Конвектор Тойнби Брэдбери Рэй
— Это и есть наш столик, — сказал сын, указывая на свободные места. Он вдруг сообразил, что не зажег свечу, и дрожащими руками сделал это сейчас. — Садитесь. Выпейте вина!
— Твоему отцу пить вредно… — начала мать.
— Ей-богу, — сказал отец, — теперь это не имеет никакого значения.
— Совсем забыла. — У матери возникло странное ощущение, будто она только что примерила новое платье и заметила, что все швы морщат. — Все время забываю.
— А другие забывают, что живут! — Отец рассмеялся в голос. — На восьмом десятке люди просто перестают это замечать. Забывают сказать: черт побери, ведь я жив! В данном случае ты точно так же…
— Джордж, — перебила мать.
— Ничего удивительного, — продолжал отец, устраиваясь за столом раньше жены и сына. — Пока человек еще не родился на свет — это одно состояние, пока живет — второе, а уж после — третье. И не надо стесняться говорить вслух: эй, я на первой отметке, я на второй! Ничего не попишешь, мы теперь — на третьей и, как твоя мама призналась, иногда об этом забываем. Зато я могу пить, сколько влезет!
Он разлил вино и залпом осушил свой бокал:
— Недурно!
— Разве ты можешь судить? — вырвалось у сына, но он тут же прикусил язык.
К счастью, отец этого не расслышал и похлопал по сиденью стула:
— Садись, ма!
— Не говори мне «ма». Меня зовут Элис!
— Садись давай, Ма-Элис!
Мать осторожно присела на стул по одну сторону от него, а сын — по другую.
Только сейчас, когда все немного успокоились, сын как следует рассмотрел, во что одеты родители.
Отец пришел в твидовом пиджаке, в брюках-гольф и ярких гетрах с орнаментом. Апельсинового цвета туфли до блеска начищены, вокруг шеи повязан галстук — черный в оранжевую полоску, на голове кепи с широким отворотом, вроде бы из коричневого твида, совсем новое.
— Шикарно выглядишь, отец. И ты, мам…
Мать выбрала для такого случая элегантное пальто из тонкого серого кашемира, синее с белым шелковое платье и голубой шарф. Ее костюм довершала шляпка-колокол, какие носили стареющие модницы, прикрепляя рубиновыми булавками к безупречным локонам.
— Где я мог видеть эту одежду? — спросил сын.
Не дождавшись ответа, он вспомнил: на любительской фотографии, сделанной на лужайке у дома то ли в День поминовения[26], то ли в День независимости, четвертого июля, много лет назад. Они с братом, одетые в короткие брюки, курточки и кепки, исподтишка щипали друг друга, а сзади стояли родители, щурясь навстречу солнцу, которое навсегда осталось в том полуденном небе.
Отец, будто прочитав его мысли, сказал:
— Мы тогда как раз вернулись из церкви — дело было на пасху, в тысяча девятьсот двадцать седьмом году. Я отправился к заутрене в костюме для гольфа. Мать чуть в обморок не упала.
— Что за сплетни? — Мать порылась в сумочке, достала зеркальце, проверила, как накрашены губы, и подправила помаду мизинцем.
— Ничего особенного, Элис-ма. — Отец еще раз наполнил бокал, но теперь, под пристальным взглядом сына, стал пить медленнее.
— Когда распробуешь, вино хоть куда. Но крепкие напитки получше будут. Виски, к примеру. Где меню? Черт, вот же оно. Дайте-ка сюда.
Отец долго просматривал меню, вчитываясь в названия блюд.
— Почему тут все на французском? — возмутился он. — Неужели нельзя писать по-человечески? Кем они себя возомнили?
— Меню — на английском, папа. Смотри сюда. Видишь? — Сын провел ногтем по паре строк.
— Чтоб им пусто было, — фыркнул отец. — Почему же попросту не написать?
— Папуля, — сказала мать, — ты выбирай из того, что понятно.
— Терпеть не могу выбирать. А другие что едят? К примеру, вот за тем столиком? — Приглядываясь, отец подался вперед и вытянул шею. — На вид аппетитно. Закажу-ка и я то же самое.
— Твой папа, — сказала мать, — всегда так заказывал. Если бы люди за тем столиком грызли кнопки или свиные желудки, он бы все равно заказал то же самое.
— Припоминаю, — тихо сказал сын и допил вино. Он глубоко вздохнул, подождал немного и выдохнул.
— Что ты будешь, мам?
— А ты, сынок?
— Бифштекс по-гамбургски…
— Ну и я за компанию, — сказала мать, — чтобы не создавать лишних сложностей.
— Мама, — возразил сын, — какие могут быть сложности? В меню три десятка блюд.
— Нет, — отрезала мать и, опустив меню, накрыла его салфеткой, будто маленькое бездыханное тельце. — Разговор окончен. Вкус моего сына — мой вкyc.
Потянувшись за вином, сын обнаружил, что бутылка пуста.
— Ничего себе, — сказал он, — неужели мы всё выпили?
— «Мы» — это громко сказано. Закажи еще, сын. А пока давай я с тобой поделюсь. — Отец отлил ему половину своего бокала. — Такого вина можно хоть ведро выпить.
Официант принес еще вина, которое тут же было откупорено и разлито по бокалам.
— Береги печень! — напомнила мать.
— Это что: угроза или тост? — спросил отец.
Когда они в очередной раз подняли бокалы, сын поймал себя на мысли, что вечер не задался: беседа шла совсем не так, как рисовалось в мечтах.
— Твое здоровье, сын!
— И твое, папа. Мам, за тебя!
И снова он покраснел и умолк, потому что вспомнил то место, откуда сегодня появились родители — безмолвные ряды тесных пристанищ с мраморными крышами, на которых высечены звучные имена; такое место, где слишком много крестов и слишком мало ангелов.
— За ваше здоровье, — негромко повторил сын.
Мать наконец-то подняла свой бокал и пригубила не более капли, словно полевая мышка.
— Ой, — поморщилась она, — кислое.
— Вовсе нет, мам, — сказал сын. — Это такой сорт. Неплохое вино, поверь…
— Если оно такое хорошее, — возразила мать, — почему вы стараетесь его побыстрее проглотить?
— Ну, мать! — не выдержал отец. — Ты как скажешь!.. — Его разобрал смех, он хлопнул в ладоши, облокотился на стол и постарался напустить на себя серьезный вид. — Полагаю, тебе не терпится спросить, зачем мы пришли?
— Не ты же нас собрал, отец. Он нас позвал. Твой сын.
— Шучу, мамуля. Ну, сын, скажи, зачем ты это сделал?
Родители ждали ответа.
— Вы о чем?
— Зачем ты нас сюда позвал?
— Ах, вот оно что…
Наполнив опустевший бокал, сын промокнул лицо салфеткой — его прошибла испарина.
— Погодите, — сказал он, — мне надо собраться с мыслями…
— Не дави на него, папа, дай мальчику прийти в себя.
— Конечно, конечно, — согласился отец. — Просто нам пришлось изрядно потрудиться, чтобы привести себя в надлежащий вид, выкроить время и проделать этот путь. К тому же…
— Отец…
— Нет уж, Элис, позволь мне договорить. Сын мой, милый мальчик, то место, где ты нас разместил, — далеко не самое лучшее.
— Не хуже других, — сказала мать.
— Гораздо хуже, и ты это знаешь. — Отец вилкой начертил это место на скатерти. — У черта на рогах, повернуться негде. Унылые задворки. Про отопление и говорить нечего!
— Ну, допустим, зимой бывает холодновато, — признала мать.
— Ничего себе «холодновато»! Такой мороз, что трещины идут во все стороны. А уж соседей и вспоминать противно!
— Ты всегда придирался к соседям, везде, в любых обстоятельствах, — заметила мать. — Соседи выезжали — ты говорил: «Попутный ветер». Новые въезжали, а ты: «Принесла нелегкая»…
— Здешние всех переплюнули. Сынок, ты не мог бы нам как-нибудь помочь?
— Помочь? — переспросил сын и подумал: боже мой, они просто не соображают, откуда пришли, не знают, где были двадцать лет, не понимают, почему там холодно…
— А летом слишком жарко, — продолжал отец. — Плавишься от жары, а ботинки не снять. Не смотри на меня так, мама. Почему не сказать сыну все без утайки? Он что-нибудь придумает, правда ведь, сынок? Подыщет нам новое место…
— Да, папа.
— Голова болит, сын?
— Нет-нет. — Сын открыл глаза и потянулся за вином. — Я этим займусь. Обещаю.
Интересно, подумал он, доводилось ли кому-нибудь подыскивать в такой ситуации новое пристанище исключительно ради хорошего вида и приятного соседства? Позволено ли это законом? Да и куда их везти? Куда они захотят перебраться? Может, в Чикаго? Есть там одно место, достаточно высокое…
Только теперь к их столику подошел официант, чтобы принять заказ.
— Мне — то же самое, что ему. — Мать кивнула на сына.
— Мне — то, что ест вот тот человек, — сказал отец.
— Бифштекс по-гамбургски, — заказал сын.
Официант ушел и вскоре вернулся. Они начали торопливо есть.
— У нас что, соревнование на скорость?
— Верно, куда спешить? Ах!
И тут вдруг все закончилось. Прошел ровно час. Опустив вилку и нож, сын допил четвертый бокал вина. Неожиданно его лицо озарилось улыбкой.
— Вспомнил! — воскликнул он. — Я же говорил, что мне надо собраться с мыслями! Почему я вас позвал, почему сюда вытащил!
— Ну? — подбодрила его мать.
— Говори, сын, — сказал отец.
— Я… — начал сын.
— Что?
— Я…
— Ну-ну?
— Я, — сказал сын, — люблю вас.
От его слов родители откинулись на спинки стульев. Они молча обменялись взглядами, ссутулившись и повесив головы.
— Слово даю, сынок, — промолвил отец. — Мы это знаем.
— Мы тоже тебя любим, — сказала мать.
— Да, это так, — срывающимся голосом подтвердил отец, — да.
— Но мы стараемся об этом не думать, — сказала мать. — Нам очень тяжело, когда ты нас не зовешь.
— Мама! — воскликнул сын и чуть не сказал: ты опять забываешься!
Вместо этого он пообещал:
— Я буду звать вас чаще.
— В этом нет нужды, — сказал отец.
— Поверьте, так и будет!
— Не давай обещаний, которые не намерен выполнять, вот мой принцип. Ладно, сынок. — Отец сделал глоток вина. — Что еще ты нам хотел сказать?
— Что еще? — Сын был поражен. Разве недостаточно того, что он признался им в большой, бесконечной любви… — Как сказать…
Он замялся. Посмотрел в окно ресторана на молчаливую телефонную будку, откуда звонил час назад.
— Мои дети… — начал он.
— Дети! — разволновался отец. — Ей-богу, как я мог забыть! Кто у тебя?..
— Дочки, кто же еще! — сказала жена, толкнув мужа локтем. — Что с тобой творится?
— Если ты за двадцать лет не поняла, что со мной творится, то объяснять без толку. — Отец повернулся к сыну. — Разумеется, дочки. Они сейчас совсем взрослые. А были такие крошки, когда мы в последний раз виделись…
— Погоди, пусть нам сын о них расскажет, — перебила мать.
— Рассказывать, собственно, нечего. — Сын неловко запнулся. — Тьфу ты. Много чего можно рассказать. Только зачем?
— А ты попробуй, — сказал отец.
— Бывает такое…
— Да?
— Бывает такое ощущение, — медленно продолжал сын, опустив глаза, — будто мои дочери — вдумайтесь: мои дочери умерли, а вы, вы живы! Как это объяснить?
— Почти во всех семьях происходит то же самое, — сказал отец, доставая сигару, отрезая кончик и закуривая. — Тебя не сразу поймешь, сынок.
— Пап… — укорила мать.
— Всегда так было и сейчас то же самое, это чистая правда. Я хочу сказать: его не сразу поймешь. Но ты продолжай, а покамест плесни мне еще вина. Давай.
Сын налил ему вина и сказал:
— Не могу их понять. Поэтому у меня две проблемы. Вот я вас и позвал. Одна: мне очень плохо без вас. Вторая: мне очень плохо без них. Вот вам и загадка. Почему так получается?
— На первый взгляд… — начал отец.
— Такова жизнь, — с глубокомысленным видом кивнула мать.
— Это все, что вы можете посоветовать? — воскликнул сын.
— Извини, мы знаем, что ты сегодня расстарался, ужин был на славу, вино первоклассное, просто мы от этого отвыкли, мой мальчик. Мы даже не помним, каким ты был! Что с нас возьмешь? Ровным счетом ничего! — Отец чиркнул спичкой и наблюдал, как пламя обволакивает очередную сигару. — Нет, сын. Проблема в другом. Неловко об этом говорить. Даже не знаю, как подступиться…
— Твой отец хочет сказать…
— Нет, я сам, Элис. Надеюсь, мой мальчик, ты не обидишься, ведь я же на тебя не обижаюсь…
— Что бы ты ни сказал, пап, я пойму, — уверил его сын.
— Господи, как тяжело. — Отец бросил сигару и прикончил следующий бокал вина. — Но никуда не деться: понимаешь, сынок, почему мы теперь так редко видимся… — Он задержал дыхание, а потом выпалил: — Да просто из-за твоей невыносимой занудливости!
На стол будто подбросили бомбу. Все трое замерли, уставившись перед собой.
— Что? — переспросил сын.
— Я сказал…
— Нет, нет, я слышал, — сказал сын. — Я слышал. Вам со мной невыносимо. — Он попробовал эти слова на вкус. Они отдавали горечью. — Вам со мной скучно? Боже! Вам со мной скучно!
Он залился краской, из глаз брызнули слезы, и вдруг он расхохотался во все горло, стуча по столу кулаком правой руки и прижимая левую руку к ноющей от боли груди, а потом вытер глаза салфеткой
— Вам со мной скучно!
Отец с матерью для приличия помолчали, а потом тоже начали фыркать, посмеиваться, судорожно хватать ртом воздух. Наступила разрядка, а с ней пришло веселье.
— Извини, сынок! — кричал отец. Слезы текли у него из глаз, но сам он улыбался.
— Он не нарочно… — с трудом выговорила мать, которая раскачивалась туда-сюда, издавая смешки при каждом вздохе.
— Нет, нарочно, нарочно! — кричал сын. — Он это нарочно!
Теперь все в ресторане смотрели на веселящуюся троицу.
— Еще вина! — потребовал отец.
— Еще вина.
Когда из последней бутылки извлекали пробку и разливали по бокалам вино, все трое сидели в довольном молчании, улыбаясь и тяжело дыша. Сын поднял бокал и произнес тост:
— За того, кто самый занудливый!
Это их опять развеселило, они хохотали, отдувались, колотили руками по столу, утирали слезы радости, подталкивали друг дружку локтями.
— Ну, сын, — сказал наконец отец, немного успокоившись. — Уже поздно. Нам пора.
— Куда вам спешить? — хохотнул сын и тут же замолчал. — Да, верно. Я не подумал.
— Да не расстраивайся ты, — сказала мать. — Не так уж там и плохо, как отец расписывает.
— Понимаю, — тихо сказал сын, — но разве там не… тоскливо?
— Можно приноровиться… Пейте вино. Так-то лучше!
Они допили вино, еще немного посмеялись, качая головами, потом вышли из дверей ресторана и окунулись в тепло летней ночи. Было только восемь часов, с озера дул легкий ветерок, в воздухе веяло ароматом цветов — хотелось просто идти без остановки куда глаза глядят.
— Давайте я вас провожу, — предложил сын.
— Нет, не стоит.
— Мы сами доберемся, сынок, — сказал отец. — Так будет лучше.
Они стояли и смотрели друг на друга.
— Ладно, — сказал сын, — зато весело провели время.
— Не так чтобы очень. Просто по-родственному. Да, по-родственному, потому что мы — одна семья, мы тебя любим, сынок, а ты любишь нас. Весело? Не очень-то подходящее слово. Скучновато, на самом деле — скучновато, но по-семейному: по семейному скучновато. Доброй ночи, сынок.
Они еще немного помедлили, обнимаясь, целуясь и обливаясь слезами, напоследок дружно посмеялись, и родители направились по темному бульвару к своему низинному пристанищу.
Сын потоптался на месте, наблюдая, как их фигуры становятся все меньше и меньше, а потом отвернулся, зашел, почти не раздумывая, в телефонную будку, набрал номер и опять услышал автоответчик.
— Здравствуй, Элен, — сказал он и сделал паузу, потому что слова застревали в горле. — Это папа. Мы договаривались в четверг поужинать. Может, отменим? У меня все нормально. Просто много работы. Через пару дней позвоню, и мы это дело перенесем. Свяжись, пожалуйста, с Дебби — надо ее предупредить заранее. Люблю. Пока.
Он повесил трубку и всмотрелся вдаль.
Родители как раз проходили сквозь железные кладбищенские ворота. Они оглянулись, помахали ему на прощанье и скрылись из виду.
Мама, папа, твердил он про себя. Элен. Дебби. И опять: Элен, Дебби, мама, папа. Им со мной скучно. Им скучно со мной! Черт возьми!
Смеясь сквозь слезы, он неторопливо вернулся в ресторан. Посетители начали коситься в его сторону.
Но он и бровью не повел, потому что спиртное, выпитое до дна, было как-никак очень приличного качества.
Прощай, «Лафайет»!
Lafayette, Farewell1988 годПереводчик: Е. Петрова
У входа осторожно постучали; гость не воспользовался звонком, поэтому я догадался, кто пришел. Такой стук раньше повторялся раз в неделю, но в последнее время я слышал его через день. Прикрыв глаза, я помолился и пошел отпирать дверь.
Билл Уэстерли смотрел на меня слезящимися глазами.
— Это мой дом или твой? — спросил он.
Шутка была невеселой. В свои восемьдесят девять лет он, выходя погулять, запросто мог заблудиться в нашем квартале. За руль не садился давным-давно, с тех пор как укатил на тридцать миль от Лос-Анджелеса, вместо того чтобы свернуть к центру. Самое большее, что ему теперь было по силам, — это преодолеть расстояние от соседнего дома, где он жил со своей бесконечно доброй и терпеливой женой, до моей двери, в которую он и постучал, прежде чем войти, поблескивая слезами.
— Это твой дом или мой? — повторил он, переставив слова.
— Mi casa es su casa,[27] — процитировал я старую испанскую пословицу.
— Слава богу!
Я провел Билла в гостиную, где стояли наготове две рюмки и бутылка хереса, и усадил в кресло напротив. Тогда он вытер глаза, высморкался, аккуратно сложил носовой платок и вернул его в нагрудный карман.
— За тебя, везунчик. — Он поднял рюмку. — В небе от вашего брата уже тесно. До скорого. Но если что, положим траурный венок там, где найдем обломки.
Я отпил глоток, дождался, пока по жилам растечется тепло, а потом внимательно посмотрел на Билла:
— Опять эскадрилья ревет?
— Каждую ночь, как пробьет двенадцать. А теперь еще и по утрам. Всю прошлую неделю — даже днем. Впрочем, я не хотел тебе досаждать. Крепился три дня.
— Ясно. Мне вас не хватало.
— Ты очень добр, сынок. Золотое сердце. Но я понимаю, что в моменты просветления становлюсь жутко надоедливым. Сейчас у меня как раз просветление: пью за твое здоровье и гостеприимство.
— Вы хотите об этом поговорить?
— Точно так же спрашивал один мой знакомый — психоаналитик. Нет, на прием к нему я не ходил, мы просто были приятелями. По-моему, разумнее ходить к тебе: ты и денег не берешь, и выпить наливаешь. — Он задумчиво осмотрел свою рюмку. — Плохо, когда тебя преследуют призраки.
— Такое со всеми бывает. Шекспир до этого своим умом дошел. Сам все понимал, других наставлял, психиатры у него учились. Не делайте зла, говорил он, иначе ваши призраки вам же и отомстят. И верно, совесть и раздумья, что людей пугают по ночам, восстанут и взовут: Гамлет, узнаешь ли меня? Макбет, ты отмечен, и ты отмечена, леди Макбет! Берегись, Ричард Третий, в твой стан придем с восходом солнца, и кровью пропитаются одежды.[28]
— Красиво говоришь, ей-богу. — Билл тряхнул головой. — Удобно жить рядом с писателем. Потребовалась доза поэзии — пришел и получил.
— Меня частенько тянет на философию. Знакомые от этого лезут на стенку.
— Другие — возможно, милый мой везунчик, но только не я. Ведь ты совершенно прав. В отношении тогo, о чем мы говорили. В отношении призраков.
Он поставил рюмку и взялся за подлокотники, как за края кабины аэроплана.
— Теперь я все время летаю. Как будто сейчас тысяча девятьсот восемнадцатый год, а не восемьдесят седьмой. Будто я во Франции, а не в Штатах. В рядах славного «Лафайета».[29] Стою рядом с Рикенбакером[30] на взлетном поле, неподалеку от Парижа. И как только заходит солнце, появляется Красный барон[31]. Захватывающая у меня жизнь, верно, Сэм?
В знак особого расположения он называл меня самыми разными именами, которых у него в запасе было штук шесть-семь. Мне это даже нравилось. Я кивнул.
— Когда-нибудь напишу про вас книгу, — сказал я. — Не каждому писателю выпадает удача жить по соседству с ветераном эскадрильи «Лафайет», который совершал боевые вылеты и сражался против самого фон Рихтгофена.
— Ничего не получится, любезный Ральф. Словами этого не выразить.
— А вдруг я еще вас удивлю?
— Может быть, ей-богу, все может быть. Я тебе не показывал фотографию восемнадцатого года, на которой эскадрилья «Лафайет», включая и меня, выстроилась в полном составе перед нашим хлипким бипланом?
— Нет, — солгал я. — Дайте-ка взглянуть.
Он вытащил из бумажника маленькую фотокарточку и метнул ее через весь стол. Я сто раз видел этот снимок, но изобразил удивление и восторг.
— Вот я, невысокий паренек с дурацкой улыбкой — в середине слева, рядом с Рикенбакером. — Билл потянулся, чтобы ткнуть пальцем.
Глядя на этих покойников — действительно, почти все они давно ушли в мир иной, — я видел среди них Билла, двадцатилетнего, жизнерадостного, и остальные тоже были молоды, так молоды, просто не верилось; эти парни стояли обнявшись, кто-то держал в одной руке кожаный шлем, кто-то — защитные очки; за спинами летчиков виднелся французский биплан «7–1», а еще дальше — ровное взлетное поле, где-то вблизи Западного фронта. При взгляде на эту заколдованную картинку слышался рев мотора. И так каждый раз — стоило мне к ней прикоснуться. А еще порывы ветра и птичий щебет. Ни дать ни взять, крошечный телеэкран. Казалось, эскадрилья «Лафайет» вот-вот очнется, придет в движение, запустит двигатели, разбежится и взлетит в немыслимо чистое, бездонное небо. В тот миг, что сохранила фотография, Красный Барон прятался за облаками, где и остался навечно, чтобы никогда больше не коснуться земли, и это было правильно, потому что мы хотели верить (так уж устроены мальчишки и мужчины), что он там и поныне.
Читать бесплатно другие книги:
