Империя должна умереть Зыгарь Михаил

Русский шик в Париже

В октябре 1906 года в парижском Гран-Пале открывается выставка русского искусства. Главный гость вернисажа — 59-летний великий князь Владимир, президент Императорской академии художеств, дядя императора Николая II, один из самых старших и авторитетных членов дома Романовых. Всего год назад он командовал Петербургским военным округом и поэтому в России считается ответственным за расстрел шествия рабочих в Кровавое воскресенье. Однако в Париже его знают как мецената, покровителя русского искусства.

Год назад Владимир обиделся на племянника и его жену за то, что они не одобрили брак его сына Кирилла и изгнали его из страны. Теперь Владимир с семьей большую часть времени проводят в Европе.

Такой выставки французская публика еще не видела: экспозиция начинается с икон (что само по себе новшество), потом идет живопись XVIII века, за ней сразу современное искусство: Врубель, Серов, Бенуа, Бакст. И никаких «передвижников». Автор идеи и куратор — 34-летний Сергей Дягилев.

Успех невероятный: пресса в восторге, приходят и президент Франции, и все знаменитости. Великий князь очень доволен, и Дягилев убеждает его, что успех нужно закрепить и привезти русскую оперу. Владимир согласен.

Не все друзья Дягилева в восторге от его бизнеса — Бенуа, например, говорит, что брать деньги у великих князей опасно. Бывший придворный художник Серов, который после Кровавого воскресенья не работает для дома Романовых, считает, что иметь дело с палачом неприлично. Дягилев отвечает, что организовывать заграничные выставки без больших денег нельзя, а кроме царской семьи их никто не даст[95].

Дягилев привозит выставку в Берлин, проводит экскурсию для императора Вильгельма. Кайзер долго разглядывает портрет самого Дягилева работы Бакста, спрашивает, что за старушка изображена в углу, — это старая няня Дягилева Дуня. Германский император начинает расспрашивать Дягилева, как дела у няни.

Образ жизни европейской знаменитости очень нравится Дягилеву. Бенуа вспоминает, что он в восторге от своих великосветских знакомств и бредит новыми. В 1907 году он привозит в парижскую Гран-опера молодую звезду, 33-летнего Федора Шаляпина.

Великий князь Владимир любит пышность — Дягилев ориентируется на вкус спонсора. Великий князь продолжает платить (не столько из своего кармана, сколько «пробивая» госфинансирование), и когда в 1908-м Дягилев ставит в Гран-опера «Бориса Годунова» с Шаляпиным в главной роли, по роскоши костюмов и богатству декораций эта постановка превосходит все предыдущие. «Чтобы французы рехнулись от величия», — так описывает он свой замысел композитору Николаю Римскому-Корсакову, который дорабатывает для него оперу Мусоргского. Спектакль превращается в экзотический карнавал, вымышленную русскую старину. Великому князю Владимиру так нравятся костюмы, что он решает выставить их в Эрмитаже.

Расположение князя спасает Дягилева. Затраты на постановку «Бориса Годунова» в Гран-опера так велики, что окупить их просто невозможно. Чиновники от культуры требуют возбудить против Дягилева уголовное дело о растрате. Но великий князь вступается за импресарио и не дает ходу делу: 100 тысяч франков[96], которые Дягилев был должен подрядчикам, в итоге по ходатайству Владимира выплачены из российской казны.

Святой террор

На левом берегу Сены живут двоюродный брат Дягилева, Дима Философов, и его партнеры, Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский. Переехав в Париж, они продолжают изобретать собственную версию христианства. В 1905 году Мережковский сформулировал, что «самодержавие — от Антихриста», а позже, что «русская революция — не только политика, но и религия». В Париже они знакомятся с Борисом Савинковым и другими эмигрантами-революционерами.

Для «троебратства», как они себя называют, революция становится новой религией. Сначала Мережковский пишет статью «Бес или Бог?» — фактически это ответ покойному Достоевскому, назвавшему свой роман о революционерах «Бесы». Мережковский описывает мучения эсеров-террористов, сравнивая их с первыми христианами: «Они приняли муки и смерть, чтоб возвестить эту "благую весть", исповедовать новую религию».

Террорист Борис Савинков максимально далек от христианства, но очень нравится Зинаиде, она часами расспрашивает его о чувствах, которые он испытывал, убивая.

Савинков показывает ей свои стихи, она уверяет его, что он талантлив, дарит ему свой литературный псевдоним «Ропшин» и уговаривает заняться литературным творчеством.

Оправдание насилия во имя революции — главная тема, которую обсуждают Гиппиус, Мережковский и Философов. Они пишут философский трактат «Царь и революция», который начинается как политологический анализ ситуации в России от Дмитрия Философова и переходит в беспрецедентное оправдание терроризма от Зинаиды Гиппиус.

В своей статье «Царь-папа» Философов приходит к выводу, что Россия — теократическое государство, император является главой православной церкви, как римский папа — глава католической, поэтому любая борьба с режимом упирается в необходимость уничтожить православие. Николай II не может дать конституции, пишет Философов, потому что для него это значит изменить своей вере, то есть чтобы уничтожить самодержавие, начать нужно с православия.

Но самую важную главу в сборнике — которая называется «Революция и насилие» — пишет Гиппиус. Она приходит к тому, что убийства, которые совершены во имя революции, можно и нужно оправдать. Ведь случаются же убийства, хладнокровно замечает она, которые люди совершают совершенно спокойно, например на дуэли или на войне, — логично, что убийства, «совершенные во имя будущего и внушенные разумом и нравственным чувством», — это акт священного самопожертвования. По ее мнению, террор против самодержавия богоугоден. В Париже «Царь и революция» получает огромный резонанс, на лекцию Мережковского «О насилии» в Сорбонне приходит такая невообразимая толпа, что ее приходится перенести, чтобы найти помещение побольше.

Жизнь за царя

Как раз в это время Борис Савинков увлекается новой идеей. Разочаровавшись в прежней стратегии террора — работе маленьких секретных групп, которые годами выслеживают своих жертв, — он хочет вывести террор на новый уровень. Ситуация в России требует более масштабной борьбы, нужно создать армию террористов, тайный орден убийц, который возглавит Гершуни, а Савинков и Азеф будут помогать. Однако ни Гершуни, ни Азефу этот план не нравится. Азеф говорит, что если в организации будет больше 50 человек, то избежать проникновения туда агентов полиции не удастся. ЦК партии эсеров не поддерживает Савинкова.

Вместо этого Гершуни предлагает сосредоточить все усилия на одной мишени — императоре. Убийства Сипягина, Плеве и великого князя Сергея уже вынудили правительство пойти на реформы, за которыми последовала реакция. Сейчас нужно воссоздать Боевую организацию, чтобы убить Николая II.

Такая попытка уже предпринималась весной 1907 года. Террористы, не связанные с ЦК партии эсеров, завербовали казака из личной охраны царя. Он охотно рассказывал, как лучше подобраться к Николаю II во время прогулки и в какие дни во дворце бывает Столыпин. Но оказалось, что с самого начала он докладывал обо всем начальству. Боевая группа была арестована, о чем и отчитывался Столыпин в апреле 1907 года, готовясь к роспуску второй Думы.

Теперь Азеф предлагает Гершуни несколько способов убить императора. Найти убийцу среди членов Союза русского народа, которых Николай II принимает довольно часто и которые не вызывают подозрений, оборудовать чайную Союза неподалеку от мест, где Николай II обычно охотится. Есть более технологичные идеи: изобрести летательный аппарат, с которого можно было бы убить императора, или подводную лодку, чтобы потопить его прогулочную яхту.

В октябре 1907 года Гершуни как раз выбирает план убийства императора, когда ему приходит письмо от однопартийцев из Саратова, в котором говорится, что Азеф — полицейский агент. Лидер партии верит Азефу как себе — и не может представить, что его преемник, человек, организовавший все самые важные теракты, — предатель. Но и отмахнуться не может, поэтому просит саратовских коллег провести расследование.

В Петербурге тем временем арестовывают большую группу террористов, которая готовила самый масштабный теракт в российской истории: эсеры, выдававшие себя за аккредитованных в столице иностранных журналистов, должны были взорвать Государственный совет — верхнюю палату российского парламента. Участники группы уверены, что их выдал кто-то из своих.

Здоровье Гершуни после сибирской ссылки подорвано, он едет в Швейцарию, где у него находят опухоль — саркому легкого — на последней стадии. Известие деморализует парижских эсеров. В марте 1908 года к ним приезжает «Шерлок Холмс революции» Владимир Бурцев — журналист, специализирующийся на разоблачениях незаконных методов работы полиции. Бурцев приходит в ЦК партии и говорит, что у него есть доказательства того, что Азеф — агент. Бурцев даже разработал сложную теорию, что вся Боевая организация эсеров — детище тайной полиции и почти все теракты эсеров — результат заговора властей.

Лидерам эсеров слова Бурцева кажутся бредом, Чернов и его товарищи срываются на него, находят в его расследовании сотни противоречий, а главного источника (агента полиции — перебежчика) называют дезинформатором. Тем не менее теорию Бурцева излагают больному Гершуни. Чтобы доказать несостоятельность всех обвинений, Гершуни хочет с Азефом вдвоем поехать в Россию и убить императора. Скорее всего, оба погибнут, но очистят Боевую организацию от ложных обвинений. Через несколько дней Григорий Гершуни умирает.

Так с коротким интервалом умирают Михаил Гоц и Григорий Гершуни, самая мощная оппозиционная партия в России лишается своих харизматичных лидеров. 35-летний публицист и теоретик Виктор Чернов очень уважаем, но однозначным лидером партии не становится. А саратовское расследование, заказанное Гершуни, так и не будет окончено.

Ленин на тонком льду

Зимой 1907 года Николай II вызывает к себе главу столичной тайной полиции полковника Герасимова, чтобы выяснить, почему никак не удается окончательно разделаться с террористами. Император очень нервничает из-за продолжающихся убийств чиновников — в частности столичного градоначальника фон дер Лауница. Николаю II не по чину принимать полковника, по неписаным правилам Герасимов даже не имеет права сидеть в присутствии императора — все полтора часа разговора они стоят у окна и смотрят в парк.

Почему не удается уничтожить всех террористов, спрашивает император. У Герасимова есть простой ответ: Финляндия. Финская граница находится всего лишь в двух часах езды от Петербурга, революционеры легко могут выбираться оттуда в Петербург, совершать преступления и возвращаться. Финская полиция враждебно относится к русской и сама настроена революционно: приезжающих по делам в Финляндию чиновников российской полиции арестовывают и высылают обратно в Петербург, жалуется Герасимов.

Император изумлен. Что же делать? Отменить дарованную Финляндии конституцию, говорит Герасимов. «Я готов все сделать, чтобы положить конец этому невыносимому положению. Я поговорю с Петром Аркадьевичем», — отвечает Николай II.

Удивительно, но Финляндия в 1907 году, оставаясь частью Российской империи, является самой свободной страной в Европе. К этому моменту она находится в составе России почти 100 лет. В 1807 году российский император Александр I заключил союз с Францией (против Англии) и присоединился к «континентальной блокаде» Британских островов. Поскольку Швеция была союзницей Англии, Россия напала на Швецию и к 1809 году оккупировала принадлежавшую ей Финляндию: удовлетворившись этим, Александр уже не мешал Наполеону дальше завоевывать Европу. В 1812 году Наполеон закончил все свои дела в Европе и напал на Россию. Потом война закончилась, дым развеялся, и империя Наполеона рухнула, а Финляндия так и осталась автономным княжеством (со своей конституцией и сеймом) в составе России.

Проблемы возникли на рубеже веков, когда статс-секретарем Финляндии стал Плеве. Он, вместе с генерал-губернатором Николаем Бобриковым, начал русификацию Финляндии: введение русского языка в делопроизводство, пересмотр учебников истории, введение цензуры, распространение русских школ, наконец, обязательная воинская повинность для финнов в составе российской армии. Это настроило население Финляндии против России. В 1904 году и Плеве, и Бобриков убиты — они так и не увидели результата своих реформ. А он таков: оппозиционно настроенная Финляндия становится очагом русской революции 1905 года. Здесь прячутся от властей Гапон, Милюков, Троцкий, сюда плывет «Джон Графтон», именно финские националисты добывают основное финансирование для русской революции (в том числе у японцев).

Финская революция побеждает. К 1906 году все законы Бобрикова и Плеве отменены, более того, Финляндия оказывается первой в Европе страной, обладающей всеобщим избирательным правом, в том числе и для женщин. Финляндия становится российским внутренним политическим офшором.

Но в 1907 году все разворачивается обратно. Николай II действительно просит Столыпина «положить конец этому невыносимому положению». В октябре 1907 года правительство распускает финский сейм. Российские власти начинают постепенную зачистку Финляндии от русских революционеров — всем им приходится переместиться в Западную Европу.

В декабре 1907 году из Хельсинки (тогда — Гельсингфорс) уезжает Ленин. Он садится в поезд, который идет до Турку (тогда этот город называется Або), но в пути Ленину кажется, что за ним следят агенты полиции, и он спрыгивает — до Або ему приходится идти пешком. Оттуда ему надо пробраться на пароход, который уходит в Стокгольм, — именно в этот момент Ленин и совершает свой знаменитый переход «по тонкому льду Финского залива», который через много лет будет романтически описываться советскими историками. Идет Ленин не далеко, сам Финский залив он пересекает все же на пароходе. Но лед действительно трещит под ногами, и Ленин уверен, что провалится. В голове только одна мысль: до чего же глупо погибнуть таким образом! Через месяц он приезжает в безлюдную Женеву. Никаких перспектив: в России стабильность, революция подавлена, и Ленин уныло размышляет, что в этом мрачном городе его и похоронят.

В мае 1908 года Столыпин предлагает Думе свой план решения финского вопроса. Поколения финнов считают свою страну особым правовым государством. Однако, говорит Столыпин, у России тоже есть права: не зря Петр Великий «проливал потоки русской крови» на берегах Финского залива, когда строил на границе с Финляндией столицу, Петербург. Отказ от Финляндии «нанес бы беспримерный ущерб русской державе», поскольку «сокровище русской нравственной, духовной силы затрачено в скалах и водах Финляндии». Депутаты рукоплещут и предоставляют правительству самые широкие полномочия в отношении Финляндии. В течение двух лет автономия Финляндии будет почти полностью ликвидирована.

Столыпин не увидит, к чему приведет предложенный им курс, — как не увидели результат своих трудов Плеве и Бобриков. А Ленину еще придется вернуться в Финляндию — в 1917 году именно финны сделают все, чтобы помочь ему прийти к власти.

Масоны. Инсталляция

Открытая политическая дискуссия, привычная в 1905–1906 годах, в 1907-м исчезает. Все разговоры намного чаще ведутся тайно — за закрытыми дверями, в частных клубах.

Разочарование в политике возвращает к жизни старое увлечение — масонские ложи. Масоны существовали в России еще в XVIII веке, в начале XIX века это важный культурный тренд, описанный Толстым в «Войне и мире». Однако в 1822 году Александр I запретил любые тайные общества — и традиция прервалась. Через 85 лет, после роспуска первой Думы, либеральная интеллигенция вновь завозит масонство из Франции. После роспуска второй Думы расцветает тайная масонская жизнь.

8 мая 1908 года в Петербург приезжают масоны Бертран Сеншоль и Жорж Буле, чтобы официально открыть в России самостоятельную ложу «Северная звезда». Церемония происходит дома у знаменитого адвоката Василия Маклакова (это он вел ночные переговоры со Столыпиным, пытаясь спасти Думу от роспуска). Маклаков — депутат и третьей Думы тоже, именно поэтому выбрана его квартира; скопление народа днем у депутата не должно вызвать подозрений. Для постоянных встреч масоны снимают квартиру — прямо над офисом думской фракции кадетов. Еще одну ложу — «Возрождение» — французы открывают в Москве.

Один из первых масонов «новой волны» Давид Бебутов очень гордится тем, что все удалось провернуть тайно (хотя новоявленные масоны обедают в самых многолюдных ресторанах на виду у публики): «Почти на глазах Столыпина и его многочисленной охраны, при всех строгостях всяких собраний, было организовано по всем правилам, с полным ритуалом масонство. Масоны устраивали ложи в двух столицах, а правительство со Столыпиным ничего не подозревало».

Тем не менее слухи о масонах распространяются быстрее, чем сами ложи. Правая печать вспоминает термин «жидомасоны», придуманный еще во время правления Александра I, — теперь так называют почти всех немонархистов, которых ненавидят черносотенцы: евреев и интеллигентов-западников. В Думе тоже часто обвиняют во всех бедах масонов, хотя на всю страну их меньше сотни.

Николай II читает правую прессу и верит ей. Он спрашивает у полковника Герасимова про связь между революционерами и масонами. Герасимов отвечает, что масоны не играют никакой роли. Император не верит, поручает составить доклад о русских и заграничных масонах, а полиции — создать комиссию по борьбе с ними.

Настоящий переполох среди масонов начинается, когда один из «братьев», князь Сергей Урусов, бывший бессарабский губернатор, замминистра МВД, популярный депутат первой Думы, рассказывает в ложе, что Евгений Азеф на самом деле — агент полиции. Урусов это точно знает от зятя и своего лучшего друга Алексея Лопухина, бывшего начальника департамента полиции, то есть бывшего куратора Азефа (того самого Лопухина, который перевернул ход суда над Троцким и Петросовета, когда дал показания против МВД). Новость повергает масонов в ужас. Им не столько обидно за эсеров (хотя и это тоже), сколько страшно за себя, ведь в их рядах тоже могут появиться агенты. На случай обыска они даже уничтожают диплом — символический документ из Франции.

Масоны решают предупредить эсеров об опасности. Показательно, что общество безоговорочно против властей и за террористов — борцов с режимом. Не только Гиппиус и Мережковский уверены, что убийство во имя революции оправданно. Многие образованные россияне, включая чиновников, не считают деятельность революционеров-террористов злом, особенно на фоне политики столыпинского правительства.

Масоны против заговора

Предупреждать о предательстве Азефа едет Николай Морозов из московской ложи, бывший член «Народной воли», отсидевший в Шлиссельбургской крепости больше 20 лет (и придумавший в заключении «новую хронологию», теорию, что миру всего 20 веков, а вся история «до нашей эры» — это подлог и ошибка в датировке). В мае 1908 года он приезжает в Париж и встречается с другом юности народовольцем Марком Натансоном, теперь членом ЦК партии эсеров. Тот и слышать ничего не хочет и советует Морозову молчать про Азефа, иначе, невзирая на прошлые заслуги, он станет врагом эсеров.

Тем не менее Натансон создает следственную комиссию, которая за полгода так и не обнаруживает предателя. «Шерлок Холмс» Бурцев продолжает говорить о своих подозрениях и в августе на очередном съезде в Лондоне лидеры эсеров решают привлечь журналиста к партийному суду — за то, что он клевещет на Боевую организацию, называя ее детищем МВД. Судьями выбирают трех самых уважаемых ветеранов оппозиции: это князь Петр Кропоткин (61 год, 32 года в эмиграции), Герман Лопатин (63 года, больше 30 лет попеременно то в тюрьме, то в ссылке, то в эмиграции) и Вера Фигнер (56 лет, была приговорена к смертной казни, после чего провела 20 лет на каторге). Три живые легенды не могут ошибиться.

Решение провести общественный суд в Париже нравится далеко не всем. Савинков, например, против суда, который только лишний раз прославит Бурцева. Боевая организация не должна унижаться до разговоров, когда вопрос идет о ее чести: смыть позор нужно новыми удачными терактами.

Но Чернов и Азеф настаивают на суде. Савинков предлагает Азефу поехать вместе в Россию: если их арестуют или даже казнят, это реабилитирует Боевую организацию, — говорит Савинков. Но Азеф ехать не хочет, он считает, что только суд над Бурцевым «вскроет нелепость всех этих подозрений».

Тем временем о предстоящем парижском суде над Бурцевым становится известно в России. Это очень расстраивает масонов, которые начинают придумывать, каким способом вывести Азефа на чистую воду, как помочь Бурцеву. Очевидно, ему нужна помощь — например, в виде свидетеля, чьи показания смогут переломить ход дела. Они договариваются с главным источником информации об Азефе, Алексеем Лопухиным.

В начале сентября масоны посылают Бурцеву письмо с указанием, где он может найти Лопухина. В назначенный день, 5 сентября 1908 года, «Шерлок Холмс» стучится в купе поезда, следующего по маршруту Кельн — Берлин. В нем сидит бывший главный сыщик российской полиции. Они начинают светскую беседу.

Поезд уже подъезжает к Берлину и только тут Бурцев начинает рассказывать, что раскопал, наконец, кто «крот» в партии эсеров. Бурцев хочет услышать только «да» или «нет». И не может поверить своему счастью, когда Лопухин сам называет имя: агентом полиции был «инженер Евно Азеф». Всем знакомым лидер Боевой организации известен как Евгений Филиппович, и только Лопухин, как бывший куратор, знает точно имя Азефа по паспорту.

Устал и уходит

27 мая 1908 года с официальным визитом в Россию приезжает английский король Эдуард VII, которого называют «дядей Европы»: он сын королевы Виктории, дядя и российской императрицы, и германского императора, а его жена — английская королева — родная тетя Николая II, то есть сестра его матери, Марии Федоровны. Два монарха должны обсудить новый военный союз между Россией, Англией и Францией — Антанту.

Этот визит — большая головная боль. Эдуард VII хочет приехать в Петербург, Николай II против: «Он привык у себя в Англии свободно повсюду ходить, а потому и у нас захочет вести себя также. Я его знаю, он будет посещать театры и балет, гулять по улицам, наверно, захочет заглянуть и на заводы, и на верфи», — беспокоится царь, ведь в России всего этого нельзя — кругом террористы. В итоге встречу переносят в спокойный Таллин (тогда — Ревель).

А террористы действительно не дремлют. Задолго до визита короля Азеф сообщает полковнику Герасимову, что готовится покушение на Николая II — как раз когда он поедет в Ревель. Есть два плана: напасть на царский поезд или совершить покушение во время поездки в загородное имение одного из придворных. Азеф удачно срывает обе попытки, но заявляет Герасимову, что устал, прекращает работать на полицию и хочет «спокойно пожить частной жизнью». Герасимов не отговаривает его и даже обещает сохранить за ним жалованье в 1000 рублей[97] в месяц.

Ревельское свидание императоров неожиданно отзывается на другом конце Европы — в Турции начинается революция. Среди офицеров в Салониках (важный центр Османской империи) проходит слух, что Николай II и Эдуард VII договорились о разделе Турции и отделении от нее Македонии. С этого заблуждения и начинается восстание младотурок.

Турецкий образец

Движение младотурок давно развивалось в эмиграции: турецкие революционеры ходили одними улицами с российскими в Париже и Женеве. Младотурки, в отличие от российских революционеров, не отягощены идеологией марксизма, они лишь протестуют против коррумпированного авторитарного государства, бюрократии и лично султана Абдул-Хамида II. Все младотурки — и западники, и патриоты-османисты — хотят сохранения огромной Османской империи (в которую входят части современных Греции и Болгарии, территории современных Албании, Косово, Македонии, Сирии, Ливана, Израиля, Палестины, Ирака, Иордании, частично Саудовской Аравии, Йемена и Ливии).

3 июля 1908 года начинается восстание. Захватив власть в Македонии, младотурки заявляют, что не хотят свергать султана, а только требуют конституции. Правительство уходит в отставку, 24 июля султан Абдул-Хамид выходит на балкон своего дворца и заявляет: «Дети мои, я всегда был конституционалистом. В том, что конституция запоздала, виноваты окружавшие меня дурные советники. Даю клятву Кораном и мечом защищать конституцию». По всей стране празднуют начало новой жизни.

Революция младотурок отчасти становится отголоском российского манифеста 17 октября 1905 года: успех российской революции вдохновлял турецких борцов за конституцию. Но когда младотурки добиваются успеха, российская революция переживает не лучшие времена. Турецкая выглядит стабильнее: лидеры младотурок контролируют армию. Теперь турецкая революция становится образцом для российских оппозиционеров.

В январе 1909 года в Константинополь едут русские масоны — перенимать опыт у турецких товарищей. Малоизвестных российских политиков Урусова, Бебутова и Маргулиеса встречают самые авторитетные младотурки-масоны: новый глава парламента Ахмед-Риза, а также будущие руководители страны Талаат и Энвер. В кабинете Ахмеда-Ризы они сталкиваются с другим гостем из России — октябристом Александром Гучковым, правой рукой Столыпина. Увидев его, российские масоны немедленно выходят, не подав ему руки. В коридоре Бебутов объясняет турецким коллегам, «какой "друг" Гучков и какой это либерал». Талаат благодарит и успокаивает их: «Можете быть спокойны, что Гучков кофе не получит». Впрочем, именно Гучков станет самым большим поклонником младотурок в России и будет следовать их примеру в своей политической деятельности.

В апреле 1909 года, меньше чем через год после революции, в Турции начинается реакция и репрессии против младотурок. Однако революционеры, опираясь на верные им военные части, свергают Абдул-Хамида II и провозглашают новым султаном его младшего брата Мехмеда. Он становится первым в истории Турции «конституционным султаном».

Российские же масоны постепенно теряют веру в то, что им удастся достичь такого же успеха, как их турецким собратьям. Многие боятся предательства, в сотрудничестве с полицией подозревают одного из лидеров, Давида Бебутова. В 1910 году российские ложи перестанут собираться и примут решение «временно уснуть».

Трагедия Юсуповых

22 июня 1908 года в самой богатой семье России происходит трагедия. На дуэли убит 25-летний Николай Юсупов, старший сын княгини Зинаиды Юсуповой, единственной наследницы богатейшего рода, и графа Феликса Сумарокова-Эльстона, принявшего фамилию своей богатой и знаменитой жены и ставшего князем Юсуповым.

Причина дуэли — несчастная любовь. Родители запретили Николаю жениться на его возлюбленной Марине, она вышла замуж за другого, а страдающий Николай обратился за помощью к известному столичному оккультисту Шинскому. Тот сказал, что ангел-хранитель требует от Николая бороться за свою любовь, и Юсупов вызвал мужа Марины на дуэль.

После смерти старшего сына Зинаида Юсупова близка к помешательству. Николай всегда был гордостью семьи. Теперь единственным сыном Юсуповых остается 21-летний Феликс. И родители начинают прилагать все усилия, чтобы отучить его от дурного поведения. А привычки у избалованного наследника довольно необычные.

Развлекаться по разным заведениям со старшим братом Николаем Феликс начал еще гимназистом. Подростков никуда не пускали, но подруга Николая Поленька, девушка простого происхождения, как-то придумала переодеть Феликса женщиной. Феликсу понравилось: «Я понял, что в женском платье могу явиться куда угодно, — вспоминает он. — И с этого момента повел двойную жизнь. Днем я — гимназист, ночью — элегантная дама».

Вскоре о развлечениях Феликса узнали друзья родителей, но Николай уговорил их молчать. Так продолжалось, пока о похождениях сына не узнал отец, который заявил, что после такого позора ему место не в родном доме, а в Сибири на каторге. «Меня всегда возмущала несправедливость человеческая к тем, кто любит иначе, — рассуждает Феликс Юсупов. — Можно порицать однополую любовь, но не самих любящих. Нормальные отношенья противны природе их. Виноваты ли они в том, что созданы так?»

После смерти брата Феликса отдают на перевоспитание лучшей подруге Зинаиды Юсуповой — великой княгине Элле, сестре императрицы и основательнице Марфо-Мариинской обители. Феликс обожает тетю Эллу, помогает ей в благотворительной работе. Одновременно он сближается с великим князем Дмитрием, племянником Эллы, которого она воспитывает. Дмитрий на четыре года младше Феликса — он клянется, что заменит ему брата.

Летом они вместе ездят в Крым, зимой живут в Царском Селе. Несколько раз Феликса вызывает к себе императрица, чтобы побеседовать с ним о будущем. Он говорит, что хочет поехать учиться в Оксфорд. «Всякий уважающий себя мужчина, — объясняет Александра, — должен быть военным или придворным». Феликс говорит, что ему предстоит унаследовать огромное состояние, земли, заводы, и правильное управление всем этим — тоже служба отечеству. Императрица отвечает, что отечество не может быть важнее царя, ведь «царь и есть отечество». В этот момент в комнату заходит император. «Феликс — законченный революционер!», — сообщает императрица мужу.

Убить императора

23 сентября 1908 года, Кронштадт. Алексей Лопухин недавно признался Владимиру Бурцеву, что Азеф — агент полиции, но об этом пока еще никто не знает. Примерно месяц остается до суда над Бурцевым в Париже. На главной базе российского военно-морского флота император Николай II осматривает только что построенный крейсер «Рюрик», который пригнали с верфи Глазго в Россию. Ни император, ни сопровождающие не знают, что в экипаже есть два человека, завербованных Боевой организацией эсеров. Увидев императора, матросы должны выстрелить в упор.

Эта операция готовилась все лето: сначала в Глазго приезжает Савинков. Он и еще один террорист со стажем, Петр Карпович, в 1901 году убивший министра просвещения Боголепова, проводят собеседования с потенциальными цареубийцами. В команде есть два добровольца, которые хотят помочь эсерам. Поначалу Савинков и Карпович хотят найти на корабле укромное место, где можно было бы спрятаться, незаметно для команды добраться до России — и там напасть на императора во время церемонии приемки корабля.

Вскоре в Глазго к своим помощникам присоединяется и Азеф. Обдумав все детали втроем, они понимают, что шансов выдержать путешествие из Глазго в Кронштадт, да еще сохранить силы для убийства императора, у террориста будет немного. Как раз в этот момент первый матрос-доброволец, помогавший эсерам, заявляет, что он созрел и готов убить царя сам. Потом такое же желание выражает и второй матрос.

Савинков, конечно, опасается, что у них «сломается пружина» и в нужный час они не смогут выстрелить, однако обоих благословляют на дело и выдают оружие. Савинков возвращается к товарищам-эсерам и к друзьям Мережковским в Париж, Азеф — к семье на юг Франции. И оба ждут заветного дня, когда Николай II взойдет на борт «Рюрика» и окажется лицом к лицу с убийцами.

Азеф ничего не сообщает об этом плане своему другу Герасимову — в противном случае смотр на крейсере был бы просто отменен. Но Азеф, похоже, всерьез готовиться доказать свою невиновность на суде — и цареубийство в Кронштадте должно стать его решающим аргументом.

Первый матрос должен поднести императору стакан с лимонадом. И он подносит. И стоит не шелохнувшись. Второй с фонарем в руках показывает Николаю II трюмы крейсера. И тоже не стреляет.

Савинков, узнав, что покушение не состоялось, пишет, что не удивлен: «Нет ничего удивительного, что «пружина сломалась».

Крах веры

10 октября в Париже начинается общественный суд над Бурцевым, который сразу позволяет эсерам убить его, если он проиграет. Азефа на суде нет, но его «адвокаты» Чернов, Савинков и Натансон очень эмоциональны. В экзальтации они кричат, может ли он назвать более славного борца за свободу, чем Азеф?

— Нет! — отвечает Бурцев. — Я не знаю в русском революционном движении ни одного более блестящего имени, чем Азеф… но только при одном условии, если он честный революционер. Но я убежден, что он — провокатор, лжец и величайший негодяй!

Судьи постепенно склоняются на сторону Бурцева. Вскоре после начала процесса, 11 ноября, в петербургскую квартиру главного свидетеля Лопухина тайно приходит сам Азеф и требует, чтобы Лопухин отказался от своих показаний. Лопухин пугается, что Азеф пришел его убить, отрицает свой разговор с Бурцевым. Азеф напуган еще больше. От Лопухина он идет к своему другу Герасимову — «осунувшийся, бледный, похожий на затравленного зверя».

«Все кончено, — всхлипывая причитает Азеф. — Мне уже нельзя помочь. Всю жизнь я прожил в вечной опасности, под постоянной угрозой… И вот теперь, когда я сам решил покончить со всей этой проклятой игрой, теперь меня убьют». Он помнит, что сам сделал с Гапоном, которого всего лишь подозревали в намерении сотрудничать с полицией.

Герасимов поражен поступком Лопухина — это он, Лопухин, три года назад перевел Герасимова в столицу из Харькова, он был его начальником. Лопухин — системный человек, зачем он раскрывает революционерам секреты режима? Единственное объяснение Герасимов видит в том, как некрасиво уволили Лопухина. Трепов считал, что Лопухин недостаточно хорошо охранял великого князя Сергея и допустил его убийство, поэтому его отправили в отставку, не сохранив оклада. Герасимов прощается с Азефом, выдает ему 3000 рублей[98] и несколько фальшивых паспортов. Однако Азеф никуда не убегает — он возвращается к эсерам в Париж.

Тем временем в Петербург приезжает член ЦК партии эсеров Андрей Аргунов, чтобы по просьбе судей допросить ключевого свидетеля. 18 ноября Лопухин рассказывает ему о недавнем визите Азефа. А еще через три дня к Лопухину приходит сам Герасимов. С бывшим подчиненным экс-директор департамента разговаривает смелее и прямо заявляет, что вся жизнь Азефа — это сплошная ложь и двойное предательство, которому пора положить конец, и что он не будет молчать. Герасимов уходит с тяжелым сердцем, для него это двойной удар; потеря лучшего агента и друга (Азефа) и разочарование в своем бывшем руководителе.

Лопухин явно боится, что Герасимов и Азеф, двое профессиональных убийц, постараются заставить его замолчать. Чтобы обезопасить себя, он пишет друзьям и Столыпину, что глава тайной полиции его запугивает, а 23 ноября уезжает в Лондон.

23 декабря 1908 года эсеры собираются, чтобы решить судьбу Азефа. Лопухин во время поездки в Англию еще раз повторил свои показания, большинство руководителей, даже Савинков, голосуют за то, чтобы убить Азефа. Но перед этим решено его последний раз допросить: Чернов, Савинков и еще несколько человек идут к Азефу домой. Он ждет их.

Его товарищи уже проголосовали за убийство, но дают ему последний шанс. Они в глаза говорят ему, что он разоблачен, — и требуют признания. Азеф все отрицает. Они дают ему 12 часов, чтобы передумать, — и уходят. Удивительная психологическая игра, в которой все ведут себя предельно нелогично. Савинков, который три года назад вместе с Азефом заставил Петра Рутенберга убить его ближайшего друга, Георгия Гапона, теперь сам не решается убить своего друга Азефа, против которого выдвинуты куда более страшные обвинения.

Только теперь Азеф собирает вещи и прощается с женой. Всю ночь они бродят по Парижу и разговаривают. Он врет, будто едет в Берлин устраиваться инженером. На самом деле он едет к любовнице, с которой сожительствует уже несколько лет. Двоеженец, двойной агент, Евгений Азеф, вероятно, любит обеих своих женщин и считает, что искренен с обеими. Он уезжает.

Эсеры деморализованы. Некоторые члены партии по-прежнему хотя убить Азефа — они даже снимают виллу в Италии, чтобы заманить его туда, как заманили когда-то Гапона на дачу в Озерках. Но в качестве приманки нужен кто-то из ближайших друзей, например Савинков. Но он хочет забыть о случившемся, как о страшном сне. Азеф тем временем спокойно живет в Берлине, продолжает путешествовать по Европе. Никто его не преследует.

Много шума из-за Азефа

Разоблачение Азефа моментально становится новостью по всей России — а потом и по всей Европе. Суд над Бурцевым заканчивается, эсеры извиняются, весь ЦК партии уходит в отставку. Более того, теперь и Савинкова, и Чернова подозревают в предательстве.

Многие видные члены в ужасе выходят из партии. Вера Фигнер уходит из политики в правозащитную деятельность: вместе с женой Максима Горького Екатериной Пешковой они создают «Парижский комитет помощи политкаторжанам» — первую постоянно действующую правозащитную организацию в истории России.

Всего через неделю Столыпин докладывает о произошедшем царю. Николай II поражен предательством Лопухина. Его арестуют по обвинению в разглашении государственной тайны. Суд над Лопухиным проходит в апреле 1909 года. «Надеюсь, что будут каторжные работы», — пишет царь на принесенном ему отчете о процессе. И действительно, бывшего главу департамента полиции приговаривают к пяти годам каторги. Беспрецедентный приговор, возмутивший многих, в том числе чиновников.

За два месяца до того, в начале февраля, Азефа обсуждают в Думе: происходят едва ли не самые откровенные дебаты за всю историю российского парламентаризма. Для чего вообще существуют спецслужбы, спрашивает один депутат: если судить по делу Азефа, они сами сначала совершают преступления, а потом с ними борются — и тратят на это огромные государственные деньги.

На заседании присутствует Столыпин, который долго доказывает, что ошибок МВД не совершило, что Азеф никогда не был организатором терактов, что правительство не занимается провокациями. Однако в борьбе за стабильность иногда — в виде исключения — приходится использовать уродливые приемы. Конечно, правительство откажется от них, но не сейчас, а чуть позже, когда ситуация позволит. Это, пожалуй, самая примечательная речь за всю карьеру Столыпина:

«Мы, правительство, мы строим только леса, которые облегчают вам строительство. Противники наши указывают на эти леса, как на возведенное нами безобразное здание, и яростно бросаются рубить их основание. И леса эти неминуемо рухнут и, может быть, задавят и нас под своими развалинами, но пусть, пусть это будет тогда, когда из-за их обломков будет уже видно здание обновленной, свободной, свободной в лучшем смысле этого слова, свободной от нищеты, от невежества, от бесправия, преданной, как один человек, своему Государю России. И время это, господа, наступает, и оно наступит, несмотря ни на какие разоблачения, так как на нашей стороне не только сила, но на нашей стороне и правда».

Это выступление Столыпина можно считать лучшим в его карьере, а также самым точным выражением логики российского руководителя по сей день. Спустя десятилетия лидеры российского государства будут уверять, что «безобразные леса» — это временное, но необходимое явление, его надо потерпеть ради будущего, а разоблачать власть не следует, так как на ее стороне сила и правда. Конечно, столыпинское обещание ни разу не сбылось. «Уродливые явления» не проходят сами собой, чтобы уступить место «свободе от бесправия», — они только усугубляются, уступая место еще большему бесправию.

Проститутки и хрусталь

Утратив свои «глаза» в террористическом подполье, тайная полиция вынуждена дальше двигаться на ощупь. С одной стороны, власти, конечно, уверены, что Боевая организация эсеров деморализована и неопасна — но фанатики-одиночки и группы, не подчиняющиеся ЦК, никуда не делись. Только теперь информации о них ждать неоткуда. Особенно опасается охрана царя. Новый дворцовый комендант просит Герасимова проверить, что за публика собирается в маленьком домике в Царском Селе, принадлежащем бывшей фрейлине Анне Вырубовой. Туда регулярно приходят император, императрица и сомнительная личность — крестьянин Распутин. Дворцовый комендант просит установить за ним слежку и проверить, не террорист ли?

Герасимову собирают два досье: в первом содержатся сведения о молодости Распутина в Сибири, второе, актуальное, рассказывает о его образе жизни в Петербурге. Сибирское досье сводится к тому, что на родине Распутин вел «безнравственный образ жизни». Слежка в Петербурге показала, что Распутин несколько раз брал на улице проституток и ехал с ними в баню. Полицейские допросили этих женщин — они, по словам Герасимова, описали его как «грязного и грубого развратника». Впрочем, в каких-либо серьезных правонарушениях Распутин не замечен, образ жизни ведет скромный, по ресторанам не ходит, почти не пьет. Тем не менее даже на основании полученных сведений Герасимов делает вывод, что такого человека «нельзя и на пушечный выстрел подпускать к царскому дворцу», и докладывает о полученных сведениях Столыпину. Премьер согласен: «Жизнь царской семьи должна быть чиста, как хрусталь. Если в народном сознании на царскую семью падет тяжелая тень, то весь моральный авторитет самодержца погибнет — и тогда может произойти самое плохое», — говорит Столыпин и решает побеседовать с императором.

Перед разговором Столыпин очень нервничает. И начинает аккуратно: «Знакомо ли Вашему Величеству имя Григория Распутина?» Николай II утверждает, что никогда его не видел, но слышал от жены, что это «очень интересный человек; странник, много ходивший по святым местам, хорошо знающий Священное Писание, и вообще человек святой жизни». Но Столыпин ловит императора на вранье, говорит, что «ему доложили иное». Тогда Николай сознается, что один раз видел Распутина, но настаивает, что это его личное дело: «Разве мы, я и моя жена, не можем иметь своих личных знакомых? Разве мы не можем встречаться со всеми, кто нас интересует?» На это Столыпин отвечает, что российский император не может даже и в личной жизни делать то, что ему вздумается: «Он возвышается над всей страной, весь народ смотрит на него. Ничто нечистое не должно соприкасаться с его особой». И он пересказывает царю собранные полицией сведения.

Николай II обещает Столыпину, что больше не будет встречаться с Распутиным. А Столыпин после встречи с императором приказывает выслать Распутина из столицы за какое-нибудь административное правонарушение и запретить приезжать в Петербург в течение пяти лет.

Полиция продолжает следить за Распутиным — решено арестовать его по возвращении из Царского Села, прямо на вокзале. Но, выйдя из вагона, Распутин, будто почуяв грозящую ему опасность, бегом проносится через весь вокзал, прыгает в ожидающий его великокняжеский экипаж и уезжает во дворец своей покровительницы, черногорки великой княгини Милицы. Его стерегут возле дворца, но он несколько недель из него не выходит. Решение выслать Распутина как будто забывается.

Грязные танцы

Великий князь Владимир продолжает покровительствовать Дягилеву. И самому дяде императора, и его жене великой княгине Марии Павловне (в семье ее все называют Михень) очень нравится роль европейских меценатов. Михень, принцесса из маленького немецкого княжества, очень амбициозна, она — светская львица и влиятельная дама.

После первых парижских успехов Дягилев говорит, что хотел бы привезти в Париж русский балет. Однако с балетом ему обычно не везет: в 1901 году он не смог поставить «Сильвию» в Мариинском театре, потому что его с позором уволили из дирекции императорских театров. Теперь появляется второй шанс — тем более что его друг Бенуа написал либретто для коротенького балета под названием «Павильон Армиды». Премьера назначена на ноябрь 1907 года. Хореографию ставит 27-летний балетмейстер Михаил Фокин, один из тех бунтарей, что бастовали в разгар протестов в 1905 году. Дягилев приходит на репетицию, чтобы оценить работу друзей. Но театральное начальство терпеть не может Дягилева, особенно после его парижских успехов, — дирекция вызывает полицейских, чтобы те немедленно вывели Дягилева с репетиции. И даже Бенуа не удается помочь другу.

Главную роль в «Павильоне Армиды» играет Матильда Кшесинская — 35-летняя прима императорских театров. В юности она была любовницей Николая II (еще до того, как он стал императором), теперь же Матильда одновременно сожительствует сразу с двумя великими князьями: с 35-летним великим князем Сергеем и 25-летним великим князем Андреем. Андрей — младший сын покровителя искусств великого князя Владимира и Михень, а своему сопернику приходится двоюродным племянником. В 1902 году Кшесинская родила мальчика Вову, который считается сыном великого князя Сергея (хотя Андрей считает его своим сыном). Такая удивительная интеграция Кшесинской в царскую семью делает ее самой могущественной артисткой России.

В последний момент капризная прима отказывается выходить на сцену, «Павильон Армиды» кажется ей не соответствующим ее статусу. Срочно ищут замену — ею становится 26-летняя Анна Павлова, подруга Фокина, активная участница театральной забастовки 1905 года. Увидев ее на сцене, Дягилев приходит в восторг: «Это мы и повезем Париж», — говорит он Бенуа.

Когда дирекция императорских театров отказывает Дягилеву предоставить декорации, великий князь Владимир обращается к племяннику. В январе 1909 года Николай II подписывает распоряжение, которое гласит, что распространение русского искусства на Западе крайне важно и находится под покровительством Владимира и Михень.

В программе намеченных на 1909 год гастролей сразу несколько балетов. Дягилев хочет задействовать влиятельную Кшесинскую, но Фокин категорически против — Кшесинская его однажды уже подвела, он хочет работать только с Павловой. В итоге Кшесинской предлагается главная роль в маленьком «Павильоне Армиды», а Павлова должна танцевать главную партию в «Жизели»; влиятельная прима оскорблена.

4 февраля 1909 года великий князь Владимир умирает в возрасте 62 лет. Дягилев долго плачет над гробом покровителя. На похоронах он встречает императора, который, перекрестившись, говорит: «Да, он вас очень любил». 11 марта дягилевская труппа начинает репетиции прямо в Зимнем дворце — в помещении Эрмитажного театра. Условия роскошные — царские лакеи в перерывах приносят артистам чай и шоколад. Однако репетиции длятся всего неделю: сын покойного покровителя и любовник Кшесинской — великий князь Андрей пишет императору, что Дягилев — грязный делец, «который порочит доброе имя покойного папы», и уже 17 марта царь распоряжается запретить репетиции в Эрмитаже и прекратить выдачу декораций и костюмов. Сама Кшесинская отказывается участвовать в антрепризе.

Дягилев бежит к своей покровительнице Михень. Возникает странная семейная коллизия: мать лоббирует Дягилева, а ее сын Андрей пытается его уничтожить. «Дорогой Ники, как и ожидалось, твоя телеграмма вызвала огромную панику в предприятии Дягилева, — пишет великий князь Андрей императору на следующий день. — Чтобы спасти свое грязное дельце, Дягилев идет на все, включая лесть и интриги». Он предупреждает, что ходатайствовать за Дягилева скоро придет родной брат Андрея, Борис: «Будет просить вернуть декорации и костюмы для Парижа. Мы очень надеемся, что ты на это не клюнешь. Возврат декораций будут лишь уступкой этому грязному дельцу».

Император принимает сторону Андрея и Кшесинской, Дягилева в одночасье лишают всего. Он находит новое репетиционное помещение, в которое артисты переносят свои вещи, но труппу начинают травить в прессе. Больше всех достается 25-летней танцовщице Иде Рубинштейн, наследнице богатейшей семьи еврейских банкиров.

Рубинштейны дружат с московскими купцами-театралами, юная Ида с детства знакома с Константином Станиславским, другим отпрыском купеческой семьи. Иду не взяли в классический балет, но она за свой счет организовала себе выступления. В конце 1908 года готовился ее спектакль «Саломея» по Оскару Уайльду, который делала звездная команда: режиссер Всеволод Мейерхольд, композитор Александр Глазунов, художник Лев Бакст и хореограф Михаил Фокин. Было очевидно, что спектакль на библейскую тему запретят, поэтому осторожный Бакст предупредил Мейерхольда, что ему лучше отказаться от постановки.

В итоге 20 декабря 1908 года Ида Рубиншейн дала лишь концерт с танцевальными номерами из «Саломеи». В конце «танца семи вуалей» она осталась в платье из бус на голое тело. Публика шокирована, налицо оскорбление чувств верующих, в зал ворвалась полиция и конфисковала голову Иоанна Крестителя из папье-маше. Но вскоре Дягилев приглашает Рубинштейн в труппу, эпатажная танцовщица добавляет проекту скандальности. В газетах пишут, что артисты репетируют голыми, предстоящие гастроли кажутся чем-то грязным и антиправительственным.

Двое верующих и их чувства

Оскорбление чувств верующих, точнее, борьба между православными консерваторами и либеральной интеллигенцией — главный политический сюжет 1909 года. Консерваторы становятся столь влиятельными, что начинают бороться против светской власти, которую обвиняют в преступной бездуховности.

Все начинается 20 декабря 1908 года, когда голая еврейка Рубинштейн кощунственно танцует с головой Иоанна Крестителя. В этот самый день умирает Иван Сергиев, член Святейшего Синода, известный под именем Иоанн Кронштадтский, самый популярный священник в России.

Иоанн Кронштадтский не только самый коммерчески успешный священник-целитель, собирающий многомиллионные пожертвования, но и важная политическая фигура. Он духовный символ Союза русского народа, черной сотни, и главный враг «безбожной интеллигенции». В последние месяцы своей жизни Иоанн Кронштадтский молится о том, чтобы скорее умер Лев Толстой: «Господи, не допусти Льву Толстому, еретику, превзошедшему всех еретиков, достигнуть до праздника Рождества Пресвятой Богородицы, Которую он похулил ужасно и хулит. Возьми его с земли — этот труп зловонный, гордостию своею посмрадивший всю землю. Аминь», — записывает он в дневнике 5 сентября 1908 года. Впрочем, Толстой переживет Кронштадтского.

Еще при жизни у отца Иоанна появляется множество последователей. Распутин — довольно успешный и модный проповедник, но его совершенно не интересует политика. Другое дело — иеромонах Илиодор, который в 1906 году приезжал в Петербург с требованием распустить, а лучше взорвать Думу. Даже полковнику Герасимову он показался опасным фанатиком.

Илиодор, в миру Сергей Труфанов, как и Иоанн, активист Союза русского народа, проповедник и публицист, проклинающий евреев и интеллигентов. В 1907 году на заседании монархистов в Петербурге Илиодор заявляет: «Предки наши говорили: "По грехам нашим послал нам Господь царя Грозного". А я говорю: "По грехам нашим дал нам Бог Царя слабого!" И вот что надо сделать — как подниму я всю черную Волынь мою и как приведу ее сюда, в город сей — столицу, Санкт-Петербург, враг именитый, и как наведем мы здесь порядок, тогда будет, как надо». Присутствующие смущены. Киевлянин Василий Шульгин называет его мятежником.

Позиция монаха столь радикальна, что вскоре Святейший Синод запрещает ему литературную деятельность (Илиодор не подчиняется). Вскоре после переезда в Царицын (современный Волгоград) в 1908 году иеромонах становится практически хозяином города и превращает его в бастион воинствующего православия. Пламенные проповеди Илиодора собирают огромные толпы слушателей. Он изгоняет бесов, «творит чудеса».

Во дворе монастыря иеромонах сооружает картонного огромного дракона — «гидру революции». В конце проповеди эффектно пронзает ее копьем, как Георгий Победоносец, и отрубает голову (которая за ночь вырастает для нового шоу)[99].

Иеромонах начинает ходить в белых одеждах (что позволено только митрополитам), выезжает к почитателям на белом коне. Все это никого бы не смутило, если бы Илиодор ограничивался нападками на революционеров, Льва Толстого, жидов и интеллигентов. Но он разоблачает и саратовского губернатора, и Святейший Синод, и даже премьер-министра Столыпина. В марте 1909 года церковные власти наказывают Илиодора и переводят его в Минск. Иеромонах едет в столицу искать заступников — и находит. Симпатией к нему проникается Григорий Распутин.

В марте 1909 года Илиодору 29 лет, а Распутину уже 40. Они совершенно непохожи. Илиодор хорошо образован и принят в обществе, он яркий оратор, полемизирующий с ведущими столичными интеллектуалами-монархистами. Распутин, напротив, полуграмотен, необаятелен, в его фан-клуб входят императрица и ее подруги, но дружбы с Распутиным стыдятся. Тщеславному Распутину, конечно, очень хочется славы. Он нанимает журналистов, которые писали бы о нем и от его имени, но безуспешно. Тогда Распутин начинает все больше хвастаться своей близостью к царской семье.

Просьба Илиодора о помощи очень льстит Распутину. Ему нравится умный и популярный Илиодор, ему очень хочется ему помочь, чтобы заодно продемонстрировать собственную значимость. И действительно, решение Синода отменяют. Благодарный Илиодор пишет в очередной статье: «О Григории Ефимовиче кричат во всех жидовских газетах самым отчаянным образом. На него нападает самая гадкая, самая ничтожная часть людей — наша безбожная интеллигенция и вонючие жиды. Нападение последних доказывает нам, что он — великий человек с прекрасной ангельской душой». Илиодор, конечно, преувеличивает — о Распутине пока далеко не кричат. Все это еще впереди.

Секта на Капри

Максим Горький, переселившись на Капри, недалеко от Неаполя, создает там нечто вроде секты. Он снимает огромную виллу, на которой постоянно живут его друзья, гости, ученики. Чем дольше Горький живет за границей, тем больше он идеализирует русский народ. «Нам, русским, в ближайшем будущем принадлежит гегемония над Европой, гегемония интеллектуальная. Они (европейцы) выдохлись, а у нас богатство духовных сил и свежесть. Они к нам обратятся», — записывает слова Горького один из его гостей, писатель-крестьянин Степан Кундурушкин.

Много времени Горький уделяет чтению литературных произведений, которые присылают ему рабочие и крестьяне. Ему нравится, он даже говорит, что в этой литературе много библейского. Настроение Горького становится более религиозным, его в шутку называют «каприйским митрополитом», с гостями он фотографируется на память в библейских позах, например, Горький изображает Авраама, его пасынок Зиновий — Исаака, а друг семьи, глава боевой организации большевиков Леонид Красин — ангела.

На Капри 40-летний Горький близко сходится с 33-летним искусствоведом Анатолием Луначарским. Они вместе начинают придумывать новую религию — без Бога, в основании которой лежали бы принципы марксизма. Оба всерьез увлечены «богостроительством», как они это называют. Горький считает, что религиозный подход к марксизму куда более перспективен, чем традиционный, — потому что простому человеку трудно разобраться в социалистических догматах. Луначарский даже мечтает разработать новые религиозные ритуалы.

Товарищи по партии от затеи Горького не оставляют камня на камне. Плеханов придумывает для Луначарского кличку Блаженный Анатолий. Ленин дважды приезжает к Горькому в гости — отдыхает, купается, ловит рыбу, но, вернувшись в Швейцарию, продолжает нападки на товарища. Самую яркую статью — «Не по дороге» — против религии Горького и Луначарского по просьбе Ленина пишет один из его ближайших друзей журналист Лев Каменев. Болтовню о богостроительстве Каменев называет пошлостью: во-первых, не надо адаптировать социализм для непролетарских слоев, то есть интеллигенции и крестьян. Во-вторых, любую религию для дальнейшего развития общества нужно отринуть: «Мы боремся против "опиума" не для того, чтобы заменить его хмелем».

Тем не менее «богостроители» переходят от теории к практике и начинают проповедовать. На партийные деньги (собранные в том числе грабежами-экспроприациями) на Капри привозят рабочих из России, которым Горький читает лекции по литературе, а Луначарский и другие марксисты — по социализму.

Интеллигенция и педократия

Нулевые годы XX века — период максимальной популярности России за рубежом. Ни до, ни после выходцы из России не были так влиятельны в Европе. «Именно в этот период Европа открыла для себя Россию, — пишет Сомерсет Моэм, сотрудник британской разведки, в романе «Эшенден, или Британский агент». — Все читали русских прозаиков, русские танцоры покорили цивилизованный мир, русские композиторы затронули душевные струны людей, начинающих уставать от Вагнера. Русское искусство обрушилось на Европу, как эпидемия гриппа. В моду входили новые фразы, новые цвета, новые эмоции, и высоколобые без малейшей запинки называли себя представителями Intelligentsia».

Классические представители русской интеллигенции, Мережковские, как раз возвращаются из Парижа в Петербург. Зинаида Гиппиус везет с собой рукопись повести «Конь бледный», которую под ее чутким руководством написал Борис Савинков. По сути, это его романтизированные воспоминания — история о том, как группа террористов готовит убийство великого князя. Для того чтобы издать повесть, Гиппиус обращается за помощью к Струве.

Незадолго до отъезда из Парижа Мережковские ссорятся с друзьями, с которыми планировали воссоздать религиозно-философское общество: с Николаем Бердяевым и Сергеем Булгаковым. Мережковские слишком далеко отходят от церкви, а Бердяев и Булгаков, наоборот, становятся более религиозными. Но главный конфликт между ними — и едва ли не главный внутренний скандал в российском обществе после окончания революции — происходит в 1909 году, когда по инициативе Струве выходит сборник статей под названием «Вехи».

Почти все авторы приложили руку к событиям 1905 года, именно они в 1903 году в швейцарском Шаффхаузене создали Союз освобождения, прообраз первой либеральной оппозиционной партии в России. Теперь они разочарованы революцией, ее поражением. Сергей Булгаков констатирует, что общество и государство находятся в оцепенении и апатии, а литература «залита мутной волной порнографии и сенсационных изделий». Авторы «Вех» ставят диагнозы российскому обществу, в статьях постоянно употребляется слово «интеллигенция» (модное у англичан). Хотя каждый автор подразумевает под этим словом что-то свое, чаще всего речь идет о представителях «третьего элемента»: сельских врачах, учителях, агрономах — то есть, прежде всего, социальной базе эсеров.

Самая остроумная и обидная для читателей статья написана Сергеем Булгаковым, она называется «Героизм и подвижничество». Он начинает с того, что во всем виновата российская власть: она постоянно давит на интеллигенцию, и у той возникает чувство, что она героически сопротивляется. Вечная борьба с режимом, ощущение самопожертвования возвеличивают интеллигенцию в собственных глазах с юности. «Если юный интеллигент — скажем, студент или курсистка еще имеет сомнение в том, что он созрел уже для исторической миссии спасителя отечества, то признание этой зрелости со стороны Министерства внутренних дел обычно устраняет и эти сомнения», — иронизирует Булгаков.

Главную болезнь российского общества Булгаков называет «духовной педократией» — господством молодых. Никто не хочет тяжело работать, все предпочитают сделать невероятное усилие, чтобы одним прыжком переместиться в светлое будущее; люди больше любят бури, чем затишье, инфантильность и экзальтированность общества требует «опьянения борьбой» и «революционности».

Струве в своей статье пишет, что 17 октября 1905 года революция должна была завершиться — но юношеский максимализм повел революционеров дальше и они все испортили. Многие авторы «Вех» высмеивают религиозное отношение к революции и социализму, Николай Бердяев прямо смеется над Луначарским и его теориями. А по мнению Булгакова, чем больше интеллигенты нападают на религию, тем большую силу набирают религиозные мракобесы, «оба полюса все сильнее заряжаются разнородным электричеством» и в результате общество делится на два уродливых лагеря, нацеленных на взаимное уничтожение. Единственный выход, на который указывает Булгаков, — отказаться от борьбы и стремления к героизму, проявить христианское смирение.

Сборник вызывает грандиозный скандал. Первыми на него обрушиваются Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский. Заседания религиозно-философского общества возобновляются (через 5 лет после того, как их запретил Победоносцев, тогда они назывались Религиозно-философскими собраниями) и становятся ареной битвы между «веховцами» и «интеллигентами». Мережковский называет авторов сборника «семью смиренными», сравнивая их с семью членами Святейшего Синода, которые отлучили Толстого от церкви. Сильнее всего достается автору предисловия к сборнику Михаилу Гершензону, написавшему, что интеллигенция так далека от народа, что должна быть благодарна власти за то, что она штыками охраняет ее от народной ярости.