Новые признания экономического убийцы Перкинс Джон
Однако как бы мне ни хотелось убедить себя в том, что ничто не изменилось в этом мире, а внешняя сторона моего резюме и стоявшая за ней действительность являются просто отражением природы человека, в душе я знал, что это не так. Мир изменился. Теперь мы достигли нового уровня обмана, который приведет нас к самоуничтожению как культуры — и моральному, и физическому, если мы немедленно не изменим ситуацию.
Пример организованной преступности дает нам подходящую аналогию. Главари мафии часто начинали как уличные головорезы. Но со временем пробившиеся к вершинам внешне меняются. Они носят безупречные костюмы и владеют законным бизнесом — рядятся в мантию высшего света. Они оказывают поддержку местным благотворительным организациям; они уважаемы в своих сообществах. Они не задумываясь одалживают деньги попавшим в нужду. Как тот самый Джон Перкинс в резюме, эти люди кажутся образцовыми гражданами. Однако за этой позолотой проступает кровь. Если должник не в состоянии вернуть долг, в дело вступают вышибалы, требующие взамен пресловутый «фунт живой плоти». Если они ее не получают, подключаются шакалы с бейсбольными битами. И, наконец, как последний аргумент на свет извлекается оружие.
Я понимал, что глянцевая внешность главного экономиста, начальника отдела экономического и регионального планирования не имела ничего общего с мошенником-торговцем; это не то, чего должен остерегаться покупатель. Это часть страшной системы, нацеленной не на объегоривание ничего не подозревающего покупателя, а на продвижение наиболее изощренной и эффективной формы империализма из всех известных миру. У каждого из моих сотрудников было звание — финансовый аналитик, социолог, экономист, ведущий экономист, эконометрист, эксперт по теневым расценкам и так далее. И ни одно из этих званий не выдавало то, что каждый из них был своего рода ЭУ, что каждый из них служил интересам глобальной империи.
Эти звания ничего не говорили о том, что мы были только верхушкой айсберга. Любая международная компания — от продавцов спортивных товаров до производителей тяжелого оборудования — имела свои собственные эквиваленты ЭУ. Начавшийся марш уверенной поступью шагает по планете. Уличные громилы скинули свои кожаные куртки и облачились в костюмы, обретя респектабельный вид. Мужчины и женщины выходят из штаб-квартир своих корпораций в Нью-Йорке, Чикаго, Сан-Франциско, Лондоне и Токио, устремляясь на все континенты, чтобы убедить коррумпированных политиков разрешить заковать их страны в кандалы корпоратократии и заставить отчаявшихся людей продать свои тела для потогонных конвейеров и сборочных линий.
Тревожно было осознавать, что недосказанные детали, скрывавшиеся за формулировками моего резюме и журнальной статьи, рисовали мир химер и отображений, предназначенных для того, чтобы приковать нас к отвратительной и в конечном итоге саморазрушительной системе. Заставив меня читать между строк, Паула подтолкнула меня к следующему шагу на пути, ведущем к изменению всей моей жизни.
Глава 24
Президент Эквадора против большой нефти
Работа в Колумбии и Панаме давала мне возможность не прерывать контактов и периодически навещать страну, которая стала моим первым пристанищем вдали от дома. Эквадор страдал от сменявшихся диктаторов и олигархов правого крыла, которыми манипулировали США в своих политических и финансовых интересах. В каком-то смысле Эквадор был образцовой банановой республикой, и корпоратократия уже совершила туда свои опустошительные набеги.
Серьезная разработка нефтяных месторождений в бассейне Амазонки на территории Эквадора началась в конце 1960-х. Ее результатом стал покупательский бум, в котором горстка семей, управлявших Эквадором, сыграла на руку международным банкам. Они обременили свою страну огромным долгом в обмен на обещанные нефтяные доходы. Магистрали и технопарки, плотины гидроэлектростанций, системы передачи и распределения электроэнергии — все это строилось по всей стране. Международные инженерные и строительные компании в очередной раз сорвали куш. Один человек, чья звезда еще всходила над этой андской страной, был исключением из правила: он не запятнал себя политической коррупцией и сотрудничеством с корпоратократией. Хайме Рольдос был профессором и адвокатом. У нас было несколько случайных встреч. Чуть меньше сорока, обаятельный и харизматичный. Как-то я сказал ему, что готов в любое время по его просьбе прилететь в Кито для проведения бесплатных консультаций. Это было не просто жестом с моей стороны: я с радостью бы сделал это в свое свободное время. Он мне нравился, поэтому я не замедлил ему сообщить, что буду рад при любой возможности еще раз посетить его страну. Посмеявшись, он в ответ сказал, что я могу рассчитывать на его помощь, если мне понадобится обсудить расценки на нефть.
Он приобрел репутацию популиста и национально ориентированного лидера, твердо верившего в права бедных. Он считал, что политики обязаны добиться того, чтобы природные ресурсы страны использовались во благо нации. Начав свою президентскую кампанию в 1978 году, он сразу же привлек внимание соотечественников и народа тех стран, где работали иностранные нефтяные компании, или тех, где люди жаждали независимости от могущественных внешних сил. Рольдос был одним из тех редких сейчас политиков, которые не боятся выступать за изменение существующего порядка вещей. Он бросил вызов нефтяным компаниям и всей системе, обеспечивающей их поддержку.
Например, он обвинил Летний институт лингвистики (ЛИЛ), евангелическую миссионерскую группу из США, в сговоре с нефтяными компаниями. Я знал о ЛИЛ еще со времени своей работы в Корпусе мира. Эта организация проникла в Эквадор, как и в другие страны, якобы для изучения и записи языков местного населения.
ЛИЛ много работал среди народа гуарани, жившего в бассейне Амазонки в те годы, когда там только начиналась промышленная добыча нефти. Именно в этот период обозначилась закономерность, вызывавшая беспокойство. Как только геологоразведка докладывала в головной офис фирмы, что на какой-то территории высока вероятность залегания нефти, там немедленно появлялся ЛИЛ, уговаривая местное население перебраться с их земель в резервации миссии. Там они получат бесплатную еду, крышу над головой, одежду, медицинское обслуживание и образование в школе миссии, а взамен должны будут передать свои земли нефтяным компаниям.
Говорили, что миссионеры ЛИЛ использовали недостойные методы, чтобы убедить местные племена уйти с их земель в резервации миссии. Часто рассказывали о том, что они раздавали продукты, напичканные слабительным, а затем предлагали лекарства для лечения эпидемии диареи. На территорию гуарани ЛИЛ с воздуха сбрасывал контейнеры с продовольствием, в которые были вмонтированы крошечные передатчики. Радиоприемные устройства, настроенные на эти передатчики, обслуживались американскими военными на американской же военной базе в Шелле. Если кого-то из племени укусила змея или кто-то серьезно заболевал, там сразу же появлялся представитель ЛИЛ с противоядием или необходимым лекарством — зачастую на вертолете, принадлежавшем нефтяной компании.
Когда геологоразведочные работы еще только начинались, были найдены тела пяти миссионеров ЛИЛ, проткнутые копьями гуарани. Потом гуарани объяснили, что это было предупреждением ЛИЛ, чтобы тот держался от них подальше. Однако предупреждение не было услышано. Более того, оно имело обратный эффект. Рейчел Сейнт, сестра одного из убитых миссионеров, поехала в Соединенные Штаты, где выступила по национальному телевидению с призывом собрать деньги для поддержки ЛИЛ и нефтяных компаний, которые, как она выразилась, помогали этим «дикарям» ступить на путь цивилизации и просвещения. ЛИЛ получил дотации от благотворительных организаций Рокфеллера. Хайме Рольдос заявил, что связь с Рокфеллером лишний раз доказывает, что ЛИЛ на самом деле был ширмой для кражи индейских земель и продвижения интересов нефтяных компаний: наследник семьи Джон Д. Рокфеллер основал Standard Oil, из которой впоследствии выросли крупнейшие фирмы Chevron, Exxon Mobil.
Мне пришло в голову, что Рольдос шел дорогой, проложенной Торрихосом. Оба встали на пути самой необоримой силы в мире. Торрихос хотел вернуть Канал; позиция Рольдоса в отношении нефти угрожала интересам наиболее влиятельных компаний мира. Как и Торрихос, Рольдос не был коммунистом, но выступал за право своей страны самой распоряжаться собственной судьбой. И как это было с Торрихосом, эксперты предсказывали, что большой бизнес и Вашингтон не потерпят Рольдоса в кресле президента; если он будет избран, его постигнет участь Арбенса в Гватемале или Альенде в Чили.
Мне казалось, что эти два человека могли положить начало новому направлению в латиноамериканской политике. Такое направление могло бы стать основанием для перемен, которые коснулись бы каждой страны на планете. Эти люди не были такими, как Кастро или Каддафи. Они не ассоциировались с СССР, Китаем или, как в случае с Альенде, с международным социалистическим движением. Это были популярные, умные, харизматичные лидеры, прагматичные, а не догматичные. Они выступали в защиту интересов своей страны, но не против Америки. Если корпоратократия покоится на трех столпах — сверхкрупных корпорациях, международных банках и вступивших с ними в сговор правительствах, то Рольдос и Торрихос олицетворяли собой возможность того, что столп вступившего в сговор правительства может быть выбит.
Значительной частью платформы Рольдоса была так называемая политика в области углеводородов. Она основывалась на предпосылке, что крупнейшим ресурсом Эквадора является нефть, которая должна быть использована таким образом, чтобы в выигрыше оказалось большинство населения. Рольдос был убежден, что государство обязано помогать бедным и обездоленным. Он выражал надежду, что политика в области углеводородов могла бы стать инструментом для начала социальной реформы. Однако ему приходилось быть осторожным: он знал, что в Эквадоре, как и во многих других странах, он не мог быть избранным без поддержки хотя бы части влиятельных семей страны. Даже если он победит без такой поддержки, ему никогда не удастся осуществить свои программы без их участия.
Меня успокаивало то, что в это судьбоносное время президентом США был Картер. Несмотря на давление Texaco и других нефтяных компаний, Вашингтон активно не вмешивался в происходящее. Я знал, что это было бы невозможно при любой другой администрации — будь то республиканцы или демократы.
Думаю, что именно политика в области углеводородов убедила эквадорцев впустить Хайме Рольдоса в президентский дворец в Кито. Это был их первый демократически избранный президент после череды диктаторов. Он обозначил принципы своей политики в инаугурационной речи 10 августа 1979 года:
«Мы должны предпринять все меры, чтобы защитить энергетические ресурсы страны. Государство [должно] содействовать расширению экспорта и не терять своей экономической независимости… Наши решения будут определяться исключительно национальными интересами и неограниченной защитой своих суверенных прав».
Став президентом, Рольдос был вынужден сосредоточить свое внимание на Texaco, поскольку к тому времени эта компания стала основным участником борьбы за эквадорскую нефть. Это были очень сложные взаимоотношения. Нефтяной гигант не доверял новому президенту и ни в коем случае не желал быть составной частью политики, устанавливавшей новые прецеденты. Они прекрасно понимали, что такая политика может послужить примером для других стран.
Речь, произнесенная главным советником Рольдоса, Хосе Карвахалем, суммировала основные подходы новой политики администрации следующим образом:
«Если партнер [Texaco] не желает принимать на себя риски, инвестировать в геологоразведочные работы или разрабатывать участки нефтяной концессии, другой партнер имеет право сделать такие инвестиции и затем перенять права владельца…
Мы считаем, что наши отношения с иностранными компаниями должны быть справедливыми; нам надо быть твердыми в этой борьбе; мы должны быть готовы ко всякого рода давлению, но мы не должны обнаруживать страх или комплекс неполноценности в переговорах с этими иностранцами».
В1980 году, накануне новогодних праздников, я принял решение. Начиналось новое десятилетие. Через 28 дней мне исполнится тридцать пять лет. Я решил, что в наступающем году я коренным образом изменю свою жизнь и начну строить ее по образу героев современности, таких как Хайме Рольдос и Омар Торрихос.
А потом случилось нечто невероятное. С точки зрения прибыльности фирмы, Бруно был самым успешным президентом за всю историю MAIN. Несмотря на это, Мак Холл уволил его — внезапно и без уведомления.
Глава 25
Я увольняюсь
Увольнение Бруно произвело в MAIN эффект разорвавшейся бомбы. Компания гудела от споров и слухов. Само собой разумеется, у Бруно были свои враги, но даже они пришли в смятение. Для многих сотрудников было ясно, что основной причиной увольнения была зависть. В беседах за обеденным столом или за кофе они признавались, что, по их мнению, Холл почувствовал угрозу, исходящую от этого человека, который был на 20 с лишним лет моложе его и вывел прибыли фирмы на новую высоту.
— Холл не мог позволить, чтобы Бруно выглядел таким молодцом, — сказал кто-то. — Он не мог не знать, что Бруно займет его место, а его, старика, отпустят на подножный корм — это было всего лишь вопросом времени.
Как будто в доказательство этой версии Холл назначил новым президентом Пола Придди. Пол много лет занимал должность вице-президента. Это был дружелюбный человек, знающий инженер. Правда, на мой взгляд, он был вялым соглашателем, не знающим слова «нет». Он всегда прогнется перед боссом и уж не станет грозить ему взлетевшими прибылями.
Для меня увольнение Бруно было сокрушительным ударом. Он был моим наставником и играл решающую роль в наших международных проектах. Придди, напротив, занимался только внутренними проектами и знал очень мало, если вообще что-то знал, о настоящем содержании нашей работы за рубежом. Я не мог представить, в каком направлении будет двигаться компания. Позвонив Бруно домой, я нашел его пребывающим в философском настроении.
— Да, Джон, он же знал, что у него нет никаких причин увольнять меня, — сказал он о Холле. — Поэтому я настоял на очень выгодном выходном пособии — и получил его. Мак контролирует значительную часть голосующих акций, и, раз он принял такое решение, я уже ничего не мог сделать.
Бруно сообщил, что получил несколько предложений на руководящие посты в транснациональных банках, которые были нашими клиентами.
Я спросил его, что, по его мнению, мне делать.
— Будь осторожным, — посоветовал он. — Мак Холл утратил связь с реальностью. Но этого ему никто не скажет — особенно теперь, после того, что он сделал со мной.
В конце марта 1980 года, все еще под впечатлением от этого увольнения, получив отпуск, я отправился на яхте на Виргинские острова. Со мной была «Мери» — сотрудница MAIN. Хотя, выбирая место для путешествия, я не задумывался над этим, но сейчас понимаю, что прошлое тех мест сыграло свою роль в принятии решения, положившего начало исполнению моего новогоднего желания.
Первый намек появился тогда, когда мы, обогнув остров Сент-Джон, взяли курс на пролив Сэра Фрэнсиса Дрейка, отделяющий Американские Виргинские острова от Британских. Канал носил имя англичанина, грозы испанского флота. Это напомнило мне о моих частых размышлениях о пиратах и других исторических личностях, таких как Дрейк и сэр Генри Морган, которые грабили и воровали и все-таки были удостоены похвал — и даже посвящены в рыцари — за свои дела. Я часто спрашивал себя, почему я, воспитанный в уважении к этим людям, все-таки испытывал угрызения совести при мысли об эксплуатации таких стран, как Индонезия, Панама, Колумбия и Эквадор. Многие из моих героев: Этан Аллен, Томас Джефферсон, Джордж Вашингтон, Дэниел Бун, Дэйви Крокет, Льюис и Кларк (назову всего лишь несколько имен) эксплуатировали индейцев, рабов, захватывали не принадлежавшие им земли. Я цеплялся за эти примеры, чтобы ослабить свое чувство вины. Теперь, взяв курс на пролив Сэра Фрэнсиса Дрейка, я осознал глупость своих прошлых оправданий.
Я вспомнил некоторые вещи, на которые долгое время не обращал внимания. Этан Аллен провел несколько месяцев в тесных вонючих британских «плавучих тюрьмах», большую часть времени закованный в тридцатифунтовые кандалы, а затем был заключен в тюремный каземат в Англии. Он попал в плен в 1775 году в битве при Монреале, борясь за такие же идеалы, за какие сейчас сражались Хайме Рольдос и Омар Торрихос. Томас Джефферсон, Джордж Вашингтон и другие отцы-основатели рисковали своими жизнями за эти же идеи. Революция могла и не победить; они понимали: если проиграют, их повесят как предателей. Дэниел Бун, Дэйви Крокет, Льюис и Кларк тоже пережили немало и многое принесли в жертву.
А Дрейк и Морган? Я не очень уверенно ориентировался в этом периоде истории, но помнил, что протестантская Англия считала смертельной угрозой для себя католическую Испанию. Вполне возможно, Дрейк и Морган занялись пиратством не из тщеславия, а для того чтобы ударить прямо в сердце Испанской империи — в корабли с золотом — и защитить святую Англию и ее веру.
Эти мысли не покидали меня, пока мы шли по проливу, постоянно меняя галс, чтобы поймать ветер, медленно подходя к горным вершинам, выступающим из воды, — остров Грейт-Тэтч к северу и Сент-Джон к югу. Мери принесла мне пиво и включила песню Джимми Баффетта погромче. И все-таки, несмотря на окружавшую меня красоту и ощущение свободы, которое возникает, когда идешь под парусом, я чувствовал в себе злость. Я пытался отмахнуться от нее, с трудом глотая пиво.
Однако злость не отступала. Меня злили эти голоса из прошлого и то, что я использовал их для оправдания своей жадности. Я был зол на своих родителей, на Тилтон, за то что они нагрузили меня этими историческими знаниями. Я выпил еще пива. Я готов был убить Мака Холла за то, что он сделал с Бруно.
Мимо нас прошел деревянный парусник под флагом всех цветов радуги с вздымавшимися от ветра парусами по обеим сторонам. Поймав ветер, он шел по проливу. С борта нам махали человек шесть молодых мужчин и женщин — хиппи. На них были яркие саронги. На передней палубе возлежала совершенно голая парочка. И парусник, и вид этих молодых людей говорил о том, что они жили на борту яхты коммуной — современные пираты, свободные, наслаждавшиеся полной свободой.
Я попытался помахать им в ответ, но рука не слушалась меня. Я почувствовал, как меня захлестнула зависть. Стоя на палубе, Мери наблюдала за ними, пока парусник не исчез из виду.
— Тебе бы понравилась такая жизнь? — спросила она.
И тогда я понял. Это не имело отношения к моим родителям, школе Тилтон или Маку Холлу — я ненавидел свою жизнь. Свою. Ответственность за все нес я сам.
Мери что-то прокричала, показывая рукой перед собой. Она подошла поближе ко мне.
— Лейнстер-Бэй, — сказала она. — Сегодняшняя стоянка.
Вот она. Маленькая бухточка в береговой линии острова Сент-Джон, в которой пиратские корабли поджидали свою добычу — галеоны с золотом, проходившие мимо них вот в этом самом месте. Я подошел ближе, затем передал румпель Мери и двинулся на переднюю палубу. Пока она направляла нашу яхту в красивый залив и обходила банку Уотермелон, я наклонил и зачехлил кливер и вытащил якорь из якорного отсека. Мери ловко опустила основной парус. Я столкнул якорь; цепь с грохотом упала в кристально чистую воду, и яхта остановилась.
Когда мы устроились, Мери искупалась и пошла вздремнуть. Оставив ей записку, я на небольшой лодке на веслах добрался до берега и причалил как раз под развалинами стены старой сахарной плантации. Я долго сидел у воды, пытаясь ни о чем не думать, отбросить все чувства. Но ничего не получалось.
Позже, поднявшись по крутому холму, я обнаружил, что стою на раскрошившейся стене старинной плантации, глядя вниз на наш парусник. Я наблюдал, как солнце двигалось к закату по направлению к Карибскому морю. Картина казалась идиллической, но я знал, что лежавшая вокруг меня плантация была средоточием невысказанного страдания. Здесь погибли сотни африканских рабов, которые под ружейным прицелом строили роскошный особняк, убирали сахарный тростник, управляли приспособлениями, которые превращали сахар-сырец в ром. За спокойствием этого места пряталось прошлое, полное жестокости, так же как за ним пряталась ярость, бушевавшая во мне.
Солнце исчезло за гористым островом. Широкая ярко-красная арка перекинулась через небо. Море начало темнеть. Мне стало вдруг предельно ясно: я такой же работорговец, а моя работа в MAIN не ограничивалась только вовлечением бедных стран в глобальную империю с помощью огромных займов. Мои дутые прогнозы не были просто средством, гарантирующим моей стране право на свой «фунт живой плоти», когда ей понадобится нефть. Мое положение партнера вовсе не ограничивалось увеличением прибыльности фирмы. Моя работа затрагивала людей и их семьи — тех людей, которые были сродни умершим на строительстве стены, на которой я сейчас сидел; тех людей, которых я эксплуатировал.
В течение десяти лет я был последователем работорговцев, которые приходили в африканские джунгли, хватали мужчин и женщин и тащили на поджидавшие их корабли. Мой подход был, конечно, посовременнее и потише — мне не приходилось видеть умирающих людей, чувствовать запах разлагающейся плоти или слышать крики агонии. Но то, что я делал, было не менее страшно, поскольку возможность дистанцироваться от всего этого, не думать в своей работе о живых людях — о телах, о плоти, о предсмертных криках — в конечном итоге превращала меня в еще большего грешника.
Я опять посмотрел на яхту, борющуюся с отливом. Мери отдыхала на палубе, наверное, потягивала «Маргариту» и поджидала меня, чтобы вручить и мне бокал. И в этот момент, видя ее там в последнем свете уходящего дня, такую расслабленную, доверчивую, я почувствовал угрызения совести: что же я делаю с ней и со всеми своими сотрудниками, превращая их в ЭУ? Я делаю с ними то же, что Клодин сделала со мной, но только без ее прямоты. Я убеждал их стать работорговцами, соблазняя повышением зарплаты и продвижением по службе. При этом они, как и я, сами были прикованы к системе. Они тоже были рабами.
Я повернулся спиной к морю, заливу, ярко-красному небу. Я закрыл глаза, чтобы не видеть стены, которые были построены рабами, оторванными от своих домов в Африке. Я хотел выбросить все из головы. Открыв глаза, я увидел огромную сучковатую палку толщиной с бейсбольную биту, но раза в два длиннее. Я вскочил, схватил палку и начал колотить ею по каменным стенам. Я колотил по ним до тех пор, пока не упал в изнеможении. После этого я повалился в траву и лежал, наблюдая за плывущими надо мной облаками.
Наконец, я побрел обратно к лодке. Стоя на берегу, я смотрел на яхту, застывшую на якоре на лазурной воде, и знал, что мне надо делать. Я знал, что потеряю себя навеки, если снова вернусь к своей прежней жизни, к MAIN и всему тому, что она собой представляла. Повышения зарплаты, пенсии, страховка, привилегии, акции… Чем дольше я буду там оставаться, тем труднее будет выбраться оттуда. Я стал рабом. Я мог продолжать самобичевание, бить себя так, как колотил эту каменную стену, или бежать.
Через два дня я вернулся в Бостон. А 1 апреля 1980 года я вошел в кабинет Пола Придди и положил перед ним заявление об уходе.
Часть четвертая
1981–2004 гг.
Глава 26
Смерть президента Эквадора
Уйти из MAIN было не так-то просто. Пол Придди не поверил мне. «С первым апреля!» — дружелюбно подмигнул он.
Я заверил его, что все было абсолютно серьезно. Вспомнив совет Паулы, что я не должен ни с кем портить отношения или давать повод подозревать меня в разглашении информации об ЭУ, я выразил благодарность MAIN за все, что она сделала для меня. Однако мне нужно двигаться дальше. Я всегда мечтал написать о людях, с которыми познакомился за время работы в MAIN. Я сообщил, что собираюсь писать статьи для National Geographic и других журналов и продолжить свои путешествия. Я заверил его в своей преданности MAIN и поклялся, что буду восхвалять ее при любой возможности.
Наконец, Пол сдался.
Все остальные тоже пытались отговорить меня от этого поступка. Мне постоянно напоминали о моем успешном продвижении по службе и даже прозрачно намекали, что я не совсем в себе. Никто не хотел примириться с тем, что я уходил добровольно, во всяком случае отчасти, поскольку это заставляло их взглянуть на себя. Если я не был сумасшедшим, добровольно уходя из MAIN, значит, это они должны быть не в себе, оставаясь в ней. Проще было считать меня сумасшедшим.
Особенно неприятной для меня была реакция моих подчиненных. Они считали, что я бросаю их на произвол судьбы: ведь очевидного преемника не было. Однако я уже принял решение. После стольких лет метаний я был намерен все изменить.
К сожалению, все получилось не совсем так, как хотелось. Да, у меня больше не было постоянной работы. Моя доля акций не могла обеспечить меня достаточными средствами для безболезненного ухода на пенсию, поскольку я был отнюдь не полным партнером. Останься я в MAIN еще на несколько лет, быть бы мне сорокалетним миллионером, как когда-то мечталось; однако в 35 до этого было еще далеко. Да, холодный и унылый апрель выдался в тот год в Бостоне.
А потом позвонил Пол Придди. Он умолял меня срочно зайти к нему.
— Один из наших клиентов грозится уйти от нас, — сказал он. — Они обратились к нам в расчете на то, что именно ты будешь экспертом-свидетелем, представляющим их в суде.
Я долго раздумывал над этим предложением и, наконец, принял решение: садясь за стол напротив Пола, я назвал ему свою цену: агентское соглашение, более чем в три раза превышающее мою зарплату в MAIN. К моему удивлению, он согласился, и с этого момента начался новый этап моей карьеры в этой организации.
В течение следующих нескольких лет я работал высокооплачиваемым экспертом-свидетелем. Моими клиентами были преимущественно американские электроэнергетические компании, которые хотели построить новые электростанции, для чего им надо было получить разрешение от комиссии по коммунальному хозяйству. Одним из моих клиентов стала Public Service Company из Нью-Гемпшира. Моя работа заключалась в том, чтобы под присягой подтвердить экономическую осуществимость весьма спорного проекта — атомной электростанции в Сибруке.
Хотя я уже не был напрямую связан с Латинской Америкой, но тем не менее продолжал следить за развитием событий там. У меня как у эксперта-свидетеля было полно свободного времени между выступлениями в суде. Я общался с Паулой и возобновил старые знакомства со времен службы в Корпусе мира в Эквадоре, который внезапно оказался в фокусе мировой нефтяной политики.
Хайме Рольдос действовал. Выполняя свои предвыборные обещания, он начал широкомасштабное наступление на нефтяные компании. Похоже, он ясно видел то, чего не замечали по обе стороны Панамского канала — либо упускали из виду, либо намеренно не обращали на это внимания. Он улавливал подводные течения, грозившие обратить мир в глобальную империю и низвести граждан его страны до уровня рабов.
Читая о Рольдосе в газетах, я видел не только его ярую приверженность своему делу, но и способность улавливать глубинные явления. А эти явления все больше указывали на то, что мировая политика вступает в новую эпоху.
В ноябре 1980 года Картер проиграл на выборах Рональду Рейгану. Наиболее значительными факторами, оказавшими влияние на исход выборов, были соглашение по Каналу, достигнутое Картером с Торрихосом, и провал операции по спасению заложников в американском посольстве в Иране.
Однако происходило и нечто не столь явное. Вместо президента, чьей величайшей целью было достижение мира во всем мире и уменьшение зависимости США от нефти, пришел человек, веривший в то, что законное место США — на вершине мировой пирамиды, при поддержке военной силы, а контроль США над нефтяными месторождениями, где бы они ни находились, является частью «Замысла Провидения». Президента, установившего солнечные батареи на крыше Белого дома, заменил человек, который их демонтировал, едва вселившись в Овальный кабинет.
Возможно, Картер не был успешным политиком, но его видение Америки совпадало с тем, что было определено нашей Декларацией независимости. Сейчас, по прошествии времени, он представляется наивно старомодным, отголоском идеалов, на которых строилась наша страна и которые влекли наших дедов к ее берегам. В сравнении со своими ближайшими предшественниками и преемниками, Картер представляется аномалией. Его понимание мира коренным образом отличалось от понимания ЭУ.
Рейган, напротив, совершенно очевидно был строителем глобальной империи, слугой корпоратократии. Еще во время выборов я подумал, что его актерское прошлое вполне соответствовало ситуации: это был человек, знавший, что значит действовать по указке свыше. Он будет прислуживать людям, которые перемещаются из кабинетов генеральных директоров в правления банков и залы правительства и, на первый взгляд, прислуживают ему, но на самом деле руководят правительством, — таким людям, как вице-президент Джордж Х.У. Буш, госсекретарь Джордж Шульц, министр обороны Каспар Уайнбергер, Ричард Чейни, Ричард Хелмс и Роберт Макнамара.
Он будет защищать то, чего хотят эти люди: Америку, контролирующую весь мир и все его природные ресурсы; мир, подчиняющийся ее приказам; американских военных, насаждающих придуманные Америкой порядки; международную коммерческую и банковскую систему, обеспечивающую поддержку Америке как генеральному директору глобальной империи.
Когда я задумывался о будущем, мне казалось, что мы вступаем в удачный для ЭУ период. И в том, что я вышел из игры именно в это время, опять сказалась прихоть судьбы. Чем больше я размышлял обо всем этом, тем лучше себя чувствовал. Я знал, что выбрал правильное время. Однако у меня не было ясного представления о том, что же все это означает в долгосрочной перспективе.
Из истории я знал, что империи не живут вечно, поскольку маятник раскачивается в обе стороны. Я возлагал надежды на таких людей, как Рольдос, считая, что президент Эквадора понимал все тонкости происходящего. Я знал, что он восхищался Торрихосом и одобрял позицию Картера в отношении Панамского канала.
Я был уверен, что Рольдос не споткнется и будет решительным в своих действиях. Я мог только надеяться, что его стойкость вдохновит многих руководителей других стран, для которых он и Торрихос станут примером.
В начале 1981 года администрация Рольдоса представила конгрессу Эквадора новый закон об углеводородах. Воплощенный в жизнь, он привел бы к реформированию отношений государства с нефтяными компаниями. Он считался во многих отношениях революционным и даже радикальным. Его последствия сказались бы далеко за пределами Эквадора — во многих странах Латинской Америки и всего мира.
Реакция нефтяных компаний была предсказуема: они задействовали все средства. Их PR-специалисты делали все, чтобы скомпрометировать Хайме Рольдоса; их лоббисты появились в Кито и Вашингтоне с портфелями, полными угроз и взяток. Они пытались изобразить первого демократически избранного президента Эквадора еще одним Кастро. Но это не устрашило Рольдоса. Его ответным действием было разоблачение заговора между политиками и нефтяными компаниями — и религиозными организациями. Он открыто обвинил Летний институт лингвистики в сотрудничестве с нефтяными компаниями и решительно, возможно, слишком опрометчиво, приказал ЛИЛ как можно быстрее убраться из страны.
Через несколько недель после представления пакета законов конгрессу и высылки миссионеров ЛИЛ он предупредил все работавшие в стране иностранные компании, включая нефтяные, что им придется покинуть страну, если их действия не будут направлены на улучшение жизни народа Эквадора. Выступив с программной речью на олимпийском стадионе Атахуальпа в Кито, он направился в небольшую общину на юге Эквадора.
Там он и погиб в авиакатастрофе 24 мая 1981 года при крушении вертолета.
Мир был потрясен. Латиноамериканцы пришли в ярость. Все газеты полушария пестрели заголовками: «Убит ЦРУ!». Помимо того что он вызывал ненависть у Вашингтона и нефтяных компаний, многие обстоятельства его гибели говорили в пользу этих обвинений; вновь открывшиеся факты еще больше усиливали эти подозрения.
Хотя ничего не удалось доказать, но свидетели утверждают, что Рольдос, предупрежденный о готовящемся на него покушении, предпринял некоторые меры предосторожности. В частности, для поездок ему готовили два вертолета. В последний момент один из офицеров безопасности убедил его воспользоваться запасным вертолетом.
Вертолет был взорван.
Несмотря на бурную реакцию в мире, американские средства массовой информации практически не уделили внимания этому событию.
Новым президентом Эквадора стал Освальдо Уртадо. Он вернул в страну ЛИЛ и его нефтяных спонсоров. К концу года он начал амбициозную программу, предусматривавшую увеличение числа нефтяных скважин Texaco и других нефтяных компаний в заливе Гуаякиль и бассейне Амазонки.
Омар Торрихос, высоко ценивший Рольдоса, называл его братом. Он признавался, что по ночам ему мерещатся кошмары, будто его самого убивают; он видел себя падающим с неба в гигантском огненном шаре. Эти сны оказались вещими.
Глава 27
Панама: еще одна смерть президента
Я был ошеломлен смертью Рольдоса, но, возможно, мне-то как раз удивляться не надо было. Что бы то ни было, а наивным меня нельзя было назвать. Я знал об Арбенсе, Моссадыке, Альенде и о многих других, чьи имена не появились в газетах и учебниках истории, но чьи жизни были разрушены и даже прерваны, потому что они осмелились выступить против корпоратократии. И тем не менее я был потрясен. Все было сделано настолько прямолинейно и незатейливо.
После нашего феноменального успеха в Саудовской Аравии я считал, что подобные бесстыдно неприкрытые действия ушли в прошлое. Я думал, что шакалов отправили в зоопарки. Теперь я убедился, что был неправ. Я не сомневался, что гибель Рольдоса — это не просто несчастный случай. Здесь были налицо все признаки умышленного устранения, организованного ЦРУ. Я понимал, что жестокость этого убийства была преднамеренной: это было предупреждение. Администрация Рейгана, вкупе со сразу же приобретенным Рейганом имиджем голливудского ковбоя, сначала стреляющего, потом думающего, была идеальным средством для передачи этого предупреждения. Шакалы вернулись и хотели, чтобы об этом знали Омар Торрихос и все остальные, которые могли бы присоединиться к крестовому походу против корпоратократии.
Но Торрихос был тверд. Как и Рольдос, он не испугался. Он тоже изгнал из страны Летний институт лингвистики и категорически отверг настойчивые требования администрации Рейгана пересмотреть соглашение по Каналу.
Через два месяца после смерти Рольдоса ночной кошмар Торрихоса стал явью: он погиб в авиакатастрофе. Это случилось 31 июля 1981 года.
Латинская Америка и весь мир гудели. Торрихос пользовался известностью в мире; его уважали как человека, заставившего Соединенные Штаты вернуть Панамский канал его законным владельцам; его уважали за то, что он продолжал противостоять Рональду Рейгану. Это был борец за права человека; глава государства, открывшего свои двери изгоям всех политических режимов, вне зависимости от идеологической окраски, включая шаха Ирана; харизматичный борец за социальную справедливость; многие считали, что он будет выдвинут на получение Нобелевской премии мира. Теперь он был мертв. И опять в газетах появились заголовки «Убит ЦРУ».
Книга Грэма Грина «Знакомство с генералом», материал для которой он собирал в той поездке, когда мы встретились с ним в отеле «Панама», начинается так:
«В августе 1981 года, когда я уже собрал чемодан для своей пятой поездки в Панаму, мне сообщили по телефону о смерти генерала Омара Торрихоса Эрреры, моего друга и гостеприимного хозяина. Небольшой самолет, в котором он летел в свой домик в Коклесито в горах Панамы, разбился. Все пассажиры погибли. Через несколько дней я услышал в телефонной трубке голос сотрудника службы его охраны, сержанта Чучу — так называли Хосе де Хесус Мартинеса, бывшего профессора марксистской философии Панамского университета, профессора математики и поэта. Он сказал мне: «В самолете была бомба. Я знаю, что там была бомба, но по телефону не могу сказать, почему».
Повсюду люди скорбели по поводу смерти этого человека, который завоевал репутацию защитника бедных и обездоленных; от Вашингтона требовали начать расследование деятельности ЦРУ. Однако этому не суждено было случиться. У Торрихоса были враги, ненавидевшие его; в их число входили люди, имевшие огромную власть. При жизни он находился в открытой конфронтации с президентом Рейганом, вице-президентом Бушем, министром обороны США Уайнбергером, с Объединенным командованием штабов — американским генштабом, а также с руководителями многих влиятельных корпораций.
Особенно приводили в ярость военное руководство положения договора Торрихоса — Картера, предусматривавшие закрытие Школы обеих Америк и Центра Южного командования армии США по обучению ведению военных действий в тропиках. Новый договор ставил перед военными серьезные проблемы. Либо им необходимо было найти способы обойти эти положения, либо подыскать другую страну, готовую расположить у себя эти центры, — маловероятная перспектива в последние десятилетия XX века. Конечно, был и другой вариант: избавиться от Торрихоса и пересмотреть договор с его преемником.
Среди врагов Торрихоса были крупные международные корпорации. Большинство из них имели тесные связи с американскими политиками; они использовали латиноамериканский наемный труд и природные ресурсы — нефть, лес, олово, медь, бокситы, сельскохозяйственные угодья. Это были фирмы, представлявшие обрабатывающую промышленность, телекоммуникационные компании, транспортно-перевозочные конгломераты, включая судоходные компании, инжиниринговые и прочие корпорации, работающие в области создания техники и использования новых технологий.
Bechtel Group, Inc. была наиболее ярким примером удобных отношений между частными компаниями и правительством США. Я хорошо был знаком с Bechtel: мы в MAIN близко сотрудничали с этой компанией; ее главный архитектор стал моим другом. Bechtel была одной из наиболее влиятельных инженерных и конструкторских фирм в Соединенных Штатах. Ее президентами и руководящими сотрудниками были Джордж Шульц и Каспар Уайнбергер, которые ненавидели Торрихоса за то, что тот имел дерзость предпочесть японский план строительства нового канала взамен существующего, как более экономически эффективного. Такой ход не просто передавал владение Каналом от Соединенных Штатов Панаме, но и исключал Bechtel из участия в самом захватывающем и потенциально очень прибыльном инженерном проекте века.
Торрихос не побоялся встать на пути у этих людей. Он сделал это вежливо, с обаянием и изрядным чувством юмора. А теперь он был мертв, и его заменил подмастерье —
Мануэль Норьега, человек, не обладавший умом, харизмой и знаниями Торрихоса, человек, который, как многие подозревали, не имел никаких шансов против рейганов, бушей и нефтяных королей мира.
Лично меня эта трагедия внутренне опустошила. Много часов провел я, вспоминая наши разговоры с Торрихосом. Как-то ночью я долго сидел, уставившись на фотографию в журнале и вспоминая свой первый вечер в Панаме, поездку в такси под дождем, гигантский плакат на улице. «Идеал Омара — свобода; еще не изобретена та ракета, которая может убить идею». Воспоминание об этом лозунге сейчас заставило меня передернуться — точно так же, как и в ту дождливую ночь.
Тогда я не мог знать, что Торрихос добьется от Картера возвращения Панамского канала людям, которые должны были им владеть по праву; что эта победа, равно как и его попытки примирить латиноамериканских социалистов и диктаторов, приведет в ярость администрацию Рейгана — Буша до такой степени, что они посчитают необходимым устранить его. Я не мог знать, что однажды ночью его убьют во время самого обычного полета в его самолете марки Twin Otter, а у большинства людей за пределами США не будет и тени сомнения в том, что смерть пятидесятидвухлетнего Торрихоса была очередным заказным убийством ЦРУ.
Если бы Торрихос остался жив, он бы нашел способ успокоить нараставшее насилие, охватившее многие страны Центральной и Латинской Америки. Учитывая то, что он успел сделать, можно предположить, что он сумел бы сдержать разорение международными нефтяными компаниями амазонских регионов Эквадора, Колумбии и Перу. И одним из результатов этого шага стало бы сокращение числа ужасных конфликтов, которые Вашингтон называет нарковойнами и терроризмом, а Торрихос расценил бы как действия, предпринятые отчаявшимися людьми для защиты своих домов и семей. И что еще важнее, я уверен — он бы стал примером для новых поколений лидеров в обеих Америках, Африке и Азии — вот этого ЦРУ, УНБ и ЭУ не могли допустить.
Глава 28
Моя энергетическая компания, Enron и Джордж Буш
К моменту смерти Торрихоса я не виделся с Паулой уже несколько месяцев. Я встречался с другими женщинами, в частности, с Уинифред Грант, молодой сотрудницей, специалистом по планированию окружающей среды, с которой познакомился в MAIN. Ее отец был главным архитектором в Bechtel. Паула встречалась с колумбийским журналистом. Мы остались друзьями, но договорились прервать наши романтические отношения.
Я сражался со своей работой эксперта-свидетеля, в частности обосновывая необходимость строительства атомной электростанции в Сибруке. Часто мне казалось, что я снова продался, попросту вернулся к старому только из-за денег. Уинифред мне очень помогла в этот период. Она была до мозга костей сторонницей защиты окружающей среды, но при этом понимала, что потребность в электроэнергии постоянно возрастает. Она выросла в районе Беркли в Сан-Франциско Ист-Бэй и окончила Калифорнийский университет Беркли. Это была свободомыслящая девушка, и ее взгляды контрастировали с пуританскими взглядами моих родителей и Энн.
Осенью 1981 года Уинифред взяла длительный отпуск в MAIN. Мы отправились на яхте вдоль Атлантического побережья на юг, к Флориде. Мы не торопились и часто подолгу останавливались в различных портах: я вылетал в другие города, чтобы выступать в судах в качестве эксперта-свидетеля. В конце концов, мы добрались до Уэст-Палм-Бич во Флориде и сняли там квартиру. Мы поженились, 17 мая 1982 года у нас родилась дочь, Джессика. Мне было тридцать шесть. Я был значительно старше остальных мужчин, посещавших занятия для будущих отцов.
В мою работу по делу Сибрука входила, в частности, задача убедить комиссию по коммунальным услугам Нью-Гемпшира в том, что получение электричества на основе атомной энергии было лучшим и наиболее экономичным решением для штата. К сожалению, чем глубже я изучал этот вопрос, тем больше начинал сомневаться в правоте своих аргументов. В научной литературе того времени не было единого взгляда на эту проблему: новые исследования данной темы все больше склонялись к тому, что многие альтернативные методы получения электроэнергии существенно превосходят атомную энергетику в техническом и экономическом отношении.
Кроме того, постепенно ученые отходили от старой точки зрения на безопасность атомной энергии. Возникли серьезные вопросы о надежности систем поддержки, об обучении операторов, о том, что людям свойственно время от времени совершать ошибки, о старении оборудования, о сложности утилизации ядерных отходов. Лично меня беспокоила та позиция, которую я должен был защищать, поскольку получал деньги за это, причем, защищать под присягой в суде. В то же время я убеждался, что новые технологии предлагали такие методы получения электричества, которые могли бы улучшить окружающую среду. В частности, технология производства электроэнергии из того, что принято считать отходами.
В один прекрасный день я уведомил руководство электроэнергетической компании Нью-Гемпшира, что больше не могу свидетельствовать в суде от их имени. Я отказался от этой весьма прибыльной работы и решил создать компанию, которая будет продвигать новые технологии, перенося их с чертежных досок в область практического применения. Уинифред поддержала меня в этом, несмотря на неясную перспективу этого предприятия и тот факт, что она впервые вступала в семейную жизнь.
Через несколько месяцев после рождения Джессики в 1982 году я основал Independent Power Systems, IPS — «Независимые энергосистемы» — компанию, в задачу которой входили разработка проектов электростанций, дружественных окружающей среде, а также популяризация самой идеи таких станций. Это был исключительно рискованный бизнес, в котором большинство наших конкурентов, в конце концов, потерпели неудачу. Однако опять на выручку пришли «случайные совпадения». Я был уверен, что помощь, которая вдруг откуда-то появлялась, на самом деле была наградой за мои былые заслуги и мой обет молчания.
Бруно Замботти занял высокую должность в Межамериканском банке развития. Он согласился стать членом правления IPS и помочь с финансированием молодой компании.
Мы получили поддержку от Bankers Trust; ESI Energy, Prudential Insurance Company, Chadbourne and Parke (крупнейшей юридической фирмы Уолл-стрит, партнером в которой был бывший сенатор, кандидат в президенты и госсекретарь Эд Маски); от Riley Stoker Corporation (инжиниринговой фирмы, которой владела Ashland Oil Company, разрабатывавшая и производившая сложные агрегаты для электростанций). Нас поддержал даже конгресс: он освободил компанию от уплаты некоторых налогов и в последующем отдавал нам предпочтение перед нашими конкурентами.
В1986 году IPS и Bechtel одновременно, но независимо друг от друга начали строительство электростанций, использовавших новейшую, по последнему слову науки технологию сжигания отработанной угольной породы без образования кислотных дождей. К концу десятилетия эти две электростанции модернизировали отрасль и внесли значительный вклад в принятие федеральных законов об охране окружающей среды, доказав раз и навсегда, что многие так называемые отходы вполне применимы для производства электроэнергии, а уголь можно сжигать без образования веществ, вызывающих кислотные дожди, таким образом опровергнув традиционные уверения электроэнергетических компаний в обратном.
Наша электростанция также доказала, что не апробированные современные технологии могут финансироваться небольшой независимой компанией через Уолл-стрит и другими традиционными методами. Дополнительным преимуществом было то, что наша станция передавала так называемое сбросное тепло для обогрева трех с половиной акров гидропонных теплиц, а не в охладительные бассейны и градирни.
Должность президента IPS позволяла мне получить полное представление об энергетической промышленности изнутри. Я имел дело с самыми влиятельными людьми в этой области: юристами, лоббистами, банкирами и руководителями крупнейших фирм. Кроме того, на моей стороне было еще одно преимущество. Мой тесть проработал в Bechtel более 30 лет, достиг должности главного архитектора, а теперь руководил строительством города в Саудовской Аравии — прямое следствие моей работы в начале 1970-х, во время операции по отмыванию денег Саудовской Аравии. Уинифред выросла в Сан-Франциско, где расположен головной офис фирмы, и тоже была членом «корпоративной семьи»: после окончания отделения Калифорнийского университета в Беркли она работала в Bechtel.
Энергетика претерпевала значительную реструктуризацию. Крупные инженерные фирмы стремились вытеснить энергетические компании, которые до сих пор пользовались преимуществами местных монополистов, — или хотя бы стать конкурентами энергетиков. Свертывание государственного участия и регулирования стало лозунгом момента; правила стремительно менялись.
Для амбициозных людей появилась масса возможностей воспользоваться преимуществами ситуации, которая ставила в тупик суды и конгресс. Воротилы бизнеса назвали происходящее «освоением Дикого Запада эры энергетики».
Одной из жертв этого процесса стала MAIN. Как и предсказывал Бруно, Мак Холл утратил связь с реальностью, и никто не осмеливался указать ему на это. Полу Придди так и не удалось установить контроль над фирмой, и руководство MAIN не только не воспользовалось кардинальными переменами в промышленности, но и допустило несколько роковых ошибок.
Всего через несколько лет после того, как Бруно добился рекордных прибылей, MAIN оказалась в исключительно тяжелой финансовой ситуации. Партнеры решили продать MAIN одной из крупнейших инженерно-строительных компаний, которая сумела сориентироваться в ситуации.
В 1980 году я получил почти по 30 долларов за акцию; четыре года спустя другим партнерам MAIN пришлось довольствоваться меньше чем половиной этой суммы. Так 100 лет гордого существования фирмы закончились унижением. Мне грустно было наблюдать закат фирмы, но это доказало, что я поступил правильно, уйдя именно тогда. Фирма еще некоторое время просуществовала под своим именем, но затем и имя поменяли. Некогда столь весомое во всем мире название ушло в небытие.
MAIN — это пример компании, которая не смогла выжить в атмосфере перемен в индустрии. Полной противоположностью ей оказалась компания Enron, за взлетом которой мы, знающие эту отрасль изнутри, следили, как зачарованные. Одна из наиболее быстро растущих фирм в отрасли, она, возникнув, казалось бы, ниоткуда, немедленно начала проворачивать гигантские сделки.
Обычно любому заседанию предшествуют несколько минут общих разговоров, пока участники рассаживаются, наливают кофе, раскладывают бумаги. Тогда все разговоры крутились вокруг Enron. Непосвященные не могли понять, как удается Enron творить подобные чудеса. Посвященные же только улыбались и молчали. Иногда, в ответ на настойчивые расспросы, они говорили о новых методах в управлении, о «творческом подходе к финансированию», о том, что компания берет на работу людей, знающих, как пройти коридорами власти во всех столицах мира.
Мне все это очень напоминало новый вариант старой технологии ЭУ. Глобальная империя наступала победным маршем.
Те из нас, кто интересовался нефтяной промышленностью и международными событиями, частенько обсуждали и другую тему — сына вице-президента, Джорджа У. Буша. Его первая энергетическая компания, Arbusto (в переводе с испанского — «куст»), будучи несостоятельной, в 1984 году спаслась слиянием с фирмой Spectrum7, которая затем оказалась на грани банкротства и в 1986 году была куплена Harken Energy Corporation, в которой Джордж У. Буш остался членом правления и консультантом с зарплатой 120 тысяч долларов в год.
Мы все считали, что решающим фактором в таком назначении было вице-президентство его отца, поскольку послужной список Буша-младшего в нефтяной сфере никак не оправдывал подобного выбора. И, конечно, совсем неслучайно Harken использовала ситуацию и вышла на международный рынок впервые за всю историю своего существования, начав активные поиски возможностей для нефтяных инвестиций на Ближнем Востоке.
Журнал Vanity Fair писал: «Как только Буш занял место в правлении, с Harken стали происходить чудесные вещи: новые инвестиции, неожиданные источники финансирования, удачно полученные права на бурение».
В 1989 году Amoco вела переговоры с правительством Бахрейна о получении прав на офшорное бурение. В это время вице-президент Буш был избран президентом. Вскоре после этого Майкл Амин, консультант Госдепартамента, в обязанности которого входило инструктирование вновь назначенного посла США в Бахрейне, Чарльза
Хостлера, организовал серию встреч правительства Бахрейна и Harken Energy. Неожиданно Amoco поменяли на Harken. И хотя Harken раньше занималась бурением только на юго-востоке США и никогда не производила офшорного бурения, она получала эксклюзивные права на офшорное бурение в Бахрейне — случай беспрецедентный в арабском мире. В течение следующих недель цены на акции Harken Energy повысились больше чем на 20 процентов — с 4,5 долларов за акцию до 5,5.
Даже бывалые работники отрасли были шокированы произошедшим в Бахрейне. «Надеюсь, Дж. У. Буш не задумал ничего такого, за что придется расплачиваться его отцу», — сказал мой друг-юрист, работавший в энергетике, ярый сторонник республиканцев. Мы наслаждались коктейлем в баре на углу Уолл-стрит, на самом верху здания Всемирного торгового центра. Он был в смятении. «Неужели это действительно стоит того, — продолжал он, печально покачав головой. — Стоит ли рисковать должностью президента ради карьеры сына?»
Я был меньше удивлен, чем мои знакомые: у меня была своя точка зрения. Я работал на правительства Кувейта, Саудовской Аравии, Египта и Ирана, я был знаком с современной политикой на Ближнем Востоке, и мне было известно, что Буш, как и руководство Enron, был частью того, что создал я сам и мои коллеги ЭУ; все они были феодалами и плантаторами.
Глава 29
Я беру взятку
В тот период моей жизни я пришел к пониманию, что мы вступили в новую эру экономики. То, чему положил начало Роберт Макнамара — человек, служивший мне примером, — в свою бытность секретарем по вопросам обороны и президентом Всемирного банка, обострилось свыше моих самых мрачных ожиданий. Подход Макнамары к экономике, основанный на кейнсианском учении, его пропаганда агрессивного руководства стали широко распространяться. Понятие ЭУ было расширено и стало применяться к руководителям всех типов в самых разнообразных сферах. Возможно, их не всегда отбирало и проверяло УНБ, но они выполняли сходные функции.
Теперь единственное различие заключалось в том, что у корпоративных руководителей — ЭУ не всегда была необходимость использовать средства международного банковского сообщества. В то время как старая, то есть моя, ветвь продолжала разрастаться, молодая поросль на ней становилась все более ядовитой. Молодые мужчины и женщины, выросшие из среднего руководящего звена в 1980-е годы, были твердо уверены в том, что цель оправдывает средства. Глобальная империя представляла собой просто путь к повышению прибылей.
В той сфере, где я работал, появились новые тенденции. «Акт о предприятиях коммунальной сферы» (PURPA) был принят конгрессом в 1978 году, прошел через несколько юридических инстанций и в конце концов стал законом в 1982 году. Конгресс первоначально предполагал, что закон будет поощрять разработку альтернативного топлива и других новаторских подходов в производстве электроэнергии, осуществляемых небольшими независимыми компаниями, такими, как моя. Этот закон обязывал крупные электрические компании покупать энергию, произведенную маленькими компаниями, по разумным ценам. Такая политика была результатом стремления Картера снизить зависимость США от нефти — любой нефти, не только импортируемой. Изначально закон принимался для того, чтобы поощрить разработку альтернативных источников энергии и одновременно развитие независимых компаний, которые отражали предпринимательский дух Америки. Однако на деле все обернулось иначе.
В 1980-е и в начале 1990-х упор стали делать не на предпринимательство, а на дерегулирование. Я наблюдал, как большая часть других мелких независимых компаний поглощается большими инженерными и строительными фирмами и самими предприятиями коммунального хозяйства. Последние нашли лазейку в законе, позволявшую им создавать холдинговые компании, которые могли владеть и регулируемыми государством коммунальными предприятиями, и нерегулируемыми независимыми корпорациями — производителями энергии. Многие из них развернули агрессивные программы, направленные на приведение независимых фирм к банкротству для последующей их покупки. Другие просто создали свои аналоги независимых компаний с нуля.
Идея уменьшения нашей зависимости от нефти умерла сама собой. Рейган был в глубоком долгу у нефтяных компаний; Буш сделал себе состояние на нефти. Большинство ключевых игроков и членов кабинета в обеих администрациях участвовали либо в нефтяном бизнесе, либо в строительных и инженерных компаниях, тесно связанных с этим бизнесом. Да и в конечном итоге нефть и строительство не были делом только одной партии: с ними работали и от них получали деньги и многие демократы.
IPS продолжала выступать за энергию, безопасную для окружающей среды. Мы были привержены целям PURPA, и жизнь наша складывалась неплохо. Мы были одной из немногих независимых компаний, которые не только выжили, но и процветали. Я не сомневаюсь, что основной причиной тому была моя прошлая служба корпоратократии.
То, что происходило в энергетике, отражало тенденцию, захлестнувшую весь мир. Забота о социальном благополучии, об окружающей среде и других аспектах качества жизни уступила место жадности. Особое значение придавалось развитию частных фирм. Поначалу это обосновывалось теоретически; в частности, тем, что капитализм превосходит социализм и должен победить его. Однако потом выяснилось, что в таком обосновании нет нужды. Просто было принято априори, что проект, финансируемый состоятельными частными инвесторами, изначально лучше того, который финансируется правительством. Международные организации, такие как Всемирный банк, немедленно стали сторонниками таких взглядов и начали выступать за прекращение госрегулирования и приватизацию систем водоснабжения, канализации и водоочистки, коммуникации и связи, энергетических систем и других, ранее находившихся в ведении правительства.
В результате это позволило распространить концепцию ЭУ на более широкие сообщества, подбирать сотрудников из разнообразных фирм для выполнения задач, которые ранее считались прерогативой избранных — членов эксклюзивного клуба. Эти сотрудники разлетелись по планете. Они выискивали самую дешевую рабочую силу, легкодоступные ресурсы, крупнейшие рынки. Они были беспощадны. Как и их предшественники — ЭУ, вроде меня, в Индонезии, Панаме, Колумбии, — они сумели обосновать свои неблаговидные действия. Как и мы, они заманивали в свои сети целые общества и страны. Они обещали богатство: страны могли выбраться из долгов с помощью частного сектора. Они строили школы и автодороги, дарили телефоны и телевизоры, предоставляли бесплатные медицинские услуги. Однако, открыв источник более дешевой рабочей силы и доступные ресурсы в другом месте, они тут же сворачивали свою деятельность. Когда они покидали сообщество, в котором поселили надежду, последствия были самыми ужасными, но они делали это без тени сомнения, не чувствуя ни малейших укоров совести.
Иногда я думал: а влияет ли это каким-то образом на их психику? Чувствуют ли они временами сомнения, как это было со мной? Стояли ли они когда-нибудь на берегу загаженного канала, наблюдая, как в нем купается молодая женщина, в то время как выше по течению испражняется старик? Неужели больше не осталось говардов паркеров, способных задать неудобные вопросы?
Хотя я радовался успеху IPS и наслаждался семейной жизнью, временами меня мучила жесточайшая депрессия. Я был отцом маленькой девочки, и меня беспокоило, какое будущее мы оставим ей в наследство. Меня подавляло чувство вины за ту роль, которую я когда-то играл.
Оглядываясь назад, я не мог не видеть пугающей исторической тенденции. Современная международная финансовая система была создана в конце Второй мировой войны на встрече лидеров многочисленных стран, проходившей в Бреттон-Вудс, в Нью-Гемпшире — моем родном штате. Всемирный банк и Международный валютный фонд были созданы для реконструкции разоренной Европы и достигли замечательных успехов. Система быстро расширялась и вскоре была официально одобрена всеми крупнейшими союзниками Соединенных Штатов и провозглашена панацеей от угнетения. Мы были уверены, что она спасет нас от смертельных когтей коммунизма.
Но я не мог не задумываться о том, к чему нас все это может привести. К концу 1980-х годов, после развала Советского Союза и международного коммунистического движения стало очевидно, что победа над коммунизмом не могла быть самоцелью; настолько же очевидным было и то, что глобальная империя, выросшая из капитализма, теперь будет свободно править. Джим Гаррисон, президент форума «Ситуация в мире» (State of the World), пишет:
«Если посмотреть на процесс в целом, интеграция мира, особенно в терминах экономической глобализации и мифических качеств «свободного рыночного» капитализма, представляет собой ничто иное, как своего рода «империю»… Ни одна страна на Земле не смогла устоять перед неодолимым магнетизмом глобализации. Единицам удалось избежать «структурной адаптации» и «обусловленности» Всемирного банка, Международного валютного фонда или Всемирной торговой организации. Эти международные финансовые учреждения, как бы несовершенны они ни были, по-прежнему определяют, что значит экономическая глобализация, каковы правила, кого следует поощрить за послушание, а кого наказать за нарушения. Сила глобализации такова, что еще при нашей жизни мы станем свидетелями интеграции (пусть и не в равной степени) всех национальных экономик в мире в единую глобальную рыночную систему».
Размышляя над всем этим, я решил, что пришло время возобновить работу над моей книгой откровений «Совесть экономического убийцы». Я не делал ни малейшей попытки держать эту работу в тайне. Даже и сегодня я не принадлежу к тем писателям, которые могут работать в одиночестве. Мне необходимо обсуждать с кем-то свою работу. Я получаю вдохновение от общения с людьми; я прошу их помочь мне вспомнить и правильно выстроить события прошлого. Я люблю зачитывать отрывки друзьям, чтобы услышать их мнение. Я понимаю, что это может быть рискованным, но не знаю, как писать по-другому. Поэтому не стало секретом и то, что я пишу книгу о своей работе в MAIN.
Однажды днем мне позвонил бывший партнер MAIN и предложил очень выгодную работу: должность консультанта в Stone&Webster (SWEC). В то время это была одна из крупнейших инженерных и строительных компаний; она пыталась захватить ведущие позиции в меняющемся мире энергетики. Мой бывший сослуживец объяснил, что я буду работать в их новом подразделении, созданном по образу таких компаний, как моя собственная IPS. Я с облегчением узнал, что мне не придется участвовать ни в каких международных или связанных с деятельностью ЭУ проектах.
По его словам, от меня вообще много не требовалось. Я был одним из немногих, кто основал и руководил процветающей независимой энергетической компанией; у меня была превосходная репутация в отрасли. Компания SWEC была заинтересована в том, чтобы использовать мое резюме и иметь меня в списке своих советников, что было абсолютно законно и являлось обычной практикой в отрасли. Это предложение было особенно привлекательным для меня, поскольку вследствие некоторых обстоятельств я подумывал о продаже IPS. Стабильная работа в SWEC с очень высокой зарплатой была как нельзя кстати.
В тот же день, когда я был принят на работу, генеральный директор SWEC пригласил меня пообедать. Некоторое время мы болтали о разном, и я вдруг понял, что какая-то часть меня стремилась вернуться в консультанты: забыть об ответственности, которую влекло за собой управление сложной энергетической компанией; об ответственности за сотню людей, работавших на строительстве электростанции, об обязательствах, налагаемых строительством и управлением энергетическими предприятиями. Я уже знал, как потратить ту немалую зарплату, которую он собирался мне предложить. Я решил использовать ее, в частности, на создание неприбыльной организации.
За десертом он заговорил о моей книге «Без стресса», которая к тому времени была уже опубликована. Он рассказал, что слышал о ней много хорошего. А потом он посмотрел мне прямо в глаза.
— А вы собираетесь писать еще что-нибудь?
Во мне все сжалось. Я понял, в чем было дело. Я не колебался ни минуты.
— Нет, — сказал я. — В настоящее время я не собираюсь писать никаких книг.
— Рад это слышать, — сказал он. — Наша компания дорожит своими секретами. Как и MAIN.
— Я понимаю.
Он откинулся на спинку стула, улыбнулся и, похоже, расслабился.
— Конечно, такие книги, как ваша последняя, о стрессе, вполне допустимы. Иногда они даже помогают в карьере. Будучи консультантом в SWEC, вы свободно можете публиковать подобные работы.
Он посмотрел на меня, ожидая ответа.
— Приятно слышать.
— Да, вы можете писать такие книги абсолютно свободно. Однако стоит ли говорить о том, что вы не должны никогда упоминать в них названия фирмы и писать о чем бы то ни было, имеющем отношение к природе нашего бизнеса, а также о вашей работе в MAIN. Вы не будете писать о политике, об отношениях с международными банками, о проектах по развитию.
Он впился в меня взглядом.
— Это обычный вопрос конфиденциальности.
— Само собой разумеется, — заверил я.
Мне показалось, что на какое-то мгновение мое сердце остановилось. Вернулось знакомое ощущение, напоминавшее то, которое я испытывал, общаясь с Говардом Паркером в Индонезии или путешествуя по столице Панамы с Фиделем, или сидя в колумбийском кафе с Паулой. Я опять продавался — опять. Это не была взятка в юридическом смысле; для компании было абсолютно законным платить за включение моего имени в списки своих сотрудников, за мои советы, за то, что я время от времени появляюсь на заседаниях; однако я понимал действительную причину, по которой меня взяли на работу.
Он предложил мне оклад, равный окладу руководящего сотрудника фирмы.
Вечером того же дня я сидел в аэропорту, оглушенный, ожидая своего рейса во Флориду. Я ощущал себя проституткой. Даже хуже: я чувствовал, что предал свою дочь, свою семью, свою страну. И все же, говорил я себе, у меня не было выбора. Я знал: если не приму эту взятку, за ней последует кое-что более опасное.
Глава 30
Соединенные Штаты вторгаются в Панаму
Торрихос погиб, но Панама продолжала занимать особое место в моем сердце. Живя в Южной Флориде, я имел возможность пользоваться разнообразными источниками информации о текущих событиях в Центральной Америке. Дело Торрихоса продолжало жить, хотя оно и воплощалось в жизнь людьми, не наделенными в такой же степени состраданием и силой характера. Попытки сгладить противоречия в Западном полушарии продолжались и после его смерти. Панама была намерена заставить Соединенные Штаты жить в соответствии с условиями Панамского соглашения.
Преемник Торрихоса, Мануэль Норьега поначалу казался преисполненным желания следовать путем своего наставника. Я не был знаком с Норьегой лично, но, судя по всему, сначала он пытался поддерживать бедных и угнетенных Латинской Америки. Одним из его важнейших проектов оставалось продолжение изучения возможности строительства нового канала. Предполагалось, что финансирование и само строительство будет осуществляться японцами. Естественно, он встретил сильное сопротивление со стороны Вашингтона и частных американских компаний. Сам Норьега писал:
«Госсекретарь Шульц в прошлом был одним из руководителей международной компании Bechtel; министр обороны Каспар Уайнбергер был вице-президентом Bechtel. Bechtel изо всех сил стремилась заполучить миллионные прибыли от строительства канала. Администрация Рейгана и Буша боялась, что проект получит Япония; дело было не только в якобы заботе о безопасности; речь шла о конкуренции в бизнесе. Американские компании могли потерять миллиарды долларов».
Но Норьега — это не Торрихос. В нем не было харизмы и прямоты, которыми обладал его бывший руководитель. Со временем он приобрел нехорошую репутацию человека, связанного с коррупцией и наркоторговлей. Его даже подозревали в организации убийства своего политического соперника, Уго Спадафоры.
Норьега приобрел известность как руководитель группы G2 Вооруженных сил Панамы. Это была группа военной разведки, взаимодействовавшая с ЦРУ. В этом качестве полковник Норьега установил близкие отношения с директором ЦРУ Уильямом Дж. Кейси. ЦРУ использовало эту связь для продвижения своих интересов в Карибском регионе и в Центральной и Южной Америке. Например, когда администрации Рейгана понадобилось в 1983 году предупредить Кастро о готовящемся вторжении США в Гренаду, Кейси обратился к Норьеге, попросив его передать это сообщение. Полковник помогал ЦРУ внедриться в колумбийские и другие наркокартели.
К 1984 году Норьега занял пост главнокомандующего Вооруженными силами Панамы. Говорят, что Кейси, приземлившись в том году в аэропорту Панамы и будучи встреченным шефом местного отдела ЦРУ, воскликнул: «Где мой мальчик? Где Норьега?». Когда генерал приезжал в Вашингтон, он не раз бывал дома у Кейси в гостях. Много лет спустя Норьега признавался, что благодаря его тесной связи с Кейси он чувствовал себя неуязвимым. Он считал, что ЦРУ, как и G2, была сильнейшей государственной организацией. Норьега был убежден, что Кейси защитит его, несмотря на его позицию в отношении Панамского соглашения и военных баз в зоне Канала.
Торрихос был символом справедливости и равенства не только для панамцев, Норьега стал символом коррупции и упадка. Это еще раз подтвердилось 12 июня 1986 года, когда газета New York Times опубликовала на первой полосе статью под заголовком «Сильный человек Панамы замешан в торговле наркотиками и отмывании денег».
Эта разоблачительная статья, написанная журналистом — лауреатом Пулитцеровской премии, утверждала, что генерал тайно и незаконно сотрудничал с частными компаниями Латинской Америки. Кроме того, она уличала Норьегу в том, что он занимался шпионажем в пользу и Соединенных Штатов, и Кубы, то есть, по существу, был двойным агентом; что G2 по его указанию обезглавила Уго Спадафору; что он лично управлял крупнейшим наркосиндикатом в Панаме. В дополнение к статье газета поместила портрет генерала, отнюдь не льстивший ему. На следующий день, в развитие темы, последовало еще больше подробностей.
Помимо внутренних проблем, у Норьеги появились и проблемы с президентом США, который усиленно старался подправить свой имидж. Журналисты объясняли происходящее «фактором слабохарактерного человека». Это приобрело особое значение, когда Норьега твердо отказался оставлять Школу двух Америк на своей территории еще на 15 лет. Интересно об этом пишет сам генерал:
«Мы были намерены продолжать дело Торрихоса, но США стремились не допустить этого. Они хотели либо продлить пребывание Школы двух Америк, либо пересмотреть соглашение с целью оставить ее в Панаме, указывая на ее необходимость в связи с расширяющимися военными приготовлениями в Центральной Америке. Но Школа двух Америк мешала нам. Мы не хотели иметь на своей земле тренировочный лагерь для эскадронов смерти и военные силы правой ориентации».
Возможно, поэтому последовавшие события не должны были стать неожиданностью, однако мир был потрясен, когда 20 декабря 1989 года Соединенные Штаты атаковали Панаму. Это была крупнейшая воздушно-десантная операция со времен Второй мировой войны. Ничем не оправданное нападение на мирное население. Панама и ее граждане не представляли абсолютно никакой угрозы ни для Соединенных Штатов, ни для других стран. Политики, правительства и пресса во всем мире объявили односторонние действия США явным нарушением норм международного права.
Если бы эта военная операция была направлена на страну, в которой совершались массовые убийства или другие преступления против прав человека, скажем, на Чили во времена Пиночета, на Парагвай при Стресснере, на Никарагуа при Сомосе, на Сальвадор при Д’Обюиссоне, на Ирак при Саддаме, то мир, возможно, понял бы эти акции. Но Панама всего лишь осмелилась сказать «нет» горстке влиятельных политиков и руководителей корпораций. Она настаивала на том, чтобы соглашение по Каналу уважалось; она вела дискуссии и обсуждения с теми, кто хотел реформировать общество; она изучала возможность строительства нового канала с помощью японских инвестиционных и строительных компаний. И в результате она столкнулась с ужасающими последствиями.
Как пишет Норьега:
«Я хотел, чтобы всем было предельно ясно: кампания по дестабилизации, начатая Соединенными Штатами в 1986 году и закончившаяся вторжением в Панаму, была результатом отказа от любого сценария, при котором Панамский канал находился бы в руках независимой, суверенной Панамы, поддерживаемой Японией… Тем временем Шульц и Уайнбергер, прикрываясь положением официальных лиц, действующих в интересах общества, и пользуясь неосведомленностью о влиятельных экономических интересах, которые они представляли, наращивали пропагандистскую кампанию, направленную на мое уничтожение».
Официальное объяснение Вашингтона по поводу нападения на Панаму сводилось к одному человеку. Единственной причиной, по которой Соединенные Штаты послали своих молодых мужчин и женщин рисковать собственными жизнями и совестью, убивая невинных, включая так никогда и не посчитанных детей, и сожгли половину панамской столицы, был Норьега. Его называли порождением зла, врагом народа, наркодельцом, и в этом качестве он представлял собой достаточное основание для массового вторжения в страну с двумя миллионами жителей, которая при этом случайно оказалась расположенной на одном из самых дорогих участков Земли.
Меня настолько взволновало вторжение, что я впал в депрессию, которая продолжалась много дней. Я знал, что у Норьеги есть телохранители, и все-таки не мог удержаться от мысли, что шакалы смогут дотянуться до него, как смогли они дотянуться до Рольдоса и Торрихоса. Большинство его телохранителей наверняка обучались у американских военных. Возможно, им заплатят за то, что они в нужный момент отвернутся или попросту сами устранят генерала.
Чем больше я думал и читал о вторжении, тем яснее понимал, что оно доказывало следующее. Политика Соединенных Штатов вернулась к старым методам строительства империй; администрация Буша была намерена пойти еще дальше, чем администрация Рейгана, и продемонстрировать миру свою непоколебимую решимость достичь собственных целей любыми средствами. Кроме того, стало ясно, что акция в Панаме была нацелена не только на замену последователей Торрихоса марионеточным правительством, действовавшим в интересах США, но и на запугивание таких стран, как Ирак, чтобы добиться их подчинения.
Дэвид Харрис, редактор New York Times Magazine и автор многочисленных книг, делится интересными наблюдениями. В своей книге «Стреляя в луну», изданной в 2001 году, он пишет:
«Из многих тысяч правителей, властителей, сильных личностей, хунт и военных диктаторов, с которыми американцам приходилось иметь дело в различных уголках мира, генерал Мануэль Антонио Норьега — единственный, за кем американцы пришли таким образом. Впервые за все 225 лет своего существования Соединенные Штаты вторглись в чужую страну и вывезли ее правителя в Соединенные Штаты, чтобы предать суду и заключить в тюрьму за нарушение американских законов, допущенное этим правителем на своей родной земле».
После бомбежек Соединенные Штаты внезапно оказались в деликатной ситуации. Какое-то время было ощущение, что сейчас начнется ответный огонь. Администрация Буша могла сколько угодно поправлять имидж «слабохарактерного» президента, но теперь она стояла перед проблемой легитимности, перед обвинением в террористическом акте.
Выяснилось, что военные запретили журналистам, Красному Кресту и другим независимым наблюдателям в течение трех дней появляться там, где были бомбардировки, пока солдаты сжигали или закапывали тела убитых. В газетах задавались вопросы о том, сколько доказательств преступного и недостойного поведения было уничтожено и сколько было погибших из-за того, что им своевременно не была оказана помощь. Однако на эти вопросы никто так и не ответил.
Мы никогда не узнаем всей правды о вторжении в Панаму, никогда не узнаем истинных масштабов той бойни. Министр обороны Ричард Чейни сообщил о 500–600 погибших; независимые группы наблюдателей, контролирующих соблюдение прав человека, называют цифру от 3 тысяч до 5 тысяч погибших, при этом еще 25 тысяч остались без крыши над головой. Норьегу арестовали, вывезли в Майами и приговорили к 40 годам заключения; на тот момент он был единственным в США человеком, официально числящимся военнопленным.
Мир был разъярен этим нарушением международного права, бессмысленным уничтожением беззащитных людей самыми могущественными вооруженными силами на планете. Но в самих Соединенных Штатах почти никто не знал ни об этой ярости, ни о преступлениях, совершенных Вашингтоном. Пресса очень мало писала об этих событиях. Этому способствовало многое, в том числе политика правительства в данном вопросе, указания Белого дома издателям и телевизионному начальству, конгрессмены, которые не осмелились возражать, чтобы «фактор слабохарактерного человека» не стал проблемой и для них. И журналисты, которые считали, что публике нужны скорее герои, чем правда.
Читать бесплатно другие книги:
