один, то «вероятность возвращения сильно снизится». Однако в августе 1921 года он выступает в поход – без спутников. «Одиночество довольно легко переносить, когда тобою владеет одна только мысль», – писал он. Страдая от голода и жажды, в безумном исступлении он шагал все вперед и вперед. Однажды он взглянул на скалы, вырисовывавшиеся на далеком горизонте, и решил, что видит очертания города… или это у него мутится разум? Припасы у него кончились, ноги безмерно устали. Проведя три месяца в этом диком краю, глядя смерти в лицо, он понял, что у него нет выбора: он вынужден отступить.

– Я должен вернуться, – поклялся он. – Я вернусь!

Глава 18

Одержимые наукой

– Тебе решать, Джек, – произнес Фосетт.

Они беседовали после возвращения Фосетта из его экспедиции 1921 года. Пока Фосетта не было, Нина перевезла семью с Ямайки в Лос-Анджелес, куда уже перебрались Раймелы и где Джек и Рэли погрузились в романтику Голливуда: стали смазывать волосы бриолином, отпускать усы, как у Кларка Гейбла, и околачиваться вокруг съемочных павильонов в надежде заполучить роль. (Джек познакомился с Мэри Пикфорд и даже одолжил ей свою крикетную биту для «Маленького лорда Фаунтлероя».)

У Фосетта имелось предложение для сына. Полковник Т. Э. Лоуренс (прославленный разведчик и путешественник по пустыням, больше известный как Лоуренс Аравийский) выразил желание отправиться вместе с Фосеттом на поиски Z, однако Фосетт опасался брать с собой компаньона с таким могучим эго – и к тому же непривычного к условиям Амазонии. Фосетт писал другу: «Может, [Лоуренс] и загорелся идеей экспедиции в Ю. Америку, но, во-первых, он наверняка потребует высокое жалованье, которое я не смогу ему выплатить, а во-вторых, превосходная работа на Ближнем Востоке не обязательно подразумевает способность или готовность тащить на себе 60-фунтовый рюкзак, год жить тем, что дает лес, страдать от легионов насекомых и принимать все условия, какие я ему буду ставить». Фосетт сказал сыну, что вместо Лоуренса в походе мог бы принять участие он, Джек. Это будет одна из самых трудных экспедиций в истории исследований новых земель – труднейшее испытание на «веру, смелость и целеустремленность» (по выражению Фосетта).

Джек не колебался.

– Я хочу пойти с тобой, – заявил он.

Нина, присутствовавшая при этих обсуждениях, не стала возражать. Она была уверена, что способности Фосетта, казавшиеся почти сверхчеловеческими, защитят их сына, а кроме того, она считала, что Джек, истинный наследник отца, тоже обладает подобными талантами. Однако, вероятно, у нее имелись и более глубокие причины для такого решения: усомниться в муже после стольких лет жертв означало бы усомниться в деле всей ее жизни. В самом деле, город Z был нужен ей не меньше, чем ему. И хотя у Джека не было опыта путешественника, а экспедиция предполагалась чрезвычайно опасная, ей, как она позже говорила корреспонденту, никогда не приходила в голову мысль попытаться удержать сына.

Конечно же, Рэли тоже должен был пойти с ними. Джек сказал, что не станет делать самую важную вещь в своей жизни без него.

Элси, мать Рэли, не очень хотела отпускать младшего сына – своего «мальчика», как она его называла, – в такое опасное путешествие. Но Рэли настаивал. Его кинематографические амбиции утихли, и теперь он занимался изнурительной работой на лесопильной фабрике. Как он признавался своему старшему брату Роджеру, он чувствует себя «неудовлетворенным и неприкаянным». Это была для него не только возможность заработать «немало деньжат», но и изменить свою жизнь к лучшему.

Фосетт известил КГО и прочие заинтересованные стороны, что теперь у него появились два идеальных компаньона («каждый силен, как лошадь, и упрям, как репей»), и в который раз попытался найти финансирование. «Я могу лишь напомнить, что являюсь обладателем медали Основателя… а следовательно, заслуживаю доверия», – подчеркивал он. Однако крах предыдущей экспедиции, хотя и первый за всю его выдающуюся карьеру, дал критикам новые аргументы. Не имея защитников, истратив все свои небольшие сбережения на недавнее путешествие, он вскоре обнаружил, что обанкротился, как в свое время его отец. В сентябре 1921 года, будучи не в состоянии позволить себе жизнь в Калифорнии, он снова вынужден переселиться вместе с семейством: вернувшись в Англию, он снимает в городке Стоук-Кэнон ветхий дом без водопровода и электричества. «Воду надо было качать насосом, а огромные бревна надо было пилить, все это – дополнительный труд», – писала Нина Ларджу. Работа была изматывающая. «Я свалилась недель пять назад и очень тяжело болела», – сообщала Нина. Что-то в ней тянуло ее убежать от всех этих жертв, от этого бремени, – но, как она заметила, «я нужна семье».

«Положение тяжелое, – признавался Фосетт Ларджу. – Безмятежная жизнь мало чему может научить, но я не хочу затягивать за собой других в те трудности, которые меня так упорно преследуют… Не то чтобы я стремился к роскоши. Меня такие вещи мало интересуют. Но я ненавижу бездействие».

У него не было денег на университет для Джека, и Брайан с Джоан перестали ходить в школу, чтобы помогать по дому и выполнять разную сдельную работу в попытке помочь семье. Они торговали фотографиями и картинами, а Фосетт распродавал семейное имущество и всякого рода фамильные ценности. «Несколько дней назад муж сказал даже, что, как ему кажется, имело бы смысл продать наши старинные испанские кресла, если… за них дадут хорошую цену», – писала Нина Ларджу. К 1923 году Фосетт настолько обеднел, что не мог даже платить ежегодные три фунта – членский взнос в КГО. «Мне бы хотелось, чтобы вы соблаговолили посоветовать мне, следует ли мне выйти из состава общества… без всякого скандала, с каким может быть сопряжено такое действие Медалиста-Основателя, – писал Фосетт, обращаясь к Келти. – Дело в том, что вынужденная бездеятельность и переезд семьи… в Калифорнию оставили меня на мели. Я надеялся переждать непогоду, но эти надежды, похоже, растаяли, и я не думаю, что смогу продержаться». Он добавлял: «Я словно очнулся от грез».

Хотя он наскреб денег на очередной годовой взнос, Нина волновалась за мужа. «ПГФ погрузился в глубочайшее отчаяние», – признавалась она Ларджу.

«Нетерпение отца, стремившегося начать свое последнее странствие, терзало его все сильнее, – позже вспоминал Брайан. – Куда девалась его сдержанность? Он стал почти грубым».

Фосетт начал срывать злость на ученом мире, который, как ему казалось, отвернулся от него. Он замечал в письме к другу: «Археологическая и этнографическая наука покоятся на зыбком песке пустых измышлений, а мы знаем, что бывает со зданиями, у которых такой фундамент». Он всячески поносил своих врагов из КГО и подозревал «предательство» повсюду. Он жаловался по поводу «денег, которые зря тратятся на бесполезные антарктические экспедиции», по поводу «ученых», которые «с пренебрежением относились к идее существования Америки, а позднее – Геркуланума, Помпеи и Трои»; он заявлял, что «весь скептицизм христианского мира не сдвинет меня ни на йоту» в его вере в Z; что он «увидит его воочию, так или иначе, пусть даже придется ждать еще десятилетие».

Он все больше окружает себя спиритами, которые не только подтверждают, но и расширяют его представления о Z. Одна ясновидящая поведала ему: «Долина и город полны драгоценных камней – духовно драгоценных, но несметно там и количество камней материально драгоценных». Фосетт публиковал в «Оккультном обозрении»[32] и других подобных изданиях статьи, где говорил о своем духовном поиске и о «сокровищах Невидимого Мира».

Другой исследователь Южной Америки, коллега Фосетта по КГО, сказал о нем, разделяя мнение многих, что Фосетт стал «слегка неуравновешенным». Были и такие, кто называл его «научным маньяком».

В спиритическом журнале «Лайт» Фосетт поместил статью, озаглавленную «Одержимость». Не упоминая о собственной навязчивой идее, он описал, как «душевные бури» могут «устрашающе-мучительно» сожрать человека изнутри. «Нет сомнения, что одержимость – часто один из симптомов помешательства», – заключал он.

Днем и ночью Фосетт вынашивал всевозможные авантюры – добывать нитраты в Бразилии, искать нефть в Калифорнии, – лишь бы достать деньги для экспедиции. «План с „Шахтным синдикатом“ провалился», потому что это «гнездо полоумных», писал Фосетт Ларджу в октябре 1923 г.

Джек рассказывал еще одному другу семьи: «Казалось, будто какой-то злой гений все время пытается воздвигнуть на его пути всевозможные препятствия». Однако Джек продолжал свою подготовку – на случай, если деньги вдруг отыщутся. Лишившись влияния легкомысленного Рэли, он перенял отцовскую аскезу, отказавшись от мяса и спиртного. «Недавно у меня возникла мысль, что мне просто необходимо подвергнуть себя определенному необычайно трудному испытанию, требующему колоссального напряжения духовных сил, – писал он Эстер Уиндаст, другу семьи и теософу. – Приложив все старания, я добился успеха и уже пожинаю его плоды». И далее: «Я необычайно наслаждаюсь Жизнью и учением Будды, [которое] стало для меня неожиданным откровением, настолько оно совпало с моими собственными идеями. Вы знаете, как он не любит доктринерство и догматизм». Гостья, зашедшая к ним, была поражена, увидев Джека: «Запасы любви и сдержанность, несколько аскетическая, заставляют вспомнить рыцарей святого Грааля».

Между тем Фосетт пытался сохранять веру в то, что рано или поздно «Господь примет мою службу». Однажды его друг Райдер Хаггард сообщил Фосетту, что хочет вручить ему кое-что важное. Это был каменный идол, высотой дюймов десять, с миндалевидными глазами и иероглифами, вырезанными на груди. Хаггард, державший фигурку на своем письменном столе во время работы над книгой «Когда содрогнулся мир», сообщил, что статуэтку он раздобыл в Бразилии, от человека, считавшего, что она пришла к нему от индейцев, живущих в глубине континента. Фосетт показал фигурку нескольким экспертам из музеев. Большинство заподозрили, что это подделка, но Фосетт в отчаянии показал ее даже спириту и в конце концов сделал вывод, что это, возможно, одна из реликвий города Z.

Весной 1924 года Фосетт узнал, что доктор Райс, благодаря своему неисчерпаемому банковскому счету, снаряжает одну из самых необычных экспедиций в истории. Доктор собрал команду, отражавшую новомодную тягу к специализации. В отряде имелись эксперты по ботанике, зоологии, топографии, астрономии, географии и медицине, один из самых выдающихся антропологов того времени – доктор Теодор Кох-Грюнберг, а также Сильвино Сантос, считающийся первым кинооператором, снявшим Амазонию. Еще поразительнее был арсенал оборудования. Путешественники брали с собой «Элеанор II», наряду с еще одним изящным судном, а также новую беспроводную радиоустановку, на сей раз – способную не только принимать сигналы, но и посылать их. Однако главный шум вызвало не это. По сообщению «Нью-Йорк таймс», доктор взял в экспедицию трехместный гидроплан со 160-сильным шестицилиндровым мотором, с дубовым винтом и набором всевозможной аппаратуры для аэрофотосъемки.

По мнению Фосетта, возможности оборудования доктора Райса окажутся в Амазонии ограниченными: существующие радиоприборы настолько громоздки, что экспедиция будет волей-неволей привязана к лодкам, а аэрофотосъемка и наблюдение с воздуха едва ли помогут заглянуть под лесной полог. Существовал также риск приземлиться во враждебно настроенном районе. «Нью-Йорк таймс» сообщала, что гидроплан доктора несет на себе «запас бомб», дабы с их помощью «отпугивать индейцев-людоедов», – тактика, ужаснувшая Фосетта.

Однако Фосетт понимал, что аэроплан может доставить даже самого неопытного путешественника в самые труднодоступные места. Доктор Райс заявлял, что «сам этот метод исследования и картографирования совершит переворот в науке». Экспедиция (или, по крайней мере, фильм, который намеревался снять Сантос) носила название «No rastro do El Dorado», или «По следам Эльдорадо». Фосетт полагал, что его соперник по-прежнему разыскивает Z гораздо севернее, чем нужно, однако он был неприятно поражен.

В сентябре того же года, пока Райс и его команда двигались по Амазонии, Фосетт познакомился с бесшабашным британским военным корреспондентом и бывшим членом КГО по имени Джордж Линч. Обладая множеством знакомств в Соединенных Штатах и Европе, тот частенько посещал лондонский клуб «Сэвэдж», где писатели и художники коротали время за выпивкой и сигарой. Фосетт счел Линча, которому было тогда пятьдесят шесть, «весьма достойным человеком, с безукоризненным характером и безупречной репутацией». Более того, Линча захватила мысль о том, чтобы отыскать Z.

В обмен на проценты от доходов, которые может дать экспедиция, Линч, куда более оборотистый, нежели Фосетт, предложил ему помощь в поиске финансирования. До этого Фосетт обращал свои усилия по добыче денег главным образом на стесненное в средствах КГО. Теперь же он решил при содействии Линча обратиться за поддержкой в Соединенные Штаты, эту бурно развивающуюся новую империю, постоянно совершающую экспансию в новые земли и купающуюся в капиталах. 28 октября Джек написал Уиндаст, что Линч отбыл в Америку, «чтобы завязать контакты с миллионерами». Осознавая силу Фосеттовой легенды и коммерческую значимость этой, как выражался Фосетт, «самой, по моему мнению, увлекательной истории о путешествиях, какая была когда-либо написана в наше время», Линч первым делом установил контакты с прессой. В считаные дни он выбил тысячи долларов, продав права на рассказ об экспедиции Фосетта Североамериканскому газетному альянсу (САГА) – издательской корпорации, чье влияние простиралось почти на все крупные города Соединенных Штатов и Канады. Консорциум, в который входили «Нью-Йорк уорлд», «Лос-Анджелес таймс», «Хьюстон кроникл», «Таймс-пикайюн»[33] и «Торонто стар», был известен тем, что выдавал аккредитации репортерам-непрофессионалам, которые могли бы передавать захватывающие корреспонденции из самых экзотических и опасных точек. (Позже этот консорциум сделал Эрнеста Хемингуэя своим зарубежным корреспондентом во время гражданской войны в Испании, а затем финансировал экспедицию Тура Хейердала, в 1947 году переплывшего Тихий океан на плоту, и другие подобные предприятия.) Обычно путешественники пишут о своих приключениях уже после их завершения, однако Фосетт будет посылать индейских гонцов с депешами во время своего путешествия – и, если это окажется возможным, даже «непосредственно из запретного города», как обещала одна газета.

Кроме того, Линч продал права на описание экспедиции Фосетта целому ряду газет по всему миру, с тем чтобы десятки миллионов людей практически на всех континентах могли читать о его путешествии. Хотя Фосетт и опасался, что «журналюги», как он их называл, могут слишком опошлить его научные открытия, он был благодарен любому финансированию, не говоря уж о заранее обеспеченной громкой славе. Однако больше всего обрадовала его телеграмма от Линча, где тот сообщал, что его проект вызвал столь же горячий энтузиазм среди ряда уважаемых научных организаций Америки. У них, как правило, не только имелось больше средств, нежели у их европейских коллег, – они с большей готовностью, чем европейцы, приняли Фосеттову теорию. Исайя Баумен, директор Американского географического общества, в свое время был участником экспедиции Хайрама Бингема, открывшей Мачу-Пикчу, – находка, которую никак не предвидели тогдашние ученые. Доктор Баумен заявил репортеру: «Мы много лет знаем полковника Фосетта как человека самого твердого характера и самой кристальной честности. Мы испытываем глубочайшее доверие как к его способностям, так и к его компетентности и ответственности как ученого». Американское географическое общество предложило экспедиции грант в размере тысячи долларов; Музей американских индейцев дал еще тысячу.

4 ноября 1924 года Фосетт писал Келти: «Судя по телеграмме Линча и его письмам, все это дело… завладело воображением американцев. Думаю, в них заговорила та самая романтическая жилка, благодаря которой были построены и, несомненно, еще будут построены целые империи». Предупреждая, что рано или поздно выяснится: «Колумбу наших дней отказали в Англии», он предлагал Королевскому географическому обществу последнюю возможность поддержать его предприятие. Он замечает: «КГО воспитало во мне путешественника, и я бы не хотел, чтобы оно оказалось в стороне» от экспедиции, которая наверняка войдет в историю. В конце концов, с помощью Келти и других сторонников Фосетта, лоббировавших его интересы, и под влиянием того факта, что ученые по всему миру начинали склоняться к возможности существования Z, общество проголосовало за то, чтобы поддержать экспедицию, и помогло укомплектовать ее оборудованием.

В общей сложности удалось собрать около пяти тысяч долларов – меньше, чем стоимость одного радиоаппарата доктора Райса. Денег было слишком мало, чтобы назначить жалованье Фосетту, Джеку, Рэли или хотя бы кому-то из юношей, с учетом того, что газеты обещали выплатить основную часть гонорара лишь после завершения путешествия. «Если они не вернутся, никто ничего не заплатит» семье Фосетта, чтобы она могла на что-то жить дальше, писала Нина Ларджу.

«Это не та сумма, которая могла бы вдохновить большинство путешественников», – замечал Фосетт, обращаясь к Келти. Однако в другом письме он добавляет: «В каком-то смысле я даже рад, что никто из нас троих не получит даже ломаного гроша, пока путешествие не завершится успешно, – значит, никто не упрекнет нас, что мы предпринимали такое опасное дело ради денег. Это честное научное исследование, движимое лишь нашим острым интересом к нему и его значимостью».

Фосетт с Джеком нанесли визит в КГО, во время которого, казалось, развеялись все недобрые чувства, все разочарования. Все желали им удачи. Ривз, куратор картографического отдела общества, позже вспоминал, каким «замечательным юношей» был Джек: «хорошо сложенный, высокий и крепкий, очень похожий на отца». Фосетт выразил благодарность Ривзу и Келти, которые всегда не колеблясь поддерживали его. «Не пройдет и трех лет, я снова встречусь с вами и поведаю вам всю историю», – обещал он.

Вернувшись в Стоук-Кэнон, Фосетт, Джек и остальные члены семьи погрузились в водоворот сборов и планов. Решили, что Нина и Джоан, которой тогда было четырнадцать, переселятся на португальский остров Мадейра, где жить дешевле. Брайан, донельзя расстроенный тем, что отец не взял его в экспедицию, переключился на железнодорожное инженерное дело. С помощью Фосетта он нашел работу в перуанской железнодорожной компании и первым должен был отплыть в Южную Америку. Семья провожала Брайана на вокзале. Ему было всего семнадцать.

Фосетт сказал Брайану, что тот должен заботиться о Нине и сестре во время их отсутствия и что любая финансовая помощь, какую Брайан будет в силах им оказать, поможет им выжить. Семья строила планы, представляя, как Фосетт с Джеком вернутся героями. «Они возвратятся „не позже чем через два года“, и, когда мне дадут первый большой отпуск, мы все сможем встретиться в Англии, – писал позже Брайан, вспоминая об этих планах. – А после этого мы, может быть, одной большой семьей заживем в Бразилии, где, без всякого сомнения, будет располагаться поле нашей будущей деятельности». Брайан попрощался с родными и шагнул на подножку поезда. Вагон уплывал вдаль, и он смотрел в окно, на отца и брата, медленно пропадавших из виду.

А 3 декабря 1924 года Фосетт и Джек сказали «до свидания» Джоан и Нине, сев на «Аквитанию», направлявшуюся в Нью-Йорк, где они должны были встретиться с Рэли. Похоже, путь к Z был наконец обеспечен. Однако неделю спустя, когда они сошли на берег в Нью-Йорке, Фосетт обнаружил, что Линч, его деловой партнер с «безукоризненным характером», заперся в номере отеля «Уолдорф-Астория» – пьяный и в окружении проституток. «[Он] поддался непобедимым чарам бутылки в этом Городе сухого закона», – писал Фосетт КГО. Он отмечал, что Линч, «по всей видимости, давно страдал нездоровым пристрастием к спиртному. А что еще хуже, теперь он ударился и в распутство». Это «нездоровое пристрастие» обошлось фондам экспедиции более чем в тысячу долларов, и Фосетт опасался, что предприятие сорвется, не начавшись. Однако их затея уже стала всемирной сенсацией, и Джон Д. Рокфеллер-младший, отпрыск миллиардера – основателя компании «Стандард ойл» и сподвижник доктора Баумена, предложил чек на четыре с половиной тысячи долларов – с тем, чтобы «план можно было начать приводить в исполнение немедленно».

Когда путь к Z снова оказался расчищен, Фосетт даже не в силах был проявить свой знаменитый гнев, укоряя Линча, который тем временем с позором возвратился в Лондон. «Он ведь во многом подготовил эту экспедицию, а это говорит в его пользу. Что ж, боги иной раз избирают для своих целей странные орудия», – писал Фосетт КГО. А еще он заметил: «Я всегда твердо верил в Закон воздаяния». Он был уверен, что пожертвовал всем, что имел, ради того, чтобы когда-нибудь достичь Z. И теперь он надеялся удостоиться того, что сам называл «честью бессмертия».

Глава 19

Неожиданный ключ

– Ну да, я слыхал про Фосетта, – сказал мне бразилец-проводник, предлагавший туры по Амазонии. – Это ведь тот, который пропал, когда искал Эльдорадо или что-то в этом роде?

Когда я обмолвился, что ищу гида, который помог бы мне проследить маршрут Фосетта и поискать Z, бразилец ответил, что он «muito ocupado»[34], – кажется, это был вежливый способ сказать «ты спятил».

Нелегко оказалось найти человека, не только желающего совершить путешествие в джунгли, но и имеющего связи с сообществами туземцев Бразилии, живущими почти как автономные страны, каждая – со своими законами и властью. В Амазонии история взаимодействия между brancos и indios – белыми и индейцами – часто звучит как нескончаемая эпитафия: болезни и массовые убийства стирали племена с лица земли; песни и языки забывались. Одно из племен закапывало своих детей живьем в землю, чтобы спасти их от позорного порабощения. Но некоторые племена, в том числе десятки не соприкасавшихся с внешним миром, сумели изолировать себя в джунглях. В последние десятилетия, когда многие аборигены объединились в политические организации, бразильские власти перестали пытаться «цивилизовать» их и стали предпринимать более эффективные действия – направленные на то, чтобы защитить их. В результате начали бурно развиваться некоторые амазонские племена, в том числе и в штате Мату-Гросу, где когда-то исчез Фосетт. Их численность, после безжалостного истребления, снова стала расти; их языки и традиции сохранились.

Человеком, которого я в конце концов уговорил меня сопровождать, оказался пятидесятидвухлетний Паулу Пинаже, бывший профессиональный исполнитель самбы и театральный режиссер. Хотя среди предков Паулу не было индейцев, он раньше сотрудничал с Бразильским национальным индейским фондом – агентством, пришедшим на смену Службе защиты индейцев Рондона. Паулу разделял девиз этой службы – «Умри, если должен, но не убивай». В нашем первом телефонном разговоре я спросил у него, сможем ли мы проникнуть в тот же район, что и Фосетт, в том числе и туда, где располагается теперь часть национального парка Шингу – созданная в 1961 году первая индейская резервация в Бразилии. (Сам парк, вместе с примыкающей к нему резервацией, по площади примерно равен Бельгии; это один из самых крупных в мире участков джунглей, находящихся под управлением индейцев.)

Паулу ответил:

– Я могу вас туда водить, но это не будет легко.

Он объяснил, что вход на индейские территории требует долгих предварительных переговоров с вождями племен. Он попросил меня выслать ему медицинские справки, подтверждающие, что у меня нет заразных заболеваний. Затем он начал от моего имени обращаться к различным индейским вождям. У многих племен в джунглях имелись теперь коротковолновые передатчики – куда более современный вариант того аппарата, которым пользовался доктор Райс, – и в течение многих недель мы обменивались посланиями через эфир; Паулу заверял индейцев, что я журналист, а не garimpero, то есть старатель. В 2004 году двадцать девять рабочих с алмазных копей зашли на территорию одной резервации за западе Бразилии, и члены племени синта-ларга кого-то из них застрелили, а кого-то насмерть забили деревянными дубинками.

Паулу попросил меня встретить его в аэропорту Куябы. Хотя ни одно из племен не одобрило мой визит, он казался настроенным оптимистично, когда приветствовал меня. Вместо чемодана или рюкзака он нес несколько больших пластмассовых коробок; с губы у него свисала сигарета. На нем был камуфляжный жилет с неисчислимым множеством карманов, набитых всякого рода снаряжением и припасами: тут был швейцарский армейский нож, японские противочесоточные препараты, фонарь, пакет арахиса и, опять-таки, сигареты. Он напоминал человека, возвращающегося из экспедиции, а не собирающегося отправиться в путь. Жилет у него был изорван, лицо осунулось так, что кожа обтянула скулы, и поросло седоватой бородкой, а лысина была обожжена солнцем. По-английски он говорил не очень уверенно, но так же быстро, как затягивался. «Пошли, пошли, мы сейчас идем, – выпалил он. – Паулу обо всем заботился».

Мы доехали на такси до центра Куябы, которая уже не была тем «городом-призраком», который некогда описывал Фосетт: она так и сияла современностью, со всеми своими асфальтированными дорогами и несколькими скромными небоскребами. Когда-то бразильских поселенцев завлекла сюда жажда каучука и золота. Теперь главным искушением стали высокие цены на сельскохозяйственные товары с ферм и ранчо, и город служил сборным пунктом для этих новейших пионеров.

Мы поселились в гостинице под названием «Эльдорадо» («Смешное совпадение, да?» – заметил Паулу) и занялись приготовлениями. Первой нашей задачей было убедиться в том, что мы верно разгадали маршрут Фосетта. Я посвятил Паулу в детали своей поездки в Англию и рассказал ему обо всем, что проделал Фосетт, – в том числе о том, как он оставлял ложные следы и использовал шифры, чтобы скрыть свой путь.

– Этот полковник сделал много, чтобы спрятать то, чего никто никогда не находил, – произнес Паулу.

Я развернул на деревянном столе относящиеся к делу документы, которые получил в британских архивах. Среди них были копии некоторых карт, сделанных самим Фосеттом. Они были выполнены весьма тщательно и напоминали картины пуантилистов. Паулу взял одну из них и несколько минут изучал ее, приблизив к свету. Фосетт крупными буквами начертал «Не исследовано» поверх того места, где были изображены леса между рекой Шингу и двумя другими крупными притоками Амазонки. На другой карте он сделал несколько подписей: «небольшие племена… считаются дружелюбными»; «очень плохие индейские племена, названия неизвестны»; «вероятно, опасные индейцы».

Одна из карт, казалось, была нарисована слишком небрежно, и Паулу спросил, сам ли Фосетт ее делал. Я объяснил, что, судя по подписям к карте (которую я нашел в числе нескольких других старых документов, хранившихся в Североамериканском газетном объединении), когда-то она принадлежала Рэли Раймелу. Тот набросал маршрут экспедиции и отдал карту матери. Хотя он взял с нее обещание, что она уничтожит карту после того, как он отбудет, она не решилась это сделать.

Мы с Паулу согласились в том, что эти документы подтверждают: Фосетт и его отряд, выйдя из Куябы, двинулись на север, к территории обитания индейцев бакаири. Оттуда они направились к Лагерю мертвой лошади, а потом, вероятно, вглубь джунглей, в те места, где находится теперь национальный парк Шингу. В том маршруте, который Фосетт еще раньше предоставил в распоряжение Королевского географического общества, он указывал, что отряд повернет на восток примерно на одиннадцатой параллели южнее экватора и далее двинется по реке Смерти и реке Арагуае, пока не достигнет Атлантического океана. В своем проекте Фосетт отмечал, что предпочтительнее все время держаться восточного направления, двигаясь к прибрежным районам Бразилии, так как это «обеспечит более высокий уровень энтузиазма, чем когда люди все глубже и глубже забираются в дикие края».

Однако этому плану, похоже, противоречил один этап маршрута, который начертил Рэли. Как он указал, близ реки Арагуая экспедиция вместо того, чтобы продолжать идти на восток, должна резко повернуть на север и перейти из штата Мату-Гросу в штат Пара, а уже потом выйти из джунглей близ устья Амазонки.

– Может быть, Рэли делал ошибку, – предположил Паулу.

– Я тоже так думал, – ответил я. – Но потом я прочел вот это.

Я показал ему последнее письмо, которое Джек послал матери. Паулу прочел строчку, которую я подчеркнул: «Возможно, в следующий раз я напишу из Пары».

– Мне кажется, Фосетт скрывал эту последнюю часть маршрута даже от КГО, – заметил я.

Фосетт явно все больше интриговал Паулу, и тот взял черную ручку и начал рисовать предполагаемый маршрут путешественника на свежей карте, с воодушевлением ставя галочку возле каждого из пунктов, где мы намеревались побывать. Наконец он вытащил сигарету изо рта и спросил:

– Ну что, мы идти вперед, к Z?

Глава 20

Не страшись неудачи

Поезд полз к фронтиру. 11 февраля 1925 года Фосетт, Джек и Рэли выехали из Рио, начав свое более чем тысячемильное странствие вглубь Бразилии. В Рио они останавливались в отеле «Интернасьональ», в саду которого проверили свое снаряжение. При этом практически все, что они делали, описывалось газетными хроникерами со всего мира. «По меньшей мере сорок миллионов человек знают о цели нашего путешествия», – писал Фосетт своему сыну Брайану, упиваясь столь «неслыханной» славой.

В прессе появлялись фотографии наших путешественников, с подписями вроде «Эти трое готовы встретиться с людоедами в погоне за древними реликвиями». В одной из статей говорилось: «Никакие участники Олимпийских игр не тренировались так методично и изнуряюще, как эти трое скрытных, скромных англичан, чей путь в забытый мир будет усеян стрелами, смертоносными недугами и дикими зверями».

«Английские и американские газеты забавно пишут об экспедиции, правда?» – писал Джек брату.

Бразильские власти, опасаясь провала столь широко разрекламированного похода по их территории, потребовали, чтобы Фосетт подписал заявление, освобождающее их от всякой ответственности, что он и сделал без промедления. «Они не хотят, чтобы на них оказывали давление… если мы не вернемся, – писал Фосетт Келти. – Но ничего, мы вернемся – если только мои пятьдесят восемь лет сумеют со всем этим справиться». Несмотря на такую озабоченность, правительство и граждане Бразилии тепло приняли путешественников: отряду предоставили бесплатный проезд к фронтиру – в роскошных железнодорожных вагонах, предназначенных для знатных особ, с личными ванными и салонами. «Нас встретили с безграничной симпатией и доброжелательностью», – сообщал Фосетт КГО.

Однако Рэли, казалось, был несколько расстроен. По пути из Нью-Йорка в Бразилию он влюбился – по-видимому, в дочь британского герцога. «Во время путешествия на пароходе я познакомился с одной девушкой. С течением времени наша дружба крепла и в конце концов – признаюсь – стала угрожать перерасти во что-то серьезное», – признавался он в письме Брайану Фосетту. Он хотел рассказать Джеку про обуревающие его чувства, но его лучший друг, ставший еще более похожим на монаха за время подготовки к экспедиции, брюзжал, что тот «выставляет себя на посмешище». Прежде Рэли вместе с Джеком был всецело сосредоточен на предстоящем приключении, теперь же все, о чем он мог думать, – это… женщина.

«Твой отец и Джек забеспокоились, как бы я не улизнул от них или что-нибудь в этом роде!» – писал он Брайану. И действительно, Раймел рассматривал возможность женитьбы в Рио, однако Фосетт с Джеком его отговорили. «Я вовремя опомнился и сообразил, что, как члену экспедиции, мне не положено брать с собой жену, – поясняет Рэли. – Пришлось потихоньку закруглиться с романом и взяться за дело».

«[Рэли] теперь пошел на поправку», – писал Джек. Тем не менее он озабоченно спрашивал у Рэли: «Надо думать, после того как мы вернемся, ты женишься через год?» Рэли отвечал, что он не станет давать никаких обещаний, но позже заявил: «Я не собираюсь всю жизнь оставаться холостяком, даже если Джек решил так для себя!..»

Трое путешественников на несколько дней остановились в Сан-Паулу, где посетили Бутантанский институт – одну из крупнейших змеиных ферм в мире. Сотрудники продемонстрировали гостям, как нападают различные хищные рептилии. Один из служащих фермы полез в клетку длинным крюком и извлек смертоносного бушмейстера; Джек и Рэли не отрываясь глядели на его ядовитые зубы. «Было видно, как брызнул яд», – позже писал Джек брату. Фосетт был знаком с амазонскими змеями, но и он нашел эти опыты поучительными, поделившись своими наблюдениями в одной из корреспонденций, отправленных Североамериканскому газетному объединению. («Кровоточат укусы неядовитых змей{42}. А вот два прокола и синеватая бескровная полоска – признак яда».)

Перед отбытием Фосетт получил самое желанное: пятилетний запас сывороток против змеиных укусов, помещенных во флаконы с пометками: «гремучие змеи», «ямкоголовые змеи» и «неизвестные виды». Кроме того, ему дали иглу для подкожных впрыскиваний, чтобы вводить их.

После того как власти Сан-Паулу устроили путешественникам то, что Джек назвал «шикарной отходной», трое англичан снова погрузились на поезд, который направлялся на запад, к реке Парагвай, вдоль бразильско-боливийской границы. Фосетт уже проделал такое же путешествие в 1920 году с Холтом и Брауном, и знакомые виды лишь обострили его постоянное нетерпение. Из-под колес летели искры, Джек и Рэли глядели в окно, за которым проплывали болота и низкорослый лес, и представляли себе то, с чем им суждено вскоре столкнуться. «Встретилось кое-что интересное, – писал Джек. – В этой скотоводческой стране несметное множество попугаев, кроме того, мы встретили две стаи… молодых нанду [птиц, похожих на страусов] высотою от четырех до пяти футов. Видели мы и паучье гнездо на дереве: паук величиной с воробья сидел в центре паутины». Замечая по берегам аллигаторов, они с Рэли хватали винтовки и пытались подстрелить их с движущегося поезда.

Бескрайние просторы поражали Джека. Время от времени он делал наброски того, что видит вокруг, словно чтобы лучше разобраться, – эту привычку некогда привил ему отец. Примерно через неделю они достигли Корумбы, городка на фронтире, возле боливийской границы, недалеко от тех мест, где Фосетт проводил многие свои ранние изыскания. Это означало конец железной дороги, а с ней – и множества сопутствующих удобств. Ночевали они в убогой гостиничке. «Туалетные здесь весьма примитивные, – писал Джек матери. – Совмещенный с душевой ватерклозет так грязен, что следует смотреть себе под ноги, куда ступаешь, но папа говорит, что в Куябе будет еще хуже».

Джек и Рэли услышали за окном какой-то шум и движение и, выглянув, увидели в лунном свете фигуры, с песнями и плясками бродившие туда-сюда по единственной приличной улице городка. Это была последняя ночь карнавала. Рэли, любивший допоздна гулять, пробуя «различные замечательные коктейли», присоединился к веселью. «Кстати, я сейчас стал довольно рьяным танцором, – сообщал он ранее своему брату. – Ты, может, назвал бы меня чересчур беспечным, но я решил, что в ближайшие месяцев 20 у меня вряд ли будет возможность развеяться».

23 февраля Фосетт велел Джеку и Рэли погрузить их снаряжение на «Игуатеми» – грязное суденышко, ходившее по реке Парагвай и направлявшееся сейчас в Куябу. Рэли насмешливо назвал судно «ванночкой». Оно было рассчитано на двадцать пассажиров, но их набилось в два с лишним раза больше. Воздух пропитался запахом пота и горящей древесины из топки. Отдельных кают не предусматривалось, и, чтобы подвесить гамаки, путешественникам пришлось локтями расчищать себе пространство на палубе. Когда корабль отчалил, следуя по излучинам реки на север, Джек стал практиковаться в португальском, беседуя с другими пассажирами, но у Рэли не было ни языкового слуха, ни терпения, чтобы усвоить нечто большее, чем «faz favor» («пожалуйста») да «obrigado» («спасибо»). «Забавный малый Рэли, – писал Джек. – Он называет португальский язык чертовой тарабарщиной и даже не пытается изучать его. При этом его все вокруг бесят, потому что не говорят по-английски».

По вечерам температура воздуха резко падала, и путешественники надевали перед сном вторую рубашку, вторые брюки и вторые носки. Они решили не бриться, и лица их скоро покрылись щетиной. Джек считал, что Рэли выглядит «отъявленным негодяем, каких часто видишь в фильмах о Диком Западе, от которых кровь стынет в жилах».

Корабль, повернув, вошел в реку Сан-Лоренсу, а из нее – в реку Куяба; по мере плавания молодые люди знакомились со всевозможными амазонскими насекомыми. «В среду ночью эти насекомые налетели на нас тучами, – писал Джек. – Крыша над тем местом, где мы едим и спим, была черной – буквально черной от них! Ложась спать, мы обернули головы рубашками, не оставив даже отверстий для дыхания, ноги тоже обмотали рубахами, а поверх накрылись макинтошами. Другой напастью были термиты. Они не давали нам покоя около двух часов, кружились вокруг ламп, пока у них не обгорали крылья, и мириадами падали на палубу и на стол». Рэли уверял в одном из писем, что москиты были «такие большие, что едва не придавливали тебя».

«Игуатеми» полз по реке так медленно, что однажды его обогнало даже каноэ, стремительно пронесшееся мимо. Мальчикам хотелось размяться, но места для этого не было, и им оставалось лишь глядеть на бесконечные топи. «После этого путешествия Куяба покажется раем!..» – писал Джек матери. Два дня спустя он добавил: «Папа говорит, что это самая тухлая, скучнейшая речная поездка, которую он когда-либо предпринимал».

3 марта, через восемь дней после выхода из Корумбы, «Игуатеми» доплыл до Куябы, про которую Рэли заметил, что это «забытая богом дыра… лучше всего на нее смотреть закрытыми глазами!».

Фосетт писал, что они добрались до «точки входа» в джунгли и должны теперь переждать несколько недель, чтобы сезон дождей кончился, позволив им «достигнуть великой цели». Хотя Фосетт терпеть не мог мешкать, он не решался отправляться в путь до наступления сухого сезона: в 1920 году, путешествуя вместе с Холтом, он не стал ждать, и это привело к катастрофе. Кроме того, у них еще оставались здесь дела – надо было собирать снаряжение и припасы, изучать карты. Джек и Рэли пытались опробовать свои новые сапоги, пешком продираясь сквозь окружающие заросли. «Ноги у Рэли сплошь залеплены заплатками из пластыря, но он сейчас больше, чем когда-либо, ждет наступления того дня, когда мы тронемся в путь», – отмечал Джек. Они брали с собой винтовки и устраивали тренировки в меткости стрельбы, ведя огонь по мишеням и представляя, что это ягуары или обезьяны. Фосетт предупреждал их, чтобы они берегли патроны, но они настолько возбудились, что истратили двадцать патронов во время своих первых стрельб. «Страшный шум», – с восторгом отзывался Джек о звуке выстрелов.

Рэли хвастался, что он отличный стрелок («Ничего, что я говорю это сам о себе?»).

Молодые люди ели за двоих. Джек даже нарушил свой вегетарианский обет, обратившись к курице и говядине. «Теперь мы отъедаемся, – сообщал он матери, – и я надеюсь прибавить до отъезда десять фунтов – надо ведь нагулять жирок, чтобы переносить вынужденные голодовки во время похода».

У американского миссионера, остановившегося в Куябе, имелось с собой несколько выпусков «Космополитена» – популярного ежемесячного журнала, владельцем которого был тогда Уильям Рэндольф Херст. Рэли с Джеком обменяли на них несколько взятых с собой книг: эти журналы воссоздавали перед юношами картину мира, которого они не увидят по меньшей мере два года. В «Космополитене» в эти месяцы рекламировались двенадцатицентовые банки «Томатного супа Кэмпбелла» и Американская телефонно-телеграфная компания («Зачем говорить через стенку, когда можно говорить через весь континент!»), и подобные напоминания о родине, похоже, пробуждали в Рэли «сентиментальность», по его собственному выражению. Кроме того, в журнале было несколько захватывающих приключенческих повестей, в том числе «Восторг и ужас встречи с вечностью», в которой рассказчик вопрошал: «Что знаю я о страхе? Что знаю я о храбрости? ‹…› Никто не знает, как поведет себя, пока на самом деле не столкнется с несчастьем».

Но, кажется, вместо того чтобы взвесить свои запасы храбрости, Джек и Рэли предпочитали мечтать о том, чем они займутся после возвращения из экспедиции. Они были уверены, что путешествие принесет им богатство и славу, но их фантазии были скорее мальчишескими, чем взрослыми. «Мы хотим купить себе мотоциклы и как следует погулять в Девоне, разъезжая по всем нашим друзьям и старым любимым местам», – сообщал Джек.

Однажды утром они отправились вместе с Фосеттом купить вьючных животных у одного из местных владельцев ранчо. Хотя Фосетт жаловался, что его кругом «надули», он приобрел четырех лошадей и восемь мулов. «Лошади довольно неплохие, но мулы очень fraco (слабые)», – писал Джек домой, щеголяя свежеприобретенным португальским словечком. Джек и Рэли тут же дали животным имена: упрямая ослица стала Гертрудой; мул с головой, похожей на пулю, получил имя Думдум; другой, печального вида, сделался Угрюмцем. Кроме того, Фосетт купил пару охотничьих собак, которые, как он выразился, «получили гордые имена Пастух и Чулым[35]».

К этому времени почти все жители этой отдаленной от мира столицы бразильского штата уже что-то прослышали о знаменитых англичанах. Некоторые развлекали Фосетта легендами о тайных городах. Один сказал, что недавно привел из джунглей индейца, который, увидев церкви Куябы, заметил: «Это ерунда, в моем лесу есть здания куда больше и роскошнее. У них двери и окна из камня. А внутри они освещаются огромным кубом – кристаллом на колонне. Он сверкает так, что слепит глаза».

Фосетт был благодарен за любые фантазии, пусть даже самые невероятные, лишь бы они подтверждали его собственную. «Я не увидел причин отступить от теории о Z ни на волосок», – писал он Нине.

Примерно в это же время до Фосетта дошли первые новости об экспедиции доктора Райса. Несколько недель о судьбе его отряда не поступало никаких известий: он исследовал один из притоков Риу-Бранку, примерно за тысячу двести миль к северу от Куябы. Многие опасались, что путешественники исчезли. Но потом один радиолюбитель в английском Катерхеме поймал морзянку из глубин Амазонии. Он записал следующую радиограмму:

Продвижение медленное из-за чрезвычайно тяжелых физических условий. Участников экспедиции свыше пятидесяти. В данный момент не можем использовать гидроплан из-за мелководья. Но задачи экспедиции выполняются. Все в порядке. Это послание отправлено посредством экспедиционного беспроводного передатчика. Райс.

В другом сообщении говорилось, что доктор Теодор Кох-Грюнберг, видный антрополог, шедший вместе с отрядом, заразился малярией и умер. Доктор Райс извещал в своей радиограмме, что готов спустить на воду гидроплан, но его необходимо очистить от муравьев, термитов и пауков, которые покрыли панель управления и кабину, точно вулканический пепел.

Исследователи беспокоились, что может произойти, если им придется совершать экстренную посадку. Альберт Уильямс Стивенс, известный путешественник на воздушном шаре и аэрофотограф экспедиции, сообщал КГО: «Если вы движетесь не над водой{43}, рекомендуется спрыгнуть с парашютом, прежде чем самолет разобьется, ударившись о мощные лесные деревья; далее единственная надежда для пассажиров – найти обломки своего воздушного судна и попытаться спасти запас продовольствия. С помощью мачете и компаса они, вероятно, сумеют прорубить дорогу к ближайшей реке, построить плот и выбраться на нем из джунглей. Но, конечно, перелом ноги или руки в таких условиях означает верную смерть».

Наконец путешественники заполнили бак горючим, которого должно было хватить примерно на четыре часа полета, и трое членов экспедиции сели в самолет; пилот завел мотор, пропеллер завертелся, машина с ревом помчалась вниз по реке и потом взмыла в небо. Стивенс описывал первые впечатления путешественников, взглянувших на джунгли с высоты в пять тысяч футов:

Пальмы, разбросанные по лесу под нами, выглядели словно сотни морских звезд на дне океана… Если не считать спиралей, одеял, облаков испарений, напоминавших туман и поднимавшихся от множества скрытых от нас потоков воды, мы не видели под собой ничего, кроме казавшегося бесконечным сумрачного леса, зловещего в своем безмолвии и громадности.

Обычно пилот и еще один участник экспедиции летали каждое утро по три часа, пока повышающаяся температура наружного воздуха не начинала грозить двигателю перегревом. За несколько недель доктор Райс и его команда осмотрели тысячи квадратных миль Амазонии – невыполнимая задача, если двигаться пешком или даже на лодке. В числе прочего исследователи обнаружили, что у рек Парима и Ориноко – не один и тот же исток, как предполагали раньше.

Однажды пилоту показалось, что он заметил между деревьями какое-то движение, и он снизился над пологом леса. Это была группа «белых» индейцев яномани. Когда самолет приземлился, доктор Райс попытался установить контакт с туземцами, предлагая им бусы и носовые платки; на сей раз, в отличие от его предыдущей экспедиции, аборигены приняли его дары. Проведя вместе с племенем несколько часов, доктор Райс вместе со своим отрядом начал выбираться из джунглей. КГО попросило радиолюбителя из Катерхема передать «поздравления и добрые пожелания от общества».

Эта экспедиция, несмотря на трагическую смерть Кох-Грюнберга, стала историческим достижением. В придачу к картографическим открытиям она еще и в буквальном смысле изменила точку зрения человека на Амазонию, подняв ее из-под крон деревьев вверх, сместив баланс сил, который прежде всегда был на стороне джунглей, а не тех, кто туда попадает извне. Доктор Райс провозглашал: «Эти территории, где туземцы настроены столь враждебно или где физические препятствия столь велики, что туда практически невозможно» проникнуть пешком, «наш аэроплан пересекает легко и быстро». Более того, беспроводное радио позволило ему поддерживать связь с внешним миром. («Бразильские джунгли больше не в одиночестве», – объявляла «Нью-Йорк таймс».) КГО в своем информационном бюллетене превозносило «первый в истории радиоконтакт полевой экспедиции с обществом». При этом, замечало общество не без сожаления, Рубикон отныне перейден: «Считать ли преимуществом то, что теперь, когда о своем местонахождении можно сообщать ежедневно, экспедиции утратят ореол „путешествий в неведомое“, – вопрос открытый». Аппаратура стоила чрезвычайно дорого, радиопередатчики были громоздки, а в большинстве районов Амазонии не хватало безопасных мест для посадки, так что методы доктора Райса не нашли широкого применения в течение по крайней мере ближайшего десятилетия – но он указал путь своим последователям.

Между тем для Фосетта в этих новостях имело значение лишь одно: его соперник не нашел Z.

Однажды апрельским утром, выйдя из гостиницы, Фосетт ощутил на лице обжигающее солнце. Настал сухой сезон. 14 апреля, после наступления темноты, он провел Рэли и Джека по городу. Там и сям за дверными проемами скудно освещенных забегаловок маячили головорезы с винчестерами 44-го калибра. Недавно преступники напали на группу добытчиков алмазов, которые остановились в той же гостинице, что и Фосетт со своим отрядом. «[Добытчик] и один из бандитов были убиты, двое других серьезно ранены, – писал Джек матери. – Несколько дней спустя полиция приступила к расследованию – за чашкой кофе убийц спросили, зачем они все это сделали, и дальше дело не пошло…»

Путешественники зашли к Джону Аренсу, немецкому дипломатическому представителю в этом районе: они успели с ним подружиться. Аренс предложил гостям чай с печеньем. Фосетт спросил у дипломата, согласится ли он передавать Нине и остальному миру письма и другие известия от экспедиции, которые будут поступать из джунглей. Аренс заметил, что почтет это за удовольствие, и позже в письме к Нине сообщил, что рассказы ее мужа о Z были настолько увлекательны и необычны, что он никогда не чувствовал себя счастливее.

На следующее утро, под бдительным оком Фосетта, Джек и Рэли надели свое экспедиционное облачение, включавшее легкие, прочные на разрыв штаны и ковбойские шляпы. Они зарядили свои винтовки 30-го калибра и вооружились восемнадцатидюймовыми мачете, которые сделал по заказу Фосетта лучший сталевар Англии. Сообщение, выпущенное САГО, пестрело заголовками: «Уникальный наряд для путешественника…», «Плод многолетнего опыта поможет изучать джунгли», «Вес экипировки облегчен до последней унции».

Фосетт нанял двух местных носильщиков-проводников: они должны были сопровождать экспедицию до тех пор, пока не начнутся более опасные земли – примерно в ста милях к северу. 20 апреля целая толпа собралась посмотреть, как отряд двинется в путь. Под щелканье кнутов караван тронулся с места. Джек и Рэли лопались от гордости. Аренс около получаса ехал вместе с путешественниками на собственной лошади. Потом, как он написал Нине, он попрощался с ними и стал смотреть, как они идут на север – «в мир, пока совершенно не приобщенный к цивилизации и неведомый людям».

Экспедиция пересекла cerrado, или «сухой лес», который был наименее трудной частью пути: здесь росли главным образом кривые низкорослые деревца да трава, как в саванне; в этих местах когда-то основали поселения некоторые ранчеры и старатели. Однако, как Фосетт писал жене, Джек и Рэли, продвигавшиеся вперед медленно, так как не привыкли к каменистой почве и жаре, получили «отличное представление о радостях путешествий» в здешних краях. Было настолько жарко, что, как писал Фосетт в особенно ярком сообщении, в реке Куябе «рыба в буквальном смысле сваривалась заживо».

К сумеркам они прошли семь миль, и Фосетт дал сигнал разбивать лагерь. Джек и Рэли узнали, что при этом нужно действовать быстро, наперегонки с темнотой, которая вот-вот должна была их окутать, и с москитами, которые вот-вот начнут их поедать: надо успеть растянуть гамаки, промыть порезы, чтобы избежать инфекции, собрать дрова для костра и привязать вьючных животных. На ужин были сардины, рис и печенье – настоящий пир по сравнению с тем временем, когда им придется кормиться дарами земли.

В ту ночь, когда они спали в своих гамаках, Рэли вдруг почувствовал, как об него что-то трется. Он в ужасе проснулся, словно на него напал ягуар, однако это был всего лишь один из мулов, который отвязался. Привязав его, он попытался снова уснуть, но вскоре занялся рассвет, и Фосетт громко скомандовал выдвигаться; каждый проглотил миску овсянки и полчашки сгущенки, весь их рацион вплоть до ужина; и вот они снова отправились в путь, стараясь не отстать от вожака.

Фосетт увеличил ежедневный переход с семи миль до десяти, затем до пятнадцати. Однажды днем, когда путешественники приближались к реке Мансу, милях в сорока к северу от Куябы, от Фосетта понемногу стали отставать прочие участники экспедиции. Джек писал матери: «Папа шел вперед так быстро, что мы совершенно потеряли его из виду». Этого-то и боялся Костин: некому было остановить Фосетта. Тропа привела к развилке, и проводники-бразильцы не знали, по какой дороге пошел Фосетт. В конце концов Джек заметил следы копыт на одной из тропинок и велел идти по ним. Спускалась темнота, и люди старались не потерять еще и друг друга. Вдалеке они слышали какой-то неумолкающий рев. С каждым шагом он становился громче, и вдруг они различили впереди поток воды. Они достигли реки Мансу. Но Фосетта по-прежнему нигде не было видно. Джек, приняв на себя командование, приказал Рэли и одному из проводников выстрелить из винтовок в воздух. Ответа не было. «Папа!» – крикнул Джек, но услышал лишь визгливые звуки леса.

Джек и Рэли подвесили гамаки и развели костер. Они боялись, что Фосетта захватили в плен индейцы кайяпо, протыкающие себе нижнюю губу большими круглыми дисками и нападающие на врагов с деревянными дубинками. Проводники-бразильцы, помнившие красочные рассказы о налетах индейцев, ничем не могли успокоить Джека и Рэли. Все лежали без сна, прислушиваясь к звукам джунглей. Когда взошло солнце, Джек распорядился дать еще несколько выстрелов и осмотреть прилегающую территорию. А потом, когда путешественники завтракали, появился Фосетт верхом на своей лошади. Разыскивая наскальные рисунки, он потерял след остальной группы и переночевал на земле, используя седло в качестве подушки. Когда Нина узнала о случившемся, она с испугом представила себе, как они все, должно быть, «переволновались». Она получила фотографию Джека, на которой он был непривычно мрачным, и послала ее Ларджу. «[Джек] наверняка думал при этом о той большой работе, которая ему предстоит», – ответил ей Лардж. Позже она отмечала, что Джеку помогала идти вперед гордость, поскольку он мог сказать о себе: «Мой отец избрал меня для этого дела».

Фосетт разрешил экспедиции провести в лагере еще один день, чтобы оправиться после неприятного происшествия. Скрючившись под москитной сеткой, он составлял свои корреспонденции, которые отныне должны будут «доставляться цивилизации индейскими гонцами по длинному и опасному маршруту», как позже поясняло редакторское примечание.

Фосетт описывал этот край как «самое клещевое место в мире»; насекомые кишели повсюду, точно черный дождь. Несколько из них укусили Рэли в ступню, и в раздраженную кожу попала инфекция – яд, как выразился Джек. На следующий день, пока они продирались вперед, Рэли делался все мрачнее и мрачнее. «Говорят, человека по-настоящему узнаешь, только очутившись с ним в диком краю, – писал Фосетт Нине. – Рэли теперь из энергичного весельчака стал сонным молчуном».

А энтузиазм Джека, напротив, только возрастал. Нина оказалась права: похоже, он унаследовал от Фосетта поразительное телосложение. Джек писал, что вес его мышц увеличился на несколько фунтов, «несмотря на то что еды сейчас куда меньше. Рэли скинул больше, чем я набрал, и мне кажется, что на нем путешествие сказывается хуже всех».

Узнав от мужа о Джеке, Нина писала Ларджу: «Думаю, вы порадуетесь вместе со мной, узнав, что Джек оказался таким способным, что он продолжает оставаться сильным и крепким. Я чувствую, что его отец им очень доволен; незачем и говорить, как им довольна я

Рэли был в плохом состоянии, животные ослабели, и Фосетт, который теперь вел себя осторожнее и старался не уходить слишком далеко вперед, на несколько дней остановился на скотоводческом ранчо, владельцем которого был Эрменежилду Гальван, один из самых безжалостных фермеров в Мату-Гросу. Гальван продвинулся к фронтиру глубже, чем большинство бразильцев, и, по слухам, имел целый отряд бугейро, или «охотников на дикарей»: их обвиняли в том, что они убивают индейцев, угрожающих этой феодальной империи. Гальван не привык к гостям, однако пригласил путешественников в свой дом из красного кирпича. «По манерам полковника Фосетта стало ясно, что это джентльмен и человек большого обаяния», – позже рассказывал Гальван репортеру.

Путешественники прожили у него несколько дней, отъедаясь и отдыхая. Гальван с любопытством спрашивал, что привело англичан в эти дикие края. Фосетт поделился с ним своими представлениями о Z и выудил из своих вещей странный предмет, завернутый в кусок ткани. Он осторожно развернул его – это был каменный идол, подаренный Хаггардом. Фосетт захватил его с собой в качестве талисмана.

Вскоре трое англичан снова двинулись в путь: они направлялись на восток, к посту Бакаири, где в 1920 году бразильские власти разместили гарнизон – последний оплот цивилизации, как называли его поселенцы. Внезапно лес перед путниками расступился, и они увидели ослепительное солнце, а вдали – синеватые горы. Дорога стала труднее; им приходилось спускаться по крутым, скользким от грязи склонам ущелий и преодолевать каменистые речные пороги. Одна из рек была слишком опасной, чтобы животные могли переплыть ее вместе с грузом. Фосетт приметил на другом берегу каноэ и сказал, что экспедиция может перевезти на нем вещи, но кто-то должен переплыть реку и пригнать лодку сюда – подвиг, который, как выразился Фосетт, был сопряжен «с большим риском, который еще больше усугублялся внезапно налетевшей грозой».

Джек вызвался сделать это и начал раздеваться. Хотя позже он признавался, что был «насмерть перепуган», он проверил, нет ли у него на теле порезов, которые могут привлечь пираний, и нырнул, бешено молотя руками и ногами под напором течения, швырявшего его туда-сюда. Выбравшись на другой берег, он забрался в каноэ и, гребя, приплыл на нем обратно; его встретил гордый им отец.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

В книге «Квантовая биомеханика тела» читателю предлагается выйти за рамки традиционного анатомическо...
Похудеть и создать идеальное тело не так сложно, как говорят в фитнес-клубах. Вам не нужно морить се...
В наши дни он был обычным студентом. Но провалившись в 1941 год и с боями прорвавшись из окружения, ...
Итальянский архитектор Альдо Росси отказался от создания нового, «лучшего» города и попытался вернут...
«Все мы связаны незримыми ниточками, которые видны только нашему сердцу. Погрузившись в стихи, можно...
Эти сказки о добре и простых истинах, которые детям нужно усвоить, а взрослым нельзя забывать.These ...