Дневник Дорианны Кей Шютт Отто

30 марта

Ночная атака была молниеносной, но обошлось без потерь и ранений с обеих сторон. Две группы нападавших штурмовали с разных сторон: одни долбили оконные щиты, – но это было скорее отвлечением внимания, – другие, прикрываясь ржавой автомобильной дверью как щитом, пересекли коридор и подцепили крюком подгнивший труп своей боевой подруги. Они не предпринимали попыток перелезть через противопехотный еж, их целью было мертвое тело, которое они уволокли с собой.

Три дня блокады позади. Обезвоживание и голод превратили людей в сонных мух, ползающих в полудреме. Почему воспоминания о еде притупляют остальные чувства? Редкие разговоры исключительно о еде, способах ее разделки и добычи. Попробовали питаться всем, что нашлось в пустых комнатах, помещалось в рот или жевалось: капли смолы с деревянных балок, ломтики краски, засохший клей, испражнения Стикса, ремни, лямки.

Мы уже не способны к сопротивлению. Очередной готовящийся штурм мы не переживем.

Рана на плече собачницы загноилось, а прижечь нечем.

Я продолжаю писать, хотя желания никакого нет.

Пришел Зак. Сел рядом. Прижался ко мне плечом. Почему-то захотелось, чтобы он обнял, просто так, по-человечески. Этого не случилось.

Удивилась выдержке Труди. Она не плакала и не билась в истерике, воспринимая происходящее как некую необратимость.

Приходила мама. Попрощались.

31 марта

Чудо! Невероятное чудо! Иначе бесследное исчезновение трупоедов никак не объяснить. Именно так мы подумали, когда они скрылись в неизвестном направлении, чего-то испугавшись, но только не Стены, которая была довольно далеко.

В то утро Чака разбудили выстрелы. Дика, сторожившая подступы, тоже слышала непонятные звуки. Покидать темницу не спешили, опасаясь западни.

После затхлых помещений свежий воздух опьянял. Бесконечная синева неба ослепляла. Мы щурились. Держались кучно. Несмотря на жару, от голода леденели конечности и кончик носа. Тело казалось невесомым. Подуй ветерок, и нас бы сдуло.

На улице нас поджидало еще одно чудо: молодой человек в опрятной одежде без прорех, с пистолетом наперевес и с сумкой через плечо. Ворот белоснежной рубашки с длинными рукавами, засученными по локоть, прикрывал повязанный вокруг шеи темный платок, с легкостью натягивающийся на голову, оставляя прорези для глаз. Мужчина показался невероятно толстым.

Оружие исчезло в кобуре, висевшей на ремне. Широкий ремень поддерживал коричневые штаны из грубой ткани, спадавшие на громоздкие ботинки. Мужчина сдернул солнцезащитные очки, задержав на секунду блуждающий взгляд на обугленном черепе Макса, а потом посмотрел на нас – толпу ходячих скелетов, крадущихся ему навстречу. Простое, бесхитростное лицо приобрело оттенок печали.

– Я это тоже вижу? – удивилась Дика.

– Кто-нибудь, держите собаку! – завопила Стейси.

Пес набросился на незнакомца. Он уткнулся в стальные наколенники штанов, лизал руки, гладившие его короткую шерсть. Не просто руки – две болтающиеся головешки, – а ковши от экскаватора. Лопатообразная ладонь заботливо мяла висевший на выпирающих ребрах грубый мех, отчего бугристые мышцы предплечья наливались силой, а засученная ткань рубашки трещала.

– Кто ж тебя так исполосовал? – Его ковши, зачерпнув складки шерсти, наткнулись на незаживший порез. За такую наглость Стикс оттяпал бы любому руку по локоть, но незнакомцу он жалостливо тявкнул, жалуясь на боль.

– Он обязательно поправится, – заверила Стейси.

Мужчина улыбнулся, продемонстрировав плотный ряд белых зубов. Впечатление нереальности довершала его здоровая кожа – светлее клыков Стикса, без признаков аллергии, язв, гнойников, болячек и укусов вшей – и темные. ровно подстриженные волосы, упрямо торчащие над широким лбом. Когда подошла поближе, поняла, как ошиблась: он не был толстым. Его атлетическую фигуру, какими обладали герои из комиксов Зака, легко было спутать с нездоровой отечностью.

– Кёртис, – представился незнакомец.

– Кёртис, значит. Докладывай, Кёртис, какая нелегкая тебя занесла? – сказал Чак, выйдя ему навстречу.

Чужак вкратце поведал, как спасся от надвигающейся Стены, пока не натолкнулся на людоедов. Пары выстрелов хватило, чтобы распугать их. Откуда у него взялось оружие, он не уточнил. Вообще, он показался немногословным, в чем-то надменным.

– Мне некуда податься. Не откажете в любезности влиться в ваше племя? – попросил он. Его вежливые выражения звучали необычно: «отказать в любезности», «влиться в племя». Кто ж так говорит?

– Нам нужно посоветоваться, – ответил Чак.

Мужчина отошел на почтительное расстояние, а мы собрались в круг. Чак, наконец-то признав во Фроди полноправного члена общины, заслужившего доверие, дал ему право высказаться первым. Повар не увидел в нем опасности:

– Человечиной он явно не питается, от голода не страдает, а тогда какой смысл убивать нас? Ничего ценного у нас нет.

С его мнением согласились все, кроме мамы. Она безучастно стояла каменной статуей, держась за Труди. Она была далеко. Приобняла ее. Она удивленно посмотрела не меня и прошептала:

– Это ты? А где Макс?

– Будем считать, что воздержалась, – заявил Чак, и более громко объявил: – Кёртис, ты принят.

Мужчина подошел к нам.

– Чак Стилски, командующий ротой, – представился наш предводитель. – Это мой сын Зак, командир «Брони». Семейство Марты с тремя… двумя дочерьми: мелкая – Гертруда, долговязая – Дори. Марта руководит «Разведкой». Пса звать Стиксом, а его хозяйку – Стейси. Не перепутай! Дика – новобранец – хорошенькая, но только снаружи. Это Фроди. Башка как футбольный мяч, но вкусно готовит хавчик. Смуглый – это Брюс. По-английски понимает на уровне Стикса, но если говоришь по-мексикански – или на каком языке он лялякает? – то можете подружиться, что, впрочем, вряд ли.

– Брюс? – неожиданно спросила мама. – Что ты сделал с Максом?

– Проснись! Твоего Макса сожрали, – завопила Стейси, – а твою дочь изнасиловали!

Мама будто очнулась от гипнотической дремы. Округлившимися глазами она обвела общину, называя каждого по имени. До нее дошли события той жуткой ночи. Грудь тяжело хватала воздух, вздымаясь в приступе бешенства. Ее взгляд застыл на Брюсе. Она выкрикнула что-то невнятное, похожее на боевой рев, и вцепилась в его волосы мертвой хваткой.

Реакция незнакомца была молниеносной. Мощными клешнями он отшвырнул обеих, будто топориком полено разрубил. Мама удержалась на ногах, сжимая меж пальцев клочья волос. На Брюса силенок не пожалел; тот растянулся на земле. Мама со злости притопнула, рванулась в бой, но чужак преградил ей путь, а Фроди схватил ее железной хваткой.

Мне стало жутко стыдно. Я отстранилась, спрятавшись за спины товарищей.

– А у вас здесь весело! – заключил Кёртис.

– Макс, командир отряда «Кости», получил увольняшку, – кивнул Чак на пепелище костра. – Займешь его место. Будешь озадачивать Фроди и Гертруду, если, конечно, умеешь обращаться с провиантом…

Мужчина согласился и тут же приступил к новым обязанностям. Пока одни охотились на грызунов и искали доски для костра, – благо в городских условиях полно и того и другого, – он с Труди занялся подготовкой питьевой воды. Сестренка показывала ему, куда нужно заливать жидкость, как создать давление и дезинфицировать водосборник.

Голодный Стикс унюхал крысиное логово в подвале соседнего дома. Мы едва успевали махать сачками и набивать мешок оглушенными тушками.

Вернулись в лагерь. Чан с водой уже закипал, а небо коптилось сизым дымом. Сунули мешок растерянному Кёртису. Он вытянул двумя пальцами за хвост будущий обед, и, скрывая брезгливость, спросил, что делать дальше.

– Прокипятить и выпотрошить, – ответила сестра. Выхватив крысу, она нетерпеливо кинула ее в чан. Туда же вывернула содержимое мешка. Дав, как следует, повариться, она извлекла порозовевшие тушки, разложила их на резальной доске. – Теперь будет легче свежевать. Двумя пальцами зажимаешь кожу на брюхе и осторожно вспарываешь, не повреждая пищевода, иначе придется кипятить еще раз. Потом надрезаешь вот тут и выворачиваешь содержимое в ту миску. – Новичок в точности копировал ее движения. – Подожди, она брюхатая! Зародышей мы не выкидываем, а едим целиком. Можно сырыми, но иногда жарим. – Кёртис натужно сглотнул.

– Будет запеканка! – объявил шеф-повар.

Около полудня солнце накрыла полутень. Наступили короткие сумерки.

Кёртис отказался от своей порции, чем вызвал удивленные вздохи облегчения. Потрескивание полыхающей груды паркета сопровождалось жадным чавканьем и плевками. Готовили в спешке, да и дробилка Фроди затерялась, отчего меж зубов застревали осколки плохо перемолотых косточек и крысиные коготки. Стейси попался кусочек мордочки с торчащими усами.

После трех дней голодухи запеканка показалась волшебным деликатесом. Зак поделился со мной водичкой, а я отблагодарила его теплой улыбкой.

Брюс обедал в одиночестве. Я не простила его, но и не злилась, не испытывала ненависти и не желала ему зла. Его поступок был продиктован затуманенным рассудком. Любая другая девушка на моем месте прикончила бы его, а не придумывала бы оправдания, но это не излечит меня. Я не хочу потерять себя, ставя перед собой цель мстить и ненавидеть.

По окончании трапезы навалилась усталость. Нервы после многодневного напряжения наконец-то расслабились. Захотелось спать, но голос Чака взбудоражил:

– Мы покидаем Бирмингем! Собираем шмотки!

Три дня плена состарили его: лицо прорезали глубокие морщины, движения приобрели неуклюжесть, а осанка – сутулость, но голос был по-прежнему по-командирски звонким.

Возвращаться в ужасный дом, с торчащим вагоном поезда, походивший теперь скорее на рычаг огромной мышеловки, страшило. Я поспешно покидала свои пожитки в рюкзак, как появился Зак. Его опухшее лицо расплылось в улыбке. Он спросил, что я думаю о Кёртисе. Я пожала плечами и сказала, что он своеобразный. Зак склонился к самому уху и чуть слышно шепнул:

– Он приперся из-за Стены. Веди себя естественно, и тогда он выведет нас из этого дерьма.

По-видимому, о принадлежности новичка к цивилизованному обществу догадывались все. Меня охватило чувство ликования и одновременно беспокойства: как же Труди будет тяжко привыкать к современному обществу. За других я не волновалась. Маму излечат от аллергии, Чак обзаведется современными протезами, а Фроди восстановят былое лицо. Стейси возобновит разведение генномодифицированных животных. Брюс познакомится с какой-нибудь милой девушкой, которую полюбит, и у них родится много детишек. Безумно жаль, что Лисбет, Сью, Макс и многие другие не дожили до этого момента.

Разрушенный Бирмингем пересекли через центр, но времени это не сэкономило. Огромные баррикады завалов приходилось обходить, перелезать или расчищать там, где тележка Макса, перешедшая в пользование Кёртиса, буксовала. Он с легкостью катил под двести фунтов воды, попутно болтая со Стейси. Она красочно рассказывала о своей прошлой жизни, приврав про возраст. Женщина в двадцать восемь, выглядевшая за сорок, хвасталась, что ей девятнадцать. Она жаловалась, что ей приходится питаться мерзкими несъедобными водорослями и кореньями и страдать от диареи.

Первые звезды застали нас в лабиринте улиц. Заночуем среди глыб домов.

Труди разводила огонь. Стейси вырвала у нее увеличительное стекло со словами:

– Отдохни, дорогая. Я сама справлюсь.

Красуясь в ботинках моей покойной сестры, она тщетно пыталась разжечь кучу мусора – солнечные лучи уходящего дня задыхались меж двух многоэтажных громадин. Лупа в ее пальцах лихорадочно дрожала. В тусклом свете лоб покрылся каплями пота. Наигранная веселость дня куда-то испарилась.

– Огоньку даме? – Кёртис поднес лазерную зажигалку к огрызкам бумаг, немедля вспыхнувших ярким пламенем; закапал крошеный углепластик.

Он кивнул на перевязанное плечо и, получив немое согласие, осторожно снял отяжелевшие полоски ткани. Запах гноя ударил в нос даже тем, кто стоял на почтительном расстоянии. Заражение сразит ее очень скоро. Она горько глянула на меня, стягивая ботинки:

– Не стоило брать вещи мертвецов. Они мстительные.

Ах, Стейси! Такая мнительная.

– Я дарю их тебе. Мне они ни к чему.

Стейси, к изумлению всех, попросила у меня прощения. Она погрузила худые ноги в бутсы и поблагодарила за подарок. Пусть носит на здоровье!

Кёртис пошарил в своей сумке и извлек из нее «набор бойскаута». Он продезинфицировал рану и нанес на нее ровный слой плюрипотентного крема. Воспаление как рукой сняло, а ссадина чудесным образом затянулась. Таблетки придется пить каждый день в течение недели.

– Кого еще подлечить? – поинтересовался он. И тут к нему потянулись толпы страждущих: Чак с омертвевшими бионическими протезами, мама с аллергией, Фроди с лицом-калейдоскопом, Брюс с прорехой в зубах. Вылечить подручными средствами удалось лишь рассеченную бровь Зака и бок Стикса.

Заметила, что чужак избегал мужчин, предпочитая женское общество: полдня шушукался со Стейси, пытался заговорить со мной, подкатывал к Дике.

Засиделась допоздна в ожидании, когда все разойдутся, чтобы спокойно в свете костра записать события уходящего дня.

1 апреля

Прошлым вечером, закончив писать, уже собиралась лечь спать, как нарисовался Кёртис. Он уселся напротив, подкинул головешку в костер и принялся расспрашивать. Это не было похоже на разговор, скорее – на допрос. Его интересовал мой возраст, сестры, отношения с мамой. Он спросил про имя Дори: реальное оно или кличка. Назвала свое настоящее имя и призналась, что имя Дорианна больше подойдет грудастой блондинке, а не заморышу, которым я являюсь. О себе он ничего не говорил. Когда я спрашивала, он отвечал невпопад или переводил разговор в другое русло. Иногда отмалчивался. Несомненно, меня подмывало разузнать о навязчивом госте какие-либо подробности, но каждый раз я сталкивалась с недосказанностью или некой фальшью. Например, он утверждал, что всегда был волком-одиночкой. Я удивилась, как он обходился без общины, на что услышала:

– Всю жизнь справлялся один, не только последние десять лет. А ты как выживала все эти годы?

И так каждый его ответ. Боялась, что он вот-вот спросит про изнасилование, а мне совсем не хотелось обсуждать это с незнакомым мужчиной. Я пожелала ему спокойной ночи и хорошо выспаться, ведь вставать придется рано.

– В твоем возрасте я тоже мало спал, – сказал он.

– Давно ли он у тебя был! – Это был не вопрос, а ироническое утверждение. Я посчитала его не многим старше себя.

– Смею предположить, что лет десять назад.

Посмеялась над его самоиронией, но каково же было мое удивление, когда он клятвенно заверил, что ему двадцать девять.

– Ухо подлечить?

– Само пройдет, – огрызнулась я и ушла прочь.

Ночь прошла тихо и спокойно. Проснулась от громких восклицаний Дики. Та сетовала Кёртису на мучившие ее кошмары, в которых людоеды прижигали ее груди каленым железом.

Кёртис внес сумятицу в наши ряды. Его появление отразилось на поведении всех членов общины. Показная веселость и дружелюбие обуяли всех без исключения. Зак сделался очень внимательным не только ко мне, но и к сестре, помогая ей и Фроди с дозированием дневной нормы воды. Мама подкрасила губы капелькой крови, непрестанно называла меня и Труди «дочурами». Дику сразила словесная диарея о снах, гиперлупе и религиозности Джона Расмуса, граничащей с гениальностью. Чак, выпускающий ядовитые шипы всякий раз, когда что-то делалось наперекор его воле, расцвел, по-отцовски отчитывая Брюса за распускание кулаков. Даже Стикс был одурманен новичком. Он тыкался в него свирепой мордой, сопел, урчал, не отходя ни на шаг, будто выбрал себе нового хозяина. Стейси прикрывала ревность заезженными анекдотами, над которыми кудахтали самые угрюмые из нас. Я чего-то не поняла или прослушала: когда этот Кёртис объявил конкурс на самого вежливого? Интересно, а призом будет поездка за Стену?

Есть было нечего, и вместо завтрака готовились к дневному переходу: собирали скарб, обувались, закутывались в ткани. У Кёртиса не оказалось никаких других вещей, кроме тех, что были на нем. Ему следовало бы обзавестись одеждой получше, а то беленькая рубашка, за один вечер посеревшая от копоти и пыли, долго не протянет. Когда он натянул куфию, сделался похожим на тряпичную куклу, как и все мы.

Дорогу, ведущую в Атланту, отыскали не сразу. Долго кружили по равнине, усыпанной проржавевшими болванками. Когда-то тут змеились заброшенные железнодорожные пути, на смену которым пришел гиперлуп.

Подступивший голод и изнеможение вернули людей в привычное состояние: раздраженных, вспыльчивых и враждебно настроенных ко всему живому.

Сделали привал вблизи разрушенных строений.

– Когда вертушки прибудут? – Чак задал новичку вопрос в лоб.

– Повтори!

Чак, имея в виду эвакуацию, переспросил более внятно, но получил повтор вчерашней истории.

Главарь разозлился. Он вывалил на Кёртиса массу доводов, доказывая его принадлежность к цивилизованному миру, упомянув и чистую одежду, и упитанный вид, и отвращение к грызунам, и аккуратную стрижку, и вычурную речь, и специфичные словечки, выдающие в нем северянина. Как уроженец Оттавы, он разбирался в северных наречиях.

– Мне плевать, что ты себе нафантазировал. Твои проблемы, веришь или нет, – прозвучал грубый ответ, не терпящий возражений.

Авторитет Чака в глазах общины пошатнулся. Он прервал вздохи разочарования, подхлестнув нас кратким приказом: – Что вылупились? За работу!

Отряд «Бронь» подверг близлежащие руины беглому осмотру, после чего в них отправились мы, разведчики, на поиски еды. Я забрела в строение из толстых блоков с обвалившейся внутрь крышей. В производственных цехах ловить нечего, но я выкроила время на дневник.

Много писать не могу. Оторванный рукав футболки почти прогорел, а тесное пространство заволокло дымом. Изложу все события подряд.

Уже собралась уходить, как услышала голос Кёртиса:

– Я догадался – это ты. Стейси болеет и переваривает углеводы, Дике снятся сны, Марта – стара, а Гертруда слишком юна, Брюс агрессивен, а Зак похож на своего отца. Это же ты! Сознайся!

– В чем сознаться? – промямлила я.

Он заговорил что-то про мое необычное имя, но тут из-за обвалившихся стропил, словно из-за деревьев, выскочил Зак. Очевидно, он следил за нами.

– Дори, все о’кей?

– Мы говорили об общине, но уже закончили. Здесь пусто, пойду в следующую развалюху. Составишь компанию?

– С удовольствием. Кстати, новобранец, – обратился он к Кёртису, – тебя искали на кухне.

Мама совершила крупную находку: нетронутый подземный гараж с дюжиной пыльных автомобилей и магазинный склад. Склад был подчищен еще в первую волну грабежей, но на нижних полках завалялись просроченные консервы, инструменты и аптечка. Еды хватит на несколько дней. Домкраты, тросы и лебедка пригодятся в расчистке развалин вокзала гиперлупа. В аптечке, среди просроченных лекарств, затесался рабочий дефибриллятор. Чак Стилски потребовал от Брюса приспособить прибор для питания своих конечностей, но тот убедил его, что батарея не предназначена для постоянного питания.

Найденную добычу окружили плотным кругом. Главарю надлежало распределить вещи, выслушивая споры, пререкания и торг. Далее следовали жалобы на перегруженность, а затем происходил обмен товарами. Устоявшаяся традиция грубым образом была нарушена Брюсом:

– Среди нас есть вор!

– До тебя еще не дошло, но я повторю медленно: мы проехали эту историю, – нетерпеливо изрек Чак. – Дорианна может юзать дневник, сколько захочет.

– Она украла другой предмет! Я видел собственными глазами.

Я подозревала, что он способен на подлость, но обвинить меня в такой мелочи! Тем более, я ничего не присваивала.

– Обвинения серьезные, – подоспела вставить Стейси.

Чаку Стилски ничего не оставалось, как приказать меня обыскать. Фроди галантно копался в моем рюкзачке, но меня трясло от унижения и обиды. Дневник, полиэтилен и… какая-то цепочка со стеклянным кулоном и голограммой внутри.

Я поймала на себе удивленные взгляды.

– Это мой! – спохватилась Дика.

– Впервые вижу! – не замедлила я с ответом. – Постой… это твое. Верящие в Понятых носят такие штуковины.

– Это не штуковина! Это символ! В голограмме скрыта карта Вселенной.

– Дорианна – преступница. Ее следует наказать! – потребовал Брюс.

Воспитанница Расмуса подхватила проклятия, не скупясь на оскорбления.

– Ладно, так и быть! – сдался Чак. – Запрем ее в чулане, а наутро забудем об этом инциденте. Будем считать это гауптвахтой.

– Воровка. Сначала дневник спрятала, а теперь и это! – Стейси заломила мне руки, сложив меня пополам.

Кёртис попытался воспрепятствовать, но, к своему удивлению, обнаружил, что его пистолет исчез. Не дав опомниться, Брюс рукояткой разбил ему нос. Очевидно из-за болевого шока тот не шелохнулся.

Брюс отскочил, наведя на нас пистолет. Для рукопашной схватки момент был упущен.

– Всем лечь! Руки за голову!

Прозвучавший приказ выполнили быстро, но нас со Стейси он не коснулся.

Кёртис не подчинился. Тихое бешенство завладело им: кулаки надулись, пульсирующие вены проступили на бычьей шее. Хлеставшая из носа кровь обагрила подбородок и рубашку

– Тебя тоже касается!

Брюс увеличил дистанцию, держа нас на прицеле.

– Парень, это штука опасная. Отдай мне ее! – сказал Кёртис.

Выстрел оглушил. Пуля прошила несколько автомобилей, стоявших в ряд. Посыпалось крошеное стекло.

– Следующая продырявит тебя!

Чужак нехотя подчинился.

Дальнейшие события выпали из моего поля зрения. Меня заперли до утра в складском помещении.

3 апреля

Власть перешла к Брюсу и его сторонникам – Дике и Стейси. Последняя разыграла представление с украденным кулоном, чтобы отвлечь внимание, когда Брюс вытаскивал пистолет Кёртиса. Стейси с удовольствием отомстила Заку, припомнив, как тот бросил ее. Во мне она разглядела причину их расставания. Ее месть в полной мере коснулась Чака: за пережитые унижения, за Лисбет, которая в одночасье сделалась предметом ее скорби. Она потребовала для бывшего командира соразмерного наказания – изгнания, – но Брюс разрешил Чаку остаться на условиях, что Зак будет заботиться о своем отце. Отныне один паек будет делиться на них двоих.

Дика догадалась, что воровство ее бижутерии было блефом, но поддержала Брюса. Ее сделали помощницей нового главаря. Собственно, ее не беспокоили перестановки: «Всяка власть от Говы. Вселенная дала, Вселенная взяла».

Собачницу наградили за лояльность. Она сделалась заместителем, правой рукой вожака. Фроди, натерпевшись от Стилски унижений, не воспрепятствовал новомодным порядкам, а продолжил заниматься кухней с маленькой помощницей Труди. Сестренка переживала за меня, но виду не показывала. В итоге в проигрыше остались оба Стилски, мама, я и Кёртис.

Переворот расколол общину, уничтожив старый добрый порядок. Отряды перестали существовать, приказы исходили напрямую от главаря.

Кёртису здорово досталось. Его обыскали. Конфисковали пищевые батончики, фонарик, лазерную зажигалку и навигатор. Добиться вразумительных ответов от неразговорчивого чужака не удалось. Брюс, связав его, понапрасну потратил силы на избиение – тот не проронил ни звука, даже когда в его сломанный нос засовывали гвозди, а угрозы закопать живьем ни к чему не привели. В конце концов его обвинили в неподчинении. В наказание приковали наручниками к рукояткам тачки. Брюс назвал самосуд проявлением добродушия, но в действительности он рассчитывал заполучить грубую силу для расчистки станции гиперлупа.

На этом расправы не прекратились. К уже имеющимся обвинениям мне вменили в вину предательство, припомнив выложенный из костей знак трупоедам. Стейси переврала очевидные факты, будто я лично пригласила трупоедов на банкет в Бирмингем, расчленила Макса и съела. В порыве гнева Дика была готова проломить мне череп. Самое страшное, что все поверили этой нелепице – или притворились, что поверили, дабы найти крайнего, на кого можно свалить неудачи. Омерзительное ощущение, будто меня принесли в жертву, чтоб вызвать дождь в вечной пустыне. Вместо попытки оправдать меня мама молила о моей пощаде. Она на коленях упрашивала не причинять мне вреда, взывая к всепрощению. Брюс нарочно тянул, рассуждая вслух о навигаторе; в моих способностях ориентироваться нужда отпала. Вдоволь насладившись мольбами, он согласился закрыть глаза на «страшное предательство», но с условием: мама должна будет спать с ним. Для утех он мог выбрать Стейси или Дику – они не возражали, – но так он хотел унизить нас еще больше. Я была безмерно рада, что он не тронул Труди.

На меня надели ошейник Саванны, а короткий поводок привязали к обездвиженной руке Чака. Сцепленные, мы двигались неуклюже, а размеренный шаг выработать не удавалось. Стилски то отставал, то забегал вперед, отчего поводок постоянно оттягивал искусственную конечность, потерявшую за много лет бездействия гибкость. И как он в армии маршировал? Он взвизгивал и исторгал поток жалоб, как бы я ни старалась подстроиться под его ходьбу. Каждое спотыкание вызывало лавину отборной армейской брани с описанием акушерских патологий. Лучше бы меня приковали к тачке!

Новый вожак продолжил намеченный путь в Атланту, но за истекший день мы не покрыли и десяти миль. Не организованные в отряды люди ссорились между собой за право нести более легкую ношу в хвосте вереницы. Старые правила не действовали. Нас, провинившихся, погнали впереди. Груженые, мы неспешно петляли меж промоин и ухабов, выявляя проход для остальных.

Перекинуться словечком ни с Кёртисом, ни с Заком не удалось. Нас держали порознь. Обычными вечерами, сидя в плотном кругу и любуясь тлеющими головешками, мы болтали о жизни. У каждого, кроме Гертруды, она была разделена на «до» и «после». В такие моменты на нас нисходила некая сплачивающая сила, и все обиды прощались: каждый понимал, насколько он несчастен.

Брюс не допустил наказанных к костру, и мы сидели на земле, окутанные тьмой, – поодаль.

Ночное дежурство пало на нас с Чаком. Он жаловался на бессонницу, но вмиг захрапел, едва голова коснулась подстилки. На другой стороне лагеря замученный пленник пытался полусидя заснуть, облокотившись на тачку. Не в силах смотреть на его страдания, сосредоточилась на дневнике.

Не услышала, как подкрался Фроди. Он принес бутыль с водой, которую я вмиг осушила. Повар передал послание от Кёртиса. Он предлагал побег. Интересно, куда он собрался? На съедение к трупоедам? Да и неужто я брошу маму и сестренку? Брюс отомстит им за мой побег.

– Я уверена, все наладится. Я не побегу, – прошептала в ответ. Я надеялась, что Брюс остынет и все встанет на свои места.

Шеф-повар уполз, но не успела я написать и двух предложений, как он появился вновь:

– Решайся или будет поздно, – передал он слова Кёртиса.

– Я не расстанусь с близкими мне людьми.

– Дори, уходи! По-хорошему это не кончится! У меня есть дубликат ключей от наручников, а поводок я разрежу кухонным ножом.

– Освободи его, а я не побегу.

4 апреля

Очнулась в бетонной яме. Вечернее небо над головой, слабость, и нет сил вылезти и оглянуться. Мамы и Труди нет рядом. Ничего не помню. Провал в памяти.

Попробую описать события, может тогда память упорядочится.

Припоминаю, как поутру Брюс приказал порезать палатку. Он привык спать под открытым небом, замкнутое пространство его напрягало. Стейси сняла с него мерки, чтобы сшить накидку. У Чака задрожала нижняя губа, а глаза намокли, видя, как рушится прежний уклад. Отставного вояку не сломила ни война, ни потеря конечностей, ни пленение Зака, а раскроенная палатка – его панцирь – окончательно добила. Он разревелся как ребенок. Никогда не видела его плачущим.

Пока Стейси занималась рукоделием, Дика переняла роль цирюльника. Узурпатор расстался со своими грязными космами и бородой, помолодев лет на десять, но притягательности ему это не добавило. Заметила, что у Кёртиса нет даже намека на щетину. У Фроди борода тоже не растет, но это из-за того, что восстановленная кожа не плодоносит.

Кёртис, к моему удивлению, не сбежал. Может, ключ не подошел?..

Помню, как Брюс взорвался из-за того, что консервы закончились. Он облаял повара, что его не предупредили заранее.

– Совсем закончилась? А что раньше молчал?

– Я сберег немного водорослей…

Хорошая попытка усыпить Брюса, но ему известно о токсичности светлых водорослей. Вряд ли у Фроди получилось бы нейтрализовать главаря.

– Тогда прекрати кормить рабов. Нам самим не хватает.

Я тогда подумала, что ослышалась, но нет – он действительно назвал нас рабами, которых следовало держать на голодном пайке!

Кое-как уложили пожитки и снялись с места. Нас с Чаком погнали впереди. Предстоял длинный переход через залитую солнцем пустыню, где земля выпарила всю влагу через поры трещин, где гнилой запах одежд впереди идущих надолго мариновался в застывшем воздухе, где мысли тонули в безвременье.

Я уже попривыкла к ошейнику, а Чак приноровился держаться рядом, подстраивая шаг. Шли легко, но торчащие из земли кирпичи, стальные прутья, камни и корни предательски цеплялись за ботинки.

Помнится, как Чак Стилски споткнулся и упал. Его бионический протез вывернулся из плечевого сустава. Дикий вопль разлетелся на мили. Попыталась поднять его, но только причинила боль. Силенок сдвинуть взрослого мужчину не хватало. Он матерился, звал на помощь. Не буду описывать проклятия, которые он обрушил на меня.

Зак бросил свои пожитки и поспешил на помощь.

– Они сами поднимутся! – пригрозил Брюс.

Чак стиснул зубы. Стоная, он перевернулся набок. Полежал. Поохал. Встал, и мы пошли. Каждое неловкое телодвижение отдавалось пульсирующей болью, сопровождавшейся вскрикиваниями. Виновны оказались все и его отпрыск в первую очередь: что проморгал бунт, что не оказал сопротивления, что не подошел помочь. Я умоляла не раздражать нового вожака, но Зак распалился пуще прежнего.

Чтобы отвлечься, вызвала призрака. Он никакой не призрак, а скорее проекция, по неизвестной причине воспринимаемая исключительно мной и функционирующая непонятным образом, без голопроектора. Похожие трехмерные изображения продавцов-консультантов использовались в торговых центрах.

Я надавила на ухо, и в тот же миг навигатор пронзительно запищал.

– Какая-то цель в десяти метрах. Что это значит и сколько это в ярдах? – потребовал Брюс объяснений у Кёртиса.

– Он старый, частенько барахлит.

Мама, идущая с ними рядом, перевела взгляд с навигатора на меня.

Короткий отдых без стесняющих верхних одежд в тени перевернутой военной техники не умерил пыла Стилски. Воспоминания о прошлой карьере в армии пробудили в нем эйфорический аффект и новый виток оскорблений. Он пинал покореженный робот-погрузчик и матерился. За его стенаниями, не скрывая гаденькой ухмылки, следил Брюс. Он испытывал наслаждение от всевластия, от бессилия врага.

Вымотавшись вконец, Чак рухнул на колени и горько заплакал, проклиная всех на свете. Его слезы тронули не только женщин, но и Фроди, не испытывавшего к нему сочувствия. Брюс отмахнулся от просьб о помиловании. Он подошел к нам. Упер ногу в плечо Чака, как бы вдавливая его в землю. Чак поднял взор, скорчил свою необычайно живую физиономию и стал сыпать проклятиями вперемешку с откровенными насмешками.

Дальше припоминаю обрывками. Толчок. Стилски повалился. Удар затылком о какую-то железяку. Он увлек меня за собой. Перекошенное лицо. Оно прильнуло к моему. Белок глаза налился кровью. Лицевые мышцы нервно задергались. Мучительный оскал. Он силился что-то сказать.

– Фроди, разделай и приготовь хороший обед.

– Он еще жив! Пожалуйста! – Я не узнала собственный голос: не то вопль, не то мольбу.

Едкий дым с горчинкой паленого мяса расползался туманом по земле. Их хохот и разговоры о смерти, дающей жизнь другим, пыталась заглушить мыслями о побеге. Почему я не сбежала, когда была возможность? Это из-за меня Чак упал!

Фроди нарушил мои размышления, сунув тарелку с едой. Политые мясным соком кусочки человечины с сахарной косточкой и горячий густой паштет из печени, завернутый в тонкую обжаренную до золотистой корочки кожицу, источали головокружительный аромат.

– Поешь, – ласково предложил он. – Я отпихнула тарелку. – Ты готова бежать? – прошептал он.

– Не знаю, – ответила я. Голод затуманил разум, сомнения грызли остатки здравомыслия.

– Выпей. Этот отвар успокоит нервы.

Перед тем как провалилась в бессознательность, помню жгучие спазмы желудка.

5 апреля

Кёртис похитил меня!

Нет возможности писать. Дал пять минут на отдых.

Он уводит меня в сторону ужасного Бирмингема. Поторапливает. Говорит, что наотдыхаюсь, когда все закончится.

Слышу шорох. Идет.

6 апреля

Как выяснилось, Фроди посодействовал моему похищению. Он отпоил меня отваром из водорослей, и я отключилась. Кёртису он передал ключ от наручников. Во мраке солнечного затмения он освободился, сгреб меня в охапку, прихватив мой рюкзачок, и сбежал. Он пронес меня несколько миль, петляя и запутывая следы на случай погони. Впрочем, это было излишне – Стикс натаскан на охоту за грызунами, а не на травлю людей.

Когда пришла в себя, Кёртис, не объясняя ничего, приказал следовать за ним. Я обрадовалась, что скоро увижу близких мне людей, но он потащился в сторону Бирмингема, нетерпеливо подгоняя меня. Он был глух или не верил в мои способности ориентироваться, как бы я ни доказывала, что община совершенно в другой стороне. Ну почему он не выкрал навигатор!

Я расспрашивала его о дальнейших планах, но он упорно отмахивался. Чтобы вытащить из него хоть что-то, я применяла разные подходы: раздражала его расспросами, подолгу молчала и демонстрировала обиженность. От последнего он был в немом восторге, и тогда я нервировала его тем, что еле-еле плелась. Его даже не заинтересовала игра «один вопрос – одна миля». По-настоящему разозлилась, когда осознала: он – похититель. Он увел меня не для того, чтобы безопасно переждать смену власти в общине. Тогда я уселась на землю и сказала, что никуда не пойду. В ту секунду у меня и вправду закружилась голова.

– Вставай! Хватит придуриваться!

– Я никуда не пойду. Отведи меня к маме!

Он схватил меня своими здоровенными ручищами и понес. Попыталась брыкаться, а он сказал, что если дернусь, то он свяжет меня и потащит по земле. Впрочем, сказал он это без особого гнева, почти безобидно, но испытывать судьбу не хотелось.

Пронеся меня с милю, опустил:

– Веди себя прилично.

– А если не буду, что тогда?

– Будь умницей. Завтрашний день изменит твою жизнь.

Будто мне от его утешения легче станет. Как бы не так! Я ковыляла за ним, уговаривая вернуться в общину.

К вечеру добрались до окружного хайвэя Бирмингема. К противоположному краю города подползал монолит Стены, угрожающе нависший над западными окраинами. Кёртис стремился дотемна успеть в центр. Не успели. Были вынуждены спрятаться от темноты.