Храброе сердце Ирены Сендлер Майер Джек

Ирена успокоилась.

– Тсс! – прошептала она. – В соседней комнате спит моя мама. Хочешь чаю? Я вижу, ты замерзла.

– Хочу, – быстро ответила она, – но мне скоро нужно будет идти.

Девушка развязала веревку, которой были подпоясаны ее брюки, и запустила руку куда-то в нижнее белье.

– Пять тысяч злотых, – заговорила она, словно повторяя заученный текст. – Я буду вашим связным, я буду доставлять вам деньги, лекарства, документы и «прочие материалы», которые необходимо тайно переправлять на территорию гетто.

Ирена пересчитала купюры и положила конверт в карман халата.

– Очень неожиданный сюрприз. И как нельзя вовремя.

Она налила девушке чашку чая и сделала бутерброд с джемом, который Ванда мгновенно съела.

– Сколько тебе лет? – спросила Ирена.

– Семнадцать, – ответила девушка, дожевывая бутерброд.

– А как ты стала… – Ирена замешкалась, не зная, как лучше сформулировать свой вопрос.

– Я знаю Варшаву лучше всех. До войны я была скаутом. Я выигрывала соревнования по скалолазанию, бегу и ориентированию…

– Но это не повод рисковать жизнью.

Девушка подняла взгляд от своей тарелки.

– Я ненавижу немцев. Они убили всех моих родных. А у вас нет еще кусочка хлеба?

Ирена в очередной раз поразилась тому, в какую отвагу могут перерасти ярость и горе. После ликвидации гетто работа связных, как правило, молодых евреек, стала исключительно опасной. Многих арестовывали, пытали и расстреливали.

Ирена открыла дверку буфета и вытащила полбуханки крестьянского хлеба. Она подвинула хлеб и банку с джемом поближе к девушке и кивком приказала есть:

– А что случилось с Мартой?

– Застрелили… – ответила девушка, спешно набивая рот едой, – пару дней назад… в пригороде. Жаль. Мы с Мартой хорошо ладили. Я слышала, у нее нашли 20 000 злотых… из последней выброски.

Она вытащила из рюкзака журнал и разрезала ножом липкую ленту, склеивавшую его страницы.

– Чуть не забыла… это тоже вам.

Она вручила Ирене две поддельные Kennkarte. Ирена мысленно пересчитала, сколько теперь будет стоить жизнь человека. До ликвидации гетто на 500 злотых пять человек могли протянуть недели три. Теперь тех же денег им с натяжкой хватило бы на неделю. Любая встреча со шмальцовником обойдется в 2000…

Откинувшись на спинку стула, Ванда уронила голову на грудь. Ирена испугалась, что она вот-вот заснет.

– Ты сказала, что для меня есть какое-то послание.

Девушка вздрогнула и очнулась.

– Да. От Жеготы. Я должна вас отвести на встречу с писательницей Зофьей Коссак[92], – глаза девушки потеплели, – я все ее романы читала!

– С Зофьей Коссак?

Ирена тоже прочитала несколько работ Коссак… но это была не беллетристика. Пару месяцев назад Стефан принес Ирене замусоленный множеством рук ПРОТЕСТ, вышедший из-под пера Зофьи Коссак. До войны она была весьма сложным и спорным литератором… писала талантливые исторические романы, а также славилась своим антисемитизмом. Теперь она умоляла поляков прийти на помощь евреям. Самыми главными врагами истинного поляка и католика, писала она, являются лицемерие и подлость. Она во всех красках описала ликвидацию гетто, поезда, Треблинку, а завершила свое воззвание так:

Погибнут все. Богатые и нищие, старые и молодые, женщины, мужчины, подростки, дети… Их вина только в том, что они родились евреями и принадлежат к национальности, приговоренной Гитлером к уничтожению.

Молчит Англия, молчит Америка, молчат даже влиятельные интернациональные еврейские круги, всегда так остро реагировавшие на любые выступления против своего народа. Молчит Польша. Погибающие евреи оказались в кольце из умывающих руки Пилатов.

Молчаливый свидетель убийства становится сообщником убийцы, тот, кто не осуждает преступника, – его пособником.

Бог велит нам протестовать. Тот самый Бог, который запретил нам убивать друг друга. Протестовать нам велит совесть. У любого человека есть право на любовь со стороны других людей. Наш святой долг – отомстить за кровь, пролитую убийцами. Тот, кто не присоединится к нашему протесту, не имеет права называться католиком.

Появление ПРОТЕСТА вызвало у немецких оккупационных властей откровенную ярость, и они расклеили по улицам Варшавы напоминания об изданном еще год назад приказе:

ВНИМАНИЕ

СМЕРТНАЯ КАЗНЬ

за помощь евреям, покидающим районы

компактного проживания еврейского населения без соответствующего разрешения!

СМЕРТНАЯ КАЗНЬ

всем, кто предоставит приют, еду или окажет любую другую помощь вышеуказанным евреям!

Через два дня Ирена, взволнованная перспективой знакомства с известной писательницей, отправилась с Вандой в дом 24 по Журавьей, что рядом с улицей Новы Свят. Ванда постучала в дверь условным стуком и прошептала пароль. Дверь открыла невысокая седоволосая женщина с глазами, добрее которых Ирена не видела за всю свою жизнь.

– Дорогая пани Сендлер, меня зовут Галина, – сказала она таким же добрым голосом. – Позвольте, я возьму ваше пальто. Мы с мужем Юлианом столько о вас слышали. Пожалуйста, проходите.

Ирена сразу узнала Зофью Коссак – она сидела за журнальным столиком. Еще в университете она однажды побывала на чтениях Зофьи и помнила ее лицо.

Стоящий за спиной Зофьи Коссак иссушенный голодом и болезнью мужчина протер стекла очков носовым платком, на котором виднелись пятна крови. Ирена угадала в нем туберкулезника.

Он улыбнулся и подал Ирене маленькую, костлявую руку.

– Я муж Галины – Юлиан Гробельный, Троян.

Его глаза, как и глаза его жены, лучились добротой и юмором.

– А это – Вероника, – сказал он, показав на Зофью Коссак. – Ее знают все, меня не знает никто. Но в нашем деле это только плюс.

– В миру мы пользуемся псевдонимами, но здесь можем быть сами собой.

Он познакомил Ирену с другой находящейся в комнате женщиной:

– Журналист Янина Раабе, или Ева.

Он жестом пригласил Ирену сесть.

– Я только сегодня узнал, что вы – дочь доктора Станислава Кржижановского. Великий человек! Я знал его по ППС. Поэтому я совершенно не удивлен видеть здесь его дочь. Сколько вам удалось вывести из гетто?

В Ирене зашевелилась привычная подозрительность:

– Больше 650.

– Откуда вы знаете?

– Я веду записи.

– Зачем?

– Чтобы они смогли когда-нибудь узнать свои настоящие имена. – Ирене не очень нравилось находиться в центре внимания. – И чтобы знать, куда посылать деньги на содержание детей.

– Пожалуйста, не волнуйтесь, – сказал Гробельный. – Вы же знаете Зофью Коссак?

– Конечно, – Ирена отвесила в ее сторону почтительный полупоклон. – Зофью Коссак знают все. Вы славитесь свой смелостью.

От улыбки округлое лицо Зофьи стало еще круглее.

– Моя дорогая пани Сендлер, я родилась без страха, а когда у человека нет страха, его нельзя назвать смелым.

Моя мама, Царство ей Небесное, говорила, что я отличаюсь полным отсутствием здравого смысла.

– Вы очень рискуете, – сказала Ирена.

– То же самое делаете вы… и другие. Беда нашего времени в том, что человек не может оставаться человеком, не рискуя собственной жизнью.

Ирене оставалось только гадать, сколько они знают.

Юлиан отвернулся, зашелся в судорожном кашле. Когда приступ закончился, он вытер губы окровавленным носовым платком и сказал:

– Пани Сендлер, я бы посоветовал вам не вступать с Зофьей в споры на темы смелости. Впрочем, и на другие темы тоже. Все равно проиграете.

– Юлиан – безнадежный романтик! – засмеялась Зофья. – Я даже не знаю, почему мы именно его выбрали нашим председателем.

– Потому что все остальные отказались, – он повернулся к Ирене. – Мы пригласили вас, пани Сендлер, потому что нам нужна ваша помощь, а вам, как мы думаем, нужна наша. Вы помните Яна Карского… в августе вы показывали ему гетто. Судя по всему, к его просьбам никто из союзников не прислушался. Поэтому наше правительство решило действовать самостоятельно, объединив силы подпольных организаций и гражданских лиц типа вас. В прошлом месяце мы создали тайный Совет Помощи Евреям, или Жеготу. Насколько мне известно, ничего подобного Жеготе нигде больше не существует. Это партнерский союз арийцев и евреев, благотворительных организаций, центристских, правых и левых политических партий – коммунисты, правда, в него не вошли, – сионистов, молодежных групп, профессиональных, политических и так далее… то есть все группы, до войны даже враждующие, теперь объединились вокруг единой цели.

– А что значит Жегота? – спросила Ирена.

Зофья снова улыбнулась, и яркий свет голой лампочки заиграл на ее лице.

– Жегота? Ничего… и все сразу.

– Просто выдуманное слово, – сказал Юлиан. – Наша организация названа в честь вымышленного персонажа – Конрада Жеготы.

Зофья подалась вперед, чтобы посмотреть в глаза Юлиану:

– Юлиан, это не совсем так.

– Видите, что я имел в виду, пани Сендлер? Ее хлебом не корми, только дай с чем-то не согласиться.

– Помолчи, Юлиан. Буквально вчера один из моих университетских коллег, большой ценитель интересных слов, сказал мне, что древнее слово zegot означает «гореть». Я полагаю, мы стали этакими хранителями огня.

– Как обычно, – сказала Галина и пояснила Ирене: – Зофья и на цементном поле непременно найдет хоть один цветок.

– Я так понимаю, это был комплимент.

– Как бы то ни было, – продолжал Юлиан, – и Жегота, и ваша подпольная сеть, пани Сендлер, занимаются одним и тем же – пытаются спасти евреев. Я знаю, для вас, равно как и для нас, эта задача практически неподъемная. Спасти мы можем единицы, но это драгоценные единицы…

У него снова случился приступ кашля, и Галина принесла ему стакан воды. За Юлиана продолжила Зофья:

– Жегота – общенациональная организация, она работает в Кракове, Львове, Радоме, Кельце и Пиотркове. Мы сотрудничаем с Армией Крайовой, нас поддерживает Делегатура и правительство в изгнании из Лондона, они посылают нам деньги… много денег.

– Перед нами стоят две важнейшие задачи, – сказал Юлиан, – и они ничем не отличаются от ваших: вывести как можно больше детей из гетто и прокормить тех, кого уже укрывают на арийской стороне. Успехи здесь у нас очень умеренные… Нам, пани Сендлер, сегодня нужны вы.

– И ваша подпольная сеть, – добавила Зофья. – Ведь вы достигли просто поразительных успехов.

Зофья наклонилась к Ирене и положила ей на плечо руку:

– Мы бы хотели, чтобы вы стали координатором деятельности Детского отдела Жеготы.

Ирена подумала, что ослышалась. Как они могут доверить такое дело человеку, которого знают только по слухам? Та часть души Ирены, которая все время боялась провала, сопротивлялась. От Жеготы можно ждать неприятностей: чем больше народу, тем больше вероятных предателей.

– У вас есть готовая подпольная сеть, – сказала Зофья, – у нас есть деньги… на свои нужды вы сможете получать из Лондона больше 100 000 злотых в месяц. Слишком мало у нас времени. У меня есть связи в католической церкви и среди состоятельных землевладельцев. Мы поможем размещать детей на территориях, принадлежащих этим людям, и в монастырях. А у вас есть организация, медработники, проводники, сантехники, гробовщики… уж бог знает, кто еще… и вы знаете все входы и выходы из гетто.

Ирена почувствовала, что эти люди говорят ей правду. И ей были очень нужны деньги.

– Обдумайте наше предложение, – сказал Юлиан, – но не слишком долго.

Ирена решительно расправила плечи.

– Мне не нужно это обдумывать. Но я настаиваю на полной автономии. Делаться все должно по-моему. Я просто точно знаю, как надо действовать.

Она посмотрела сначала на Юлиана, а потом на Зофью. Не слишком ли резко? Не примут ли они ее за строптивицу, с которой лучше не иметь дела? Юлиан улыбнулся и снова промокнул губы платком.

– Прекрасно.

Он протянул Ирене свою костлявую руку, чтобы скрепить договоренность. Сидящие за столом заулыбались, и Ирена вдруг подумала, как редко в эти дни доводится чувствовать радость от успехов.

– Вам тоже потребуется псевдоним, – сказала Зофья. – Сами придумаете или мы?

– У меня он уже есть, – сказала Ирена. – Иоланта.

Несколько месяцев подряд боевая организация ЖОБ, в которой состоял Адам, совершала дерзкие убийства шантажистов, коллаборационистов и офицеров еврейской полиции. В морозное утро 18 января немцы нанесли ответный удар и провели облаву на «дикарей». В гетто вошли войска СС, и к середине дня вверх по улице Заменгофа в сторону умшлагплатц потянулась колонна подгоняемых кнутами и дубинками евреев. Но этот марш смерти закончился не так, как другие. Боевики ЖОБ проникли в колонну обреченных, и когда она приблизилась к перекрестку Милой и Заменгофа, они выскочили из колонны, стреляя из пистолетов и бросая ручные гранаты. Началась паника, солдаты открыли беспорядочную стрельбу по разбегающейся толпе… Следующие четыре дня ЖОБ вела самую настоящую партизанскую войну, стремясь уничтожить как можно больше немцев. Впервые за все время оккупации немцы не бросились в погоню за евреями на чердаки и в подвалы, многие из которых превратились в хорошо укрепленные бункеры…

После четырех дней боев ворота гетто открылись, и Ирена смогла пройти на его территорию. Было очень холодно и совершенно безлюдно. Звуки шагов Ирены эхом разносились по пустым переулкам…

Дети поступали к Ирене через ЖОБ, ставшую по сути «временным правительством» гетто. Тысячи людей теперь просили вывести своих детей за стену, и подпольная сеть работала на пределе возможностей. Временные убежища были заполнены под завязку, и две Ирены сбились с ног, подыскивая новые. В деятельность по спасению детей включилась мать-настоятельница Матильда Геттер из францисканского ордена Сестер семьи Марии.

Проверки и обыски на блокпостах у ворот проводились столь тщательно, что тайно провезти через них детей было невозможно. Помощникам Ирены оставалось рассчитывать только на проломы в стене и канализацию. По всей Варшаве на стенах домов стали появляться символы сопротивления и Армии Крайовой, похожие на якорь значки из буквы «Р», стоящей на средней части буквы «W», – первых букв слов «Polska Walczy» – Польша борется.

После январского восстания слова «перемещение населения» продолжали служить поводом для ожесточенных споров внутри гетто. Немецкие плакаты и арийские владельцы фабрик и предприятий на территории гетто, особенно Теббенс и Шульц, убеждали рабочих согласиться на перемещение под Люблин, в трудовые лагеря в Понятове и Травниках, но листовки ЖОБ опровергали лживые обещания немцев:

Добровольная депортация – всего лишь способ тотального уничтожения гетто!

Однако часть рабочих согласилась, и 16 февраля начался вывод из гетто промышленных предприятий и принудительное перемещение несогласных. ЖОБ в ответ подожгла фабрики. Перестрелки в гетто стали обычным делом, и немцы входили в него только в боевых порядках и со всеми предосторожностями. Самыми опасными для них были бункеры «дикарей». Боевые группы ЖОБ получали через канализационную систему оружие и боеприпасы, сами конструировали автоматы и пулеметы, производили в тайных оружейных мастерских бутылки с зажигательной смесью, ручные гранаты и противопехотные мины.

Как-то раз на Журавьей, 24, Ирена встретила Зофью Коссак. Та посмотрела на нее с материнской озабоченностью.

– Ты, похоже, совсем измоталась, – сказала она. – Тебе нужно побольше спать.

Зофья была права, но даже в детстве Ирена спала меньше своих сверстников. В ней будто работал какой-то моторчик, который не давал ей спать и заставлял все время о чем-то думать, болтать ногами под стулом, барабанить пальцами по крышке стола, то и дело облизывать языком губы.

– Зофья, нам так много еще надо сделать. Так много детей…

– Не надо ничего объяснять, – сказала Зофья. – Это во мне говорит эгоизм. Ведь чем сильнее ты устаешь, тем больше вероятность какого-нибудь ляпа, который может стоить нам очень дорого. Поверь, я все понимаю. Делай свое дело, Ирена Сендлер. Я все понимаю, и очень нас всех жалею.

Ирена чувствовала себя так, будто Зофья заглянула ей в душу и увидела, как она бьется в тисках обезумевшего мира, но не позволит себе опустить руки…

Зофья положила руку на плечо Ирены:

– И ты, и я, мы обе до конца жизни будем спасать кого-нибудь из гетто… пусть мы даже и не знаем, в чем это будет выражаться лет этак через двадцать или сорок.

Ирена вздохнула. Она снова вспомнила слова отца о том, что люди по сути своей – хорошие. Ей оставалось только верить, что, узнав о том, что тут происходит, хорошие люди всего мира положат этому конец. Но сказала она Зофье совсем другое:

– Наши временные убежища переполнены. Мне нужно найти приют для младенца и восьмилетнего ребенка. У тебя нет никого на примете?

Зофья посмотрела на Ирену, словно взвешивая все «за» и «против», а потом написала адрес:

– Попробуй обратиться к доктору Восу. Он из сочувствующих.

Ирена задремала в трамвае и проспала остановку. Пришлось возвращаться пешком. Доктор Вос жил в просторных апартаментах на втором этаже величественного здания, построенного еще до Великой или, как ее стали называть теперь, Первой войны. Дом 13 по улице Новы Свят не получил во время бомбардировок в сентябре 1939 года ни царапины, тогда как от соседнего здания осталась только выгоревшая коробка. Ирена постучала, и из-за двери послышался мужской голос:

– Кто там?

– Доктор Вос? Мне нужно обсудить с вами один очень важный вопрос.

– Кто вы такая?

– Меня зовут Иоланта, – Ирена наклонилась к двери и добавила, стараясь говорить тише: – Я из Жеготы.

Дверь открылась, и мужчина буквально втащил ее внутрь:

– Не надо так об этом кричать, барышня!

– Мне вас порекомендовали Зофья Коссак и Юлиан Гробельный. Я так поняла, вы сочувствуете евреям…

Он окинул ее оценивающим взглядом:

– Вы пришли уговаривать меня кого-нибудь у себя спрятать, да?

– Двух детей… это сестры… одна совсем младенец, другой восемь лет. Всего на несколько дней. Я вас очень прошу, доктор Вос. Зофья Коссак думает…

– Мне плевать, что думает Зофья Коссак, – прошептал он. – Мы с ней почти незнакомы… она совершенно ничего не понимает… Я не могу… Мы не можем. У нас своих детей двое. Если гестапо вдруг… В общем, уходите!

– Доктор Вос, Зофья сказала, что вы – человек честный и смелый. Я знаю, что вы с супругой уже давали приют другим людям.

Если я не найду этим детям убежища сегодня, завтра они умрут.

Пани Вос, стоящая в дверях гостиной, сказала:

– Хенрик, у нас есть свободная спальня. К нам вполне могут приехать дети родственников из провинции.

Доктор Вос помолчал, переводя взгляд с жены на Ирену и обратно, а потом вздохнул:

– Приводите детей… – он вытер выступивший на лбу пот. – Иоланта, вы либо очень смелый, либо очень глупый человек… скорее всего и то и другое. Будьте осторожны. Рано или поздно они вас поймают. Я буду за вас молиться.

Состояние Янины за зиму сильно ухудшилось. Как-то утром она сказала:

– Ирена, я за тебя беспокоюсь. Ты в последнее время стала очень раздражительной. А еще среди соседей ходят слухи, что твое имя есть в гестаповских списках.

– Не читай мне нотаций, мама. Во время Первой войны ты сама занималась с детьми в подпольной школе. А папа единственный из врачей лечил нищих евреев. Яблоко от яблони…

– Что ж поделаешь, я же твоя мать. Ты уже много сделала. Неужели нет человека, который мог бы продолжать все это без тебя?

Да, мама права. Она действительно стала чаще срываться, нервничать и, что страшнее всего, терять веру в себя. Каждый раз, проходя через блокпост в гетто, она боялась, что этот раз – последний. Вечером она страдала от головных болей, хотя, конечно, она никому об этом не рассказывала. А еще она бесконечно устала… Стоило присесть, и она засыпала, от бесконечной ходьбы у нее к вечеру жутко болели ноги. В иной день ей казалось, что не вынесет больше ни минуты такой жизни.

– Я не хочу с тобой обо всем этом разговаривать, мама. – Ирена отодвинулась от кровати матери. – Я сегодня купила немного угля. Гупта опять поднял цены. Он просто какой-то кровопийца.

В глазах матери появились слезы, и Ирене пришлось отвести взгляд.

– Ты занята богоугодным делом, – сказала Янина, делая паузы после каждой фразы, – точно так же, как и твой отец. Я очень рада, что вы с ним такие порядочные и отважные люди. Но я лишилась мужа. Ты лишилась отца. Я не выживу, если мне придется потерять еще и тебя.

Дожидаясь трамвая, Ирена изводила себя мыслями о том, что ставит жизнь детей совершенно незнакомых людей выше жизни собственной матери. Перед мамой она всегда оправдывалась тем, что так поступать «просто правильно». Но для себя она знала, что гонит ее в гетто сила гораздо более мощная и первобытная, сила, которой она не могла ни противостоять, ни дать какого-либо объяснения.

Январь 1943 – Изек Рознер Александр Бороский – Хлодна, 89

Случались и убийственные неудачи. Ирена уговорила Рознеров позволить ей вывезти их детей – 8-летнюю Мириам и грудного Изека – в мертвецком фургоне. Но они не нашли в себе сил расстаться с обоими детьми в один день и упросили Ирену оставить дочку до следующего утра дома.

Пан Стаховяк каждый день собирал на улицах гетто тела умерших в предыдущую ночь людей. Только что выпал снег, и машина оставляла на улицах четкие следы колес. Он остановился у дома № 10 по Волынской и сказал, что ждать сможет не больше десяти минут.

Пан Рознер жестом подозвал к себе Мириам и прошептал что-то ей на ухо. Ирена не слышала его слов, но увидела, как побледнела Мириам и как округлились в испуге ее глаза. Она уткнулась лицом в грудь отцу. Она, как и все дети гетто, научилась плакать, не издавая ни звука. Ирена заметила на ее темных волосах точно такую же деревянную заколку с завитушками, какая была в детстве у нее.

Изек спал на груди у матери. Пани Рознер укачивала его, закрыв глаза и напевая колыбельную. Пан Рознер легонько коснулся ее плеча, как делают люди, приглашая даму на танец. Она поджала губы игорестно вздохнула. Стараясь не разбудить Изека, она отдала его мужу. Ирена достала из кармана «люминал» и пару раз капнула из пузырька в рот младенцу. Изек поморщился и скривил губы, но проглотил лекарство.

– Это просто снотворное, – сказала Ирена. – Оно ему никак не повредит.

Пани Рознер откинулась на спинку стула и закрыла лицо руками. Мириам молча смотрела в опустевшую колыбель брата. Через грязное окно Ирена увидела, что пан Стаховяк уже открыл задние двери фургона, завернул замерзший труп в брезентовое полотнище и, взяв его, как бревно, принялся загружать в кузов машины. Он бросил взгляд на окно квартиры Рознеров, а потом посмотрел на часы.

– Пора, пан Рознер, – сказала Ирена. – Другого шанса может и не быть. За Мириам я вернусь завтра.

Пани Рознер метнулась к мужу и выхватила Изека из его рук. Она прижимала к себе его безвольно обмякшее тельце и покрывала голову и лицо поцелуями. Пан Рознер нежно, но решительно отобрал у нее младенца и пошел вслед за Иреной вниз по лестнице.

Ирена старалась держаться как можно ближе, по опыту зная, что именно в этот момент многие обезумевшие от горя отцы отказываются от принятого решения.

У двери подъезда пан Рознер в последний раз посмотрел на сына. Он тронул дрожащим пальцем щеку сына, провел по лбу, вокруг глаз, по другой щеке, по губам, которыми сразу же зачмокал малыш, и снова по нежной теплой щеке. Потом он протянул Изека Ирене и отвернулся, чтобы скрыть слезы.

У Ирены не было времени на сантименты. Пан Стаховяк увидел ее с ребенком на руках в дверях парадного и вылез из кабины фургона. Он посмотрел вверх и вниз по улице и кивнул в сторону машины. Ирена спрятала Изека под пальто и рванулась через уже превратившийся в слякоть снег к дверям фургона, где Стаховяк уже развернул брезентовый саван только что загруженного покойника. Ирена положила усыпленного люминалом Изека между ног трупа. Труп одеревенел от мороза, но в фургоне было тепло – достаточно тепло, чтобы ребенок не замерз за время путешествия через блокпост на улице Генся до находящегося на арийской стороне города еврейского кладбища.

Ирена вручила Пану Стаховяку 200 злотых на тот случай, если понадобится дать взятку, но страх немцев перед тифом был настолько силен, что мертвецкий фургон обыскивали очень редко. На еврейском кладбище их будет ждать Ирена Шульц с новыми документами Изека. Через потайную калитку она выйдет через соседнее христианское кладбище в город и сядет на трамвай.

Фургон двинулся в путь, и Ирена вернулась к пану Рознеру, который следил взглядом за удаляющимся грузовиком, роняя слезы в свою бороду.

Ирена тронула его за руку.

– Завтра я приду за Мириам.

Она поспешила уйти, пока он не передумал.

На следующее утро Ирена вошла в гетто через ворота на Лешно. Украинский солдат дежурно нахамил ей, чтобы выслужиться перед офицером, и тщательно проверил ее документы. Она почувствовала, что сердце уходит в пятки, сразу же, как свернула на Волынскую. Мостовая улицы была усеяна вещами… детский башмачок, носовой платок, трость, Тора, обломки выброшенной из домов мебели… и поняла, что здесь недавно завершилась немецкая Aktion.

Поднимаясь на третий этаж в квартиру 3Б, она слышала, как ее шаги разносятся эхом по пустым коридорам. Двери квартир были распахнуты настежь, на ее зов никто не откликнулся. Окна были разбиты, а посреди пустой комнаты так и осталась висеть колыбель Изека. Под ногами хрустели осколки стекла. Рядом с колыбелью Ирена нагнулась и подняла с пола заколку… ту самую, что видела вчера на голове Мириам.