Верой и правдой. Битвы фельдъегеря (сборник) Корчевский Юрий

Караван из лошадей вытянулся на добрых две сотни метров.

Ехали до самой темноты и остановились на постой, когда узкой, малоезженой дороги не стало видно.

– Я лошадей пастись отпущу, – сказал Алексей.

Он снял с лошадей сёдла, удила, спутал поводьями ноги. Жалко скотину, она поесть хочет и отдохнуть.

Когда вернулся, монахи уже спали. На рогоже одной из повозок стояла кружка с вином, лежало нарезанное сало и лепёшка. И на том спасибо!

Алексей с аппетитом поел, выпил. Разостлал на земле конский потник, положил под голову седло, лёг и сразу уснул. Устал он, да и тяжёлых впечатлений накопилось много.

Около полуночи проснулся от уханья филина. Проснулись и монахи.

– Фу, дьявольское отродье! Спать только мешает! – выразил своё отношение к птице один из монахов.

Они спали под телегами – укрытием от вероятного дождя и утренней росы. Сам епископ устроился на телеге поверх рогожи и укрылся накидкой из овчины. Разумно, к утру прохладно будет. Алексей даже слегка позавидовал – под овчиной даже в мороз тепло.

Сон после пробуждения, вызванного криком филина, уже не шёл, и Алексей просто лежал, вспоминая Конрада. Хороший был парень, что говорить… Надо было просто больше общаться, и все дела. А теперь они вряд ли встретятся. Где он сейчас? Судьба, Бог, рок – или что там ещё распоряжается жизнью человеческой – мог его забросить назад, в воюющую с СССР Германию, а мог и в другое время. После некоторого размышления Алексей решил, что Конрад всё-таки не умер. Нет сомнения, что рану он получил смертельную, с такой не выживают. Но если бы он умер, как все, то осталось бы его тело. А его нет, истаяло, исчезло. Причём всё это он видел своими глазами. Или это знак ему свыше, что пора возвращаться, что его время вышло? А сколько же времени тогда прошло в его квартире? Вдруг на самом деле несколько лет? И законная жена его не знает, где искать своего мужа? И в каком статусе она сама – вдова, жена?

Алексей поднял глаза на луну. До полной луны, когда камень-артефакт приобретает силу, ещё далеко. Месяц недавно народился, ещё три недели впереди до полнолуния. А с другой стороны – это даже и хорошо. Он успеет довезти Ефрема до Суздаля, исполнит данное князю Мономаху слово, выполнит свой воинский долг. Хоть он и не рыцарь, и никто его не посвящал, но честь свою сохранит: всё-таки офицер Российской армии, хоть и бывший. Решив так, он успокоился и уснул.

Разбудили его монахи. Они развели костёр, на треноге из сучьев подвесили котёл и стали варить кашу.

Уловив ароматный запах, идущий из котла, Алексей потянул носом и встал. Монахи показали ему, где они обнаружили ручей.

Умывшись и напившись воды, он пошёл собирать коней. За ночь лошади разбрелись по лугу, но, к его удивлению, по свисту, почти разбойничьему, прибежали все, даже половецкие. Впрочем, прибежали – не то слово, приковыляли на стреноженных ногах. Алексей сводил их к ручью напиться, потом снял путы и надел сёдла. Бросить хорошие сёдла на опушке леса ему совесть не позволяла – княжеское добро. Пусть Ефрем в Суздале сам распорядится, с него спрос будет.

Они похлебали каши деревянными ложками – у каждого своя была, и Алексей снова связал лошадей цепочкой.

– Готовы? – спросил Ефрем.

– Готовы, владыка.

– С божьей помощью – в путь.

И чем дальше они ехали, тем всё глуше становились места. Дорога временами терялась в траве, но потом появлялась вновь. Местами по обе её стороны стоял глухой, непроходимый лес, чаща. И зверьё дорогу перебегало – зайцы, лисы, один раз даже лось на дорогу ступил. Постоял, посмотрел на людей и спокойно дальше пошёл. Не пуганное людьми зверьё. Даже Ефрем заметил:

– Должно, звериная ловля в сих местах знатная. Князя бы сюда, уж больно он охоч!

Алексей ехал на коне рядом с возком епископа.

– Полагаю, владыка, у князя сейчас других, более важных дел полно. То половцы, то княжеские усобицы.

– С усобицами Мономах покончить хочет. Письма он князьям написал и с гонцами отправил, съезд князей учинить думает.

Алексей говорил, а сам прислушивался, по сторонам глядел – не верещат ли сороки, выдавая присутствие чужого, не мелькнёт ли в просветах между деревьями всадник? Он один, и только и может, что задержать на несколько минут половцев, ежели нападут. Коли их немного будет да монахи помогут, против десятка противника устоять можно. Но ежели половцев будет больше – нет у обоза никаких шансов.

Через два дня обоз вышел к деревне вятичей. Они продолжали исповедовать язычество, поклонялись Перуну и прочим древним богам, но согласились дать кров и пищу за лошадь. Цена была высока, да трофейного половецкого коня не жаль. Так и отдали с седлом.

Хозяин обрадовался, не зная, что половецкие кони не приучены в повозке или с плугом ходить – только под седлом.

Потом деревни стали попадаться чаще – в одном дне пути. Стало легче: и переночевать можно, и провизию купить – да и путь укажут верный.

Так они добрались до реки Каменки. О том, что это именно Каменка, узнали от рыбака, сидящего в лодке.

– Монастырь? Так вам туда! – рыбак махнул рукой, указывая направление.

К вечеру обоз уже стоял перед деревянными воротами монастыря. Послушник сразу узнал Ефрема и отпер ворота.

Приведённые с обозом лошади заняли едва ли не половину двора. Часть лошадей – из княжеских – в конюшню определили, а половецких коней Ефрем и настоятель решили на торгу в Суздале продать и деньги на строительство пустить. А привезённое с собой оружие, щиты да брони снесли в оружейную комнату.

– Самим пригодится, – заключил настоятель.

Монастырь прикрывал Суздаль с юга и, как и многие монастыри на Руси, служил крепостью, убежищем для селян в случае набегов вражеских.

Собственно, он ещё не был достроен. Стояли стены, монашеские кельи и трапезная с поварней, и всё из дерева, поскольку лесов вокруг полно, а вот с камнем – туго, ближайшие каменоломни аж на Оке.

Ефрем приехал, чтобы заложить фундамент для каменного храма. Он, как и настоятель монастыря, понимал, что дерево – материал недолговечный, гниёт, а хуже того – горит.

Врагов у монастыря было два – князья с их междоусобными войнами и половцы. И если русские князья старались не разрушать церкви и монастыри, то половцы, осознав, что не могут взять монастырь или город, зачастую его поджигали. Высушенное годами дерево занималось быстро, а потушить его было невозможно – немногочисленные колодцы вычерпывались за полчаса. Вот и оставались после половецких набегов лишь пепелища да обгорелые кости.

Следующим днём часть послушников увела половецких лошадей на торг в Суздаль, другие же рыли котлован под фундамент будущего храма – поистине сизифов труд! Кирками рыхлили землю, потом принимались работать лопатами и в ивовых корзинках выносили грунт. Тяжкая работа на многие месяцы!

Алексей постоял, посмотрел да и направился в монастырскую плотницкую – там послушники мастерили двери, ворота и деревянные кресты для тех же могил.

Алексей нашёл старшего и объяснил, что ему нужно. А хотел он сделать тачку – своего рода ящик с ручками и колесом. Грунт ведь быстрее и легче вывозить, с тачкой справится и один человек, а корзину вынуждены нести двое.

Плотники быстро соорудили тачку – работа несложная, а вместо настоящего колеса приспособили поперечный круг от бревна. Для первого раза получилось неказисто, да и тачка вышла тяжеловатой, но лиха беда – начало.

Алексей ухватился за ручки и выкатил тачку к котловану:

– Грузи!

Двое послушников быстро набросали в неё грунт, и Алексей покатил гружёную тачку на двор. Грунт обычно высыпали у дальней стены – там был небольшой уклон в сторону реки. Таким образом и двор заодно выравнивали. Обернулся он быстрее, чем послушники с корзиной, а груза взял вчетверо больше. Послушники тут же обступили тачку. Немудрёное изделие, а труд облегчило и ускорило.

– Надо настоятелю сказать, пусть плотники таких побольше сделают!

Однако настоятель, заметив, что работа остановилась и все послушники столпились в одном месте, подошёл сам.

– Что стоим, братья?

– Тачку смотрим.

– Вот это? – удивился настоятель.

Алексей решил продемонстрировать. Он сам накидал в тачку грунт, а для сравнения насыпал его в ивовую корзину – её понесли двое послушников. Он же покатил тачку. Обернулся быстрее.

– Дельно! – одобрил настоятель. – Где видал такую?

– В Царьграде на строительстве, – соврал Алексей и тут же про себя подумал, что грех невелик и на пользу.

– Скажу плотникам, пусть сделают десятка два-три. Молодец, вовремя подсказал. Ты ведь с епископом Ефремом пришёл?

– С ним, десятник я Мономахов.

– Славно!

Настоятель со стройки сразу направился к плотникам, и через пару дней грунт уже не носили, а возили. А уж как послушники были довольны! Среди монастырской братии Алексей сразу стал известной личностью.

Каменное строительство – процесс долгий. Например, ещё до начала стройки в отдалении рылась яма, в которой гасилась известь. Её заливали водой, поскольку гаситься она должна была два-три года, и лишь потом становилась пригодной для растворов каменной кладки. Раствор требовался крепкий, и кроме извести добавляли мытый речной песок и куриные яйца. Яиц требовалось много, и по просьбе монахов селяне несли их со всей округи. Зато каменная кладка становилась прочной, почти монолитной, и стояла веками.

У каждого монаха было своё послушание. Одни рыли землю, другие рыбачили – ведь монахов надо было кормить; третьи расписывали иконы. Иные в мастерских лили медные или серебряные нательные кресты. Их потом освящали и продавали в церквях – всё доход монастырю. Деньги были нужны для покупки провизии, приобретения стройматериалов да того же сукна для облачения.

Чтобы не сидеть сиднем, Алексей активно участвовал в жизни монастыря. С послушниками он ездил в лес – пилил строевые сосны и тянул на лошадях хлысты, в иные дни с рыбаками закидывал сети, по просьбе настоятеля иногда учил послушников оружному бою. Да и зазорно было бы сидеть сложа руки, когда вокруг кипела пусть и невидимая чужим, мирянам, жизнь.

День шёл за днём, неделя за неделей. По ночам становилось прохладно, трава и листья на деревьях стали увядать – подступала осень.

Алексей всё порывался спросить Ефрема, с которым иногда виделись на службе в храме – когда же в обратный путь? Всё-таки Ефрем – епископ, у него своя паства в Переяславе. Но это его дела, а вот сопровождать по осени, в распутицу да в одиночку – это напрягало, путь дальний и небезопасный. Правда, уже налегке, без денег, а стало быть – и без телеги. Ефрем и сам осознавал, что сильно подзадержался, но одно происшествие задержало и самого Алексея.

Ефрем уже отдал приказание своим монахам готовиться к отъезду – собирать харчи и подковывать лошадей. Возвращаться назад собирались верхами – так быстрее и безопаснее. Да и если дожди в пути застанут, лошадь по стерне, по лугу пройдёт, а вот телега застрянет.

До намеченного отъезда оставалось два дня, когда послушники позвали Алексея с собой на лесоповал. Он согласился: и польза монастырю будет, и физическую форму поддержать можно.

Лес был недалеко от монастыря – не больше половины версты. Глухой, местами непроходимый из-за завалов. Упавшие от старости или от сильного ветра деревья зарастали кустарниками. Пробраться через такие завалы ни конному, ни пешему возможности не было, и монахи, вырубая лес, имели двоякую цель – и брёвна для строительства заиметь, и землю под пашню вблизи монастыря очистить.

Они взяли несколько лошадей с волокушами, фактически это были две длинные оглоблины. На них комлем укладывали хлыст сваленного дерева, привязывали к волокуше, и лошадь волокла его по земле – уж больно бревно тяжёлое да длинное, ни одна телега не выдержит.

Послушники, как и Алексей, шли с топорами за поясом. Пока дерево в обхват свалишь – семь потов сойдёт.

Помолившись, они принялись за работу, бодро застучали топорами. Вот уже одна сосна рухнула, другая… Для строительства сосна – самая подходящее дерево. Ствол ровный, очисти его от веток и коры – получишь готовое бревно. Дуб покрепче будет, от сырости он только прочность набирает, да зачастую крив, а уж как тяжёл – не приведи господь! Зато ворота из него крепкие – что железные.

За работой они подобрались к завалу. Но завал лесной – неплохое убежище для зверей диких. Начало осени, у кабанов пополнение, а на защиту своего зверёныша любая мать кинется.

Так сейчас и получилось. Пока монахи деревья поодаль рубили, кабанье семейство притихло, пряталось, а как послушники вплотную подошли, кабаны на них набросились.

Первым из-под завала выскочил кабан-секач. Здоровенный, клыки – в палец, как не больше – из пасти торчат, шерстью оброс. Силён вепрь: шкура – что броня, маленькие глазки, красные от злости. Он выскочил из-под завала и стремглав бросился на людей. Никто и понять ничего не успел.

Ближайшего к нему послушника кабан ударил клыком в бедро, сбив с ног. Послушник стоял спиной к секачу, опасности не видел и увернуться не успел. Развернувшись, кабан набросился на раненого, нанеся ему ещё более ужасные раны клыками.

Монахи оцепенели от внезапности, от кошмара происходящего, но и оружия у них подходящего не было. Плотницкий топор на короткой ручке – больше инструмент, чем оружие.

Оценив опасность, первым на выручку бросился Алексей.

Секач, почуяв человека сзади, перестал терзать раненого и развернулся. Алексей увидел крупную голову, морду в крови и щетину, вставшую дыбом на загривке.

Секач сразу кинулся в атаку.

В последний момент Алексей чудом увернулся и успел нанести удар топором. Только удар вышел скользящим, он лишь немного распорол ногу зверю.

Алексей бросился в сторону, уводя секача от раненого.

Описав полукруг, кабан вновь бросился на обидчика, однако рыцарь успел заскочить за ствол дерева и снова ударил кабана топором. На этот раз получилось удачнее, и он распорол зверю бок, сразу окрасившийся кровью. Но Алексею никак не удавалось нанести кабану удар в жизненно важный орган.

Кабан нападал и, как торпеда, проскакивал мимо. Вот только раненый зверь вдвойне опасен.

Секач развернулся и остановился в десятке метров, уставившись на Алексея злобными глазами. Потом хрюкнул и в очередной раз бросился на человека.

Алексей в последний миг успел повернуться боком – кабан только штанину распорол – и ударил его топором по спине, угодив по крестцу. Кабан завизжал от боли и закрутился почти на месте.

Алексей зажал в руке топор и, когда секач налетел в прыжке, ударил его изо всей силы по голове. Практически одновременно левую ногу его пронзила острая боль. Неужели он промахнулся? Посмотреть вниз хватило сил.

Кабан – огромный, страшный, с разрубленной головой – валялся у его ног и дёргался в агонии. Из ноги же Алексея был вырван кусок мышц, и из раны обильно текла кровь.

В ушах зашумело, голова закружилась. Алексей попытался опереться на дерево, но рука провалилась в пустоту, силы покинули его, и он упал.

Пришёл в себя Алексей уже тогда, когда монахи заносили его на монастырский двор. Его раскачивало, как на волнах, и тошнило.

Четверо монахов несли его на кафтане, особым образом положенном на жерди.

Увидев процессию, подбежали со стройки послушники. Они столпились вокруг Алексея, он сквозь забытьё услышал:

– Быстрее несите его в келью, к Захару! Он лекарь, раны исцеляет. – И он снова впал в беспамятство.

Сколько времени прошло, он и сам толком не знал, но пришёл в себя Алексей от разговора рядом. Не открывая глаз, прислушался. Говорили на латыни, чтобы он не понял. Ему стало смешно – латынь он знал не хуже русского или греческого: годы, проведённые в Византии, не пропали даром.

– Как его состояние?

– Кровь я остановил, теперь Господу молиться надо, чтобы антонов огонь не приключился.

– Молитву всей братией возносим. Как думаешь, поправится?

– Всё в руках Господа, он милостив.

– Придётся в Переяслав возвращаться без него.

Хлопнула дверь, наступила тишина.

Алексей ощущал слабость, боль в ноге. Но главное – он пока жив. Ему стало интересно: если бы он погиб в хватке с секачом, тело тоже бы исчезло, как у Конрада? Вот бы монахи удивились!

Захар ухаживал за ним, как за малым дитём. Менял повязки, давал противные на вкус снадобья, посыпал рану толчёным мхом, кормил, поил и обтирал влажной тряпицей. Даже коровьим молоком поил несколько дней, хотя в монастыре коров не было, Алексей это точно знал.

Только через неделю Алексей смог разговаривать.

– Как нога? – спросил он Захара.

– Очнулся? Тогда на поправку пойдешь, – улыбнулся тот.

– Нога цела?

– Кости целы, а мясо нарастёт.

– Послушник как? – Алексей спросил про монаха, на которого напал секач.

Захар отвернулся:

– Схоронили, четвёртый день как.

– А Ефрем?

– Третьего дня уехал. Оба монаха переяславских с ним и наших четверо – из бывших воев, кто оружием владеет. Обещал по весне вернуться – вроде даже с князем Владимиром. К тому времени фундамент крепость примет, можно будет и за стены браться.

– Выходит, я здесь до весны застрял?

– Можно и так сказать. А куда тебе в поход? В седле не удержишься, а уж в сече биться и вовсе не горазд.

Не горазд, это точно, поговорил – и то устал.

А ещё через неделю зарядили дожди – нудные, противные, и лили они целыми сутками. День стал сокращаться.

Алексей уже подсаживался на жёстком топчане, ел сидя. К нему стали наведываться монахи. По дождю ни в лес не пойдёшь, ни фундамент будущего храма Успенского не выведешь. И потому они за здоровье Алексея молились да проведывали его. С некоторыми из них Алексей сошёлся – почти подружился, особенно с молодым, Павлом.

– Я бы с секачом не сладил, – как-то однажды вдруг разоткровенничался тот. – Видел я его опосля – огромен! Чтобы не протух, братия разделала его и засолила. Представляешь – четыре кадки полных!

– Ну, это смотря какая кадка…

– Всё равно огромный. Я бы не смог, смелости не хватило.

– Я воин, мне перед любым врагом отступать не пристало, зазорно. Секач ведь и так одного послушника живота лишил. Что же мне делать было? Ждать, когда он остальных убьёт или искалечит?

– Верно. Потому я и говорю – смелый ты. Братия тебя уважает и молится за твоё выздоровление.

– Привет им передавай. Да сам заходи ещё, поболтаем.

– Привет передам, а заходить – время не всегда есть.

– Так дождь, промозгло, что на улице делать?

– Как не льёт, так печь делаем.

– На поварне?

– Зачем? Для обжига клинфы.

– Это что такое?

– Кирпич большой и плоский.

Камни под фундамент собирали на подводах со всей округи, а на стены их и вовсе не было. Вот настоятель и решил печь делать – до весны просохнет. А глины в округе полно, знай вози.

– Умно.

– В Суздале подсказали. Там из клинфы несколько храмов отстроены.

От монахов Алексей узнавал о новостях в монастыре, в миру, только вот новостей почти не было. Случись даже какое крупное событие, пока слух о нём до монастыря дойдёт – тут и весна наступит.

Лёжа на топчане, Алексей иногда тихонько поглаживал камень-талисман. Даже подумывать стал – не пора ли вернуться в своё время? Только и останавливало его, что рана ещё не зажила – как с ней в московскую квартиру возвращаться? Только жену испугать. К тому же он не знал, сколько времени прошло там, пока он был здесь. Может быть, часы, но вполне возможно, что и годы.

Мысль эту он отверг – пока отверг. Полнолуние нужно, да и рану подлечить надо, чтобы ходить смог. Сейчас же он даже оправлялся в бадейку деревянную, что у топчана стоит, потому как слаб очень после кровопотери. И так уходом Захара да молитвами братии ногу сохранил, а то и жизнь. Антонов огонь, или гангрена по-современному, – дело не шутейное, Захар рассказывал, как червей из раны на ноге вытаскивал. Хорошо, Алексей в беспамятстве был, не видел.

Но всё же он отъелся, набрался сил и ещё через неделю уже сам стал ходить. В монашеской плотницкой ему костыль сделали, вот на него он опирался и бродил по монастырю. Даже на утреннюю службу пришёл, чем вызвал неподдельную радость братии.

С тех пор Алексей сам стал выходить в трапезную и очень быстро пошёл на поправку. Погулять бы ему ещё, свежим воздухом подышать, только на дворе уже морозец лёгкий, и землю первым снежком укрыло. На своих двоих скользко, а уж с костылём – просто опасно. Упадёшь – рану растревожишь.

На торгу в Суздале ему купили новые порты вместо порванных секачом да тулуп овчинный с шапкой лисьей на зиму.

Чтобы занять себя, Алексей, не утруждая ногу, принялся в плотницкой учиться делать из липы деревянные ложки. Вещь в хозяйстве нужная, да и на продажу монахи их тоже возили. Кроме того, самому интересно, да и навык за плечами не носить, авось пригодится.

Так он провёл время до января. Зимой уже в полную силу вошёл, стал сторожевую службу нести – на башенке, обочь от ворот: не приближается ли враг, не видны ли пожары окрест? Всё лучше, чем ложками забавляться. В конюшню захаживал, чтобы его лошадь от хозяина не отвыкла, иногда кусок хлеба совал – баловал, одним словом. Застоялась коняга, промчаться бы на ней, да всё вокруг снегом замело.

В монастыре запас дров для печей есть, мука, крупы, в подвалах – соленья да овощи. Бывали недели, когда из-за непогоды ни в монастырь, ни из него никто не выходил. А по ночам из леса доносился леденящий душу волчий вой.

До весны, когда просохнут дороги да приедет князь и епископ для освящения первого камня, ещё далеко, месяцев пять. И дождаться трудно, каждый день на предыдущий похож. Утром молитва с братией, завтрак – постный из-за Великого поста, потом – на сторожевую башню, потом – вечерняя молитва, трапеза и – спать. И так каждый день. Для деятельного Алексея такая жизнь была в тягость.

Однажды увидел он в кладовке у ключаря лыжи охотничьи, широкие, камусом снизу подбитые. Ездил как-то он в молодости на таких – удобные. В снег, даже глубокий, не проваливаются, и на склон в таких взобраться не проблема. И не «ёлочкой», как на обычных лыжах, а прямиком. Камус – это короткий мех с брюха лося, лыжи хорошо скользят на нём, и назад скатываться он им не позволяет.

Попросил он у ключаря лыжи.

– Зачем тебе? – удивился тот. – Либо на охоту собрался? Так у тебя и лука нет.

– В Суздаль хочу. Ведь рядом же, а не был ни разу.

– Хм, я настоятеля спрошу. Позволит – езжай. Только я бы на твоём месте туда не совался.

– Почему?

– О прошлом годе князь Олег с дружиной город почти дотла сжёг. Не отстроился ещё город, пепелища одни.

– А торг?

– А что торг? Площадь пустая, да и по зиме торг только по воскресным дням.

Алексей разочарованно вздохнул.

– Тогда не надо лыжи, не пойду.

– Да ты не знал разве про Суздаль-то? Так с послушниками поговори, едва ли не половина из них раньше в Суздале жила.

– Спасибо за совет.

Как-то про город не удосуживался он раньше с братией поговорить. И город-то недалеко, три версты всего – на другом берегу Каменки. Полагал посмотреть только, запечатлеть в памяти – ведь в его время Суздаль входил в Золотое кольцо.

Силки на зайцев на опушке леса от скуки поставить? Но нет, братии мясо вкушать нельзя. Так зачем тогда серых ушастиков губить?

Один из монахов как-то в приватной беседе спросил его, почему Алексей монашеский постриг не примет?

– Живёшь ведь, как мы, даже послушание несёшь – сторожевым на башне.

– Не могу. Воин я, а не монах, тесно мне в монастыре.

«И в самом деле, – думал Алексей, лёжа ночью на топчане, – на службы в церковь хожу, послушание несу, хотя настоятель не обязывал… Только пострига и подрясника мне не хватает».

Но не его это дело, точно не его. Крови и грехов на нём много. Правда, кровь та врагов, но и грехи всю жизнь отмаливать надо. Но для монашества духовно созреть необходимо, исторгнуть себя из мирской жизни, служению Богу посвятить. Только и соблазны мирской жизни велики, страсти кипят и удовольствия жизни к себе влекут. Так что не готов он пока к такому повороту.

И ещё одна мысль подспудная была у Алексея. Если удастся вернуться в своё время, хотел он съездить в Дрезден, найти родственников Конрада. Если могила его там – поклониться, а родне поведать о последнем дне рыцаря. Наверняка не поверят, сумасшедшим сочтут – но это их дело. Слишком много времени он провёл с этим немцем. Воевали вместе, ели-спали, из плена половецкого бежали – такое не забывается. Фактически – боевое братство, хотя, по сути, они врагами быть должны. Немец он, против наших воевал. Да только дружны они были, и потому память его почтить надо, не предать забвению.

В конце января Алексей увидел, как к монастырю по едва заметному, малоезженому санному пути приближаются сани. Мохноногая лошадка заботливо была укрыта попоной, из ноздрей валил пар. Да и то сказать, мороз градусов тридцать, в овчинном тулупе – и то пробирает.

В санях-розвальнях были видны две фигуры: ездовой в тулупе и лисьей мохнатой шапке и ещё один, пассажир, лежал, закутанный в шкуру, то ли волчью, то ли медвежью – издалека не разобрать.

Сани подъехали к воротам.

– День добрый! – поприветствовал ездовой.

– И тебе не хворать, – Алексей перегнулся через перила, стараясь разглядеть вторую фигуру, лежащую в санях. – Зачем пожаловал?

– Захарий нужен, лекарь.

Ага, понятно, больного привёз. Прослышав о монастырском лекаре, селяне зачастую приво зили к нему хворых.

Алексей спустился с башенки и отворил ворота.

– Вот туда езжай.

– Я знаю, был уже у него.

Алексей снова запер ворота и поднялся на помост башни. В длинном тулупе по крутой лестнице подниматься неудобно, полы ложатся под ноги, того и гляди, упадёшь. От нечего делать он смотрел на въехавшие сани.

Ездовой, крепкий мужик, поднял больного на руки и занёс в длинную избу.

Алексей отвернулся и снова стал оглядывать местность.

Минут через пятнадцать из избы донёсся душераздирающий крик, причём женский. Ужель женщину привёз? Или помнилось? Крик повторился.

Алексей забеспокоился – да что там происходит? Он спустился с башенки.

И в этот момент из избы раздался звериный рык, переходящий в жуткий вой.

У Алексея по спине побежали мурашки. Он отворил дверь и вошёл в избу. Длинный коридор был пуст. Странно! Больная вопит немилосердно, а монахи как будто и не слышат.

Он подошёл к двери кельи Захара, и тут из-за неё снова раздался крик и удары. Бьёт он её, что ли?

Алексей открыл дверь.

Женщина билась перед Захаром на полу и жутко кричала. На глазах Алексея какая-то неведомая сила заставила её одним усилием перевернуться на бок и встать перед лекарем на колени. Глаза её оставались закрытыми, голова запрокинулась далеко за спину, и женщина водила ею из стороны в сторону, как бы изнывая от невыносимой боли. Жуткий крик сменился чудовищным утробным рычанием, и Алексей вдруг увидел на месте женщины смертельно раненного в схватке, но ещё живого доисторического монстра – так она была сейчас на него похожа.

Захар стоял спокойно, брызгал на неё святой водой и невозмутимо читал молитву.

Алексей подумал было, что у женщины эпилепсия, припадки.

Захар дочитал молитву, и женщина притихла. Испуганный ездовой вжался в угол.

– Падучая? – спросил Алексей – «падучей» тогда называли эпилепсию.

– Хуже. Беса изгоняю. А он идти не хочет, кричит дурным голосом.

Алексей в первый раз видел, как изгоняют беса, воистину зрелище не для слабонервных.

Он попятился и затворил за собою дверь. Сразу стало понятно, почему на жуткие вопли и стенания монахи не обращали внимания, видимо, не впервой, сталкивались уже. Алексей в изумлении покрутил головой. Об изгнании беса он слышал краем уха и даже читал, но видел впервые.

Вернувшись к воротам, он поднялся на башенку. Снег, лес, санный путь – и ни одной живой души. А ведь сегодня полнолуние. Хоть день и клонился к вечеру, но было ещё достаточно светло, и луна хорошо видна.

Жить при монастыре дальше или воспользоваться камнем-артефактом? Только какой смысл оставаться? Ждать возвращения Ефрема и Мономаха? Ну, приедут они, освятят строительство каменного собора – так ведь вновь уедут в Переяслав. И Алексей с ними. Только вот интерес его угас. Конрада с ним нет, а больше он ни с кем ни сдружился. У Мономаха впереди были большие дела: Любечский съезд князей, киевский престол, бои с половцами, после которых степняки, понеся огромные потери, надолго притихнут. Конечно, и у Мономаха потери будут, и потому Алексею можно будет продвинуться, из десятника сотником стать, а то и выше. Только вот зачем? Навоевался он вдоволь, мир чужой посмотрел, стародавний. Интересно, конечно, но и меру знать надо. Наверное, просто устал. Встреча с секачом и тяжёлое ранение – не сигнал ли? Да и по своему времени соскучился, столько лет здесь провёл. К жене Наталье тянуло – как она там? И в отношении себя сомневался – правильное решение принял или смалодушничал? Ну да тут уж судьба рассудит.

Алексей достал из укромного места перстень с бриллиантом – память об Острисе, взял в руку камень с рунами, подумал о Москве, своей квартире, потёр артефакт пальцами да и истаял, как будто не стоял никогда на сторожевой башенке.