Любовь в вечерних новостях Робертс Нора

13.

— Эй! — Торп пощекотал губами шею Ливи, чтобы она проснулась. — Ты собираешься проспать целый день?

Она подвинулась к нему поближе.

— Угу.

Единственное, чего ей сейчас хотелось, так это чувствовать его тело рядом с собой. И пусть будет ночь, утро или день. Все равно.

— Уже десятый час.

Он провел рукой по ее спине, и она вздохнула от удовольствия,

— Ты помнишь, что мы собирались провести весь день в лодке?

Ливи чуть-чуть приоткрыла глаза. Оказывается, действительно утро. И он здесь, с ней. Сонно улыбнувшись, она посмотрела на него сквозь ресницы. Так не хотелось даже открыть глаза.

— Давай вместо этого проведем весь день в постели.

— Эта женщина — лентяйка! — решительно сказал Торп. «И прекрасна собой», — подумал он, откидывая прядь волос с ее щеки. Прекрасна так, что у него даже сердце щемит.

— Лентяйка? — Ливи возмутилась, правда, недостаточно энергично. — Да я вся просто горю от жажды деятельности, — сказала она медленно, низким от сна голосом, и снова закрыла глаза. — Просто сгораю. — Ливи зевнула.

— О да, я вижу. Может, нам стоит немного встряхнуться?

Ливи снова открыла глаза:

— Да, пожалуй.

Он не ожидал такого пылкого поцелуя и столь быстрого движения. Внезапно она очутилась сверху, прижавшись губами к его рту. Он глухо заворчал от удовольствия. Она дотронулась до него, возбуждая плоть. За считанные секунды его пульс из ровного, спокойного сделался бешеным. Кровь, остывшая за ночь, воспламенившись, бросилась в голову. Руки Ливи требовали, они стали даже агрессивны, рот покрывал тело жадными поцелуями. Она его захватила врасплох, прежде чем он успел сообразить, что это она сейчас ведет его за собой.

Его мгновенная отзывчивость, казалось, придавала ей силы. Ее алчный рот впивался в его губы, в шею, плечи. Языком она пощекотала его грудь и снова припала к губам.

Откуда у нее взялись силы, удивился он, оглушенный внезапным напором. Или это он сам вдруг ослабел? Он должен сейчас же ею овладеть. Сейчас же. Кровь стучала в его жилах, голове, чреслах, кончиках пальцев. Но когда он попытался подмять ее под себя, она увернулась, оседлав его, и обрушилась с таким поцелуем, что он едва не задохнулся. Но, даже задыхаясь, он притиснул ее к себе. Ее движения сводили его с ума.

А потом они соединились, не помня себя от страсти, утратив на мгновение разум. В голове стучало, в ушах раздавался неумолчный шум. Это дышала Ливи, прерывисто, коротко. А потом она вдруг растворилась, растаяла, словно истекла силой. Судорога потрясла его тело. Торп охватил руками ее голову.

«Это моя женщина», — подумал он яростно, обнимая ее, еще дрожащую. Он тихо, недвижно лежал, пока напряжение не спало. Но он помнил все и знал, что стоит пока сохранять осторожность.

— Наверное, ты ждешь моих извинений?

— М-м-м? — смутилась Ливи.

— Ну за то, что я назвал тебя ленивой.

Она рассмеялась и на мгновение прижалась к нему, а затем вытянулась, отдыхая.

— Я согласна. — Она опять свернулась клубочком. — Но ты принесешь извинения, когда я проснусь.

— Ну уж нет. — И, вскочив, Торп бесцеремонно и безжалостно вытащил ее из постели. — Пора заняться греблей, — заявил он, хотя Ливи морщилась и дулась.

— Ты просто одержимый человек.

— Совершенно правильно. — Торп поцеловал ее в нос. — Но в душ отправляйся первая.

— Спасибо.

Благодарность ее прозвучала довольно язвительно, однако Торп лишь ухмыльнулся, когда она захлопнула за собой дверь ванной. Он натянул слаксы, раздумывая, что неплохо бы сварить кофе. Вместо этого он взял пачку сигарет с прикроватного столика. Отсюда было слышно, как Ливи ворчит, налаживая душ.

Взяв зажигалку, Торп щелкнул ею, вспыхнула искра и погасла. А, черт! Он недовольно оглянулся в поисках спичек и открыл узкий ящик стола, полагая, что, может быть, они там.

Он сразу же увидел фотографию. В квартире Ливи никогда не было никаких фотографий и вообще ничего, подаренного на память. На фото сиял улыбкой потрясающе красивый малыш. Он взял карточку и стал разглядывать.

Фотография была маленькая, в серебряной рамке. Мальчик, вряд ли старше года, с пухлыми щечками и широкой улыбкой. Личико обрамляли густые черные волосы. Глаза были темно-голубые, почти синие, веселые и озорные. Это был ребенок, при виде которого любой прохожий на улице остановился бы и улыбнулся ему. Балованное дитя тысячи тетушек и дядюшек. Казалось, что веселая улыбка сейчас сменится громким смехом.

Держа в руке фотографию, Торп сел на постель.

— Я, наверное, истратила всю горячую воду, — сказала Ливи еще за дверью, — И поделом тебе за то, что вытащил меня из постели в субботу на рассвете.

Она открыла дверь и помедлила, завязывая пояс халата.

— Кстати, я не чувствую запаха кофе. Это ты мог бы по крайней мере…

Голос ее замер, когда она увидела, что он держит в руке. Улыбка исчезла, и она побледнела.

— Ливи… — Он начал было объяснять, как искал спички, но потом остановился. Все это сейчас ни к чему. — Кто это на фотографии?

Он мог сосчитать до десяти или даже больше, а Ливи все молчала. Она сглотнула, нижняя губа ее дрогнула, но, когда она заговорила, голос был ясный и сильный.

— Мой сын.

Впрочем, он знал это, едва взглянув на снимок. Сходство безошибочное. Он, глядя на нее в упор, спокойно спросил:

— А где он?

Ее лицо побледнело как мел. Еще никогда он не видел таких темных глаз, взгляда, задумчивого и полного боли.

— Он умер.

Ливи быстро отвернулась к шкафу и стала доставать одежду. Но она видела только цветные пятна. Она брала первые попавшиеся вещи, но не могла их удержать. Руки были как деревянные, они даже не дрожали. Торп обнял ее за плечи. Ливи машинально продолжала тасовать вешалки.

— Ливи. — Торпу пришлось приложить усилие, чтобы повернуть ее лицом к себе.

— Мне нужно одеться, если мы собираемся на прогулку.

Она затрясла головой, как бы отвергая все вопросы и стараясь высвободиться из его рук.

— Прекрати! — скомандовал он и так ее встряхнул, что она с трудом перевела дыхание. — Нет.

Так не пойдет. Ни сейчас, ни потом. Во всяком случае, со мной.

И прежде чем она успела что-либо ответить, Торп крепко прижал ее к себе.

Она могла бы вырываться, выкрикивать что-то обидное, но она приникла к нему, и все преграды пали.

— Иди сюда, сядь, — сказал он, — и все мне расскажи.

Ливи села на кровать, чувствуя его надежную руку на своих плечах. Фотокарточка лежала рядом. Она взяла ее и положила себе на колени. Он ее не торопил, он знал, что ей надо время, чтобы собраться с духом.

— Мне было девятнадцать, когда я познакомилась с Дутом.

Ее телезрители сейчас бы не узнали этот голос. Он был слаб, дрожал, в нем слышалась сердечная боль.

— Он изучал право. У него была стипендия за блестящие успехи. Он вообще был блестящий человек — свободомыслящий, вольнодумный и очень упорный. Он собирался стать лучшим адвокатом в стране. Изменить всю систему, юриспруденции, воевать с ветряными мельницами, побеждать драконов.

Торп молчал. Ливи глубоко вздохнула. Голос ее окреп.

— Мы потянулись друг к другу с первой же встречи. Может быть, причина была в различном происхождении, но в общих лучезарных идеалах. Мы просто искры высекали друг из друга. И мы были так молоды.

Ливи вздохнула еще раз, будто это придавало ей сил, и продолжала:

— Не прошло и трех месяцев со дня встречи, как мы поженились. Моя семья… — Она слегка рассмеялась и покачала головой. — Ладно, скажем так, они очень были удивлены. Сейчас я иногда думаю, что именно желание их удивить было одной из причин этого замужества. Мне это неприятно, но, возможно, так и было.

Она уставилась куда-то перед собой в пространство, ей одной ведомое, в свои воспоминания. Торп на минуту ощутил, что связующая их нить оборвалась. Он постарался отогнать эти мысли и стал слушать дальше.

— Наш брак не был крепким и надежным. Да и трудностей хватало. Дуг усиленно готовился к экзаменам. Я работала на посылках в местной телестудии, используя каждую свободную минуту для занятий. Деньги, к счастью, для нас обоих не много значили. Их постоянно не хватало, но мы как-то обходились. У нас были счастливые времена, однако Дуг… — Она замерла, словно в поисках подходящих слов. — У него была слабость к женщинам. Он меня любил. Я уверена в этом, любил по-своему, но ему трудно было хранить верность. Его «отступления» большой роли для него не играли, к тому же я была не очень опытна в сексуальных отношениях.

Торпу пришлось проглотить свое мнение на этот счет. Ему не хотелось ее перебивать. Наконец она рассказывала ему все. Но, признаться, ему очень хотелось чертыхнуться по адресу этого ее, с позволения сказать, мужа. Вот ведь дубина какая. Он очень ясно помнил, как Ливи сказала ему в первый же день их близости, что она, мол, не очень хороша в постели. Теперь-то он понимал, кто вбил ей в голову подобную чушь. Торп взял себя в руки и продолжал спокойно слушать.

— Года не прошло со свадьбы, как у нас родился Джошуа. Моя семья решила, что это безумие заводить детей так рано. Наш доход был гораздо ниже, чем они считали достаточным. Но мы оба хотели ребенка. Мы оба хотели Джоша. На время, казалось, он стал центром нашей жизни. Он был такой необыкновенный ребенок.

Ливи взглянула на фотопортрет.

— Я знаю, все матери так думают о своих младенцах, но он был такой красивый, с таким чудным характером. Он совсем почти не плакал.

Слеза упала на стекло в рамке, и Ливи зажмурилась.

— Мы оба его обожали. Да было просто невозможно его не обожать. Почти год мы были счастливы. По-настоящему, действительно счастливы. Дуг был замечательный отец. Никакие заботы и хлопоты не были для него слишком утомительны.

Все было для него очень важно. Помню, он разбудил меня ночью вне себя от радости, когда увидел, что у Джоша прорезался первый зуб.

Ливи молчала почти минуту. Торп не торопил ее. Обняв ее, он терпеливо ждал.

— Когда я окончила университет, мы переехали в Нью-Джерси. Дуг стал работать в маленькой юридической фирме, а меня взяли в местную телевизионную студию. Сначала у меня была ночная смена. Мы оба делали только первые шаги, хватались за все, работали сверхурочно, передавая ребенка друг другу с рук на руки. Не думаю, что Джош от этого как-то страдал. Он всегда был такой веселый. Я сидела с ним целый день. А Дуг смотрел за ним по вечерам и укладывал его спать. А потом эта интрижка с секретаршей в фирме, где Дуг служил. Говоря его языком, он немного «оступился». Впервые за весь этот год. Я не придала этому большого значения. — Ливи пожала плечами. — Тем более что он довольно сильно раскаивался. Мы постарались снова наладить отношения. У нас есть ребенок, и о нем надо думать в первую очередь. Для нас обоих важнее всего на свете был Джош.

Наконец я стала работать днем. Мы долго искали приходящую няню и уже из-за этого начали ссориться. Дуг хотел, чтобы я ушла с работы и была с Джошем. А я не хотела.

Ливи прижала пальцы к вискам, потом снова сложила руки на коленях.

— Джош был так всем доволен, так хорошо ухожен. Я любила его больше всего на свете, но не считала, что мне надо уходить с работы. Мне казалось, что нельзя губить карьеру и проводить с ним все свое время. Дело было, в общем, и в деньгах, и в моих амбициях. И еще я не хотела давить на ребенка своей личностью.

Она уже говорила не так громко и уверенно.

— Конечно, было очень соблазнительно все время проводить с ним и баловать его. Дуг говорил, что, будь моя воля, я устроила бы Джошу вечное детство. А мне казалось, что он слишком торопится, хочет, чтобы Джош поскорее вырос. Было очень трогательно, когда Дуг хотел купить ему футбольный мяч или двухколесный велосипед, а Джошу едва исполнилось полтора года. Но однажды он настоял на своем и купил большие качели. Джошу было тогда два года. Я пришла в ужас. Мы поспорили, но не очень серьезно. Он смеялся и говорил, что я слишком трясусь над ребенком. Он должен расти мужчиной. Если бы я… послушалась внутреннего голоса, все могло быть иначе.

Ливи вновь взглянула на портрет сына.

— Днем мне на работу позвонила няня и сказала, что Джош упал с качелей, но ничего серьезного, только шишка на голове. Но я все бросила, позвонила Дугу и помчалась домой. Он приехал даже раньше, чем я. Джош выглядел совершенно нормально, но мы оба запаниковали. Мы сразу же повезли его в отделение неотложной помощи. Помню, как я сидела там, пока ему делали снимок. Сидела в такой большой комнате, с черными пластиковыми стульями, металлическими пепельницами и лампами на потолке. Пол был выложен черной плиткой с белыми крапинками. Я их считала, а Дуг шагал взад-вперед.

Вышел врач и повел нас в свой маленький кабинет. У него был очень ласковый голос. Я сразу прочла все в его глазах, но не хотела верить. В это невозможно было поверить.

Ливи прижала ладонь ко рту, стараясь подавить рвущееся из груди рыдание. Она снова переживала все до мелочей, прежняя боль вернулась снова.

— Я и не поверила, когда он сказал, что у Джоша произошла закупорка сосудов головного мозга и он умер. И все кончено.

Ливи раскачивалась взад-вперед, прижимая фотокарточку к груди, а подступившие слезы раздирали ей горло.

— Я даже не знаю, что было потом. Со мной случилась истерика. Мне дали успокоительное. Потом я очутилась дома. Дуг был уничтожен. Но мы были не в состоянии поддерживать друг друга. Вместо этого мы говорили ужасные вещи. Он проклинал меня за то, что я не ушла с работы и не сидела с ребенком, ведь если бы я была дома, то, может быть… А я поносила его и кричала, что это он купил качели, эти проклятые качели, которые убили моего ребенка.

— Ливи.

Торпу так хотелось унять ее неутолимую боль, вытравить саму память о трагедии. А она все прижимала к груди фотокарточку, словно могла оживить ребенка биением своего собственного сердца. Но чем он мог ее утешить? Слова тут не помогут. Да у него и не было слов. Он мог только крепко ее обнимать.

Ливи смахнула слезы, и Торп прижал ее к себе еще крепче. Горе вышло наружу, но не иссякло. Она сейчас жила одним былым чувством и снова должна была пройти путем скорби.

— Пришел Грег. Он был крестным отцом Джоша и нашим ближайшим другом. Да, только Богу известно, как мы нуждались в дружбе, ведь наш семейный мир рухнул навсегда. Грег не давал нам наносить друг другу новые раны, но главную беду избыть было невозможно. Джош умер.

Ливи глубоко прерывисто вздохнула, он ощущал, как дрожат у нее плечи.

— Он был мертв, и ничто не могло этого изменить. И некого было винить в его смерти. Просто несчастный случай.

Ливи замолчала, и надолго.

Торп чувствовал, что она собирается с силами, чтобы продолжать. Ему хотелось, чтфбы она перестала так остро чувствовать эту боль. Ясно, что она не пройдет никогда, но со временем сменится печалью. Он понимал, что это время еще не пришло.

Ливи заговорила снова:

— Грег взял на себя заботу обо всем. Я мало что понимала. Мне что-то давали все время. Не знаю даже что. В первую неделю после случившегося мы с Дугом были как зомби. Приехали мои родные, но они не понимали меня. Они почти не знали Джоша. Я каждый день подходила к его комнате, надеясь услышать, как он играет. Я опять стала работать, мне было невмоготу оставаться в доме и думать, что его нет.

Слезы хлынули из ее глаз. Голос охрип. Что бы Торп ни думал отыскать под покровом ее постоянной сдержанности, нашел он совсем другое. Ливи казалась ему сейчас незрячей, она вряд ли понимала, что он здесь, вряд ли чувствовала, что он ее обнимает.

— Наш брак распался. Мы оба это знали, но никто не решался сказать об этом вслух. У нас обоих было такое чувство, что если мы промолчим, то Джош вернется. Мы вели себя вежливо и обходительно. Я хотела, чтобы кто-то со мной поговорил. Не знаю, какие слова мне хотелось услышать, но у Дуга таких слов не было. Не думаю, что они были у меня. Мы спали в одной постели и не касались друг друга. И мы прожили так месяц…

Однажды я попросила его пойти со мной в комнату Джоша и помочь мне… помочь мне убрать его вещи. Я не в силах была сделать это одна. Он ушел и не возвращался всю ночь. Я вынуждена была позвонить Грегу.

Ливи прижала ладонь ко лбу, пытаясь не сбиться.

С Дугом мы больше никогда об этом не говорили. Потом приехала Мелинда, моя сестра. Она очень любила Джоша. Она все время присылала ему бессмысленные, но дорогие игрушки. Ее присутствие как будто немного помогло. Она заставляла нас куда-нибудь выбираться, чтобы развлекать ее. Приучала нас ни о чем не думать. Думаю, это мне тогда помогло. Я начала понимать, что мы с Дугом только мучаем друг друга, притворяясь, будто мы по-прежнему муж и жена. Это нужно было прекратить. Я решила просить его о разводе. Это было нелегко. Я несколько дней не решалась.

Как-то я приехала домой раньше обычного. Мне хотелось обдумать, что я ему скажу. Я твердо решила, что сегодня вечером с ним поговорю. Когда я приехала, то увидела его автомобиль. Я подумала, что он внезапно заболел и потому дома. Когда я поднялась наверх, он лежал с моей сестрой.

Ливи очень бережно положила фото себе на колени.

— Это был последний удар. У меня не осталось ни сестры, ни дома, ни семьи. Прежде чем они успели опомниться и начать что-то объяснять, я уже уехала. Я не желала слышать ничего. Я не хотела говорить им разные скверные слова, которые я бы обязательно сказала, если бы задержалась. Я поехала в мотель. Там я пришла к убеждению, что мои родители были совершенно правы. Если не позволять себе лишних эмоций и привязанностей, то не будешь и страдать. Так я собиралась жить в будущем. Никто и никогда не погрузит меня снова в эту пучину отчаяния. Я уже достаточно настрадалась. Я сразу же заполнила документы на развод. Я больше никогда не говорила с Дугом, только через Грега. Спустя некоторое время я начала понимать, что Дуг опередил меня. Он использовал Мелинду, чтобы положить конец нашим разрушительным отношениям. От этой мысли мне стало легче его простить. И еще потому, что у нас с ним было необыкновенное наше чудо, и мы оба его потеряли.

Сказав это, Ливи безудержно зарыдала. Она повернулась к Торпу, и он ее крепко обнял и покачивал, утешая, пока порыв горя не утих.

14.

Легчайший ветерок дул над Потомаком. Он покрывал водную гладь мелкой рябью и чуть-чуть шевелил волосы Ливи. Теперь, когда они были здесь, под небесным сводом и солнцем, Торп радовался, что все-таки убедил ее отправиться с ним на прогулку. Солнце и движение пойдут ей на пользу. Другая женщина предпочла бы заснуть, чтобы отдохнуть от слез и мучительных воспоминаний. Любая, но не Ливи.

Она все еще была бледна. Глаза покраснели от пролитых слез. Однако сила духа ее была несомненна и несокрушима. Торп восхищался ею сейчас. Теперь он способен был понять, почему она окружила себя крепостью из льда. Он запомнил лицо мальчика на фотографии, оно было полно незамутненной радости жизни. У Торпа душа болела за Ливи. Пережить такую утрату! Ему трудно было вообразить ее замужней женщиной, имеющей сына, строящей жизнь с другим мужчиной. Их маленький дом в пригороде, обнесенный забором двор, игрушки под диваном — все это никак не совмещалось в его представлении с женщиной, которая теперь сидела напротив. Однако она жила той своей жизнью не так уж давно.

Теперь для нее может начаться новая жизнь, на этот раз с ним. Торп хотел этого еще сильней, чем прежде. Если это было возможно — хотеть сильнее.

Более чем когда-либо, он понимал, что с Ливи надо быть очень чутким. Да, она была сильной женщиной, но ее грубо, безжалостно ранила прежняя жизнь.

«Дуг, — подумал он и какое-то мгновение чувствовал по отношению к нему испепеляющую злобу. Торп не умел легко прощать, — Дуг был человеком, который не только потерял Ливи по собственной вине, из-за собственных слабостей. Он оставил неизгладимые шрамы в ее душе». Теперь Торпу предстояло доказать Ливи, что он намерен быть с ней рядом всегда — и в горе, и в радости.

Со своего места Ливи могла наблюдать, как Торп гребет. Он делал это мастерски, без всякого видимого усилия, он привык вести лодку по реке. Он не относился к числу мужчин, которые играют бицепсами, демонстрируя свою силу и выносливость. Он знал себя, знал, на что способен, и уверенность его проистекала из этого знания. Поэтому он никому и ничего не доказывал.

Итак, она все ему рассказала. Много лет она не открывалась никому. Теперь он знал о ней все. А почему она ему рассказала? Возможно, где-то в глубине сознания в ней уже живет надежда, что он останется с ней, когда она кончит свой рассказ. И он остался, и не задавал вопросов, ничего не говорил, а просто утешал и поддерживал. Он знал, что ей нужно. Когда же она поняла, что Торл необыкновенный человек? И почему ей потребовалось так много времени, чтобы это узнать? Сейчас она чувствовала себя надежно, в безопасности, и ей давно не было так легко с самой собою. Слезы и откровенность изгнали боль. На мгновение она закрыла глаза, наслаждаясь чувством освобождения.

— Я тебя еще не поблагодарила, — сказала она тихо.

— За что? — Он поднимал и опускал весла сильным, плавным движением.

— За то, что ты не говорил разные утешительные, но никчемные слова, которые обычно говорят, когда кто-то разваливается на куски от горя на глазах утешителей.

— Никакие слова не помогут. — Торп поглядел на нее своим глубоким, пристальным взглядом. — Разве я могу изменить твое прошлое или облегчить его? Но теперь я с тобой.

— Знаю. — Ливи вздохнула и откинулась назад. — Я знаю.

Некоторое время они плыли молча. На реке были и другие лодки, но они ни к кому не подплывали, чтобы обменяться приветствием или махнуть рукой. Сейчас река принадлежала только им, она протекала по их личному, только им принадлежащему миру.

— Весна довольно ранняя, — сказал Торп, — поэтому на реке немного народу. Я люблю плавать летом, когда чуть-чуть брезжит свет. Просто удивительно, до чего спокойны и тихи все эти здания на рассвете. Забываешь про толпы туристов. На рассвете трудно представить, что происходит в Пентагоне или в Капитолии. На рассвете все это просто здания, и некоторые прекрасны. В субботу или воскресенье я чувствую себя только гребцом, проплывающим мимо. Это удивительно примиряет с жизнью.

— Забавно, — размышляла вслух Ливи, — месяц-два назад я бы удивилась, услышав от тебя такое признание. Ты мне всегда рисовался человеком, одержимым честолюбием: дело и только дело. Никогда бы не подумала, что ты способен отрешиться.

Торп улыбнулся, продолжая мерно грести.

— Ну а теперь?

— А теперь я тебя знаю. — Ливи выпрямилась и подставила лицо ветерку, развевавшему ее волосы. — И когда же ты открыл эту панацею от стресса?

Торп удивленно и радостно засмеялся:

— А ты действительно меня знаешь. Когда приехал с Ближнего Востока. Там приходилось очень нелегко. Трудно потом было вернуться обратно к себе самому. Мне кажется, что такое ощущение возникает у большинства солдат. Вновь приспособиться к нормальной жизни не всегда просто и легко. Я стал освобождаться от дурного настроения таким вот образом, ну и вошло в привычку.

— Это так в гвоем духе, — заметила Ливи, — все объяснять недостатком физических упражнений. — И улыбнулась при виде его иронического взгляда. — Не думаю, что все так просто, как ты хочешь это представить.

— Желаешь проверить? Она снова откинулась назад.

— Нет-нет, я предпочитаю наблюдать со стороны.

— Да здесь нет ничего особенно сложного, — прибавил он. — Любой мальчишка, проведя неделю в летнем лагере, способен справиться.

Торп подзадоривал ее. Он ожидал увидеть в ее взгляде огонек соперничества и не ошибся.

— Уверена, что я тоже отлично справлюсь.

— Тогда иди сюда, — пригласил он и поднял весла. — Попытайся.

Ливи сильно сомневалась, что ей этого хочется, но такой дерзкий вызов нельзя было оставить без внимания.

— Ты думаешь, что мы сумеем поменяться местами? Мне бы не хотелось опрокинуться на середине Потомака.

— Лодка очень устойчива, — задорно ответил Торп. — Надеюсь, ты тоже.

Ливи встала, хотя и осторожно.

— Ладно, Торп, подвинься.

Они довольно ловко поменялись местами. Торп уселся на маленьком сиденье с подушкой и весело поглядывал, как новоиспеченный гребец сражается с уключинами.

— Чрезмерно на них не нажимай, — посоветовал он. — Старайся весла выровнять.

— Я тоже бывала в летнем лагере. — Ливи нахмурилась, потому что руки не желали действовать одновременно. — Но обычно мы плавали там на каноэ. Я здорово умею управляться с двусторонним веслом без уключин. Вот. — Ливи сделала неуверенный, но довольно правильный гребок. — Теперь я войду в ритм, а ты спрячь свою ухмылку подальше, Торп.

Ливи сосредоточилась на гребле. Она чувствовала легкую дрожь в мускулах, непривычных к физической нагрузке, но ощущение было приятное. Каждый взмах весел позволял ей сосчитать до восьми, плечи сильно напряглись, подаваясь вперед. Весла натирали ладони.

«Да, — подумала она, — теперь я понимаю, почему Торп этим занимается». Они плыли не так быстро и ровно, как прежде, но все же плыли, подчиняясь ее усилиям. Не было ни мотора, ни паруса, движение зависело только от нее. Ей вдруг захотелось вот так грести и плыть многие мили.

— О'кей, Кармайкл, твое время истекло.

— Ты шутишь? Да я только начала.

Она сердито взглянула на Торпа и продолжала грести.

— Для первого раза достаточно. А кроме того, — и он быстро подошел к ней, — я не хочу, чтобы ты испортила себе руки. Мне они, знаешь ли, нравятся.

— А мне нравятся твои. — И, взяв его ладонь, она прижала ее к щеке.

— Ливи.