Темная материя Крауч Блейк

Этот Чикаго – уже четвертый после нашего побега из мира болезней и смерти. И каждый из них вот такой – почти дом.

Близится ночь, и поскольку мы предприняли одну за другой четыре попытки и столько же раз принимали препарат, мы решаем не возвращаться в куб.

Отель тот же, на Логан-сквер, где я останавливался в мире Аманды.

Неоновая вывеска здесь красная, а не зеленая, но название то же – «ОТЕЛЬ «РОЯЛЬ», – и сам он такой же чудной, будто застыл во времени, но и отличающийся от того тысячей мелких деталей.

В нашей комнате две двуспальные кровати, и окна, как и в моем прошлом номере, выходят на улицу.

На столик возле телевизора я кладу пластиковые пакеты с туалетными принадлежностями и одеждой из благотворительного магазина.

В иной ситуации я, возможно, поморщился бы при виде помещения, в котором аромат чистящего средства не в состоянии перебить запах плесени и чего-то похуже. Но сегодня он воспринимается как роскошь.

Стаскиваю толстовку и рубашку.

– Я такой грязный, что не смею даже высказаться насчет этого номера.

Бросаю тряпки в бельевую корзину.

Аманда смеется.

– Ну, кто тут грязнее – это еще большой вопрос!

– Удивительно, что они вообще сдали нам комнату.

– Возможно, это говорит кое-что о качестве заведения, с которым мы имеем дело.

Я подхожу к окну, раздвигаю шторы.

Ранний вечер.

Дождь.

Красный отсвет неоновой вывески просачивается в комнату через окно.

Какой сегодня день? Какое число?

– Ванная твоя, – говорю я своей спутнице.

Она достает из пластикового пакета свою одежду, и через минуту я уже слышу звонкий плеск воды о керамическую плитку.

– Боже мой, Джейсон, тебе нужно принять ванну! Ты не представляешь, что это такое!

Я не хочу пачкать постель, поэтому сажусь на ковер возле батареи и, отдавшись исходящим от нее волнам тепла, смотрю в темнеющее за окном небо.

Воспользовавшись советом Аманды, наливаю полную ванну.

Капельки влаги бегут по стенам.

Тепло творит чудеса с моей несчастной поясницей.

Бреюсь. Вопрос идентичности снова не оставляет меня в покое.

Никакого профессора Джейсона Дессена, преподающего физику в Лейкмонт-колледже или каком-либо другом местном учебном заведении, здесь нет, но есть ли я где-то еще?

В другом городе.

В другой стране.

Может быть, с другой женщиной, под другим именем, на другой работе…

Если да и если я не учу физике студентов колледжа, а работаю механиком в автомастерской и лежу целыми днями под поломанными машинами, остаюсь ли я тем же человеком на некоем существенном, самом фундаментальном уровне?

И что это за уровень?

Если убрать все внешние атрибуты личности и образа жизни, то каковы те базовые компоненты, которые делают меня мной?

Через час я выхожу из ванной – впервые за несколько дней чистый, в джинсах, клетчатой рубашке на пуговицах и старых «тимберлендах». Ботинки на полразмера великоваты, но это неудобство компенсируют толстые шерстяные носки.

– Сойдет, – заключает Аманда, окинув меня критическим взглядом.

– Ты и сама неплохо выглядишь.

Ее наряд состоит из черных джинсов, ботинок, белой футболки и черной кожаной куртки, выдающей вредную привычку своего прежнего владельца запахом табачного дыма.

Лежа на кровати, она смотрит незнакомое мне телешоу, а потом поднимает голову.

– Знаешь, о чем я думаю?

– О чем?

– О бутылочке вина. О плотном обеде – чтоб гора еды. О десертах – всех, что только есть в меню. Это к тому, что такой голодной я не была со времен колледжа.

– Мультивселенская диета.

Аманда смеется, и слышать это приятно.

Минут двадцать мы гуляем под дождем – мне интересно, есть ли в этом мире хотя бы один из моих любимых ресторанов.

Один есть, и я радуюсь, словно встретил друга в чужом городе.

Уютное, хипстерское местечко – отзвук старой чикагской гостиницы.

Столика приходится ждать, и мы топчемся в баре, пока в дальнем углу, у забрызганного дождем окна, не освобождается пара стульев.

Садимся. Заказываем коктейли.

Потом вино.

Тарелочки все прибывают и прибывают.

Ловим кайф от выпивки, и разговор вертится по большей части на близких моменту темах.

О еде.

О том, как хорошо в тепле и под крышей.

А о кубе никто даже не вспоминает.

Аманда говорит, что я выгляжу как лесоруб.

Я говорю, что она смахивает на подружку какого-нибудь байкера.

Мы смеемся, хохочем – наверное, до неприличия громко, но нам это надо.

– Справишься тут без меня? – спрашивает Лукас, поднимаясь из-за стола, чтобы сходить в туалет.

– С места не сдвинусь.

Но она все равно оглядывается.

Я провожаю ее взглядом – она проходит к бару и исчезает за углом.

Остаюсь один. Ситуация почти невыносимо заурядная. Окидываю взглядом зал, останавливаясь на лицах официантов, посетителей… Десятка два шумных разговоров сливаются в бессмысленный, неразборчивый гул.

А если бы люди знали то, что знаю я?

Возвращаемся. Холодно и мокро.

Возле отеля замечаю мигающую через дорогу вывеску местного бара, «Виллидж тэп». Поворачиваюсь к своей спутнице:

– Как насчет по стаканчику на ночь?

Время позднее, и обычная для вечера компания изрядно поредела.

Садимся у бара. Бармен у тачскрина проверяет чей-то билет. Закончив, поворачивается и смотрит сначала на Аманду, потом на меня. Бармен – Мэтт. В моем мире Мэтт обслуживал меня, наверное, тысячу раз. В тот мой последний вечер он наливал нам с Райаном Холдером.

Но сейчас в его взгляде ни намека на узнавание. Обычная, ничего не значащая любезность.

– Что будете, ребята?

Аманда заказывает вина. Я прошу пива.

Мэтт открывает кран. Наклоняюсь к Лукас и шепчу ей на ухо:

– Я знаю этого бармена. А вот он меня не узнает.

– Ты его знаешь? Это как?

– Это бар, куда я обычно хожу у себя дома.

– Нет. Это не твой бар. И, разумеется, он не узнает тебя. А чего ты ждал?

– Просто как-то чудно. Здесь все точь-в-точь как и должно быть.

Мэтт приносит выпивку.

– Хотите открыть счет?

У меня нет ни кредитки, ни какого-либо удостоверения – ничего, кроме трубочки налички во внутреннем кармане куртки, рядом с нашими оставшимися ампулами.

– Сегодня наличными. – Опускаю руку в карман за деньгами. – Кстати, меня зовут Джейсон.

– Мэтт, – представляется бармен.

– Симпатичное местечко. Ваше?

– Ага.

Местному Мэтту, похоже, абсолютно наплевать, что я думаю о его баре, и от этого безразличия становится печально и пусто. Аманда улавливает что-то и, когда бармен уходит, поднимает бокал и чокается с моей пинтой.

– За хороший ужин, теплую постель и за то, что мы еще живы.

В номере мы выключаем свет и раздеваемся в темноте. Постель воспринимается как чудо, из чего следует, что судить о качестве номера объективно я уже не в состоянии.

– Ты запер дверь? – спрашивает Аманда со своей стороны комнаты.

– Да.

Я закрываю глаза. Слышу, как дождь стучит в окно. Время от времени – шум проезжающей по мокрой улице машины.

– Хороший был вечер, – говорит Лукас.

– Хороший. По кубу я не скучаю, но без него как-то непривычно.

– Не знаю, как для тебя, но для меня прежний мир становится чем-то призрачным. Знаешь, как бывает со сном? Идет время, стираются краски, забывается логика событий, слабеет твоя эмоциональная связь с ним…

– Думаешь, ты когда-нибудь совсем его забудешь? Твой мир?

– Не знаю. Я только чувствую, что он отдаляется и уже не воспринимается как реальный. Потому что он и не реальный больше. Единственное, что реально сейчас, – этот город. Эта комната. Кровать. Ты и я.

Проснувшись посреди ночи, обнаруживаю рядом Аманду.

Ничего особенного. Мы много раз спали так в кубе. Обнявшись в темноте, две заблудших души.

Единственная разница в том, что сейчас на нас почти ничего нет, кроме нижнего белья, и у нее такая мягкая кожа…

За шторами дрожит неоновый свет.

Аманда находит в темноте мою руку и кладет ее себе на талию. А потом поворачивается ко мне.

– Ты лучше, чем он. Лучше как человек.

– Он? Кто? – не сразу понимаю я.

– Тот Джейсон, которого я знала.

– Надеюсь. Господи… – Я улыбаюсь – шутка. Аманда смотрит на меня своими полуночными глазами. В последнее время мы часто смотрели друг на друга, но сегодня в ее взгляде заметно что-то другое.

Связь. И эта связь крепнет день ото дня.

Мы сделаем это, если я придвинусь хотя бы на дюйм.

Это не вопрос.

И если б я поцеловал ее, если б мы переспали, может быть, потом я винил бы себя и сожалел о содеянном, а может быть, понял бы, что могу быть счастлив и с ней.

Какой-то другой я наверняка целует ее в этот миг.

Какой-то другой я знает ответ.

Какой-то другой, но не я.

– Если хочешь, чтобы я вернулась туда, ты только скажи, – говорит Аманда.

– Я не хочу, но так нужно.

ОСТАЛОСЬ АМПУЛ: 24

Вчера я видел себя в кампусе Лейкмонта, в мире, где Дэниела умерла – как говорилось в некрологе, который я нашел на сайте публичной библиотеки, – в возрасте тридцати трех лет от рака мозга.

В Чикаго сегодня чудесный день. В этом мире Джейсон Дессен погиб два года назад в автомобильной аварии.

Я вхожу в художественную галерею в Бактауне, стараясь не смотреть на уткнувшуюся в книгу женщину за стойкой. Смотрю на стены, увешанные картинами, главная тема которых – почти исключительно озеро Мичиган.

Представленное во всех временах года.

Во всей цветовой гамме.

Утром, днем и вечером.

– Если что-то понадобится, дайте знать, – не поднимая головы, говорит женщина за стойкой.

– Художник – вы? – уточняю я.

Дама отодвигает книгу и выходит из-за стойки.

Идет ко мне.

Последний раз я видел Дэниелу так близко в тот вечер, когда помог ей умереть.

Выглядит она потрясающе – в облегающих джинсах и черной, заляпанной акриловой краской футболке.

– Да, я. Дэниела Варгас.

Меня она явно не знает. Не узнает. Наверное, в этом мире мы так и не встретились.

– Джейсон Дессен.

Женщина протягивает мне руку. Я пожимаю. Рука знакомая – немного шершавая, крепкая, рабочая. Рука художника. На ногтях краска. Я еще помню, как эти пальцы пробегали по моей спине.

– Прекрасные работы.

– Спасибо.

– Мне нравится ваша увлеченность одной темой.

– Писать озеро я начала три года назад. Оно такое разное в разные времена года. – Дэниела показывает на картину, около которой мы стоим. – Это одна из первых моих попыток. Вид с Джунуэй-Бич в августе. В конце лета, в ясные дни, вода приобретает такой светящийся зеленовато-синий оттенок. Почти тропический. – Она проходит дальше. – А в октябре бывают такие вот дни – сумрачные, облачные, и тогда вода окрашивается серым. Мне это нравится, потому что вода и небо почти неразличимы.

– А какое время года вам нравится больше всего? – спрашиваю я.

– Зима.

– Правда?

– Она самая разнообразная, и восходы зимой такие эффектные… В прошлом году, когда озеро замерзло, у меня получилось несколько лучших картин.

– А как вы работаете? На пленэре или…

– В основном с фотографий. Иногда, летом, ставлю мольберт на берегу, но больше всего мне нравится работать в студии, так что где-то еще я пишу редко.

Разговор застопоривается. Дэниела бросает взгляд на стойку. Наверное, хочет вернуться к книге.

Она оценила мой наряд – линялые джинсы из благотворительного магазина и потрепанную клетчатую рубашку – и пришла к выводу, что покупать я, очевидно, ничего не стану.

– Галерея ваша? – спрашиваю я, хотя и знаю уже ответ.

Просто хочу послушать ее.

Продлить этот миг, насколько возможно.

– Вообще-то, она кооперативная, но поскольку в этом месяце выставлены мои работы, то и командую здесь я.

Художница улыбается.

Вежливо. Не более того.

И отходит от меня.

– Если я могу еще чем-то…

– Думаю, вы очень талантливы.

– Вы очень любезны. Спасибо.

– У меня жена художница.

– Местная?

– Да.

– А как ее зовут?

– Э… вы вряд ли ее знаете, да и мы больше не вместе, так что…

– Жаль.

Я опускаю руку, трогаю растрепанную нитку, которая все еще, несмотря ни на что, держится на моем безымянном пальце.

– Дело не в том, что мы не вместе. Просто…

Я не договариваю – хочу, чтобы Дэниела сама попросила договорить.

Проявила чуточку интереса, перестала смотреть на меня как на чужака, потому что мы не чужаки.

Мы прожили вместе жизнь.

У нас есть сын.

Я исцеловал тебя с головы до пят.

С тобой я плакал и смеялся.

Возможно ли, чтобы нечто столь могучее в одном мире не просочилось так или иначе в другой?

Я смотрю Дэниеле в глаза, но ни любви, ни узнавания, ни любопытства в них не вижу.

Ей всего лишь немного не по себе.

Она ждет и хочет, чтобы я ушел.

– Не желаете чашечку кофе? – предлагаю я.

Дэниела улыбается. Ей уже определенно некомфортно.

– После того как вы закончите, конечно.

Если она согласится, Аманда меня убьет. Я уже пропустил встречу с ней в отеле. Мы намеревались вернуться в куб сегодня, после полудня.

Но соглашаться Дэниела не собирается.

Она закусила губу, как делает всегда, когда нервничает, несомненно, пытаясь придумать, как смягчить ответ, как не обидеть категорическим отказом, но я вижу, что все уже решено и она лишь набирается смелости, чтобы опустить молот отказа на мою задницу.

– Знаете что? – говорю я. – Не надо. Извините. Я поставил вас в неудобное положение.

Черт!

Я просто умираю.

Одно дело, когда поворот от ворот тебе дает незнакомка. И совсем другое, когда облом случается с матерью твоего ребенка.

– Мне пора идти, – говорю я.

И направляюсь к двери.

Дэниела даже не пытается меня остановить.

ОСТАЛОСЬ АМПУЛ: 16

Каждый Чикаго, где мы побывали на этой неделе, встречает нас голыми деревьями, сорванными и размазанными дождем по тротуару листьями. Я сижу на скамейке через улицу от моего особняка, кутаясь от утреннего холода в пальто, которое купил вчера в благотворительном магазине за двенадцать долларов из другого мира. Пальто пахнет стариковской кладовкой – нафталиновыми шариками и обезболивающей мазью.

Аманда осталась в отеле наедине со своим блокнотом.

Я соврал ей, сказал, что иду прогуляться, освежить голову и выпить чашечку кофе.

Вижу себя. Я выхожу из передней двери дома, быстро спускаюсь по ступенькам на тротуар и направляюсь к станции метро, где сяду на поезд, идущий по пурпурной линии до кампуса Лейкмонт-колледжа в Эванстоне. На голове у меня наушники с системой шумоподавления. Скорее всего, я слушаю какой-нибудь подкаст – научную лекцию или очередной выпуск «Этой американской жизни».

Судя по дате на первой странице «Трибьюн», сегодня 30 октября: с того вечера, когда меня под угрозой оружия захватили и вышвырнули из моего собственного мира, прошел почти месяц.

Иногда кажется, что я уже годы путешествую в кубе.

Я даже не знаю, в скольких Чикаго мы успели побывать.

Все начинает смешиваться.

Этот Чикаго – самый близкий к настоящему, самый похожий, но все же не мой. Чарли ходит в чартерную школу, а Дэниела работает графическим дизайнером. Фрилансером.

Сидя здесь, я прихожу к выводу, что всегда воспринимал рождение Чарли и решение строить жизнь с Дэниелой как некое поворотное событие, развернувшее траекторию нашего движения в сторону от успешной карьеры.

Но такой взгляд есть упрощение.

Да, Джейсон-2 ушел от Дэниелы и Чарли и впоследствии совершил научный прорыв. Но миллион других Джейсонов поступили так же – и не изобрели ничего.

Во множестве миров я бросил Дэниелу, и однако же мы так ничего и не достигли в карьерном плане.

Есть и такие, где мы оба поднялись на некий скромный уровень успеха, но ничего выдающегося не совершили.

С другой стороны, в каких-то мирах мы остались вместе, и у нас родился Чарли, но дальше ничего близкого к идеалу не произросло.