Стратегия. Логика войны и мира Люттвак Эдвард
В то время было мало реально неприсоединившихся стран, и этот нейтралитет (называемый «движением неприсоединения») был мнимым, но тем не менее даже прочно «присоединившиеся» могли оставаться в значительной мере независимыми.
Именно взаимосвязанная мощь США и СССР служила третьим сторонам источником их собственной независимости и подъема. Немногочисленные союзники СССР могли торговаться с ним, чтобы заручиться его помощью, потому что они были полезны в борьбе Советского Союза против мощи Америки. Большие числом американские союзники боялись СССР, и все же именно из-за советской мощи США должны были полагаться на их сотрудничество. Но теперь, когда Советского Союза больше нет, нет и никакого равновесия. Есть лишь многомерное американское верховенство, не знающее никаких прецедентов во всей истории человечества, и оно нуждается только в глобальной стратегии усиления мощи, работающей исключительно на успех США и сурово угнетающей всех окружающих.
Но в этом случае неизбежно последуют ответные защитные меры и враждебные реакции, все более широкие и чреватые все более существенными последствиями. Если инертная реальность американского первенства, которое в настоящее время служит по большей части источником позитивной поддержки, уступит место активному стремлению к мировой гегемонии, это сможет вызвать лишь тот ответ, который всегда вызывали подобные попытки: подпольное сопротивление со стороны слабых и открытую оппозицию со стороны не очень слабых. Чтобы обеспечить свою независимость, не только Китай и Россия, но и многие прежние союзники Америки будут вынуждены вступить в единую коалицию против новой стратегии Соединенных Штатов. В настоящее время отсутствие единой антиамериканской коалиции доказывает, что США лишь потенциально являются единственной глобальной сверхдержавой. Ибо мощь державы всегда определяется единственно возможным способом, точным, как лакмусовая бумажка: по тем реакциям, угодливым или враждебным, которые она вызывает.
Насколько далеко и быстро все это будет развиваться в направлении к открытым формам противостояния — сказать нельзя. Но явная готовность использовать недорогие и связанные с малым риском средства, чтобы подорвать американское могущество и престиж в любой возможной среде, станет характеризовать поведение прежних союзников, как это уже происходит в случае Франции. Даже простые дипломатические стычки могут со временем накопить достаточно злой воли для того, чтобы лишить всякого содержания западные альянсы и договоры коллективной безопасности, унаследованные со времен «холодной войны». Даже продолжая свое существование институционально, хотя бы лишь по бюрократическим причинам, они перестанут функционировать сущностно. Спонсируемые Западом институции, которые издавна являлись международными регуляторами различных развивающих организаций (например, Всемирная торговая организация и Всемирный банк с его подразделениями), тоже не останутся не затронутыми. Как это ранее произошло с Генеральной Ассамблеей ООН, их польза для США, как и для всех остальных, будет стремительно снижаться по мере того, как возникнет устойчивая коалиция, чтобы встречать в штыки любое американское предложение просто потому, что оно американское.
Иными словами, вся суперструктура западных и мировых институций, созданная Соединенными Штатами в основном по своему образу и подобию и с большими затратами поддерживаемая ими в течение полувека, будет все меньше и меньше служить американским целям. Уже одно это наказание способно перевесить любое возрастание могущества, которого можно достичь на первых порах, предвосхитив реакцию благодаря связной стратегии и последовательной политике. Создание коалиций против США вовсе не нуждается в военном измерении для того, чтобы оказаться болезненно эффективным. Различные антиамериканские дипломатические коалиции с переменным членством, весьма выборочные (или наоборот) меры торгового противодействия, интенсивные техническо-промышленные усилия по образцу антагонистической игры с нулевой суммой между компаниями Airbus и Boeing, а также любые формы культурного отторжения остаются технически вполне возможными. Все это способно причинить тяжкий, притом кумулятивный ущерб американским интересам и без всякой военной угрозы, не говоря уже о каком-либо применении силы.
Конечно, в прошлом все подобные инструменты власти считались бы слабыми, несущественными в сравнении с дипломатией, оснащенной вооруженным увещеванием, или с самой войной. Но сейчас мы живем в постгероическую эпоху, когда передовые страны мира — включая, разумеется, США — в высшей степени неохотно соглашаются нести жертвы в войне, а оттого и использовать ее как инструмент политики. К тому же мало кто сегодня стремится к захвату территорий и их удержанию, как это было раньше, а поэтому снизилась и потребность в содержании соответствующих вооруженных сил.
Только этими великими изменениями, наряду с ощущением, что США в любом случае не обладают целенаправленной глобальной стратегией, можно объяснить то необычайное спокойствие, с которым почти все правительства в мире смотрят на небывалое военное первенство Соединенных Штатов. Но даже если это снизившееся значение военной мощи сохранится, нынешнее спокойствие быстро развеется при появлении на мировой сцене последовательно целеустремленных США, более не довольствующихся тем, чтобы рассеивать свои военные силы на вмешательства в дела отдельных стран ради «общественного блага». Поэтому возможно, что создание коалиций против Америки, в конце концов, обретет и военное измерение, пусть даже замаскированное двусмысленностью и сугубо оборонительное по своим намерениям.
Эти события завершатся появлением коалиций и выработкой эффективных мер, направленных на сопротивление власти США, поглощение ее или отклонение в сторону, — с наличием военного измерения или без него. Сколь бы ни был велик дополнительный подъем, который могла бы дать целеустремленная последовательность на первом этапе и который, в свою очередь, вызовет создание коалиций на втором, — все это на третьем и последнем этапе потеряет значение и приведет к восстановлению глобального равновесия после того, как первоначальное усиление США будет отвергнуто. Даже если при всем этом удастся избежать случайных катастроф, Соединенные Штаты утратят не только то, что обрели ранее и на краткий срок, но и нечто гораздо большее — вследствие ущерба, который внутризападные распри причинят многосторонним институциям и давно устоявшейся практике их взаимодействия. А ведь далеко не случайное их соответствие разнообразным американским интересам и их вклад в создание благоприятной для Америки международной среды — самое ценное приобретение, способствующее и американской сдержанности, и американскому могуществу.
Все это не означает, что проводимая до сих пор международная политика была во всех отношениях оптимальной, однако указывает, что на пороге полного краха советской системы есть такая вещь, как кульминационная точка успеха в возрастании роли США на мировой арене. Если перейти за эту точку, если превысить пределы того, что другие способны принять достаточно спокойно, это закончится не дальнейшим ростом могущества или влияния, а их спадом.
Никакие осложнения, трения и политические возражения, препятствующие практическому применению общей теории, не снижают ее объяснительной и предсказательной ценности и не накладывают на нее запрет. Эти препятствия означают лишь то, что применение логики стратегии отягощено трудностями — точно так же, как дипломатия и война сами по себе. Во многих случаях все трудности можно и нужно преодолевать, воплощая эту логику таким образом, чтобы получать лучшие результаты на каждом конкретном уровне: от формулировки стратегии театра военных действий и оперативных методов до разработки специфического оружия, от тактических решений до ведения внешней политики. Даже если поставить куда более амбициозную цель — осуществить разработку и применение большой стратегии, способной гармонизировать политику на всех уровнях, — все трудности могут быть преодолены мощным интеллектуальным усилием, повышенной цепкостью и изрядной политической изобретательностью.
Однако здесь существует одна неизменная опасность. Вырабатывая любую реальную схему большой стратегии, следует учитывать наличие огромного числа неизвестных фактов. Поэтому успех как в разработке, так и в исполнении этой стратегии предполагает возможность того, что многочисленные ошибки будут сконцентрированы и систематизированы.
В ежедневной работе большинства правительств допускается огромное количество ошибок, вызванных близорукими прагматическими решениями или неслаженными импровизациями, но чаще всего эти ошибки оказываются мелкими и незначительными, а при удачном стечении обстоятельств — нейтрализуют и взаимно упраздняют друг друга. Успешное применение большой стратегии должно снизить число мелких ошибок и дисгармонию, но при этом появится риск концентрации энергии для совершения ошибок более существенных. Вот почему квазивоенные авантюры диктаторов, которые нередко добиваются самой полной координации в политике, используя парадоксальную логику стратегии во всем ее объеме, обычно способны застичь неприятеля врасплох неожиданной атакой — но, как правило, начинаясь очень удачно, эти авантюры заканчиваются полной катастрофой.
Приложения
Приложение I
Определения стратегии
Моя цель состоит в том, чтобы доказать существование стратегии[199] как совокупных повторяющихся явлений, возникающих вследствие человеческого конфликта, а не в том, чтобы предписывать те или иные алгоритмы действий. Большинство нынешних определений стратегии исключительно нормативны, как будто бы все согласны в том, что таких объективных явлений не существует или же они слишком очевидны для того, чтобы удостоиться определения. Конечно, это поднимает вопрос о том, какова должна быть основа для предписаний общего характера, в противоположность специфическим советам, как поступать с тем или иным отдельным вопросом в данном контексте.
Карл фон Клаузевиц, величайший из людей, когда-либо изучавших стратегию, попросту не испытывал интереса к определениям в общих, абстрактных терминах; он считал все такие попытки тщетными и педантичными. Его собственное, характерно импровизированное определение стратегии приводится, когда ему нужно отличить ее от тактики; оно представляет собою не более чем обычное словоупотребление:
«Деление на тактику и стратегию и настоящее время имеет почти всеобщее распространение; каждый более или менее определенно знает, в какую из двух областей он должен поместить отдельное явление, даже не отдавая себе ясного отчета в основании для этого деления. Если подобным подразделением руководствуются бессознательно, то оно должно иметь глубокое основание. <…> Произвольные же попытки отдельных писателей определить эти понятия без учета природы вещей мы должны рассматривать как не имеющие общего распространения.
Итак, согласно нашему делению тактика есть учение об использовании вооруженных сил в бою, а стратегия — учение об использовании боёв в целях войны».
(«О войне», II. 1; М.: Госвоениздат, 1934. С. 33)
Как мы видим, для Клаузевица «стратегия» была нормативной. Таковой она остается и в следующем современном американском определении:
«Наука, искусство или план (подверженный пересмотру), управляющий набором, вооружением и использованием военных сил нации (или коалиции) с той целью, чтобы ее интересы были успешно поддержаны или ограждены от врагов: действительных, потенциальных или только предполагаемых».
(James E. King, изд. Lexicon of Military Terms [ «Лексикон военных терминов»], 1960. Р. 14)
Характерно, что другое американское определение, восходящее к официальному военному источнику, включает в себя куда больше:
«Искусство и наука развития и использования политических, экономических, психологических и военных сил, необходимых в военное и мирное время для оказания максимальной поддержки политике, чтобы повысить вероятность и благоприятные последствия победы и снизить шансы поражения».
(U. S. Joint Chiefs of Staff. Dictionary of United States Military Terms for Joint Usage[Объединенный комитет начальников штабов США, «Словарь военных терминов США для единого использования»], 1964. Р. 135)
Еще более широким, но носящим столь же предписательный характер, является стандартное определение стратегии из Третьего Международного словаря Вебстера:
«Наука и искусство применения политических, экономических, психологических и военных сил нации или группы наций, призванные обеспечить максимальную поддержку избранной политике в военное или мирное время».
Определение, содержащееся в чрезвычайно официальном коллективном труде «Советская военная стратегия» и приписываемое маршалу В. Д. Соколовскому, обнаруживает как марксистскую, так и бюрократическую предвзятость, проводя различие между описательным и предписывающим значением термина:
«Военная стратегия есть система научных знаний, изучающих законы войны и вооруженного конфликта во имя определенных классовых интересов. Стратегия изучает условия и природу будущей войны, методы ее. подготовки и ведения, виды вооруженных сил и основы их стратегического использования, а также основы для материально-технического снабжения и командования вооруженными силами в войне. Данные исследования проводятся на основе военного опыта, военных и политических условий, экономического и духового потенциала страны, новых средств вооруженной борьбы, а также взглядов и потенциала вероятного противника. Одновременно с этим стратегия — это область практической деятельности высшего военного и политического руководства, высшего командования и штабов высокого уровня, которая относится к искусству подготовки страны и вооруженных сил к войне и ее ведению[200]».
(Scorr, ed. Soviet Military Strategy [ «Советская военная стратегия»], 1975. P. 11. Оригинальное издание: «Военная стратегия». Под редакцией Маршала Советского Союза Соколовского В. Д. Издание второе, исправленное и дополненное. Военное издательство Министерства обороны СССР. М., 1963. С. 23–34)
Сжатое и емкое определение, данное генералом Андре Бофром, является нормативным, но основывается на описании явления; оно соответствует той цели, которой я добивался в данной книге:
«L'art de la dialectique des volontes employant la force pour resoudre leur conflict».
«Искусство диалектики воль, использующее силу для того, чтобы разрешить конфликт между ними».
(Introduction a la strategic [ «Введение в стратегию»], 1963. Р. 16)
Приложение II
Воздушная война в ходе войны в Персидском заливе 17 января — 27 февраля 1991 года
Источники: ВВС США, Air Force Performance in Desert Storm («Эффективность ВВС в ходе операции "Буря в пустыне"») и авторские подсчеты на основе опубликованных данных.
* «Ударный» (Strike) вылет, как он здесь определяется (см. Таблицу 1), включает в себя все самолеты, проникающее во вражеское воздушное пространство, неся тот или иной вид снарядов, предназначенных для атаки «воздух-земля». См. Таблицу 5, где изложено соотношение «ударных» вылетов и самолетов сопровождения.
Прим. 1: AI = Air Interdiction («Воспрещение с воздуха»), в данном случае сочетание стратегических (против иракских объектов в глубине территории) и оперативных (против иракских военно-воздушных, сухопутных и военно-морских сил) бомбардировок, включая battlefield interdiction, «воспрещение на поле боя» (против иракских сил за линией фронта).
Прим. 2: ОСА = Offensive Counter Air, «Атака на ВВС», т. е. атаки на базы иракских ВВС и связанные с ними службы.
Прим. 3: CAS = Close Air Support, «непосредственнная поддержка с воздуха», т. е. атаки на иракские сухопутные силы на фронте.
Прим. 4: DCA = Defensive Counter Air, т. е. воздушные патрули и перехваты.
Прим. 5: SEAD = Suppression of Enemy Air Defences, «подавление вражеских средств ПВО», т. е. атаки на иракские противовоздушные ракеты, зенитные установки, соответствующие радары и прочие службы.
Прим. 6: прочие действия ВВС — самолеты раннего оповещения, самолеты электронного наблюдения, самолеты РЭБ и т. д.
Источники: USAF (ВВС США), White Paper («Белая книга»), op. cit., и авторские подсчеты на основе опубликованных данных.
В отсутствие исчерпывающих данных [но см. примечания к Таблице 3] нижеследующие подсчеты исходят из того, что общий тоннаж «ударных» вылетов сил, не принадлежащих к США, был таким же, как и средний тоннаж вылетов ВВС США, за вычетом В-52.
Источники:
White Paper («Белая книга»), op. cit., и авторская сводка на основе опубликованных данных.
USAF (ВВС США), Air Fors Performance in Desert Storm.
Символы:
* = Самолет, оборудованный для доставки управляемых боезарядов (aircraft fully equipped for delivery of guided weapons).
= тип самолета с незначительной способностью к атаке наземных целей (aircraft not primarily equipped for ground attack).
# = самолет, не имеющий особого оборудования для атак наземных целей (aircraft type with no significant ground-attack capability).
Прим. 1: Катар заявил лишь о шести вылетах.
Прим. 2: британское правительство заявило об общей сложностью «более 4000» боевых вылетах и 3000 тонн сброшенных и выпущенных с воздуха боеприпасов, включая 100 JP233 (боеприпасы для разрушения взлетных полос), и более чем о 1000 бомб с лазерным наведением.
Прим. 3: F-1 подразумевает различные версии F-1 «Мираж». Кувейт сообщил о 107 вылетах F-1CK, а Катар — о 44 вылетах F-1EDA, что в сумме составляет всего 151 вылет.
Прим. 4: только ВВС Франции применяли управляемый разведывательный вариант самолета F-1CR «Мираж». Они сообщили, что общее число составило 117 вылетов.
(В Таблице 3 данные о F-1CR смешивают вылеты F-1CR с вылетами катарских F-1EDA).
Прим. 5: только французские ВВС применяли «Ягуары». Они сообщили, что общее число вылетов составило всего 656.
Прим. 6: французские ВВС сообщили, что общее число вылетов «Миражей» составило 555; кроме того, ВВС ОАЭ сообщили, что общее число составило 53 бомбовых и 4 разведывательных вылета.
Прим. 7: итальянские ВВС сообщили о 226 вылетах на 32 боевых задания, включая два отмененных вылета, и о сбросе 565 бомб Mk-83 весом в 1000 фунтов (всего 282 тонны).
Дополнительное примечание: самолеты ВВС США EF-111, не включенные в Таблицу 3, сделали 900 вылетов, многие из них — над Ираком или Кувейтом; White Paper(«Белая книга») ВВС США сообщает об общем числе в 830 вылетов, сделанных самолетами АС/ЕС/МС/НС-130 и другими самолетами «для специальных операций».
Прим. 1: боеприпасы класса «воздух-земля», выпущенные самолетами ВМС Центрального командования вооруженных сил США NAVCENT
Совместный общий итог NAVCENT: 30158
Прим. 2: боеприпасы, класса «воздух-земля», выпущенные самолетами ВВС Центрального командования вооруженных сил США CENTAF
Совместный общий итог CENTAF: 149020
Прим. 3: совместный общий итог CENTAF 149 020 минус бомбы, сброшенные самолетами В-52, всего 72 000 [См. Таблицу 2, часть I]: 77 020. Общее число единиц управляемого оружия 14 828/77 020: 19,25%
Состав обычных воздушных ударных групп: на 9—10-й день войны в Персидском заливе (доля сил поддержки снижалась по мере хода кампании).
F-16: 24 F-16 с 2 бомбами Mk-84 каждый («ударные»)
4 F-15 сопровождение истребителей,
4 F-4G с противорадиолокационными ракетами (ARM), для подавления ПВО
2 EF-111 самолет РЭБ
11 КС-135 самолеты-заправщики
Всего: 24 «ударных» самолета, 21 самолет поддержки; 45 самолетов на 48 бомб.
F/A-18: 8 F/A-18 с 2 (?) бомбами каждый («ударные»)
2 F/A-18 эскорт из истребителей
4 F/A-18 с противорадиолокационными ракетами (ARM), для подавления ПВО
2 ЕА-6В самолет РЭБ
3 КС-135 самолеты-заправщики 2 КА-6 самолеты-заправщики
1 E-2C летающая РЛС / самолет C3I
Всего: 8 «ударных» самолетов, 14 самолетов поддержки; 22 самолета на 16 бомб.
F-111: 20 F-111 с 8 бомбами CBU-87 каждый («ударные»)
8 F-15 эскорт из истребителей
2 F-4G с противорадиолокационными ракетами (ARM), для подавления ПВО
2 EF-111 самолет РЭБ
11 КС-135 самолеты-заправщики
Всего: 20 «ударных» самолетов, 23 самолета поддержки; 43 самолета на 160 бомб.
А-6Е: 6 А-6Е с 4 (?) бомбами каждый
4 F-14 эскорт из истребителей
4 F/A-18 с противорадиолокационными ракетами (ARM), для подавления ПВО
2 ЕА-6В самолет РЭБ
3 КС-135 самолеты-заправщики
1 Е-2С летающая РЛС / самолет C31
Всего: 6 «ударных» самолетов, 14 самолетов поддержки; 20 самолетов на 24 бомбы.
F-117: 1 F-117 с 2 управляемыми бомбами.
0,33 КС-135 самолет-заправщик (один на 3 F-117)
Всего: 1 «ударный» самолет, 0,33 самолета поддержки; 1,33 самолета на 2 бомбы.
Приложение III
Операция «Резкий удар грома» (Instant Thunder)[201]
В самых общих чертах первоначальный план, представленный полковником ВВС США Джоном Р. Уорденом главнокомандующему Центрального командования США и председателю Объединенного комитета начальников штабов в августе 1990 года, предусматривал самодостаточное нападение с воздуха в три этапа.
На первом, самом кратком этапе предполагалось установить господство в воздухе над всей территорией Ирака и Кувейта. Это была в основных чертах стандартная операция «подавления обороны», с систематическими атаками на радары предупреждения и слежения, а также на главные и секторные командные центры ПВО; планировалось разрушить все взлетные полосы в гражданских аэропортах и на военных базах, где базировались иракские военные самолеты; предполагалась также атака на важнейшие батареи ракет класса «земля-воздух» (SAM), особенно на те, что располагались вокруг намеченных целей.
В дополнени к этим типичным целям подавления обороны первый этап содержал в себе и «стратегический» элемент, предполагавший бомбардировку: а) иракских учреждений центрального командования и контроля, в основном в Багдаде; б) мест расположения иракских баллистических ракет и некоторых складов химического оружия, чтобы снизить угрозу атак химическими ракетами (чего тогда сильно опасались) на города Израиля и Саудовской Аравии, а также порты, принимавшие грузы из США.
На втором этапе предполагалось сосредоточиться на том, чтобы вывести из строя (но не обязательно разрушить полностью) иракскую военную и гражданскую инфраструктуру. При надлежащем сопровождении истребителей, призванных иметь дело с оставшимися в целости подразделениями иракских истребителей и ПВО, самолеты США и любых союзников должны были сначала атаковать цели «военного снабжения»: склады боеприпасов, нефтеперерабатывающие заводы, хранилища нефтепродуктов для танков, а также склады-базы вооружений. Вследствие этого иракским военным подразделениям пришлось бы довольствоваться топливом и боеприпасами, уже доставленными на передовые участки (вероятно, их хватило бы только на 72 часа интенсивных боевых действий). Однако основные усилия на втором этапе должны были прилагаться к бомбардировкам военных заводов, иных заводов и ремонтных мастерских, а также лабораторий и предприятий, связанных с разработкой и производством химического, биологического и ядерного оружия. В качестве завершающего элемента выступала атака на иракскую гражданскую инфраструктуру: электростанции, главные узлы телефонной связи, водоочистные сооружения и т. п.
Третий этап, который предполагалось начать на второй неделе атаки с воздуха, должен был сосредоточиться на развернутых иракских военных силах посредством: а) воспрещающих ударов по железнодорожным путям и по дорожным мостам между Багдадом и Кувейтом; б) бомбардировок расположений Республиканской гвардии и других элитных иракских сухопутных сил; в) атак на военно-морские и прочие военные цели, включая иракские самолеты (которые, как предполагалось, не смогут взлететь вследствие атак, разрушивших взлетные полосы).
Ожидалось, что при почти полном отсутствии местных источников продовольствия и воды обрыв линий снабжения иракских солдат в Кувейте вскоре поставит их перед выбором: либо отступить, либо дезертировать, либо умереть на месте от голода и жажды. Предполагалось, что воспрещение на поле боя и операции по непосредственной поддержке с воздуха потребуются лишь в том случае, если иракские лидеры решат ответить на воздушную кампанию, начав контратаку против сухопутных сил США и союзников. Первоначальный план не предусматривал систематических атак на иракские сухопутные силы, как из стратегических (иранская угроза после завершения конфликта), так и из тактических соображений (трудная задача уничтожения разбросанных, замаскированных и частично окопавшихся наземных сил).
Но даже в этом случае операция «Резкий удар грома» позволила США достичь целей, сформулированных в политических высказываниях США и резолюциях ООН, — то есть вывода всех иракских войск из Кувейта и восстановления законного правительства. Кроме того, США удал ось достичь не объявленной цели: лишить Ирак способности к стратегической атаке и вообще к самодостаточным военным действиям, уничтожив логистические и промышленные условия для этого.
Поскольку военно-воздушные операции, требовавшие тысяч боевых вылетов, по необходимости предполагают некоторые потери, сочли, что они будут умеренными благодаря техническому, тактическому и численному превосходству США и ВВС союзников, а также относительно бесхитростной иракской ПВО. Считалось, что общие потери самолетов составят максимум несколько дюжин. Потери среди мирных граждан Ирака также снизятся благодаря тому, что военно-воздушные операции будут проводиться против целей, по большей части находящихся в значительном удалении от главных населенных пунктов.
В ходе реализации этого плана, начиная с 17 января 1991 года, в наличии было значительно больше ВВС, чем предвиделось в августе. Поэтому три этапа операции «Резкий удар грома» были сжаты. В течение первых 24 часов, за исключением 14 боевых вылетов, совершенных против военно-морских целей, и 32 (В-52) — против сил Республиканской гвардии, распределение вылетов отражало первоначальный замысел.
Подавление обороны:
— аэродромы: 163
— «стратегические объекты ПВО» (радары; перехват, контролируемый с земли; и другие центры ПВО): 168.
Командование и контроль:
— центры и службы военного командования и контроля: 21
— «лидерство» (дворец, полиция, службы безопасности [разведка], штаб-квартиры партии БААС и народного ополчения и т. д.): 44
Военная инфраструктура:
— ядерные, биологические и химические лаборатории, предприятия и склады: 64
— заводы и склады оружия и боеприпасов: 23
Инфраструктура:
— электростанции и ЛЭП: 39
— нефтеперерабатывающие заводы и склады нефтепродуктов: 37
— шоссейные и железнодорожные мосты и службы: 27
Почему Китай не станет следующей сверхдержавой глобального масштаба…
И как бы он мог ею стать
К 1890 году британские правящие классы не только руководили огромной глобальной империей, но и со всей болью осознавали упадок влияния Британии в сравнении с кайзеровской Германией. Британцев беспокоил, разумеется, не военно-морской флот Германии, пока все еще слабый, и, конечно, не ее армия, какой бы мощной она ни была, и уж точно не запоздалая попытка Германии приобрести колонии — к тому времени свободными для завоевания оставались только не особо ценные части Африки да разбросанные в Тихом океане отдаленные острова. Средством противостояния растущей военно-морской экспансии Германии была постройка еще большего количества линкоров; а средством против германской армии — держаться строго за пределами ее континентального радиуса действия, что не составляло сложности для самой сильной морской державы мира, которая сама могла выбирать, когда и где высадить свои войска.
Умные немцы были преисполнены уверенного оптимизма, а реалистичными британцами все более овладевал пессимизм по совершенно иной причине. Германия вырывалась вперед в промышленных инновациях и производительности труда во всех сферах, завоевывая мировые рынки, накапливая капитал и ликвидируя британское первенство в одном промышленном секторе за другим. В сталелитейной промышленности, все еще главной на тот момент, германское преимущество возрастало, в лидировавшей уже тогда химической отрасли оно было просто абсолютным, и это более или менее обеспечивало превосходство в большинстве прочих форм современного промышленного производства, включая возникающую на глазах электротехническую индустрию. Хотя первая система электроснабжения для общественных нужд появилась в 1881 году в английском городе Годэлминге, британцы всего лишь соорудили на реке неподалеку от города внушительное водяное колесо — генератор переменного тока изготовила немецкая фирма «Сименс».
Британцы даже не могли надеяться догнать немцев. Английские предприниматели и менеджеры были слишком плохо образованы, чтобы извлечь пользу из науки и технологии. Не британские, а немецкие университеты двигали вперед науку и вводили большинство новых форм обучения (американские визитеры наслаждались элегантными яствами и напитками в Оксфорде и Кембридже, но те всего лишь копировали немецкие университеты е их исследовательскими степенями). На британских рудниках и заводах — которые зачастую представляли собой арену ожесточенной классовой борьбы — профсоюзы яростно сопротивлялись всем новым сберегающим труд машинам и технологиям, то есть практически любой инновации. Немецкие рабочие были в гораздо более безопасном положении. Им только что предоставили первые в мире пенсии по старости и нетрудоспособности и страховки от болезни и несчастных случаев. К тому же их работодатели в основном жили рядом — в отличие от британских магнатов в их отдаленных от производства резиденциях — и не хотели, чтобы им били окна возмущенные рабочие.
Помимо того, на горизонте вырисовывалось превосходство германской системы как таковой — «берлинский консенсус» был попросту эффективнее, чем неповоротливая британская система принятия решений. Обе страны были конституционными монархиями, но германская исполнительная власть при своем императоре имела гораздо больше полномочий, которые использовались не только для того, чтобы сдержать социал-демократическую оппозицию, но и для широкомасштабного продвижения инноваций. Одним из результатов этого была пенсионная система, которую в будущем стали копировать во всем мире. Другим — то, что объединенная Германия имела сеть железных дорог, более эффективную, чем хаос, который представляли собой 120 британских железнодорожных компаний с их не связанными друг с другом станциями, наводнившими Лондон, и линиями, иногда шедшими к разным станциям в одном и том же маленьком городе. Тенденция к централизации также влияла и на индустрию, отдавая предпочтение мощным интегрированным компаниям, которые могли финансировать свой глобальный маркетинг и НИОКР, — они дожили до настоящего дня наряду с многочисленными американскими фирмами, но почти без британских конкурентов.
Все это означало, что у британцев нет реальной надежды избежать упадка по сравнению с Германией. Немецкое превосходство повсюду — от военной силы до культурной привлекательности — было только вопросом времени. Германскому военно-морскому флоту, возможно, понадобились бы десятилетия, чтобы достичь решающего преимущества — помимо многочисленных военных кораблей у Британии была еще глобальная сеть угольных станций для их бункеровки, — но во многих отраслях промышленности и в сфере культуры англичане уже почти проиграли. К 1900 году изучение самых различных предметов, от химии до греческой поэзии, требовало хорошего знания немецкого языка, а английский был необходим только… для английской литературы. Даже в области финансов быстро росшее поколение нового капитала более динамичной германской экономики превалировало над опытом и глобальными связями лондонских торговых банкиров и их системным преимуществом в виде владения фунтом стерлингов, ведущей мировой резервной валютой, и установления мировой цены золота посредством знаменитого «фиксинга». Семейство Варбургов из Гамбурга, казалось, предназначено судьбой для того, чтобы обойти Ротшильдов из Лондона, в то время как британские торговые банки уже превзошел «Дойче банк», ставший крупнейшим в мире к 1914 году.
По реалистическому прогнозу, в 1920 году Германия должна была обойти все более дряхлевшую Британию по всем направлениям, использовав выгоды от обладания самой передовой в мире промышленностью, лучшими университетами, богатейшими банками и самым гармоничным обществом, гарантированным от неурядиц хорошо развитым социальным государством.
Вместо этого к 1920 году Германия была побеждена и ослаблена разрухой. На протяжении следующей четверти века ее преследовали все более масштабные катастрофы. Казавшиеся такими реалистичными надежды 1890 года обернулись сплошным разочарованием. Конечно, британский правящий класс заплатил высокую цену за свою колоссальную победу, потеряв многих своих сыновей, но сумел предотвратить грозившее ему мрачное будущее и сохранить статус Великобритании как великой державы еще на многие десятилетия. Дело британцам облегчили немецкое высокомерие и стратегическая некомпетентность — частый спутник тактического гения. Начиная с кайзера Вильгельма II многие немцы были уверены в неизбежности своего быстрого взлета — тем не менее британские достижения тоже нельзя недооценивать.
В 1890 году Британия все еще вела ожесточенную борьбу за колонии с Францией в Африке и с Россией в Средней Азии — эти страны были врагами номер один и номер два. Это делало невозможным противодействие Германии, чья глобальная торговля находилась под защитой британского флота даже тогда, когда немцы готовились низвергнуть его с пьедестала первенства.
Однако в течение пятнадцати лет британцы смогли совершить коренную дипломатическую революцию, сделав все необходимые уступки Франции в вопросах прав на рыболовство в районе Ньюфаундленда, различных районов в Западной и Центральной Африке, пограничных районов королевства Сиам, мадагаскарской торговли и Новых Гебрид (Вануату). С Россией насчет Средней Азии также было достигнуто взаимопонимание, хотя большей проблемой было преодоление британской внутренней оппозиции, которая сопротивлялась любым связям с царской автократией.
В результате Германия очутилась перед возраставшей скоординированной мощью британской, французской и российской империй. На Дальнем Востоке русские неуклонно приближались к военному конфликту с Японией, но британцы уже упредили любой возможный германско-японский альянс своим собственным договором с Японией 1902 года — первым настоящим равноправным европейско-азиатским альянсом, закрепленным очень тесным военно-морским сотрудничеством[202]. Наконец, британцы удерживали свои многочисленные разногласия с США — и по Китаю тоже — под очень жестким контролем: их твердой дипломатической доктриной было сохранение хороших отношений с американцами любой ценой, с прицелом на «черный день».
У Германии остались скорее слабые, чем полезные союзники: Австро-Венгрия, имевшая свои сильные стороны (включая эффективный Адриатический флот), но безнадежно раздробленная соперничающими народностями; хилая Болгария, окруженная злейшими врагами; и Османская империя, где светские модернизаторы в конце концов не сумели преодолеть мощную реакционную исламскую основу страны и где национальности также могли быть легко оторваны друг от друга. Кроме того, любой союз с Турцией мог вызвать враждебность Италии — эти страны воевали друг с другом в 1911 году. На суше Италия не была полезным союзником, но она легко могла запечатать австрийский флот в верхней Адриатике, освободив британский флот от любой угрозы в Средиземноморье. Соответственно, Италия превратилась в еще одну точку приложения сил для терпеливой британской дипломатии, что увенчалось хорошими результатами в 1915 году.
Как только все союзники — реальные и потенциальные — заняли свои позиции на каждой из сторон, исход любой всеобщей войны между двумя блоками был абсолютно предопределен. К августу 1914 года, если не раньше, всякое компетентное германское правительство должно было осознать, что бесспорное тактическое и оперативное превосходство германской армии попросту несущественно. Британский, японский и французский флоты надежно контролировали весь мировой океан, так что даже если бы германская армия выиграла все битвы и завоевала территории на всех направлениях, Германия все равно подвергалась бы блокаде, будучи отрезана от важнейшего сырья и приговорена тем самым к медленному, но верному экономическому истощению — вне зависимости от того, прибыли бы или нет свежие американские войска для нанесения финального удара[203].
Тактика важна, но более высокое военное искусство оперативного уровня над ней доминирует; в свою очередь, уровень высокой стратегии с его географическим фактором доминирует над уровнем оперативным. Таким образом, 34 километра открытого моря между Англией и Францией и огромная глубина территории Китая и России могут нейтрализовать любого, даже самого динамичного агрессора[204]. Но окончательный исход войны определяется только на высшем уровне большой стратегии, в которой все военные факторы находятся под воздействием силы или слабости союзников, промышленного и общеэкономического потенциала, который может быть мобилизован государством, и, в первую очередь, степенью политической сплоченности и качеством лидерства. Под уровнем великой (большой) стратегии все победы и поражения на поле боя имеют лишь временное значение, и их результаты тоже могут оказаться местными и временными. Даже огромная мощь и упорство германской армии 1914 года, которые прорывались наверх с низких уровней стратегии до великой стратегии, не достигли ничего в конечном итоге, словно это была не лучшая, а худшая армия мира[205].
Таким образом, получается, что только невоенные сильные стороны Германии имели хотя бы какую-то ценность. В мирное время ее банки, фабрики и университеты могли безгранично расти, распространяя свое присутствие и влияние по всей планете, как и было до 1914 года. В этом и заключалось реальное сравнительное конкурентное преимущество Германии, так как любое преимущество всегда относительно, а не абсолютно.
А что же британско-франко-русский альянс, который к 1914 году так плотно окружил Германию? Не следовало ли немцам иметь более мощные армию и флот, чтобы защитить себя? Несомненно, британская, французская и российская империи каждая в отдельности имели много сильных сторон, но их альянс был отнюдь не столь силен — он держался только на страхе французов и русских перед германской армией. Если бы во время августовского кризиса 1914 года Германия сократила свою армию мирного времени вместо того, чтобы мобилизовывать резервы, Французская республика не могла бы долго ни настаивать на собственной мобилизации, ни поддерживать позорный альянс с царистской автократией[206]. Антивоенная, или, точнее, прогерманская партия при царском дворе победила бы, и британский правящий класс остался бы без союзников, чтобы оппонировать Германии. В Британии тоже существовала оппозиция постоянно растущим расходам на флот, и если бы свою военно-морскую экспансию (то есть увеличение флота) сдержала бы и Германия, поддержка наращивания флота в британском парламенте и антигерманская политика в целом развалились бы. Эти шаги не разоружили бы Германию, так как даже сокращенная армия, не способная на крупные наступления, могла бы отразить любое вторжение и сохранить неприкосновенность немецкой территории, включая ее восточную часть, населенную беспокойным и непокорным польским населением.
Таким образом, то, что именно оборонительная военная и дипломатически примирительная великая стратегия могли бы спасти кайзеровскую Германию от разрушения и вместо этого ускорить ее мирный взлет к новым высотам культурного процветания, представляется очевидным в ретроспективе — и это действительно очевидно для Отто фон Бисмарка до 1890 года[207].
Но к 1914 году этот оптимальный вариант стал абсолютно немыслимым по эмоциональным, интеллектуальным и бюрократическим соображениям. Резкий поворот от высокомерия, милитаризации и резкого отстаивания своих позиций в мире в прямо противоположную сторону стал эмоционально невозможным для Германии образца 1914 года, после долгих лет триумфального самолюбования и милитаризма. С другой стороны, с бюрократической точки зрения престижный генеральный штаб германской армии пошел бы на любые меры вплоть до военного переворота, чтобы остановить возможную демилитаризацию. Но до этого не дошло, так как в реальности наибольшее препятствие было интеллектуальным — сложная логика самой стратегии. Эта логика прямо противоречит здравому смыслу, так как она неизменно парадоксальна, и ее истины скрыты в ее противоречиях. Только в стратегии, например, более слабые армия и флот могут быть лучше, чем более сильные, которые превзойдут кульминационный лимит системно приемлемой для других силы, тем самым вызывая сверхпропорциональную реакцию противников. И этот лимит, в свою очередь, снижается по мере самого роста военной мощи, так как соседи становятся подозрительными, бывшие друзья охладевают до степени нейтралитета, бывшие нейтралы становятся противниками, а противники чувствуют себя вынужденными преодолеть свои внутренние разногласия и объединить усилия против слишком выросшей военной мощи той или иной страны.
Каждая страна и исторический период различны, что обессмысливает большинство аналогий, но парадоксальная логика стратегии всегда одна и та же — отсюда аналогичные рецепты Карла фон Клаузевица и Сун Цзы, столь отдаленных друг от друга во времени, расстоянии и в культурном контексте. По этой логике, из-за возрастающего сопротивления, вызванного растущей мощью, Китай может даже стать слабее на уровне большой стратегии именно из-за своей собственной растущей силы, что является поистине парадоксальным итогом. Такой результат может быть, по крайней мере, смягчен, если не вовсе предотвращен, если растущая мощь Китая будет компенсирована во все большей мере миролюбивой и ненастойчивой внешней политикой[208]. Таким образом, парадоксальная логика действует вопреки обычному здравому смыслу и нормальным человеческим инстинктам, так как нет ничего естественного в том, чтобы стать более скромным, если твоя сила растет. Не является абсолютно естественной и демилитаризация, так растущее благосостояние облегчает военный рост. А поскольку как парадоксальную и неестественную логику стратегии чаще игнорируют, чем следуют ей, неудивительно, что история так часто становится печальным свидетелем преступлений и глупостей человечества.
Однако до 2008 года поведение Китайской Народной Республики во внешнем мире в основном подтверждало «неестественные» правила парадоксальной логики, что подробно демонстрируют ее территориальные споры[209]. В 1960–1965 годах договоры о границах были заключены с Бирмой, Непалом, КНДР, Монголией и Афганистаном, после того как Китай уступил соответственно 82 %, 94 %, 60 %, 65 % и 100 % спорной территории[210]. В 1998 году, когда Китай был в гораздо более лучшем состоянии, он уступил 76 % спорной территории, чтобы заключить договор с Лаосом, и 50 % — по договору с Вьетнамом. Договоры о границах были также подписаны с Казахстаном в 1994 году (китайцы уступили 66 % спорной территории), Киргизией. в 1996-м (68 %), Вьетнамом в 1999-м (50 %) и Таджикистаном в 1999 году (96 %).
Казалось, готовность Китая к компромиссам едва ли не растет вместе с его относительной силой. Напротив, на море, где шансы Китая менее предпочтительны, чем на суше, споры вокруг Парасельских островов и островов Спратли остаются нерешенными и поныне[211]. Не урегулированы и территориальные споры с Индией, но в 1993 и 1996 годах были подписаны соглашения, нацеленные на то, чтобы отставить этот вопрос на задний план и развивать сотрудничество в других сферах; то же самое наблюдалось и по вопросу территориального спора с Японией по морской границе в духе обшей китайской линии «мирного роста»[212] (позднее ставшей более мягкой линией «мирного развития»), явной целью которой было ослабить сопротивление и сплоченность возможных соперников.
Однако начиная с 2008 года китайская политика резко изменилась. Возможно, это было вызвано решительной переоценкой роли Китая в мире, вызванной западным экономическим кризисом, который, вроде бы, подтвердил правильность китайской экономической политики («пекинский консенсус») и одновременно сильно подпортил имидж демократического капитализма западного стиля. Но, вероятно, первопричиной стал просто взрыв высокомерия. В любом случае последствия всего этого были предсказуемы: самоуверенные утверждения, ироничные опровержения и резкие предупреждения стали более частыми в китайском официальном языке при комментариях международных проблем, что сопровождалось многочисленными разговорами на тему перехода Китая от «следования правилам» к «установлению правил»[213]. В неофициальных комментариях высших чиновников китайского МИД по поводу международных конференций все более преобладали надменная снисходительность или неприкрытая триумфальность.
Однако важнее то, что «спящие» длительное время китайские территориальные споры с Индией и Китаем были неожиданно оживлены в дополнение к и так актуальным морским спорам с Малайзией, Филиппинами и, прежде всего, Вьетнамом. В территориальных вопросах китайская дипломатия явно стала активнее. А в случае с Японией даже произошел драматический инцидент на море, закончившийся унизительным отступлением японцев[214] — и воздействие этого инцидента на японское общественное мнение было усилено последующим требованием МИД КНР принести извинения и выплатить компенсацию. Дело обстоит так, словно вопреки историческому опыту в Пекине поверили, что подобное поведение не имеет длительных последствий, что такие инциденты легко забываются, что тактика «сильной руки» в один прекрасный день сменится милым саммитом, который сгладит неприятный эффект. Это — иллюзия.
Что касается исторических и юридических прав и неправд во всех этих спорах, они явно не имеют никакого значения в данном контексте. Важен только стратегический итог: сейчас, в январе 2011 года, большие слои общественности в странах, вовлеченных в споры с Китаем, уже смотрят на рост мощи КНР не с невозмутимостью, а напротив — с озабоченностью, тревогой и даже паникой. Правительства Индии, Японии, Южной Кореи, Сингапура и Вьетнама стали гораздо более бдительными, чем раньше, и больше внимания уделяют безопасности, чем торговле. А некоторые из них, хотя и осторожно, начинают сплачиваться против Китая.
То, что Индия, Япония и Вьетнам вместе взятые превосходят Китай количеством населения, экономической мощью и технологическим прогрессом, само по себе незначительно со стратегической точки зрения, потому что на горизонте не видно ничего, что напоминало бы трехсторонний альянс, да он и политически представляется не слишком возможным.
Но повторюсь — такой альянс не столь уж и необходим. Не случайно, что каждая из трех упомянутых стран в последнее время улучшила свои отношения с Соединенными Штатами, а один из американских талантов, который нельзя отрицать, заключается в тщательном строительстве, терпеливом поддержании и мягком лидерстве в многосторонних союзах год за годом, десятилетие за десятилетием[215]. Североатлантический блок, основанный в 1949 году, в любом случае является самым долгоживущим многосторонним альянсом в истории, и ему служит постоянная военно-командная инфраструктура (NATO). Вряд ли в Азии возникнет такая же организация или многосторонний формализованный альянс любого другого типа, но, опять же, это не нужно и даже нежелательно. Вполне достаточно чисто двусторонних договоренностей, открытых для присоединения других стран, начиная с Южной Кореи.
Более того, в отличие от британцев, вынужденных сделать важные уступки по колониальным вопросам для того, чтобы создать свое «Сердечное согласие» (Entente Cordiale) в 1904 году — альянс с Францией, Соединенным Штатам не придется ничем жертвовать, чтобы безо всяких усилий взять на себя неформальное лидерство в возможной (и, конечно, открыто не провозглашенной) антикитайской коалиции, к которой наверняка присоединятся их исторические «англо-саксонские» союзники и, разумеется, Австралия[216].
Против настолько широкой коалиции, которой не обязательно иметь жесткую структуру, чтобы быть эффективной — самое необычное преимущество любого альянса, — у Китая есть только один явный союзник: Пакистан, чьи народности можно так же легко разобщить, как австро-венгерские. Куба, Боливия, Эквадор, Венесуэла и Иран — если там сохранятся их нынешние правительства — тоже наверняка присоединятся к Китаю просто во имя антиамериканизма, но среди них только Эквадор является тихоокеанской страной, да и то не самой большой[217].
Только прибавление Российской Федерации к китайским союзникам будет иметь по-настоящему стратегическое значение. Соответственно, если Китай продолжит ту же линию поведения, что после 2008 года, и неминуемо создаст таким образом против себя коалицию, Москва станет настоящим глобальным дипломатическим призом, который будут обхаживать все страны — еще и потому, что Российская Федерация приведет с собой своих союзников из Центральной Азии.
До тех пока Запад будет третировать российское правительство за то, что она именно российское, а не скандинавское или американское, у Китая будет серьезный шанс на успех в этой борьбе, хотя даже русские стали для Китая озабоченным и насторожившимся соседом.
Ключи от успеха любой дипломатической комбинации могут быть в руках Индии, чьи постоянно меняющиеся правительства мудро и настойчиво отказывались сопровождать улучшение отношений с США отказом от проверенных временем связей с Россией и ее военной промышленностью. Напротив, даже когда Индия начала покупать американское вооружение, добавив, таким образом, еще одного поставщика к клонящимся к упадку европейцам и интерактивным израильтянам, она одновременно расширила контакты с российской военной авиационной промышленностью. Индия тратит на эти цели большие суммы — прекрасные инвестиции со стратегической точки зрения, так как системы совместного производства, например наследник многофункционального тяжелого истребителя «Сухой», не могут продаваться третьим странам без согласия обоих производителей.
Конечно, само значение любого стратегического альянса великих держав сегодня совсем иное, чем у его предшественников в 1914 году. Тогда это были реальные военные союзы, совместные начинания с целью мобилизации и использования на войне боевых сил. Их простое механическое взаимодействие могла преодолеть осторожная и искусная политика стран, которые попытались бы остановить сползание к войне. В 2011 году осторожности уже не так много, но ядерное сдерживание является прочным барьером на пути любой войны между ядерными державами, да и любых боевых действий, выходящих за рамки мелких инцидентов. Война как концепция еще имеет некую ценность только в качестве теоретической конечной цели военного планирования — в кругу великих держав, — но она не является реалистической перспективой.
Таким образом, сегодня определяющая функция альянсов — уже не комбинирование боевых сил и разработка конкретных общих планов по подготовке к войне, а напротив, снижение самой возможности войны во всем мире путем распространения «зонтика сдерживания» от одного союзника к другому. Однако в то же время это означает, что любой двусторонний кризис с Китаем в качестве одной из сторон, станет многосторонним с другой стороны, расширив свои масштабы и последствия за счет всех затронутых стран. Даже если война попросту исключена и все менее и менее реальна, а к кризисам относятся как к случайным инцидентам, у китайских лидеров все равно будут прекрасные причины опасаться возникновения любой коалиции, вызванной их же собственным настырным поведением и слишком быстрым военным ростом. Ведь стратегические альянсы влияют и на невоенные отношения, включая международную торговлю, хотя и не столь явно. В случае появления соперничающих блоков неизбежны ограничения на торговлю между ними, пусть хотя бы только и на продукцию двойного назначения и технологии. И это будет только началом: даже сейчас от сделанных в Китае телекоммуникационных систем отказываются по соображениям безопасности. Даже явные эмбарго — более или менее многонациональные (всегда найдутся уклонисты) — вполне возможны при сползании к открытой конфронтации, так как «холодная война» заменяет собой реальную.
Помимо любых материальных последствий населению с обеих сторон обошелся бы очень дорого и чисто внешний эффект ухудшения стратегических отношений. Контакты и сотрудничество во всех сферах жизни сократились бы и подверглись деформации различными путями и способами, атрофируя мириады личных, семейных, организационных, общественных и национальных связей, которые процветали после того, как Китай вернулся в мировое сообщество после 1976 года.
Можно сделать вывод, что если китайское правительство не сумеет собрать каким-то образом мощную глобальную коалицию на своей стороне, лучший вариант для него с точки зрения высшего уровня большой стратегии — немедленно отказаться от слишком настырной дипломатической позиции по территориальным спорам и другим вопросам и решительным образом снизить темпы военного роста.
Последний все больше становится самостоятельной проблемой, не столько из-за нынешнего материального наращивания военной мощи, чей размах не так уж и нескромен, сколько из-за того, что демонстрируется этой мощи в высшей степени провокационно. Один из примеров тому, относящихся к периоду до поворота в 2008 году, — уничтожение 19 января 2007 года китайского спутника на орбите баллистической ракетой. Это не стало чем-то новым с военной точки зрения, но до тех пор боевой перехват в космосе не практиковался ввиду его тревожного воздействия на все использующие спутники страны и опасного распыления по орбите космического мусора[218]. Последняя демонстрация военной мощи, видимо, специально предназначалась для того, чтобы встревожить соседей Китая: утечка фотографий истребителя-бомбардировщика J-20, чей ультрасовременный внешний вид намекает на использование в нем технологии «стелс» и чьи огромные размеры явно сильно превосходят размеры его американского аналога F-22 (производство этого самолета прекратили, сочтя его «излишне мощным»), позволяя сделать вывод о его большой бомбовой нагрузке. Возможно, пройдет еще много лет, пока J-20 приобретет эффективный двигатель и передовую электронику, чтобы стать по-настоящему полезным в бою, но демонстрация самолета на аэродроме Чэнду в доступном для фотографов положении уже достигла одного результата: у соседей Китая появилась дополнительная причина бояться его военного роста, еще одна причина для сплочения сил против него. Почему это надо рассматривать в качестве благоприятного для интересов Китая фактора — непонятно.
Может быть, вера в то, что китайское руководство сумеет противостоять эмоциональным импульсам и четким интересам бюрократических структур и вместо этого подчинить свою политику железной логике стратегии, с ее парадоксальными и «неестественными» рецептами, иллюзорна. Выгоды от этого были бы огромны — столь же огромна, как сравнительное преимущество Китая в мирных сферах конкуренции, — но верное со стратегической точки зрения поведение никогда не было легким делом. Напротив, придется сделать трудный выбор. Китаю на этом отрезке его пути помог бы новый язык официальных деклараций с учтивостью и обходительностью вместо высокомерия, но этого может оказаться недостаточно, чтобы остановить сплочение противников, которое уже началось. Не могут быть все споры и разрешены только путем обычных дипломатических переговоров на основе взаимности и компромисса. Это лишь откроет шлюзы для нового раунда соперничества. Единственным вариантом было бы отложить решение всех споров, которые не могут завершиться уступками Китая (как в прошлом), или передать их на решение обязательного для исполнения международного арбитража. Китайское правительство само могло бы подать пример и инициировать учреждение эффективного арбитражного механизма и разработку его процедур на пути непровокационного перехода от «следования правилам» к «установлению правил».
Самым сложным, наверное, станет принятие на себя в одностороннем порядке жесткой формы ограничения вооружений, чтобы сохранить ядерное сдерживание и «приоритет обороны» для убережения территориальной целостности, одновременно позволив атрофироваться системам вооружений, скорее наступательным, даже если их наступательная ценность оперативная, а не стратегическая. С военной точки зрения это будет шаг назад, причем шаг несправедливый, и он, естественно, разочарует армию в ее не таких уж и бессмысленных амбициях. Но только сдержанная военная политика наряду с эмоционально очень невыигрышной, на первый взгляд, скромной дипломатией может сбалансировать беспрецедентные размеры китайского экономического роста и технологического прогресса, сохранив его в приемлемых с системной точки зрения рамках. Привычный курс продолжения наращивания сил по всем направлениям, в надежде, что дело все равно окончится хорошо, представляется, разумеется, более естественным и политически гораздо более легким. Но логика стратегии не только парадоксальна; она еще и беспощадна по отношению к тем, кто надеется на лучшее вместо того, чтобы предотвратить худшее.
Список использованной литературы
Adan, Avraham. On the Banks of the Suez. Novato, Calif.: Presidio Press, 1980.
Addington, Larry H. The Blitzkrieg Era and the German General Staff, 1865–1941. New Brunswick: Rutgers University Press, 1971
Bartov, Hanoch. Dado, 48 Years and 20 Days. Tel Aviv: Ma'ariv Book Guild, 1981
Beaufre, Andre [General]. Introduction a la strategic. Paris: Librairie Armand Colin, 1963
Betts, Richard К. (изд.). Cruise Missiles: Technology, Strategy, Politics. Washington: Brookings Institution, 1981
Bond, Brian. Liddell Hart: A Study of His Military Thought. London: Cassell, 1977
Botti, Ferrucci & virgilio, ilari. Ilpensieromilitare italiano dalprimo alsecondo dopoguerra, 1919–1949. Rome: Stato Maggiore dell' Esercito, Ufficio Storico, 1985
Brodie, Bernard (изд.). The Absolute Weapon. New York: Harcourt Brace, 1946
— Strategy in the Missile Age. Princeton: Princeton University Press, 1959
— Guide to Naval Strategy. New York: Praeger, 1965
Brossollet, Guy. Essaicuria non-bataille. Paris: Belin, 1975
Burrel, Raymond E. Strategic Nuclear Parity and NATO Defense Doctrine. Washington: National Defense University, 1978
Canby, Steven L. Territorial Defense in Central Europe. Armed Forces and Society, 7(1980)
New Conventional Force Technology and the NATO-Warsaw Pact Balance, I. New Technology and Western Security Policy. IISS Annual Conference Papers, Adelphi Papers 198. London: IISS, 1985
Churchill, Winston S. The Second World War: Triumph and Tragedy. Boston: Houghton Mifflin, 1953 (рус. пер.: Черчилль У. Триумф и трагедия. Терра-Книжный клуб, 1998)
Clausewitz, Carlvon. On War (1833, 3 vols.). Ed. and trans. Michael Howard and Peter Paret. Princeton: Princeton University Press, 1976 (Клаузевиц К. О войне. М.: Госвоениздат, 1934; переиздание: М.: Эксмо, 2007; сетевой ресурс: http://militera.lib.ru/science/clausewitz/)
Cooper, M. The Phantom War. London: Macdonald and Jane's, 1979
Cotter, Donald R. New Conventional Force Technology and the NATO-Warsaw Pact Balance, II. New Technology and Western Security Policy. IISS Annual Conference Papers, Adelphi Papers 198. London: IISS, 1985
Couteau-Begarie, Herve. La puissance maritime: Castex et la strategic navale. Paris: Fayard, 1985
Craven, Wesley F. & James L. Gate. The Army Air Forces in World War II. 6 vols. Chicago: University of Chicago Press, 1948—1955
Crowl, Philip A. «Alfred Thayer Mahan: The Naval Historian». B: peter paret et al. (изд.). Makers of Modern Strategy: From Machiavelli to the Nuclear Age. Princeton: Princeton University Press, 1986
De Seversky, Alexander P. [Major]. Victory through Air Power. New York: Simon and Schuster, 1942
Douhet, Giulio. II dominio dell'aria. Rome, 1921. Англ. пер.: The Command of the Air, пер. Dino Ferrari. New York: Coward McCann, 1942
Enthoven, Alain C. & K. wayne smith. How Much Is Enough? Shaping the Defense Program, 1961–1969. New York: Harper and Row, 1971
Erickson, John. The Road to Stalingrad. London: Weidenfeld and Nicholson, 1975
Fitzsimons, Bernard (изд.). Encyclopedia of 20th Century Weapons and Warfare. New York: Columbia House, 1971 — 1977
Gabriel, Richard A. The Antagonists: A Comparative Combat Assessment of the Soviet and American Soldier. Westport, Conn.: Greenwood, 1984
Garthoff, Raymond L. Soviet Military Doctrine. Glencoe: Illinois University Press, 1953
Gilbert, Martin. Finest Hour. Winston S. Churchill, 1939–1941. London: Heinemann, 1983.
Graham, Gerald S. The Politics of Naval Supremacy: Studies in British Maritime Ascendancy. Cambridge, Eng.: Cambridge University Press, 1965
Guenther, H. K. Der Kampf gegen die Partisanen. Wehrwissenschaftliche Rundschau, 1968
Harris, Arthur. Bomber Offensive. London: Collins, 1947
Hastings, Max. Das Reich: The March of the 2nd SS Panzer Division through France. New York: Holt, Rinehart and Winston, 1981
Bomber Command. London: Pan Books, 1981.
Hillgruber, A. Hitlers Strategic. Frankfurt am Main: Wehrwesen, Bernard und Graefe, 1965
Hinsley, F. H., et al. British Intelligence in the Second World War: Its Influence on Strategy and Operations. New York: Cambridge University Press, 1979 (vol. 1), 1984 (vol.3, pt. 1)
Horelick, A. L. & M. rush. Strategic Power and Soviet Foreign Policy. Chicago: University of Chicago Press, 1966
Horne, Alistair. The Price of Glory, Verdun 1916. London: Penguin, 1961
Howard, Michael. The Franco-Prussian War. London: Rupert Hart-Davis, 1968
Ikle, Fred C. Every War Must End. New York: Columbia University Press, 1971
Ilari, Virgilio. «Politica e strategia globale». B: Carlo, Jean (изд.). Il pensiero strategico. Milan: Franco Angeli, 1985
IISS: International Institute of Strategic Studies. The Military Balance, 1985—86, and 1986-87. London: IISS, 1985, 1986
Irving, David. The Trail of the Fox. New York: Dutton, 1977