Лед-15 Чайлд Линкольн
До сих пор Маршаллу не доводилось бывать в просторных апартаментах Конти дальше порога. Но когда режиссер жестом пригласил его войти, он тотчас же понял, почему медиагений занял не только командирские помещения, но и прихватил еще несколько комнат, ибо последние были превращены в роскошный салон. Кожаные диваны, бархатные сиденья и плюшевые кушетки располагались на дорогих персидских коврах. Занавес и постмодернистские картины в скромных рамах очень эффектно скрывали убожество тусклых металлических стен. В глаза бросался огромный стодюймовый жидкокристаллический экран, нижняя часть которого скрывалась за рядами стоявших перед ним кресел. Очевидно, в той части покоев размещался личный кинотеатр знаменитости для просмотра всевозможных фильмов, включая — в чем Маршалл не сомневался — величайшие творения самого Эмилио Конти.
Режиссер был вежлив, даже весел, и лишь синяки под глазами говорили о том, что он не спал больше суток.
— Доброе утро, доктор Маршалл, — улыбнулся он. — Доброе утро. Входите, входите. Ровно семь тридцать — превосходно, ценю пунктуальность. — Щелкнул пульт, и черно-белое, слегка зернистое изображение на экране погасло. — Садитесь, прошу.
Конти пересек помещение. Дверь в смежную комнату была приоткрыта, там виднелся небольшой стол в окружении удобных кресел и монтажный старенький аппарат, с катушек которого свисали обрывки пленки. Маршалл удивленно уставился на него, пытаясь понять, является ли этот анахронизм частью рабочего оборудования или же экспонатом личной коллекции режиссера.
Конти сел перед экраном и жестом предложил Маршаллу сделать то же.
— Как вам мой маленький просмотровый зал? — все так же улыбаясь, спросил он.
— Я видел, как сюда доставляли эту штуковину, — сказал Маршалл, кивнув на экран. — И думал, что это какое-то важное оборудование для съемок.
— Оно действительно очень важное, — ответил Конти. — Не только для съемок, но и для поддержания моего душевного равновесия. — Он махнул рукой в сторону стоявших справа и слева от экрана шкафов, заполненных DVD-дисками. — Видите? Это мое справочное бюро. В нем собраны величайшие из всех когда-либо созданных лент — самые прекрасные, самые новаторские, больше всего заставляющие нас думать. «Броненосец „Потемкин“», «Нетерпимость», «Расёмон», «Двойная страховка», «Приключение», «Седьмая печать»[7] — все они тут. Я никуда не езжу без них. Однако они не только служат мне утешением, доктор Маршалл, — они мой оракул, мой дельфийский храм. Некоторые обращаются за помощью к Библии, другие — к И Цзин. У меня же есть любимые фильмы, и они никогда меня не подводят. Вот, например.
Щелкнув пультом, Конти запустил фильм с начала. На экране появилось озабоченное лицо Виктора Мэтьюра.[8]
— «Поцелуй смерти». Помните?
Маршалл покачал головой. Конти приглушил звук до шепота.
— Забытый шедевр тысяча девятьсот сорок седьмого года. Выдающийся фильм Генри Хатауэя — вам наверняка знакомы его работы. «Дом на Девяносто второй улице», «Улица Мадлен, тринадцать». Герой этого фильма, Ник Бьянко, — Конти показал на Мэтьюра, гигантское лицо которого теперь смотрело на них из-за тюремной решетки, — попадает в тюрьму Синг-Синг за мелкое преступление. Там его обманывает занимающийся темными делишками адвокат. Чтобы добиться освобождения под залог, он заключает сделку с окружным прокурором, согласившись донести на убийцу-психопата по имени Томми Удо.
— Звучит интригующе.
— Это еще мягко сказано. Фильм не только великолепен — он к тому же подсказывает мне решение моей проблемы.
Маршалл нахмурился.
— Не вполне вас понимаю.
— Когда пропал кот, я был близок к панике. Я вдруг решил, что это крах моего нынешнего проекта, возможно, даже моей карьеры. Можете себе представить, что я перечувствовал. Фильм должен был стать настоящим шедевром, который поставил бы меня на один уровень с Эйзенштейном.
«Документальный фильм для телевидения?» — подумал Маршалл, но счел за лучшее промолчать.
— Полночи я расхаживал туда-сюда, размышляя, что же мне делать. А потом я обратился к ним, — он махнул в сторону шкафов, — и, как всегда, получил ответ, в котором нуждался. — Конти снова кивнул на экран. — Видите ли, «Поцелуй смерти» относится к жанру черной документалистики, гибрида потрясающих в своей реальности кадров и съемок в стиле нуар. Весьма интересная концепция. Весьма революционная.
Он повернулся к Маршаллу, и контуры его лица четко вырисовались на фоне светящегося экрана.
— Вчера, по горячим следам, я счел, что это кража. Теперь, когда у меня появилось время подумать, я изменил свое мнение. Я убежден, что это саботаж.
— Саботаж?
Конти кивнул.
— Сколь бы ни был ценен этот кот, его никому бы не удалось вывезти с базы. — Он принялся загибать пальцы. — Похитителям — а их должно быть как минимум двое, ибо туша чересчур тяжела для одного человека — непременно потребовался бы транспорт. А этого тут не скрыть. Даже если бы кто-то попытался убыть раньше срока, мы бы тоже об этом узнали.
— Как насчет Каррадайна, водителя? У него не только имеется под рукой транспорт, но он и заявился сюда одним из последних.
— Его машину тщательно обыскали и проверили, где он тут шастал. Как я уже сказал, похитить отсюда кота — невероятно сложное дело. Но если кто-то всего лишь задумал помешать съемкам, разрушить шоу… — Он пожал плечами. — Тогда ему достаточно сбросить тушу в какую-нибудь расщелину. Умней не придумаешь, а?
— Кому могло такое понадобиться? — спросил Маршалл.
Конти посмотрел на него.
— Вам.
Маршалл удивленно уставился на Конти.
— Мне?
— Вам, ученым. В частности, и вам лично. Но, как следует поразмыслив, я решил, что доктор Салли — куда более вероятная кандидатура. Похоже, он крайне расстроен тем, что я не сделал его звездой «Воскрешения тигра».
Маршалл покачал головой.
— Это просто глупо. Передача должна была выйти в эфир вчера, а сегодня вы бы уже улетели. Какой смысл в саботаже?
— Верно, сегодня я бы уже улетел. Но на завершающие операции после успешных съемок потребовалось бы еще несколько дней, не говоря о том, что нужно еще разобрать домики, увезти оборудование. Когда я показал доктору Салли примерный график работ, он, похоже, не слишком обрадовался. — Конти испытующе посмотрел на Маршалла, на этот раз без тени улыбки. — Ваш Салли, похоже, чересчур импульсивен — в отличие от вас. Вот почему я предпочел встретиться именно с вами. Несмотря на нашу вчерашнюю небольшую размолвку, думаю, вы человек вполне здравомыслящий. Возможно, вы куда лучше ваших коллег понимаете, что поставлено сейчас на карту. Итак, где, черт побери, этот кот?
Маршалл посмотрел режиссеру в глаза. Несмотря на тщательно маскируемые эмоции, не оставалось никакого сомнения, что Конти отчаянно пытается найти способ — любой способ — спасти положение.
— Как насчет Логана? — спросил Маршалл, вспомнив вчерашний разговор в помещении командного пункта. — Он появился неизвестно откуда, и никто не знает, что ему нужно. Мне сказали, будто он профессор из Йеля, историк. Вам не кажется это странным и весьма подозрительным?
— Да, это странно. Настолько странно, что я вынужден исключить его из списка подозреваемых. Слишком уж все очевидно. Кроме того, я уже говорил вам, что готов поставить на саботаж, а не на похищение. А у доктора Логана нет никаких причин саботировать мои съемки. Итак, где кот? Думаю, Салли вам об этом сказал. Его можно вернуть?
— Салли ничего мне не говорил. Вы не там ищете. Вам следовало бы поискать виновника среди вашей собственной съемочной группы.
Конти внимательно посмотрел на него, и на лице его отразилось нечто вроде сожаления.
— Этим занимается Вольф. — Он вздохнул. — Послушайте, я много размышлял на эту тему и пришел к выводу, что могу поступить двояко. Если мы найдем кота, я могу снять фильм, как изначально и собирался. С моими способностями я могу даже обратить задержку на пользу — придать занимательности сюжету, увеличить аудиторию. Все только выиграют. Или — я могу превратить случившееся в криминальную историю.
Он ткнул пальцем в экран.
— Мне всегда хотелось снять фильм в стиле нуар. Теперь у меня появилась такая возможность — только история в его основе будет подлинной. Выдающаяся история, снятая в реальном времени, — саботаж, расследование и в конечном счете торжество справедливости. Подобная история станет бессмертной, доктор Маршалл. Только представьте себе известность — положительную или дурную, — которую обретут ее персонажи. Все, что мне нужно, — найти актеров на роли. Найти героя… и злодея.
На огромном экране Виктор Мэтьюр шел через оживленную улицу на фоне возвышавшегося позади него городского пейзажа.
— Взгляните на него, — сказал Конти. — Ничем не выдающийся парень, угодивший в серьезный переплет. Никого вам не напоминает?
Маршалл не ответил.
— Ну так как, доктор Маршалл? — продолжал Конти. — Поступите как положено, встанете на сторону полицейских, донесете на преступника? Или сглупите… упретесь?
Мэтьюр исчез с экрана, и камера взяла в кадр другого мужчину, прятавшегося в темном переулке, — бледного, худого, в черном костюме и рубашке с белым галстуком, со странно пустым взглядом. Томми Удо. Выйдя из укрытия, он осторожно огляделся по сторонам и скрылся в дверях.
— Мне всегда нравился Ричард Уидмарк в этой роли, — сказал Конти. — Великолепно играет психопата. Его манеры, его нервный лающий смех… он просто гений.
Убийца тайком поднимался по узкой лестнице.
— Я надеялся дать вам роль Мэтьюра, — продолжал Конти. — Но теперь уже сомневаюсь в этом. Вы начинаете все больше смахивать на Уидмарка.
Убийца вошел в квартиру и оказался лицом к лицу с перепуганной старухой в инвалидной коляске.
— Это мать Ника Бьянко, — объяснил Конти.
Камера бесстрастно наблюдала, как женщину допрашивают и трясут за плечи. Улыбаясь странной кривой улыбкой, Уидмарк ухватился за ручки коляски и покатил ее из убогой квартиры на лестничную площадку.
— Смотрите, — сказал Конти. — Нетленное творение киноискусства.
Продолжая улыбаться, словно сама бледная смерть в черном костюме, Уидмарк поставил коляску над лестницей. Последовала короткая пауза.
Затем он резко толкнул коляску, и та вместе с сидевшей в ней женщиной, кувыркаясь, полетела вниз, навстречу гибели.
Конти остановил кадр, изображавший искаженное лицо Уидмарка.
— Телекомпания вызывает меня на связь через шесть часов. Я даю вам четыре, чтобы вы сделали свой выбор.
Маршалл молча встал.
— И помните, доктор Маршалл: в любом случае я резервирую для вас роль.
19
Еще недавно в офицерской столовой царили гомон и зубоскальство, более свойственные студенческому междусобойчику, чем чинной трапезе занятых делом людей. Но этим утром просторное помещение походило скорее на морг. Люди сидели по двое и по трое, вяло ковыряясь в тарелках с завтраком и почти не разговаривая. Все хмуро и недоверчиво поглядывали друг на друга, словно виновник пропажи кота был где-то рядом. Стоя в дверях, Маршалл подумал, что эти подозрения не лишены оснований — преступник сейчас и впрямь вполне мог находиться в столовой.
Взгляд его остановился на дальнем столе, где в одиночестве сидел, читая книгу, светловолосый худощавый человек с аккуратно подстриженной бородкой. Логан, профессор-историк.
Взяв себе ломоть пшеничного хлеба и чашку чая, Маршалл, сам не зная почему, сел напротив Логана.
— Доброе утро, — сказал он.
Логан отложил книгу — «Толкования» Вальтера Беньямина — и поднял взгляд.
— Это еще не очень-то ясно.
— Воистину так.
Маршалл сорвал обертку с коробочки и намазал мармелад на ломоть.
— Думаю, им куда хуже, чем нам, — заметил Логан, кивнув на соседний стол.
Там сидели двое операторов, Фортнем и Туссен, тупо гоняя по тарелкам кусочки омлета. Большую часть съемочной группы отправили обшаривать базу и ее окрестности в поисках пропавшего зверя.
— Верно. Во всяком случае, меня происшедшее не лишило работы. — Маршалл постарался придать голосу максимальную беззаботность. — А как с вами?
Логан помешал кофе.
— Меня это вообще не касается.
— Рад слышать. Вы ведь профессор, да? Средневековой истории?
Движение ложечки в чашке замедлилось.
— Да, верно.
— Весьма увлекательное занятие. Собственно, я в последнее время штудирую историю контрреформации.
Это было правдой лишь наполовину — Маршалл действительно читал на ночь книгу о контрреформации, но лишь в отчаянной надежде, что невероятно сухое изложение материала поможет ему заснуть.
Логан поднял брови. Казалось бы ничего не выражающий взгляд его голубых глаз на деле был острым и проницательным.
— Я только что дочитал главу о Тридентском соборе. Удивительно, какое влияние он оказал на католическую литургию.
Логан кивнул.
— И с тех пор как его созвали в четвертый раз в… кажется, в тысяча пятьсот семьдесят втором году, столь влиятельных соборов более не случалось.
Логан отложил ложечку, отхлебнул кофе и поморщился.
— Отвратительный кофе.
— Переходите на чай, как я.
— Возможно, я так и сделаю. — Логан поставил чашку. — Тридентских соборов было три, а не четыре.
Маршалл не ответил.
— И последний состоялся в тысяча пятьсот шестьдесят третьем году, а не в семьдесят втором.
Маршалл покачал головой.
— Наверное, я слишком устал и что-то напутал.
Логан слегка улыбнулся.
— Мне кажется, вы ничего не напутали.
После короткого замешательства Маршалл грустно рассмеялся.
— Вы правы. Извините. Действительно глупо с моей стороны.
— Вряд ли мне стоит вас в чем-то винить. Я появляюсь неизвестно откуда и непонятно зачем — и сразу же после моего прибытия тут чуть ли не разверзается ад.
— Даже при всем при этом у меня не было никакого права играть с вами в подобные игры. — Маршалл поколебался. — Отнюдь не в оправдание, но я только что вернулся с весьма неприятной встречи с Конти.
— С режиссером? Они вместе с тем питбулем из телекомпании, Вольфом, устроили мне вчера настоящий допрос. Никогда еще не встречал таких отъявленных параноиков.
— Угу. И что самое худшее, это заразно. Я только что схватил хорошую дозу.
Слова Конти до сих пор звучали у него в ушах; в частности, кое-что из сказанного им о Салли выглядело куда убедительнее, чем хотелось бы. Маршалл посмотрел на часы — до принятия решения оставалось три с половиной часа.
Он откусил кусочек тоста.
— Так что вы здесь делаете, если не секрет?
Логан отставил чашку.
— Доктор порекомендовал. Климат, знаете ли.
Маршалл покачал головой.
— Иного ответа я и не заслужил.
За столом снова наступила тишина, но на сей раз уже не столь неуютная. Маршалл доел тост, чувствуя, как исчезает его недоверие к чужаку. Конечно, никаких причин к тому не было, да и профессор почти наверняка не являлся только лишь тем, за кого себя выдавал. Однако спокойное достоинство, с каким он держался, не оставляло места для подозрений.
Логан вздохнул.
— Ладно, начнем сначала. Джереми Логан.
Он дружески протянул через стол руку. Маршалл пожал ее.
— Эван Маршалл.
— Когда речь идет о моих исследованиях, — негромко сказал Логан, откинувшись на спинку стула, — я предпочитаю не раскрывать до конца свои карты. Обычно таким образом мне удается добиться намного большего. Но полагаю, нет никаких причин утаивать что-либо от вас. Собственно, вы даже могли бы мне помочь… если бы согласились ничего не рассказывать остальным. По крайней мере, пока.
— Договорились.
— Впрочем, думаю, вы и сами поймете, что разумней держать язык за зубами.
— Кто-то мне говорил, что вы энигмолог. Никогда не слышал о подобной… э-э… ветви науки.
— Никто не слышал. Когда-то меня так назвала в шутку моя жена. — Логан пожал плечами. — Лишний повод о ней вспомнить.
— И какое это имеет отношение к средневековой истории?
— Почти никакого. Но быть профессором-историком довольно-таки полезно. Перед тобой открываются двери, тебе не задают лишних вопросов — по крайней мере, как правило. — Он поколебался. — Я разгадываю тайны, объясняю необъяснимое, и чем оно загадочнее, тем лучше. Иногда я занимаюсь этим профессионально, за деньги. Иногда же — как сейчас — просто для собственного удовольствия.
Маршалл отхлебнул чай.
— Разве преподавание истории не принесло бы более регулярных доходов?
— Деньги в данном случае не столь важны. Так или иначе, за ту работу, что я делаю для других, мне очень хорошо платят — особенно в тех случаях, когда я даю подписку о ней не распространяться. — Он встал. — Прошу прощения, думаю, я все-таки попробую чая.
Маршалл ждал, когда Логан нальет себе чашку и вернется к столу. Тот двигался плавно и легко, напоминая скорее атлета, чем книгочея.
— Что вам известно о базе «Фир»? — спросил, вновь усевшись, профессор.
— Думаю, то же, что и всем. Станция раннего предупреждения воздушной угрозы, предназначавшаяся для защиты от русского ядерного удара. Переведена в резерв в конце пятидесятых, когда вступила в строй полуавтоматизированная система управления всеми войсками.
— Вы знаете, что, когда база еще действовала, на ней недолгое время пребывала группа ученых?
Маршалл нахмурился.
— Нет.
Логан отхлебнул чай.
— На прошлой неделе я получил доступ к только что рассекреченному архиву правительственных документов. Я занимался исследованиями совсем другой темы — как ни удивительно, имевшей отношение к средневековой истории, — и искал кое-какие важные военные документы времен Второй мировой. И я их нашел. Но заодно нашел и еще кое-что. — Он сделал еще глоток. — А именно рапорт полковника Роуза, представленный армейской комиссии по расследованиям. Роуз в то время командовал базой «Фир». Рапорт короткий, по сути, лишь тезисный, поскольку через пару недель полковник намеревался лететь в Вашингтон, чтобы доложить о подробностях лично.
— Продолжайте.
— Рапорт по ошибке сунули не в то место — он завалился за папку, которую я искал, и полвека там пролежал, никем не прочитанный и забытый. Как я уже сказал, он очень краток. Однако в нем сообщается, что группа ученых, работавшая на базе «Фир», внезапно погибла в течение двух дней в апреле тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года.
— Вся группа?
Логан покачал головой.
— Нет, не совсем. Группа состояла из восьми человек. Семеро погибли.
— А восьмой? — чуть тише спросил Маршалл.
— В рапорте Роуза ничего не говорится о том, что случилось с ним… или с ней.
— Чем они здесь занимались?
— Подробностей я не знаю. Все, о чем говорит Роуз, — что они изучали некую аномалию.
— Аномалию?
— Так он выразился. И рекомендовал немедленно прекратить исследования без дальнейшего выяснения обстоятельств.
Маршалл задумчиво уставился в пустую чашку.
— Вам удалось узнать что-нибудь еще? Например, имя выжившего ученого?
— Нет, ничего. О какой-либо научной группе на базе «Фир» нет никаких других упоминаний, как официальных, так и неофициальных. А искал я очень тщательно — можете мне поверить, Эван, у меня немалая практика поисков утраченной или скрываемой информации. Однако в особенности меня заинтриговали два момента. — Он наклонился вперед. — Во-первых, под папкой, о которой я упоминал, лежали две копии рапорта. Могу лишь предположить, что одна предназначалась для архива, а другая должна была быть отправлена в Пентагон. Во-вторых, меня удивил тон рапорта полковника Роуза. Хотя это не более чем обычный отчет, от него прямо-таки несет истерией. Рекомендация не посылать сюда никого из ученых весьма настоятельна и походит на крик.
— А как же доклад, позже сделанный им в Вашингтоне? Должны же были остаться какие-то документы?
— Доклад так и не состоялся. Полковник погиб десять дней спустя в авиакатастрофе по дороге в Форт-Ричардсон.
— Вторая копия рапорта… — заговорил было Маршалл и тут же примолк. — Значит, обо всем этом просто забыли?
— Тайна умерла вместе с учеными. И полковником Роузом.
— Но… вы уверены? В том, что никто больше об этом не знал?
— Если кто-то и знал, то помалкивал, к тому же теперь всех возможных свидетелей давно нет в живых. Иначе, как по-вашему, армия разрешила бы вам и вашей экспедиции воспользоваться базой «Фир»?
Маршалл покачал головой.
— Об этом я как-то не подумал.
Логан слегка улыбнулся.
— Теперь понимаете, что я имел в виду, когда говорил, что порой разумней держать язык за зубами?
Маршалл немного помолчал, затем посмотрел на Логана.
— Так почему вы все-таки здесь, Джереми?
— Чтобы сделать все, что в моих силах. Разгадать тайну. Выяснить, что случилось с теми учеными. — Он осушил чашку. — Вы правы, чай не так уж и плох. Еще по чашечке?
Но Маршалл не ответил. Он думал.
20
Хлопнула дверь, матрас содрогнулся, и кто-то грубо потряс Джоша Питерса за плечо. Потянувшись, он вытащил из ушей две таблетки. Сновидения и ритмичная музыка Маккоя Тайнера рассеялись, уступив место звукам реального мира — отдаленному лязгу, гудению обогревателей и раздраженному голосу Блейна, его соседа по комнатушке.
— Джош! Эй, Джош! Вставай, черт бы тебя побрал.
Питерс выключил плеер и открыл глаза. Перед ним появилось красное, обветренное лицо Блейна.
— Что? — пробормотал Питерс.
— Что — что? Твоя очередь. Я уже свой час отболтался.
Питерс с трудом сел и тут же снова повалился на койку.
— Лучше поторопись. Уже девять, и вряд ли ты хочешь, чтобы Вольф застал тебя в теплой постельке.
Резон возымел действие. Питерс поднялся с койки и изо всех сил потер руками лицо.
— Черт знает что, — сердито проворчал Блейн. — Мы уже целый день ищем. А в такую метель все равно ничего не найдешь. Так что делай как я: ходи кругами с озабоченным видом и старайся не отморозить зад.
Питерс не ответил. Натянув рубашку, он сунул ноги в ботинки. Хорошо бы так до конца и не просыпаться, а потом вернуться на койку и досмотреть восхитительный сон, в котором обнаженная Эшли Дэвис намазывала себя с ног до головы арахисовым маслом…
— Когда мы вернемся, профсоюз все услышит. Моя задача — фиксировать цифровые материалы и вести учет отснятых дублей, а не искать какую-то омерзительную снежную тварь. И еще — почему они выгоняют наружу именно нас, а не гусей пожирнее? Почему мы не можем обшаривать шкафы и ящики, как Фортнем с Туссеном?
— Потому что мы всего лишь вспомогательные лошадки. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы это сообразить.
Питерс шаркающей походкой вышел, не завязав шнурки и оставив распахнутой дверь.
Словно сомнамбула, он потащился по коридорам и поднялся по отдававшемуся гулким эхом лестничному пролету. Наверху было пусто, если не считать караульного на посту. Вяло махнув ему рукой, Питерс вошел в раздевалку, открыл свой шкафчик и надел парку. Блейн прав — ситуация выглядит более чем абсурдно. Начать хотя бы с того, что половина базы вообще недоступна для штатских. Если бы кто-то захотел спрятать тушу внутри, он бы постарался затащить ее туда, куда других не пускают. Или на территорию, где обитают вояки. Вряд ли те позволят каким-то вшивым киношникам обшаривать их комнаты и снаряжение. Однако… лишь идиот стал бы волочь тварь на базу, где не только полно чужих глаз, но к тому же еще и настолько тепло, что хоть выращивай орхидеи. Спрятанная здесь туша — особенно десятитысячелетней давности — завоняла бы через пару часов. Нет, любой, у кого имеется хоть крупица ума, спрятал бы ее снаружи.
То есть там, куда он сейчас и направлялся.
Записав в заведенный Вольфом журнал свое имя и время выхода, Питерс пересек тамбур и толкнул главную дверь. С первым же морозным порывом ветра остатки сна вмиг слетели с него. С ними же испарились и все надежды вернуться после дежурства в ту же сладкую дрему. Питерс вздохнул. Он слышал о резкой перемене погоды, которая всех поймала в ловушку, не позволяя самолетам ни сесть, ни взлететь. Но слышать — одно дело, испытать собственной шкуре — совсем другое. Отступив назад к двери, он наклонил голову и нырнул в метель. Острые холодные иглы вонзились в щеки, заставив его поплотней натянуть меховой капюшон. Сквозь пелену льда и снега виднелись едва различимые очертания служебных построек. Питерс осторожно сделал шаг, затем другой. Вокруг царил зыбкий полумрак, порождаемый пляшущим светом ламп и кромешной тьмой ночи. Фермы с навесными прожекторами раскачивались, как плохо свинченные детали детского металлического конструктора, протестующе скрипя под яростными ударами стихии.
Поиск велся посменно — час ищешь, одиннадцать отдыхаешь. Шестеро поисковиков шерстили базу внутри, шестеро ошивались снаружи. Число последних, правда, из-за непогоды сократили до трех, но все равно трудно было поверить, что вместе с Питерсом в этом дерьме где-то маются еще двое бедняг. Причем без малейшей надежды хоть что-либо обнаружить. Сумасшествие, да и только. Может, Вольф с Конти просто обкурены, а?
Отворачивая лицо от ветра, Питерс прошел десяток шагов до ангара, дверь которого раздраженно грохотала, дергаясь на петлях. Немного постояв, он свернул левее, к строению, служившему временным складом для декораций. Он заглянул в окно — там было, естественно, пусто. Неужели всего два дня назад он посиживал в этом домике в кресле, лениво жуя вяленое мясо и посмеиваясь над вояками и яйцеголовыми, чего-то забывшими в этом диком краю? Теперь те же самые солдаты с учеными посиживали в тепле и уюте, а он, как дурак, замерзал на дворе.
Выругавшись, Питерс снова двинулся вперед, считая шаги — десять, двадцать, тридцать, — пока не добрался до грузовика. Он присел под одной из громадных шин, частично укрывшись от ветра и снега. Несмотря на то что с начала дежурства прошло всего минут пять, его мышцы уже ощутимо немели.
Питерс снова подумал об остальных двух парнях, которым сейчас тоже было несладко, упрекая себя за то, что не глянул в журнал, когда ставил там свою подпись. Где они бродят? В небольшой компании время могло бы пройти веселей. Он открыл было рот, чтобы их позвать, но, почувствовав, как ветер врывается в легкие, передумал. Зачем тратить силы, если тебя все равно не услышат?
Он пошел дальше, пока перед ним в серой мгле внезапно не возникло препятствие в виде металлической сетки. Остановившись, Питерс протянул руку, коснувшись ограды. Ему говорили, что в такую погоду лучше не удаляться от базы, а слухи о шастающих по тундре медведях лишь укрепили его в желании принять на вооружение столь ценный совет. Еще через несколько шагов показались ржавые стены заброшенной будки охраны. Косясь на нее, Питерс решил попросту обойти базу, придерживаясь, чтобы не заблудиться, за сетку. Вряд ли можно требовать от него большего в подобную ночь. А потом он до конца смены забьется в какую-нибудь постройку и попытается там отогреться.
Обогнув будку, он шагнул в снежную круговерть. Ветер, казалось, удвоил свою ярость. Осыпаемый зарядами ледяной дроби Питерс заторопился — шаг, другой, еще шаг, — жмуря глаза и ковыляя, словно слепой, вдоль ограды. От воя вьюги звенело в ушах. Ему казалось, что он так идет уже целую вечность. Господи, ну и кошмар! Блейн прав — он тоже накатает телегу… не только в профсоюз, но и в телекомпанию. И отправит ее через Сеть, как только сможет, даже не дожидаясь прилета в Нью-Йорк. Неважно, что он тут числится на подхвате, и у него есть права! В его служебные обязанности ничего такого не входит, а всю болтовню об «экстренных мерах» и Вольф, и Конти пусть засунут себе…
Он вдруг остановился, убрав с ограждения руку, и настороженно огляделся по сторонам, на время забыв о жестоком холоде и обжигающем ветре.
Почему он остановился? Он ничего не видел, но тем не менее что-то в нем екнуло, и сердце заколотилось сильней. Жизнь чуть восточнее Томпкинс-сквер-парка весьма обострила в Питерсе чувство самосохранения, но ведь сейчас он находился отнюдь не в Нью-Йорке, а посреди чертовой снежной бури.
Тряхнув головой, он двинулся вперед… и замер снова. Что это за звук, напоминавший жужжание пчел и словно бы доносившийся отовсюду и ниоткуда? И что это за силуэт, темный и расплывчатый, на фоне снежной завесы?
— Кто здесь? — крикнул он, и ветер тут же унес его крик.
Моргнув, он присмотрелся внимательнее, а потом, издав пронзительный вопль, отшатнулся, повернулся и, спотыкаясь, побежал в сторону будки охраны. Крича и бессвязно бормоча что-то, охваченный безумным ужасом Питерс успел сделать лишь два шага, после чего сокрушительный удар сзади бросил его на колени. Он захрипел, вытаращив глаза, — спину между лопаток обожгло резкой болью. Мгновение спустя все поглотила зияющая чернота.
21
Физико-биологическая лаборатория располагалась в бывшей несколько переделанной мастерской уровня «В». «М-да, удобства здесь не великие», — подумал Маршалл, разглядывая ноутбуки, микроскопы и прочее научное оборудование, теснящееся на верстаках и столах. Впрочем, места тут вполне хватало для первичных анализов и наблюдений, а потом и образцы, и приборы уедут в Массачусетс.
В дальней части лаборатории над чем-то склонились Фарадей и Чен, стоя к нему спиной и почти соприкасаясь головами. Маршалл пробрался между столов и, подойдя ближе, увидел, что они рассматривают стойку с десятком пробирок.
— Так вот где вы прячетесь, — сказал он.
Выпрямившись, оба быстро повернулись к нему, словно застигнутые за чем-то запретным мальчишки. Маршалл нахмурился.
— Чем вы тут занимаетесь? — спросил он.
Фарадей и Чен переглянулись.
— Кое-что анализируем, — после короткой паузы ответил Фарадей.
— Это я и сам вижу. — Маршалл посмотрел на пробирки, заполненные разноцветными жидкостями — красной, голубой, бледно-желтой. — Похоже, вы увлеклись не на шутку.
Фарадей промолчал. Чен пожал плечами.
— В чем дело? — тупо спросил Маршалл.
Он окинул взглядом столы. На одном из них были разбросаны сделанные Фарадеем внутри хранилища фотографии, испещренные нанесенными маркером кругами и стрелками. На другом рядом с микроскопом стоял пластиковый контейнер, заполненный какими-то щепками.
Фарадей откашлялся.
— Мы исследуем лед.
Читать бесплатно другие книги:
