Сны Лилит Марьясов Алексей

И всё же интересно, изменяет ли мне Люся? Наверное, нет. Точно нет. Я уверен, что не изменяет. Но совсем не понимаю, почему. Что такое её верность мне? Страх? Лень? Благодарность? Или нерешительность?

– Ты странная, – говорю я.

– Угу, – кивает она. Я ей польстил. Это лучший комплимент, то самое, что она от меня хочет слышать. Она воображает себя особенной, ищет этому подтверждения в других людях, как в живых зеркалах. Но я кручусь ужом, не хочу, чтобы она в меня смотрелась. Лучше бы сам на неё попялился.

– Ты странная, но красивая, – добавляю я.

– Не такая уж и красивая, – неубедительно сомневается она, – в детстве вообще была страшненькой. У меня ещё и один зуб кривой.

И пушок растёт над верхней губой.

– В детстве все девочки так себе.

– Не все! Красивые вырастают в красавиц. Некрасивые становятся страшилами.

Я решаю, что она права. Кто-то пытается следить за собой и ходит в спортзал. Кто-то старается произвести впечатление умением шутить и заставлять смеяться. Кто-то даже пишет песни, чтобы другие люди считали его привлекательным. И каждый хочет быть красивым, зачем себя обманывать. Просто женщины это меньше скрывают. Их желание красоты всегда на виду. Они все только о ней и мечтают. Надуманной и настоящей. Естественной и искусственной. Какой угодно. Но знаете, что я думаю? Красивой можно только родиться. Вот и всё.

– Мне пора, – говорит Лиза, – через пятнадцать минут мама будет ждать. Мы пойдём покупать новый телефон. Она обещала.

– За хорошую учёбу?

– Ну да.

Аллея заканчивается. Мы сворачиваем на проспект. Люди ходят туда-сюда, не обращая на нас внимания. Но всё равно, пожалуй, не стоит её целовать здесь, у всех на виду. Я просто беру Лизу за тонкую руку с малахитовым колечком на большом пальце.

– Ты всё выдумала про свой лунатизм, да?

Она пожимает плечами. Мы расходимся, договорившись встретиться снова. А я запоминаю её рассказ, её дыхание, которое пахнет сексом, и покрытый жёсткими волосами лобок.

15

Девочка с далёкою судьбою,

До тебя семнадцать зим лететь,

Может, молча посидим с тобою?

Даже если незачем сидеть?

Но она вдруг перестала улыбаться,

Закричала, закатив глаза:

– Почему тебе не восемнадцать?!

Почему ты сразу не сказал?!

– Что теперь, мне попросить прощенья?

Хорошо… Ну, будет… Извини…

У меня совсем другое время,

У меня совсем другие дни.

– Знаешь, можешь сильно не стараться,

И не быть ни братом, ни отцом,

Почему тебе не восемнадцать…

…И заплакала, закрыв лицо.

16

– Я вчера написал стихотворение.

– Правда?

– Да… и такое странное чувство. Я думал, что стихов больше писать не буду. Но было настроение… И пришло это…

– Вдохновение?

– Да. Точно. Настоящее вдохновение. Как раньше.

Мы снова сидим с моим издателем в кафе, в горячей тени каштанов. Мы пьём пиво, хотя врач не рекомендовал мне этого делать. Врачи мне многого теперь не рекомендуют, да что с того. Где они были раньше, когда мои тестикулы производили достаточное количество сперматозоидов, чтобы зачать ребёнка? Лучше я буду пить и жить так, как жил прежде. Лучше я вообще не буду иметь никаких надежд, чем без конца разочаровываться в своей состоятельности.

– У тебя любовница?

– П-почему? – я ошарашен таким предположением. Разве у меня на лице написано?

– Раз на стихи потянуло.

– Я их и раньше сочинял.

– То раньше, – говорит издатель. У него есть имя, конечно же. Немного странное, на мой вкус. Руслан. И фамилия тоже странная – Корф. Но мне приятнее думать о нём как об издателе. Точно так же, как льстит считать себя писателем. Кроме того, мне часто неловко обращаться в разговоре к человеку по имени. Сам не знаю почему. Да и зачем, если можно просто сказать «ты»? Или вовсе обойтись без имён и местоимений. Если вас всего двое, то и так понятно, к кому именно ты обращаешься.

– У меня на этот счёт есть одна теория, – говорит он. – В юности почти у каждого без исключения человека есть некий лирический заряд. Который, так или иначе, хочется использовать. Он не даёт покоя. Ждёт повода. И повод обязательно находится, например влюблённость. Человек пишет стихи. Одно, второе, третье, постепенно расходуя свой запас лирики. Который не восстанавливается, как не восстанавливаются нервные клетки. Особенно после коньяка.