Затерянный город Z Гранн Дэвид

Глава 21

Последний свидетель

– Вы можете сделать, чтобы работал этот ваш GPS? – спросил Паулу.

Я расположился на заднем сиденье полноприводного пикапа «мицубиси» и упражнялся с прибором глобального позиционирования, пытаясь получить наши координаты. Мы двигались на север – это-то я знал, – с водителем, которого наняли вместе с пикапом. Паулу сказал мне, что нам понадобится мощная машина и профессиональный шофер, если мы хотим, чтобы у нас были какие-то шансы успешно завершить путешествие, особенно в сезон дождей.

– Это самое плохое время года, – заметил он. – Дороги – совсем… как это по-английски?.. совсем дерьмо.

Когда я объяснил свою цель водителю, он поинтересовался, когда пропал британский полковник.

– В двадцать пятом, – ответил я.

– И вы хотите найти его в джунглях?

– Не совсем так.

– Вы что, его потомок?

– Нет.

Мне показалось, что он погрузился в размышления. Потом он заметил:

– Ну ладно, – и стал весело грузить наше снаряжение, включавшее в себя гамаки, веревки, москитные сетки, водоочистные таблетки, спутниковый телефон, антибиотики и противомалярийные средства. По пути из Куябы мы захватили с собой друга Паулу – Таукане Бакаири, потомка вождя бакаири. (В Бразилии фамилия индейца обычно совпадает с названием его племени.) Таукане, человек лет сорока пяти, с приятным округлым лицом, носил джинсы «Ливайс» и бейсболку. В свое время миссионеры дали ему образование, и хотя жил он теперь главным образом в Куябе, он продолжал представлять политические интересы своего племени. «Вы могли бы назвать меня послом», – пояснил он мне. В обмен на «дар» (две покрышки для общинного трактора) он согласился провести нас к себе в деревню – последнее место, где Фосетта точно видели. («Если бы зависело только от меня, я бы взял вас бесплатно, – объявил Таукане. – Но в наше время все индейцы вынуждены быть капиталистами. У нас нет выбора».)

Выехав из города, мы попали на центральные равнины Бразилии, знаменующие собой переход от сухого леса к влажному. Спустя какое-то время впереди показалось плато. Оно было какой-то марсианской окраски и, как я выяснил, простиралось более чем на две тысячи квадратных миль, – гигантский стол, достигавший облаков. Мы остановились у его подножия, и Паулу сказал мне:

– Идите, покажу одну вещь.

Мы вышли из машины и вскарабкались по крутому каменистому склону. Земля была влажная после недавнего ливня, и при подъеме, проползая над норами, куда попрятались змеи и броненосцы, мы задействовали и руки, и колени.

– Куда это мы? – спросил я у Паулу, который уже зажал в зубах очередную сигарету.

– Вы, американцы, всегда нетерпеливые, – отвечал он.

Небо располосовала молния. Из-за спустившегося легкого тумана почва стала еще более скользкой. Камни подавались под нашими ногами и, скатившись вниз, стукались о землю пятьюдесятью ярдами ниже.

– Почти пришли, – сообщил Паулу.

Он помог мне подтянуться и забраться на каменную полку, а когда я выпрямился, весь в грязи, он указал на еще один горный гребень, в нескольких ярдах от нас, и произнес:

– Теперь видите!

В небо смотрела растрескавшаяся каменная колонна. Я поморгал: сквозь дождь видна была даже не одна, а несколько таких колонн, выстроенных в ряд, словно древнегреческие руины. Кроме того, здесь имелся большой сводчатый проход, обе стороны которого остались нетронутыми, а за ним возвышалась головокружительных размеров башня. Все это было похоже на то, что в 1753 году описывал bandeirante.

– Что это? – спросил я.

– Каменный город.

– Кто его построил?

– Это… как у вас говорят… это иллюзия.

– Вот это? – уточнил я, показывая на одну из колонн.

– Все сделала природа, эрозия. Но многие, кто их видит, думают, что это потерянный город, как Z.

В 1925 году доктор Райс в бразильской Рорайме видел подобные скалы, подвергшиеся эрозии, и решил, что они напоминают «полуразрушенную архитектуру».

Мы вернулись к машине и двинулись на юг, к джунглям. Паулу сказал, что скоро мы, возможно, узнаем: вдруг Z – такой же мираж? Через некоторое время мы свернули на BR-163, одно из самых коварных шоссе в Южной Америке. Оно было проведено в 1970 году бразильскими властями, пытавшимися освоить внутренние регионы страны; тянется оно более чем на тысячу миль, от Куябы до Амазонки. На нашей карте оно было обозначено как «главная дорога», однако почти весь асфальт с его двух полос успело смыть за время сезона дождей, не говоря уж о том, что полотно являло собой набор кюветов и канав, заполненных грязной водой. Иногда наш водитель предпочитал вообще игнорировать дорогу и рулил по каменистым берегам и полям, где нас время от времени обтекали стада скота.

Когда мы миновали реку Мансу, где когда-то Фосетт отбился от группы и где Рэли кусали клещи, я не отрывался от окна, ожидая увидеть первые признаки устрашающих джунглей. Но окрестный пейзаж напоминал Небраску: нескончаемые равнины до самого горизонта. Когда я спросил у Таукане, где же лес, он ответил просто: «Больше нет».

Вскоре он указал на целую армию извергающих дизельные дымы тягачей, которые двигались нам навстречу, волоча шестидесятифутовые бревна.

– Только индейцы уважают лес, – произнес Паулу. – Белые люди все вырубают.

Штат Мату-Гросу, объяснил он, преобразуется в сельскохозяйственные угодья, отводимые главным образом под соевые бобы. В одной только Бразилии за последние четыре десятилетия Амазония потеряла около ста семидесяти тысяч квадратных миль своего изначального лесного покрова – это территория больше Франции. Несмотря на старания правительства сократить масштабы уничтожения лесов, всего за пять месяцев 2007 года было сведено целых две тысячи семьсот квадратных миль деревьев – область больше штата Делавэр. Исчезли бесчисленные животные и растения, в том числе и те, которым можно было бы найти применение в медицине. Так как половина осадков в Амазонии формируется благодаря влаге, испаряющейся в атмосферу, это опустошение начало сказываться на экологии региона, внося свой вклад в возникновение засух, подрывающих способность джунглей поддерживать собственное существование. Мало районов пострадало так жестоко, как Мату-Гросу: губернатор этого штата Блайру Магги – один из крупнейших производителей сои в мире. «Я не ощущаю ни малейшего чувства вины по поводу того, чем мы здесь занимаемся, – заявил Магги газете „Нью-Йорк таймс“ в 2003 году. – Имейте в виду, речь идет о территории большей, чем вся Европа, и эта территория раньше вообще почти не затрагивалась, так что беспокоиться совершенно не о чем».

Между тем новейший экономический бум привел в Амазонии к очередным судорогам насилия. Бразильское министерство транспорта заявило, что заготовители древесины в районе шоссе BR-163 используют «высочайшую концентрацию рабского труда в мире». Индейцев часто срывали с их земли, обращали в рабство или убивали. 12 февраля 2005 года, как раз когда мы с Паулу совершали путешествие в джунгли, несколько гангстеров (как подозревают, состоявших на жалованье у одного ранчера из штата Пара) напали на семидесятитрехлетнюю американскую монахиню, защищавшую права индейцев. Когда они навели на нее пистолеты, она достала Библию и стала читать из Евангелия от Матфея: «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся»[36]. Бандиты выпустили в нее шесть пуль, оставив ее ничком валяться в грязи.

Джеймс Петерсен, выдающийся ученый из Вермонтского университета, обучавший в свое время археолога Майкла Хекенбергера и оказавший огромную помощь в подготовке моего вояжа, рассказывал во время нашего последнего разговора, за несколько месяцев до начала моего путешествия, как он воодушевлен тем, что отправляется в Амазонию проводить исследования близ Манауса. «Может быть, вы сможете посетить меня после Шингу», – заметил он. Я ответил, что это было бы замечательно. Однако вскоре я узнал, что в августе{44}, когда он вместе с бразильским археологом Эдуардо Невесом сидел в ресторанчике в одной деревне близ Амазонки, двое бандитов (как предполагают, работавших на бывшего полицейского) ворвались в помещение с целью грабежа. Один из грабителей открыл огонь, и Петерсен был ранен в живот. Он упал на землю и прошептал: «Не могу дышать». Невес принялся успокаивать его, что все будет в порядке, но к тому времени, как они добрались до больницы, Петерсен скончался. Ему был пятьдесят один год.

С шоссе BR-163 мы свернули на грязную дорогу, которая была поуже и шла на восток, к посту Бакаири. Мы проехали невдалеке от того места, где Фосетт когда-то гостил у скотовода Гальвана, и решили выяснить, удастся ли нам отыскать его поместье. В письмах Фосетт указывал, что ранчо называется Риу-Нову, а это слово мелькает и на современных картах. После почти четырех часов немилосердной тряски по ухабам мы обнаружили ржавый указатель «Риу-Нову» у развилки и стрелку, указывающую налево.

– Смотрите, – сказал Паулу.

Мы переехали шаткий мост из деревянных дощечек, перекинутый над рекой. Сооружение скрипело под тяжестью нашей машины, и мы с опасением глядели на стремительные потоки воды, бурлящие в пятидесяти футах под нами.

– Сколько мулов и лошадей имел coronel?[37] – спросил Паулу, явно пытаясь представить себе, как здесь переправлялся Фосетт.

– Около дюжины, – ответил я. – Судя по его письмам, Гальван заменил нескольких самых слабых животных и дал ему собаку… которая, как предполагают, вернулась на ферму через несколько месяцев после того, как Фосетт исчез.

– Она добралась одна? – поинтересовался Паулу.

– Так уверял Гальван. А еще он сказал что-то насчет ласточек, которые поднимались из леса где-то на востоке: он видел их и решил, что это может быть какой-то знак от Фосетта.

Впервые мы вошли под сень густого леса. Никакой фермы нигде видно не было, но мы набрели на земляную хижину под крышей из пальмовых листьев. Внутри на пне сидел старый индеец с деревянной палкой в руке. Он был бос, в пропыленных штанах и без рубашки. Позади него, на стене, висела шкура ягуара и картинка с изображением Пресвятой Девы. Таукаре спросил его на языке бакаири, есть ли поблизости скотоводческое ранчо, именуемое Риу-Нову. Старик сплюнул, услышав это название, и махнул палкой в сторону двери. «Туда», – произнес он.

Появился еще один индеец, помоложе, и вызвался проводить нас. Мы вернулись в машину и двинулись по заросшей дороге; ветви деревьев стучались в ветровое стекло. Когда дальше ехать стало невозможно, наш проводник выскочил наружу, и мы пошли за ним через лес; он обрубал своим мачете ползучие растения. Несколько раз он останавливался, изучающе глядел на верхушки деревьев и потом сдвигался на несколько шагов к востоку или к западу. Наконец он остановился.

Мы огляделись по сторонам, но не увидели ничего, кроме плотного кокона деревьев.

– Где Риу-Нову? – спросил Паулу.

Наш гид поднял мачете над головой и воткнул его в землю. Лезвие ударилось обо что-то твердое.

– Прямо тут, – ответил он.

Мы опустили глаза и, все еще не веря, увидели ряд разбитых кирпичей.

– Тут когда-то был вход в дом, – объяснил проводник, добавив: – Дом был очень большой.

Снова начался дождь; мы разбрелись по лесу, высматривая другие останки огромной фермы Гальвана.

– Сюда! – крикнул Паулу.

Он стоял в сотне футов от меня, возле осыпающейся кирпичной стены, увитой ползучими растениями. Всего за несколько десятилетий ферму сожрали джунгли, и я недоумевал, как настоящие древние развалины могли уцелеть в столь агрессивной среде. Впервые я почувствовал, что останки цивилизации действительно могли попросту исчезнуть: эта точка зрения казалась мне теперь вполне правдоподобной.

Когда мы вернулись к дороге, солнце начало садиться: мы были так возбуждены, что потеряли счет времени. Мы не ели с половины шестого утра, а в машине у нас ничего не было, кроме степлившейся бутылки воды да нескольких крекеров. (За время нашего путешествия мы уже успели слопать все мои пакеты сублимированной еды, причем Паулу осведомился: «Астронавты правда едят эту фигню?») Мы ехали сквозь ночь, вдали вспыхивали молнии, освещая пустоту вокруг нас. Таукане в конце концов задремал, и мы с Паулу предались занятию, которое стало нашим любимым отвлечением от забот: попытались представить себе, что случилось с Фосеттом и его отрядом после того, как они покинули Лагерь мертвой лошади.

– Я так и вижу, как они умирать от голода, – заметил Паулу, наверняка только и думавший сейчас о еде. – Очень медленно, очень мучились.

Мы с Паулу были не единственными, кто пытался досочинить финал саги о Фосетте. Десятки писателей и художников воображали себе конец там, где его никогда не существовало, – подобно тому, как первые картографы выдумывали почти весь мир, так его и не увидев. Сочинялись пьесы и радиоспектакли об этой загадке. Был написал телевизионный сценарий «Найти полковника Фосетта», позже весьма вольно использованный в фильме 1941 года «Дорога в Занзибар», с Бингом Кросби и Бобом Хоупом. Выходили и комиксы, в том числе один – из серии «Приключения Тантана»; в ней пропавший путешественник, прототипом которого послужил Фосетт, спасает героя от ядовитой змеи в джунглях. («Все думают, что ты умер», – удивляется Тантан, а тот отвечает: «Я решил не возвращаться к цивилизации. Я счастлив здесь».)

Кроме того, образ Фосетта продолжал вдохновлять создателей приключенческих книг. В 1956 году популярный бельгийский автор авантюрных романов Шарль Анри Деисм, писавший под псевдонимом Анри Верн, выпустил в свет книгу «Боб Моран и загадка Фосетта». Моран, герой романа, расследует исчезновение амазонского путешественника, и, хотя ему не удается выяснить, что с ним случилось, он открывает затерянный город Z – «мечта Фосетта сбывается».

Фосетт появляется даже в романе 1991 года «Индиана Джонс и семь покровов»[38] – одной из книг той серии, что возникла на волне успеха блокбастера 1981 года «В поисках утраченного ковчега». В этом романе с весьма запутанным сюжетом Индиана Джонс (хоть он и утверждает: «Я археолог, а не частный детектив») отправляется на поиски Фосетта. Он обнаруживает фрагменты путевых дневников Фосетта из его последней экспедиции, где говорится: «Мой сын, охромев из-за больной лодыжки и страдая малярийной лихорадкой, несколько недель назад повернул обратно, и я отправил с ним нашего последнего проводника. Бог им в помощь. А я двинулся вдоль реки, вверх по течению… У меня кончилась вода, и следующие два-три дня моим единственным источником жидкости была роса, которую я слизывал с листьев. Как часто я снова и снова упрекал себя, что решил идти дальше один! Я обзывал себя дураком, идиотом, безумцем». Джонс устанавливает местонахождение Фосетта и обнаруживает, что исследователь Амазонии все-таки нашел свой волшебный город. После того как двух археологов-любителей захватывает в плен враждебно настроенное племя, Фосетт и Джонс, с кнутом в руке, спасаются, прыгнув в реку Смерти.

Мы с Паулу обсудили еще несколько фантастических версий: что тела Фосетта и его спутников пожрали черви, как тело Мюррея; что они подхватили слоновую болезнь; что их погубил яд смертоносных лягушек… В конце концов мы оба уснули в машине. На следующее утро мы поехали вверх по небольшому горному склону, чтобы достичь поста Бакаири. На то, чтобы добраться сюда из Куябы, у Фосетта ушел месяц. У нас это заняло два дня.

Пост Бакаири разросся, теперь в этом районе жило больше восьмисот индейцев. Мы отправились в самую большую деревню, где несколько десятков одноэтажных домов выстроены рядами вокруг пыльного подобия центральной площади. Большинство из строений сделаны из глины и бамбука, и крыши у них покрыты пальмовыми листьями, хотя некоторые более новые дома были с бетонными стенами и железными крышами, звеневшими во время дождя. Деревня, хоть и явно осталась бедной, теперь обзавелась колодцем, трактором, электричеством и тарелками спутниковых антенн.

Когда мы прибыли, почти все мужчины, старые и молодые, оказались на охоте, готовясь к ритуалу празднования сбора урожая. Но Таукане сказал, что здесь есть кое-кто, с кем нам следует встретиться. Он провел нас в дом, выходящий задним фасадом на площадь; поблизости рядком росли благоухающие манговые деревья. Мы вошли в небольшую комнату с единственной лампочкой, висящей над головой, и несколькими деревянными скамьями вдоль стен.

Вскоре из задней двери показалась крошечная скрюченная женщина. Опираясь на руку ребенка, она медленно двигалась к нам, клонясь, словно под сильным ветром. На ней было цветастое хлопковое платье; длинные седые волосы обрамляли лицо – настолько морщинистое, что глаз почти не было видно. Она широко улыбнулась, показав чудесный набор белых зубов. Таукане объяснил, что эта женщина старше всех в деревне и видела, как здесь проходил Фосетт и его экспедиция.

– Наверное, она – последний живой человек, который с ними встречался, – заметил он.

Она опустилась в кресло, ее босые ноги едва доставали до пола. Через Таукане и Паулу, переводивших мои слова с английского на португальский, а потом на бакаири, я спросил у нее, сколько ей лет.

– Я не знаю точно, сколько мне лет, – ответила она. – Но я родилась около 1910 года. – Она рассказала: – Я была еще девочкой, когда трое чужаков остановились у нас в деревне. Я помню их, потому что я никогда не видела таких белых людей, с такими длинными бородами. Моя мать сказала: «Смотри, христиане пришли!»

Она поведала нам, что трое путешественников разбили лагерь внутри новой деревенской школы, которой теперь уже нет.

– Это было самое красивое здание, – сообщила она. – Мы не знали, кто они такие, но мы понимали, что они, наверное, важные люди, раз они спят в школе.

Я вспомнил, что в одном из писем Джек Фосетт упомянул о том, что они ночевали в школе.

Она прибавила:

– Помню, что они были высокие, очень высокие. И один из них нес смешной мешок и был похож на тапира.

Я спросил у нее, какая тогда была деревня. Она ответила, что к тому времени, как появились Фосетт и его спутники, все у них стало меняться. По ее словам, бразильские офицеры «говорили, что мы должны носить одежду, и дали каждому из нас новое имя».

– Мое настоящее имя – Комаэда Бакаири, – сообщила она, – но они мне сказали, что теперь я Лауринда. Так что я стала Лауриндой.

Она вспоминала повальную болезнь, которую описывал в своих письмах Фосетт.

– Бакаири просыпались от кашля и шли к реке очиститься, но это не помогало.

Спустя какое-то время Лауринда встала и побрела к выходу. Мы вышли вместе с ней и увидели вдалеке горы, на которые в свое время с таким же удивлением смотрел Джек.

– Эти трое пошли в том направлении, – сказала она. – Через те вершины. Говорили, что через те горы никогда не переходили белые люди, но эти трое сказали, что идут туда. Мы ждали, что они вернутся, но они так никогда и не пришли.

Я спросил, не слышала ли она о каких-нибудь городах, которые находятся по ту сторону гор и которые индейцы могли построить столетия назад. Она ответила, что ничего об этом не знает, но заявила, указывая на стены своего жилища, что ее предки рассказывали о домах бакаири, которые были куда больше и красивее.

– Они были из пальмовых листьев с деревьев бурити и были в два раза выше и такие прекрасные, – сказала она.

Вернулись несколько охотников, неся туши оленей, муравьедов и кабанов. На площади правительственный чиновник распорядился установить большой киноэкран. Мне сообщили, что сейчас будут показывать документальный фильм, объясняющий индейцам бакаири смысл праздничного ритуала в честь сбора урожая, который они собираются устраивать: этот ритуал является частью их мифа о сотворении мира. Там, где власти когда-то пытались лишить бакаири их традиций, они теперь стремятся сохранить их. Наша старуха наблюдала за происходящим со своего порога.

– Новое поколение по-прежнему проводит некоторые из старых церемоний, но они совсем не такие богатые и красивые, – заметила она. – Их не волнуют ремесла и пляски. Я пытаюсь рассказывать им старые сказки, но им это неинтересно. Они не понимают, что в этом – самая наша суть.

Перед тем как мы распрощались, она вспомнила о Фосетте еще кое-что. Много лет, сказала она, другие люди приходят издалека, чтобы расспросить об этих пропавших путешественниках. Она воззрилась на меня, и ее узкие глаза распахнулись.

– Что такого сделали эти белые люди? – спросила она. – Почему это так важно для их племени – найти их?

Глава 22

Мертвым или живым

Мир ждал новостей. «Со дня на день может прийти телеграмма от мужа, извещающая, что он жив-здоров и возвращается, вместе с Джеком и Рэли» – так Нина Фосетт говорила репортеру в 1927-м, через два года после того, как поступили последние вести от экспедиции. Нине вторит Элси Раймел, которая часто с ней переписывалась: «Я твердо верю, что мой мальчик и те, с кем он идет, вернутся из этих диких мест».

Нина, жившая на Мадейре со своей шестнадцатилетней дочерью Джоан, заклинала Королевское географическое общество не терять веры в ее мужа и гордо демонстрировала всем одно из последних писем Джека, где описывается его путешествие в дикий край. «Мне кажется, оно довольно интересное: первое путешествие двадцатидвухлетнего мальчика, увиденное его собственными глазами», – замечала она. Когда Джоан принимала участие в соревнованиях по плаванию в океане на длинную дистанцию, она сказала Нине: «Мама! Я чувствую, что должна добиться успеха, потому что если у меня это получится, то и у папы получится найти то, что он ищет, а если я проиграю, то и у них ничего не выйдет». К общему изумлению, она победила. Брайан, которому тогда было двадцать и который работал в перуанской железнодорожной компании, убеждал мать, что причин для беспокойства нет. «Отец добрался до цели, – писал он, – и пробудет там сколько возможно».

Однако к весне 1927 года об отряде все больше начинают тревожиться. Заголовок в одном из бюллетеней Североамериканского газетного объединения гласил: «Тревога за судьбу Фосетта нарастает». Появлялось множество гипотез о том, что могло случиться с путешественниками. «Может быть, их убили воинственные дикари, иные из которых – людоеды? – вопрошала одна газета. – Может быть, они сгинули на речных порогах… или умерли от голода в этом почти не дающем пропитания регионе?» Большую популярность приобрела версия о том, что исследователей взяло в заложники какое-то туземное племя – довольно распространенная практика. (Когда спустя несколько десятилетий бразильские власти впервые добрались до племени тукахамеи, они обнаружили полдюжины белых пленников.)

В сентябре 1927 года французский инженер Роже Куртвиль объявил, что, путешествуя близ истоков реки Парагвай, в штате Мату-Гросу, он обнаружил Фосетта и его спутников: те жили не как заложники, а как отшельники. «Путешественник околдован джунглями: Фосетт позабыл весь мир ради рая птиц, оленей и прочей дичи», – сообщала «Вашингтон пост». Хотя некоторые сочувствовали явному желанию Фосетта «сбежать из века механики… от промозглых платформ подземки, от сумрачных квартир» – как говорилось в редакционной статье одной из американских газет, – другие обвиняли путешественника в том, что он проделал одну из самых грандиозных мистификаций в истории.

Брайан Фосетт, поспешивший встретиться с Куртвилем, счел, что тот «точно описал папу». Однако в каждом новом рассказе Куртвиль менял и сюжет своей истории, и написание собственной фамилии, поэтому Нина яростно бросилась на защиту репутации Фосетта. «Я вся кипела от негодования, когда честь моего мужа стали забрасывать грязью», – писала она, адресуясь к КГО, и замечала Куртвилю: «Ваша история разрослась и видоизменилась, в ней появилось что-то злобное и порочное. Но, благодарение Богу, я, как жена [Фосетта], вижу противоречия в опубликованных вами заявлениях». К тому времени, как она закончила свою кампанию против француза, почти никто уже не доверял ни ему, ни его россказням.

Однако сам вопрос никуда не делся: где же Фосетт и его юные спутники? Нина была убеждена, что муж жив: ведь он уже долгие годы путешествовал в джунглях и остался цел. Но, как и Элси Раймел, теперь она осознавала: с экспедицией наверняка случилось что-то скверное, – скорее всего, путешественников похитили индейцы. «Невозможно сказать, как могли подействовать на мальчиков безнадежность и отчаяние», – говорила Нина.

Ее волнение усиливалось, и тут на пороге ее дома на Мадейре возник высокий, безупречно одетый человек. Это был давний соперник Фосетта – доктор Александр Гамильтон Райс. Он прибыл, чтобы утешить ее, и заверил ее в том, что, даже если экспедицию захватили в заложники, Фосетт найдет способ бежать. «Если уж о ком не надо беспокоиться в джунглях, так это о вашем полковнике», – заявил доктор Райс.

До сих пор Нина противилась отправке спасательного отряда, настойчиво подчеркивая, что Фосетт и ее сын скорее умрут, чем позволят другим погибнуть, но теперь ее паника все росла, и она спросила доктора, не желает ли он отправиться туда. «Нельзя было выбрать лучшего руководителя для такой экспедиции», – заметила она позже. Однако, к изумлению многих коллег, доктор Райс решил отойти от путешествий. Возможно, в пятьдесят лет он ощущал себя слишком старым для этого, особенно после того, как увидел, что произошло с его, казалось бы, неуязвимым конкурентом. Возможно, жена Райса, потерявшая из-за несчастного случая первого мужа и сына, уговорила доктора не возвращаться в джунгли. А возможно, он просто чувствовал, что как путешественник достиг всего, чего мог достичь.

Между тем Королевское географическое общество провозгласило в 1927 году: «Мы находимся в постоянной готовности оказать помощь любой компетентной и вызывающей доверие поисковой партии». Хотя общество и предупреждало, что если уж Фосетт «не сумел просочиться сквозь джунгли и выбраться наружу, то едва ли это сумеет кто-либо еще», организацию закидали письмами сотни желающих. Один из них писал: «Мне тридцать шесть лет. Почти абсолютно устойчив к малярии. Рост 5.11 без обуви, тверд, как гвоздь». Другой обещал: «Я готов пожертвовать всем, в том числе и своей жизнью».

Некоторые из добровольцев хотели бежать от домашней рутины. («Мы с женой… решили, что расставание на пару лет принесет нам обоим массу пользы».) Иные надеялись стяжать славу и богатство, подобно Генри Мортону Стэнли, отыскавшему Ливингстона полвека назад. Иных просто привлекала героическая природа этого предприятия: им хотелось увидеть, по выражению одного соискателя, «есть ли во мне задатки истинного человека – или я лишь глина». Юный уэльсец, предлагавший заодно и услуги своих друзей, писал: «По нашему мнению, в этом тихом приключении куда больше героизма, нежели, к примеру, во впечатляющем триумфе Линдберга[39]».

В феврале 1928 года Джордж Миллер Дайотт, сорокапятилетний член Королевского географического общества, предпринял первую масштабную попытку спасения Фосетта и его спутников. Дайотт родился в Нью-Йорке, его отец был британцем, а мать – американкой; он испытывал пилотируемые аэропланы вскоре после братьев Райт и был одним из первых, кто поднялся в небо ночью. После Первой мировой, когда он командовал эскадрильей, Дайотт решил оставить авиацию ради путешествий, и, хотя он не очень-то соответствовал образу крепкого искателя приключений – в нем было пять футов семь дюймов роста, а весил он всего сто сорок фунтов, – он больше полудюжины раз пешком пересекал Анды, а кроме того, бродил по разным частям Амазонии. (В свое время он плавал по реке Сомнения, чтобы удостовериться в справедливости притязаний Теодора Рузвельта, вокруг которых некогда велись жаркие споры.) Кроме того, несколько недель он провел в плену у амазонского племени, нередко раздавливавшего головы своим врагам.

Для прессы исчезновение Фосетта лишь внесло свою лепту в то, что один писатель назвал «романтической историей, на каких строятся газетные империи», – и мало кто так активно пытался поддержать интерес к этому сюжету, как Дайотт. Бывший управляющий директор компании «Трэвел филмз», он стал одним из первых путешественников, прибегнувших к использованию кинокамер; он был наделен инстинктивным актерским чутьем и умел принять нужную позу и разговаривать, точно герой во второразрядном боевике.

Североамериканское газетное объединение спонсировало планируемую им спасательную операцию, которую рекламировало как «приключение, волнующее кровь… Романтика, тайна – и смертельная опасность!». Несмотря на протесты КГО, заявлявшего, что такая шумиха вредит достижению цели, Дайотт намеревался ежедневно отправлять сообщения посредством коротковолнового передатчика и снимать свое путешествие на пленку. Дайотт, который один раз встречался с Фосеттом, объявил, что для того, чтобы достичь успеха, ему понадобится «интуиция Шерлока Холмса» и «опыт охотника на крупную дичь». Он изображал Фосетта и его спутников «разбившими лагерь в каком-то отдаленном уголке первобытного леса, не в силах ни выбраться, ни двинуться дальше. Их неприкосновенный запас пищи наверняка уже давно кончился; их одежда износилась до тряпок или сгнила». В подобной затянувшейся «рукопашной» схватке с дикой природой, добавлял Дайотт, лишь Фосеттова «непревзойденная храбрость сплотит отряд и наполнит его волей к жизни».

Подобно Фосетту, с годами Дайотт разработал собственные уникальные методы исследования. Так, он полагал, что люди миниатюрные – то есть сложенные как он – лучше других способны переносить тяготы жизни в джунглях. «Крупный человек вынужден расходовать слишком много энергии на то, чтобы питать и таскать свою тушу, и у него не остается запаса сил», – пояснял Дайотт журналистам. Кроме того, такому человеку будет «трудно поместиться в каноэ».

Дайотт разослал в несколько американских газет объявление, где сообщал, что подыскивает добровольца – «худого, небольшого роста, крепкого телосложения». «Лос-Анджелес таймс» снабдила его просьбу броским заголовком: «Дайотту нужен молодой неженатый мужчина для опаснейшего путешествия в джунгли, на поиски ученого. Кандидат должен быть холост, скромен и юн душой и телом». В считаные дни он получил предложения от двадцати тысяч человек. «Они поступают со всего мира, – хвастался Дайотт журналистам. – Англия, Ирландия, Франция, Германия, Голландия, Бельгия, Швеция, Норвегия, Дания, Перу, Мексика… представлены буквально все страны. Письма приходят даже с Аляски». Он отмечал: «Соискатели – из всех слоев общества… Есть заявки от адвокатов, терапевтов, агентов по недвижимости, верхолазов… Из Чикаго написали один акробат и один борец». Дайотт нанял трех секретарей, чтобы те помогали ему отсеивать заявки. Американская еженедельная газета «Индепендент» поражалась: «Возможно, если бы на всех хватило подходящих джунглей и экспедиций, мы бы стали свидетелями великолепного зрелища – как все наше население отправляется на поиски пропавших путешественников, древних цивилизаций и чего-то такого, что, как оно смутно ощущает, отсутствует в его жизни». Нина сообщила КГО, что этот наплыв желающих стал «величайшей похвалой» репутации полковника Фосетта, которая выдержала проверку временем.

Одним из тех, кто прислал заявку на участие в экспедиции, был Роджер Раймел, брат Рэли, – сейчас ему было тридцать лет. «Естественно, я очень беспокоюсь, – извещал он Дайотта, – и я убежден, что имею такое же право идти туда, как и любой другой». Элси Раймел столь отчаянно хотела найти Рэли, что согласилась с его братом, заметив: «Я не знаю, могу ли я помочь им больше, чем если предложу им услуги моего оставшегося сына».

Однако Дайотт, не желая брать с собой человека с весьма незначительным опытом, вежливо отклонил это предложение. Несколько искательниц приключений также изъявили желание участвовать, но Дайотт был тверд: «Я не могу взять женщину». В конце концов он отобрал четырех закаленных походами людей, которые смогли бы управляться в джунглях с беспроводным радио и кинокамерой.

Дайотт упорствовал в строгом запрете на участие женатых мужчин, настаивая, что они привыкли к «изнеженности и земным благам» и «постоянно думают о своих женах». Однако перед самым отбытием экспедиции из Нью-Йорка он нарушил собственное предписание и сам вступил в брак с женщиной почти вдвое его моложе – Персис Стивенс Райт, которую газеты живописали как «девушку из лонг-айлендского общества». Пара планировала совместить медовый месяц с плаванием в Рио. Джимми Уокер, мэр Нью-Йорка, пришедший пожелать экспедиции счастливого пути, заявил, что согласие невесты Дайотта на то, чтобы тот рисковал собственной жизнью ради спасения жизней других, «показывает смелость и отсутствие эгоизма, какими должна гордиться нация».

18 февраля 1928 года, в метель, Дайотт и его отряд приехали на тот же пирс в Хобокене, штат Нью-Джерси, откуда три года назад отплыл Фосетт вместе с Джеком и Рэли. Группа Дайотта уже готовилась погрузиться на пароход «Вольтер», когда появилась какая-то встревоженная женщина средних лет, укутанная от бури. Это была Элси Раймел. Она специально прилетела из Калифорнии, чтобы встретиться с Дайоттом, чья экспедиция, как она говорила, «наполняет меня новой надеждой и отвагой». Она вручила ему небольшой сверток – подарок для ее сына Рэли.

Во время плавания в Бразилию команда судна окрестила путешественников рыцарями Круглого стола. В их честь устроили банкет, отпечатав специальные меню, в которых каждый участник похода величался прозвищем – «король Артур», «сэр Галахад» и так далее. Судовой казначей провозгласил: «Позвольте мне пожелать вашему благородному отряду рыцарей удачи и счастливого пути, ура!»

После того как «Вольтер» причалил в Рио, Дайотт попрощался с молодой женой и двинулся вместе со своими спутниками к фронтиру. Там он набрал небольшую армию бразильских помощников и индейских проводников. Вскоре отряд разросся до двадцати шести человек, а на то, чтобы перевезти более трех тонн продуктов и снаряжения, понадобилось семьдесят четыре вола и мула. Один журналист позже описывал их поход как «сафари в стиле Сесиля Б. де Милля[40]». Бразильцы же отзывались об этом отряде как о «клубе самоубийц». В июне экспедиция достигла поста Бакаири, на который недавно совершила набег группа кайяпо, убив нескольких его жителей. (Дайотт замечал, что этот форпост представляет собой «подонки цивилизации, смешанные с отбросами дикого мира».) Дайотт остановился там и совершил, по его собственному мнению, настоящий прорыв: он познакомился с индейцем по имени Бернардино, который сказал, что был проводником Фосетта – плыл с ним вместе вниз по реке Курисево, одному из верхних притоков Шингу. В обмен на дары этот Бернардино согласился довести Дайотта до того самого места, до которого он когда-то довел отряд Фосетта. Вскоре после того, как они отправились в путь, Дайотт заметил Y-образные значки, вырезанные на стволах деревьев, – возможно, признак того, что когда-то здесь побывал Фосетт. «Перед нами виднелись отчетливые следы Фосетта, и, подобно своре гончих, мы рвались вперед», – писал Дайотт.

По ночам Дайотт отправлял свои депеши по радио; Североамериканскому газетному объединению их часто передавала Американская лига радиосвязи – радиолюбительская сеть, действовавшая в Соединенных Штатах. Каждая новая подробность триумфально превозносилась в международных информационных бюллетенях: «Дайотт приближается к месту происшествия в джунглях», «Дайотт берет след Фосетта», «Дайотт находит новый ключ к разгадке». Джон Дж. Уайтхед, один из участников экспедиции, писал в дневнике: «История Стэнли и Ливингстона была бы написана совсем иначе, имей они радио». Многие люди по всему миру ловили в эфире новости об экспедиции и слушали как зачарованные. «Я впервые услышала [об этой экспедиции] по своему детекторному приемнику, когда мне было всего одиннадцать», – вспоминала Лорен Макинтайр, американка, которая позже сама стала известной исследовательницей Амазонии.

Потрясенные слушатели узнавали о разного рода ужасах, которые внезапно встречались на пути отряда. В одну из ночей Дайотт сообщил:

Мы набрели на следы на мягкой земле, следы человеческих ног. Мы остановились и стали рассматривать их. Вероятно, здесь прошла группа из тридцати-сорока человек. Через несколько мгновений один из наших бакаири повернулся и произнес голосом, лишенным всякого выражения: «Кайяпо».

Выступив из поста Бакаири, отряд почти месяц пешком двигался на север, пока не достиг поселения индейцев нахуква – одного из многих племен, нашедших прибежище в джунглях близ Шингу. Дайотт писал о нахуква: «Эти новые подданные леса так же первобытны, как Адам и Ева». Некоторые члены племени тепло приветствовали Дайотта и его спутников, но их вождь, Алоике, казалось, был настроен враждебно. «Он бесстрастно разглядывал нас своими маленькими глазками, – рассказывал Дайотт. – Меж его век затаились коварство и жестокость».

Дайотта окружили дети Алоике, и он заметил какой-то предмет, привязанный к нитке, которая висела на шее у одного из мальчиков: латунную пластинку с выгравированными словами «У. С. Сильвер и компания». Это было название британской фирмы, снабжавшей Фосетта экипировкой. Проскользнув в темную хижину вождя, Дайотт зажег фонарь. В углу он заметил солдатский металлический сундучок.

Не имея под рукой переводчиков, Дайотт пытался расспросить Алоике, активно используя язык жестов. Алоике, жестикулируя в ответ, предложил взять сундучок в подарок. Затем он показал, что в свое время проводил трех белых на соседнюю территорию. Дайотт отнесся к этому сообщению с недоверием и настаивал, чтобы Алоике и кто-нибудь из его людей провели его по тому же маршруту. Алоике предупредил, что в той стороне живет кровожадное племя суйя. Каждый раз, когда нахуква слышали слово «суйя», они указывали себе на затылок, точно им отсекали голову. Но Дайотт упорствовал, и Алоике, в обмен на несколько ножей, согласился стать его проводником.

В эту ночь, когда Дайотт и его спутники спали среди индейцев, многие в отряде были неспокойны. «Мы не можем предсказать действий [индейцев], поскольку ничего об этих людях не знаем, кроме одной важной детали: именно в этом районе исчезла экспедиция Фосетта», – писал Уайтхед. Он спал, положив под одеяло винчестер 38-го калибра и мачете.

На следующий день, пока отряд пробивался сквозь лес, Дайотт продолжал задавать вопросы Алоике, и вскоре вождь, кажется, внес в свой рассказ новые подробности. Фосетт и его люди, доверительно сообщил он, были убиты индейцами суйя. «Суйя! Бам-бам-бам!» – вопил вождь, падая на землю, точно мертвый. Эта путаница в показаниях еще больше усилила подозрения Дайотта. Позже он написал: «Обвиняющий перст, похоже, указывал на Алоике».

Однажды, когда Дайотт сообщал о своих последних находках с помощью радиопередатчика, аппарат перестал работать. «Голос из джунглей прервался, – оповещал всех бюллетень САГО. – Непредвиденная авария: радио Дайотта отключилось». Затянувшееся молчание породило волну зловещих домыслов. «Я так боюсь», – признавалась жена Дайотта репортерам.

А между тем у экспедиции подходили к концу запасы продовольствия и воды, и некоторые из ее участников были настолько серьезно больны, что с трудом переставляли ноги. Уайтхед писал: «Не мог есть, слишком сильная лихорадка». Ноги у повара экспедиции распухли, из них сочился гангренозный гной. Дайотт решил продираться вперед, взяв с собой лишь двоих, – в надежде отыскать останки Фосетта. «Помните, – наставлял он Уайтхеда, – если со мной что-то случится, все мои вещи должны отойти жене».

В ночь перед отбытием маленькой поисковой группы один из членов экспедиции Дайотта, индеец, сообщил, что подслушал, как Алоике сговаривается со своими соплеменниками убить Дайотта и похитить его снаряжение. К тому времени Дайотт не сомневался, что нашел убийцу Фосетта. В знак предостережения Дайотт сказал Алоике, что теперь намерен взять с собой весь свой отряд. Наутро Алоике и его люди исчезли.

Вскоре из леса стало выходить множество индейцев из различных племен, обитающих в районе Шингу; они несли луки со стрелами и требовали даров. Каждый час прибывало новое каноэ с новыми туземцами. На некоторых были сверкающие украшения, и при них имелись изящные керамические изделия; это заставило Дайотта предположить, что рассказы Фосетта о некой высокоразвитой древней цивилизации, возможно, имеют под собой основания. Но дальнейшие изыскания проводить было невозможно. Уайтхед выразился об этом так: «Туземцы из всех окрестных племен, тысячи две, постепенно сжимали вокруг нас кольцо».

Дайотт истратил весь запас подарков, и индейцы становились все враждебнее. Он обещал, что на следующее утро даст каждому по топору и по нескольку ножей. После полуночи, когда индейцы, казалось, заснули, Дайотт потихоньку собрал своих людей; они двинулись в путь на экспедиционных лодках. Отчалив от берега, они поплыли по течению. Никто не смел плеснуть веслом. Через несколько мгновений они услышали, как им навстречу плывут несколько индейских каноэ, – видимо, эти туземцы тоже направлялись к их лагерю. Дайотт дал знак подвести лодки к самому берегу и залечь. Они затаили дыхание, когда индейцы проплывали мимо.

Наконец Дайотт приказал грести, и путешественники бешено заработали веслами. Одному из техников удалось заставить передатчик работать достаточно долгое время, чтобы успеть отправить краткую депешу: «С сожалением сообщаем: экспедиция Фосетта погибла в руках враждебных индейцев. Наше положение критическое… Нет времени даже передать все подробности по радио. Должны немедленно спуститься вниз по Шингу, иначе нас самих схватят». Затем экспедиция бросила радио и другое тяжелое снаряжение, чтобы ускорить свое бегство. В газетах обсуждали вероятность выживания отряда. «Шансы Дайотта на спасение: 50 на 50», – гласил один из заголовков. Когда Дайотт и его спутники наконец вышли из джунглей – больные, изможденные, заросшие бородами, искусанные москитами, – их встречали как героев. «Нам хочется купаться в приятной и возбуждающей атмосфере, порожденной всей этой шумихой», – заметил Уайтхед, которого позже наняли рекламировать слабительное «Нуйоль». («Будьте уверены: пусть мне и придется отказаться от массы ценного оборудования, в следующее путешествие я обязательно захвачу с собой побольше «Нуйоля».) Дайотт выпустил книгу «Тот, кто охотится в джунглях», а в 1933 году снялся в голливудском фильме о собственных приключениях, называвшемся «Золото дикарей».

Но к тому времени рассказ Дайотта начал рассыпаться. Как подчеркивал Брайан Фосетт, трудно поверить, чтобы его отец, который так не хотел, чтобы кто-нибудь знал о его маршруте, оставлял на деревьях вырезанные буквы Y. Снаряжение, которое Дайотт нашел в доме Алоике, могло быть и даром Фосетта, как и утверждал сам Алоике, а возможно, оно досталось индейцам от экспедиции 1920 года, когда Фосетт и Холт вынуждены были бросить почти весь свой груз. И в самом деле, в основе гипотезы Дайотта лежало его предположение о «предательских» наклонностях Алоике – суждение, выведенное главным образом из переговоров на языке жестов и из якобы имевшегося у Дайотта опыта понимания «индейской психологии».

Много лет спустя, когда в этот регион проникли миссионеры и новые путешественники, они описывали Алоике и племя нахуква вполне мирными и дружелюбными людьми. Дайотт исключал вероятность того, что уклончивость Алоике, в том числе и его решение бежать, коренилась в собственном страхе вождя перед белым пришельцем, возглавляющим вооруженную армию. Не забудем и о Бернардино. «Дайотт… должно быть, проглотил все, что ему наговорили: крючок с наживкой, леску и грузило, – писал Брайан Фосетт. – Я говорю так, потому что никакого Бернардино при отцовской экспедиции 1925 года не было». Из последних писем Фосетта явствует, что он взял с собой с поста Бакаири лишь двух помощников-бразильцев: Гарденью и Симау. Вскоре после дайоттовской экспедиции Нина Фосетт сделала официальное заявление, в котором утверждала: «Итак, по-прежнему нет никаких доказательств, что эти три исследователя мертвы».

Элси Раймел, в свою очередь, настаивала, что «никогда не перестанет» верить, что сын вернется. Но втайне она все больше впадала в отчаяние. Подруга писала ей, что для нее вполне естественно было так «упасть духом», но при этом заклинала: «Не теряйте надежды». Подруга заверяла ее, что истинная участь путешественников скоро станет известна.

12 марта 1932 года человек с задумчивыми глазами и темными усами пришел к зданию британского консульства в Сан-Паулу, требуя встречи с генеральным консулом. На нем был спортивный пиджак, полосатый галстук и мешковатые штаны, заправленные в сапоги для верховой езды. Он заявил, что пришел по срочному делу, касающемуся полковника Фосетта.

Его провели к генконсулу Артуру Эбботту, который дружил с Фосеттом. Долгие годы Эбботт упорно верил, что когда-нибудь путешественники могут материализоваться, однако всего несколько недель назад он уничтожил последние письма, которые прислал ему Фосетт, сочтя, что «исчезла всякая надежда когда-нибудь увидеть его опять».

Спустя некоторое время посетитель сделал заявление под присягой. Начиналось оно так: «Меня зовут Стефан Раттэн. Я швейцарский подданный. Я приехал в Южную Америку двадцать один год назад». Далее он объяснил, что почти пять месяцев назад вместе с двумя спутниками охотился близ реки Тапажос, в северо-западной части Мату-Гросу, и встретил племя, которое держало у себя пожилого белого человека с длинными желтоватыми волосами. Раттэн рассказал, что позже, когда многие туземцы напились, белый человек, который был одет в шкуры животных, тихонько подобрался к нему.

– Ты друг? – спросил он.

– Да, – ответил Раттэн.

– Я английский полковник, – сообщил человек и стал умолять Раттэна отправиться в британское консульство и рассказать «майору Пейджету», что его держат в плену.

Эбботт знал, что сэр Ральф Пейджет, бывший британский посол в Бразилии, был доверенным лицом Фосетта. Именно Пейджет лоббировал интересы Фосетта в бразильском правительстве, пытаясь найти финансирование для его экспедиции 1920 года. Эти факты, как отмечал Эбботт в письме Королевскому географическому обществу, «были известны только мне и немногим близким друзьям».

Когда Нина Фосетт и Элси Раймел услышали рассказ Раттэна, они решили, что он звучит правдоподобно. Нина заявила, что «не смеет слишком надеяться»; однако она послала телеграмму одному из бразильских информационных агентств, где говорилось, что теперь она убеждена: ее муж ЖИВ.

Но остальные по-прежнему были настроены скептически. Генерал Рондон после трехчасовой беседы с Раттэном сообщил в своем рапорте, что место, где швейцарский охотник, по его уверениям, обнаружил Фосетта, находится в пятистах милях от того района, где в последний раз видели экспедицию. Сам Пейджет, когда к нему обращались в Англии, выражал удивление, почему Раттэну позволили покинуть племя, тогда как Фосетта вынудили остаться в плену.

Однако Эбботт был убежден в искренности Раттэна, особенно после того, как тот поклялся спасти Фосетта, не требуя за это вознаграждения. «Я обещал полковнику Фосетту привести помощь, и это обещание должно быть исполнено», – заявил Раттэн. Вскоре швейцарский охотник отправился в путь вместе с двумя спутниками, один из которых был репортером, поставлявшим заметки для синдиката Юнайтед Пресс. Троица несколько недель пробиралась сквозь джунгли, а затем, дойдя до реки Аринус, построила из коры несколько каноэ. В сообщении от 24 мая 1932 года, когда экспедиция вот-вот должна была вступить на земли враждебно настроенных индейцев, репортер писал: «Раттэн так и рвется дальше. Он зовет: „Все на борт!“ Нам пора». Больше об этих троих никто ничего не слышал.

Вскоре пятидесятидвухлетний английский актер Альберт де Уинтон прибыл в Куябу, поклявшись найти Фосетта – мертвым или живым. Незадолго до этого Уинтон сыграл несколько второстепенных ролей в голливудских фильмах – в том числе в «Короле джунглей». По словам «Вашингтон пост», Уинтон «отверг фальшивые киноужасы ради реальных ужасов джунглей». Надев новенькую форму для сафари, повесив на пояс кобуру с пистолетом и закурив трубку, он устремился в дикий край. Жительница города Оранж, штат Нью-Джерси, объявлявшая себя «американским представителем» Уинтона, снабжала КГО новостями на специальной бумаге с вытисненным заголовком: «Экспедиция Альберта де Уинтона в неизведанные бразильские джунгли в поисках полковника П. Г. Фосетта». Через девять месяцев после того, как Уинтон проник в джунгли, он выбрался из них – осунувшийся, в лохмотьях. 4 февраля 1934 года в газетах появилась его фотография с подписью: «Альберт Уинтон, актер из Лос-Анджелеса. Нет, он не загримировался для новой роли – так отразились на нем девять месяцев пребывания в дебрях Южной Америки». Передохнув в Куябе, где он посетил музей, в котором имелась посвященная Фосетту экспозиция, Уинтон вернулся в район Шингу. Прошло несколько месяцев – от актера не было ни слуху ни духу. И вот в сентябре индейский гонец выбежал из леса со смятой запиской от Уинтона. В ней тот сообщал, что его захватили индейцы, и молил: «Пожалуйста, пришлите помощь». Дочь Уинтона известила КГО об «этом прискорбном повороте событий» и в отчаянии просила, чтобы кто-нибудь из общества спас ее отца. Но Уинтона тоже больше никогда не видели. Лишь несколько лет спустя бразильские власти узнали от индейцев из этого района, что двое членов племени камаюра некогда обнаружили Уинтона, голого и полубезумного, в каноэ, плывущем по течению. Один из камаюра разбил ему голову дубинкой, а потом забрал его винтовку.

Но все эти истории мало охлаждали пыл все новых и новых полчищ путешественников, пытавшихся отыскать Фосетта или город Z. Были экспедиции немцев, итальянцев, русских, аргентинцев. Отправлялась на поиски старшекурсница Калифорнийского университета, специалист по антропологии. Или американский солдат, когда-то воевавший вместе с Фосеттом на Западном фронте. Или Питер Флеминг, брат Яна Флеминга, создателя Джеймса Бонда. В 1934 году бразильское правительство, устав от наплыва поисковых партий, издало указ, запрещающий подобные экспедиции, если у них нет специального разрешения властей страны; однако путешественники продолжали прибывать, с разрешением или без оного.

Достоверной статистики в этом вопросе не существует, однако, по одной из недавних оценок, такие экспедиции привели к гибели целых ста человек. Студентка Калифорнийского университета, которая стала в 1930 году одной из первых женщин-антропологов, проникших в этот регион с исследовательскими целями, сумела выбраться из джунглей – лишь для того, чтобы спустя несколько лет умереть от инфекции, которую подхватила в Амазонии. В 1939 году другой американский антрополог повесился на дереве в джунглях. (Оставив послание: «Индейцы хотят отобрать мои записи… А они очень ценные, их можно продезинфицировать и отправить в музей. Я хочу, чтобы моя семья думала, что я умер в индейской деревне от естественных причин».) У одного из искателей в джунглях умер от лихорадки брат. «Я пытался спасти его, – сообщал он Нине. – Но, к несчастью, я ничего не мог поделать, и мы похоронили его на берегу Арагуаи».

Подобно Раттэну и Уинтону, другие путешественники, казалось, бесследно исчезали с лица земли. В 1947 году, по сведениям преподобного Джонатана Уэллса, миссионера, работавшего в Бразилии, из джунглей прилетел почтовый голубь с запиской, отправленной тридцатидвухлетним новозеландским учителем Хью Маккарти, который помешался на поисках Z. Уэллс рассказывал, что встречал Маккарти в своей христианской миссии в Мату-Гросу, на восточном краю фронтира, и предупреждал его, что тот погибнет, если отправится в лес один. Когда Маккарти отказался повернуть назад, Уэллс дал ему семь почтовых голубей для того, чтобы отправлять сообщения; учитель поместил их в плетеные корзины на своем каноэ. Первая записка пришла спустя шесть недель. В ней говорилось: «После несчастного случая я еще плоховато себя чувствую, но опухоль на ноге постепенно уменьшается… Завтра я выдвигаюсь, чтобы продолжить поход. Мне говорят, что горы, которые я ищу, всего в пяти днях пути отсюда. Да хранит вас Господь. Хью». Через полтора месяца к Уэллсу прилетел другой голубь с новым посланием. «Я… нахожусь в ужасном положении, – писал Маккарти. – Уже давно я оставил каноэ и выбросил винтовку, поскольку в джунглях она бесполезна. Запасы еды у меня истощились, и я питаюсь ягодами и дикими фруктами». Последняя весть от Маккарти пришла в третьей записке, где было сказано: «Моя работа закончена, и я умираю счастливым, зная, что моя вера в Фосетта и в его затерянный Золотой город не была напрасной».

Нина внимательно следила за всеми этими попытками распутать то, что она именовала «загадкой Фосетта». Она превратилась в своего рода сыщика, просеивающего документы и изучающего старые путевые дневники Фосетта под увеличительным стеклом. Один из гостей рассказывал, как она сидела перед картой Бразилии, держа в руке карандаш; вокруг нее были разбросаны последние письма и фотографии мужа и сына; рядом лежало и ожерелье из ракушек, которое Джек прислал ей с поста Бакаири. По ее просьбе КГО сообщало ей обо всех свидетельствах очевидцев или слухах, касавшихся судьбы экспедиции. «Вы всегда твердо верили, что можете оценить значение этих свидетельств лучше, чем кто-либо другой», – писал ей чиновник КГО. Настойчиво заявляя, что она путем «тренировок» научилась сохранять беспристрастность, Нина вновь и вновь выступала как арбитр, высказывающий мнение обо всех поступающих данных. Однажды, после того как один немецкий искатель приключений заявил, что якобы видел Фосетта живым, она с горечью написала, что у этого человека «больше одного паспорта, по крайней мере три псевдонима, к тому же при нем нашли целую пачку газетных вырезок!».

Несмотря на свои усилия оставаться над схваткой, она признавалась своему другу Гарольду Ларджу после того, как распространились слухи о том, что отряд Фосетта зверски убили индейцы: «Мое сердце истерзано этими чудовищными рассказами, которые я вынуждена читать, и воображение рисует мне самые мрачные картины того, что могло случиться. Требуется вся сила воли, чтобы изгнать из своих мыслей такие ужасы, и эти изматывающие, жестокие мучения просто невероятны». Еще один друг Нины сообщал Королевскому географическому обществу, что «леди Фосетт страдает сердцем и душой».

В своих папках Нина обнаружила пакет с письмами, которые Фосетт писал Джеку и Брайану, когда был в 1907 году в своей первой экспедиции. Она дала их Брайану и Джоан – чтобы, как она пояснила Ларджу, «они по-настоящему поняли, какой личностью был человек, от которого они происходят». Она добавляла: «Я много о нем думаю сегодня, в день его рождения».

К 1936 году почти все, в том числе и Раймелы, пришли к выводу, что отряд погиб. Эдвард, старший брат Фосетта, писал КГО: «Я буду действовать, исходя из убеждения, которого придерживаюсь уже давно: они умерли много лет назад». Однако Нина отказалась смириться с мыслью, что ее муж может никогда не вернуться назад и что когда-то она согласилась отправить сына на смерть. «Я – из тех немногих, кто верит», – объявляла она. Лардж называл ее Пенелопой, ожидающей «возвращения Одиссея».

Подобно Фосеттовым поискам Z, желание Нины найти пропавших путешественников стало навязчивым. «Возвращение мужа – все, чем она сейчас живет», – писал ее друг генеральному консулу в Рио. У Нины почти не было денег, кроме скудных остатков пенсии Фосетта и небольшого содержания, которое Брайан высылал ей из Перу. Шли годы, а она, старея под их гнетом, жила словно нищий бродяга, блуждая со своей пачкой статей, где упоминался Фосетт, – между Перу, где был дом Брайана, и Швейцарией, где поселилась Джоан со своим мужем Жаном де Монте, который работал инженером, и четырьмя детьми, в числе которых была и Ролетт. Чем больше окружающие сомневались в том, что путешественники уцелели, тем отчаяннее Нина цеплялась за любые доказательства в пользу своей теории. Когда в 1933 году один из Фосеттовых компасов внезапно всплыл на посту Бакаири, она уверяла, что это ее муж недавно подбросил его туда, чтобы показать, что он жив, хотя, как подчеркивал Брайан, отец наверняка просто оставил там эту вещь перед тем, как двинуться дальше. «У меня такое впечатление, – писала Нина своему агенту в Бразилии, – что полковник Фосетт не раз подавал знаки о своем существовании, и никто – кроме меня – не понимал их значения». Иногда она подписывала свои послания так: «Верьте мне».

В тридцатых годах Нина стала получать сообщения из нового источника – от миссионеров, пробивавшихся в район Шингу и дававших обет обратить в христианство тех, кого один из них называл «самыми первобытными и непросвещенными из всех южноамериканских индейцев». В 1937 году Марта Л. Мених, американский миссионер, пешком пробиралась сквозь джунгли, веки у нее распухли от укусов клещей; она твердила обет Господень – «И се, Я с вами во все дни до скончания века»[41], – когда, как она уверяла, ей довелось совершить необыкновенное открытие: в деревне куйкуро она встретила мальчика с бледной кожей и ярко-голубыми глазами. В племени ей сообщили, что это сын Джека Фосетта от индейской женщины. «В нем прослеживаются черты английской сдержанности и подтянутости, а индейская кровь сказывается в том, что при виде лука со стрелами или реки он сразу превращается в дитя джунглей», – позже писала Мених. Она добавляла, что предложила взять мальчика с собой, чтобы предоставить ему возможность «не только выучить отцовский язык, но и жить вместе с народом своего отца». Однако племя отказалось его отпустить. Другие миссионеры также сообщали подобные истории о белом ребенке в джунглях – который, по словам одного из них, «стал, вероятно, самым знаменитым мальчиком на всей Шингу».

В 1943 году Ассис Шатобриан, бразильский мультимиллионер, владевший целым конгломератом газет и радиостанций, отправил Эдмара Мореля, репортера одного из своих таблоидов, на поиски «внука Фосетта». Через несколько месяцев Морель вернулся вместе с семнадцатилетним подростком со снежно-белой кожей. Мальчика звали Дулипе. Его с ликованием встретили как внука полковника Перси Гаррисона Фосетта. Газеты окрестили его «белым богом Шингу».

Это открытие возбудило шум по всему миру. Дулипе, полный робости и волнения, фотографировался для журнала «Лайф» и бродил по Бразилии, точно ходячий карнавальный аттракцион, – уродец, по выражению журнала «Тайм». Зрители набивались в залы кинотеатров, выстраивались в очереди, протягивавшиеся на целый квартал, – лишь бы увидеть кадры, на которых он был изображен в джунглях, голый и бледный. (Когда к КГО обратились с вопросами касательно Дулипе, оно флегматично ответило, что подобные «вопросы в известной мере находятся вне сферы научных интересов нашего общества».) Морель звонил Брайану Фосетту в Перу, спрашивая, не желают ли он и Нина усыновить молодого человека. Но когда те внимательно изучили фотографии Дулипе, Нина поразилась.

– Ты заметил, какие у него глаза? – спросила она у Брайана.

– Прищуренные, словно он глядит на яркий свет.

– По-моему, он похож на альбиноса, – заявила она.

Позже это подтвердили медицинские обследования. И действительно, в основе многих легенд о белых индейцах лежат случаи альбинизма. В 1924 году Ричард О. Марш, американский путешественник, позже занимавшийся поисками Фосетта, объявил, что не только заметил во время экспедиции в Панаму трех белых индейцев, но и привез три «живых образца» в качестве доказательства. «У них золотистые волосы, синие глаза и белая кожа, – отмечал Марш. – Тело у них покрыто светлыми волосами, длинными и шелковистыми. Они… выглядят как самые первобытные белые скандинавы». После того как его судно пришвартовалось в Нью-Йорке, Марш вывел трех детей – двух испуганных белокожих индейских мальчиков десяти и шестнадцати лет и бледнолицую четырнадцатилетнюю индианку по имени Маргерита – к толпе зевак и фотографов. Ученые со всей страны – из Бюро американской этнографии, Музея американских индейцев, Музея Пибоди[42], Американского музея естествознания, Гарвардского университета – собрались в номере отеля «Уолдорф-Астория», чтобы увидеть выставленных на обозрение детей, осмотреть и всячески изучить их тела. «Пощупал шею у девочки», – сообщал один из ученых. Марш предполагал, что эти юные индейцы – «реликты палеолитического человека». После этого «Нью-Йорк таймс» поместила заголовок: «Ученые заявляют: белые индейцы существуют». Самих индейцев держали в сельском доме под Вашингтоном, чтобы они были «ближе к природе». Лишь позже было убедительно доказано, что эти дети, как и многие панамские индейцы архипелага Сан-Блас, были альбиносами.

Судьба Дулипе оказалась трагической. Его вырвали из родного племени, а скоро он перестал служить коммерческим аттракционом, и его бросили на улицах Куябы. Там, по слухам, «белый бог Шингу» умер от алкоголизма.

В конце 1945 года Нине было уже семьдесят пять, она страдала от мучительного артрита и анемии. Чтобы передвигаться, ей требовалась палка, а иногда и две, и она жаловалась, что у нее «нет дома, нет никого, кто помог бы мне или хотя бы примирил меня с тем, что я – калека!».

Еще раньше Брайан писал ей: «Того, что ты пережила, хватило бы, чтобы сокрушить дух дюжины человек, но, что бы ты ни чувствовала, ты… всегда переносила это с улыбкой, долго принимая печальную ношу, которую обрушивала на тебя Судьба, и относясь к ней так, что я ужасно гордился тем, что я – твой сын. Вероятно, ты – какое-то сверхъестественное существо, иначе боги не подвергли бы тебя такому испытанию, и ты, несомненно, получишь за это Величайшую Награду».

В 1946 году, когда все-таки всплыло еще одно сообщение о том, что трое путешественников живы и находятся в районе Шингу, – на сей раз заявлялось, что Фосетт одновременно «и пленник, и вождь индейцев», – Нина была уверена, что наконец получила свою награду. Она дала клятву возглавить спасательную экспедицию, даже если «это будет означать для меня верную смерть!». Однако этот рассказ оказался очередной фальшивкой.

И даже в 1950 году Нина настойчиво уверяла, что не удивится, если путешественники вдруг войдут в ее дверь: муж, которому сейчас восемьдесят два, сын, которому сорок семь. Однако в апреле 1951 года Орландо Вильяс Боас, правительственный чиновник, уважаемый многими защитник прав амазонских индейцев, объявил, что индейцы калапало признались: члены их племени некогда убили этих трех исследователей. Более того, Вильяс Боас провозгласил, что у него имеется и доказательство – кости полковника Фосетта.

Глава 23

Кости полковника

– Вождь калапало будет встретиться с нами, – сказал мне Паулу, передавая послание из джунглей, которое он поймал по рации. Переговоры, добавил он, пройдут неподалеку от поста Бакаири – в Канаране, маленьком городке на фронтире, у южных границ национального парка Шингу. Когда вечером мы прибыли в город, он был охвачен эпидемией лихорадки денге, и многие телефонные линии вышли из строя. Но при этом Канарана отмечала свое двадцатипятилетие, и по всему городу гремели, точно ружейные выстрелы, фейерверки. В начале восьмидесятых бразильское правительство, продолжая колонизацию индейских территорий, направило сюда самолетами ковбоев – в основном с немецкими корнями, – чтобы заселить этот отдаленный край. Хотя городок оторван от внешнего мира, главные улицы в нем неожиданно широки – точно автострады. Я понял причину, лишь увидев фотографию, на которой один из постояльцев паркует свой самолет перед местной гостиницей: многие годы этот город был столь труднодоступен для приезжих, что улицы служили еще и взлетно-посадочными полосами. Как мне сказали, даже в наше время тут можно посадить самолет прямо посреди дороги, а на главной площади возвышается пассажирский лайнер – единственный в городе памятник.

Важуви, вождь калапало, появился в нашей гостинице в сопровождении двух человек. У него было загорелое, изборожденное глубокими морщинами лицо; казалось, ему под пятьдесят. Как и его спутники, ростом он был примерно пять футов шесть дюймов; все они отличались мускулистыми руками. У него была традиционная стрижка «под горшок», волосы заканчивались высоко над ушами. В районе Шингу туземцы часто обходятся без одежды, но ради визита в город Важуви облачился в хлопковую рубашку с треугольным вырезом и выгоревшие на солнце джинсы, свободно болтавшиеся у него на бедрах.

Когда мы представились и я объяснил, почему решил посетить Шингу, Важуви поинтересовался:

– Ты из семьи полковника?

Я уже привык к такому вопросу, хотя на сей раз он, казалось, имел под собой кое-какие основания: индейцев калапало обвиняют в убийстве Фосетта – деянии, которое может потребовать от родственников мести. Когда я объяснил, что я журналист, Важуви явно успокоился.

– Я расскажу тебе правду про эти кости, – пообещал он. И добавил, что деревня желает получить сумму в пять тысяч долларов.

Я объяснил, что у меня нет таких денег, и попытался воззвать к идее культурного обмена. Один из калапало шагнул ко мне и заявил:

– Духи сказали мне, что ты придешь и что ты богатый.

Другой калапало добавил:

– Я видел картинки ваших городов. У вас слишком много машин. Ты должен дать нам машину.

Один из индейцев вышел из гостиницы и вскоре вернулся с еще тремя соплеменниками. Каждые несколько минут появлялся новый индеец, и вскоре комнату заполнило больше дюжины калапало, старых и молодых, и все они обступили меня и Паулу.

– Откуда они взялись? – спросил я у Паулу.

– Не знаю, – ответил он.

Важуви предоставил остальным спорить и торговаться. По мере развития переговоров многие из калапало делались все враждебнее. Они стали наступать на меня, называя меня лжецом. Наконец Важуви поднялся и произнес:

– Поговори со своим вождем в Соединенных Штатах, и потом мы опять с тобой поговорим, через несколько часов.

Он вышел из комнаты, и остальные члены его племени последовали за ним.

– Не волнуйтесь, – утешил меня Паулу. – Они нас жмут, мы жмем в ответ. Так это всегда делается.

Обескураженный, я поднялся к себе в номер. Через два часа Паулу позвонил мне по гостиничному телефону.

– Пожалуйста, спускаться вниз, – пригласил он. – Думаю, я договориться.

Важуви и другие калапало стояли в вестибюле. Паулу сообщил мне, что Важуви согласился провести нас в национальный парк Шингу, если мы оплатим дорогу и припасы общей стоимостью несколько сотен долларов. Я пожал руку вождю, и не успел я оглянуться, как его люди стали хлопать меня по плечу, расспрашивая о моих родных, словно мы встретились впервые.