Богатыри не мы. Новеллы (сборник) Белянин Андрей

1

…В тот день вернулся Илья Муромец домой усталый. Скальп Соловья-разбойника повесил за ушко сушиться на солнышке, богатырским ударом ноги распахнул дверь и вошел в избу.

В избе пахло пылью, мышами и веником.

– Марьюшка! – ласково рявкнул Илья, тяжело опуская натруженный многодневным скаканием зад на дубовую лавку. Лавка жалобно пискнула и развалилась пополам.

Потирая ушибленное, богатырь поднялся на ноги, незлобливо помянув лавкину мать и божка-покровителя зайцев Йоба.

– Марья! Где тебя носит, красавица ты моя… глухая?!

Богатырский глас прогулялся по избе, свернул за печку, и оттуда выкатилось глумливое эхо.

Илья хозяйским оком окинул избу и приметил мерзость запустения. Нужно было навести порядок, чем богатырь и занялся: поменял местами портреты президента и премьера – время пришло, улыбнулся и вспомнил про жену. Марьи все не было. Пришло время богатырского гнева.

– Мужик с дороги, коняка нерасседлана, жрать охота, а ее нет! – распалял себя Илья, бестолково бегая по избе. И тут голодному и злому богатырю попался на глаза клочок бересты, пришпиленный к полатям.

Осторожно сняв обрывок, Муромец бережно разгладил его и, шевеля опухшими губами, по складам прочел вслух:

– И-щи сва-ю жа-ну в «три крестик девять» царс-тве. Ха-ха-ха. Ка-щей».

Внизу берестяного обрывка красовалась скабрезная картинка, изображавшая толстого мужика с бородой, глупо таращащегося на собственный срамной уд небывалых размеров.

– Ка-щей, значит… – задумчиво проговорил Илья, поскреб пятерней затылок и сузил красные с недосыпу глаза. – Ну-ну… Ха-ха-ха, стало быть… «Три крестик девять». Это что же? Иде ж царство-то такое, а? У-у-у, паскуда! Все одно найду! Ноги переломаю, руки выдерну, моргалы выколю, рога поотшибаю, уши оторву, носы пооткушу, голову откручу, ребра пересчитаю. Он, падла, бессмертный – пущай мучается!

С этими словами и вышел Илья Муромец на двор. Цыкнув на жующего лебеду у забора коня, богатырь подпер дверь в избу мельничным жерновом, вскочил в седло и галопом понесся на восход, встречь солнышку – только куры полетели в разные стороны…

2

Скоро сказка сказывается, да и то, если разобраться, далеко не всякая. А уж дело, особенно серьезное, делается долго. Иногда – очень долго. В общем, быстро рассказываются только анекдоты. Анекдоты Илья любил с печного детства, отрочества и юности, но не помнил ни один, кроме одного. Любимого.

Это был анекдот про лису, которая притворилась курицей и кудахтала из репейников, чтобы заманить туда петуха, а потом выйти, облизываясь, и сказать, приторно улыбаясь: «Вот как полезно знать хоть один иностранный язык!» Илья всегда был уверен, что лиса получила от петуха то, что хотела, причем во множественной и, возможно, даже извращенной форме, и только пару лет назад Лихо Одноглазое растолковал богатырю, что Патрикеевна попросту съела гребешистого, отчего случилась с Ильей нервная нехорошесть, именуемая еще когнитивным диссонансом.

Дело было так: отрядил князь Илью проинспектировать мост через Каялу-реку – де, нарекания стали поступать от купцов заморских, гишпанских да персианских, мол, завелся в тех местах древнегреческий террорист по имени Полифем, не дающий прохода ни конному, ни пешему. Норовил этот самый Полифем заманить всякого проезжего человека в свое пещерное жилище и там всякие излишества нехорошие с ним учинял.

К примеру, князя Новосельского раздел догола и гузном евоным переколотил куриные яйца в лохани. А боярина Мясного мехами надувал через задний проход, от чего он вскорости помер.

Прибыл Илья на место, огляделся, провел по всем правилам рекогносцировку, разведку боем и скрытое наблюдение под прикрытием. Супостат обнаружился быстро. Имел он единственный глаз посередь философского лба и отличался изрядной статью, что даже польстило Илье – тут-то уж ни один боян не пробылинит, что он взял врага числом, массой, объемом и закидал трупами. Тут все по-честному будет, как с Валуевым.

– Выходи биться, супостат окаянный, чувырла недоделанная! – дежурно и протокольно приветствовал одноглазого Илья, входя в его пещеру.

– Это кто там в задницу пищит, комар-наркоман, что ли? – доставая из закромов дары разнообразных земель, столь же учтиво и следуя кодексу богатырского поведения, отвечал Полифем. Затем, отойдя от протокола, махнул волосатой дланью на стол: – Прошу, коллега, закусим, чем Даждьбог послал.

Даждьбог в этот день послал одноглазому бутылку зубровки, домашние грибки, форшмак из селедки, украинский борщ с мясом 1-го сорта, курицу с рисом и компот из сушеных яблок. Присели хозяин с гостем и приступили к трапезе. А что за еда без хорошего разговора? Вот и начал Полифем про свою жизнь рассказывать, откуда он, какого роду-племени да как из краев своих греческих на святой Руси очутился.

Поначалу все ладно да складно у него было – родился, учился, женился, в армии царя Эгея служил. А потом пошел полный раздрай в семейной и личной жизни, да и с работой не заладилось.

– А уж когда рэкетиры на мой бизнес наехали, тут вообще кранты, – роняя слезы из единственного глаза, говорил Полифем. – Прибыли они ночью, я в овисе был как раз – овец пас. По беспределу в хату завалились, начифанились, баранов моих покоцали, бухло прикончили и – в отрубон. Я вернулся, а там хипешь, как на майдане – овцы блеют, дрова прогорели и отморозки кругом. Че делать?

– Порядок надо наводить, – солидно прогудел Илья в воротник походного ватника.

– О тож! – согласился Полифем. – Ну, я и навел. Двоих за ноги взял, об порог вдарил, съел, вход камнем завалил и спать лег. Утро, думаю, вечера мудренее, потому что похмелья не будет – эти твари все вино выжрали. А они…

Полифем тут снова закручинился, весь стол слезами залил. Илья от него насилу добился, что гадские рэкетиры ночью чисто по беспределу хозяина хаты размотали, да так, что он глаз открыть не смог, и по-тихому из пещеры свалили, закосив под баранов.

– Это что хоть за чепушилы бакланистые были? – спросил Илья, дружески похлопывая Полифема по горбатине.

– Залетные, – промычал одноглазый. – А шишку у них держит американец, О'Диссей.

– Запомню, – кивнул Илья и со знанием дела добавил: – От этих пиндосов все беды. Решили, что хитроумные больно. Ну да на всякий хитрый Вашингтон есть «Тополь-М» с винтом, то ишь с системой преодоления ПРО.

История жизни Полифема повергла Илью в грусть-тоску-печаль, тут-то и поименовал он нового приятеля Лихом за столь фатальную невезучесть, обнял за волосатое плечико и продудел в не менее волосатое ухо:

– Буйная ты головушка, да дураку досталась. Не кручинься, сейчас развеселю я тебя…

И рассказал Илья свой любимый, подсердечный, от отца доставшийся, заветный и единственный анекдот.

Тот самый, про лису. А бывший Полифем, отныне Лихо, возьми да и растолкуй богатырю, чем лиса на самом деле в кустах занималась.

После этих несвятых откровений стройное здание миропонимания Ильи обрушилось вниз, как рождественская елка под котом. Лихо едва не стало Безглазым, что, собственно, понятно – а нефиг лезть с разоблачениями. Ну, и дружба, понятное дело, закончилась, толком не начавшись. Бушевал Илья долго, около часа. Даже мост повредил, не говоря уж об окрестном пейзаже. Лихо успел далеко убежать, в болоте завязнуть и даже выбраться, а Муромец все сосны щепил, переживая.

С той поры Илья почти на месяц закручинился, загрустил, отказался от службы в дружине и сидел сиднем на пне у Трех дубов, кутаясь в бобровую шубу и приговаривая: «Зима близко…»

Из транса богатыря вывели под белы рученьки скоморохи. Лихо Одноглазое, интуитивно чуя вину за содеянное, наняло целую артель добрых молодцев и девицев, и те как заайдачили перед смурным Ильей представление, как пошли впризадку, как задудели в дуделки, загундели в гунделки, засоплели в соплелки и давай выкаблучивать коленца, одно каблукастее другого, – аж небу жарко стало.

Вздыхал Илья. Отворачивался. Потел. Скоморохи гусли достали, в струны ударили, песню затянули про изгиб и купол неба. Да так душевно, так пронзительно вывели, шельмы, что скатилась скупая мужская по крутой скуле богатырской, кануло без вести в густой бородище, прожгла кольчугу на груди, уколола сердце, печень, желчный пузырь, почки, растворила там камни, а также все, что только можно, и через пятку ушла в сыр-тяжел песок.

Тут и не усидел Илья. Сорвал, скинул он с плеч шубу бобровую, поднялся во весь свой богатырский рост, грянул шапкой оземь и заблазнил на всю округу:

– Как здорово, что все мы здесь!!!

С той поры отпустило Илью, вернулся он на службу и побивал супостатов по всем фронтирам и пределам государства древнерусского, невзирая на молодость и силу оных нисколечко.

Но анекдоты с той поры не терпел и даже отрихтовать череп мог, если кто в кабаке или кружале ляпал, не подумав:

– А я вот тут анекдот вспомнил…

3

День-ночь – сутки прочь. Ехал богатырь, ехал, и вот заехал в дремучие Муромские леса, благо они неподалеку от дома его и начинались.

А в лесах-то Муромских и сыро, и темно, и комаров видимо-невидимо, и кукушек слыхино-неслыхино. И мухоморы везде.

Про эти мухоморы отдельная история. Илья, он ведь как – если до чего охотник, то тут все, тушите лучины, сливайте воды, ловите младенцев. В смысле – ни уему, ни меры, ни краев не знает. Вот кашу он любит, к примеру, бобовую. Так может, если не остановить, сожрать столько, что опосля спать его Марьюшка-жена выгоняет в поле – дабы атмосфера в Карачарове была экологически чистой.

Или с брагой – это вообще беда. Пить ее, окаянную, Илья приспособился, еще когда на печи лежал. И в день мог выпивать до двадцати ушат. А то и поболе. Ну, а как на ноги встал, так вообще спасения никому не стало – хлещет и хлещет, льет и льет в себя, как в прорву бездонную.

И ведь что примечательно и даже обидно – не берет его брага. Ну ни капельки. Сидит, бывало, Илья за пиршественным столом, пьет с двух рук, с двух ковшей, и хоть бы что ему сделалось, только посмеивается. А вокруг все друзья-богатыри, купецкие гости, князья да бояре лежат вповалку, заблевав полы палисандровые, ковры хоросанские, скатерти камчовые, наряды атласные да панбархатные.

А уж окрестным мужикам какое разорение и приунылье от этой бражной страсти богатырской! Ходят по всей земле Муромской грустные, тверезые и от нечего делать землю пашут, дрова рубят и с женами спят. Зато жены ихние не нарадуются – в Муроме поленницы выше всех на Руси, и земля по шесть раз за неделю перепахана, и жены тоже… Ну вы поняли. За это Илье от бабского племени честь и хвала, а от мужеского… свирепое молчание, ибо критику Илья любит, но только конструктивную, а таковой в природе, как известно, не бывает.

Ну, так и с мухоморами у него страсть приключилась, причем уже в зрелом возрасте. Подсунул ему эту заразу кто-то из толерастных скандинавов, то ли Рагнар Волосатые Штаны, то ли Харальд Синие Зубы. Дело было опять же на пиру княжеском по случаю дружеского визита заморских гостей. Прибыли европейцы ко двору князя с предложением ввести на Руси свой обычай мужикам на мужиках жениться – с бабами красивыми в Европах, известное дело, туго, всех красавиц святая целибатная инквизиция на кострах посжигала от зависти, вот и пошла у них там мода на бородатых жениться. Князь из-за дипломатического политесу сразу посольство на три древнерусские буквы послать не мог, для блезиру устроил пир. Тут Илья и оскоромился.

У нас ведь мухоморы не едят, других грибов навалом, сморчков там или шампиньонов всяких, а европейцы, они, известное дело, завсегда всякую дрянь в рот тащат, то лягушек, то улиток, а то вот – мухоморы.

Сжевал Илья один грибок, другой – и увидел небо в алмазах, натурально. Хорошо ему сделалось, весело и даже очень. Берсеркеры варяжские зовут его на двор силой померяться, а ему не до забав богатырских. Сидит, ржет, аки Сивка-Бурка, и пузыри пускает.

Ну, с той поры так и повелось – как увидит Илья мухомор, так сразу в рот его – и айда ржать. Князь эту тему просек и всегда норовил так маршруты странствий богатырских составлять, чтобы через мухоморные места Илья не ездил, но вот нынче промашка вышла. Нынче не по княжеской милости, а сам-свой ехал Илья – и наехал на полянку заветную, всю мухоморами усыпанную.

Сходил тут Илья с богатырского коня, снимал шелом золоченый, откладывал щит, что на спор с царьградским базилевсом от ворот тамошних отодрал, булаву-кладенец с пояса снимал, на четвереньках потому что с булавой ползать несподручно, а стоя до грибов не достать, руки короткие получаются.

В общем, изготовился Илья и пошел зигзагом по полянке грибы собирать да прямо на ходу трескать – только писк за ушами стоял. Долго ли, коротко ли насыщался богатырь, вдруг глядь – избушка перед ним. Все чин-чинарем – к лесу передом, к Илье задом, подол задран, курьи ноги в сетчатых чулочках врозь стоят.

– Страмота! – сказал Илья избушке. – А ну поворотись, как положено! Мне недосук сейчас, потому что мухоморы!

Заскрипела избушка, поворотилась, и вышла на крылечко избушкина хозяйка Баба Яга – нос крючком, патлы торчком, нога костяная, юбка лубяная.

– Здравствуй, добрый молодец! – говорит, да лукаво так, с прищуром. – Чую, русским духом пахнет, тройным, одеколонистым. Откуда ж ты взялся, куда пусть держишь?

Доел Илья последний мухомор, выпрямился и честь по чести ответствует:

– И тебе не хворать, незнакомая старушка. Ты сперва меня в дом проводи, за стол усади, накорми, напои, спать уложи, а потом уже и спрашивай.

– Заходи, заходи, гостенек дорогой! – умильно так, приветливо отвечает Яга. – Сейчас скатерочку новую постелю, меню принесу…

Илья от такой радости – ну и от мухоморов, конечно, – заржал, как водится, но не тут-то было! Старуха вдруг козью морду скорчила да как рявкнет:

– Это я вот так, по-твоему, должна была тебя встретить, да?! Я, Баба Яга, Костяная Нога, я пестом путь проторяю, помелом след заметаю! А ну лезь на лопату да садись в печь, наркоман окаянный!

Заглянул Илья в избу, посмотрел на печь, вздохнул и развел измазанными в мухоморах руками.

– Я, бабусенька, на енту канитель никак не вмещусь. Чо поделать – шисят седьмой размер.

– Тьфу ты! – с досады Яга топнула ногой, а поскольку та была костяная, то пробила в сырой земле изрядную дыру. – Ну что за жизнь, а? Как у анаконды – жрешь раз в полгода…

– Так ты голодная, что ли, бабусенька? – Илья хоть и был замухоморен по самые брови, но догадливости не утратил. – Дык это дело поправимо. Есть у меня пряник заветный, ванильно-медовый, самим князем-батюшкой пожалованный. На, пожуй!

И выдал Илья Яге большой печатный пряник производства Тульского пряничного завода. У старухи, как она съестное увидала, ажно глаза загорелись, брови опалив! Схватила она пряник, впилась в него тремя единственными зубами и… завыла нечеловечьим голосом на весь лес, на всю болотину:

– А-а-а-а-а-а, штоб тебя приподняло да пришлепнуло што шемдесят шемь раш! Шубы мои, шубы, а-а-а-а-а!

– Что, бабусенька, шубы покрали? – участливо так спросил Илья. – Дык шубохранилище надо было строить!

– Да не покрали, а выпали от прянишка твоего! – заорала Яга. – Он у тебя шисто камень! Ну теперя дершишь! Ишбушка-ишбушка, утопи-ка ентого рушкого богатыря в болоте для нашала!

Ну, и пошла тут потеха. Избушка шепелявой ягинской речи не понимает, суетится, лапами машет, колготки порвала об корягу, прикручинилась, забралась по колено в воду и отказалась вылезать. Яга за помело взялась, да куда там – не достать.

– Вот так-то! – сказал старухе Илья, дабы примирить ее с реальностью. – Зато теперь на ярмарках можешь выступать, скороговорки всякие говорить на «ш». Например: «Сажала Саша «Мессершмитт» без шасси на шоссе». Кстати, не подскажешь, где это царство такое – три крестик девять?

– Шарштво?! – подпрыгнула на месте от негодования Яга. – Шарштво тебе надобно? Ишволь – штупай вшегда прямо, прямо и прямо. Как леш коншитша, увидишь горы Рипейшкие. Там шпрошишь, кашдый покашет!

– Ну спасибо тебе, бабуся, – поклонился до земли Илья. Сел он на верного коня, вытянул его плеточкой шелковой и поскакал прямо, дивясь про себя, какие в этот раз в Муромских лесах мухоморы забористые попались.

4

День скачет Илья, другой. Потом третий. Потом четвертый. Короче, если говорить оптом, то проскакал он целую неделю. И все время прямо, как Яга и советовала.

Характер местности начал разительно меняться. Смешанный лес уступил место хвойному, темному и мрачному, где в основном преобладали ели и папоротники. Стали часто попадаться кости различных животных, по большей части вымерших еще в мезозойскую эру, а то и ранее, в силур или девон с ордовиком. Верный Сивка-Бурка прял ушами, тряс гривой и скакать дальше отказывался. Не то чтобы он боялся костей, все же ж богатырский же конь, но перспектива питаться хвоей и папоротниками его явно не прельщала.

– И что ты предлагаешь? – честно поинтересовался на привале у верного друга Илья. – Оставить тебя пастись на полянке вон ентой, а самому – пешком?

Сивка радостно кивнул головой, обнажив в улыбке свои лошадиные зубы и топоча ногами. Илья поморщился – он не любил молодых талантливых авторов.

Но делать нечего – распрощался богатырь с верным скакуном и пошел дальше сам-пех. Идет Илья, поганки топчет, палицей шишки с елок сбивает. Дай, думает, песню запою, чтобы веселее было.

Песни Илья любил и знал много. Три. Про Щорса, про любо, братцы, любо, и еще одну. Ее и запел:

И кончилась песня. И увидел Илья пещеру каменную, а в ней чудище невиданное, страхолюдное, о трех головах, о семи хоботах, об одном хвосте. Чудище сладко спало, похрапывало и пускало слюни во сне.

– Ура, ура, закричали тут швамбране все! – пробормотал Илья, взмахнул палицей и хищно осклабился, потому что прочитал табличку рядом со входом: «Змей Горыныч обыкновенный (Zmeezavr Gorynichus Vulgaris).

А надо вам сказать, что нет для богатыря большей радости, чем повстречать в своих странствиях Змея Горыныча, потому как одолеть его и есть самая главная богатырская задача. Ну, это примерно как сдать сопромат или теоритическую механику. Подвиг, короче.

– Э-ге-гей! Выходи на честный бой, чудище злобное! – заорал Илья, размахивая палицей.

– Сам ты гей, – хмуро ответила Левая голова, не открывая глаз, а Правая добавила: – Мы не в форме. У нас локаут.

Тут Средняя голова открыла один глаз и пояснила:

– Ступай, если есть желание подтвердить чемпионский титул, к Идолищу Поганому. Он по версии ВФБ нынче единоличный лидер. А нам нездоровится.

Опешил Илья от такой наглости. Схватил он Змея Горыныча за хобота, ударил о мать-сыру-землю и выбил из чудища весь его поганый дух.

Завоняло, задушнело – на весь дикий лес! Дятлы гроздями с елок осыпались, мыши к кротам в гости ушли, цветы на бересклете завяли, хвоя пожелтела, сыроежки позеленели, а бобры натянули противогазы. Ну, а что вы хотите, газовая атака!

– Ох, спасибо тебе, богатырь русский! – блаженно жмурясь, пропыхтела Левая голова.

– Полегчало… – прохрипела Средняя.

– Мы тут, – пояснила Правая, – понимаешь ли, завод по производству пармезана на Вологодчине съели. В рамках импортозамещения. Ну и случились у нас… диспепсические явления в организме. Олигархическая болезнь. В нас все входит, а из нас – никак.

– И теперь! – торжественно заявила Левая голова. – Проси у нас что хочешь, любое желание исполним!

Илья сдвинул шелом на затылок, почесал лоб – этому его Добрыня научил – и сказал:

– Ничего мне от тебя не надобно, чудище лютое, окромя одного: укажи, будь ласка, дорогу в царство три крестик девять.

– К Кащею?

– К нему.

– Ну, будь по-твоему! – хором сказали все три головы, и Горыныч хвостом вымел из глубин пещеры блюдечко с наливным яблочком.

– Да я вроде не голоден, – заметил Илья.

– Сия премудрая вещица нам от Василисы досталась при разводе, – сказала Левая голова. – Ты ей пункт назначения укажи – и она тебе весь маршрут дотуда построит и по дороге рассказывать будет, как лучше ехать, чтобы в пробки не попасть.

– Навигатор, что ли? – поразил Змея познаниями в гаджетах Илья.

– Он самый! Ну, бывай здоров, Илья Иваныч, а мы спать будем, – и Горыныч начал укладываться, сопя и почесываясь.

Взял Илья блюдечко, вернулся к полянке, на которой Сивка-Бурка пасся, уселся в седло, катнул яблочко и сказал:

– Хочу ехать в царство три крестик девять!

– Введите данные по начальной точке маршрута, – сказало яблочко приятным женским голосом.

– Я был готов к этому вопросу, – ухмыльнулся Илья. – Начальная точка – мое местоположение!

– Идет построение маршрута. Бздынь! Маршрут построен. Вы направляетесь на северо-восток. Двигайтесь по прямой… пять тысяч километров.

– Ну вот, совсем другое дело! – обрадовался Илья и пришпорил Сивку. – Поехали!

5

Не быстро и не коротко ехал Илья. Проезжал он страны разные, страны разные, чужеземные, чужеземные да чужестранные. Там видал он людей удивительных, людей дивных, с людями несхожих ни обычаем, ни обликом, ни говором…

В общем, далеко занесла богатыря злая судьба – лихая доля, да еще и выбора не оставила: или жену спасай, или из богатырей дезертируй. А все яблочко на блюдечке. Чуть что, подбадривает:

– Внимание! Через триста километров сверните направо! Сверните направо на съезд!

Скачет Илья по полю, думу думает, буйну головушку повесил, повод отпустил. Галопирует верный Сивко сам-свой, мнет ковыли, пофыркивает, уздечкой побрякивает, копытами постукивает.

Вдруг встал богатырский конь, точно вкопанный. Илья сей беды не ждал, не ведал – и полетел промеж конских ушей в зелену траву канабис, только сафьяновые сапожки серебряными подковками сверкнули.

Выбрался богатырь из зарослей, отряхнул усы от налипшей пыльцы, огляделся, и видит – стоят посередь чиста поля, на кургане степном, ворота тесовые. Рядом забор притулился. Невелик заборчик, ничего он не огораживает, и всей длины в нем – десяток шагов.

– Эт-то что за диво бестолковое? – удивился Илья и хотел уже осерчать на Сивку, но тут углядел богатырский глаз на том заборчике зайца косоглазого. Чудно уселся заяц, прямо на частоколы острые, а чтобы, видать, удобнее было, обрядился косой в штаны невиданные, серебром блистающие, не иначе – заморские. И что примечательно – прореха на тех штанах болтами закручена, оцинкованными, на тридцать два.

– Эй, на заборе! – крикнул Илья, приложив варегу к бороде. – Ты чего тут?

– А ваше какое горе, сударь проезжающий человек? – тонким голоском отозвался заяц. – Может быть, я сменщика, медведя, поджидаю? Вы лучше ответьте, будьте так любезны – кто вы, какого роду-племени и чем за проезд через наш таможенный узел на незалежную территорию платить собираетесь?

Илья, приосанившись, положил руку на рукоять меча и представился по всей богатырской форме:

– Зовусь я Ильей, сыном Ивановым, прозываюсь Муромцем. Родом я из села Карачарова. Богатырь русский!

Не успел богатырь договорить, как заяц от услышанного с забора тут же и свалился.

– Но позвольте… – донесся из лопухов его дребезжащий голосок. – Как же так? Отца вашего зовут по-гречески, вас – по-иудейски, прозвище ваше финно-угорского происхождения, а село, в котором вы родились, и вовсе носит тюркско-татарское название! Как же вы русский?

Тут уж Илья и сдерживать себя перестал. Гаркнул на всю округу, аж канабисы полегли:

– Русский богатырь я! Понял, крапивное семя?! И платить я ничем не буду. Потому как… Ну, в общем, ибо… И дабы…

С этими словами вскочил Илья в седло и погнал Сивку прямо – мимо ворот, мимо заборчика, мимо отчаянно верещавшего зайца.

И долго еще вслед богатырю доносилось:

– Это не по правилам! Так нельзя! Вы нарушаете тридцать седьмую поправку к статье сто тридцать пятой Таможенного кодекса, гласящую, что…

Когда ворота скрылись из виду, Илья остановился.

– Ну что, блюдце? Куды дальше-то?

– Идет построение маршрута, – сообщило яблочко и через минуту добавило: – Связь со спутником потеряна.

– Вот те нате, – сказал Илья коню. – Сивка, что делать будем?

Конь скосил лиловый глаз, пожевал губами, но ничего не ответил богатырю.

Впереди расстилалось зеленое море тайги…

На лесной опушке богатырь остановил коня и призадумался. Где полночь, а где полдень – в этом Илья разбирался на раз, недаром школу юных богатырей закончил с отличием и золотой булавой. По мху зеленому, по коре березовой, по ветвям и сучьям умел он отыскать в лесу дорогу. Но вот беда, любой беды бедее – как узнать, какая дорога нужная? В какую сторону умыкнул проклятый супостат милушку-голубушку?

Так и думал бы свою тяжкую думу богатырь, но тут, как всегда, неожиданно, затрещали кусты, закачались рябинки да осинки, и на опушку из лесу вышел волхв.

То, что это волхв, Илья понял сразу. Собственно, никем иным старичок быть и не мог, но ежели кто засомневался, то для таких невер висела на впалой груди волхва дощечка с надписью чертами и резами: «Волхвъ».

Сморщенный, точно гриб-моховик, с длиннющей, волочащейся по земле некогда седой, а теперь просто грязной бородой, в которой запутались сухие листья и дохлый ежик, волхв остановился и принюхался.

Вместо епанчи носил он шкуру неубитого медведя, вместо шапки косматую голову старика венчало кукушечье гнездо, а вместо посоха его костлявая рука сжимала высохшую лосиную ногу.

– Э… Гм-гм… Кхе-кхе… – неловко начал беседу Илья. Неожиданно откуда-то пришли ладные да складные слова, и воодушевленный богатырь заблазил на всю округу:

– Скажи мне, кудесник, любимец богов, что сбудется в жизни со мною, а?

– А-а, ы-ы-ы, грх, прх! – ответил волхв, выразительно размахивая грязными руками. Из гнезда на голове старичка высунулась ворона и добавила к речам хозяина дозволенное:

– Карр!

– Э-э-э, да ты немой… – удивился и опечалился Илья.

– Ага, и слепой к тому ж! – ехидно добавил старичок. – Чаво надоть?

– Мне б дорогу сыскать к Кащееву царству три крестик девять, жона у меня там, Марьюшка, – искательно сообщил волхву Илья, свесившись с коня.

– Иди в баню! – отрезал волхв. – Там тебе и Кащей, и миски щей, а особливо марьюшек будет в достатке!

– Больно притесняете вы меня, папаша, – нахмурился Илья. – Да что это, в самом деле? Что, я управы не найду на вас?!

– Разруха, – наставительно поднял испачканный в козявках палец волхв, – в головах. И примешь ты смерть от коня своего!

Плюнув на прощание, волхв двинулся прочь, а озадаченный Илья вдруг почувствовал, что откуда-то пахнет дымком, пивком да распаренным веничком…

6

Много на Руси всякой нечисти обитает, это каждому известно. Русалки всякие, полуденницы, лешие, водяные, василиски ползучие, лихоманки летучие. Расселились они по всей нашей земле великой и обширной, словно тараканы по запечью, обсели Русь-матушку, как клещи лося, и спасу нет от них, ни продыху, ни отдыху, причем ни денно, ни нощно.

И даже утром нудят.

Но есть нечисть особая, зловредная, которая никуда не расселялась, а к одному месту будто бы привязана. «Где родился – там и пригодился», – это про нее сказано, проклятую.

В первую голову это овинники, конечно. Живут в овинах да хлевах, как привязанные. Нехай сгорит изба, поломаются ворота – овинник из своего закута никуда не тронется. И за хозяевами, в отличие от домовиков, никогда не переезжает, и в лапте, ни верхом на кошке, ни в старом горшке.

Ну, и мельничные черти такие же, никуда со своей мельницы не деваются, живут там как приколоченные, воют по ночам, жернова вертят вхолостую, ставнями скрипят, одиноких путников пугают да сторожам в самогонку куриный помет подмешивают – для забористости.

Однако самая злобновывернутая нечисть обитает в банях. Если она мужескаго полу, то зовется банником, а коли женского – баньшей. Суффикс «ша» тут как-то случайно приблудился. Вообще-то он в нашем языке применяется он для уменьшения и ласкания поименованного – Наташа, Маша, Паша, Глаша. Но баньшу уменьшать и ласкать даже мельничные черти не удумали бы, себе дороже выйдет. Однако ж почему-то живут на свете белом баньши, доставляя своей этимологией несказанные мучения Фасмеру, Розенталю и прочим знатокам русского языка типа Бодуэна де Куртенэ.

В чем вредоносность и пакостливость баньш, много кто знает, да не все рассказывают. Чего они там по баням да саунам с мужиками вытворяют и как потом все это лекарится и врачуется по лазаретам коммерческим да по пиписькиным домам с вывеской КВД, про то широкой общественности лучше слухом не знать, духом не ведать, во избежание разрушения института брака как такового.

Илья, впрочем, мужик был сызмальства устойчивый ко всякой нечисти и, окромя тяги к мухоморам да браге, никаких иных привычек и пристрастий к излишествам всяким нехорошим не имел.

Не состоял. Не был. Не привлекался. Прочерк.

Поэтому смело поехал она на запах банный и вскоре уже парковал Сивку у дверей дубовых под вывеской малеваной: «Баня русская «У Анюты». Сауна. Хамам. Свежее пиво. Массаж. Релакс. Шаурма. Шиномонтаж вход со двора».

Протиснул Илья плечи богатырские в просторную горницу и обнаружил тут шаечку ольховую, веничек можжевеловый, полотенце махровое и прейскурант, на стенку прибитый. Ничем его этот прейскурант не удивил, не обидел, и, скинув кольчугу запыленную да ватник походный, отправился Илья Иваныч в парное отделение – смыть, так сказать, трудовой пот да дорожную пыль.

Тут-то все и приключилось. Лежит, значит, Илья на полке, потом обтекает, рядом веничек в кипяточке заваривается, источает ароматы всяческие. В печке поленья потрескивают, пар у потолка колышется – лепота, в общем.

Вдруг – чу! Как бы сквознячком потянуло. Илья один глаз приоткрыл – вроде никого. А тут опять – чу! И раздается голосок такой, вкрадчивый, нежный, шаловливый – ну чисто «Энигма» запела: