Полет сокола Смит Уилбур

– Я готов.

Под звяканье подбитых гвоздями сапог конвойных они прошли по булыжникам внутреннего двора и поднялись по широкой лестнице к канцелярии губернатора.

– Заключенный и конвой, стой!

В крытой галерее ждал лейтенант военно-морского флота в синем, с золотом, мундире, белых брюках и треуголке.

– Господин Сент-Джон?

Лейтенант был чересчур стар для своего низкого ранга, с серым усталым лицом и равнодушными глазами.

Мунго презрительно кивнул в ответ.

Лейтенант повернулся к конвойному офицеру:

– Благодарю вас, сэр, вы свободны. – И добавил, обращаясь к Мунго: – Мистер Сент-Джон, будьте добры следовать за мной.

Великолепные резные тиковые двери работы Анрейта вели в роскошную приемную. Паркет был из масляно-желтой капской сосны, стены увешаны сокровищами Востока, столь прилежно собранными великим грабителем – голландской Ост-Индской компанией, которая, в свою очередь, пала жертвой еще более могучего хищника.

Лейтенант повернул направо, миновав, к удивлению Мунго, высокую двустворчатую дверь красного дерева, обитую медью, что вела в личный кабинет губернатора. Подойдя к куда менее пышной двери в уголке передней, офицер постучал и, получив разрешение войти, провел американца в небольшой кабинет, принадлежавший адъютанту, с которым Мунго приходилось встречаться прежде.

Адъютант сидел за простым дубовым столом лицом к двери. Увидев арестованного, он не привстал и не улыбнулся. На креслах в глубине комнаты сидели двое.

– Вы знакомы с адмиралом Кемпом, – сказал адъютант.

– Доброе утро, адмирал.

«Зануда» Кемп молча наклонил голову.

– А это сэр Альфред Мюррей, главный судья Верховного суда Капской колонии.

– Ваш покорный слуга, сэр, – с бесстрастным лицом произнес Мунго.

Судья, не вставая с кресла, слегка подался вперед, опираясь на рукоять трости, отделанной золотом и янтарем, и пристально взглянул на американца из-под белых нависших бровей.

К счастью, утром тюремщик принес Мунго горячей воды и бритву и разрешил воспользоваться услугами прачки-малайки, бывшей рабыни, которая обстирывала офицеров замка. Сапоги Сент-Джона были начищены, брюки сияли свежестью, белоснежная рубашка отглажена до хруста.

Адъютант поднял со стола официального вида бумагу и заглянул в нее.

– Вы капитан и владелец клипера «Гурон»?

– Да.

– В соответствии со статьями с пятой по одиннадцатую Брюссельского соглашения ваш корабль был задержан Королевским военно-морским флотом и в настоящее время находится в британских территориальных водах с призовой командой на борту.

Ответа не требовалось, и Мунго промолчал.

– Ваше дело рассмотрено смешанной судебной комиссией Капской колонии под председательством главного судьи. Заслушав свидетельства командующего Капской эскадрой и других офицеров, суд постановил, что, поскольку клипер «Гурон» был захвачен в открытом море, дело находится вне пределов юрисдикции Капской колонии. Главный судья рекомендовал его превосходительству губернатору Капской колонии следующее: конфисковать в пользу правительства ее величества… э-э… хм… – адъютант сделал многозначительную паузу, – груз, находящийся на клипере «Гурон», освободить судно из-под ареста и передать его под командование владельца. Далее, обязать владельца в кратчайший срок предстать самому и передать клипер «Гурон» под юрисдикцию соответствующего американского суда и ответить на все обвинения, которые президент Соединенных Штатов Америки сочтет нужным предъявить.

Мунго вздохнул с облегчением. Хвала Создателю, они собираются замять дело! Боятся раздражать нового американского президента. Груз ценой в восемьсот тысяч долларов они, само собой, не упустят, но хотя бы отдают корабль…

Адъютант продолжал читать бумагу:

– Губернатор Капской колонии принял к сведению рекомендацию суда и издал соответствующее распоряжение. Вы обязаны как можно скорее подготовить корабль к отплытию. В этих целях командующий Капской эскадры согласился предоставить в ваше распоряжение ремонтные средства базы военно-морского флота.

Мунго повернулся к губернатору.

– Благодарю вас, адмирал.

Брови Кемпа сошлись на переносице, лицо покрылось красными пятнами, но голос звучал тихо и отчетливо:

– В результате ваших действий, сэр… шестнадцать моих людей погибли и столько же искалечены. Зловоние от вашего грязного корабля ежедневно доносится до окон моего кабинета. – Адмирал с трудом встал и яростно впился взглядом в американца. – Провалитесь вы с вашей благодарностью, мистер Сент-Джон, вот что я скажу! Будь моя воля, я бы не расшаркивался перед мистером Линкольном, а вздернул бы вас на рее британского военного корабля.

Адмирал отвернулся и подошел к окну. Он выглянул во внутренний двор замка, где ждала его карета.

Словно ничего не заметив, адъютант спокойно продолжал:

– Представитель Королевского военно-морского флота сопроводит вас на борт вашего судна и останется там до тех пор, пока не придет к заключению, что оно готово к выходу в море.

Он дернул за шнурок звонка, висевший за плечом. Дверь распахнулась, на пороге возник лейтенант.

– Еще одно дополнение, господин Сент-Джон. Губернатор объявил вас персоной нон грата. Если вы еще раз будете иметь неосторожность ступить ногой на территорию Капской колонии, то будете немедленно арестованы.

На дорожке из желтого гравия, обсаженной финиковыми пальмами, показалась высокая мужская фигура. Алетта Картрайт весело окликнула подругу, заглянув за цветущий розовый куст.

– Твой кавалер явился. Рановато он сегодня.

Робин выпрямилась, поднимая корзину со срезанными розами. Соломенная шляпа с широкими полями защищала лицо от жарких лучей полуденного капского солнца. Доктор с теплотой и симпатией смотрела на Клинтона, идущего по дорожке: такой порывистый, по-мальчишечьи неуклюжий – трудно представить его дерущимся на корме «Гурона» во главе абордажной команды.

За последние недели визиты капитана вошли в привычку. Робин поселилась у Картрайтов, и Клинтон, обитавший в скромных меблированных комнатах на Ватеркант-стрит, каждый день поднимался на холм с визитом. Доктор ждала его с нетерпением, соскучившись по серьезной беседе после легкомысленной болтовни с дочерьми Картрайтов. Восторженное обожание со стороны молодого капитана было лестно и грело душу. Чувства Клинтона, вечные и неизменные, представлялись Робин путеводной звездой в сумятице и неопределенности, до сих пор наполнявших ее жизнь.

Она научилась ценить его здравый смысл, уважала его мнение и даже позволила ему читать рукопись, над которой работала целыми днями. Хорошо обоснованные замечания Клинтона заслуживали внимания.

Робин с удивлением обнаружила, что капитан стал частью ее жизни, заняв место, которое давно пустовало. Ей нужен был человек, которого можно было утешать и оберегать, кто нуждался в ней и кому она могла щедро дарить переполнявшее душу сочувствие.

– Не знаю, что бы я делал без вас, дорогая мисс Баллантайн, – горячо признавался Клинтон. – Как бы я пережил это ужасное время без вашей поддержки!

Робин чувствовала, что это правда, а не просто пылкие излияния, и не могла оставаться равнодушной к чужой боли и страданиям.

Минуло больше месяца с того славного дня, когда «Черная шутка» в живописных лохмотьях парусов, с пробитыми, как решето, палубными надстройками, привела в Столовую бухту огромного пленника. Черный от копоти «Гурон», который едва полз под наспех починенным рангоутом и с временным рулем, покорно встал на якорную стоянку в Роджер-Бэй под жерла грозных карронад.

Городские зеваки с криками столпились на берегу, команды военных судов выстроились на палубах и реях, приветствуя героев.

Робин стояла рядом с Кодрингтоном, когда к борту подошли две шлюпки с морскими офицерами из штаба Капской эскадры. Первую команду возглавлял капитан третьего ранга на несколько лет моложе Клинтона.

Гость четко отдал честь.

– Капитан Кодрингтон, согласно приказу командования, я принимаю на себя командование вашим кораблем.

Лицо Клинтона не дрогнуло.

– Отлично, сэр, я прикажу собрать мои вещи, а тем временем мы уладим все формальности, и я представлю вас команде.

Стоя у входного порта рядом со своим сундучком, Клинтон пожимал руки бывшим подчиненным. К борту причалил второй баркас, до сих пор остававшийся поодаль, и на борт поднялся капитан старшего ранга. Моряки застыли в напряжении: все понимали, что сейчас произойдет.

Денхэм шагнул к Кодрингтону и тихо произнес:

– Удачи вам, сэр. Можете рассчитывать на меня в трудную минуту.

Клинтон понимал, что имеется в виду – заседание военного трибунала.

– Спасибо, мистер Денхэм, – ответил Клинтон и повернулся навстречу судьбе.

Старший капитан шагнул вперед.

– Капитан Кодрингтон, довожу до вашего сведения приказ командующего эскадрой, предписывающий вам ответить на ряд обвинений, касающихся выполнения вами служебных обязанностей. С этой минуты вы находитесь под домашним арестом и должны ответить на предъявленные обвинения, как только будет созван военный трибунал.

– Понимаю, сэр.

Клинтон отдал честь и спустился по трапу в ожидавший баркас. Старший офицер шел за ним по пятам.

– Молот, задай им жару! – выкрикнули сзади.

Команда разразились криками одобрения. Люди толпились у борта, висели на вантах и вопили во всю глотку, подбрасывая шапки.

– Молотом и клещами!

– Вперед, шутники!

Баркас отчалил и направился к берегу. Клинтон Кодрингтон стоял на корме и смотрел на своих матросов; его непокрытая голова сияла на солнце, как огонь маяка.

С тех пор прошло много времени. Чтобы собрать на отдаленной морской базе достаточно старших офицеров для трибунала, иногда требуются месяцы.

Почтенные горожане сторонилось преступника. Клинтон ночевал в дешевом номере на Ватеркант-стрит и проводил день за днем на берегу, наблюдая со стороны за ремонтом канонерской лодки и поглядывая на клипер с голыми мачтами.

Из невольничьих трюмов выгружали рабов и сбивали с них кандалы. Озадаченные чернокожие один за другим ставили крестики под кабальными контрактами, а голландские и французские фермеры тут же уводили их. Ради какой судьбы он спас этих несчастных, заплатив такую страшную цену?

После полудня Клинтон поднимался на холм, где посреди зеленого парка стоял особняк Картрайтов. В этот день он пришел раньше обычного – пушка на вершине Сигнального холма только что выстрелила, отмечая полдень. Капитан шагал по дорожке непривычно быстро, а заметив в цветнике Робин, пустился чуть ли не бегом, срезая путь по бархатисто-зеленой лужайке.

– Робин! Доктор Баллантайн! – Голос Клинтона срывался, светлые глаза бешено сверкали.

– Что случилось? – Робин передала корзину с розами Алетте и поспешила навстречу. – Что случилось? – тревожно повторила она.

Клинтон взял ее руки в свои.

– Невольничий корабль! – От возбуждения он заикался. – Американец! «Гурон»!

– Да? – Робин нахмурилась. – И что?

– Он уходит! Его отпустили! – Капитан чуть не плакал от ярости и отчаяния.

Робин застыла, лицо ее побелело.

– Не может быть.

– Пойдемте! – сказал Клинтон. – У меня коляска у ворот.

Капитан всю дорогу подгонял кучера, тот хлестал лошадей, и на вершине Сигнального холма упряжка была уже вся в мыле. Лошади хрипели, разбрасывая пену.

Едва коляска остановилась, Кодрингтон соскочил на землю и подвел Робин к обочине дороги над крутым склоном холма. Далеко внизу стройный американский клипер беззвучно скользил, подгоняемый юго-восточным ветром по зеленой поверхности моря, усеянной пляшущими белыми гребешками.

Миновав низкий темный силуэт острова Роббен, клипер сменил галс, на его реях, как первые весенние цветы, распустились новые паруса. Робин и Клинтон молча наблюдали, как великолепный корабль, превратившись в призрачный силуэт, слился с молочно-белой морской дымкой и исчез.

По-прежнему молча они вернулись к экипажу. Никто не произнес ни слова, пока коляска не въехала в ворота поместья Картрайтов. На лице Робин не было ни кровинки, дрожащие губы побелели, став цвета слоновой кости.

– Я понимаю, что вы чувствуете, – тихо сказал Клинтон. – Увидеть, как это чудовище спокойно уходит… После всего, что мы пережили…

Робин резко тряхнула головой и снова застыла.

– У меня есть и другие новости, – продолжил он, увидев, что ее щеки немного порозовели. – Вчера в бухте бросил якорь корабль из Ост-Индии, и среди пассажиров оказался контр-адмирал. Говорят, Зануда Кемп пригласил его, чтобы набрать кворум для судебного заседания. Трибунал начнется завтра.

Робин повернулась к нему, лицо ее смягчилось, выражая тревогу и озабоченность.

– Я не перестану молиться за вас. – Она порывисто протянула руку, капитан схватил ее и сжал.

Казалось, это прикосновение высвободило что-то, до сих пор крепко запертое в душе Робин; ее горячие сухие глаза наполнились слезами.

– Дорогая доктор Баллантайн! – порывисто воскликнул Клинтон. – Пожалуйста, не переживайте так из-за меня.

Однако Робин сквозь слезы видела лишь призрачные очертания величественного парусника, исчезающие за перламутровой завесой волн, и горькие рыдания сотрясали ее тело.

Мраморный пол бального зала адмиралтейства был выложен в шахматном порядке черными и белыми квадратами, и живые фигуры стояли на нем вперемешку, словно пройдя через все превратности трудного эндшпиля.

Робин Баллантайн в юбке и блузке сдержанных зеленоватых тонов стояла во главе доски, как одинокая королева, а напротив нее грозно возвышались сдвоенные ладьи советников военного трибунала – два морских офицера в парадной форме и при шпагах, назначенные в качестве обвинителя и защитника. Ни тому ни другому столь непривычная роль явно не доставляла удовольствия. Они стояли в стороне от остальных собравшихся, и каждый углубился в изучение своей пачки бумаг, не поднимая глаз на сослуживца, чьи косточки им, по воле случая, пришлось перемывать под руководством старших офицеров, которые все еще совещались за высокими дверями в дальнем конце бального зала.

На краях доски неподвижно маячили пешки-свидетели: лейтенант Денхэм с судовым журналом под мышкой, механик Макдональд, прячущий за спиной почерневшие от угля руки, и почтенный консул султана Оманского, богатый арабский торговец.

Не знал покоя лишь обвиняемый: в этом судебном процессе решалось дело всей его жизни. Капитан Клинтон Кодрингтон, зажав под мышкой треуголку, бродил по мраморным плитам, как неприкаянный шахматный конь, уставившись в пустоту светло-голубыми глазами.

Напряжение в огромном зале не рассеивалось, а, напротив, все возрастало, заполняя помещение до краев. Безучастными ко всему оставались лишь морские пехотинцы в красных мундирах, застывшие, как изваяния, по обе стороны дверей, поставив ружейные приклады, согласно уставу, у мыска правого сапога.

Клинтон остановился перед Робин и достал карманные часы.

– Пятьдесят минут, – заметил он.

– Они могут просидеть не один час, – тихо ответила она.

– Я буду вечно благодарен вам за ваши показания.

– В них не было ничего, кроме правды.

– Да, – согласился Клинтон. – Но без них…

Не договорив, он снова принялся мерить шагами зал.

Обвинитель, который два прошедших дня старался отправить капитана на виселицу, мельком взглянул на него и поспешно, чуть ли не виновато, опустил глаза и уткнулся в бумаги. Открыто на Кодрингтона смотрела одна Робин – ее глаза потемнели от беспокойства и тревоги, но, поймав его взгляд, она храбро улыбнулась, скрывая волнение.

Четверо судей, перед которыми доктор давала свидетельские показания, слушали ее внимательно, но в их лицах не было ни тепла, ни сочувствия.

– Мадам, – спросил адмирал Кемп под конец, – верно ли, что вы получили медицинскую степень, выдавая себя за мужчину? Предупреждаю, ваш положительный ответ даст нам все основания сомневаться в вашей приверженности правде.

Старшие офицеры, сидевшие по сторонам от него, поджали губы, в глазах появился холодок.

Арабский консул держался с нескрываемой враждебностью, и верный своему долгу офицер-обвинитель вытянул из него впечатляющий список актов агрессии, совершенных Кодрингтоном против суверенных владений султана и его подданных.

Денхэм и Макдональд сухо изложили факты, не забыв, впрочем, упомянуть о своем формальном несогласии с приказами капитана, занесенном в судовой журнал.

Даже странно, что суд совещается так долго…

Робин вздрогнула. По черно-белым плитам эхом прокатился грохот, высокие двери распахнулись. Морские пехотинцы застыли по стойке «смирно».

Старшие офицеры флота сидели вдоль длинного обеденного стола, сверкая золотом эполетов и аксельбантов, но издалека выражений их лиц было не разглядеть. Робин шагнула вперед, стараясь увидеть морской кортик, лежавший на столе перед грозной четверкой судей, но не сумела понять, куда направлено его острие. Дверь тут же заслонили спины трех человек, выстроившихся перед входом.

В середине стоял Клинтон, слева и справа – обвинитель и защитник. Прозвучала приглушенная команда, и они двинулись вперед, четко печатая шаг. Двери закрылись, а Робин не успела даже рассмотреть, в ножнах ли оружие, лежащее на столе. Клинтон объяснил ей значение этого обычая. Кортик кладут на стол, когда судьи пришли к решению. Если клинок спрятан в ножны и повернут рукоятью к обвиняемому, значит, он оправдан. Обнаженный же клинок, направленный в его сторону, означает, что гнев правосудия обрушился на преступника, которого ожидает решетка для порки, а может, и виселица.

Двери захлопнулись. Капитан Кодрингтон и сопровождающие его офицеры замерли по стойке «смирно», устремив взгляд поверх головы адмирала Кемпа. Впереди, в пяти шагах, за длинным гладким столом сидели судьи.

Внутренне сжавшись, Клинтон бросил взгляд на кортик, лежавший на крышке стола. В лучах вечернего солнца, заливавших комнату, голубоватым серебром сверкало обнаженное лезвие. Острие было направлено на подсудимого.

Грудь затопила волна ледяного отчаяния, словно клинок пронзил сердце. Капитан не мог поверить, что вся его жизнь разбита вдребезги, карьера бесславно закончилась, репутация безвозвратно запятнана. Он стоял оглушенный, не видя вокруг ничего, кроме ужасного лезвия, не слыша ничего, кроме голоса адмирала Кемпа.

«Виновен в явном пренебрежении приказами старших по званию.

Виновен в актах пиратства в открытом море.

Виновен в уничтожении собственности, принадлежащей подданным дружественных держав.

Виновен в попрании положений договора между правительством ее британского величества и султаном оманских арабов».

«Это смертный приговор», – подумал Клинтон. Список преступлений был чересчур долгим и подробным, вина слишком серьезна. Наверняка его ждет петля.

Он поднял взгляд от грозного клинка и посмотрел в окно за спинами судей. Высокий ворот мундира сжал горло, как веревка палача.

«Господи, я никогда не боялся смерти, – беззвучно молился он. – Сожалею только об одном – что расстанусь с женщиной, которую люблю».

Лишить человека чести и жизни – достаточная кара, почему он должен лишиться еще и любви? Это предел несправедливости.

– Суд внимательно рассмотрел дело… – Адмирал Кемп искоса взглянул на худого, загорелого и седовласого контр-адмирала, который прибыл на корабле Ост-Индской компании. – А также заслушал и принял во внимание убедительные доводы адмирала Реджинальда Карри и вынес приговор… – Кемп остановился и пожевал губами, ясно показывая, что не согласен с этими убедительными доводами, потом продолжил: – Обвиняемый лишается всех знаков отличия, привилегий и жалованья, соответствующих его чину, выданный ему королевский патент на офицерское звание теряет силу, и он с позором увольняется с военно-морской службы.

Клинтон напрягся в ожидании главного.

– Далее… – Кемп сделал паузу и прокашлялся. – Суд постановляет: обвиняемого заключить в замок, где он будет…

В замке приводились в исполнение смертные приговоры. На парадном плацу за главными воротами при необходимости возводились виселицы.

– …находиться в заключении двенадцать месяцев.

Судьи встали и один за другим вышли из комнаты. Седовласый адмирал поравнялся с Кодрингтоном, губы его тронула легкая заговорщическая улыбка, и Клинтон впервые осознал, что смерть ему не грозит.

Двери закрылись.

– Всего год, – сказал лейтенант, выступавший обвинителем. – Ни повешения, ни даже порки… щедро, черт побери!

– Ну, поздравляю! – Офицер, защищавший Клинтона, расплылся в улыбке. – Это все Карри, он в свое время командовал эскадрой на западном побережье. Вот уж повезло, так повезло!

Клинтон, бледный и онемевший от напряжения, едва держался на ногах, незрячими глазами глядя в открытое окно.

– Пошли, приятель, год пролетит быстро, – тронул его за руку защитник. – А потом никаких больше консервов и сухарей. Ну же, возьми себя в руки!

Навестив миссию своего деда в Курумане, Зуга проходил по двадцать миль в день, изо всех сил подгоняя мулов и носильщиков. Наконец он поднялся на гребень перевала и осадил своего рослого мула. Впереди расстилалась величественная панорама Капского полуострова.

Прямо за перевалом виднелся белесый холм из гладкого камня. Голландские бюргеры называли его «Пеарл» – «жемчужина» – за странный полупрозрачный блеск на жарком капском солнце. Дальше начинались пшеничные поля и виноградники, усеявшие равнину, которая протянулась до Паардеберг – Лошадиных гор, где когда-то бродили стада горных зебр, и Тигерберг – Леопардовых гор. Голландские поселенцы леопарда почему-то окрестили тигром, а зебру называли лошадью.

– Мы почти дома, сержант, – подмигнул майор готтентоту.

– Вон, глядите! – Ян Черут радостно указал на подернутую голубоватой дымкой огромную гору с плоской вершиной, возвышающуюся на южном горизонте.

– Завтра до темноты будем там.

Ян Черут послал горе воздушный поцелуй.

– Откупорьте бутылку и скажите девочкам в Кейптауне, что мама не зря прозвала меня Большой Сигарой!

Его мул слегка повел длинными косматыми ушами и вяло брыкнул.

– Ты тоже это чувствуешь, разрази тебя гром! – расхохотался Ян Черут. – Двигай живее! – Он стегнул животное, и мул, цокая копытами, начал спускаться по крутой каменистой тропе.

Прежде чем двигаться следом, Зуга обернулся. Маленькая побитая двуколка не спеша тащилась позади. Она прошла уже не одну тысячу миль, храня драгоценную слоновую кость и статую из зеленого мыльного камня.

Лишь спустя месяц Робин разрешили нанести визит в замок. Стражник в воротах рассмотрел пропуск и провел молодую женщину в небольшую караульную комнату с белеными стенами и почти без мебели, за исключением трех жестких стульев с высокими спинками.

Робин простояла минут десять, прежде чем низкая дверь отворилась, и в комнату, пригнувшись, вошел Кодрингтон. Лицо его поразило Робин особой арестантской бледностью. Морской загар поблек, сменившись желтоватым табачным оттенком, корни волос, не выбеленные солью и ярким солнцем, потемнели.

Клинтон казался старше, выглядел усталым и подавленным.

– Вы одна не покинули меня в беде, – вздохнул он.

Караульный офицер занял третий стул, всем видом показывая, что не прислушивается к разговору. Робин и Клинтон, неестественно выпрямившись, сидели друг напротив друга и поначалу скованно обменивались вежливыми вопросами о здоровье.

Потом Робин спросила:

– Вы получаете газеты?

– Да. Надзиратель очень любезен.

– Значит, вам известно, что обещал новый американский президент?

– Линкольн всегда был убежденным противником рабства, – кивнул Клинтон.

– Он предоставил судам британского флота право досмотра.

– И шесть южных штатов уже отделились, – мрачно добавил Клинтон. – Если президент попытается удержать их силой, войны не миновать.

– Это так несправедливо! – воскликнула Робин. – Всего несколько недель – и вы были бы героем, а не… – Она замолчала, прикрыв рот рукой. – Простите, капитан Кодрингтон.

– Больше не капитан, – поправил он.

– Я так виновата перед вами… если бы не мое письмо…

– Вы такая милая, такая добрая… – Клинтон помолчал и выпалил: – И такая красивая, что глаз не отвести.

Робин вспыхнула, щеки залило жаркой волной. Караульный офицер сосредоточенно разглядывал трещины на потолке.

– Знаете, о чем я подумал, когда вошел в зал суда и увидел, что кинжал нацелен на меня? – продолжал Клинтон. Робин покачала головой. – Я подумал, что теряю вас, что они меня повесят и я вас больше никогда не увижу.

В голосе арестанта звучал такой напор чувств, что караульный офицер не выдержал.

– Доктор Баллантайн, я выйду на пять минут, – сказал он, поднявшись. – Обещайте, что в мое отсутствие не станете передавать заключенному оружие или инструменты.

Робин поспешно кивнула.

– Спасибо, – прошептала она.

Едва закрылась дверь, Клинтон бросился к Робин и пал на колени. Обеими руками он обнял ее за талию и прижался лицом к груди.

– У меня ничего нет, я не могу предложить вам ничего, кроме своего позора!

Робин гладила его волосы, словно утешая ребенка.

– Скоро я вернусь в чудесную страну на Замбези, – тихо произнесла она. – Я знаю, это моя судьба – врачевать души и тела живущих там людей. – Она нежно взглянула на Клинтона. – Вы говорите, что вам нечего мне предложить, но у меня есть, что разделить с вами.

Капитан поднял голову – его бледно-сапфировые глаза зажглись надеждой.

– Вы желаете служить Господу? Принять духовный сан, стать миссионером и отправиться со мной в неизведанные края, в страну Замбезию?

– Разделить жизнь с вами и с Богом… – едва слышно выговорил он. – Я и мечтать не мог о такой чести.

– Он же тупой фанатик! – злобно бросил Зуга. – А теперь, черт возьми, еще и тюремная пташка. В приличное общество вам обоим дорога закрыта.

– У него чистая и благородная душа, он нашел свое истинное призвание в служении Господу! – горячо возразила Робин. – А без «приличного общества» мы легко обойдемся, можешь быть уверен.

Зуга с усмешкой пожал плечами:

– Твое дело… Что ж, по крайней мере твой капитанишка успел сорвать приличный куш. Призовые деньги у него никто не отнимет.

– Уверяю тебя, деньги ничуть не повлияли на мое решение.

– Охотно верю.

Улыбка Зуги взбесила Робин, но, прежде чем она подыскала достаточно язвительный ответ, брат отвернулся и отошел, сунув руки в карманы, на дальний конец веранды, увитой плющом. Вдалеке за садом Картрайтов сквозь дубы и шелестящие верхушки пальм проглядывали голубые блики залива.

Гнев Робин утих и сменился сожалением. Похоже, им с Зугой всю жизнь суждено пререкаться и ссориться по пустякам, слишком уж разные они люди.

В первый миг она страшно обрадовалась встрече и вздохнула с облегчением, увидев, что с братом все в порядке. Зуга на костлявом муле с продавленной спиной подъехал к дому Картрайтов, и Робин поначалу не признала его. Только потом, когда он спешился и снял старую грязную шляпу, она, взвизгнув от радости, повисла у него на шее, забыв о поданном обеде.

Брат похудел и окреп, кожа стала бронзовой, в лице появилась властность и целеустремленность. Робин светилась от гордости, слушая, как Зуга рассказывает о своих приключениях. Присутствующие с жадностью ловили каждое его слово.

– Он похож на греческого бога! – шепнула ей на ухо Алетта Картрайт.

Алетта никогда не отличалась оригинальным мышлением, однако Робин не могла не согласиться, что на сей раз сравнение попало в цель.

Она внимательно слушала рассказ о стране матабеле и долгом пути на юг, задавая столько вопросов, что Зуга насторожился.

– Надеюсь, сестренка, ты не припишешь все это себе? – спросил он язвительно.

– Ну что ты, нет, конечно, – заверила его Робин.

Тем не менее Зуга больше ничего не рассказывал, лишь передал привет от деда, Роберта Моффата из Курумана.

– В декабре ему исполнилось семьдесят пять – даже не верится! Он бодр и полон жизни, только что закончил переводить Библию на язык сечуана. Был очень добр, помогал мне, как мог, достал повозку с мулами, так что остаток путешествия прошел намного легче. Помнит тебя трехлетней девочкой… Вот его ответ на твои письма. – Зуга протянул толстый пакет. – Дед сказал, что ты интересовалась миссионерской экспедицией в Замбезию или в страну Матабеле.

– Это правда.

– Сестренка, женщина не способна в одиночку… – произнес он, но Робин перебила:

– Я буду не одна. Клинтон Кодрингтон принял решение стать миссионером, а я согласилась выйти за него замуж.

Брат вскипел, и беседа превратилась в ссору. Когда гнев Зуги немного утих, Робин сделала еще одну попытку.

– Зуга, – она взяла его под руку, – буду очень признательна, если ты согласишься быть посаженым отцом на свадьбе.

Он немного расслабился.

– Когда, сестренка?

– Месяцев через семь, не раньше, когда Клинтон выйдет из тюрьмы.

Зуга покачал головой: