Восемь. Знак бесконечности Соболева Ульяна
«Скажи, что любишь…» – тоже проклятый элемент игры. Ненавижу себя… Ненавижу за то, что с ума схожу по его проклятым блядским глазам, по ледяному спокойствию, по этой сумасшедшей властности и по психу, который живет внутри него. По этому безумному, звериному взгляду серийного маньяка. Во мне просто живет жертва. И он ее почувствовал, каким-то особенным чутьем охотника. Только я не умею играть в такие игры. Я заранее была обречена на проигрыш.
Вышла на улицу. Быстро пошла по подъездной дороге, на ходу набирая номер.
Как только вы даете мужчине понять, что вы в его власти, с этой секунды идет обратный отсчет от момента, когда вы признали поражение и до момента, когда ему надоест с вами играть. У Данте заняло меньше нескольких дней, чтобы полностью наиграться. Хотя, кто знает, может быть, это тоже рекорд, и я могу гордиться.
Заславский снова внимательно рассматривал копии квадратиков, меняя их местоположения то так, то сяк.
– Пустой квадрат может быть чем угодно: пробелом между словами или… или она не вошла в его личный счет.
Ферни наклонился к столу и на Алекса пахнуло запахом фастфуда и виноградного сока. Поссорился с женой и ел в забегаловке в квартале от участка. Заславскому о ссоре не рассказал. Или все настолько серьезно, или Алекс потерял его доверие.
– Возможно, и так. Не вошла, но послание нам он оставил. Как и препарат в крови Ли.
– Конченый ублюдок играется с нами. Ему доставляет удовольствие загадывать проклятые ребусы и заставлять нас решать их. До бесконечности… – затылок прострелило догадкой, как шальной пулей снайпера, навылет, так что глаза широко распахнулись. – Мать его! Ферни!
– Что?
– Смотри сюда. Буквы… как на латыни будет «Бесконечность»?
– Инфинити… – Ферни встретился взглядом с Алексом. – Твою ж мать!
Алекс склонился ниже и теперь выложил три буквы и пустой квадрат так, что они составили окончание слова.
– Если это действительно инфинити – значит знак, который он оставил на Ли, это ничего. Он не посчитал ее своей жертвой. Она не вошла в его ритуал очищения, или что он еще там делает с девочками. Инфинити – это перевернутая восьмерка. У нас шесть трупов и седьмая – это Ли. Но если она не вошла… значит, она шестая, а конченый ублюдок помешан на цифре восемь. Будут еще две жертвы, Ферни!
Вскинул голову и посмотрел на друга.
– Или же мы не нашли самую первую. Что по библиотекам, что со списками?
– Ты все их видел. Там только работники библиотеки и пара преподавателей. Всех пробили и проверили. Кстати, недавно поступило заявление о том, что ограбили школьную бухгалтерию. Притом недостачу обнаружили только вчера, так как бухгалтер была в отпуске.
– И как это относится к нашему делу? – Алекс все еще менял местами квадраты.
– Так это наша школа. И ограбили накануне гибели последней девочки.
Заславский посмотрел на Ферни.
– И что?
– Мы сняли отпечатки пальцев. Но там их просто куча.
– Не вижу никакой связи.
– Так просто, к слову. Мы в тупике, Заславский, да?
Алекс откинулся на спинку кресла.
– Да. Мы в тупике. Эта мразь готовится, а у нас полный ноль. Куча улик и ни одна не ведет к нему. Все, что мы знаем – лишь то, что этот психопат нам показал. При этом наверняка наслаждаясь тем, что мы ищем неделями. Мистер Бесконечность считает себя долбаным гением. И ты знаешь, Ферни, он, мать его, гений, потому что мы с тобой идем у него на поводу и ищем его идиотские пазлы.
– И по ай-пи ничего нет. Сервера корейские, он прикрывался левыми адресами.
– Но он взломал ноутбук Ли, не просто взломал, а удаленно открывал ее папки, файлы и даже вел дневник от ее имени.
– Он сделал это когда уже держал ее у себя. Она сама могла дать ему все пароли, и он ничего не взламывал.
– Но он знал, что дневник прочтет Кэт. Зачем ему Кэт, Ферни?
Фернандес смотрел на Заславского и вдруг тихо сказал.
– Она блондинка, русская, молодая, красивая…
– Молчи! Даже не говори этого вслух!
– Но мы оба об этом подумали, Ал! Пусть за Кэт понаблюдают. Я попрошу кого-то из ребят.
Дверь в кабинет распахнулась, и Стефани втащила громко ругающегося парня, он матерился и тряс длинными засаленными волосами, заплетенными в кучу косичек. В кабинете тут же запахло потом и дешевым табаком.
– Вы не можете меня задерживать. Я с вами сотрудничаю. У нас договоренность!
– Так сотрудничаешь, что я гонялась за тобой по всему городу, говнюк?
Алекс поморщился. Только этого торчка ему здесь и не хватало для полного счастья.
– Зачем привела его?
– Он сделал звонок на сотовый Веры Бероевой, и ее мама сообщила мне об этом. Я как раз была не далеко от их точки. Но этот мудак заставил меня бегать за ним по всем злачным местам.
Стефани пнула Спарки в бок и тот взвыл:
– Это применение силы. Мой адвокат…
– Заткнись! – рявкнул Алекс. – У тебя на дозу нет, не то что на адвоката. И если я захочу, то уже завтра отправлю тебя в колонию, где ты быстро найдешь, чем расплачиваться за полоску кокса. Твой тощий зад вполне сойдет за валюту.
– Вы не можете меня посадить. Я ни в чем не виноват. Я уже давно не торгую.
– Зачем ты ей звонил?
Парень молчал, и Алекс кивнул Стефани на дверь. Та повернула ключ в замке и подперла ее стулом.
– Звуконепроницаемый кабинет, Спарки. Я сейчас повыбиваю тебе зубы и скажу, что так и было.
Схватил руку парня и придавил к столешнице, засунул пальцы в дырокол.
– Как думаешь это больно? Проверим, Спарки? Сделаем в тебе пару лишних отверстий?
Парень захныкал, пытаясь вырваться, но его крепко держал Ферни, а Стефани включила радио на всю громкость.
– Я скажу. Все скажу.
Кивнул Стеф, и та убавила звук.
– Говори!
– Вера – она брала у меня дозу. Постоянно. Как и Ани. Они задолжали мне за несколько грамм. Пару недель назад мне позвонили и предложили заработать. Сказали, что у девчонок есть нужные снимки, и что мне могут за эти снимки заплатить. Много заплатить. Анька и Верка принесли мне фото. Там порнуха. Ничего интересного. Ублюдочные сектанты жарят своих шлюх в каком-то подвале. Зачем эти конченые хранили снимки я не знаю. Но они принесли их мне, и я получил деньги… А потом, – парень испуганно посмотрел на копов, – меня посадят за это, да? Посадят?
– Говори! Дальше!
– Ну я решил срубить с них тоже деньги, со всех, кто был на этих снимках. Мне позарез надо было. Правда! Не на дозу! Вот и позвонил ей. Чтоб заплатила, не то ее чопорная мамаша-католичка получит инфаркт, если узнает, чем промышляла ее дочь.
Ферни и Алекс переглянулись.
– Ты сделал копии снимков, сученыш?
Спарки кивнул и вытер нос тыльной стороной свободной ладони. Алекс брезгливо поморщился. Со временем у кокаинистов сгнивает перегородка, и их мучает постоянный гайморит. У Спарки уже давно не было денег на кокс, и он нюхал всякую дрянь, которая, наверняка, разъела ему нос. Заодно и его мозги.
– Где они?
– На флешке, там в кармане, на моих ключах от мота. Вы ведь не посадите меня? Я никого не шантажировал. Я не успел, понимаете? Отпустите меня. А что? Верка что-то натворила?
– Бероева мертва. Ее убили несколько недель назад, Спарки.
Парень грязно выругался.
– Это не я. Вы же не повесите это на меня. Боже. Я просто торчок. Я не убийца! Я даже не трахал их.
– Конечно не трахал, после той дряни, что ты нюхаешь, у тебя элементарно не стоит.
Стефани подала флешку Алексу, и тот вставил ее в компьютер.
– Ох ни хрена ж себе? Стеф, отвернись это для совершеннолетних.
Стеф фыркнула, а Алекс подался вперед, увеличивая картинку.
– Знакомые лица. Узнаешь сученышей?
– А то! Сынишка директора школы и брат Данте Марини. Так вот как развлекается школьная элита.
– Задержать обоих. Это мотив! И бухгалтерию школы ограбил кто-то из них. Их шантажировали этими снимками.
– Это не я! – заскулил Спарки.
– Уведи его, Стефани. Пусть оформят на принудительное лечение.
– Не-еет. Не надо! Я не хочу! Не надо в психушку.
– Кого это волнует? Потом спасибо скажешь!
– Нет-нет. Я вам еще что-то расскажу, только не надо заведения.
– Что еще?
– Парни на снимках состоят в секте. Девчонок тоже они туда приводили и на наркоту подсаживали. Эрик Хэндли торчок со стажем, а Чико соскочил давно. Брата боится. Но там есть кто-то, кто этим руководит… Некто «Смерть».
– Что за секта? – Алекс отставил дырокол в сторону и, достав сигарету протянул ее Спарки, дал подкурить. Руки парня тряслись, как в лихорадке.
– Не знаю, – парень затянулся сигаретой и с наслаждением закрыл глаза, на веках явно проступали синие венки, а кожа вокруг глазниц отливала фиолетово-серым. – Поклоняются сатане, устраивают мессы, оргии.
– Кто такой этот Смерть?
– Не знаю. Никто никогда его не видел. Он общается с ними в интернете, на каком-то сайте. Они считают, что он и есть, – сильная затяжка и губы Спарки дрогнули в какой-то сумасшедшей, блаженной улыбке, – Сатана.
– Уводи Стеф. Я получу ордер на задержание обоих сопляков. Готовь машину, наведаемся к Марини еще раз.
У Заславского зазвонил сотовый и он быстро ответил, бросив взгляд на дисплей.
– Алекс! Кто-то побывал в моей квартире и рылся в моих вещах… Мне прислали анонимку с идиотским стишком. Как в детской считалочке.
«Раз два три… скорей к нему иди!» Мне страшно, Алекс.
– Я приеду к тебе. Через пару часов. А сейчас кто-то из ребят побудет с тобой. Закрой двери и жди. Хорошо? Может, это чья-то шутка. Успокойся, Кать.
Глава 22
Чико ничего им не скажет. Так его учил Данте. Ни слова. Пока не приедет адвокат, Чико должен молчать. И этот коп Заславский может сколько угодно его пугать, шантажировать и загонять в угол – Марини никого не боятся.
Полиция приехала вечером, после того как Альдо, так и не решившись поговорить с Данте, валялся на кровати у себя в комнате и ждал звонка от Эрика.
Он честно хотел сказать брату, даже продумал, как скажет и что может последовать после этого.
Только бы Данте не решил отправить Чико обратно в Италию, отдалить от себя, снова оставить одного. Одиночество – это страшно. Нет, не то одиночество, когда ты совершенно один, а одиночество среди людей, которые тебя не понимают и не любят. Пусть Чико и не знал, что такое любовь, никогда не видел материнской ласки и не слышал доброго слова от отца, но он чувствовал, что брат его любит.
Только не упасть в его глазах так низко, откуда уже не подняться. Данте вычеркивает людей из своей жизни настолько быстро, что те не успевали взмахнуть ресницами, как оказались за бортом огромной империи Марини. При этом не имеет никакого значения, насколько ты был близок к Данте, насколько тот тебе доверял.
Чико несколько раз пытался зайти в кабинет к брату, но так и не смог. Данте выглядел расстроенным или ужасно злым. Определить, что именно невозможно, потому что в обоих случаях существовало две стадии. Первая – это гнев, страшный и неуправляемый, а вторая – полное спокойствие. Некая тишина и молчание, которые пугали еще сильнее, чем ярость.
Чико постоял у кабинета несколько минут, заглядывая через приоткрытую дверь, но Данте его даже не заметил. Он сидел в кресле и пил коньяк, рядом стояла почти пустая бутылка. Несколько раз звонил сотовый, но брат не обращал внимание. Чиркая зажигалкой, он проводил пальцами над пламенем и смотрел в одну точку. А потом, когда Чико вернулся в комнату, проклиная себя за трусость, послышался скрип покрышек за окнами – Данте куда-то уехал. И спустя час появились копы. Они зачитали права Чико и, надев на него наручники, увезли в участок.
Сейчас, пока этот русский коп измерял шагами узкую комнатку для допросов, пугая Чико всевозможными вариантами развития событий, парень думал о том, что Данте все узнает не от него и тогда… Тогда он точно отправит Чико в Италию.
Коп вышел, и Альдо наконец-то спокойно вздохнул, уронил голову на руки.
Самое противное, что он сам чувствовал себя виноватым. Впутался в такое дерьмо, в которое Данте никогда бы не влез или сделал бы это чисто и аккуратно, в отличие от Чико, который и наследил, и засветился где только можно.
А потом в комнату вошла женщина, и Чико сразу понял, что она не коп. Скорее всего врач или социальный работник. Возможно, он где-то ее видел не так давно или она кого-то ему напомнила. Красивая. Очень хрупкая блондинка с белой кожей и большими глазами, выглядит молодо. Наверняка, старше Чико ненамного.
– Меня зовут Кэтрин Логинов, Чико. Я детский психолог и ты, возможно, меня помнишь. Я работаю в твоей школе.
У нее очень глубокий, тихий голос, и он не раздражает, не отдается в его голове пульсацией навязчивого жужжания мухи, как голос социального работника, которая говорила с ним пару месяцев назад. Женщина отодвинула стул и села напротив Чико. Парень бросил взгляд на ее руки – очень тонкие, красивые пальцы с аккуратными короткими ногтями. Ему почему-то нравилось, что у нее не длинные ногти, а именно такие вот маленькие ноготки. Посмотрел ей в глаза.
– Не помню. У меня плохая память на то, что мне не интересно.
Ответил грубо и сам не понял почему.
– А что тебе нравится запоминать, Чико? Что тебе интересно?
Не отреагировала на грубость, но, конечно же, заметила. Она не похожа на дурочку.
– Ничего не интересно. Разве что, когда сюда приедет мой адвокат.
– Скоро. Мы уже позвонили твоему брату. И я не полицейский, Чико. Наш разговор не записывается, и я тебя не допрашиваю.
– А зачем вы тогда здесь? Просто поболтать?
Она откинулась на спинку стула и поправила светлую прядь, убрав ту за ухо. У нее открытый взгляд, очень открытый – смотрит в глаза. Данте всегда говорил, что нужно бояться двух категорий людей. Тех, кто отводят взгляд, и тех, кто открыто смотрит на тебя, не моргая. Первые – лжецы, а вторые – либо манипуляторы, либо слишком прямолинейные противники, которые уверены в своих силах. Самое интересное, что Кэт не казалась Чико противником. Наоборот, она выглядела так, словно ей действительно необходимо с кем-то поговорить.
– Да. Просто поболтать. Пока в моей квартире все переворачивают копы, я сижу здесь и жду результатов. Мне страшно возвращаться домой.
Зачем она ему это говорит? Можно подумать, Чико должно быть интересно, почему она здесь.
– Почему? – и все же интересно.
– Кто-то рылся в моих вещах, пока меня не было дома и кто-то отправил мне странное письмо. С детской считалочкой. Знаешь, как в фильмах ужасов? Мне стало страшно. Ты когда-нибудь боялся, Чико? Есть что-то, чего боишься ты?
Парень склонил голову набок. Очень странно, что эта женщина действительно не задает ему те вопросы, которые задавали копы. Неожиданно она положила на стол пачку сигарет.
– Не возражаешь, если я покурю? Там, в коридоре, нельзя, а в этой комнате можно. Кстати, тоже одна из причин, почему я попросила поговорить с тобой. Но мы можем и молчать. Я покурю, а ты подумай о чем-то своем.
Резко поднял голову и посмотрел на нее. Кэтрин не была похожа на женщину, которая курит и уж точно не на женщину, которая спросит у него разрешения закурить.
– Курите. Может, и мне дадите?
Нагло, но, а вдруг?
– Не дам. Но ты можешь взять сам, и пусть спишут это на твою наглость, – шепотом сказала она и усмехнулась.
Он хмыкнул и достал сигарету из пачки. Подкурил.
Кэтрин смотрела на стену, выпуская колечки дыма. У нее очень красивый рот. Без помады, губы пухлые и резко очерченные. С каким-то детским изгибом.
– Вам не идет курить, – сказал и сам удивился.
– Людям многое не идет. Как, например, шестнадцатилетнему подростку сидеть в участке по обвинению в убийстве.
Чико бросило в холодный пот. Как в убийстве? Разве его не обвиняют в краже?
– Они не могут меня подозревать в этом. Я никого не убивал. Никого. Мы с Эриком вообще не знали, что так будет. Мы просто развлекались, понимаете? Мы развлекались, и они… они все были не против. Мы их не заставляли.
– Конечно, не знали. Я верю, что ты не мог убить ни Аню, ни Веру.
– С какой стати вы мне верите?
– Не знаю. Верю и все. Я не коп. Мне не нужны доказательства, улики. Я смотрю на тебя и вижу одинокого мальчика, которому было так тоскливо, что он искал место, где мог бы быть нужным. Ведь тебе одиноко, Чико?
– Что вы знаете об одиночестве?
– Когда мне было десять лет, моя мама оставляла меня одну дома и уходила на работу, заперев дверь снаружи. Я оставалась одна иногда на несколько суток. Это очень страшно быть одной, Чико. Очень. Думать, что вдруг она не вернется никогда, и я не выйду из этой квартиры. Или начнется пожар, а может кто-то влезет ко мне, или в темноте меня схватит чудовище.
Чико почувствовал, как в груди стало очень больно, как разболелись ребра от того, что стало трудно дышать.
«Мама, пожалуйста, не закрывай меня здесь! Я буду хорошо себя вести, я ничего не расскажу Данте. Я обещаю».
Вздрогнул и посмотрел на Кэтрин.
– А моя мать закрывала меня в кладовке, внизу, под столовой. Чтобы я не видел, кого она приводит в дом, пока нет Данте.
– Ты боишься Данте, Чико?
– Нет… Да. Нет, не так, как вы подумали. Просто Данте… он такой сильный, и я…
– И у тебя не получается быть таким же? Ты хочешь, чтобы он гордился тобой?
Парень кивнул и нервно затянулся сигаретой.
– Поэтому ты решил сам откупиться от шантажиста и украл деньги в школе?
– Я одолжил, а не украл, хотел потом вернуть. Я достал нужную сумму… у моей матери были сбережения. Но убили Веру, и в школе крутились копы. Я просто не смог их вернуть.
Она кивнула и затушила сигарету в пепельнице, снова неуловимым движением поправила волосы.
– Полиция думает, что это я убил их?
– Полиция думает, что это сделал Данте.
Лицо парня вытянулось.
– Данте? Бред! Просто бред. Он не мог такого сделать. Зачем ему девчонки? У него каждую неделю новая телка, одна красивее другой. Вера и Анита совсем не в его вкусе. И они маленькие, и…
Он замолчал. То, что они маленькие, прозвучало смешно, учитывая то, как на фото Чико трахал их всеми способами. Кэтрин сжала пачку тонкими пальцами, и Чико, подавшись вперед, тихо сказал:
– Данте никогда не бил женщин. Никогда. И мне всегда говорил, что я могу быть как угодно жесток и с кем угодно, но никогда не бить и не насиловать женщин. Это слишком просто и примитивно, мужчина должен уметь заставить женщину прийти саму и протянуть поводок.
Кэтрин неожиданно усмехнулась, и Чико показалось, что ее взгляд затуманился.
– Мы очень часто ошибаемся в тех, кого любим, Чико. Очень часто они кажутся нам лучше, чем есть на самом деле. Потому что мы так хотим. Мы нарисовали себе их образ. Девочки приходили в клуб Данте. Это ты приводил их туда?
– Нет. Я ничего об этом не знаю. Данте оторвал бы мне голову, если бы я пришел в этот клуб.
– Но они там бывали. Кто-то высылал им приглашения, Чико.
– Это не Данте. Он бы не связывался с малолетками. Да как вы вообще?.. Черт. Вы ничего о нем не знаете. Он не такой, каким вам всем кажется! Понятно? Мать Данте покончила с собой, она перерезала себе вены, когда он был маленьким, потому что наш отец не любил ее. Данте говорит, что видит ее во сне каждую ночь.
– Он любил свою мать?
– Она его бросила. Нельзя кого-то любить, потому что когда они вас бросят, вам будет очень больно… а они всегда бросают. Всегда.
Доктор снова закурила, казалось, что она нервничает.
– Вы очень на нее похожи, Кэтрин… на его мать. Теперь я понял, кого вы мне напоминаете.
Я зашла в туалет и плеснула в лицо ледяной водой, перед глазами шли разноцветные круги.
«Вы очень на нее похожи… похожи… похожи на его мать. Она перерезала вены».
Мне казалось, голос Чико въелся в мозги и монотонно повторяет одно и то же.
Если смотреть отстраненно, то, как психолог, я все больше убеждалась, что Данте Марини вполне мог быть психически неуравновешенным типом с глубокой детской травмой, способным убить девочек. Но с другой стороны это не мог быть он. Не мог, потому что Данте прет, как танк, он берет все, что хочет от этой жизни, и если бы он хотел убить девочек, он бы скорее задушил их во время секса, пырнул кинжалом… Но ведь он игрок. Ему нравится квест, нравится сложность задачи и выигрыш…
Нет, тот, кто убивал девочек, слишком не уверен в себе, он хочет, чтобы о нем говорили, чтобы его заметили, признали, и это способ заявить о себе. Данте не нуждался в пиаре. Все газеты так или иначе пестрели его именем. Ему не нужно чье-то признание. Ему совершенно наплевать на это.
У меня раскалывалась голова… она шла кругом со вчерашнего дня. Я не замечала, как по сто раз достаю сотовый, чтоб проверить, не звонил ли он мне, что я постоянно думаю о нем, и каждый раз от этих мыслей так больно, словно у меня в груди тысяча заноз и каждая из них пропитана серной кислотой.
«У Данте каждую неделю новая телка».
Захотелось разломать все сигареты в пачке, заорать, ударить кулаком по столешнице. Можно подумать, я этого не знала. Данте Марини не ведет счет своим женщинам. Их так много, что он, наверное, не помнит, как они выглядят.
Через пару дней он забудет и мое имя тоже. Это у меня останутся воспоминания, это мне будет больно каждый раз, когда я услышу или прочту его имя. Это я не смогу его забыть.
Чико рассказал мне все, что не удалось узнать копам. Много подробностей о продаже наркотиков в самой школе, о том, как приводили девочек в секту. Но арестовать его за это не смогут, девочки сами соглашались, насилия не было, и это видно на фото и из показания других ребят. Данте оплатит залог, наймет хорошего адвоката, и все обвинения с Чико снимут уже через пару дней.
И снова что-то не сходится. Именно у меня. Если это Данте скрывается под ником «Смерть» – значит, это он заставлял Чико и Эрика приводить девочек. Значит, знал о наркотиках, об оргиях. Но этого просто не может быть. Данте бы не позволил. Судя по рассказам Чико. Значит, это делает кто-то другой… и этот кто-то хочет, чтобы полиция думала на Данте. Подставляет его.
А может мне так кажется? Я просто не хочу верить, что Данте Марини способен на все это потому что… Потому что – что?
Посмотрела на свое отражение в зеркале и приложила пальцы к следам на горле…
Потому что когда Марини прошептал мне: «Скажи, что любишь…» мне ужасно захотелось сказать, что да – люблю.
Почему люди считают, что любовь приходит со временем? Почему ее разбивают на какие-то сроки, месяцы, года, измеряют степенью понимания и привязанности, привычки? Разве нехватка человека, дикая тяга, сумасшедшее желание не могут назваться любовью? Кто определяет критерии? Я прожила с Алексом два года и не любила его. Я не испытывала к нему и десятой доли того, что испытала к Данте за пару недель.
Так что значит любовь? Алекс говорил мне о любви и трахал мою лучшую подругу, а потом стоял под моими окнами и набирал мой номер телефона. Разве это любовь? Но ведь Алекс считает это любовью.
– Кэт!
Я вздрогнула, дверь приоткрылась, и показалось лицо Ферни.
– Прости, что лезу сюда… но там у Хэндли истерика, бьется головой о стены и орет, как ненормальный. Может, успокоишь его? Какие-то словечки… ну там особенные. Гипноз… – он усмехнулся.
– Да, я сейчас.
– С тобой все хорошо?
– Да, спасибо, я в порядке.
– Парни посмотрели твою квартиру. Там все чисто. Ничего не нашли. Но ты смени замки. У Ли ведь были твои ключи… ну сама понимаешь.
Я кивнула и медленно выдохнула. Конечно, понимаю.
Вышла в коридор и замерла, сердце пропустило несколько ударов, а потом сильно забилось прямо в горле. По коридору шел Марини в сопровождении невысокого, лысоватого мужчины. Адвокат Чико, скорее всего.
Они прошли мимо меня, и Данте посмотрел мне в глаза… По телу прошла неконтролируемая дрожь.
Волна электрического тока… Какой тяжелый у него взгляд, ощутимый физически каждой клеткой тела, и в тот же момент совершенно непроницаемый. Ни одной эмоции. Так же можно было посмотреть на стену или предмет мебели. На меня пахнуло запахом его парфюма, и я судорожно сглотнула, не удержалась и посмотрела вслед. Марини не обернулся. А у меня внутри все сжалось. Как быстро человек может стать чужим. По щелчку пальцев. И нет ничего, и не было. Я не знаю его. Он не знает меня. Пару разговоров, крышесносный секс и на этом все. Он по-прежнему Данте Марини, а я уже одна из…
Выдохнула, стараясь успокоиться. Я подумаю об этом дома. Когда никто и ничто не будет мне мешать, но в горле запершили слезы. Дьявол. Я за эти недели плакала больше, чем за всю свою жизнь.
Эрик Хэндли успокоился довольно быстро, особенно после того, как я сказала, что мы вызовем скорую и отправим его в больницу Подозреваю, что его не так испугала сама угроза, как то, что там в его крови обнаружат наркотики. А он под кайфом, я видела это по расширенным зрачкам и неадекватному поведению.
Но в отличие от Чико, мне удалось его разговорить сразу. Эрик любил говорить о себе. Много говорить. Временами мне казалось, что он готов рассказать все, лишь бы быть в центре внимания. Как сказал Чико – у каждого свое одиночество.
Мистер Хэндли окружал сына опекой и чрезмерной заботой, и все же парень явно нуждался во внимании. Я понимала, что связывало таких разных мальчиков, как Эрик и Альдо – потеря матери в раннем возрасте. Они нашли что-то общее, что-то, что объединяло их в маленькую команду аутсайдеров среди детей с полноценными семьями.
– Расскажи мне о своей маме, Эрик. Ты любил свою маму? Какая она была?
Я ожидала, что сейчас Эрик взахлеб расскажет мне о ней так же, как до этого рассказывал о себе, но он вдруг затих, отвернулся к стене.
– Я ее не помню.
– Совсем? У тебя ведь есть фотографии?
Он не ответил, только светлые брови сошлись на переносице.
– Твои детские фотографии, со свадьбы родителей?
– Нет.
– Как нет? Вообще ни одной?
– Ни одной.
– Они потерялись при ремонте?
Парень вдруг резко повернулся ко мне:
– Что вы пристали? Какая вам разница как выглядела моя мать? Ее нет. Она умерла! Давно! Понятно вам? Я сжег ее фотографии. Все! До единой. Ее и отца. Давно сжег.
Мне стало не по себе, когда Эрик повернулся ко мне. Вдруг в этом пустом взгляде, где до этого плескалось поверхностное бахвальство, появился мрак. Такая тьма, от которой по коже пошел мороз. В этой тьме я видела маленького мальчика, который чего-то сильно боится, отчаянно боится.
– Ты не хотел на них смотреть, потому что это больно?
Читать бесплатно другие книги:
