Куриный бульон для души: 101 история о животных (сборник) Хансен Марк Виктор

Золотые годы

Мы с моим лучшим другом Какао живем в квартирном комплексе для пожилых граждан в маленьком чудесном городке. Какао – это десятилетний пудель, а я – 69-летняя старуха, так что, как видите, мы оба подходим под определение «пожилых граждан».

Много лет назад я пообещала себе, что, когда выйду на пенсию, заведу шоколадного пуделя, который разделит со мной мои золотые годы. С самого начала Какао отличался на редкость благовоспитанным поведением. Мне никогда не приходилось говорить ему о чем-то больше одного раза. Он за три дня приучился проситься и ни разу не набезобразничал. Какао – тот еще аккуратист: доставая из своего ящика игрушки, он всегда складывает их обратно, закончив играть. Случается, мне пеняют за мою навязчивую аккуратность, и тогда я задумываюсь: интересно, Какао подражает мне или тоже таким уродился?

Какао – замечательный спутник. Когда я бросаю ему мяч, он хватает игрушку в пасть и бросает обратно мне. Порой мы с ним играем в игру, в которую я любила играть в детстве, но только не с собакой. Он кладет лапу на мою руку, я накрываю ее другой, он кладет сверху вторую лапу, я высвобождаю нижнюю руку из стопки и кладу сверху, и так далее. У него в запасе много уморительных выходок, которые меня смешат, и когда я смеюсь, он приходит в такой восторг, что продолжает дурачиться дальше. Я безмерно наслаждаюсь его обществом.

Но почти два года назад Какао учудил нечто такое, что выходит за рамки здравого смысла. Было это чудом или простым совпадением? Не знаю, но определенно в этом есть какая-то тайна.

Однажды во второй половине дня Какао стал вести себя странно. Я сидела на полу, играя с ним, и вдруг он начал трогать лапой и обнюхивать правую сторону моей груди. Он никогда прежде ничего подобного не делал, и я сказала ему: «Нет». Для Какао одного слова «нет» обычно бывает достаточно, но в тот день пес не послушался. Он ненадолго прекратил свои непонятные действия, а потом внезапно ринулся ко мне с другого конца комнаты, бросившись всем весом – а это восемь килограммов! – на правую сторону моей груди. Он врезался в меня, и я взвыла от боли. Почему-то мне было больнее, чем, по идее, должно было быть.

Вскоре после этого я нащупала в груди уплотнение. Записалась на прием к врачу, и после рентгена, анализов и лабораторных исследований мне сказали, что у меня рак.

Когда начинается рак, по неизвестным причинам формируется стенка из кальция. Затем опухоль прикрепляется к этой стенке. Когда Какао прыгнул на меня, сила удара оторвала опухоль от кальциевой стенки. В результате я смогла заметить ее. До этого я ничего не видела и не ощущала, так что, если бы не это происшествие, никоим образом не смогла бы понять, что она есть.

Мне сделали полную мастэктомию, и рак не распространился ни на какую другую часть тела. Врачи сказали мне, что, если бы опухоль просуществовала незамеченной еще полгода, было бы слишком поздно.

Сознавал ли Какао, что делает? Я никогда этого не узнаю. Но я безмерно рада, что дала себе обещание провести свои золотые годы с этим замечательным шоколадно-коричневым пуделем, ибо Какао не только делит со мной свою жизнь: он еще и позаботился о том, чтобы я наверняка осталась рядом и делила с ним свою!

Ивонн Мартель

Плавание с дельфинами

Через два с половиной года после того, как у меня случились два обширных инсульта, врачи и терапевты сказали мне: «Лучше вам уже не будет». Такое случается с большинством людей, переживших инсульт, в тот или иной момент. Пациент начинает верить в печальный прогноз, как и окружающие его люди. Когда я услышала эти слова, мне было всего сорок четыре года, я была наполовину парализована и не могла пользоваться левой рукой и левой ногой. Но я сказала себе, что мне повезло выжить, и мы с мужем, детьми и моими родителями начали эмоционально приспосабливаться к тому факту, что до конца моих дней мне придется жить с этой ограниченной способностью к функционированию. Все они замечательно помогали мне с терапией, и я была благодарна за их прекрасную эмоциональную поддержку.

Я противилась словам врача, не желая с ними соглашаться, но в некотором смысле этот диагноз снял меня с крючка. Я прекрасно понимала, что могла делать, а чего не могла. Моя жизнь была комфортной. Без особых приключений, без особых радостей, но комфортной.

Так что я совершенно растерялась, кода мои родители переехали во Флориду и вскоре после переезда взволнованно рассказали мне, что восстановили связь со своими прежними соседями, с которыми дружили двадцать пять лет назад.

– Боргассы основали центр изучения дельфинов и просветительской деятельности в Ки-Ларго, – говорила моя мать, – и Ллойд Боргасс приглашает тебя приехать и поплавать с дельфинами!

Да, я знала, что такие программы дают прекрасный материал для живописных документальных фильмов, но это предложение выходило далеко за пределы моей зоны комфорта. На самом деле, когда до меня дошло, что родители всерьез хотят, чтобы я приняла приглашение Ллойда, то перепугалась до потери сознания. Нет, это совершенно невозможно!

– Чего ты боишься, Расти? – спросил меня Ллойд Боргасс по телефону. – Это соленая водичка. Ты не сможешь утонуть. Мы работаем и с полностью парализованными людьми, а у тебя только половинный паралич. (Я впервые услышала, что мое состояние описывают словом «только».)

По словам Ллойда, он верил, что люди, пережившие инсульт, должны испытывать себя новыми переживаниями, чтобы преодолеть свои нынешние очевидные ограничения. Под конец он все же уговорил меня приехать в гости, и мои родители решили поехать вместе со мной.

Я не обязана лезть в воду, если не захочу, говорила я себе.

Я провела один день в «Долфинс Плас», наблюдая, как эти высокоразвитые млекопитающие взаимодействовали с гостями, которые приезжали изучать их и плавать с ними. Я видела, как дельфины и терапевты вместе работали с детьми-инвалидами, и это произвело на меня впечатление. Но разве нельзя мне так и оставаться под впечатлением, сидя на бережку в своей коляске?

Нет! Это ощущение исходило от Ллойда, от моих родителей и – совершенно неожиданно – от меня самой. Я должна была выйти за те границы, которые сама приняла для себя. Я согласилась на все три предложенных сеанса и поклялась, что буду стараться изо всех сил.

На следующее утро я, сидя в коляске, въехала на похожую на трамплин платформу прямо над поверхностью воды. Двое сотрудников приподняли меня и опустили на матрац. Они надели ласты на обе мои ноги – мол, хватит «больной» ноге бить баклуши! Затем стали поддерживать меня с двух сторон, пока платформа, приводимая в действие огромным подъемником, опускалась в воду. Когда мы частично погрузились, но все еще оставались на платформе, они надели на мое лицо маску с трубкой и осторожно поддерживали меня, когда мы все втроем медленно спустились в воду с платформы. Ллойд был прав – я все-таки не утонула.

Во время первого сеанса я по большей части привыкала к воде и знакомилась со своим терапевтом, женщиной по имени Кристи. В маске мне было неудобно, поэтому я надела ее ненадолго и вскоре сняла. Вместо того чтобы плавать лицом вниз, я перевернулась на спину, опустила голову и погрузила уши в воду. Я слышала внизу под собой дельфинов. Кристи объяснила, что они «сканируют» мое тело своим сонаром – быстрыми щелкающими звуками, похожими на россыпь крупной дроби по пустотелому стеновому блоку.

И вдруг, когда я неподвижно лежала на воде, о меня легонько потерся дельфин. Это выбило меня из равновесия, и я моментально полностью зажалась. Мне было страшно утонуть.

– Давайте поставим цель – больше плавать на животе, – предложила Кристи. – Так вы сможете смотреть сквозь маску на дельфинов, пока плаваете.

Но полная беспомощность в воде подавляла меня. Честно говоря, я не могла поставить себе никаких целей, кроме как поскорее выбраться на берег!

– Попробуйте сделать еще одно, прежде чем завершится ваш сеанс, – предложила Кристи. – Хватайтесь за эти плавающие перекладины и удерживайте их на расстоянии вытянутой руки от себя. Тогда вы сможете с ними плавать, и вам не нужно будет помогать себе руками.

Она предлагала мне взяться за перекладины обеими руками. Я возразила, что от моей левой руки никакого толку, но, когда взглянула на нее, внезапно осознала, что мои пальцы, которые Кристи аккуратно согнула вокруг перекладины, действительно держатся за нее. Впервые после инсультов моя парализованная рука стала принимать участие в общем усилии всего тела. У моей руки снова появилась цель!

Первый сеанс продолжался полчаса. Я думала, что приползу в номер отеля без сил, но этого не случилось. После обеда и отдыха я была более чем готова совершить еще одну попытку поплавать со своими новыми знакомыми.

Моя уверенность определенно окрепла на следующий день, когда я соскользнула в воду для проведения второго сеанса. Кристи нашла мне более удобную маску и трубку, и на этот раз я смогла плавать на животе, с распростертыми руками; обе кисти удерживали равновесие моего тела с помощью перекладин – и с каждым разом все дольше и дольше.

Плавание с дельфинами мотивировало меня. Теперь, когда я их видела, мне нравилось, что они находятся рядом со мной. Я восхищалась тем, насколько благородны эти внушительные создания. Больше всего поражало полное принятие с их стороны, которое я ощущала едва ли не физически. Они никогда не надвигались на меня слишком быстро и не боялись меня. Они каким-то образом безошибочно подстраивали свою энергию под мою, словно ощущали мои чувства. Их внимание воодушевляло меня, и особенно мне понравилось взаимодействовать с одним из них по кличке Фонзи. Все дельфины были игривыми созданиями, они без усилий петляли и нарезали круги в воде. Но бывали моменты, когда, могу побиться об заклад, я видела смех, искрившийся в глазах Фонзи. И поймала себя на том, что смеюсь вместе с ним.

Мои товарищи по играм заставили меня настолько забыть о себе, что я чувствовала себя в воде совершенно комфортно. Ближе к концу сеанса я спросила свою мать, которая наблюдала за нами, повиновалась ли моим «приказам» левая нога. Она взволнованными жестами намекнула мне: мол, посмотри сама. Я обернулась и обнаружила, что моя нога двигается из стороны в сторону. Это было ограниченное движение, но оно означало, что мои мозг и левая нога снова «общаются» между собой. Я была в восторге.

Когда мой сеанс завершился, клянусь, я увидела, как Фонзи ухмылялся, разделяя со мной ответственность за мой успех.

Вернувшись в отель, я обнаружила, что настолько возбуждена, настолько энергична, что никак не могла усидеть на месте. Прежняя я с удобством устроилась бы в безопасности собственного номера, но теперь мне хотелось выйти наружу, ощутить морской бриз. К моему собственному удивлению, даже оказавшись на улице, я по-прежнему чувствовала «охоту к перемене мест». Мне нужен был не просто бриз: я хотела спуститься к заливу.

Я направила свое кресло к воде. Мой мозг и моя нога снова «общаются»! – продолжала я повторять себе. Казалось, если уж я научилась плавать, то мало найдется на свете такого, чего не смогу попробовать.

Ты и вправду в это веришь? – спросила я себя. Ответом было неожиданное, бескомпромиссное «да!».

Еще не успев прийти в чувство, я остановилась и стащила себя с коляски. До залива было добрых 100 метров по неровной гравийной дороге. Я схватила свои ходунки – и двинулась вперед.

Родители, которые немного позднее прошли тем же путем, обнаружили брошенную у дороги коляску. Перепуганные до смерти, они поспешили вперед, заранее страшась состояния, в каком могут меня обнаружить.

Вообразите их удивление, когда они нашли меня. Я гуляла, высоко подняв голову, любуясь окружающей меня красотой. Они повезли обратно пустое кресло, пока я на собственных ногах возвращалась в номер. Впервые после инсультов я прошла такое большое расстояние. И чувствовала себя так, будто выиграла Бостонский марафон!

Третий сеанс с дельфинами прошел даже лучше, чем второй. Я обнаружила нараставшую подвижность в поврежденной ноге и могла пресекать спазмы в конечностях, которые были проблемой во время прошлых сеансов. Вероятно, самым светлым лучиком этого сеанса был момент, когда Кристи тянула меня с собой вокруг бассейна, а Фонзи плыл рядом с нами.

– Видите? Я же говорила, что вы можете это сделать! – ликовала моя наставница.

Я больше не ощущала страха, когда несколько дельфинов, играя, грациозно и легонько терлись о меня. Кристи объяснила, что таким образом они дают мне понять, чтобы я чувствовала себя желанной гостьей. Я не могла поверить, что когда-то боялась этих чудесных созданий. Их приязнь и игривый дух заново раскрыли в моем сердце ту его область, которая с радостью стремится навстречу всему, что может предложить жизнь. Я чувствовала себя по-настоящему обновленной.

Завершив эти три сеанса, я вернулась домой, к своей семье. Я была заряжена энергией и полна энтузиазма. Возросла моя уверенность в себе и своих физических способностях. Я восстановила власть над конечностями, на которые все мы давно махнули рукой.

Улучшению моего здоровья не было никакого медицинского объяснения. Но оно было реальным. Полное принятие со стороны дельфинов помогло мне лучше принимать и любить себя – такую, какая я есть. И преодоление страха и ограничений оказало глубинное воздействие на мой теперешний подход к каждому аспекту моей жизни.

С тех пор я успела приобрести специально подготовленный велосипед, на котором регулярно езжу. Я также записалась на верховую езду и зарегистрировалась в специальной программе парусного спорта, разработанной для людей с инвалидностью.

Я полна решимости больше не ставить себе ограничений. Всякий раз, как испытываю искушение поддаться страху или просто не выходить за пределы зоны комфорта, представляю себе улыбающегося Фонзи, который подталкивает меня вперед, за пределы прогнозов моих врачей. Врачи говорили: «Лучше вам уже не будет». Я рада, что дельфины опровергли их мнение.

Роберта (Расти) ван Сикль

В моем кофе белка!

У человека имеются две ноги и одно чувство юмора, и если есть выбор, то лучше лишиться ноги.

Чарльз Линднер

Наш дом недалеко от Джексонвилля, штат Флорида, – настоящий зоопарк. Мы с женой хотели, чтобы наши семилетние близнецы развили в себе ту же любовь к природе и животным, какая была у нас, когда мы были детьми. В нашем домашнем зоопарке есть сухопутные и морские черепахи, змеи, игуаны, лягушки, кролики и двухкилограммовый боевой йоркшир по кличке Скутер. Одно время в их числе был даже маленький своенравный броненосец. Но когда у нас поселился Роки, наш дом и вся наша жизнь разительно изменились.

Я профессиональный военный летчик, сделавший карьеру в ВВС, в то время постоянно жил дома, оправляясь после лечения редкой невидимой формы смертельно опасного рака кожи, для чего потребовалась радикальная хирургическая операция, и мне определенно не помешала бы инъекция юмора в ежедневном расписании процедур. Появление Роки стало «тем, что доктор прописал». Однако доктор этот оказался ветеринаром, а не онкологом!

Джон Росси – местный «айболит». Когда кто-то пришел к нему в ветеринарную клинику с крохотным детенышем белки-летяги, выпавшим из гнезда, Джон и его жена Роксанна решили, что если уж малыш-летяга не сможет помочь выздоравливающему раковому пациенту, то и ничто не поможет.

Роки сразу же стал полноправным членом нашего домохозяйства. Когда его привезли к нам, он напоминал маленький шарик пыли – вроде тех, которые находишь в шкафу гостевой спальни во время весенней уборки. Бельчонок был не больше грецкого ореха, а весил и того меньше. Его глазки лишь недавно открылись, и он пил молочную смесь и воду из крохотной игрушечной бутылочки с соской. Малыш едва двигался, и его шерстка была маслянистой, словно обработанная бриллиантином прическа времен пятидесятых годов. Выпуклые черные глазки вызывали ассоциацию с авиаторскими очками-гогглами, и мои близнецы, которые как раз недавно посмотрели старый мультфильм «Роки и Бульвинкль», тут же дали ему имя Роки.

Малыш быстро рос и вскоре стал размером с новенький брусок мыла – таким он и остался. Мех Роки стал шелковистым, гладким и изменил цвет на коричневый, когда он научился регулярно умываться, а его глаза выпучились еще выразительнее. Во время ежедневных летных уроков, которые я проводил с ним, стоя на пороге ванной комнаты и легонько подбрасывая бельчонка в воздух в направлении нашей кровати, свободная кожная перепонка и плоский хвост, похожий на самолетный руль направления, превращали его в подобие живого фрисби. Роки не понадобились долгие тренировки, поскольку он был прирожденным планеристом.

Движения летучих белок чрезвычайно стремительны и ориентированы в основном вертикально. В дикой природе они прытко бегают вверх и вниз по древесным стволам. Роки же носился вверх-вниз по нашим телам, точно меховой шарик из плоти и крови в пинбольном автомате.

Перемещаясь, казалось, со скоростью света, он одновременно находился повсюду внутри и снаружи нашей одежды, пока мы пытались поймать его голыми руками. Какой же он был щекотный, особенно когда нырял в подмышки – одно из его любимых местечек, – просто невероятно! Это занятие стало ежедневным ритуалом в нашем доме и замечательно поднимало нам всем настроение. Врачи только диву давались, как быстро заживали мои шрамы. Если смех – лучшее лекарство, то Роки организовал для нас его оптовые поставки.

Однажды утром я наслаждался утренним кофе – почти так же, как делает большинство людей, не считая того, что передо мной была газета, а на мне – бельчонок. Роки сидел у меня на голове, обозревая свое беличье королевство и, возможно, задаваясь вопросом: уж не он ли отгрыз здоровенный кусок моего левого уха (который был удален во время операции). Внезапно я чихнул. Это был, так сказать, «большой чих» – и случился он тогда, когда я подносил к губам чашку с кофе, уже почти остывшим. Я рефлекторно зажмурился, а когда снова открыл глаза – продолжая все это время нести чашку ко рту, – передо мной оказались два самых огромных выпученных глаза, с какими мне только приходилось сталкиваться нос к носу. Если бывают на свете меховые пучеглазые монстры, страдающие гипертиреозом, то это явно был один из них.

– Пегги, у меня в кофе белка! – завопил я, истерически хохоча, пока моя жена со всех ног бежала в комнату. В одно мгновение Роки снова вскарабкался мне на голову и принялся вылизываться, заодно взбодрившись порцией кофеина.

Я было снова поднял к глазам газету, но вскоре в задумчивости опустил ее. У всех нас случаются такие моменты, когда внезапно все на свете становится кристально ясным и четким, сдобренным юмором и всепоглощающим чувством благодарности. На меня нахлынуло осознание того, что я – совершенно уникальное существо. Несомненно – абсолютно несомненно, – я был единственным человеком в мире, а может быть, и в целой вселенной, которому сказочно повезло заполучить этим утром в кофе белку-летягу.

К тому времени, как я все это осмыслил, Роки уже сладко дремал у меня под свитером. Не ведая о моих поразительных философских озарениях, он свернулся клубочком точно на большом шраме у основания шеи, откуда были хирургически удалены яремная вена, трапециевидная мышца и двести лимфатических узлов.

Роки и Бог снова творили свою исцеляющую магию.

Билл Гросс

Кто-то теряет, кто-то находит

Когда мои дочери подросли и пошли, соответственно, в третий и четвертый классы, я время от времени разрешала им ходить в школу и из школы самостоятельно, если позволяла погода. До школы было недалеко, поэтому я знала, что они в безопасности и с ними не случится никакой беды.

В один теплый весенний день на обратном пути за ними увязалась маленькая подружка. Но эта подружка отличалась от всех остальных, которых девочки порой приводили домой. У нее были коротенькие толстенькие лапки и длинные висячие уши, рыжевато-коричневая шубка и крохотные веснушки, рассыпанные по мордочке. Милее щенка я в жизни не видела.

Когда мой муж в тот вечер пришел домой, он распознал породу – это был щенок бигля, как предположил муж, не старше двенадцати недель от роду. Собачка сразу прониклась к нему доверием и после ужина забралась к мужу на колени, чтобы вместе смотреть телевизор. К этому времени обе дочки в один голос просили меня оставить щенка.

У нашей неожиданной гостьи не было ни ошейника, ни каких-либо идентификационных меток. Я не знала, что делать. Подумывала о том, чтобы дать объявление в газету, в раздел «потерянных и найденных», но на самом деле мне этого не хотелось. Если бы кто-то откликнулся на объявление, это разбило бы моим девочкам сердце. Кроме того, уговаривала я себя, ее владельцы сами виноваты: надо было лучше присматривать за своей собакой.

К концу недели она стала полноправным членом нашей семьи. Собачка оказалась очень смышленой и жила с нашими дочерьми душа в душу. Это была хорошая идея, радовалась я. Девочкам пора было принять на себя ответственность за жизнь другого существа, чтобы они могли научиться навыкам заботы о других, которые понадобятся им, когда они, став взрослыми, решат сами стать мамами.

На следующей неделе кто-то посоветовал мне проверить раздел «потеряшек» в местной газете. Одно объявление сразу бросилось мне в глаза, и, пока я его читала, мое сердце бешено забилось от страха. Кто-то умолял вернуть щенка бигля, потерянного в окрестностях нашей школы. В тоне объявления так и сквозило отчаяние. Моя рука задрожала. Я не могла заставить себя взяться за телефонную трубку.

В общем, притворилась, что не видела этого объявления. Торопливо сунула газету в чулан и продолжала заниматься уборкой, ни слова не сказав о ней ни дочерям, ни мужу.

К этому времени мы уже дали щенку имя. Собачка была с виду вылитая Молли, так мы ее и назвали. Она повсюду ходила тенью за девочками. Когда они шли гулять на улицу, она следовала за ними шаг в шаг. Когда занимались домашними делами, была рядом, чтобы предложить руку (или, следовало бы сказать, лапу) помощи.

В ее присутствии выполнение домашних заданий становилось настоящим испытанием. Не раз и не два учителя получали на проверку тетрадки, страницы которых пожевала собака. Педагоги проявляли понимание и не ругали девочек, позволяя переделать задание заново. Жизнь в доме Кэмпбелл определенно стала иной.

В этой идеальной в остальных отношениях картинке была только одна проблема: меня терзала совесть. Я понимала, что должна позвонить по указанному в объявлении номеру и проверить, не Молли ли тот щенок, которого так отчаянно хотели вернуть обратно.

Это был самый трудный поступок в моей жизни. Наконец, с колотящимся сердцем и потными ладонями, я подняла трубку и набрала номер. Втайне до последнего надеялась, что никто не ответит, но трубку сняли. Голос на другом конце провода принадлежал молодой женщине. После того как я подробно описала ей собаку, она выразила желание приехать немедленно.

Через считаные минуты ее машина была у нашего порога. Я сидела за кухонным столом, опустив лицо в ладони и моля Бога о чуде. Молли все это время просидела у моих ног, глядя на меня снизу вверх своими большими щенячьими глазами цвета молочного шоколада. Казалось, она понимала, что что-то не так.

Тысяча мыслей промелькнуло в моей голове, прежде чем та женщина позвонила в дверь. Я могла бы притвориться, что меня нет дома, или сказать ей: «Прошу прощения, вы ошиблись адресом». Но было слишком поздно, звонок прозвенел, и Молли залаяла. Я открыла дверь, заставив себя встретиться со своими страхами лицом к лицу.

Один взгляд на Молли – и женщина засияла, как рождественская елка.

– Сюда, Люси! – позвала она. – Иди к маме, девочка.

Молли (она же Люси) тут же повиновалась, выражая хвостиком восторг от того, что слышит знакомый голос женщины. Та явно была ее хозяйкой.

Слезы уже жалили мне веки и грозили хлынуть потоком в любой момент. Было такое ощущение, будто у меня из груди заживо вырывают сердце. Мне хотелось схватить Молли в охапку и спасаться бегством. Вместо этого я натянуто улыбнулась и пригласила женщину в дом.

Женщина уже успела наклониться и подхватить Молли на руки. Она со смущенным видом раскрыла сумочку и протягивала мне двадцатидолларовую банкноту.

– Это вам за беспокойство, – предложила она.

– О нет, я не могу их взять! – протестующе замотала я головой. – Она доставила нам столько радости, что это мне следовало бы заплатить вам.

Услышав эти слова, женщина рассмеялась и крепче прижала Молли к груди, словно та была потерянным ребенком, а не собакой.

Молли облизывала ее лицо и извивалась от радости. Я понимала, что им пора домой. Открыв дверь, чтобы выпустить их, я заметила маленькую девочку на переднем пассажирском сиденье машины. Когда малышка увидела щенка, на лице ее расцвела улыбка, яркая, как ракета праздничного фейерверка 4 июля.

Мой взгляд уперся в маленькую инвалидную кресло-коляску, привязанную ремнями к багажнику микроавтобуса. Женщина увидела, куда я смотрю, и пустилась в объяснения, не дожидаясь моего вопроса. Молли (то есть Люси) подарили девочке, чтобы щенок способствовал эмоциональному исцелению малышки после автомобильной аварии, которая искалечила ее на всю жизнь.

Когда щенок исчез, малышка впала в глубокую депрессию, отказываясь выходить из своей «раковины». Молли-Люси была единственной надеждой родителей на то, что их дочь сможет достаточно оправиться эмоционально и психически.

– У нее сложились особые отношения с этим щенком, Люси давала нашей дочке причину жить, – объяснила ее мать.

Внезапно на меня обрушились ощущения вины и собственного эгоизма. Бог благословил меня столь многими дарами, думала я. Мое сердце защемило от сочувствия к этой семье, переживавшей такие трудные времена. Когда они выезжали с подъездной дорожки, улыбка на моем лице была вполне искренней. Я знала, что поступила правильно: теперь эта собака была именно там, где ей и место.

Леона Кэмпбелл

Зрение и видение

Любовь – язык, который могут видеть слепые и слышать глухие[3].

Дональд Уайлдмен

Баркли достался мне, когда ему было три года, от семьи, которой пес попросту оказался больше не нужен. Этот большой золотистый ретривер был в чудовищно запущенном состоянии, и его здоровье оставляло желать лучшего. Занявшись физическими проблемами Баркли и наладив с ним кое-какой контакт, я заметила, что у него очень милый характер. Он отличался умом и желанием угодить, так что мы начали с чистого листа и прошли курсы послушания для собак и семинар по общественной терапии, стараясь усвоить все необходимое для того, чтобы Баркли мог стать сертифицированной терапевтической собакой.

Через пару месяцев мы начали регулярно ездить в местный медицинский центр. Я поначалу не знала, чего ожидать от этой работы, но нам обоим она нравилась. После того как я удостоверялась, что пациент не против визита Баркли, он подходил к койке и вставал рядом, ожидая, пока человек, лежащий на ней, потянется к нему. Люди крепко обнимали пса или просто гладили его, а он спокойно стоял, виляя хвостом, и выражение его морды было очень похоже на широкую смешливую улыбку. Кротость нрава сделала его любимцем персонала, пациентов и даже других волонтеров.

Каждую неделю я одевала Баркли по-разному. У него были соответствующие костюмы для каждого праздника: в свой день рождения он ходил в именинном колпачке, в День св. Патрика – в зеленом галстуке-бабочке, а на Хеллоуин – в костюме Зорро. На Рождество Баркли щеголял шапкой Санты или рожками северного оленя. Особенный восторг у всех вызвало его пасхальное одеяние: заячьи ушки и хвостик, который я прицепила ему сзади. Пациенты всегда горели желанием посмотреть, в чем Баркли будет красоваться на этой неделе.

Примерно через год после начала нашей работы я стала замечать, что у Баркли возникли проблемы со зрением: он иногда натыкался на препятствия. Ветеринар выяснил, что болезнь глаз отчасти вызвана отсутствием ухода в те времена, когда пес был молод. За следующий год его состояние ухудшилось, но это ничуть не мешало ему функционировать. Даже я не сознавала, насколько плохи его дела, пока однажды вечером мы с ним не решили поиграть в мяч. Когда я бросала мяч псу, ему очень трудно было поймать игрушку: приходилось вынюхивать ее на земле после того, как он раз за разом промахивался, пытаясь схватить ее зубами. На следующий день я отвезла его к ветеринару, и врач сказал мне, что необходима операция. После трех безуспешных операций, проведенных в попытке хотя бы частично спасти зрение, Баркли полностью ослеп.

Меня очень тревожил вопрос, как он будет приспосабливаться к такой серьезной трудности, но пес быстро привык к слепоте. Казалось, все прочие его чувства обострились, чтобы компенсировать потерю зрения. Вскоре он поправился и настоял (стоя у двери гаража и не давая мне выехать!) на своем желании ездить вместе со мной в больницу, в гости к его друзьям. Так что, к великой радости всех – и особенно самого Баркли, – мы возобновили свои еженедельные посещения.

Он настолько хорошо ориентировался в больнице, что было трудно догадаться, что пес слеп. Однажды кто-то даже спросил меня, не обучен ли Баркли быть собакой-поводырем. Я рассмеялась и ответила, что это Баркли нужен человек-поводырь.

Казалось, у него развилась сверхъестественная способность воспринимать вещи, недоступные обычным органам чувств. Однажды мы зашли в палату к одному пациенту, и, к моему удивлению, Баркли по собственной инициативе подошел к посетительнице, сидевшей на стуле у койки, и поддел ее ладонь носом. Баркли никогда не шел на контакт первым, и я не могла понять, почему он так сделал. Только подойдя поближе и приглядевшись к тому, как эта женщина взаимодействовала с Баркли, я поняла, в чем дело. Не знаю, каким образом совершенно слепой Баркли почувствовал, что та женщина тоже слепа.

Как ни странно, после того как Баркли лишился зрения, его присутствие, казалось, стало еще более желанным для пациентов, к которым он приходил в гости.

Когда Баркли получал награду за более чем четыре сотни часов, проведенных на волонтерской службе, все говорили мне: «Просто удивительно, на что способна слепая собака!»

Они не понимали, что на самом деле Баркли не был слеп. Он по-прежнему был способен видеть. Только теперь он видел не глазами, а сердцем.

Кэти Нейер

Ангелы-хранители

– А ты что здесь делаешь? – вдруг воскликнула моя жена Джойс.

Я нашел ее на нашей веранде, где она с восторгом созерцала какую-то незнакомую собаку. Это оказался пухленький, коротконогий, золотисто-белый уэльский корги – ушки торчком. Он взирал на Джойс с восторженной ухмылкой.

Ой-ей, подумал я.

Наши собственные две собаки, дожившие до весьма и весьма преклонного возраста, были похоронены на небольшом холме с видом на пруд. Теперь во время своих прогулок по городу Джойс навещает собак, принадлежащих другим людям: бассета Спайка, лайку Софию, черного-кого-то-там Пого. То и дело вслух задавалась вопросом: «А не завести ли нам снова собаку?» Но я уже привык наслаждаться свободой, которую давало отсутствие собаки в доме.

И вот теперь этот корги взбежал на нашу веранду так, будто она была его частной собственностью.

– Упитанный такой парень, – заметил я, обращая на это внимание жены. – Очевидно, что у него есть замечательный дом, где не скупятся на вкусные кусочки.

Мы проследили за корги до дома наших новых соседей, располагавшегося примерно в километре по шоссе от нашего, вверх по холму. Как выяснилось, пес носил гордое имя Король Некур, на которое его хозяев вдохновила табличка «не курить».

В последующие месяцы, переходя дорогу, чтобы проверить наш почтовый ящик, я порой бросал взгляд в сторону холма и видел на фоне неба силуэт животного. Голова, похожая на волчью, настороженные ушки… Койот? Лисица? Пожалуй, лапы коротковаты. Животное глядело на меня с холма, словно раздумывая, что делать. Потом разворачивалось и исчезало за поворотом дороги. Лишь потом я догадался, что это был все тот же томящийся одиночеством корги, который обдумывал план очередного побега.

Как-то раз утром, когда красные кленовые листья устилали лужайку, Джойс подняла глаза от письменного стола. Сквозь стеклянную раздвижную дверь кабинета ей ухмылялся Некур.

Тот день ознаменовал перемены в нашей жизни. После него, как бы владельцы ни пытались удерживать и запирать пса, несколько раз в неделю по утрам Некур играл в русскую рулетку с мчащимися по шоссе хромированными бамперами и оказывался у нашего порога. Он сидел и, все так же ухмыляясь, неотрывно смотрел сквозь стеклянную дверь кабинета на Джойс. Когда его впускали внутрь, он валился на спину, перекатываясь брюхом кверху, размахивая в воздухе коротенькими толстыми лапками, чрезвычайно довольный собой.

Кто-нибудь из нас брался за телефон. Но всегда оказывалось, что мы разговариваем только с автоответчиком соседей. Поскольку оба его владельца работали, Некур весь день был предоставлен самому себе.

– Если мы что-нибудь не придумаем, он так и будет бегать по дороге, пока его не задавят, – сказала Джойс.

– А что мы можем сделать? – пожал я плечами. – Это же не наш пес.

Всякий раз, как Некур появлялся у наших дверей, мы отвозили его домой. Он охотно запрыгивал в машину, готовый к приключениям. Но мы лишь запирали пса в крытом проходе его дома, оставляя дожидаться возвращения хозяев. Он горестно смотрел сквозь стеклянную дверь на нашу удаляющуюся машину. Он выбрал нас, а мы отвергли его! Оглядываясь, пока мы уезжали, Джойс горевала так же сильно, как он.

Однажды она заявила:

– Отныне и впредь, когда Некур убегает и приходит к нам, он остается здесь до тех пор, пока у него дома не появится кто-то из хозяев!

И теперь каждые несколько дней Некур приходил к нам. Мы отвозили его домой, когда возвращались с работы его владельцы. В свои первые визиты он бросал на нас вопросительные взгляды, прежде чем отважиться войти в следующую комнату, не зная местного кодекса поведения. Теперь же пес выглядел как набоб, который купил это владение – и уплатил наличными.

Однажды хозяева Некура позвонили нам. Им нужно было уехать на две недели. Они спросили: «Не могли бы вы взять Некура к себе, пока нас нет?»

Через несколько дней после того, как Некур начал гостить у нас, я застал Джойс, которая стояла над нашим приемным псом, спавшим на коврике. Вид у нее был встревоженный.

– Как тебе кажется, Некур нормально выглядит? – спросила она меня. – Он больше не хочет бегать за палкой.

И действительно, он больше не приносил в зубах брошенную палку, с горящими глазами вызывая любого побороться с ним за желанный приз. Теперь, когда Джойс бросала палку, он просто тоскливо смотрел ей вслед, а потом уныло сидел на месте.

– Мы должны отвезти его к ветеринару, – заявила Джойс.

После осмотра ветеринар сказал, что состояние Некура серьезно. У него была грыжа толстой кишки, и он уже перенес одну операцию в связи с этой болезнью. Теперь ему требовалась еще одна операция, и исход ее был неясен. Но без операции он бы просто медленно умирал.

Когда хозяева Некура вернулись, Джойс сообщила им новости. Спустя пару дней она вновь позвонила им, чтобы узнать об их решении. Когда жена положила трубку, вид у нее был потрясенный.

– Они боятся, что от операции не будет никакого толку, и думают, что его, возможно, придется усыпить, – сказала она мне.

Джойс тяжело опустилась на стул у кухонного стола, подперев подбородок ладонями. Ее глаза наполнились слезами. Без операции у Некура было мало надежды выжить. И даже если сделать операцию, ему потребуется особый постоянный уход. А учитывая, что его хозяева целыми днями работали и он оставался один…

– А что еще ты можешь сделать? – спросил я. – Ты и так была ангелом-хранителем Некура. Джойс, это не наша собака, – мягко, но настойчиво подытожил я.

Пару минут Джойс смотрела из окна на поля, где к концу лета травы уже начинали золотиться и сохнуть. А потом произнесла стихотворную строку Роберта Фроста. Одну из наших любимых: «Дом – это место, где примут тебя, когда бы ты ни пришел».

Спустя мгновение Джойс прибавила к сказанному собственную строку:

– Он выбрал нас, – проговорила она.

Джойс позвонила хозяевам Некура с предложением:

– Отдавайте его нам в дневное время. Мы будем его сиделками.

Так после успешно проведенной операции Некур стал жить на два дома. Каждое утро по пути на работу один из его хозяев завозил пса к нам домой. Каждый вечер по дороге в город мы возвращали Некура владельцам.

По утрам Джойс брала Некура на долгие общеукрепляющие прогулки. Я наблюдал за ними из окна моего кабинета: женщина с озабоченным видом и небольшого росточка пес блуждали по лугам или уходили в сосновый лес за водопадом.

– Здесь так красиво – я и забыла совсем, – как-то раз сказала мне Джойс. – Теперь, гуляя с Некуром, я стала по-новому ценить собственные владения.

Прошло два года. А потом владельцы Некура поменяли место работы и перебрались в городскую квартиру, где нельзя было держать собак. И дневной питомец официально стал нашим псом «на полную ставку».

Через месяц после того, как Некур окончательно переселился к нам, Джойс поставили угрожающий диагноз – острая лейкемия – и сразу забрали в больницу. Каждый день я привозил Некура под ее окна, чтобы она могла выглянуть и увидеть, как он улыбается ей. «Мой терапевтический пес» – так она его называла. Когда Джойс наконец вернулась домой, ослабев от лечения, Некур с радостью приветствовал ее. У него не было хвоста, но все его тело виляло от радости.

Джойс госпитализировали во второй, а потом и в третий раз. И всякий раз, когда она возвращалась домой, Некур здоровался с ней, перекатываясь на спину, молотя похожими на плавники лапками воздух и ухмыляясь во всю пасть. Так он поднимал Джойс настроение, и ей удавалось воспрянуть духом. Она чуть ли не физически чувствовала, как включается ее иммунная система.

– Некур, – говорила она, – ты помогаешь мне поправляться.

Сейчас я пишу эти строки и время от времени поглядываю в окно. На задней лужайке Джойс бросает палку, Некур лает, бежит за ней, подпрыгивает в воздухе, пытаясь поймать. Должно быть, он втихаря питается взрывчаткой – столько в нем живости. И Джой смеется. Она тоже лучится жизнью и энергией.

Я стою у окна, наблюдая, как Джойс играет с собакой, и думаю об ангелах-хранителях.

Я знаю, что они существуют, ибо видел одного из них собственными глазами. Если уж на то пошло, то даже двух.

Ричард Волкомир

Настоящий очаровашка

Генри было четырнадцать лет, когда он получил в подарок 122-сантиметрового боа-констриктора. К тому времени, как я с ними познакомилась, Генри было уже семнадцать, а Джордж – так звали удава – достиг длины в два с половиной метра. Джордж процветал, а вот у Генри дела были совсем неважные.

Я до сих пор улыбаюсь, вспоминая день, когда мы втроем познакомились: в этот день родители Генри проводили со мной собеседование (они искали медсестру для мальчика). У Генри была мышечная дистрофия, он постепенно слабел, и родители уже не справлялись с удовлетворением его потребностей в одиночку. Пока родители изучали мое резюме, я вошла в комнату Генри, опустилась на колени и заглянула в глаза этому рыжеволосому, точно морковка, парнишке. Оценив взглядом его исхудалое, искривленное тело, пристегнутое ремнями к инвалидной коляске, я сказала:

– Привет, парень. Тебе нужна помощь, верно?

Его глаза весело уставились на меня в ответ, светясь интеллектом и проказливостью. Генри придумал для меня испытание, своего рода боевое крещение.

– Да, нужна. Как насчет того, чтобы принести сюда Джорджа?

Я легкомысленно ответила:

– Да, конечно, а где он и кто это? – Я обвела взглядом комнату, рассчитывая увидеть кота, пса, даже мягкую игрушку. Мой взгляд упал на большое стеклянное, похожее на ящик сооружение на другом конце комнаты.

– Джордж – это мой боа, – смешливо фыркнул Генри. – Не могли бы вы мне его принести?

Змея! Я была превосходной медсестрой, и на мои услуги выстраивалась очередь. Я понимала, что могу уйти отсюда в любую секунду, пока еще не согласилась на эту работу. Размышляя над ситуацией, снова посмотрела на Генри. Боже, какой милый парнишка, – подумала я. Еще раз обвела взглядом комнату. Стопки автомобильных журналов, книги, блокноты и карандаши грудой лежали на складном столике, который служил Генри в качестве письменного. Плакаты с гоночными машинами и фотографии футбольных героев висели на стенах. Это был настоящий мальчишка, худенький подросток, иссушенный болезнью, однако дух его остался несломленным, и в нем горела страсть к необычному. Он всегда был готов подшутить над новым лицом и бросить вызов. Я поняла, что хочу эту работу.

– А, э-э, как мне его поднять? – спросила я, заглядывая в клетку со стеклянными стенками, в которой лежало нечто, напоминавшее гигантский свернутый кольцами канат, вполне большой, чтобы поставить на якорь «Титаник».

Генри хмыкнул:

– Очень осторожно. Мягко прихватите его одной рукой сразу за головой, а тело поддерживайте другой.

– И это все? Это все твои инструкции? – переспросила я. Открыла крышку на петлях и потрогала холодную рептилию дрожащими пальцами. Змея едва ощутимо шевельнулась при прикосновении. Я могу это сделать, думала я. Чуть замешкалась, ожидая притока храбрости, но напрасно: его так и не случилось. Один глубокий вдох – и я сделала решительный шаг, ухватив огромного Джорджа и медленно поднимая его из клетки. Еще не успела полностью приподнять его тело, как два с половиной метра громадного пресмыкающегося быстро и плотно обвились вокруг моей руки. «Я могу это сделать», – снова и снова повторяла я себе.

Генри безмолвно и пристально следил, как я пересекаю комнату, неся на себе тяжелый и длинный груз чистых мышц.

– Что ты хочешь, чтобы я с ним сделала? – спросила я.

Генри ответил:

– Просто уложите его голову и верхнюю часть тела мне на колени. Джордж любит, когда его гладят.

Так состоялось мое знакомство с Джорджем. По мере того как шли месяцы, стало очевидно, что Джордж был одним из главных мотиваторов в жизни Генри, если не единственным.

Генри приходилось трудно, когда мы совершали редкие вылазки на люди, чтобы пообедать в «Макдоналдсе» или побывать в книжном магазине. Люди откровенно, во все глаза пялились на то, как Генри с трудом справлялся со своей порцией или пытался листать книги тремя пальцами – единственными частями тела, которые еще подчинялись ему.

Но каждую неделю мы обязательно ездили в зоомагазин покупать еду для Джорджа. После того как Генри был тщательно выкупан, обихожен и причесан, я осторожно усаживала его в кресло и везла к своей машине. Далее после множества маневров я аккуратно пристегивала и обкладывала его подушками на пассажирском сиденье, складывала коляску и размещала ее в багажнике. Все это занимало два часа: два трудных часа для меня, два болезненных часа для Генри, поскольку мы оба силились не причинить боли его чувствительному телу – невыполнимая задача. Потрясающее доказательство преданности Генри своему гигантскому любимцу!

Однажды Джордж пропал. Дядя Генри приезжал погостить на выходные и по забывчивости оставил крышку его клетки открытой. Мы с родителями Генри обыскали каждый уголок элегантного, но спартански обставленного дома, в котором все должно было обеспечивать легкое передвижение кресла-коляски. Джорджу негде здесь спрятаться, думали мы. Но змею тем не менее найти не смогли.

Прошел месяц. Генри был на удивление спокоен, убежденный, что Джордж рано или поздно объявится сам. Мне было жаль Генри, но я не могла положа руку на сердце сказать, что хоть сколько-нибудь скучала по Джорджу.

Однажды утром я приехала и направилась будить Генри. И там, рядом с ним в постели, вытянувшись почти во всю свою длину, лежал Джордж. Оба сладко спали. Меня шокировала собственная реакция, но это зрелище показалось мне одним из самых очаровательных и трогательных за всю мою жизнь. Джордж наконец завоевал мою симпатию!

В последующие месяцы здоровье Генри продолжало разрушаться, его тело все больше скрючивалось, дыхание становилось все более затрудненным. Однако он сохранил возможность пользоваться тремя пальцами, выполнял домашние задания и час за часом сидел, поглаживая Джорджа. Три хрупких подвижных пальца самоотверженно поддерживали ласковую связь между мальчиком и удавом – вплоть до последнего дня.

В этот последний день Генри написал мне записку. Конверт с моим именем обнаружился на его письменном столике. Я была тронута до глубины души, поскольку сильно привязалась к этому мужественному парнишке. Он начал письмо с благодарности за помощь с Джорджем, и, дав понять, что мои невольные нежные чувства к боа не остались для него тайной, писал о своей уверенности в том, что может рассчитывать на меня: я позабочусь о Джордже теперь, когда Генри не стало. На мгновение я запаниковала – пока не заметила постскриптум. Под смайликом Генри сообщал, что мне не придется беспокоиться: человек из службы доставки согласился взять Джорджа к себе.

Ах, Генри, думала я, ты все продолжаешь дразнить меня! Но я не забыла ласково погладить Джорджа еще один, последний раз, прежде чем уехать.

Линн Лейтон Зелински

Сокс

Когда мне было лет шесть или семь, у меня был маленький щенок-дворняжка по кличке Сокс. Мы с Соксом были неразлучными приятелями в те полгода, которые он прожил со мной. Он спал в изножье моей кровати. Последним, что я ощущал вечером, и первым, что будило меня по утрам, было его теплое, гибкое тельце. Я любил его нежной любовью, которая не померкла с годами.

Однажды Сокс пропал. В нашем районе прошел слух, что кто-то заманил его в машину, но точно выяснить ничего так и не удалось.

Сокса все не было, и я вечер за вечером плакал до изнеможения, пока не забывался сном. Если вы никогда не теряли собаку, вам такие чувства незнакомы, но поверьте мне, со временем эта боль почти не ослабевает. Родители перепробовали все способы помочь мне хоть немного утешиться, но ничто не помогало. Зрелость и годы затянули эту рану, так что ее больше не было видно поверхностным взглядом, но она так и осталась внутри меня.

Однажды, много лет спустя, мои чувства вновь вырвались наружу. Мы с семьей были в гостях у моих родителей в северном Мичигане, на принадлежавшем им участке в лесу, когда наш семейный «хвостик», пес-дворняга Бакшот, куда-то пропал.

Старина Бак был отличной собакой. Он напоминал скорее большого милого медвежонка, чем настоящего пса, и в тот день, видимо, решил посмотреть, что скрывается там, на другой стороне горы.

Его исчезновение особенно больно ударило по моему семилетнему сыну Крису, поскольку Крис считал Бака своей личной собственностью. Другие дети тоже любили Бака, но не так, как Крис.

Крис был типичным веснушчатым парнишкой со щербатой улыбкой и пухлыми щечками. Он ухитрялся напускать на себя печальный и жалобный вид даже тогда, когда был счастлив. А уж когда его сердечко ныло, у самих ангелов перехватывало дыхание.

Крис боялся, что его приятель пропал навеки, и, глядя на сына, я чувствовал, как нить прожитых лет стремительно отматывается обратно. Я снова видел себя и Сокса. Застарелая боль вернулась.

Начинал моросить дождь, когда я сел в свой джип и принялся колесить по проселочным дорогам, то и дело останавливаясь, чтобы позвать Бакшота, и в голосе своем слышал пугающе лихорадочные нотки. Мысленным взором я видел Криса, мокнущего под дождем, в дождевике не по росту, ищущего утраченные надежды.

Проехав немало километров и охрипнув от крика, я так и не смог найти нашего семейного любимца. Вернувшись к дому, я припарковал джип и пошел дальше пешком, избегая взгляда Криса, не желая признать, что, возможно, городской пес безнадежно заблудился в этой дикой глуши.

Я забрел в самую глубь небольшой территории, которую местные называют Мертвецким Болотом, сердито бормоча себе что-то о собаках и о том, какую власть они имеют над маленькими мальчиками. Если вы когда-нибудь бродили в одиночестве по лесу, когда сгущаются сумерки, то знаете, какого рода трюки способно проделывать с человеком воображение. Я чувствовал, как затуманивается мое зрение. Старая боль всплывала на поверхность.

Я шел, кричал, бежал и потел, преодолев, наверное, километров восемь; потом, утомившись, присел на плоский валун рядом с луговиной и попытался понять, как я буду говорить маленькому человечку, который жил в моем доме, что не смог найти его собаку.

И вдруг за моей спиной послышался шорох. Резко развернувшись, я увидел: старина Бак мчится ко мне прыжками, и на морде у него то самое выражение «где-ты-черт-тебя-подери-был-все-это-время», которое мастерски напускают на себя сбежавшие собаки, когда их наконец находят. Мы вместе покатились по земле, и мои расстроенные чувства без следа растворялись во влажных папоротниках. Спустя пару минут я дал псу команду «к ноге», и мы наполовину похромали, наполовину побежали обратно к хижине.

Когда мы вышли из леса, мой сын с вытянувшимся личиком, мой собственный отец и бродяга-дворняга принялись обниматься друг с другом. И тут меня озарило.

У меня было такое ощущение, словно я перенесся назад во времени, чтобы увидеть ту сцену возвращения, на которую я надеялся, но так и не пережил тогда. Здесь был мой отец, который снова выглядел на тридцать лет. Маленький мальчик, обнимавший пятнистого пса, был мной – четверть века назад. А старина Бак? Он был еще одним любимым беспородным псом, который наконец отыскал обратную дорогу.

Сокс вернулся домой.

Стив Смит

Дженни и Брюси

Дженни Холмс боролась с лишним весом всю свою молодую жизнь, каждый день. Когда ей было двенадцать, она не была толстой, хотя ей так казалось, поскольку девочка мечтала быть изящной, как модель. Подающая надежды гимнастка Дженни хотела быть стройной и жилистой, как олимпийская чемпионка Надя Команечи. Ей не удавалось сбросить вес до шестнадцати лет. В то время она потеряла девять килограммов из-за переживаний, вызванных расставанием с первой любовью – это была своеобразная месть «бывшему». И началась ее долгая битва с едой и весом, длившаяся двенадцать лет, в течение которых она снова и снова пыталась сбросить вес, но он каждый раз возвращался.

Дженни и не догадывалась в те годы, что изменения в ее самовосприятии не будут иметь ничего общего с низкокалорийными коктейлями, счетом калорий или даже отказом от мороженого и шоколада. Этот дар ей предстояло принять от собаки.

Брюси появился в жизни Джен в ее 29-й день рождения – как подарок от мужа Джона. Дженни к тому времени была счастлива в браке и стала матерью двоих детей. Ей принадлежал успешный небольшой бизнес по продаже футболок с оригинальными принтами. Пытаясь не терять чувства юмора в связи со своими попытками похудеть, она придумала футболку и для себя с надписью: «Лакомый кусок – лишний жир на бочок». Никто никогда не называл ее жирной. При росте около ста шестидесяти трех сантиметров и весе шестьдесят восемь килограммов ее ноги были мускулистыми, бедра – округлыми, но туловище оставалось подтянутым. Она стала женщиной с женственными формами, но по-прежнему ненавидела свою «заднюю часть». Дженни продолжала страстно мечтать о стройном, худеньком, мальчиковом образе модели.

Брюси, светлошерстный щенок лабрадора, вошел в ее жизнь в комплекте с жаркими поцелуями и прыгучей индивидуальностью. Он не был вспомогательным средством для эффективности диеты; он должен был стать партнером по бегу. Джон любил Дженни в любом ее виде, но знал, что Джен было проще мириться с собой и своим телом, когда она бегала. Муж не мог сам тренироваться вместе с ней, поскольку у него была больная спина. И эта работа была поручена Брюси.

Поначалу Брюси и Дженни пробегали только по пятьдесят шагов за раз, и на каждый беговой отрезок приходилась сотня шагов, проделанных пешком. Я не буду выглядеть глупо, начиная со столь малого, думала Джен, поскольку косточки Брюси еще слишком юны, чтобы заставлять его бегать намного дольше. Она была права, и первоначальные ограничения Брюси дали ей время, чтобы наращивать нагрузки постепенно, не чувствуя себя при этом неловко.

Однако через десять месяцев Брюси стал вполне взрослым, чтобы пробегать по нескольку километров в день, а Дженни набрала нужную форму, чтобы не отставать от него! Они вместе ежедневно увеличивали дистанцию пробега.

До появления Брюси в жизни Дженни одной из ее проблем, связанных с физическими нагрузками, была стабильность мотивации. Во всех книгах и статьях, которые она читала, авторы советовали объединять усилия с партнером по пробежкам. Однако двуногие партнеры всегда подводили ее. Одна подруга переехала в другое место. Вторая коллекционировала травмы во время бега, как иные собирают почтовые марки. Третья попросту бросила это занятие. Дженни поняла, что и последний партнер скоро «соскочит», когда он начал выдумывать отговорки типа «сейчас моя очередь мыть посуду» – и это в шесть утра! Ей не хотелось в этом признаваться, но и она сама, бывало, примерно так же подводила других. Дженни полагала, что с Брюси дело кончится тем же. Она знала, что он будет бегать с ней, но не рассчитывала, что щенок поможет ей с мотивацией.

Ах, как она ошибалась! В первое же утро, когда Джен захотелось поваляться в постели, Брюси стал вылизывать ее лицо. Когда она укрыла голову подушкой, он откопал под одеялом пальцы ее ног. Дженни плотнее зарылась ступнями в постель, тогда Брюси запрыгнул на кровать. После того как она спихнула с себя двадцать семь килограммов живого лабрадорского веса, он заскулил и замолотил хвостом по деревянным половицам, как завзятый барабанщик. Он умолкал, когда она шикала на него, но тут же принимался снова лизать ее лицо! В то утро – как и во все последовавшие – Джен и Брюси пошли бегать.