Дело о секрете падчерицы Гарднер Эрл

– Перед тем как покинуть судно, я распорядился отбуксировать яхту в такое место, где мы могли бы с ней работать.

– Пока все, – сказал Мейсон.

Хастингс заявил:

– С позволения суда, следующим свидетелем я вызываю Стилсона Л. Келси. Этот человек не отличается хорошей репутацией. Я не могу поручиться за его примерное поведение, но его показания чрезвычайно важны для дела.

– Хорошо, – кивнул судья Хобарт. – Вызывается мистер Келси.

Келси выглядел теперь немного иначе по сравнению с тем, каким видел его Мейсон в квартире Евы Эймори. Он аккуратно постригся, надел новый костюм и новые ботинки. Его вид выражал полную уверенность.

– Как ваше имя? – спросил окружной прокурор.

– Стилсон Келси.

– Чем вы занимаетесь?

– Я отказываюсь отвечать.

– На каком основании?

– На том основании, что мой ответ может мне повредить.

– Вы знакомы – или, вернее, вы были знакомы с покойным Уилмером Джилли, когда он был жив?

– Был.

– Вы были связаны с ним какими-нибудь деловыми отношениями?

– Да.

– Были ли эти отношения как-то связаны с той сделкой, которая должна была достигнуть своей кульминации вечером десятого числа?

– Да, сэр. У нас были такие отношения.

– Чем вы занимались десятого числа этого месяца, мистер Келси? Мой вопрос касается только этого конкретного дня.

– Никаких постоянных занятий у меня не было.

– Чем вы зарабатывали себе на жизнь?

Келси глубоко вздохнул и сказал:

– Я получал денежные пожертвования от различных людей.

– Ну-ну, смелее, – поторопил его Хастингс. – Какова была природа ваших занятий? Чем были вызваны эти пожертвования?

Келси поерзал на месте, скрестил ноги и ответил:

– Шантаж.

– У вас были какие-нибудь договоренности с Уилмером Джилли по поводу шантажа, направленного против одного из членов семьи Бэнкрофт?

– Протестую: вопрос неправомочен, несуществен и не имеет отношения к делу, – заявил Мейсон.

– Я пытаюсь выстроить логическую связь и хочу поднять вопрос о мотивах преступления, – возразил Хастингс. – Эти свидетельские показания являются ключом ко всему делу. Я докажу, что упомянутая сделка имеет к нему прямое отношение. Я настаиваю на том, что показания этого свидетеля чрезвычайно важны и чрезвычайно существенны для расследования всего дела. Поэтому я намерен не выдвигать против свидетеля обвинения в шантаже с тем условием, что он поможет нам в расследовании этого убийства.

– Протест отклоняется, – решил судья Хобарт. – Суд должен выяснить все до конца. Продолжайте.

– Отвечайте на вопрос, – напомнил Хастингс.

Келси сказал:

– Джилли сообщил мне кое-какую информацию.

– Какую именно?

– Протестую на том же основании, – возразил Мейсон.

– Я докажу, что это напрямую связано с фактом преступления, – сказал Хастингс.

Судья Хобарт нахмурился:

– Эта информация как-то связана с вашими деловыми отношениями с Джилли?

– Да, ваша честь.

– Свидетель может продолжать, – разрешил судья Хобарт. – Возможно, впоследствии мы вычеркнем его слова из протокола, но сейчас я хочу услышать о мотивах преступления.

Келси продолжил:

– Джилли свел дружбу с одним из жильцов того дома, где жил сам.

– О каком доме идет речь?

– Дом в Аякс-Делси.

– Хорошо, продолжайте.

– Джилли сказал, что он подружился с одним человеком по имени Ирвин Виктор Фордайс. У Фордайса в прошлом была какая-то история, и в конце концов он рассказал ее Джилли. Джилли – единственный, кому он ее поведал, потому что Фордайс считал его своим другом и думал, что может ему доверять.

– В связи с этим вы решили предпринять некоторые действия?

– Совершенно верно.

– Эти действия были прямо связаны с теми деловыми отношениями, которые установились между вами и Джилли?

– Да.

– Расскажите вкратце, в чем состояла информация, которую сообщил вам Джилли.

– Протестую, – сказал Мейсон, – на том же основании. Вопрос неправомочен, несуществен и не имеет отношения к делу.

– Отклоняется, – заявил судья Хобарт. – Я хочу услышать о мотивах преступления.

– Джилли сказал, – продолжал Келси, – что Фордайс жил под вымышленным именем, за которым на самом деле скрывался человек, связанный с высшими кругами общества. Если бы кто-нибудь узнал о настоящем имени Фордайса и его уголовном прошлом, то предполагаемый брак между Розиной Эндрюс, членом семьи Бэнкрофт, и Джетсоном Блэром, членом уважаемой семьи Блэр, никогда бы не состоялся.

– И что вы предприняли в связи с этим?

– Ничего не сказав Фордайсу, который не имел никакого понятия о том, как мы собираемся распорядиться этой информацией, Джилли и я решили использовать эти сведения для собственной выгоды и превратить их в деньги.

– Что вы стали делать, приняв это решение?

– Я постарался побольше разузнать об обеих семьях и выяснил, что у Бэнкрофтов полно денег, тогда как Блэры известны скорей своим положением в обществе, чем богатством. Я подумал, что будет легче выбить деньги из Бэнкрофтов.

– На какую сумму вы рассчитывали?

– Полторы тысячи долларов с одного лица и тысячу с другого.

– Это все, что вы хотели получить?

– Разумеется, нет. Для начала мы хотели просто проверить информацию, которая у нас была. Мы прикинули, что полторы штуки баксов с одного и штука с другого – деньги немаленькие, но в то же время не такие уж большие, чтобы слишком напугать Розину Эндрюс. Мы хотели посмотреть, подходящая ли у нас наживка. Если бы она согласилась заплатить полторы тысячи долларов, а ее мать – еще тысячу, тогда мы подождали бы неделю и потребовали бы еще больше денег, и так стали бы брать снова и снова, пока не достали бы до дна. По крайней мере, так мы запланировали с Джилли.

– Что случилось дальше?

– Мы написали письмо и положили его на переднее сиденье в машине Розины Эндрюс. Мы не хотели отправлять его по почте. У Джилли была пишущая машинка, и он хорошо на ней печатал. Сам я печатать не умею. Поэтому Джилли написал письмо. Потом он показал мне его, и я одобрил.

– Каковы были ваши условия?

– Розина должна была передать нам полторы тысячи долларов согласно инструкциям, которые мы дадим ей по телефону. Мы предупредили, что иначе информация будет предана огласке и навлечет позор на ее семью.

– Значит, это был только пробный шар? – спросил Хастингс.

– Разумеется. Потом Джилли встретился с обвиняемой и сказал ей то же самое, и она без звука отстегнула тысячу. Никто из них не знал, что такие же требования были предъявлены и другой.

– Продолжайте. Что было дальше?

– Мы подождали и убедились, что Розина получила наше письмо. Она села в автомобиль и, увидев на переднем сиденье записку, взяла ее, рассмотрела, прочитала два раза и уехала.

– Что было потом?

– Потом, – с кислым видом сказал Келси, – Джилли, ничего мне не сказав, похоже, решил изменить текст записки. Уже после того, как я ее прочел, он забил в письме полторы тысячи и напечатал вместо этого три.

– Ничего вам не сказав?

– Ничего мне не сказав.

– Зачем он это сделал? – спросил Хастингс.

– Он хотел взять себе эти дополнительные полторы тысячи. Дело в том, что мы придумали особый способ, как получить деньги, и для этого наняли на станции лодку – Бэнкрофты тогда жили в своем летнем доме на берегу озера, – а Джилли умел плавать под водой в водолазном костюме, то есть, я хочу сказать, с аквалангом… Моя идея состояла в том, что мы возьмем лодку, как два обычных рыбака, и Джилли прихватит с собой акваланг. Мы отчалим от берега, и я начну удить. В определенное время и в определенном месте он нырнет под воду, там, где, в соответствии с инструкциями, Розина должна была бросить в воду деньги, запечатанные в банку из-под кофе. Джилли должен поднырнуть под банку, схватить ее снизу и сразу плыть к берегу, где его никто не заметит, а потом я тоже направлю лодку к берегу, как будто собираясь там поудить. Джилли вынырнет из воды, переоденется в лодке и спрячет акваланг в большую корзину, которую мы прихватили с собой. Потом мы вернемся обратно, сдадим лодку на станции и уедем. Таким образом, если бы даже за нами наблюдала полиция, никто не смог бы нас поймать.

– Что было дальше? – спросил Хастингс.

– По-моему, все уже знают, что было дальше, – ответил Келси. – Мы сказали ей, чтобы она положила деньги в красную банку из-под кофе, но дело повернулось так, что в воде оказалось две одинаковые красные кофейные банки. Одна из них была просто пустая жестянка, которую, наверно, кто-то выкинул за борт, использовав как емкость для наживки, а во второй лежали деньги. Получилось так, что лыжница нашла банку с деньгами и отдала ее полиции, а Джилли схватил пустую банку, в которой кто-то хранил наживку.

– Вы обсуждали с ним эту ситуацию?

– После того как мы прочитали в газетах, как все произошло, я с ним поговорил насчет его жульничества.

– Что вы подразумеваете под жульничеством?

– То, что он собирался получить три тысячи вместо пятнадцати сотен, а лишнюю половину положить себе в карман.

– Что он вам ответил?

– Он поклялся, что ничего не менял в письме и что кто-то обманул его самого, а потом обвинил меня в том, что это я хотел его одурачить и получить пятнадцать сотен сверху.

– Хорошо, что было дальше?

– После того как мы обнаружили, что взяли не ту банку, Джилли позвонил Розине и сказал ей, что она не выполнила наши инструкции, но она обвинила его в том, что он газетчик, вынюхивающий сплетни, и повесила трубку. Тогда он позвонил ее матери, и она договорилась с ним, что они встретятся на причале возле яхт-клуба «Синее небо», оттуда она отвезет его на яхту и заплатит деньги, а потом доставит обратно на берег, и, таким образом, они оба будут уверены, что никто их не видел вместе. Она сказала, будто ей кажется, что теперь в деле замешано частное детективное агентство, а огласка ей нужна меньше, чем кому-либо другому.

– В какое время они должны были встретиться?

– В семь часов вечера на причале у яхт-клуба «Синее небо».

– Вам известно, состоялась ли эта встреча?

– Я могу сказать только то, что сам слышал по телефону и со слов Джилли. Что я знаю наверняка, так это то, что Джилли отправился к яхт-клубу «Синее небо», и после этого я его уже не видел.

– Перекрестный допрос, – сказал Хастингс.

– Каким способом он добрался до яхт-клуба «Синее небо»? – спросил Мейсон.

– Я не знаю. В последний раз я его видел, когда он обедал у себя в комнате. Это было около половины седьмого. Он всегда любил консервы из свинины с бобами, и, когда я разговаривал с ним в последний раз, он сидел на стуле и уплетал за обе щеки свинину и бобы. Он сказал, что выйдет из дому незадолго до семи, а к полуночи мы будем иметь наши три тысячи долларов.

– А потом?

– Потом я отправился по своим делам. Через какое-то время вернулся в Аякс-Делси. Я тоже там живу. Я поджидал Джилли, но его все не было. Когда он не вернулся к полуночи, я решил, что он получил три штуки и смылся с ними, чтобы не делиться со мной.

– Вы знали, что Джилли изображал из себя друга Ирвина Фордайса?

– Конечно.

– И что под видом дружбы он выведал у Фордайса его тайну?

– Разумеется.

– И что потом он обдуманно использовал эту информацию для шантажа?

– Естественно, – ответил Келси. – Я и сам не ангел. Я не хочу строить из себя невинную овечку, а Джилли в этом отношении мало чем отличался от меня.

– И вы собирались обвести Джилли вокруг пальца? Вы хотели заставить Еву Эймори подписать заявление, в котором говорилось, что найденные на озере деньги принадлежали ей, что вся эта история с банкой была придумана ею ради рекламы и что она хочет, чтобы полиция вернула ей обратно эти деньги, а потом вы могли бы получить от нее деньги с помощью нового шантажа.

– Совершенно верно. Вы поймали меня на этом деле. Джилли думал меня обмануть, и я хотел иметь небольшую страховку. Джилли не был моим настоящим партнером. Раньше он не имел дела с вымогательством и обратился ко мне, чтобы заключить сделку. Потом он решил меня одурачить и прикарманить деньги, и тогда я подумал, что мне не помешает небольшая страховка, вот и все.

– И вы отправились со всей этой информацией к окружному прокурору и предложили ее в обмен на то, чтобы вас не привлекали к суду за вымогательство, не так ли?

– А вы что бы стали делать?

– Я задал вам вопрос. Вы поступили так, как я сказал?

– Да.

– И окружной прокурор дал вам деньги на парикмахера, новый костюм и новую обувь, чтобы вы могли произвести хорошее впечатление в суде?

– Деньги дал не окружной прокурор.

– А кто? Шериф?

– Да.

– И вы получили от окружного прокурора обещание, что вас не будут привлекать к суду за вымогательство?

– В том случае, если я дам свидетельские показания и расскажу всю правду.

– Что он подразумевал под правдой?

– То, что в моем рассказе не должно быть никаких проколов.

– Иными словами, – подытожил Мейсон, – если вы расскажете на суде историю, которая выдержит перекрестный допрос, то это будет считаться правдой. Так?

– Что-то вроде этого.

– А если мне удастся поймать вас на перекрестном допросе и доказать, что вы лжете, тогда у вас не будет никакого иммунитета против уголовного преследования. Так?

– Думаю, что общий смысл был именно таков. Конечно, он не говорил об этом точно в таких словах, но предполагалось, что я буду говорить правду. Если буду говорить правду, никто не сможет подловить меня и доказать, что я солгал. Я должен дать такие показания, которые нельзя будет опровергнуть, и тогда мне это зачтется.

– Иными словами, если ваши показания окажутся достаточными для того, чтобы вынести обвинительное заключение против ответчицы, вас не станут преследовать за шантаж. Так?

– Вы слишком свободно интерпретируете мои слова, – возразил Келси. – Предложение окружного прокурора звучало несколько иначе, и я не хочу, чтобы в протокол записали ваше собственное толкование моих слов. Суть дела заключалась в том, что если я дам свои показания и в них не окажется проколов и если я на суде расскажу всю правду, как рассказал ее самому окружному прокурору, то меня освободят от обвинений в шантаже.

Я хочу быть с вами совершенно откровенным, мистер Мейсон. Я не ангел. У меня есть проблемы, и поэтому я отказался отвечать на вопрос о своих занятиях. Я не собираюсь свидетельствовать против себя. Иммунитет от уголовного преследования касается только этого конкретного дела и больше ничего. Я хочу ответить на все вопросы по этому делу, и ответить на них правдиво, даже если это выставит меня в самом неприглядном свете.

Но вы должны помнить, что человек, с которым я был связан, не был моим настоящим партнером. Он просто попросил меня помочь ему провернуть это дело с шантажом, а сам все время пытался меня обмануть. Я не собирался этого терпеть.

Мейсон спросил:

– Где вы находились вечером десятого числа, когда был убит Джилли?

– Не там, где вы думаете, – ответил Келси, усмехнувшись. – У меня есть чистое алиби. Я шантажировал Еву Эймори как раз перед тем, как произошло убийство, а потом отправился домой и оставался там всю ночь. В начале первого я еще не спал, дожидаясь Джилли, но, когда он не пришел, я решил, что он меня кинул, только это не слишком меня встревожило, потому как я подумал, что Ева Эймори мне все возместит.

Разумеется, газеты на нее бы накинулись, узнав, что она одурачила их своим рекламным трюком, но это уж не мое дело. Им пришлось бы вернуть ей три тысячи баксов, и я положил бы их себе в карман.

– А что стало с Ирвином Виктором Фордайсом? – спросил Мейсон.

– Об этом лучше спросите у кого-нибудь другого. Я ничего не знаю на этот счет. Все, что мне известно, – это то, что он здорово взбесился, когда узнал, что Джилли его запродал и стал шантажировать семью. А потом, похоже, он просто решил сделать ноги. Его можно понять. Было ясно, что рано или поздно дело о шантаже попадет в полицию, они разузнают, откуда все пошло, и, поскольку у полицейских есть на него зуб, он почел за лучшее проявить благоразумие и смыться раньше, чем за него возьмутся.

– Что вы имеете в виду, говоря, что у полицейских есть на него зуб?

– Я имею в виду то, что говорю. Он засветился на ограблении заправочной станции, и полиция его разыскивает. Когда он увидел, что письмо с угрозами напечатано в газетах, то понял, что запахло жареным и пора сматываться.

– Вы когда-нибудь говорили с ним об этом?

– Я вообще никогда с ним не разговаривал, – опешил Келси. – Я знал, как он выглядит, потому что он жил в том же доме. Но это был друг Джилли, а не мой. Мы с ним не были даже знакомы.

– Однако Джилли был с вами знаком.

– Конечно, он был со мной знаком. У меня есть кое-какая репутация… Не хочу вдаваться в детали, но Джилли решил шантажировать Бэнкрофтов и думал, что я могу ему подсказать, как это лучше сделать.

– И вы ему подсказали?

– Я этого не отрицаю.

– И вы были в комнате Джилли в тот вечер, когда его убили?

– Да, был. Незадолго до семи часов. Где-то между половиной седьмого и семью часами.

– Что он делал в это время?

– Я же вам сказал, он обедал, причем заглатывал все очень быстро, потому что торопился уйти. Он сказал, что у него все на мази, что он получит три штуки баксов вместо тех денег, которые тогда на озере утекли у нас между пальцев, и что вернется не позже полуночи. Как я уже говорил, он ел консервированную свинину и хлеб.

– А кофе? – спросил Мейсон.

– Нет, у него было молоко. Он не любил пить кофе по вечерам. Наверное, пил его утром. Я уже сказал вам, мистер Мейсон, что он не был моим партнером: он был просто… Короче говоря, он обратился ко мне за помощью, вот и все.

– Стало быть, потом вы отлучились по своим делам. В котором часу вернулись?

– Я не знаю. Наверное… ну, где-нибудь часов в девять или в половине десятого.

– И после этого вы все время оставались в своей комнате?

– Нет. Я заглядывал к Джилли – раз десять, наверное, – чтобы посмотреть, не вернулся ли он к себе.

– Вы заходили к нему в комнату?

– У меня нет ключей. Дверь была заперта. Я смотрел, нет ли внутри света, а в первом часу ночи решил к нему постучать, подумав, что, может быть, он уже вернулся, но не зашел ко мне, а сразу лег спать. Потом, где-то около часа ночи, попробовал еще раз. К этому времени я уже не сомневался, что он снова меня обманул, прикарманил три штуки и слинял. Меня это не особенно расстроило. Я подумал, что сам сумею о себе позаботиться, раз уж меня угораздило связаться с этой дешевкой Джилли.

– И как вы собирались о себе позаботиться?

– Ну, во-первых, я уже говорил, что хотел заставить Еву Эймори подписать заявление насчет рекламного трюка. Отсюда следовало, что она имеет право на эти деньги. Полиция вернула бы их ей. Я знал, что Бэнкрофты не станут поднимать шум и заявлять, что деньги их, ведь тогда им пришлось бы объяснить все насчет шантажа, а этого они не могли себе позволить. Так что я думал, что здесь все в порядке. Джилли мог меня надуть и взять три штуки, а я надую его и возьму другие три штуки, так что получается поровну. Потом я хотел серьезно взяться за это дело с шантажом и повести его как следует. До сих пор были только пробные шаги. Я собирался вытянуть из Бэнкрофтов не меньше десяти штук. А потом добрался бы до Джилли и заставил бы его выплатить мне половину того, что он у меня стянул.

– А как начет половины того, что вы у него стянули? – спросил Мейсон.

– То, чем я занимался с Евой Эймори, отдельная история. Он не имеет к ней никакого отношения.

– И как же вы собирались отобрать у него половину тех трех тысяч долларов, которые он получил от ответчицы?

– Разные есть способы, – помедлив, ответил Келси. – В моем бизнесе всегда нужно иметь такие средства, чтобы человек, который тебя обманул, потом за это заплатил.

– А какой у вас бизнес? – спросил Мейсон.

Келси улыбнулся и сказал:

– Мы вернулись к тому, от чего ушли. Я уже сказал, что не собираюсь обсуждать свой бизнес. Мне обещали иммунитет только за одно конкретное дело, о котором идет речь.

– И вы получили за него иммунитет.

– Совершенно верно.

– Дав показания, которые смогли выдержать перекрестный допрос, – сказал Мейсон.

Келси ответил:

– Вы пытаетесь подловить меня, мистер. Я рассказываю вам правду, а вы хотите найти какую-нибудь мелочь, на которой меня можно поймать. Но я не такой дурак, чтобы договариваться с окружным прокурором, а потом все о себе разбалтывать и добровольно совать голову в петлю. Если мои показания окажутся достоверными, я получу иммунитет. Если нет, я его не получу. О Келси можно говорить много всяких вещей, но никто не скажет, что он такой болван, чтобы не знать, с какой стороны хлеба намазано масло.

– Следовательно, вы очень заинтересованы в том, чтобы против ответчицы в этом деле было вынесено обвинительное заключение, – подытожил Мейсон.

– Я очень заинтересован в том, чтобы в своих показаниях говорить чистую правду, – ответил Келси. – Мне все равно, какие последствия это будет иметь. Если после этого миссис Бэнкрофт признают виновной в убийстве, что ж, значит, ей не повезло. Все, что меня заботит в этом деле, – это рассказать правду, и меня совсем не интересует, кому это может повредить.

– Стало быть, вы знали, что Джилли собирается отправиться в яхт-клуб на встречу с миссис Бэнкрофт?

– Я знал то, что он мне сказал.

– И когда он не вернулся, вы не предприняли никаких попыток самому поехать в этот клуб и попробовать его там разыскать?

– Нет. Я оставался дома и ждал, когда он придет домой. Я дал ему достаточно шансов, чтобы вести со мной честную игру.

– А если бы он отдал вам половину тех трех тысяч долларов, вы бы отдали ему половину других трех тысяч, которые вы собирались получить от Евы Эймори?

– Протестую, ваша честь, – возразил окружной прокурор. – Я считаю, что это вопрос очень спорный и стоящий далеко за рамками правил перекрестного допроса. Я дал защитнику самую широкую свободу действий в отношении этого свидетеля, поскольку понимаю, что это один из тех людей, чья репутация ставит под сомнение правдивость его показаний.

Если в его рассказе есть какие-нибудь сомнительные места, я озабочен этим не меньше, чем уважаемый защитник. Но спрашивать его о том, что он стал бы делать, если бы успешно шантажировал Еву Эймори и у него в руках оказался документ, благодаря которому он мог бы впоследствии получить три тысячи долларов, находящиеся сейчас в распоряжении властей, – такой вопрос, говоря по совести, выглядит совершенно неуместным.

– Я согласен, что вопрос спорный, – сказал судья Хобарт. – Однако я понимаю, что в таком процессе и имея дело с таким свидетелем, защитник должен обладать весьма большими полномочиями. Поэтому я отклоняю протест. Отвечайте на вопрос.

– Хорошо, – сказал Келси, – я отвечу на это так. Если бы Джилли играл со мной в честную игру, думаю, я отдал бы ему половину других трех тысяч. Да, я бы это сделал. У меня есть своя репутация. Хотя, честно говоря, я был очень подозрительно настроен против Джилли после того, как он попытался меня обмануть, исправив полторы тысячи на три и, наверное, рассчитывая, что когда он первым откроет эту банку, то вытащит лишние деньги, а записку уничтожит. Короче говоря, я не испытывал к нему особо дружеских чувств. Я решил, что этот парень – хапуга и что я честно закончу с ним это дело, а потом не захочу больше ничего о нем знать.

В нашем бизнесе есть свой кодекс чести, не хуже чем во всяком другом, и люди, с которыми я веду дела, полагаются на мою репутацию… впрочем, я ничего не говорю о своем бизнесе, мистер Мейсон. Я говорю только об этом конкретном деле, и больше ни о чем.

– Спасибо. – Мейсон улыбнулся. – Думаю, у меня больше нет вопросов к свидетелю.

Окружной прокурор Хастингс сказал:

– Я вызываю следующего свидетеля – это доктор Морли Баджер, судебный хирург и патологоанатом.

Доктор Баджер занял свидетельское кресло. Мейсон заявил:

– Мы обсудим профессиональную квалификацию доктора Баджера во время перекрестного допроса.

– Очень хорошо. Благодарю вас, – согласился окружной прокурор. – Он повернулся к свидетелю: – Доктор Баджер, вас вызывали одиннадцатого числа этого месяца для проведения вскрытия?

– Да.

– Чье вскрытие вы проводили?

– Уилмера Джилли; по крайней мере, это был труп, чьи отпечатки пальцев представлены среди вещественных доказательств как принадлежавшие Уилмеру Джилли.

– Что показали результаты вскрытия относительно причины смерти?

– Смерть была вызвана пулей 38-го калибра, которая прошла через сердце. Она попала в грудь, пронзила сердце и застряла в позвоночнике.

– Что вы можете сказать о характере смерти?

– Она была мгновенной, насколько такие вещи вообще поддаются измерению.

– Что вы можете сказать о том, что происходило в организме после выстрела?

– После выстрела больше ничего не происходило. Пуля не только пробила сердце, но и засела в спинном хребте. Единственным движением после выстрела было падение, вызванное гравитацией. Человек упал там, где его застрелили, и упал мертвым.

– В котором часу вы проводили вскрытие?

– Примерно в половине десятого вечера одиннадцатого числа…

– Сколько времени прошло к этому часу с момента смерти?

– Приблизительно двадцать четыре часа.

– Вы можете назвать более точную цифру?

– Как врач, я могу сказать, что человек умер накануне вечером между восемью и одиннадцатью часами; опираясь на дополнительные свидетельства, можно указать время смерти с большей точностью.

– Что вы имеете в виду?

– Человек умер примерно через полтора или два часа после того, как начал переваривать обед из консервированной свинины и бобов.

– Можете задавать вопросы, – сказал окружной прокурор.

– Вопросов нет, – ответил Мейсон.