Убийца наваждений Орлов Антон

«Боги великие, за что вы запихнули старину Клетчаба в этот дурдом? – подумал притулившийся возле стены Луджереф, ошалевший и от гневного верещания медноволосой красотки, и от восторженно-приторных интонаций Демеи. – Разве мои прегрешения настолько велики, чтобы на меня свалилось… вот это? Нет, ну сколько можно про одеяло? Сколько еще я должен слушать про это треклятое одеяло?!»

Он несильно хлопнул себя вначале по одной щеке, потом по другой, ибо истерику нужно давить в зародыше. Не помогло. Тогда он ожесточенно, с вывертом, ущипнул себя за руку. После этого чуть-чуть полегчало.

– Мы проведем здесь от силы два-три дня, а потом ты сможешь выбрать любой брошенный хозяевами особняк или даже дворец, – продолжала сюсюкать Демея. – Такая чудесная жемчужина заслуживает самого лучшего бархатного футляра…

– И вы хотите сказать, что место этому футляру – у вас в кармане? – съехидничала Соймела.

– Дерзкая девчонка, ты должна занимать достойное тебя место, а сейчас разреши, я все-таки укрою тебя этим одеялом – видишь, оно совсем новое, вот даже бумажный ярлык на нем сохранился…

– Ничего я от вас не приму, лучше выкиньте на помойку ваше одеяло!

Услышав опять про одеяло, Клетчаб зажал уши ладонями, стиснул свою несчастную голову и тихонько завыл сквозь зубы. Словно тот самый грызверг, когда угодил в западню. Могут ведь у человека сдать нервы?

Похоже, он перестал ощущать ход времени, потому что не смог бы сказать, просидел в прострации пять минут или полчаса. За стенкой наконец угомонились, и появление Демеи в дверном проеме он чуть не прозевал.

– Сурфей, что с тобой? – Она говорила шепотом.

Направленный в лицо слепящий луч фонаря заставил его зажмуриться.

– Слишком много впечатлений, госпожа Демея. Сколько ж нам еще тут прятаться?

– Недолго. Я обещала Соймеле два-три дня, но надеюсь, что Постояльца удастся разбудить завтра вечером. Я сейчас пойду что-нибудь поищу для него, а ты охраняй девочку.

Шестерых ушнырков, разбиравших кирпичную кладку в заброшенном туннеле, Постоялец уже слопал. В подземелье сейчас не было людей, кроме Луджерефа, Демеи и их пленницы.

Сплошь усыпанный битым кирпичом коридор, который вел к пещере погруженного в спячку чудовища, перегораживали два щита, сколоченных из кусков фанеры. Они были установлены таким образом, что между ними оставался зазор – лазейка для человека. Не падали они благодаря прилаженным с обеих сторон деревянным подпоркам. Проснувшийся Постоялец запросто снесет эту преграду, но пока он все еще не мог преодолеть сковывающую его дремоту.

Демея утверждала, что он выйдет из спячки после того, как насытится. После очередной кормежки, неизвестно которой по счету. Когда это произойдет, надо будет поскорее покинуть подземелье и убраться подальше от Овечьей горки. Риска никакого, она все предусмотрела: громадному чудовищу понадобится некоторое время, чтобы прорыть себе ход наружу.

Клетчаб старался не думать о Постояльце. Конечно, всякое в голову лезло: а ну, как этот ужас очухается внезапно или окажется слишком прытким… Но выигрыш стоил риска. Без шухера, который поднимется в Лонваре из-за проснувшегося подземного гада, ему от цепняков не спастись. Никуда не денешься, придется придерживать свой страх за шкирку и не отступать от намеченного плана. Как ни крути, а если мерзавцы-агенты поймают Клетчаба, в Иллихее его поджидает куда худший ужас.

– Не пускай ее к Постояльцу и туда, где лежит все, приготовленное для мины, – строгим шепотом распорядилась Демея. – Я постараюсь управиться побыстрее, но заранее неизвестно, как скоро мне попадется какой-нибудь никчемный обыватель, неспособный думать ни о чем, кроме своего жалованья на службе и супа у себя в тарелке.

При напоминании о супе Луджереф судорожно сглотнул слюну. Хорошо бы, особливо с приправами, с мясными фрикадельками, с поджаристыми золотистыми сухариками… Попросить ее стервейшество, чтобы завернула в закусочную и купила какой ни на есть жрачки? Или лучше не связываться? Однажды попросил, а та в ответ заявила, что небольшая голодовка пойдет ему на пользу, это, мол, благотворно для здоровья и укрепляет силу духа, и белесые глаза при этом агрессивно светились.

Ну ее, уж лучше дотерпеть до завтра. А может, сама чего-нибудь притащит. Обычно Демея делала за ночь по две-три вылазки за кормом для Постояльца, и бывало, что по дороге заворачивала в работавшие по ночам магазинчики – около них вернее всего можно встретить припозднившегося тупака.

После ее ухода Клетчаб обошел с фонарем подземелье. В проеме той комнаты, где поселили Соймелу, висела новенькая занавеска, в тусклом луче фонаря золотились шелковистые узоры. У стены напротив громоздилась куча мусора: госпожа Демея собственноручно взялась за веник и вымела оттуда всю скопившуюся на полу дрянь, лишь бы девчонка не морщила носик.

В конце коридора смутно виднелась фанерная перегородка. За ней было тихо, как будто никого там нет. Постоялец издавал звуки – чмоканье, словно кто-то неумело целуется, утробное урчание, негромкое чавканье, – лишь когда расправлялся со своим живым харчем. Демея предупредила: первым признаком того, что он окончательно проснулся, станет доносящийся оттуда шум в неурочное время. Тишина – значит, полный порядок.

То помещение, где эта чокнутая хранила украденные где придется ингредиенты для изготовления мины, тоже было занавешено, только не нарядной портьерой, а куском грязного брезента. Луджереф не знал, что она собирается взорвать. Может, трамвайный мост, или железную дорогу, или телеграфную линию, или какую-нибудь казенную контору – стратегический объект, одним словом. Она ни разу не проговорилась, для чего или для кого предназначена мина, но, когда об этом заходила речь, ее глаза торжествующе и мечтательно щурились, а губы растягивались в откровенно мстительной улыбке.

– Я покажу им всем, какое место они должны занимать, – бормотала Демея, явно предвкушая что-то невероятно сладостное и в то же время с угрозой. – Да, я до этого додумалась, и я это сделаю, имею полное право! Они такого не ждут, она такого не ждет, никто такого не ждет… Меня не остановят. С помощью этой мины я все расставлю по местам, потому что каждый должен знать свое место!

Клетчабу от ее посулов делалось не по себе, но, когда она высказала все это Соймеле, та в ответ дерзко фыркнула:

– Да уж не вам решать, где чье место.

– Моя маленькая драгоценность, я надеюсь переубедить тебя, ты еще увидишь, что я права, и мы будем заодно, – сразу же залебезила перед ней госпожа Демея.

«Обе они чокнутые», – подумал Клетчаб, обшаривая карманы одежки, оставшейся после скормленных постояльцу ушнырков и сваленной неопрятной кучей в одном из помещений.

Его внезапно осенило: все это напоминает скверный спектакль. И пьеса никуда не годная, и режиссер тупак, и обе актрисы бесталанные. В любом из хасетанских театров их бы точно освистали, а в жизни – вот оно происходит, и никто не свистит.

В карманах покойничьего тряпья завалялось несколько сухих солоноватых галет. Горсть жареных семечек нулеймы, которую по-венгоски называют «мушгрой». Еще и небольшая вяленая рыбка, чуть-чуть обгрызенная.

Радуясь, что его не опередили – хотя опережать-то некому, Демея бы побрезговала, а ушнырков больше нет, – Луджереф прямо на месте поужинал. Потом отправился в ту комнату, где обустроили кухню, и запил свою трапезу холодным сладким чаем. Хвала богам, Демея с Соймелой все не выдули.

Господствующий в подземелье запах отхожего места не мешал ему. Никуда не денешься, притерпелся, хотя мелькала порой горькая мысль: «Право слово, как будто в сортире живу – и это после того, как занимал достойный пост в иллихейском министерстве!»

Шорох в коридоре заставил его замереть и облиться холодным потом: никак Постоялец проснулся. А эта стерва рассусоливала, что он выйдет из спячки только после очередной кормежки и никак не иначе. Вот и допрыгались… Так чего сидим, драпать же нужно!

И Луджереф, стиснув липкой от пота рукой фонарик, уже вскочил, чтобы драпать, но в следующую секунду обнаружил, что тревога ложная. Эта была всего лишь Соймела. Она стояла на пороге, закутанная в плед, словно в старинный плащ, и слегка жмурилась от направленного в лицо света, ее пышные медно-рыжие волосы сияли и переливались.

«Небось опять пожрать захотела», – с неприязнью подумал Клетчаб.

Впрочем, смотреть на такую красотку всяко было приятно, пусть она и стрескала ваш ужин. В следующий момент даже мелькнула мысль, что не так уж она и виновата: это ведь Демея отдала ей Клетчабову порцию.

– Вы попить желаете или, может, по известному деликатному делу приспичило? – Он постарался, чтобы это прозвучало обходительно. – Я покажу, где можно оправиться.

– Нет, я хочу с вами поговорить. Демея ведь куда-то ушла?

Соймела перешагнула через порог, плед волочился по полу, все равно что подол длинного придворного платья. Уселась на ящик из-под консервов, застланный газетой. Ее матово-белое лицо напоминало прелестный лик мраморного изваяния в раллабском императорском дворце, где чуть ли не в каждом зале стоят скульптуры. Глаза в полумраке казались более темными, чем утром у подъезда, когда Демея волокла ее, упирающуюся, к машине, за рулем которой нервничал, потел и про себя сквернословил Луджереф.

Угнанный ради этого дельца автомобиль Клетчаб потом бросил в глухом закоулке, подальше от Овечьей горки.

– Она ушла, но я вас отпустить никак не могу. Уж не сердитесь, она тут командует, а мое дело маленькое.

– У меня, между прочим, муж – убийца.

– За каждым свои делишки, – дипломатично согласился Луджереф. – Можно полюбопытствовать, ваш муж отбывает срок за своих покойничков? Или шальная удача на его стороне и он гуляет на воле?

Соймела раскрыла глаза пошире, словно чему-то удивилась, – это выглядело красиво, у нее все что угодно получалось красиво.

– Мой муж не преступник.

– Стало быть, не пойман, – осклабился Клетчаб. – Понял, чего ж не понять. Но вы тогда не шуршите об этом где попало, ежели заложить его не хотите. И зазря не пугайте, я пуганый да битый, а госпоже Демее человечка прихлопнуть что плюнуть, она может и нескольких зараз порешить, своими глазами видел. Она малость того, – он доверительно понизил голос, – психически скорбная, так что лучше вы ее не злите.

– Вы считаете, Демея сумасшедшая? – накручивая на палец нитку, свисающую с конца пледа, уточнила Соймела.

Сейчас она была похожа не на дерзкую капризную девчонку, а на обворожительную юную даму себе на уме.

– Да кто ее знает, – пошел на попятную Клетчаб. – Иногда кажется, что госпожа со странностями, хотя притом особа она предприимчивая и решительная, поставить себя умеет, к ней нельзя без респекту относиться.

Он заподозрил, что Соймела может пересказать этот разговор ее стервейшеству, так что надо бы ввернуть побольше уважительного.

– Хм, значит, главная здесь она, а вы ей подчиняетесь?

– Совершенно верно. Отчего ж не подчиниться тому, кто знает, что делает, и сумеет поймать за хвост шальную удачу?

Было искушение намекнуть, что это он на самом деле втихаря командует своей подельницей, но Луджереф удержался, не стал глупить. Потешить самолюбие, похвалиться своей крутизной перед такой красоткой – оно, спору нет, приятно, но если его слова дойдут до Демеи, та психанет и приблизит пробуждение Постояльца еще на одну жертву. Клетчаб потому и дожил до своих лет, что всегда наперво прикидывал, что сболтнуть, и не игрался мелочами в ущерб жизненным интересам.

– Что ж, пойду спать. – Соймела изящно зевнула и поднялась с ящика. – Спокойной ночи, господин Сурфей.

– Я вам сейчас фонариком посвечу, а то еще запнетесь в этой темнотище.

Клетчаб тоже встал. И приятно ему было на нее любоваться, и в то же время он почувствовал облегчение оттого, что разговор закончился. Что-то его озадачило, мелькнула между ними какая-то странность. Девица смотрела на него как на тупака, не знающего чего-то важного, что полагалось бы держать в уме бывалому человеку. Понятное дело, он здесь иностранец, мог допустить какую-то промашку, а все равно обидно, ежели красивая женщина тебя за простеца принимает.

Соймела впервые вляпалась в чужое наваждение.

Когда ее похищали в прошлые разы, все происходило иначе, но то были мороки из ее же собственных фантазий. Они не утаскивали ее в такую даль от дома, в грязную и вонючую подземную нору. Ей не приходилось терпеть их общество дольше нескольких часов: появлялся Темре и развоплощал их. Если он бывал занят и не мог примчаться на выручку, приезжал кто-нибудь из его коллег. Главное, что все заканчивалось вовремя – до того, как оно ей надоедало.

Долго общаться с морочаном, как бы тот ни был хорош, нет никакого смысла. Любой из них похож на пластинку: доиграет до конца – и дальше только перепев того, что уже было, и тянуться это будет до бесконечности. Сой давно это усвоила, да и Темре говорил то же самое.

Демея оказалась весьма содержательным мороком, можно сказать, долгоиграющим, но и она ближе к вечеру начала повторяться. Она ведь не человек, чтобы самостоятельно придумать что-нибудь новое. Ей даже не под силу элементарно скопировать из окружающей реальности то, что не было в нее заложено при воплощении. Так что теперь Соймелу ожидала сплошная нудятина, утратившая прелесть новизны, – до тех пор пока до этой гнусной подземной берлоги не доберутся убийцы из Гильдии.

Хотелось надеяться, что Демея приложила несчастного Рульдо не слишком сильно и тот, очнувшись, дозвонился до Темре. Хорошо бы он еще догадался заявить о похищении в полицию, но мог и не догадаться: в своей области Рульдо был, по общему мнению, талантлив, однако в делах житейских сообразительностью не отличался.

Полиция могла бы выследить машину, на которой Соймелу увезли от дома. Если Гильдия с ними свяжется, они начнут поиски, но вдруг Демея убила Рульдо и никто ничего не знает? Последняя картинка – он лежит на полу без сознания, в проеме распахнутой двери. Может, он до сих пор там лежит?

Впрочем, наверняка его уже нашли и оказали помощь. К Сой каждый день кто-нибудь заглядывал в гости. Но смог ли бедняга вспомнить и рассказать, что случилось?

Соймеле было жаль его – той легкой поверхностной жалостью, напоминающей карандашную штриховку, сквозь которую все равно проступает главное на рисунке. Собственное незавидное положение расстраивало ее куда больше. Как надолго она тут застряла – на два-три дня, на десять дней, на месяц?

И ведь никаких удовольствий не предвидится… Если бы они предвиделись, и то было бы не так досадно, однако Сой уже поняла, что рассчитывать не на что. Она неплохо разбиралась в мороках: и личный опыт приключений подобного рода у нее был весьма обширный, и Темре кое-что объяснял, стараясь ее предостеречь.

Демея способна только на разговоры. К действиям она не перейдет ни завтра, ни послезавтра, вообще никогда. Она явно кем-то выдуманный морок – ну, так и досталась бы лучше той размазне, которая ее приманила! Наверняка это какая-нибудь робкая школьница, застенчивая даже наедине с собой.

«Это ее личная драма, – с ожесточением фыркнула свернувшаяся под ворохом одеял Сой, – но зачем было подсовывать свою недоделку-импотентку мне?

Обозвать «импотенткой» женщину, вернее, вовсе даже не женщину, а морочанку – это вроде бы неграмотно, но другого определения жестоко разочарованная пленница подобрать для Демеи не могла. Вслух об этом говорить бесполезно: та в ответ начнет сюсюкать – и ничего больше. Все равно что подарили новую куклу, которая оказалась сломанной. Впору разреветься, только это не поможет.

Сой играла с мороками, словно с большими говорящими куклами, которые появлялись специально для ее удовольствия. Демея вначале показалась такой интересной и многообещающей – и на тебе!

От злости Соймела согрелась, хотя в этом промозглом вонючем подземелье было холодно и поначалу она мерзла даже под тремя одеялами.

Те морочаны, которых она сама нафантазировала, никуда не сбегали, шли прямиком к ней. И делали все, что ей хотелось, а потом врывался Темре и уничтожал их, после чего читал ей очередную нотацию. Демея, по-видимому, разминулась с той мечтающей о запретных удовольствиях бедной скромницей, которой она обязана своим появлением из хаддейны. Или не разминулась, или она ее убила? Вполне может быть… Наверное, так и случилось, если та перепугалась и не смогла взять морочанку под контроль.

Виновницу воплощения Демеи, по всей вероятности погибшую, Соймела тоже вскользь пожалела, после чего снова принялась размышлять о своем аховом положении.

Она запросто могла кому-то посочувствовать, даже помочь, но ее переживания по поводу чужих несчастий всегда были поверхностны и недолги. Впрочем, она и зла ни на кого всерьез не держала. Все эти чувства как будто скользили по глади ее души, не вызывая возмущений на глубине, где колыхались диковинные узорчатые водоросли, мерцали жемчужины, кружили в хороводах русалки с чувственными лицами и плавно струящимися вихрями роскошных волос.

Ее внутренний мирок был закрыт для окружающей действительности. Сой вполне могла бы сказать: «Я в вашу сверхважную повседневную суету и в вашу политику не лезу, а вы уж, будьте добры, не лезьте в то, чем живу я». Ее интересовали прежде всего флирты с мужчинами, иногда с женщинами, и вдобавок щекочущие нервы приключения с морочанами, которые при умелой работе воображения оказывались способны на что-нибудь такое, чего от людей не дождешься.

Темре довольно быстро раскусил, что она сама приманивает свои наваждения, но делиться этим выводом с Гильдией не стал. Быть может, из соображений экономии, ведь если бы ее присудили к штрафу, платить пришлось бы ему, а может, он и впрямь, как порой казалось, понимал ее? Соймеле хотелось надеяться на второе.

В нынешней ситуации ей ничего не угрожало – по крайней мере, до тех пор, пока она будет контролировать Демею, отыгрывая партию «гордой дерзкой девчонки». Хвала богам, она быстро разобралась, как надо вести себя со свалившейся нежданно-негаданно морочанкой.

Темре однажды объяснял: «Ты тем самым подкармливаешь наваждение и в какой-то степени осложняешь мою работу – больше усилий понадобится, чтобы его развоплотить, но уж лучше так, чем если оно тебя убьет».

Значит, придется снова и снова плести в бессчетных вариациях одни и те же разговоры, успевшие порядком надоесть Соймеле, но зато она будет в безопасности. Другое дело, если бы она испугалась – на страх Демея отреагирует как хищная рыба на расплывшуюся в воде кровь. Но Сой морочанов не боялась, они были для нее всего лишь заводными куклами.

Кто здесь был для нее загадкой, так это Сурфей. Он не производил впечатления дурака, но как будто искренне считал Демею настоящей женщиной, хотя и малость сумасшедшей. Так обмануться может разве что иностранец, приехавший из тех краев, где наваждений не бывает. Об этом свидетельствовал и акцент Сурфея. Если его смогла одурачить морочанка, это значит, он вовсе не маконец, а приплыл в Анву из-за океана, словно те забавные туристы в комедийной рамге, которые тоже попадают в истории с мороками, и авторы по этому поводу изощряются в хохмах. Сой никогда бы не подумала, что однажды столкнется с таким чудаком в реальной жизни.

Впрочем, этот чудак вовсе не выглядел милым и безобидным. Сквозило в нем что-то настораживающее, противное, скользкое… Соймела ни за что не стала бы с ним флиртовать. Может, на самом деле он в курсе, что госпожа Демея – морок, а наивным только прикидывается? Все в деталях припомнив, Сой пришла к выводу, что, пожалуй, все-таки нет. Удивительно, но Сурфей и впрямь не понимает, у кого он ходит в помощниках.

Тогда, возможно, стоило бы объяснить ему правду? Хорошенько поразмыслив, девушка отказалась от этой идеи. Будь Сурфей человеком, внушающим доверие, она бы не колебалась, но раз он… ну, в общем, такой, каким он ей показался… лучше не связываться. Хотя бы потому, что морочанку она и дальше сможет контролировать, а от этого субъекта неизвестно, чего ждать. Что-то подсказывало Соймеле, что ничего доброго от него не дождешься.

Несмотря на вонь и духоту, она задремала, а проснулась от шума в коридоре. Комната была погружена в густой полумрак, слабо светила старинная керосиновая лампа, подвешенная на вбитый в стену крюк, рядом никого, а снаружи, за чуть колыхнувшейся занавеской, что-то происходило.

Взыграло любопытство, да и в своей власти над Демеей Сой не сомневалась. Та ее не отпустит, но в то же время, пока соблюдаются правила игры, от которых морок не в состоянии уклониться, вреда ей не причинит.

Закутавшись в тонкий шерстяной плед – надо будет завтра же намекнуть, чтобы ей купили теплые сапожки и меховую холлу, но сперва придется отказываться от подарков и злобно дерзить, а примерить обновки можно будет лишь после обязательного отыгрыша «ничего мне от вас не надо», – она осторожно выглянула из-за шторы.

В коридоре царила темень. Четыре тусклые керосиновые лампы вроде той, что висела у нее в комнате, мрака не рассеивали – они напоминали замученных светляков, у которых не осталось сил даже на то, чтобы сползтись в одно место.

Непонятные звуки доносились издали, и там же маячил круг света от электрического фонаря.

Сой двинулась вперед, ступая осторожно, чтобы не споткнуться, а то на полу повсюду валялись то кирпичные обломки, то мусор. Впереди виднелась светлая по сравнению со стенами коридора тупиковая стенка, по ней-то и ползало световое пятно, потом оно исчезло. Значит, дальше есть или дверца, или лазейка.

Печальное сияние запыленных умирающих ламп помогло Соймеле добраться до цели. Фанерная перегородка, не доходящая до стены, а за ней на расстоянии двух бутов еще одна. Из-за перегородки доносились невнятные утробные звуки, чавканье, чмоканье, чьи-то глухие мычащие стоны.

«Хм, чем это они там без меня занимаются?» – Сердито подумав об этом, Сой подобрала плед, чтобы ни за что не зацепился, и полезла в проход меж двух фанерных стенок. Неужели здесь есть кто-то еще, с кем Демея не разговоры разговаривает, а предается тому самому, ради чего ее и выманили из хаддейны?

Ага, вторая перегородка тоже не доходит до конца, а дальше – темное пространство, в котором мелькают какие-то влажные черные отблески, и в луче фонаря…

Боги великие и милостивые, это было совсем не то, о чем она подумала!

У Сой едва не вырвался крик, и одновременно она судорожно втянула воздух, поэтому настоящего вскрика не получилось – что-то сдавленное, как будто вбитое обратно в горло.

Оно ворочалось во мраке то ли зала, то ли пещеры. Оно было громадно и напоминало во много раз увеличенную черную мокрицу с поделенным на сегменты лоснящимся туловищем. Жесткими суставчатыми конечностями оно стиснуло и подмяло под себя что-то мычащее, дергающееся и, похоже, окровавленное.

Несколько голов на длинных гибких шеях, пучком выраставших из отверстия в панцире чудовищной мокрицы, рвали схваченную еду. На мгновение Соймела увидела получеловеческую, полузмеиную бледную морду с измазанным кровью ртом и круглыми черными глазами, в которых блеснул отраженный свет фонаря. То, что шевелилось в смертельных объятиях, завыло громче, и девушка с ужасом заметила дрыгнувшую в воздухе голую ногу.

Демея успела подхватить ее раньше, чем она осела на пол.

Очнулась Сой в комнате с занавеской, на своем тюфяке под одеялами. Морочанка сидела рядом и совала ей кружку, благоухающую десертным вином «Бархатное знакомство».

– Выпей это, моя дорогая маленькая Соймела, тебе приснилось что-то страшное, но теперь все позади, и я рядом с тобой…

Ага, как же – приснилось. Сны и явь Сой никогда не путала, да и не бывало у нее настолько отчетливых снов.

– Не надо мне вашего вина, пейте его сами! – пробормотала она ехидным капризным тоном. – Зачем вы меня разбудили посреди ночи, неужели вы все еще на что-то рассчитываете?

Как бы ни было ей плохо и страшно, нужно, несмотря ни на что, играть роль. Иначе… Да, она уже видела, что с ней произойдет «иначе», если она перестанет оправдывать ожидания этой омерзительной куклы.

Паучара в конце концов завел людей в один из неприживных районов Лонвара. К этому времени за ним следовала пусть еще не толпа, но уже целый отряд: кроме Темре с монахом – четверка иллихейских агентов и инспектор из отдела заморочных расследований. Иллихейцы приметили, что на хвосте висит, не показываясь на глаза, кто-то еще. Репортер, вероятно.

Такая процессия не могла не привлечь внимания, хотя паучара благодаря дождевому колдовству Клесто выглядел обыкновенной собакой на поводке с серебрящейся от измороси шерстью.

Возможно, за ними по пятам крался, выдерживая разумную дистанцию, не газетчик, почуявший запах жареного, а еще один чиновник из полицейского управления, приставленный тайно наблюдать за иностранными коллегами. Или «бродячий кот», приглядывающий за своим собратом, получившим от Лунноглазой Госпожи разрешение на охоту. Во всяком случае, не морок, это Темре проверил. И не Луджереф – его бы ищейка вмиг учуяла. Поэтому «хвост» решили без повода не трогать: скорее всего, человек на службе, и не надо ему мешать, пока он сам никому не мешает.

Между тем городской ландшафт становился все запущеннее, все тоскливее, словно после мора или иного бедствия. Трущобы с заколоченными крест-накрест окнами смахивали скорее на развалины, чем на бедняцкое жилье, и выглядели почти необитаемыми – здесь ютились разве что изгои, которым больше некуда было податься. Ветхие дома в один-два этажа группировались островками, как будто жались друг к дружке, испытывая непонятное смутное беспокойство и заражая своей тревогой зрителя.

Вокруг простирались свалки, пустыри, заросли оголившегося кустарника, торчали телеграфные столбы, высились решетчатые опоры черных на фоне облачного неба трамвайных мостов. Тянулись щербатые кирпичные ограды, непонятно что от чего отделяющие, похожие на обкусанные и заплесневелые хлебные корки. Вздымались акведуки с выведенными на поверхность трубами, то в ошметках прошлогоднего утеплителя, то заново укутанными в преддверии зимы. Морщились под дождем и переливались мутным блеском громадные лужи. Попадались и заводы, спрятанные за обшарпанными, но добротными заборами. Благодаря тому что их владельцы по закону отвечали за состояние дорог и тротуаров в окрестностях, это хозяйство до сих пор не превратилось в непролазное месиво грязи.

Неприживные районы назывались так потому, что народ там ни в какую не приживался. Плохо там было. Чем плохо, никто внятно объяснить не мог, но людям очень скоро становилось не по себе, а потом и вовсе невтерпеж, и они переезжали куда угодно, лишь бы оттуда убраться. Поговаривали, что сны там снятся тяжелые, нехорошие. Зато для предприятий, расположенных в неприживных районах, и земельный налог был ниже, и арендная плата меньше, это спасало такие территории от окончательного запустения. Селиться поблизости желающих не было, поэтому до своих заводов и мастерских работники ездили на трамваях, сновавших над Лонваром круглые сутки напролет.

Рассказывать все это иллихейцам пришлось Темре. Полицейский инспектор оказался неразговорчив, а Котяра косился на агентов подозрительно и неприветливо: эти парни претендовали на его добычу, в то время как он хотел собственноручно свернуть шею подонку, убившему Тавьяно. До открытой стычки пока не дошло, но Темре опасался, что этого не миновать.

Опрос свидетелей похищения Соймелы позволил предположить, что утащила ее Акробатка, а за рулем машины, в которой девушку увезли, сидел некий мужчина, судя по поведению разволновавшейся ищейки – изготовитель паучары. Темре связался с иллихейцами и, когда те приехали на место происшествия, попросил у них какую-нибудь вещицу Луджерефа. Ему вручили ношеный полосатый носок. Кукла сразу сделала стойку, начала суетиться вокруг носка и топтать его пружинистыми ногами. Так как происходило это на улице, под моросящим по милости Клесто дождем, со стороны казалось, будто собака теребит тряпку.

После этого сомнений не осталось, и все вместе отправились в юго-восточный район столицы, туда, где, по предварительным данным, находилось убежище Демеи и ее помощника. Здесь морок-ищейка довольно быстро взял след и повел людей за собой, он так и рвался вперед, нетерпеливо натягивая поводок. Иллихейцы оживились, предвкушая успешное завершение своей миссии, а «бродячий кот» насупился. Он ни словом не упрекнул друга, но тому было неловко перед ним и досадно за свой промах.

Перед выходом Темре еле уговорил его надеть оберег от огнестрела.

– Я на тропе охоты, и у меня девять жизней, – проворчал Котяра.

– А в автоматическом пистолете десять патронов, если это не пятизарядник. Кроме ублюдка-бандита там будет еще и морочака, у нее точно есть ствол, может, даже не один.

Хвала богам, все-таки уломал.

Убийца наваждений на ходу налепил на лицо маску и поглубже надвинул капюшон плаща, чтобы не привлекать постороннего внимания. Следовало быть начеку, а то с Акробатки станется потихоньку подобраться и застать их врасплох, но пока никаких мороков, кроме куклы Клетчаба Луджерефа, поблизости не было.

За Соймелу он не слишком волновался: та с Демеей справится. Пожалуй, только она с ней и справится… Но все равно лучше бы поскорее вызволить Сой и покончить с этой историей.

Над унылым ландшафтом мокнущего под дождем неприживного района господствовала горка с заводом. Именно туда паучару и тянуло. Быть может, морочанка и беглый иллихейский преступник прячутся среди работников предприятия?

Решив сделать передышку, сыщики остановились под сенью развалины, напоминающей кусок подгорелого пирога. Вдоль стены тянулось что-то вроде галереи с жестяным навесом – укрытие от дождя. Паучару привязали снаружи, игнорируя предложения иллихейцев, что, мол, давайте и собачку вашу сюда, пусть немного обсохнет. Ага, еще не хватало, чтобы они увидели истинный облик «собачки»!

Полицейский инспектор достал из внутреннего кармана плаща и развернул истрепанную карту местности, подклеенную с изнанки бумажными полосками.

Инспектора звали Гурдо. Он был тощ, смугловат, немолод, с темными усиками над верхней губой и выпирающими желваками. Судя по физиономии, венгос с примесью гронсийской крови, но вряд ли он охотно сознался бы в этой примеси. И с иностранцами, и с убийцей наваждений он держался официально, хотя и без неприязни – скорее, это была суховатая манера чиновника, находящего в казенном способе общения известные преимущества. К «бродячему коту» обращался уважительно, словно хотел подчеркнуть, что к религии он относится с должным почтением.

– Это Овечья горка, там находится разделочно-перерабатывающий завод, – сообщил он строгим надтреснутым голосом.

Остальные сгрудилась вокруг, заглядывая в карту. Кроме символа, обозначающего промышленное предприятие, возвышенность была помечена зубчатым красным кружком. От Темре не укрылось, что Жозеф Глинтух, могучий громила с открытым добродушным лицом, сощурил слегка раскосые глаза и еле слышно хмыкнул, словно углядел что-то такое, о чем остальные знать не знали.

– И что там разделывают, если не секрет? – осведомился Мервегуст.

– Туши морских овец. Потом сырье развозят для дальнейшей переработки по другим заводам и фабрикам, а костную муку производят прямо здесь, – нехотя, но в то же время с нудноватой обстоятельностью объяснил Гурдо руководителю иностранной группы.

– Что это за значок?

– Это значит, что через Овечью горку нельзя прокладывать коммуникации без особого разрешения и согласования на высшем уровне.

– Так мы ж и не собираемся, – покладисто ухмыльнулся Глинтух.

Темре насторожил его прищур, чересчур озабоченный, как будто ощетинившийся красный кружок ему до чрезвычайности не понравился. А Мервегуст никак не отреагировал на нарушение субординации, словно у Глинтуха была привилегия говорить все что угодно вперед начальника. Поймав взгляд убийцы наваждений – или, скорее, почувствовав его сквозь покрытую алыми и черными рунами маску, – громила перестал щуриться и жизнерадостно подмигнул: все хорошо, парень, прорвемся. Теперь уже Темре хмыкнул – мол, кому и зачем ты здесь морочишь голову, хотел бы я знать?

Двое других агентов, желтоволосый Чемхет, похожий на пресыщенного юнца из богатой семьи, и невзрачный жилистый Сунорчи, молча озирались, изучая местность.

Монах стоял в сторонке, вид у него был угрюмый. Впрочем, поглядев на его недовольное круглое лицо, можно было предположить, будто он раздражен тем, что промок, и затянувшаяся прогулка под дождем, без обеда в ближайшей перспективе, нисколько его не радует. Обычно в первую очередь предполагается то, что лежит на поверхности, хотя на проверку все может оказаться совсем не так.

Иллихейцам брата Рурно отрекомендовали как друга Темре, принимающего участие в поисках. О том, что «бродячий кот» с дозволения Лунноглазой Госпожи вышел на тропу охоты и имеет свои виды на их клиента, несовместимые с дальнейшей жизнедеятельностью упомянутого клиента, агенты были не в курсе.

Привязанный к дереву паучара целеустремленно рвался к Овечьей горке. Уж для него-то все было просто и ясно, впору позавидовать.

Птичий Пастух, скорее всего, витал где-то поблизости и наблюдал за развитием событий, никак не выдавая своего присутствия. Он любопытный, вряд ли захочет пропустить такое отменное представление.

– Дорога подходит к заводу с северо-востока, – показал Гурдо. – С нашей стороны есть еще одна, в плохом состоянии, она ведет к замурованному входу в туннель. Вот это автостоянка, около нее несколько магазинов и закусочная для работников. Немного севернее – трамвайный мост.

Словно в подтверждение его слов с той стороны донеслось далекое громыхание трамвая. Мост выделялся черной филигранью на облачном фоне, над крышами строений.

– Скорее всего, Луджереф и Акробатка пользуются трамваем, когда выбираются в город из своего логова, – заметил Темре.

– А это что? – Мервегуст ткнул пальцем в карту.

– Коллектор. От Овечьей горки до Южной он проходит над поверхностью и южнее ныряет под землю, его тоже отсюда видно.

Над пологим склоном тянулась поднятая на мощных фермах толстенная бурая труба – должно быть, пяти-шести бутов в диаметре, ее колоссальные размеры поражали даже издали. Она исчезала в дождевом тумане, сквозь который просвечивали размытые очертания еще одной горки.

– Коллектор – на акведуке? А если трубу прорвет или опоры не выдержат? – вымолвил глава иллихейских агентов с таким выражением, словно едва удержался, чтобы не добавить: «Да вы все тут сумасшедшие!»

– Трубы у нас надежные, и канализационные акведуки построены с большим запасом прочности, за этим регулярно следят, – сурово произнес полицейский инспектор.

Казалось, его оскорбило то, что иностранцы, поглядев на эту достопримечательность, усомнились в здравомыслии венгоских властей.

– Наверное, проще было бы сразу убрать его под землю, – заметил Мервегуст.

– Наверное, нельзя, для этого здесь, вероятно, земельные условия не те, – сварливо возразил Гурдо и после паузы добавил, словно ставя точку в споре: – Так что на все есть рациональные причины. Займемся нашей проблемой, пока она не успела улепетнуть с Овечьей горки?

– Если что-то сделано так, а не иначе, значит, иначе могло бы выйти накладно, – неожиданно поддержал его Глинтух, одарив всю компанию лучезарной примирительной ухмылкой. – Гурдо, не обессудьте, мы люди приезжие, многого не знаем, вот и любопытствуем, а иногда можем что-нибудь не то сказануть. Нам, не местным, простительно.

Мервегуст снова не одернул зарвавшегося подчиненного. Судя по тому, какой собранной и спокойной оставалась его загорелая физиономия, изрезанная эффектными скульптурными складками, поведение Жозефа Глинтуха главу группы нисколько не возмущало.

«Значит, ты имеешь право так себя вести, – решил Темре, поглядев на громилу с новым интересом. – И как раз ты-то, сдается, отлично знаешь, почему иначе вышло бы накладно… Или, может, не накладно, а опасно? Видимо, это одно из мест, где под землей копаться не следует. На то и неприживной район».

– Где наш уважаемый наблюдатель? – справился Мервегуст у тех двоих, что помалкивали. – Или мы его по дороге потеряли?

Ради своих союзников гости разговаривали между собой по-венгоски.

– Не потеряли, – усмехнулся Сунорчи. – Вон за тем домом прячется, за углом. Серьезный парень, не за просто так жалованье получает.

Его жидкие серые волосы от затылка были заплетены в косицу, выпростанную поверх откинутого капюшона и свисавшую, словно мокрый мышиный хвост. Сунорчи показался Темре похожим на старую крысу-сыщика из популярной детской рамги.

– Раз он сам не хочет к нам присоединиться, звать не будем, – подмигнул остальным Глинтух. – Мы передохнули, а теперь…

– Тихо, – оборвал его убийца наваждений. – Морок!

Вдали, на довольно пустынной в этот час дороге, что вела к Овечьей горке от трамвайного моста, маячил тусклый водянистый светляк.

Если шибануться со всего маху лбом о стенку, можно и до смерти убиться… Только это соображение и удерживало Клетчаба от самовредительства. Ну, сил никаких больше нет – опять они завели вчерашнюю песню!

– Я сейчас поеду в магазин, моя дорогая маленькая Соймела, и куплю тебе что-нибудь теплое, что-нибудь достойное тебя, а пока будь паинькой, закутайся в одеяло!

– Не приму я от вас никаких милостей и не надо мне вашего одеяла!

– Ты же без одеяла замерзнешь! Я боюсь, что ты заболеешь…

– Да уж лучше заболеть, чем взять у вас одеяло!

– Ты мне дерзишь, но ведь я права. Скоро ты все поймешь, когда этот город будет разорен и превратится в мою территорию! А пока возьми одеяло…

– Никогда я с вами не соглашусь, надейтесь на здоровье, это невредно. И одеяло ваше тоже не возьму.

– Моя маленькая принцесса, тебе ведь холодно без одеяла…

«Великие боги, послали бы вы сюда доктора с санитарами, – взвыл про себя Луджереф, маясь от злости и бессилия. – С парой смирительных рубашек и кляпов… И никаких одеял им, сукам этаким! Об одном прошу, пусть они заткнутся и чтобы никаких одеял! Пусть у меня лучше брюхо сведет, чем их слушать… Тьфу, нет, боги наши милостивцы, вот этого лучше не надо!»

Наконец пытка прекратилась, и Демея, выглядевшая задумчиво-счастливой, как после романтического свидания, отправилась в город покупать для пленницы теплые сапожки и холлу. А мозгами надо было шевелить, прежде чем тащить девку из дома в чем есть! Соймела, которая во время спора сидела, съежившись и подобрав под себя озябшие ножки, гордая, хрупкая и непримиримая, после ее ухода враз перестала фасонить и одним одеялом укрылась до пояса, другое набросила себе на плечи поверх пледа.

– Зря вы так выкрутасничаете, – остановившись над ней, с раздражением процедил Луджереф. – Госпожа Демея потерпит ваши фокусы, а потом терпение у нее лопнет. Цену себе набиваете, чего ж непонятного, ваша сестра тем и живет, что себя продает, а только можно при этом в набитых дурах остаться, ежели малость просчитаетесь.

– Что вы имеете в виду? – озлилась и вспыхнула Соймела.

– Да то и имею, что сказал. Хватит уже шуршать про одеяло, хуже пересоленной каши надоело!

– Подите вон, – прошипела девчонка, сверкнув глазами.

Он еще больше рассердился.

– Ой ты, цаца какая! Я с вами по-хорошему толкую, не будьте дурехой, о своей шелковой шкурке подумайте, а вы по-собачьи лаетесь! Видела же сама, чего там есть за стенкой в конце коридора… Отдаст вас госпожа Демея той твари, если будете дерзить и фыркать.

– А может, она скорее вас отдаст, если я пожалуюсь, что вы мне нагрубили?

Клетчаб плюнул и ушел. Пугнуть ее хотел, чтобы присмирела, а гляди ты, как нехорошо вышло. Чего доброго, и впрямь настучит, а как в этом случае поступит ее стервейшество – почем знать…

Ладно, решил Луджереф, мы тогда по-нашенски сделаем и вас переиграем. Не на того напали, дамочки!

В дальнем помещении дожидались своей участи четверо ушнырков – из тех, что ловятся на крейму или другую такую же дурь. Демее минувшей ночью повезло, и она заманила сюда целую компанию. Двоих Постоялец уже оприходовал, остальных приберегли, потому что госпожа пошла сюсюкать с девчонкой. Руки и ноги у пленников на всякий случай были спутаны, но они бы и без того никуда не ушли. Вмазали свою дурь – и довольны: только и знают, что ловить расширенными зрачками неведомые мутные грезы.

Демея считала, что эти четверо станут «заключительной порцией», после которой чудовище наверняка проснется.

«Ну, так подстегнем маленько события», – подумал Луджереф, выволакивая за шиворот в коридор первую из жертв, вялую и послушную.

При нынешнем поганом раскладе уж лучше пусть тварь очухается, пока ее стервейшество отсутствует. Тогда стучи не стучи, а старина Клетчаб успеет сделать отсюда ноги, и в условиях дальнейшего раздрая госпоже Демее будет не до него.

Ежели они в будущем и встретятся, можно будет отпереться: дескать, знать ничего не знаю, Постоялец сам по себе проснулся и всех слопал.

Отдав свой плащ на хранение полицейскому инспектору, Темре направился в сторону дороги.

Близился вечер, такой же пасмурный, как минувший день, но до конца смены на заводе еще далеко, и на тротуаре вдоль заколоченных домов и затянутых путаницей жухлой травы осенних пустырей в этот час никого не было. Зато после гудка, уже в темноте, польется к трамвайному мосту усталая людская вереница… Работать с наваждением в толпе – ситуация из категории «хуже некуда», но времени в запасе достаточно.

Темре двигался от дома к дому наперерез Акробатке. Лица на таком расстоянии не разглядеть, но это она, можно не сомневаться. Надо перехватить ее раньше, чем она доберется до своего логова.

Оказавшись под прикрытием очередной постройки, он посмотрел назад: товарищей отсюда не видно. Значит, Демея тем более их не заметит.

Под ногами хлюпала грязь. Слышался негромкий, близкий к шепоту, размеренный и рассеянный плеск дождя, что-то меланхолически поскрипывало, а в общем-то здесь было тихо. Шум доносился со стороны дороги, завода на горке и отдаленного, словно слепленного из наложенных друг на друга серебристо-сероватых теней, городского массива, где вовсю бурлила столичная жизнь.

И еще легкие торопливые шаги позади на некотором расстоянии, словно кто-то бежит следом. Один из агентов увязался за Темре? Или, может, соглядатай? Какого краба ошпаренного, объяснял же им всем, что помощники не понадобятся… Добровольный помощник – это, в данном случае, потенциальная жертва. Когда убийца разбирается с мороком, непрофессионалам лучше держаться в сторонке.

Оглянувшись, Темре заметил темную фигуру, мелькнувшую и тут же спрятавшуюся за углом обветшалого строения с похожей на разворошенное гнездо крышей.

Судя по габаритам – не Глинтух, кто-то мелковатый. Пусть пеняет на себя, предупреждали ведь.

Пахло мокрой холодной землей, псиной, палой листвой, которая покрывала землю блестящим черно-желто-бурым слоем, мозаичным, словно туника Смеющегося Ловца.

Однажды, во время очередного распивания кавьи в гостях у Темре, тот заметил:

– Под ногами у смертных валяется великое множество красивого, а люди этой роскоши не замечают. Это меня когда печалит, когда забавляет, в зависимости от настроения.

От домов тянуло специфическим духом давно заброшенного жилья. Время от времени власти предпринимали попытки заселить неприживной район, чтобы пространство в черте города не пустовало, и заманить сюда хотя бы тех, кто работает на Овечьей горке. Всякий раз повторялось одно и то же: люди поначалу радовались государственным дотациям на обустройство и соблазнительной дешевизне, а потом сбегали.

Иные даже свой бедняцкий скарб бросали, если не было возможности забрать его с собой на новое место. В полумраке за оконными проемами виднелись очертания мебели: угловатые спинки стульев, темная плоскость запыленного стола, блеск металлической кровати – должно быть, удобной, но не избежавшей общей участи. На втором этаже одного из домов полоскалась, словно вывешенный за окно флаг, линялая желтая занавеска в мелкий цветочек.

Темре подозревал, что все это каким-то образом связано с тем загадочным значком, которым помечена на полицейской карте Овечья горка. И Жозеф Глинтух то ли знает, то ли догадывается, в чем дело. Для этого необязательно быть местным, достаточно быть информированным.

Странный парень этот Жозеф. Как выяснилось, он метис, о чем сам же и сообщил весьма охотно. В Империи этого не стеснялись, тем более что метисом он оказался особенным – его мать была переселенкой из другого мира, того самого, откуда иллихейцы позаимствовали кавью, или кофе. Все это было занятно, однако нисколько не объясняло его особого положения в иерархии группы.

Мервегуст – руководитель, Сунорчи и Чемхет – подчиненные, с ними все ясно. Но какова истинная роль Глинтуха, который на первый взгляд производит впечатление шкафоподобного громилы с тяжелыми кулаками – этакого воплощения полезной грубой силы, а когда к нему присмотришься, не знаешь, что и думать?

Демея свернула с тротуара навстречу убийце. Она была без сарпы, в удлиненной холле, щедро расшитой серебряным галуном. Тавлани из серой с блестками шерсти плотно облегали скульптурно мускулистые ноги и были заправлены в сапожки, украшенные блестящими пряжками и измазанные грязью. Из-под натянутого на голову капюшона выбивались черные локоны парика. В отчетах тех, кто ее выслеживал, упоминалось о парике. На плече у нее висела пухлая матерчатая сумка, голубая в белый горох, такую можно купить в каждом лонварском магазине, торгующем одеждой, тканями и обувью.

«Наверняка это Сой своего не упустила, – усмехнулся про себя Темре с оттенком грусти. – Вот уж кому с этой истории сплошное удовольствие…»

Противник был в маске, и морочанка, разглядев это, сразу поняла, кто перед ней: тот, кто может отправить ее обратно в извечно клубящийся туман хаддейны, в зыбкое царство неопределенности.

Она сунула руку в карман холлы, под которым виднелась выпуклость: наверняка там лежал пистолет. Зная, что оберег защитит его, Темре не стал уходить с линии выстрела и на бегу послал в наваждение две иглы. Судя по тому, что Акробатка приостановилась, как будто у нее перехватило дыхание, и плотнее сжала благородно очерченные губы, обе попали в цель. Но до победы далеко, Демея – сильный морок, и лучше не думать заранее о том, сколько иголок понадобится, чтобы ее развоплотить. Много.

Убийца подался назад: пока не накопился новый заряд, его задача – избегать ближнего боя. Посторонних рядом не было, разве что загадочный сопровождающий, который спрятался где-то поблизости. Темре надеялся, что парень сообразит сидеть тихо и не высовываться. Хотя, если тот сильно испугается, гостья из хаддейны почует его присутствие.

По дороге, которая сначала шла под уклон, а потом, ближе к трамвайному мосту, снова в горку, изредка проезжали заводские фургоны, окутанные тяжелым рыбным запахом, но шоферы, заметив гильдейца в боевой маске, поступали согласно служебной инструкции: газовали, чтобы поскорее убраться подальше от опасного места.

Вокруг стояли обшарпанные пустующие дома. Как это ни странно, они вовсе не казались мертвыми – скорее, напоминали дряхлых стариков, печальных, неряшливых, сонных, утонувших в своих воспоминаниях, но все же сохранивших остатки любопытства. Они таращились на Темре и Демею темными проемами, сипло скрипели гнилыми досками. Люди, без которых дому не изведать настоящей жизни, сюда уже не вернутся, но эти двое увлеченно суетятся, гоняются друг за дружкой – есть на что поглядеть, хоть какое-то подобие прежнего оживления!

Акробатка была опасным противником. Впрочем, Темре и раньше в этом не сомневался. Ни одна игла не ушла мимо цели, а ей пока хоть бы что. До бесконечности это продолжаться не может, но хватит ее надолго.