Шахта Туомайнен Антти

Прием в кандидаты и члены ВКП(б).

Разное.

Начало в 18.00. Явка членов и канд. в члены ВКП(б), не занятых во вторую смену, строго обязательна. Приглашаются все беспартийные товарищи».

Повестка была самой заурядной. Слепко, ухмыляясь, вошел внутрь.

Народ сидел плотными рядами, спинами ко входу, на длинных лавках, расставленных в просторном двухсветном зале. Над каждой головой вилась сизая струйка. Хотя собрание началось только четверть часа назад, пепельницы на застланном кумачом столе президиума уже были забиты окурками. Слепко с неудовольствием узрел Поспелова и еще одного малознакомого райкомовца, кажется, инструктора по вопросам идеологии. Маячил там и Прохоров. «А этот чего у нас забыл? Или он теперь всюду за Поспеловым бегает?» Из «своих» в президиуме сидели: Перфильев, Сидорчук, Романовский («фу-ты ну-ты, лапти гнуты!»), Алимов («ну конечно, он же теперь великий рекордсмен у нас!»), профорг, комсорг и Круглова из бухгалтеии как председатель женсовета. Начальник шахты, дойдя уже до середины зала, остановился вдруг как вкопанный. Для него самого места за столом не было, все стулья были заняты. «Черт знает что, это уже выходит за рамки!» Никто вроде не обратил на него ни малейшего внимания. Кроме Перфильева. Этот, напротив, смотрел в упор и гадко скалился. «Ладно, козел старый, дождешься ты у меня!» Слепко вернулся назад и встал в оконном проеме, рядом с безучастным Зощенко.

Просеивая потом в памяти мельчайшие детали того дня, Евгений Семенович изводил себя едкими упреками, на ив но полагая, что если бы он тогда твердо потребовал освободить себе место, все дальнейшее могло пойти совершенно по-другому. Но это вряд ли. Все, конечно, было уже предрешено. Мог выйти скандал и ничего больше. В конце концов, чисто формально президиум каждый раз избирался залом и персональное место там ни для кого не резервировалось.

На трибуне торчал один из бригадиров и что-то бубнил, поднеся к самым глазам мятую бумажку. Когда он особенно глупо сбивался, народ разражался счастливым смехом. Все было как всегда. Евгений Семенович из тактических соображений решил пока повременить, взять слово в обсуждении и уже тогда, овладев инициативой, расставить все точки над «и». Но обсуждения как такового почему-то не было. После выступления еще двух застенчивых бригадиров Прохоров под бурные аплодисменты зачитал, кто из них занял какое место. Победители по очереди получали свои грамоты, благодарили всех, кого положено, зал аплодировал. Затем, без малейшей паузы, Перфильев объявил второй пункт повестки.

– Ну, Евгений Семеныч, как вам все это? – прошептал на ухо начальнику Зощенко.

Тот пожал плечами. Очевидно было, что Перфильев, Прохоров и Поспелов договорились изобразить дело так, будто никаких новых лопат вообще не существовало и все эти жалкие результаты «стахановских» бригад имели еще какое-то значение. «Опоздали, ребята, ничего у вас теперь не выйдет!» – Слепко почти не испытывал раздражения и разглядывал противников с отстраненным «академическим» интересом, как кусачих насекомых, посаженных в банку.

Второй пункт повестки все же не лишен был некоторого любопытства, поскольку одним из новоиспеченных кандидатов в члены Всесоюзной партии большевиков оказался не кто иной, как Сашка Скрынников. Рекомендации ему дали Романовский и сам Перфильев. Забавно было слушать, как Феликс, забравшись по-медвежьи на трибуну, расписывал Сашку просто ангелом небесным. Перфильев, следовало отдать ему должное, выступил достойнее, сказав, что у товарища Скрынникова по молодости лет многовато ветру в голове, но парень в общем и целом неплохой и он, парторг, ему доверяет. У Слепко имелись немалые сомнения в том, что товарищ Скрынников, так сказать, дорос. Если бы не Перфильев, он, наверное, высказался бы против. Сашка, само собой, уморительно каялся, обещал все что угодно и просил прощения. Его единогласно приняли. Оставалась еще одна кандидатура, потом пункт «разное» и – всё. Евгений Семенович заскучал, но вдруг повстречался глазами с Петей Савиным, начальником райотдела НКВД и хорошим своим знакомым. «Надо же, и этот тут! Небось по делу ко мне заехал. Ничего, недолго ему терпеть осталось».

– Товарищи, тише! – скучным голосом призвал к порядку расходившийся зал Перфильев. – Переходим к «разному». Посиди, тебе говорят, спокойно, не всё еще! Нет, не всё, Сичкин, уж потерпи чуток, сделай такое одолжение. Нам еще нужно рассмотреть персональное дело бывшего начальника шахты гражданина Слепко Е. С.

Упала мертвая тишина. Все головы разом повернулись в сторону Евгения Семеновича. Оказалось, его таки заметили, только виду не подавали. Сам он изумился: «Что за чушь! За что? Нет, не может такого быть! Поспелов – тут! Значит – из-за лопат. Ну конечно, вся их шумиха с так называемыми рекордами пойдет в… Понятненько. А Перфильев, дурак, на радостях объявил меня уже бывшим. Посмотрим. Я хорошей драчки никогда не прочь!» Несмотря на такие воинственные мысли, в глазах у него помутилось и коленки ослабли, да так, что пришлось ухватиться за подоконник. На некоторое время он, можно сказать, выпал в осадок, а когда вновь начал осознавать происходящее, на трибуне торчал передовой навальщик Савченко.

– …и вот, значит, думаю я, – вещал передовой навальщик, – чего это жисть наша така худая, та усе худее и худее становится, то авария, то убився хто, работа совсим невмоготу стала, а в хату придешь – тоже погано усе…

«Что же он, вражина, несет? – гневно возопил про себя Евгений Семенович. – И как эти м… в президиуме терпят? Да за такие слова…»

– С такой бабой, как у тебя, Савченко, жизнь точно поганой покажется, одна тебе дорога – в петлю! – крикнули из зала.

– Баба – это само собой, а чё на шахте робится – само собой, – не смутился Савченко. – Вот я и гуторю…

– Ты, Савченко, поконкретнее давай, нам про бабу твою слушать неинтересно, – перебил его Перфильев.

– А? Ну ладно, – согласился Савченко, – дык я к попу хотел пойтить, думал, яка нечистая сила у нас завелась, авария за аварией…

– Чего ты врешь? Какие еще аварии? – не выдержав, крикнул Слепко.

– А это вам, гражданин начальник, лучше знать, какие вы аварии устраиваете, а мы люди маленькие…

– Ошибаетесь, товарищ Савченко, нету у нас в стране маленьких людей, – патетически воскликнул Поспелов, – а по существу – верно! Как, Слепко, удовлетворил тебя ответ рабочего человека?

– Не удовлетворил! – крикнул Евгений Семенович.

– А, ну и ладненько. Продолжайте, товарищ Савченко.

– Ну вот, значит, хотел к попу пойтить, а потом так кумекую, чего к попу-то, почитаю-ка лучше «Правду». Беру, значит, газету в руки и вижу черным по белому большими буквами написано: «Вредители!». Вредители по всей нашей рабоче-хрестьянской державе трудящему елементу жисти не дают! Тут-то я и смекнул: и у нас енти вредители тоже завелись. Как бы, думаю, соследить их? И на тебе, вызывает меня начальничек наш Слепко и сует лопатищу таку… Я як глянул, так и обомлел прямо – вот оно, это самое, думаю! Потому не лопата это вовсе, а лютая смерть для усего рабочего классу. Для того они, сволочи, ее и придумали!

На этом месте Евгений Семенович вновь потерял нить. Как сквозь мутную воду он видел, как Савченко долго еще кривлялся на трибуне, пока Перфильев не согнал его оттуда. Взамен вышел заслуженный рабочий Федорчук, водрузил на мясистый нос надтреснутые очки и принялся с расстановкой зачитывать по бумажке:

– Вот тут многие смеялись: что это такое Савченко говорил? А я так скажу, дело он говорил…

«Это значит, все заранее между ними согласовано. Все роли распределили. Интересно, кто следующий? Алимов, наверное. Или Перфильев? Может, сам Поспелов соблаговолит?»

– …средства, отпущенные государством на строительство жилья, систематически расходовались не по назначению, на так называемую модернизацию, – долбил свое Федорчук. – Кто-то скажет, ну и хорошо, ну и правильно, ведь на дело деньги пошли. Ан нет, товарищи дорогие. Что писали классики марксизма? Они писали, что когда жить невмоготу, то и от работы никакого толку не будет. Это даже Савченко правильно сказал. Мы сперва считали, что Слепко из шкурных интересов злодействует. Думали, молодой он еще, попал под влияние недобитого белогвардейца Зощенко, ну и… А потом видим, не-ет, не так оно все просто, бо-ольшие хитрецы работают… Специально провоцируют антисоветские настроения, и, вы помните, кое-кто попался уже на их провокацию! Если бы не наши родные органы… Дружка своего не пожалел…

Голова у Слепко закружилась.

– …и с лопатой этой пресловутой то же самое. Ведь даже дитяти малому понятно, что работать ею нельзя. Ну – нельзя! Так на то ведь они, гады, и рассчитывают! Думают, напьются рабочие, бузу опять устроят. Да не на тех напали!..

Евгений Семенович вдруг обнаружил рядом с собой одного лишь Зощенко со стертым, восковым лицом. Он, похоже, даже не слушал выступавшего, лишь жевал губами и внимательно разглядывал ногти на руках. Только что толкался рядом народ, дымил, семечки лузгал. Одна только шелуха осталась на полу, даже на ближних лавках – и то места освободились.

Поднялся Романовский. Слепко встрепенулся. «Молодец! Не побоялся! Ну сейчас он им врежет!» Феликс долго протирал очки, потом – откашливался, потом – доставал из разных карманов скомканные листочки. Наконец заговорил. Но – что? Что такое он понес! Оказывается, он… многократно предупреждал бывшего начальника шахты о недопустимости его действий. Но Слепко не слушал... Слепко вообще никогда не интересовался мнением окружающих, и вот – закономерный результат: подпал под тлетворное влияние белогвардейца Зощенко и иностранного шпиона Кузьмина. Он, Романовский, считал всю эту историю с так называемой новой лопатой явным вредительством с целью подорвать… Он, Романовский, к сожалению, слишком поздно понял вражескую сущность перерожденца Слепко и готов поэтому искупить свою политическую близорукость, но настоятельно требует разобраться и сурово покарать врагов, окопавшихся…

Евгений Семенович обозлился. Как ни странно, подлая выходка Романовского вернула ему способность соображать. Он начал обдумывать четкий и аргументированный ответ и даже не заметил, когда Феликс закончил. Вдруг Зощенко чувствительно толкнул его в бок, может быть, даже непроизвольно. На трибуне стоял Савин. Петр говорил, как всегда, негромко, но всем было прекрасно слышно. Потому что все в зале затаили дыхание. «Как удав перед кроликами», – подумалось Евгению Семеновичу.

– …органы внутренних дел давно и внимательно следят за ситуацией на шахте номер двадцать три бис. В последнее время получено особенно много тревожных сигналов. Хотя, – улыбнулся Савин, – большая часть их поступила от одного и того же гражданина, фамилия которого нам, конечно же, хорошо известна, несмотря на попытки писать левой рукой… Явного подтверждения связей Слепко и Зощенко с вражескими агентами, типа упоминавшегося уже здесь Кузьмина, а также доказательств организации ими актов саботажа до последнего времени обнаружено не было…

Поднялся возмущенный шум.

– Я прекрасно понимаю и вполне разделяю чувства товарищей, но вынужден напомнить, что органы внутренних дел твердо стоят на страже советской законности. После прошлогодней аварии мы провели тщательное расследование… Установлено, что эта авария организована намеренно, но кем она была организована, окончательной ясности не было.

Зал взорвался.

– Тише, тише, товарищи! Пожалуйста, сядьте, успокойтесь! Заверяю вас, виновные будут сурово наказаны! – надрывался Поспелов.

Гневные выкрики постепенно затихли. Савин как ни в чем не бывало продолжал:

– Повторяю, к сожалению, непосредственное участие Слепко и Зощенко, а точнее, Зощенко и Слепко, поскольку не приходится сомневаться, кто в этой парочке верховодит, тогда документально не подтвердилось. Уверовав в свою безнаказанность, вредители окончательно распоясались. На что, заметим, мы и рассчитывали. Несмотря на то что предложенная ими лопата является заведомой провокацией, цель которой правильно обозначили выступавшие товарищи, мы направили материалы по ней в Москву. Вот какое заключение получено от профессора Шустермана: так… ага: «Предложенное устройство с точки зрения бионики является обыкновенной профанацией… гм… попытки его применения на практике безусловно приведут к патологическим изменениям опорно-двигательного аппарата…» Все понятно, товарищи?

– Понятно! К ответу выродков! Как бешеных собак! Своими руками! – вопило собрание. Засим под бурные, несмолкающие овации Савин соскочил с трибуны. Продолжая аплодировать, президиум встал. Следом в едином порыве поднялся весь зал. «А мои заключения из наркомата? Сходить за ними, что ли?» – вяло размышлял Евгений Семенович. Идти не потребовалось.

– Ну что, какие есть вопросы? – крикнул Перфильев.

– Все ясно! – заорали в ответ.

– Тогда давайте голосовать. Кто за то…

– Постойте! Как это – голосовать? – ринулся в бой Слепко. – На меня возвели подлый поклеп! Я должен… Я пока еще начальник шахты, вы не имеете права лишать меня слова! Это – вражеская провокация! Я прекрасно знаю, кто за этим стоит. Шайка безграмотных демагогов!

– Что ты еще можешь нам сказать? Ну, хорошо… – начал давать слабину парторг.

Вскочил Прохоров.

– Должен довести до сведения собрания, – срывающимся голосом выкрикнул он, – что вчера вечером подписан приказ об увольнении бывшего начальника шахты двадцать три бис Слепко и бывшего главного инженера той же шахты Зощенко, ввиду… – не закончив, Прохоров нелепо взмахнул рукой и рухнул на свое место.

– Так, товарищи, – продолжил вполне укрепившийся Перфильев, – кто за то, чтобы дать слово бывшему начальнику шахты Слепко?

Не поднялось ни одной руки.

– Кто – против?

Лес рук.

– Тебе все ясно, Слепко? Тогда ставлю на голосование следующий вопрос. Кто за то, чтобы исключить Слепко Е. С. из рядов ВКП(б)?

– Что?! – заорал не своим голосом Евгений Семенович. – Да как ты смеешь?!

На его крик никто не отреагировал.

– Единогласно, – подытожил парторг. – Давай, Слепко, клади сюда партбилет и можешь пока идти. У нас еще не всё! Кто за то, чтобы передать протокол нашего собрания в органы НКВД и дать им наше рабочее поручение разобраться с этими субчиками? Единогласно. Переходим к следующему вопросу повестки дня.

Слепко и Зощенко, как слепые кутята, вывалились на мороз и медленно, под руку, заковыляли прочь с территории шахты. Все вокруг было тихо, только скрипели их шаги, да брехали собаки вдалеке, да попискивали, вращаясь, невидимые в темноте колеса на копрах. Слепко все еще не мог поверить и дико озирался. Его поташнивало, поэтому он все время кашлял. Зощенко же, по своему обыкновению, только вздыхал. Наконец, дружески положив руку на плечо бывшему начальнику, он заговорил:

– Жену покойную вспомнил. Как наяву привиделась. Что ж, Евгений Семеныч, давайте, что ли, прощаться. Я думаю, нам не больше часу гулять осталось. Хотя, может быть, раньше полуночи они и не придут…

– Да вы что? Чего городите? Кто там еще за вами придет ?

– Ну как кто? Я понимаю, вам это трудно пока осознать, а я, признаться, долгие годы этого ждал, так что вполне готов, даже некоторое облегчение испытываю.

– Петр Борисыч! Очнись! Мы с тобой ни в чем не виноваты! Нам сейчас надо вместе держаться, рук не опускать, доказывать!

– Евгений Семеныч, вы ведь, кажется, гимназию не заканчивали?

– Нет, церковно-приходское, только, техникум потом…

– Знаете, это самое, из Крылова: «Ты виноват уж тем?..»

– Бросьте! Нет у них никаких доказательств! Одно вранье. Аварий у нас: в этом году – одна, и в прошлом – тоже одна. Погибло всего трое. Да на любой шахте…

– На любой шахте аварии сами по себе происходят, а здесь, как выяснилось, мы их с вами специально устраиваем.

– Савин разберется.

– Вот он целый год и разбирался. Свидетельские показания да акты втихую собирал. Тут еще лопата эта ваша!

– У меня все документы в порядке, акт экспертизы на нее имеется!

– И у них – акт, да не один, да профессор, да райком, да рабочий класс ваш любимый! Нет, Евгений Семенович, ваша карта слабее, поверьте старому преферансисту.

– И все-таки я отобьюсь, вот увидите! А вы? Вас-то они зачем приплели? Вы тут совершенно ни при чем! Да еще чушь эта, насчет белогвардейщины. Уж вашу-то биографию все знают, через десять сит просеяна. Ну были вы до революции военным строителем…

– Мой вам совет, Евгений Семеныч, идите сейчас домой. С женой попрощайтесь, ребенок у вас. Если бумаги есть лишние – в печку!

– Спасибо за совет, только он мне не подходит!

– И куда ж вы теперь?

– В… обком!

– А ждут ли вас там? И кому они скорее поверят: вам или Поспелову?

– Мне поверят. Не знаю… Тогда в Москву, в наркомат! Они акт утверждали по лопате…

– Это к армянину тому, который…

– Нет, друг у меня там, тоже замнаркома.

– А, ну что же… Не знал. Попробуйте.

– Петр Борисыч, давайте вместе! Мы с вами им…

– Нет, я, пожалуй, к себе. Попью сейчас молочка парного и завалюсь на коечку, – в голосе Зощенко послышались слезы.

– Перестаньте! Если сдадимся, тогда точно конец нам. Не все ли вам равно, куда идти? Вас-то никто дома не ждет.

– И слава богу! Полежу, отдохну напоследок, есть там у меня томик Брюсова Валерия. Я, знаете, с ним даже знаком был немного… Думаю, часика два-три у меня все же осталось.

– Сегодня еще ничего не будет. Прокурор еще должен… Завтра, в худшем случае.

– А вы во-он туда гляньте, – показал Зощенко.

Около столовой стояли легковые машины. Одна – райкомовская. Вокруг двух других переминались несколько замерзших мужчин в форме и в штатском.

– Да. Тогда тем более надо спешить! Последний раз спрашиваю, едете со мной?

– Нет.

– Ну и черт с вами, – Слепко протянул руку, – прощайте!

– Позвольте совет?

– Ну?

– Вы сейчас на станцию бежать намереваетесь. Это правильно, но потратьте еще пяток минут. У меня в сейфе на средней полке лежат бланки командировочных удостоверений, с печатями уже, захватите один, пригодится.

– Спасибо, я так и сделаю.

– Вот ключи. Деньги есть у вас?

– Есть. Куда ключи деть?

– Бросьте куда-нибудь, – Зощенко махнул рукой и захромал в сторону поселка. – Да, – обернулся он вдруг, – должен вам сказать, в одном они правы. Был я в Белой гвардии. Под командованием Антона Ивановича Деникина с вашими дрался. И горжусь этим! Ну, здравия желаю!

Слепко отшатнулся от него как от прокаженного и опрометью кинулся в контору. Отомкнул дверь в кабинет главного инженера, включил свет. Так. Сейф. На второй полке действительно лежали нужные бланки, частично заполненные уже рукой Зощенко. Не доставало только фамилий, пунктов назначения и дат. Слепко, обмакнув перо в чернильницу, торопливо вписал свое имя и слова: Москва, Наркомтяжпром. Поставил текущую дату и, секунду подумав, подписался за начальника шахты. Промакнул. На глаза ему попалось несколько пряников, лежавших рядом с недопитым стаканом крепкого чаю. Он сунул их в карман пальто. Потом заглянул и к себе. В ящике стола лежали деньги. Их, впрочем, оказалось маловато. «Ничего, на билет хватит, а там – выкручусь как-нибудь», – решил Евгений Семенович и, не запирая двери, не выключив даже свет, вышел.

Мимо столовой он прошел с самым безразличным видом. Думал даже поздороваться с оперативниками за руку, но в последний момент не решился. От ворот свернул в сторону города. За спиной, в пяти минутах ходьбы, ждала на кухне ничего не подозревавшая Наташа. Убедившись, что с шахты его не видно, Слепко затрусил рысцой. Между посеребренными тучами колко мерцали редкие звездочки. Вокруг на ровной, как стол, белой поверхности шевелились на слабом ветру черные стебли бурьяна. Бежать было легко. Уже невдалеке от окраины города он услышал рокот мотора и обернулся. Темноту резали фары. Спрятаться было негде, он отбежал шагов на десять на целину и присел на корточки. Мимо, урча, пронеслась райкомовская «эмка». Его не заметили или, может, внимания не обратили. Машина была одна, две другие остались на шахте. «Прав был Зощенко, сука белогвардейская, сегодня они намылились…» Не дожидаясь, пока легковушка окончательно скроется из виду, он выскочил опять на дорогу и припустил во весь дух.

В промерзшем станционном помещении никого не было, только одинокий постовой вырисовывался за приоткрытой дверью на перрон. Под потолком еле слышно жужжала слабенькая лампочка. Слепко подошел к окошечку кассы, закрытом грязноватой, как и положено на железной дороге, фанеркой. «Вдруг там нет никого?» – и он изо всех сил заколотил обоими кулаками. Окошко распахнулось. Крепко пахнуло жильем.

– Ну чего? Не терпится, сволочь? – опухшее лицо и крашенные хной волосы пожилой кассирши показались ему смутно знакомыми.

– Билет мне дайте. До Москвы. На ближайший. Плацкартный, пожалуйста.

– Нету сейчас никаких билетов! – тетка попыталась захлопнуть дверцу, но он не дал.

– Мне в командировку. Срочно! Очень нужно. Может, найдется что-нибудь?

– Стой! Никак товарищ начальник? Здравствуйте, товарищ начальник. Чегой-то вы на себя не похожи нынче. Неприятности у вас? Или так, с женой поругались?

– Какие еще неприятности? Просто вызвали срочно, немедленно ехать надо, поищите билетик, прошу вас!

– А… ну да, ну да. Сейчас. Вот, есть один, только из брони. В мягкий.

– На мягкий у меня денег не хватает.

– А еще начальник. Ну что с вами поделаешь? Выпишу плацкарту без места, посадим вас как-нибудь, на бакинский.

– Спасибо вам преогромное! А скоро он?

– Уже пройти должен был, опаздывает. Степан! – крикнула она постовому. – Посади товарища начальника на бакинский. В пятый вагон.

– Пройдемте, товарищ начальник, – весь белесый от инея старшина предупредительно распахнул дверь.

Черная туша паровоза, с яростным глазом прожектора во лбу, уже подползала к покрытому нетронутым снегом перрону.

– А вещи ваши где? – крикнула ему в спину бдительная кассирша.

– Да я, того, ненадолго. Так, знаете, на пару дней, только.

– А… ну да, ну да. Эх, молодежь! Как же вы без нас жить-то будете?

Через четверть часа, Слепко лежал, скорчившись, на третьей полке переполненного плацкартного вагона. Колеса мерно, успокаивающе стучали. Повсюду на полках и в проходах спали на мешках восточные люди. От нестерпимой вони их остроносых чеботов голова шла кругом.

Впрочем, будь воздух в вагоне хоть альпийским, вряд ли бы он чувствовал себя лучше. Накрывшись с головой своим недавно пошитым «руководящим» пальто, он сходил с ума, завороженный ужасом ситуации. Все были против него: парторганизация, начальство, друзья, НКВД, рабочие. Мину подвели умело, и ни одна сволочь не проболталась, разве что Левицкая. Но что толку было от ее запоздалых намеков? Пока он с ней любезничал, прокурор, может быть, уже ордер подписывал. «А ведь Наташа еще ничего не знает. Скоро она начнет беспокоиться, позвонит на шахту. Никто не подойдет. Утром кинется… к Феликсу! Нет, он, сука, на участке будет. Да что я? – сообразил Евгений Семенович. – Не кинется она никуда. Савин со своими орлами к ней ночью постучится: тук-тук. Ну-ка, сколько сейчас? Небось пришли уже, роются везде… Что там Зощенко насчет бумаг такое говорил? Да нет. Нету у меня никаких таких бумаг. А его самого, наверное, уже того… Натреплет им сдуру, что белогвардейцем был и все такое. Опять же нет, не будет он трепаться. Зачем? Савин с ним по-интеллигентному дело поведет. Надежду подаст, чтобы на меня побольше накапал. Значит, не будет он там белогвардейщиной своей козырять. Точно. У тебя, Женька, голова все же варит. А тут мы из Москвы – р-раз! И в дамки! Нет. Дохлый номер. Испугаются в наркомате и сдадут меня с потрохами. Что я им? На Федора одна надежда. Интересно, Савин уже в курсе, что домой я не вернулся? Что он сделает? А сделает он… У Зощенко спросит. Зощенко меня продаст. За милую душу. А может, и нет. Назло ничего не скажет, мол, знать не знаю, ведать не ведаю. Только Савин и сам прекрасно догадается, что, кроме Москвы, деваться мне некуда. Сейчас же на станцию позвонит, а там кассирша эта. Короче, снимут меня на первой же станции за милую душу».

Весь остаток ночи, весь следующий день и всю следующую ночь Евгений Семенович провел в мучительном ожидании. Он не спал, почти не слезал с полки, ел одни только белогвардейские пряники, оказавшиеся тверже камня. Попутчики пытались угощать его какими-то своими лепешками, но вскоре решили, что он болен, и оставили в покое. На каждой остановке он накрывался с головой и считал шепотом секунды, пока вагон, дернувшись, вновь не трогался с места. Если при этом кто-то еще входил или проводники делали обход, он едва сознание не терял от страха. Наконец все горцы разом зашевелились, загомонили по-своему, затолкались к тамбуру огромными полосатыми мешками. Ему повезло, он доехал.

Выйдя на перрон, Слепко долго кашлял, так подействовал на него чистый московский воздух. Выход на вокзал перегорожен был милицейским кордоном, проверявшим документы. «Дурак я! Зачем Савину было суетиться, снимать меня с поезда на каких-то полустанках? Он просто сообщил куда надо, и меня сейчас возьмут общим порядком». У него не оставалось больше сил к сопротивлению, не хотелось даже думать о том, чтобы что-то такое предпринять. Покорно встав в очередь, он протянул проверяющему паспорт. Тот, даже не взял его в руки. Кивнул: «Проходите!» – и вся недолга.

Несмотря на собачий холод, народу на площади было ничуть не меньше, чем позапрошлым летом, когда Слепко, счастливый и переполненный надеждами, вышел на нее в первый раз. Та же самая мороженщица стояла на том же самом месте, в белом фартуке поверх тулупа. Он перерыл карманы. Набралось меньше пяти рублей, эскимо он позволить себе не мог. Пробормотав «извините», Евгений Семенович отошел от лотка и с видом бывалого москвича спустился в метро. За полтора года станций стало больше. «Идет работа!» Он точно помнил, что проехать нужно две остановки, но когда сверкающий лаком эскалатор вынес его наверх, место оказалось незнакомым. Вместо того чтобы вернуться под землю, он решил сэкономить и дойти пешком. Широкие суматошные улицы под завязку забиты были народом, расхлябанными трамваями, толстыми мохнорылыми лошадьми, пролетками и автомобилями. Шикарные магазины вовсю сияли огромными зеркальными витринами, их массивные, отделанные под красное дерево двери беспрерывно открывались, впуская и выпуская покупателей. Очень захотелось есть. Сколько он ни спрашивал, никто из прохожих не знал, как пройти к Наркомтяжмашу. Некоторые, искренне желая помочь, просили вспомнить какие-то внешние приметы. «Такой большой современный серый дом», – отвечал Евгений Семенович и получал в ответ иронические улыбки. Какая-то полоумная тетка насильно подтащила его к постовому. Где находится Наркомтяжмаш, тот тоже не знал, но, тщательно проверив документы, дал полезный совет. В шестиугольной будке «Мосгорсправки», Слепко, выложив пятиалтынный, получил самую исчерпывающую информацию.

И вот он стоял перед черно-золотой стеклянной доской, на которой гордо сияла надпись: «Народный комиссариат тяжелой промышленности Союза ССР». Последние крохи веры в себя покинули его. Вот он сейчас, небритый, в несвежей сорочке и нечищеных сапогах, пройдет по ковровым дорожкам в огромную приемную первого заместителя наркома. И как же он представится секретарше? Бывший начальник шахты Слепко? Без сомнения, все приключившееся с ним уже известно. «А можно еще лучше: Здрасьте, я враг народа Слепко, прошу любить и жаловать!» Мимо проходили солидные люди с портфелями или, на худой конец, с кожаными папками в руках. Он видел себя их глазами: подозрительный тип, руки в карманах, благо рукавицы остались дома, даже без шарфа, пальто все в какой-то рыжей шерсти (привет с третьей полки). Последней каплей, заставившей Евгения Семеновича повернуться и сутуло заковылять прочь, была мысль о командировочном удостоверении, на котором, его собственной рукой было выведено вульгарное сокращение «Наркомтяжмаш». «Филькина грамота, а не удостоверение», – ясно понял он. Оставалось идти к Федору домой и ждать его там. «И это, пожалуй, правильнее с политической точки зрения, прийти именно домой, а не ломиться на службу», – убеждал он себя.

Как добраться до улицы Горького, знали все. Через каких-нибудь двадцать минут он вошел в знакомый подъезд. Лифтерша узнала его, заулыбалась, закивала. Дверь открыла Людочка, жена Федора Максимовича. Она страшно обрадовалась, заплескала ладошками, защебетала, не давая гостю произнести ни слова, втащила его в прихожую, стала стягивать пальто. Из высокого зеркала на Слепко глядел заросший трехдневной щетиной вахлак с красными кроличьими глазками.

– Извините, пожалуйста, Людмила, я ведь к вам прямо с поезда, – попытался он упредить недоумение хозяйки. Сама она, кстати, тоже выглядела так себе. Бледная, худая, в затрапезном халатике, из-под которого сильно выпирал живот.

– О, вы, я вижу… – указал он грязноватым пальцем.

– Я так боюсь, так боюсь, ведь скоро уже. Я-то не… Но Федя очень хотел. Ну вот и… Есть хотите? Сейчас Катька из магазина придет. Помните Катю?

– Честно сказать, не откажусь. А где у вас можно умыться и…? Я забыл.

– Там налево по коридору. Вы, Женя, надеюсь, у нас остановитесь? Федор Максимыч будет очень рад.

«Это вряд ли!» – подумал Слепко и сказал:

– Ну-у, не знаю. Не стоит, наверное. Можно, я у вас пока душ приму?

– Конечно, без никаких даже разговоров, полотенчико там возьмите, голубенькое такое с беленькой полосочкой.

Вымывшись и побрившись хозяйским «жиллеттом», Евгений Семенович навалился на омлет, компот и бутерброды. Хозяйка, безуспешно попытавшись его разговорить, пошла звонить мужу. Вернулась она заметно притихшей.

– Федор Максимыч просит, чтобы вы его обязательно дождались.

– Спасибо, я и сам бы хотел.

– Вы мне, Женечка, скажите только, у вас, что, неприятности? Серьезные?

– Да как вам сказать? – с самым беззаботным видом ответил он. – Кому-то, может, они и не очень серьезными покажутся, а вот мне…

– Ну что вы! Я уверена, вам совершенно не о чем беспокоиться, – заулыбалась Людочка. – Федор Максимыч обязательно поможет, вот увидите! Знаете что? Давайте, я вас пока спать уложу, вы же на ходу засыпаете, а Федя все равно поздно будет…

– Спасибо, – благодарно улыбнулся Евгений Семенович.

Он вдруг, совсем как ребенок, уверился, что здесь, в Москве, его беды действительно окажутся несерьезными и Федор легко их развеет. Ну, может, поехидничает только немного. Уснул он сразу как убитый и был очень счастлив во сне. Когда проснулся, в комнате было темно. Из-за двери раздавались женские голоса. Оттого что спал одетым, во всем теле чувствовалась неловкость. Он заправил рубаху в брюки, пригладил пятерней волосы, вышел за дверь и наткнулся на Катю. Та сильно раздобрела за прошедшее время и тоже выказала бурную радость.

– Встали уже! Людмилочка Иванна, они встали уже!

Его препроводили в большую комнату, где под потолком торжественно сияла хрустальная люстра. Раньше ее не было. Под люстрой стоял накрытый стол. Тут как раз пришел и хозяин. Оказалось, уже десятый час вечера.

– Что это, мамка, за иллюминация такая у нас? Чего не ложишься? Тебе беречься надо! – громогласно протрубил он с порога, махнув издали рукой Евгению Семеновичу. Жена, как былинка, прильнула к его массивной, отороченной каракулем фигуре.

– Мы тебя ждали, ждали, а ты все никак не идешь.

– Сейчас поужинаем, и ложись.

– Я уже поела, тебя не дождалась.

– И правильно сделала, иди давай, а мне тут с Женькой побалакать надо. Мы недолго.

Люда поцеловала мужа и ушла. Федор Максимович, вздохнув, подошел к гостю, пожал руку.

– Ну что там у тебя? Турнул-таки тебя Рубакин с шахты? Сегодня бумага какая-то пришла. Давай рассказывай, не жмись. Погоди, умоюсь только. Кать, как там у нас порубать?

– Все на столе давно! Остыло уже! – донеслось с кухни.

Они сели. Федор Максимович, быстро глянув в сторону двери, достал из буфета графинчик, стопочки, разлил.

– Ну, в чем там дело?

«Он что, ничего не знает?» – удивился Слепко.

– Да вот, изобрел я лопату такую, особую… – начал, он.

– А, знаю, Аванесов носится с этой твоей чудой-юдой как с писаной торбой. Грозится всем навальщикам такие раздать.

– Не так страшен черт, как его малюют, я сейчас тебе все объясню.

– Погоди. Это подождет, сейчас у меня все равно башка совершенно не варит. Чего ты там с Рубакиным не поделил?

– Дело, может, и не в Рубакине, – начал Евгений Семенович.

Он быстро вошел в раж, принялся размахивать руками, в лицах изображая участников представления.

– Ты, ты-ы! – сдавленно замычал Федор Максимович, лицо его ужасно исказилось. – Ты-ы с этим ко мне? С такими изобличающими тебя фактами ко мне в дом заявился, сволочь? Из-под ареста сбежал? Дрых тут весь день, прятался! У меня! Я старый большевик, я за партию жизнь отдам, а ты – навредил там и… ко мне! У меня же… жена беременная! Что ты, мразь, с нами сделал? За что?

– Я думал… – залепетал Евгений Семенович.

Федор Максимович, схватился за ворот и начал скрести пальцами по скатерти. В комнату вбежала белая как мел Люда, обхватила его, беззвучно плача, расстегнула рубаху, кинулась к буфету и закапала валерьянкой в рюмочку. Слепко встал и побрел на выход.

– Стой! Стой, гад! – загремел Федор Максимович. – Куда? Нет уж, голубчик, я сейчас сам сдам тебя куда следует. Слепко покорно остановился. По щекам его текли слезы.

– Федька, не надо, держись, я сейчас в Кремлевку позвоню, успокойся! – причитала Людмила, сидя на полу и обхватив мужнину коленку.

– Так, – уже тише, проговорил Федор Максимович, – чего ж делать-то?

– А может, все еще?.. – прошептала она.

– Да нет. Всё – хуже некуда. Ты кому-нибудь говорил, что попрешься ко мне? Там, у себя, в этом твоем?.. Вообще кому-нибудь?!

– Да нет.

– Нет?!

– Никому не говорил.

– Уже легче. Кто тебя видел, когда ты сюда шел?

– Никто. Лифтерша.

– Ну конечно! Старая грымза наверняка уже стукнула!

– Федь, она и фамилии-то моей не знает.

– Это ты нашу лифтершу не знаешь. Ну, положим. По крайней мере, какое-то время есть. А Катька?

– Федор Максимы-ыч! – заголосила в коридоре домработница, – да я, да ни в жисть! Пускай меня Господь молоньей убьет, если кому чего сболтну!

– Ладно, пускай, – Федор Максимыч задумался. Все стояли вокруг и молча ждали его решения. – Хорошо, – пришел он к какому-то выводу.

– Как ты понимаешь, ночевать я тебя оставить не могу. И не хочу. Завтра постараюсь что-нибудь разузнать. Позвонишь мне из телефонной будки. Мой служебный номер есть?

– Нет.

– Тоже хорошо. Тогда запоминай. Позвонишь, значит, в… четырнадцать, нет, лучше, в сем… в восемнадцать ноль-ноль. Учти, выгораживать тебя я не намерен! Понял?

– Понял, Федя.

– А понял, так и вали, давай, отсюда на …!

– У меня денег нету совсем.

– Шалишь, дорогуша, материальную помощь тебе я оказывать не намерен. Не на того напал!

Слепко повернулся, нащупал задвижку двери.

– Женя, постойте! – быстро прошелестела Людмила.

Он остановился, сжав дверную ручку. Федор вынес из кухни полбуханки черного хлеба и полкруга колбасы. Завернул все в газету, предварительно осмотрев ее со всех сторон и оторвав краешек с номером своей квартиры. Молча, со злом, сунул бывшему другу.

– Пошел!

– Да как же это, да куда ж он? – заплакала простосердечная Катя.

– Молчи, дура, пускай лучше замерзает! – визгливо крикнула Людмила. Дверь захлопнулась.

Он медленно шел по улице Горького, ярко освещенной, мельтешащей, несмотря на мороз и позднее время, развеселым гуляющим людом. Торопиться было некуда. Его не интересовали тряпки в зеркальных витринах, нетрезвая суета около ресторанов, все это сытое, беспечное существование никчемных личностей, которых он презирал всю свою жизнь. Теперь ему и вовсе было не до них. После ветреной, заставленной заборами и строительными лесами площади стало теплее и малолюднее. «Еще пару дней назад я прошел бы здесь “как хозяин”, с гордо поднятой головой, а теперь…» Впрочем, он скорее чувствовал огромную усталость, чем страдал. В одном месте чуть не угодил под грузовик, вынырнувший из подворотни, кто-то долго, нудно материл его в спину. Все это было не важно, не стоило даже поворота головы. Бесконечно далеко от этих усеянных замороженными плевками улиц остались жена и сын, которые одни только его любили и ждали, пока он, полоумный их папаша, сражался с ветряными мельницами и изобретал дурацкие, никому не нужные лопаты. Теперь одно только воспоминание об их милых лицах еще заставляло его переставлять ноги, вместо того чтобы в первом же дворе лечь в мягкий белый сугроб и отключиться.

Зал ожидания Витебского вокзала встретил его знакомой человеческой вонью. Все места на скамьях были заняты. Народ расположился основательно, некоторые – прямо на грязном кафельном полу, устроив себе гнезда и лежбища из мешков и чемоданов. Ему несказанно повезло – неожиданно рядом освободилось место, и он, спикировав «ястребком», успел занять его первым. Осмотрелся. Напротив молодая женщина, с виду – цыганка, кормила, никого не стесняясь, худой смуглой грудью, ребятенка. Евгений Семенович прикрыл глаза и незаметно для себя задремал. Наташа, с распущенными волосами, в открытом летнем сарафане, нежно называла его «своим Женуликом», гладила по волосам, потом, сладко обняла и вдруг заорала диким голосом. Он открыл глаза. Страшный оборванец тянул шапку из-под его щеки. Увидев, что дело не выгорело, он отпрыгнул и убежал. Кричала, как выяснилось, цыганка. Подошел милиционер, выслушал с кислым видом объяснения. Проверил у обоих документы и поволок куда-то монотонно скулящую женщину, сжимавшую под мышкой сверток со своим ребенком.

Слепко вышел на улицу и побрел куда глаза глядят кривыми переулками, загибавшими все время вправо. Он пересек бульвар и очутился в лабиринте трущобного вида домов, по большей части деревянных, с облупившейся штукатуркой и пошлой, местами отвалившейся уже лепниной. Пахло мерзлыми помоями. Раза два на узких скользких тротуарах он сталкивался с группами внимательных молодых людей, сильно смахивавших на шпану. Но пронесло. Наконец, уверенный уже, что окончательно заблудился, он вышел к красивому белому дворцу, как бы античному. Напротив, ярко освещенная за дощатым забором, зияла котлованом огромная стройка. Там что-то непрерывно гремело, рокотали компрессоры, лучи прожекторов метались по небу. Обойдя весь этот тарарам и спустившись кое-как по заваленному спиленными деревьями склону, он оказался на набережной замерзшей, довольно широкой реки. «Москва-река, – констатировал Евгений Семенович. – Куда теперь: направо, налево?» Пошел налево, под мост. Неожиданно для себя он вышел к самой Кремлевской стене. Прямо над его головой горела рубиновая звезда. Встал у парапета, любуясь ее завораживающим алым светом. «Там Сталин. Совсем близко. Метров сто. Ну, в крайнем случае – двести. Он бы понял. Эти все гадят тут, ерундистикой всякой занимаются. А он – тут…»

– Документики предъявим, гражданин! – сказали сзади. Старшина милиции в черном полушубке и двое солдат с красными повязками на рукавах шинелей и штыками на ремнях неприязненно сверлили его глазами. Евгений Семенович вновь достал свои несчастные бумажки. Задубевшие пальцы плохо его слушались. Вообще подмораживало все сильнее.

– Командировочный, значит, а здесь чего в такой час забыли? Почему удостоверение не отмечено по прибытии?

– Товарищ старшина, не успел я. Вот приехал только, вещи на вокзале бросил и сюда. А что? Я не знал…

– Нет, ничего, в общем, – милиционер еще раз ощупал глазами паспорт, козырнул и вернул его владельцу. – В первый раз у нас в Москве?

– Д-да… почти…

– Вы недолго тут, морозец крепчает, а пальтишко ваше…

Патруль двинулся дальше по темной набережной.

– Вот и братан мой, – услышал Слепко юношеский басок, – только, это, приехал и – сюда.

– Мы-то привыкшие. А на самом деле… – голоса смолкли. Евгений Семенович с трудом отделился от гранитной тумбы и тоже пошел себе. Пальцы ног уже ничего не чувствовали.