Принцесса в академии. Суженый Медная Варя

ГЛАВА 8

Про оболочки и внутреннее содержание

Ночью я почти не сомкнула глаз, прислушиваясь к прерывистому дыханию, наполненному свистом и клокотанием. Каждый вдох давался Озриэлю с трудом. Мы договорились дежурить при нем по очереди, но я все равно не могла спать, пока он так страдал. Заступившая рано утром на вахту Эмилия уговорила меня немного вздремнуть.

— Правда, Ливи, изводя себя, ты никак ему не поможешь. При малейшем изменении я тотчас тебя разбужу.

Мне казалось, я всего лишь моргнула, но, когда открыла глаза, в окошко над головой пробивались яркие лучи солнца.

— Который час? — прохрипела я спросонья, растирая глаза и вглядываясь в камеру напротив.

— Очевидно, время завтрака. — Мадам кивнула в сторону лестницы.

Только тогда я сообразила, что разбудило меня громыхание ключей стражника.

— Как Озриэль?

— Мне… лучше.

Голос был лишь чуть громче шепота. Я вскочила на ноги, попутно расправляя мятый подол и вынимая солому из волос, и, как только стражник показался в пределах видимости, произнесла:

— Требую немедленной встречи с первым советником! Передайте, что, если она откажется принять меня, я разболтаю всем и каждому, что…

— Вас просят наверх, — прервал тот и открыл клетку.

Все еще плохо соображая спросонья, я несколько раз моргнула, переступила порог камеры и обернулась на гору одеял:

— Скоро вернусь, держись, Озриэль. Я буду не я, если сегодня же не вытрясу из нее твою оболочку.

Стражник привел меня к кабинету мадам Лилит и постучал, но сам заходить не стал. Первое, что бросилось в глаза внутри, — сундуки. Они заполонили все свободное пространство, превратив его в несвободное: выстроились вдоль стен, громоздились на ковре в центре комнаты, на подоконнике, стульях, шкафу и даже на рабочем столе поверх бумаг. Я едва не подпрыгнула, когда из-за ближайшего сундука вышла мадам Лилит. Лицо первого советника осунулось, и я не без удовольствия отметила, что напряжение последних дней и на ней сказалось не лучшим образом.

— Оливия, ты пришла.

— Так обычно и поступают заключенные, за которыми являются стражники.

Она даже не поморщилась на колкость и отвернулась к зеркалу у стены, из него доносилась возня. Секунду спустя оттуда вышел Орест и плюхнул на ковер два внушительных сундука, в которые без труда уместились бы мы обе.

— Вот, последние.

Он постоял так какое-то время, потирая спину, и выпрямился. Я поперхнулась от изумления.

— Вы?!

— Ты, — утвердительно произнесла бабушка Остиопатра.

— Вижу представлять вас не нужно, — кисло заметила первый советник. — Признайся, Ливи, ты это подстроила. Я тебя все-таки недооценила, — задумчиво пробормотала она.

— Подстроила что? — не поняла я.

— Первый советник хочет сказать, что не ожидала увидеть здесь меня вместо внука.

— Я тоже сперва приняла вас за Ореста.

— На это и было рассчитано, — кивнула пожилая ифритка и потянулась к поясу, на котором висела резная трубка из ясеня.

— Только не здесь, — поморщилась мадам Лилит.

Не обращая на нее ни малейшего внимания, госпожа Остриопатра сунула мундштук в рот и блаженно затянулась.

— Самоприкуривающаяся, — пояснила она, поймав мой взгляд, и деловито вернула трубку на пояс. Потом повернулась к мадам Лилит:

— Итак, здесь все, о чем договаривались, можешь проверить.

Первый советник вновь поморщилась — на этот раз от фамильярности.

— Непременно. — Она приблизилась к двум последним сундукам и откинула крышки. Внутри на красной бархатной подкладке поблескивали ряды полупрозрачных чешуек — гляделок. Мадам Лилит легко пробежала по ним кончиками пальцев и удовлетворенно кивнула. — Ровно одиннадцать тысяч восемьсот семнадцать пар.

— Представь себе, некоторые умеют играть по правилам.

— Вы о тех «некоторых», что вылезают из зеркал вместо своих внуков? — уточнила мадам Лилит, поднимаясь.

— Я о тех, кто сотрут амбициозных нахалок до состояния эктоплазмы, если моему внуку не будет тотчас передана оболочка.

Две женщины (вернее, одна пожилая ифритка, выдавшая себя за внука, и расчетливая интриганка с личиком и телом двенадцатилетней девочки) остановились друг напротив друга и обменялись оценивающими взглядами. Первой разомкнула губы мадам Лилит.

— Не нужно угроз. Я не монстр, что бы вы там себе ни воображали.

Она сделала небрежно-дозволяющий жест в мою сторону.

Бабушка Остиопатра подошла ко мне и протянула перевязанный бечевкой сверток. Когда она повернулась спиной к первому советнику, вся напускная бравада исчезла, ифритка вмиг постарела до своих ста пятнадцати лет.

— Как мой мальчик, Оливия? — с тревогой спросила она. — Как Оззи?

Я прижала сверток к груди и сглотнула:

— Вы появились очень вовремя. Здесь то, что я думаю?

— Новая оболочка. А еще, — она вынула из-за пояса и протянула мне каплевидный флакон синего стекла, — пусть выпьет это, так ожоги быстрее затянутся.

Пристроив его поверх свертка, я заставила себя посмотреть бабушке Озриэля прямо в глаза.

— Госпожа Остиопатра, я должна принести свои извинения — вам и всей вашей семье. Если бы не я, жизнь Озриэля не оказалась бы в опасности.

Все это я выпалила на одном дыхании и не опустила глаза, хотя казалось, что к каждой реснице привязали по гирьке.

Ифритка ответила после паузы.

— Ты права, если бы не ты, ничего этого не случилось бы, и Оззи сейчас был бы рядом, с разбитым сердцем, зато живой и здоровый.

— Могу лишь повторить, что мне очень-очень…

Она жестом остановила меня.

— Но еще могу сказать: если бы мой внук не сделал того, что сделал, — не постарался всеми силами помочь любимой девушке — я бы его стыдилась. Он рискнул жизнью ради тебя, Оливия, а жизнь чего-то да стоит, и если жертвовать ею, то только во имя любви. Теперь я вижу, что он действительно тебя любит, девочка: искренне, глубоко и самоотверженно. И если кто-то и должен просить прощения, так это я — за слепоту. Как видишь, можно прожить сотню лет — неважно, на земле, под нею, в воздухе или в воде — и совершать те же ошибки, что и в восемнадцать.

— Вы еще долго? — каркнула мадам Лилит, не поднимая головы от бумаг, которые якобы перебирала, но я чувствовала, что все ее внимание сосредоточено на нас, а эта расслабленность — лишь для вида.

На лице ифритки промелькнуло раздражение, но тотчас изгладилось, когда она продолжила:

— Я считала тебя неподходящей партией для Озриэля, еще когда принимала за простую цветочницу, и не слишком изменила мнение, узнав, что ты дочь Бессердечного Короля, поэтому не стану притворяться, что одобряю выбор внука, — она накрыла мою руку своей, испещренной веревками вен, — но я его принимаю. Придется смириться с тем, что не увижу рядом с ним простую скромную ифритку королевских кровей. Похоже, в тебе действительно что-то есть, раз Оззи так рисковал. В мире нет ничего более твердого и вместе с тем более хрупкого, чем сердце. Свое он вручил тебе, береги его, Оливия. — Она напоследок сжала мои пальцы и подмигнула. — Кстати, в свертке есть кое-что и для тебя.

В этот момент терпение мадам Лилит иссякло, о чем она не преминула сообщить. Ифритка отвернулась, подошла к столу и уперлась в него кулаками, буквально нависая над первым советником.

— Предупреждаю: плохая память — не лучший союзник. Не советую забывать про вторую часть уговора.

Мадам Лилит холодно посмотрела на нее.

— Я никогда не забываю про заключенные сделки…

Правильно, вы их просто нарушаете.

— …но раз вы затронули эту тему, тоже воспользуюсь случаем и напомню: если, начиная с завтрашнего дня, хоть один ифрит появится на территории Затерянного королевства…

— Не появится, — перебила госпожа Остиопатра, — я ручаюсь и лично за этим прослежу, как и за переводом моего внука в другую Академию.

Первый советник иронически улыбнулась и вернулась к бумагам, не посчитав нужным даже попрощаться.

Через минуту только гора сундуков и пергаментный сверток указывали на то, что давешняя сцена мне не привиделась. Когда звук шагов в зеркале стих, мадам Лилит перестала притворяться, что изучает документы, резким взмахом запечатала зеркало и пробормотала сквозь зубы что-то про «скользких экономных ифритов». Потом откинулась на спинку кресла и одарила меня не слишком приветливым взглядом.

— Ну что, довольна?

— Счастлива, — подтвердила я, — но вы не имеете к этому никакого отношения. Если бы не госпожа Остиопатра, вы бы без малейшего зазрения совести обрекли Озриэля на мучительную смерть.

— Осторожнее, Ливи, — вкрадчиво сказала она, подаваясь вперед, — я все еще могу это сделать.

Я хотела возразить, что ее угроза мало согласуется с обещанием, данным ифритке, и вряд ли мадам Лилит захочет навлечь на себя ее гнев, но рассудила, что не стоит испытывать судьбу, и промолчала. Спасти Озриэля намного важнее сиюминутного желания щелкнуть первого советника по носу. Поэтому я просто спросила:

— Вы сегодня отпустите его?

— Такого уговора не было, — отрезала она. — Бабулю я сразу предупредила: пусть бушует, сколько влезет, но он получит свободу не раньше, чем закончится праздник. Мне не нужны сюрпризы от кучки студентов, которые могут поставить под угрозу дело моей жизни. Еще в свой первый день в Академии, снимая гигантского слизняка с люстры в обеденном зале, я усвоила раз и навсегда: никогда не знаешь, что взбредет вам в голову.

По челу первого советника скользнула тень неудовольствия, к которой было примешано что-то еще. В этом «чем-то еще» я не без труда узнала неуверенность — эмоцию, столь редко посещающую ее, а потому со скрежетом поддающуюся опознанию. Я поняла, что госпожа Остиопатра одна из тех немногих, кто заставляет мадам Лилит чувствовать себя неуютно, и это ей чертовски не нравится.

— Значит, после праздника, когда все ваши аппетиты будут удовлетворены, Озриэля отпустят?

— Да, — нехотя признала мадам Лилит, но упоминание о грядущем повышении из первого советника в королевы явно улучшило ее настроение. — Правда о твоем освобождении речи не шло, — сладко добавила она, поерзала в кресле и сложила ручки под грудью. Заметив, как я нервно покосилась на песочные часы, великодушно махнула рукой. — Можешь идти. Будет печально, если ифрит рассыплется, так и не дождавшись запасной шкуры.

Я не стала задерживаться, чтобы придумать колкость в ответ, и поспешила к двери.

— Ах да, Ливи, чуть не забыла за всеми этими хлопотами. Оно пришло сегодня утром. — Первый советник зашарила по столу в притворном смятении, приговаривая: — Где-то здесь… я точно помню, что положила сюда. Нет, должно быть все-таки автоматически переложила к остальной корреспонденции. Ах, да вот же оно!

Естественно, нужный конверт лежал на самом виду.

— Мне очень жаль, — сказала мадам Лилит, протягивая его и даже не пытаясь скрыть злорадство.

Я взяла распечатанное письмо, пробежала его глазами и спокойно вернула:

— Мне тоже.

Даже мелькнувшее в ее глазах разочарование не послужило утешением, но я не доставлю ей такого удовольствия, не выдам своего отчаяния.

Покрепче прижав сверток к груди, я вышла за дверь. Обратно возвращалась почти бегом, подгоняя стражника — отчасти, чтобы Озриэлю не пришлось мучиться ни одной лишней секунды, отчасти, чтобы не думать о содержимом письма. В нем господин Мартинчик сообщал, что, к его глубочайшему сожалению, их опередили. Последний экземпляр магических щипцов был днем ранее выкуплен коллекционером, пожелавшим остаться неизвестным, поэтому он ничем не может помочь.

ГЛАВА 9,

в которой много плачут, смеются и мерцают

У спуска в темницу нас перехватил Эол Свирепый, сообщив, что дальше поведет меня сам. Стражник спорить не стал: испуганно икнул, глядя на гору мышц снизу вверх, и послушно испарился.

Обычно друзья негромко переговаривались, но на этот раз голосов не было слышно. Почему они молчат? Тут послышался звук, похожий на всхлип, и снова все стихло. Я замерла, пронзенная ужасным подозрением, а потом побежала вниз, оступаясь и поскальзываясь на лестнице. Раз или два прищемила подол и услышала треск разрываемой ткани, но не остановилась, торопясь дальше. Сердце громко колотилось и чуть не выпрыгивало из груди при мысли о том, что я могла опоздать.

— Ливи! — закричала бледная как полотно Эмилия.

Я ринулась по проходу, дергая непослушными пальцами бечевку на свертке. Из-за сильной дрожи они все время соскальзывали. Хотела спросить, как Озриэль, но губы не слушались.

Тишина! Почему такая страшная тишина?

Она растянулась на целую вечность, в течение которой я слышала лишь свое захлебывающееся дыхание и гулкие удары подошв о каменный пол. Наконец я остановилась напротив камеры, не в силах пошевелиться, и сердце пропустило удар. Опоздала. А потом от горы одеял раздался хриплый вздох, и я судорожно прижала ладонь ко рту. Жив!

— Ему гораздо хуже, Ливи, — взволнованно сказала Эмилия.

Я быстро сунула сверток мадам Гортензии.

— Скорее, оболочка внутри.

Гномка в два счета справилась с тесемками и принялась разворачивать пергамент — ей активно помогал Магнус. Я обернулась к великану.

— Пожалуйста, откройте камеру! Позвольте быть сейчас с ним, всего на пару минут, прошу!

Во рту появился соленый привкус, платье на груди все вымокло, и только тогда я поняла, что слезы градом катятся по щекам.

Эол Свирепый молча отодвинул меня, одним точно выверенным движением открыл замок и отступил на шаг.

— Спасибо!

Друзья уже достали оболочку. Она чем-то напоминала маскарадный костюм, но при этом совсем не походила на снятую кожу. Тихо мерцая в полутьме темницы, она виделась нечетко, контуры расплывались, как будто оболочка еще не определилась с окончательной формой. Гномка встряхнула ее, как рубаху после стирки, и указала подбородком на одеяла:

— Уберите их.

Мы с Эмилией бросились высвобождать Озриэля из вороха, скидывая покрывала прямо на пол, но когда я потянулась, чтобы приподнять последнее, раздался стон и хриплое:

— Нет… сам…

— Озриэль, ты слишком слаб, а сейчас каждая секунда на счету.

— Сам… — упрямо повторил он.

— Надо придумать новую поговорку: «упрямый, как ифрит», — проворчал Магнус.

Я закусила губу, но спорить не стала и аккуратно просунула оболочку под одеяло. Озриэль забрал ее и принялся возиться, кряхтя и сдерживая болезненные стоны. От каждого я дергалась и крепче сжимала кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Временами он останавливался, чтобы перевести дух.

Мы окружили постель: Эмилия сцепила пальцы в замок, мадам Гортензия прижала сложенные лодочкой ладони к губам, Магнус нервно переступал с лапки на лапку, а я беспрестанно теребила рукав.

— Дайте ему воздуха, — раздался за нашими спинами голос Уинни. — Задушите его своей тревогой.

— Она права. — Я сделала шаг назад, остальные последовали примеру.

В этот момент Озриэль перестал возиться.

— Что такое? — вскинулась я и собралась, несмотря на запрет, отбросить одеяло, но тут оно само отлетело к противоположной стене, и мы зажмурились, потому что смотреть на такое сияние привыкшими к полутьме глазами было невыносимо.

Озриэль медленно, осторожно поднялся на ноги. Он значительно уменьшился в росте, хотя все еще был гораздо выше, чем раньше, и держался неуверенно, словно стоял, согнувшись в три погибели, а не выпрямив плечи. Наверное, прилаживание оболочки еще не закончилось, и он боялся порвать ее неосторожным движением. Ифрит вышел на середину камеры, запрокинул голову, широко распростер руки и прикрыл глаза.

Мы проводили его завороженными взглядами. Он был похож на себя прежнего, если не считать исходившего от тела сияния и размытых контуров. Они подрагивали и расплывались, но с каждой секундой становились все более четкими, приближаясь к телу. Вокруг парила и вихрилась искрящаяся взвесь, постепенно оседая на его кожу, вплавляясь в нее. Отблеск зеленоватого свечения падал на лица Эмилии и мадам, плясал в медной бороде Эола Свирепого, замершего на пороге. Через несколько минут все закончилось, и сияние погасло. Озриэль коротко выдохнул, открыл глаза и обвел нас взглядом, остановив его на мне. На губах заиграла робкая улыбка.

— Только мне показалось, что наш ифрит похож на фею? — осведомился Магнус в наступившей тишине.

Я прочистила горло:

— Все?

— Все, — смущенно подтвердил Озриэль.

Я с радостным воплем подбежала и запрыгнула на него, обвив руками и ногами, тесно прижалась и зажмурилась от счастья. Он так же крепко стиснул меня в объятиях, и на несколько сладостных мгновений остальной мир перестал существовать: в животе порхали бабочки, я слышала только биение наших сердец, мое торопливое и его с замираниями. Озриэль осторожно гладил меня по голове и шептал какие-то нежности на смеси нашего языка и ифритского, зарывшись в волосы. А еще слегка убаюкивал, потому что я всхлипывала, плача и смеясь одновременно.

Наконец я чуть отстранилась и взглянула ему в глаза, провела ладонью по лицу, локонам. Он тоже смотрел на меня — так, словно видел впервые, тем восторженным взглядом, каким только влюбленные умеют смотреть. Нежно провел согнутым пальцем по щеке, снимая слезинку, обрисовал скулу, провел по губам, отчего они тут же стали горячими, и хрипло сказал:

— Ты такая красивая, Ливи, самая красивая на свете.

Я шмыгнула и рассмеялась, вытирая тыльной стороной ладони нос.

— Неправда, я вся зареванная.

— Самая красивая, — повторил он, не отрывая взгляда от моих губ, — как бы я хотел сейчас тебя поцеловать.

— А я — тебя, просто до смерти хотела бы…

— А после этого…

— Я тоже об этом подумала!

— Мы вам не мешаем? — кашлянул Магнус. — А то можем попроситься пока на чай к мадам Лилит. Жарковато тут стало.

Я обернулась и увидела, что рты друзей растянуты в улыбках до ушей. Даже Эолу Свирепому не удалось сохранить безразличное выражение. Мадам и Эмилия стояли, обнявшись и синхронно промокая глаза подолами. Магнус, несмотря на саркастический тон, часто-часто моргал, и бусины глаз подозрительно блестели.

— Не обращайте внимания, соринка в глаз попала…

— Во все четыре пары? — уточнила Уинни.

Паук не удостоил ее ответом.

Я снова повернулась к Озриэлю, всей душой стремясь растянуть это мгновение, и уткнулась носом ему в плечо.

— От тебя так вкусно пахнет.

Сказала и тут же засмущалась, но это была правда: от него веяло свежестью, а еще чуточку теплым молоком — так пахнет от малышей — и чем-то цветочным.

— Новая оболочка, с ними всегда так, — пояснил он.

— Дай нам тоже его обнять! — возмутилась мадам Гортензия, и они с Эмилией, раскрыв объятия, кинулись к нам. Магнус прыгнул сверху.

Началась куча-мала, со всех сторон неслись возгласы, смех, ифрита поздравляли с выздоровлением, хлопали по плечу, целовали в обе щеки (ох, как я завидовала мадам Гортензии и Эмилии в этот момент!).

— Не давите на него, — покрикивал Магнус. — Парень еле-еле выкарабкался не для того, чтобы его тут же задушили.

— Иди сюда, ворчун! — рассмеялась Эмилия и сдернула его за лапку вниз, приобщив к коллективным объятиям.

Внезапно я заметила, что Озриэль морщится.

— Что? Что случилось? — забеспокоилась я. — Только не говори, что новая оболочка не подошла и сейчас лопнет прямо на тебе!

Он хохотнул и тут же подавил гримасу боли.

— Не волнуйся, с ней все в порядке, просто пока не привык. Это из-за ожогов. Они остались под ней… Больно, — признался он. — Очень.

— Ой, — сказала Эмилия и осторожно убрала руки, боясь причинить лишнее страдание.

— Что же ты раньше не сказал! Нет, это я виновата, совсем забыла. — Порывшись в кармане, я выудила каплевидный флакон и протянула ему. — Вот, пей, это поможет.

Надо отдать ему должное, Озриэль сперва послушно выпил, а потом спросил, что было внутри. Из него получится отличный муж.

— Лекарство от госпожи Остиопатры.

Он изумленно уставился на меня, но спросить ничего не успел: зелье приступило к работе. Под кожей начали поочередно загораться синие искристые веточки. Озриэль вытянул кулак, наблюдая, как они вспыхивают и гаснут, поднимаясь от кончиков пальцев. Зелье бежало по жилам и каждой клеточке тела, заживляя, сращивая, успокаивая. Когда оно добралось до сердца, все тело на миг вспыхнуло синей паутиной и снова стало прежним.

Озриэль издал стон облегчения.

— Так гораздо лучше! Так ба была здесь?

— Не просто была, она-то и передала оболочку.

— Давай с самого начала, — попросила Эмилия и удобно устроилась на соломе, приготовившись слушать.

Удовлетворить ее просьбу немедленно не получилось: Эол Свирепый, справедливо рассудив, что опасность миновала, указал на выход.

— В свою камеру, принцесса.

— Да-да, сейчас. — Я повернулась к Озриэлю, заправила ему локон за ухо и вложила во взгляд всю нежность и безумную радость, которые меня сейчас переполняли.

Он прижал мою руку к щеке, отчего угомонившиеся было бабочки снова затрепетали в животе.

Проходя мимо великана, я остановилась и подняла голову.

— Спасибо.

Он встретил это каменным лицом — маневр, который отныне не мог меня обмануть. Правда «спасибо» от мадам он не смог проигнорировать так же стойко: лицо пошло пятнами. Казалось, еще чуть-чуть, и он бухнется перед ней на колени, как перед мадам Лилит возле фонтана, и принесет присягу верности. Великан таки сдержался.

Когда он ушел, я рассказала друзьям все по порядку.

— То есть бабушка Озриэля устроила мадам Лилит сюрприз, явившись вместо Ореста? — переспросила Эмилия. — Я все правильно поняла?

— Ага, а та не сразу распознала подмену и не успела принять меры. Не знаю, на какие точки нажала госпожа Остиопатра, но мадам Лилит выглядела не слишком-то счастливой.

— Знаете, я уже хочу познакомиться с этой леди! — заявила мадам и встряхнула кудряшками.

— Надеюсь, ба на тебя не кричала или вроде того? — нервно спросил Озриэль.

— Ничуть не бывало, — успокоила я. — Скажу больше: кажется, мы с ней нашли общий язык.

— Эй, народ, — позвал Магнус, осторожно отгибая края свертка — кажется, тут что-то еще шебуршится…

Только тогда я вспомнила последние слова ифритки — о том, что внутри есть кое-что и для меня.

— Не трогай, Магнус! — воскликнула я и вскочила на ноги. — Это может быть…

Последний краешек отогнулся сам собой, оттуда вылетел красно-золотой вихрь, подхватил опешившего паука и поднял к потолку.

— …опасно, — докончила я, глядя на Магнуса, растерянно бегающего по бархатной подушке и, не удержавшись, расхохоталась.

— Не вижу ничего смешного, Оливия, — сердито заметил паук. — Кто-нибудь, снимите меня отсюда.

— Прости, — повинилась я и бросила на Озриэля вопросительный взгляд.

Ифрит сидел с раскрытым от удивления ртом. Опомнившись, приказал:

— Вниз!

Подушка повиновалась так резво, что Магнус заверещал, вцепившись в нее всеми лапками. Но приземление вышло мягким. Едва она коснулась пола, паук спрыгнул и поспешил прочь. Озриэль подошел, нагнулся и поднял подушку.

— Это еще что? — спросила Уинни, приблизившись к прутьям и с интересом вглядываясь в диковинку.

— Волшебная подушка Озриэля, — пояснила я. — Ему подарила бабушка.

— Нет, — неожиданно возразил ифрит и повернул ее боком. — Это твоя подушка, Ливи.

На алом бархате вилось мое имя, вышитое золотыми нитками и украшенное переливающимися вензелями и завитушками.

— Что это значит? — удивилась я.

Озриэль ответил не менее ошарашенным, но счастливым взглядом.

— От бабушки это все равно что: «Добро пожаловать в семью!» А еще это значит, что я свободен от магического обета не жениться на принцессе.

Я застыла, потрясенная.

Внезапно в конце тюремного прохода раздался шорох, и любезный голос произнес:

— Не хочу прерывать вашу милую семейную сцену, но у меня еще полно работы, а дело не ждет.

Мы одновременно повернули головы в ту сторону. В темноте зажегся красный огонек.