Тэмуджин. Книга 4 Гатапов Алексей
– Да, да, – затрясли седеющими бородами остальные, зашумели. – Все мы были возмущены этим, мы что ему, друзья-сверстники, что ли?
– Никакого уважения к людям!
– Сначала надо научиться прилично себя вести.
– Отец-то, видно, не успел научить.
– Недаром разное про него говорят.
– Выходит, не зря Таргудай держал его в канге, – качал головой олхонутский нойон, оглядывая всех. – Такого-то и надо покрепче привязывать.
– Да, Таргудая в этом, что ни говори, можно понять.
– А ты сам что думаешь про своего анду? – Тохурун-мэргэн склонился к Джамухе, доверительно посмотрел ему в лицо. – Расскажи нам про него, что это за человек?
– Да он неплохой человек, – растерявшись от неожиданного поворота в разговоре, Джамуха не мог найти нужных слов. – Неплохой он человек, только немного гордый, может быть… Иногда возомнит о себе и думает, что один он прав.
Выложив это, Джамуха вдруг почувствовал, что говорит совсем не то, что надо, – выходило, что он очерняет своего анду перед чужими людьми. Покраснев лицом и злясь на себя, он сухо сказал:
– Он хороший человек, храбрый и честный.
– Ну, это мы видим, – Тохурун махнул рукой, – но для людей главное, чтобы он уважение к ним имел, не возносился слишком. Ты ведь сам видишь его ошибку, раз приехал к нам извиняться за него. Так или не так?
На него вновь требовательно смотрели все и Джамуха сдался.
– Так.
– Ну вот, видишь, ты понимаешь, что анда твой имеет недостатки. – Тохурун-мэргэн все так же внушительно смотрел на него. – Значит, ты умный парень. Мы все понимаем, что вы с ним анды и дружите. Все это правильно, людям надо держаться друг за друга. Но мы, керуленские нойоны, видим, что ты умнее своего анды, и если что, мы поддержим тебя, а не его.
Джамуха только сейчас почувствовал, что его затягивает куда-то в сторону от анды, от того пути, по которому они шли рука об руку, но и слова влиятельного джелаирского нойона завлекли его чем-то притягательным. Приятно прозвучали слова взрослого, знающего жизнь нойона: «Ты умнее своего анды». И другое: «Если что, мы поддержим тебя, а не его».
– Ну, что ты задумался? – хлопнул его по плечу элджигинский нойон. – Мы с тобой ведь керуленские монголы. Отец твой был среди нас уважаемый человек. Вот и в эту войну с борджигинами мы возвели его над собой… Анда же твой для нас чужой, как ни крути, а борджигин, а тебя мы считаем своим.
Разговор шел все вокруг да около их отношений, все по очереди убеждали его в том, что отец Джамухи был одного с ними круга, а потому и он близок к ним, а Тэмуджин – он дальний, борджигин, с ним всегда надо быть настороже.
Джамухе скоро надоели эти разговоры, он чувствовал себя стесненно под испытующими взглядами нойонов, и, поняв, что того веселого пира с беззаботными разговорами, шутками и смехом, которого он ожидал, направляясь сюда, не будет, он скоро засобирался домой, сославшись на неотложные дела в своем улусе.
В дороге он был задумчив, не веселился с нукерами, как обычно в дороге, и те отчужденно помалкивали, следуя за ним в десятке шагов.
Разговор с нойонами заставил его задуматься над непростыми отношениями с Тэмуджином, разбудил в нем едва тлевшие тайные чувства. Еще с самых первых дней знакомства с Тэмуджином он почувствовал, что тот превосходит его чем-то неуловимым, какой-то внутренней силой (а он, Джамуха, с детства не любил уступать кому-то в чем бы то ни было). Тэмуджин еще тогда, несмотря на то, что потерял отца и рассорился со всем своим родом, держал себя так, как будто ничего особенного с ним не случилось, и он по-прежнему никому ни в чем не уступает. И в последующее время, следя за андой, думая о нем, Джамуха не раз удивлялся и не мог найти ответа на то, что дает ему такую уверенность и превосходство перед людьми. Изумляло и то, как могла семья большого нойона жить одна в лесу, лишившись скота, без слуг и подданных, без чьей-либо помощи, без людей вокруг… Еще больше он удивился, когда Тэмуджин после плена, живя на положении какого-нибудь беглого разбойника, осмелился прийти к его отцу, могущественному Хара-Хадану, и сумел склонить его выступить за него сватом и с его помощью забрал свою невесту у хонгиратского Дэй-Сэсэна. Задумавшись как-то над этим, Джамуха признался себе, что он не смог бы так поступить, и это его сильно покоробило. А когда он сам после смерти отца остался один, ограбленный дядьями, без отцовского улуса, без будущего, а Тэмуджин привел к нему на помощь хана Тогорила, Джамуха окончательно осознал неизмеримое превосходство анды перед ним. И ему пришлось согласиться с тем, что тот сильнее, выше его во всем. И потому во всех крупных делах последнего времени он невольно подчинялся неуловимому внутреннему превосходству анды. Но глубоко в душе его сидел червь возмущения, несогласия с тем, что он должен быть на втором месте, когда у него и войск имеется вдвое больше, и отец его был владельцем не хуже, чем отец анды. Так же и в меркитском походе он во всем чувствовал превосходство анды, видел, что и Тогорил-хан больше прислушивается к Тэмуджину, чем к нему. И на последнем пиру, по возвращении на Керулен, несмотря на общую радость победы, глубоко в душе он все же чувствовал досаду оттого, что пирующие больше возносили анду, чем его, Джамуху.
В таком двойственном чувстве – с одной стороны, восхищение им и великая благодарность за помощь в спасении отцовского улуса, а с другой – природная неприязнь к тому, кто явно превосходит его по достоинствам, – жил Джамуха все последнее время. И стоило нынче намекнуть джелаирскому Тохуруну, что Джамуха ничем не хуже, а может быть, даже лучше Тэмуджина, умнее, дальновиднее, это второе чувство – ревность к анде, к его превосходству – тут же взыграло и взяло верх над первым чувством – преданности и верности старой дружбе.
XII
Проводив Джамуху, керуленские нойоны не стали разъезжаться по своим куреням, а остались ночевать у джелаирского Тохуруна. Они решили обсудить между собой сложившееся положение, когда рядом с ними вдруг появилась огромная сила – союз двух крупнейших в племени улусов под властью юных нойонов.
Дело это давненько начинало беспокоить их. Еще весной, когда кереитский хан пришел на помощь к Джамухе и стал его покровителем, пригрозив наказать любого, кто посягнет на его улус, – еще тогда они призадумались над этим.
Внешне выражая великую радость перед ханом, да и на самом деле радуясь, что тот избавил их от нападок неотвязных борджигинов, они уже тогда задавались вопросом, к чему может привести такое покровительство чужого хана над их юным соседом. А теперь, когда к ним присоединился еще и сын Есугея с тумэном покойного отца и втроем они наголову разгромили сильнейшее на севере меркитское племя, каждый из них уже не знал покоя, осознавая всю опасность нового положения. Пугала огромная сила, которая вдруг попала в руки этих двух юнцов: вместе с войсками дядей Джамухи у них и без кереитского хана набиралось не меньше тридцати тысяч всадников. А недавнее обращение Тэмуджина к нойонам с предложением об установлении новых порядков в племени, о принятии каких-то обязательств, еще больше взволновало их: было видно, что этот молодой борджигин, показав такие замашки уже сейчас, не оставит их и в будущем, и никто не мог знать, что он еще задумает, чего от него ждать.
Решив провести в эту ночь между собой совет, они потребовали послать и за другими керуленскими вождями – чжоуреитскими, тархудскими и другими, кочевавшими к северу от реки, да позвать еще хурхутского нойона, который минувшей весной на тайном совете после похорон Хара-Хадана поразил их своим изворотливым умом, умением выходить из трудных положений.
– Пусть и они приедут, речь-то и об их головах идет, – говорил одноглазый элджигинский нойон.
– А как же иначе, – вторил ему один их олхонутов. – Надо всем вместе решать, почему мы одни должны отдуваться.
Когда запоздалые гости наконец прибыли к вечеру, хозяева снова подали еду и вино. Подкрепившись, нойоны начали совет.
Несмотря на выпитое и жирную еду, среди собравшихся не было того нарочитого веселья, которое обычно царило в таких случаях, когда вожди собирались вместе. Было им на самом деле весело или нет – не имело значения, принято было громким смехом и острыми шутками показывать друг перед другом приязнь и дружелюбие, отсутствие вражды. Но в этот вечер нойонам было не до этого, они сидели, озабоченно нахмурив лица, косились друг на друга, желая узнать, у кого что на уме, кто и что обо всем этом думает. Беспокоило всех и то, не помышляет ли кто-нибудь из них переметнуться к этим двум юнцам, вступить с ними в союз.
Первым заговорил старший элджигинский нойон, Алзамай-мэргэн, сорокапятилетний старик с искривленной шеей и склоненной на левую сторону головой. Еще в юности в драке с татарскими конокрадами ему досталось чем-то тяжелым по затылку, и с тех пор он не мог держать голову прямо. Вид у него был бы смешным, если бы не волчий, ледяным холодом пронизывающий взгляд, отбивающий любую охоту к веселью. Своих людей он держал в беспрекословном повиновении, братья его, почти такие же пожилые, как и он, привыкнув к его жесткому нраву, относились к нему так же почтительно, как когда-то к своему отцу. За время многолетнего главенства в роду Алзамай уже двоих непослушных сородичей отправил к предкам, и все знали, что слова его, если он пригрозит кому-нибудь за непослушание, не пустые.
Род элджигинов не был ни особенно многочисленным, ни богатым, но издавна из него выходили многие борцы и багатуры, известные в племени, поэтому среди нойонов они пользовались весом, говорили на советах без оглядок на других.
– Видно, что снова наступают трудные времена, – невесело заговорил Алзамай, тяжелым взором оглядывая лица нойонов. – Еле утихомирили одного борджигина, поднимает голову другой, и видно, что этот тоже будет горазд на смуты. И силы у него немалые, и нутро свое борджигинское он нам показал. Все мы слышали его речи, ясно, что хорошего от него нам нечего ждать. А вместе с Джамухой, да с кереитским ханом… – он горестно махнул рукой, – они нам не под силу. Вместе они сходили на меркитов, силы свои опробовали, войска их притерлись, щенки эти отведали крови… Нам они теперь – прямая угроза. И раз уж мы собрались сейчас вместе, давайте договоримся: никто отсюда не уедет, пока мы не решим, что нам делать в таком положении, как защититься от этих волчат.
Нойоны удрученно покивали головами, выражая согласие с ним.
– Этого уже видно, что за волчонок, – проворчал один из джелаиров. – Если уже в таких годах требует от нас каких-то там договоров, обещаний, ясно, каков будет, когда подрастет.
– Тогда он уже другое будет требовать – твоих лошадей и пастбищ, – зло усмехнулся олхонут, тридцатилетний нойон. – Как бы еще не начал оружие поднимать, владения наши захватывать.
– Да уж давно известно, – махали руками другие, – от борджигина не жди спокойной жизни.
– Вот и надо его вовремя подхолостить, – негромко вставил слово хурхутский нойон. – Пока еще не заматерел.
Нойоны оглянулись на него.
– Верно говоришь, – согласился с ним один из элджигинов. – Неплохо бы подрезать ему жилы, пока на ноги не поднялся. Да только как ты это сделаешь? За ним ведь кереитский хан стоит, он тут же прискачет со своими тумэнами. Вон, меркиты попытались его тронуть, еще когда он без войска был, в лесу отсиживался, и что у них вышло? Где теперь те меркиты?
– Да и Джамуха этот тоже с ним, – вставил чжоуреитский нойон. – Этот тоже встрянет, тронь только…
– В том-то и беда вся, – удрученно вздыхали нойоны, – и как эти щенки снюхались, когда успели?
– Однако Джамуха, кажется, посмирнее нравом, не то что его анда, – будто рассуждая про себя, промолвил один из олхонутов. – Со старшими почтительно ведет себя, извиняться приехал… Кажется, что он как будто опасается ссориться с нами. Вы не заметили такого? Может быть, нам пока за него взяться, хорошенько привязать его к нашему кругу?
– Я тоже так думаю, – поддержал его тархудский нойон. – С Джамухой можно заключить дружбу. Да и в будущем нам снова может понадобиться помощь кереитского хана, вдруг опять кто-нибудь на нас нападет, а он Джамуху своим младшим братом назвал, вот и установить бы с ними мир.
Но предложение его не нашло согласия.
– Зря вы на него полагаетесь, – возразил хурхутский нойон. – С чего это он вдруг загорится желанием нам помогать?
Остальные нойоны, по прошлому случаю зная, что слова у хурхута не пустые, вновь посмотрели на него.
– Ну, говори, говори до конца, если начал, – раздраженно сказал кривошеий старик Алзамай, пронзительно глядя на него. – Некогда нам твои загадки разгадывать.
Тот решительно тряхнул головой и заговорил:
– Вы подумайте, у этого Джамухи столько людей и скота, что скоро ему станет тесно, и он тоже начнет нас притеснять. А раз они с Тэмуджином друзья-побратимы, то будут заодно, вместе они и попытаются прибрать наши владения. Общего войска у них больше нашего, и за спиной у них кереитский хан. Они целое меркитское племя в несколько дней разгромили, а с нами-то еще быстрее управятся. Если захотят, могут в одну ночь нас перебить, мы и проснуться не успеем. И мы ведь не знаем, что у того хана на уме, а что, если ему вздумается руками этих двоих нас захватить? Вы понимаете, к чему все это может привести? В таком положении нам никак нельзя ошибиться. Нет уж, пока они не заматерели, надо выхолостить обоих, чтобы нам жить спокойно, без тревоги. А когда мы сами будем хозяевами на Керулене, друзей мы сами как-нибудь найдем.
– Правильно он говорит! – разом откликнулось большинство нойонов. – Так вернее будет.
– И на душе спокойнее.
– Он правильно смотрит на этих двоих, – поддерживал хурхута олхонутский нойон. – Так, скорее всего, и будет: они потом еще больше усилятся и вдвоем начнут вытеснять нас. И останется нам одно из двух: или подчиниться им, жить по их указке, кочевать туда, куда они скажут, словно мы их подданные, или бросить эту степь и бежать вниз по Онону до самого Шэлгэ.
Нойоны встревоженно переглядывались, наперебой гомонили:
– Так оно и будет, увидите…
– Иначе и быть не может.
Хурхут, оглядывая круг, договаривал свое:
– Вы ведь не думаете, что эти двое всегда такими юнцами будут. Сегодня они волчата молочные, а когда подрастут… а вы знаете, какими волки бывают. Вот вы говорите, Джамуха смирный парень. Это он сейчас как будто почтительно разговаривает с нами, а лет через пять или десять вы услышите его истинный голос. Отец его ведь не смирным мерином был, разве мало среди вас таких, кто от него пострадал, на кого он железный недоуздок надевал? А что мы против Джамухи имеем? У него одного два тумэна войска. Говорят, еще и пьет непомерно…
– Да, никто не поручится, что за человек он будет…
Хурхут, уже властно глядя на них, внушал:
– Чтобы этого не случилось, надо, не упуская времени, сократить им силы.
– А как ты это сделаешь? – в один голос спрашивали нойоны. – Говори, если есть что сказать.
– Сначала надо их разъединить. Они молоды, ума еще не набрали, а кровь в жилах кипит. Если проделать все с умом, можно со временем остудить их дружбу, а потом и натравить друг на друга, кость кинуть, чтобы война разгорелась между ними. Это нетрудно сделать, когда они будут смотреть друга на друга, как молодые жеребцы в одном табуне. А потом уж…
– Подожди-ка, – остановил его Тохурун, усмехнувшись. – Говоришь, это нетрудно сделать, а ну-ка, расскажи нам, как это можно сделать? Я что-то не слышал такого, чтобы можно было развязать войну, а самим отсидеться в стороне.
Хурхут скромно улыбнулся, оглядел нойонов.
– Ну, можно, например, ночью подослать нукеров на какой-нибудь табун Джамухи, чтобы подняли шум, застрелили одного или двоих пастухов да на хороших конях ускакали, а след провели к куреню Тэмуджина. Джамуху можно в это время хорошенько подпоить, чтобы злее был. На горячую голову он такого натворит, что и Тэмуджин не останется сидеть сложа руки. Они ввяжутся в драку, а потом никто и не разберет, кто виноват, кто войну начал. А когда они будут воевать, им некогда будет оглядываться на нас, будут заняты друг другом, да и силы их понемногу будут убывать. Вот пусть и воюют они до тех пор, пока не ослабнут вконец. А мы будем смотреть со стороны, подбрасывать дрова в огонь. Сами будем прикидываться, что мы тут ни при чем, что мы им добрые друзья, еще и увещевать их будем.
Нойоны восторженно вскричали:
– Вот что такое человеческий ум! Лучше нельзя и придумать!
Радостно переглядываясь, они толкали друг друга локтями:
– Да-а уж, пусть они лучше между собой воюют, чем с нами.
– Тогда и мы спокойны будем.
– Слава богам, нашелся способ отвести угрозу.
– Очень верно он говорит!
– Выходит, снова войну раздувать в своем племени? – недовольно произнес было один из элджигинов, но на него накинулись остальные.
– Так нам всем будет лучше! – увещевали его нойоны. – А что другое ты можешь придумать? Молчишь?..
– Такая война нам во благо!
– Нечего сравнивать с прошлой войной.
– Это совсем другое дело…
Старший сородич усомнившегося нойона, Алзамай-мэргэн, с угрозой оглянулся на него:
– Разговор о наших головах идет, а если у тебя нет иного, что можешь предложить, молчи и слушай, что другие говорят, – и, обращаясь к остальным, сказал: – Ну, давайте думать, с чего нам начать, как приступить к этому делу.
Все обернулись к хурхуту, признавая за ним мудрейший ум. Тот уверенным взглядом обвел всех, наслаждаясь властью над вождями известных и многочисленных родов, заговорил:
– Ну, дело тут ясное. Для начала самое верное – пустить такие слухи, будто один порочит другого, говорит про него нехорошее. Главное, чтобы слухи были упорные, чтобы всюду об этом говорили. Сначала, может, люди не очень поверят им, но если долго идти дождю, то и камень, говорят, размочится и рассыплется. Для этого и придумывать нужно умело, чтобы все было похоже на правду. Тут нужно иметь большо-ое умение, это не какие-нибудь пустые сплетни… Тэмуджин, говорят, не болтливый человек, а вот Джамуха горазд на язык, к тому же пьет часто, а от пьяного ведь всего можно ожидать. Вот про него и можно что-то придумать. Можно пустить такой слух, например, – хурхут понизил голос, заговорщически прищурил глаза, – что он втихомолку смеется над тем, что жена анды побывала в руках у меркитов. Об этом и так многие поговаривают, но эти мелкие сплетни надо хорошенько распалить, чтобы всюду об этом заговорили. Ведь никому не понравится, когда говорят такое про жену, вот это и заденет Тэмуджина. А вдобавок можно еще что-нибудь придумать, например, что Тэмуджин труслив на войне, что он весь поход за спинами своих воинов прятался. Это тоже стыдно молодому нойону и тоже всякого за живое заденет. И надо придумывать все такое одно за другим, чтобы разговоры шли и не умолкали ни на день. Один слух подбросить, другой, третий, и тогда так все разгорится, что дальше само с ветром пойдет, ведь людям лишь бы посмеяться над кем-то, очернить… Понемногу слухи сделают свое дело, перегорит их дружба, и они по-другому будут смотреть друг на друга. Вот тогда и придет пора натравить их по-настоящему, бросить кость, как бросают между голодными псами…
Нойоны, злорадно прищурив глаза на огонь, слушали его. Многие обнажали зубы в мстительной улыбке: немало было здесь таких, что в прошлые годы были обижены могущественным Хара-Хаданом, отцом Джамухи, а сейчас были готовы отомстить за отца его сыну.
– Ну, – хозяин, воодушевленно оглядывая гостей, стал разливать вино из медного кувшина, – важное дело мы решили, а теперь надо выпить за удачу.
– Надо, надо! – зашумели остальные, засмеялись: – Хорошо поработали наши головы, надо и их наградить…
XIII
К началу месяца уури[3], как обычно, похолодало. Осень понемногу, но уверенно занимала свои прошлогодние владения, помечая свой срок утренними заморозками, инеем на пожухлой траве. Дни заметно укорачивались. По утрам от реки расходился туман и держался в низинах, по оврагам, подолгу выжидая, когда поднимется солнце. После полудня по вершинам гор темнели густые серые тучи, оставляя на складках отрогов белесые следы. По вечерам порывами шнырял сырой, холодный ветер, загонял людей в юрты, поближе к очажному огню. Видно было, что зима крадется где-то поблизости.
И вдруг к середине месяца, за три дня до полнолуния, холод резко отступил. Два дня стояло умиротворенное мягкое тепло, нанесенное дальним южным ветерком, в чистом воздухе летала прозрачная паутина. А в день полнолуния явилось невиданное – наступила жара, почти такая же, как в середине лета. Люди прятались от солнца в тени, на жилых и молочных юртах приподнимали войлок, обнажая по низу решетки стен. Дети зачастили к реке, купались в прогревающейся мелководной заводи. Вновь разлетались во множестве мухи и пауты, застрекотали кузнечики.
Люди и радовались, и удивлялись такому невиданному случаю, гадали, как такое могло случиться: в эти дни пора быть уже снегу, а тут лето вернулось. Старики напрягали память и не могли вспомнить подобного. Собираясь на солнцепеке, на склонах бугров, они грели свои старые кости, высказывали догадки, отчего могло быть такое удивительное явление. Сходились на том, что боги, видно, между собой подсчитали, и у них вышло, что они недодали тепла в прежние годы, и решили восполнить людям и животным положенную им долю.
На озерах тысячными косяками гомонили задержавшиеся перелетные птицы, пользуясь временем, они успевали ставить на крыло свои выводки. Притихшие было жаворонки и другие мелкие птицы вновь разлетались, распелись над холмами. По-прежнему над сопками грозно кружили орлы и коршуны, высматривая оживившихся на холмах хлопотливых сусликов и тарбаганов.
Тэмуджин, радуясь вернувшемуся теплу и пользуясь добрым случаем, все эти дни в сопровождении Мэнлига, Боорчи с Джэлмэ и небольшого охранного отряда непрерывно разъезжал по своим войскам, перемещаясь от одних тысяч к другим, присутствовал на учениях.
В первые дни учения шли по сотням. Воины насаживали на коней камышовые чучела толщиной в человеческое туловище, веревками прикрепляя их к седлам, и гонялись за ними, стреляя тупыми стрелами. Старые воины учили молодых правильно выпускать стрелы на скаку.
– Отпускай тетиву в тот самый миг, когда копыта твоей лошади оторвутся от земли, – наставляли они. – Каждый воин должен знать полет своей стрелы. При стрельбе на дальнем расстоянии нужно уметь рассчитывать: по какой дуге она полетит и в каком месте попадет в цель.
До смерти напуганные лошади с непривычными ношами на спинах, с торчащими на них разноцветными перистыми стрелами, под настигающие, тонко воющие звуки дичали, и, подобно гонимым волками дзеренам, изо всех сил уносились прочь, хрипя на скаку, ворочая безумными глазами. За ними неотступно гнались всадники с луками наизготовку, раз за разом выпускали стремительные, далеко разящие стрелы.
Десятники добивались наилучшей сноровки, неизменно требуя, чтобы ни одна стрела не уходила мимо.
– Чем лучше будешь стрелять, тем скорее покончишь с врагом и останешься жив, – внушали они молодым. – Не попадешь первой же стрелой – смерть обернется на тебя: враг может не промахнуться. Лучший способ избежать смерти в сражении – стрелять без промаха.
И молодые, веря им, без понуканий старались в стрельбе. Даже вечерами, когда учения для всех заканчивались, многие оставались, чтобы получше отточить свою сноровку во владении луком, довести ее до края возможного, состязались между собой в быстроте и точности.
А на другой день до изнурения метали короткие копья, проносясь на скаку мимо стоячих чучел, гонялись друг за другом с арканами, стаскивая с седел…
На тысячных учениях перестраивались в колоннах на скаку, делились на десятки и рассыпались лавой…
Последние три дня шли учения всего войска. Съехавшись подальше от своих пастбищ, в ровной сухой степи у южных отрогов Хэнтэя, разделили тумэн на две части и учились нападать крупными силами, охватывать с флангов, заходить в тыл, перестраиваться для обороны…
Тэмуджин, стоя вместе с тысячниками у подножья горы, внимательно смотрел на все со стороны. Он сразу заметил, что при сложных действиях крупными отрядами многие охваты не удаются, передвижения всадников не выходят быстрыми и слаженными, как должны быть. При охватах с двух сторон часто одно крыло вырывалось вперед, другое запаздывало…
Нетерпеливо похлопывая сложенной плетью по голенищу гутула, он досадливо вздыхал, укоризненно косился на тысячников. Те молча хмурили лица.
Несколько раз пробовали нападение косым ударом, когда один отряд должен был пронестись мимо другого – мнимого противника, стоящего в колонне, осыпая его тупыми стрелами и одновременно огибая с фланга, зайти ему в тыл. В первый раз передовая сотня нападающих пронеслась мимо противника и слишком далеко ушла вперед, отдалилась от его фланга, давая ему возможность перестроиться для обороны и ответного удара. Не получилось и со второго раза…
«Эх, не такое войско нужно, чтобы разить врагов по-настоящему, – горько думал Тэмуджин. – А это всего лишь видимость…»
Вечером у костра он запальчиво выговаривал тысячникам:
– Была бы сейчас настоящая война, как мы бились бы с врагом? На что годится такое войско?
– Давно не было учений, – смущенно отговаривались те, – люди отвыкли.
– У меня много молодых прибавилось за эти годы, они и портят все, – оправдывался Асалху. – Старые воины выбыли. А эти не были на учениях при Есугее-нойоне, знают лишь как рваться вперед, вот и нарушают строй.
– Вы не тревожьтесь, мы их быстро научим всему, – успокаивал его Мэхэлху, предводитель десятой тысячи. – Так прогоняем их, что и во тьме и спросонья будут делать все как надо.
– Будет так, как он говорит? – Тэмуджин требовательно посмотрел на остальных.
– Будет, – заверили те, – раз уж взялись за дело, отточим все до конца.
– Так выучим, что будет все как раньше, при Есугее-нойоне.
Тэмуджин промолчал, но внутренне он долго не мог успокоиться, возмущенно думал о них: «Целый тумэн держат в руках и не позаботятся, чтобы содержать его в порядке. Разве нельзя было раньше подумать обо всем? Взрослые люди, а пока не ткнешь да не укажешь, не пошевелятся. Если эти, лучшие воины, такие, то каковы другие? Неужели вообще люди так глупы и ленивы, что без принуждения их не заставишь трудиться? Как тогда надеяться на них, как с такими спокойно жить?».
В это время из темноты к костру подскакал всадник.
– Где Тэмуджин-нойон? – еще издали донесся знакомый голос.
Тэмуджин, оглянувшись, встал, вышел навстречу. В свете огня показалось лицо Хасара.
Подъехав, тот спрыгнул с черного меркитского жеребца. От другого костра быстро подошли Боорчи и Джэлмэ.
Хасар, склонившись к брату и многозначительно снизив голос, доложил:
– Приехали какие-то парни из тайчиутского куреня. Спрашивали Джэлмэ. Я спросил, что им надо, а они говорят, мол, хотим попроситься в ваш улус.
– Ну, вот и начинается! – радостно улыбнулся Боорчи, глядя на Тэмуджина. – Уже из дальних краев просятся к нам люди.
Тэмуджин посмотрел на Джэлмэ:
– Видно, это твои друзья подоспели, о которых ты говорил.
– А сколько их человек? – загоревшись глазами, спросил тот у Хасара.
Тот пожал плечами:
– Ну, я не стал их считать по головам. Это же не бараны. Еще и обиделись бы да и ушли обратно.
– Можно было спросить, сколько их человек, – укорил его Тэмуджин. – Почему не спросил?
– А чего лишний раз расспрашивать? – чертыхнулся тот. – И так видно было, человек полтораста…
– Полтораста, говоришь? – переспросил Джэлмэ, с недоверчивой улыбкой глядя на него. – А ты хорошо рассмотрел?
– Я пока еще не ослеп, кажется, – обиделся тот. – Если говорю полтораста, значит, не меньше.
– Да ты не сердись, Хасар, – миролюбиво сказал Джэлмэ. – Я не ждал, что так много их будет. Значит, друзья мои еще и других за собой привели.
Обычно невозмутимый, внешне безразличный ко всему, что происходило вокруг, теперь он радостно потирал руки, возбужденно оглядывая всех.
– А ты говорил, всего семь или восемь человек могут прийти, значит, обманывал нас? – повеселев, шутливо обратился к нему Тэмуджин, забывая о своей недавней досаде и неприятном разговоре с тысячниками.
– Это победа над меркитами притянула к нам людей, – высказал догадку Боорчи. – Сейчас по борджигинским куреням, должно быть, все об этом и говорят.
– А о чем им больше говорить, – самодовольно усмехнулся Хасар. – Кажется, до нас еще никто так не разгромил меркитов.
Джэлмэ с нетерпением говорил:
– Посмотреть бы, узнать, что это за парни пришли к нам.
– Вот и посмотрим, – сказал Тэмуджин. – Давайте сейчас же поедем в курень.
Приказав тысячникам продолжать учения, оставив с ними Мэнлига и Хасара, Тэмуджин вместе с нукерами выехал домой.
Прибыли в курень поздней ночью. Тайчиутские парни были размещены по айлам подданных и уже спали. Узнав об этом, Тэмуджин отложил встречу с ними до утра.
Выспавшись в теплой юрте в обнимку с женой, в предрассветных сумерках он вышел к коновязи. Сменный конь, высокий белый жеребец, стоял уже подседланный. Рядом с ним возился пожилой воин из тысячи Сагана, назначенный к нему в конюхи. Низко склонившись, поднимая коню ноги, он проверял, хорошо ли сидят подковы на копытах.
Став в нескольких шагах, осматривая нового коня, Тэмуджин подождал, когда конюх отвяжет и подведет его.
Джэлмэ еще в темноте поднял прибывших борджигинских парней и выстроил их за куренем, на северной стороне. При полном вооружении, держа лошадей в поводу, они стояли одним длинным рядом. Глухо раздавался гомон голосов, слышался перезвяк удил, да изредка доносился храп какого-нибудь взноровившегося коня.
Джэлмэ стоял с левого края, его окружали нескольких парней – близкие друзья по тайчиутскому куреню. Рядом по правую руку стоял Борогол, тот, что прошлой зимой на совете друзей первым встал на его сторону.
Он возбужденно рассказывал:
– После той встречи наша стая распалась. Те уперлись на своем, как дурные бараны, перестали с нами водиться. Мы еще два раза созывали их и пытались убедить – да только зря слова потратили. Тогда мы стали искать по улусам других парней, таких, что могут думать своей головой, а не только повторять дедовские поговорки. Примечали тех, которые понимают, что от нынешних нойонов – одно лишь зло, что надо рвать с ними, и брали в свой круг. И в нашем, и в других куренях мы вели разговоры, трижды ездили и в дальние курени на востоке, говорили всем, что есть настоящие вожди, что нужно идти к ним, но никаких имен до последнего времени не называли. Ненадежных, шатающихся отсеивали, принимали только твердо согласных с нами. А когда пришла весть о вашем меркитском походе, тогда у людей и открылись глаза, молодежь отовсюду стала приходить к нам, проситься в наш круг. Тогда мы и призвали всех желающих идти к вам. И набрали. – Он показал на остальных. – Тут и оронары, и сулдусы, и сониды, и буданы… Это те, которые без раздумий пошли с нами. Но там еще много осталось таких, которые хотели бы, да не могут оторваться от своих куреней. Кто-то нойонские табуны пасет, отрабатывает старые долги, кто-то последний остался у родителей, помогают по хозяйству. И таких много, и они придут потом…
Тэмуджин уже при светлых сумерках вместе с Боорчи и Бэлгутэем выехал за крайние юрты. В сотне шагов перед ними темнел длинный ряд воинов с лошадьми. Те увидели его, разом зашевелились, толкая друг друга локтями, быстро подобрались в строю, выравнивая ряд.
Полторы сотни молодых парней тринадцати-пятнадцати лет, одетые в теплые дэгэлы, глядя на близкую зиму, туго перепоясанные боевыми ремнями, с которых свисали налучники и колчаны, сабли и ножи, смотрели на Тэмуджина с почтением, всем видом показывая готовность выполнить любой приказ.
Подъезжая к ним, вглядываясь, он был приятно удивлен их видом – все были крепкие, подтянутые, с суровыми, решительными взорами, при хороших конях. Лица некоторых показались ему знакомыми, он видел их во время своего тайчиутского плена.
Внимательно оглядев их, Тэмуджин тут же решил: «Пусть они будут в отдельном отряде, под началом Джэлмэ и Боорчи. Уж такие парни смогут прикрыть в опасности…»
Он подъехал к левому краю, где стоял Джэлмэ, взглянул на парня в лисьем малахае и коротком лосином дэгэле, спросил:
– Как тебя зовут, из какого рода?
– Зовут меня Борогол, я из тайчиутов.
– Почему ты оставил своих и пришел ко мне?
Тот взволнованно перевел дух, звенящим голосом ответил:
– Потому, что знаю, что ни Таргудай, никто из других нойонов не сможет наладить в племени хорошую жизнь.
– А я смогу?
Парень вздохнул, покосился на Джэлмэ.
– Мы с Джэлмэ друзья с тех пор, как помним себя. И многие из пришедших сейчас выросли вместе с ним. И мы ему верим как себе. Он нам рассказывал о ваших законах, о том, что вы хотите сделать для племени.
– А что вы сказали своим, куда поехали?
– Отцам и братьям так и сказали, что едем служить Тэмуджину-нойону.
– И что, отпустили вас?
– Кого отпустили, – парень хитро улыбнулся, – а кто-то и сбежал. Но у нас давно уже поговаривают, что с нашими нойонами всем придет гибель, что племени нужны другие вожди.
– Что же не уйдут от таких нойонов, если знают, что они несут гибель?
– Привыкли, – пожал плечами тот, – люди ведь такие: знают, что не будет добра, а бросить не решаются, боятся, как бы ошибки не вышло. А многие еще в долгу у нойонов, уйдут, а отвечать будут отцы и братья. Но о вас хорошие слухи идут, еще с весны, когда вы привели кереитского хана и окончили войну в племени. А сейчас, после вашей победы над меркитами, только про вас все и говорят. И шаманы пророчат, что вы будете властвовать в нашей степи…
Тэмуджин едва сдержал себя, чтобы не выдать своего удивления. Он впервые услышал из чужих уст то, что было предсказано для него при рождении и было известно лишь среди родственников да еще, может быть, среди самых ближних отцовских нукеров. Но теперь, оказывается, весть эта пошла и среди народа.
«Это Кокэчу, он уже открыто начал говорить о моем будущем ханстве, – с теплом подумал Тэмуджин и в то же время усомнился: – Не слишком ли рано он начал об этом возвещать? Ведь пока еще ничего не ясно, когда это будет, да и будет ли? Многие пророчества не сбывались…»
Отстраняясь от непрошеных мыслей, Тэмуджин продолжал разговор с тайчиутским парнем.
– А как теперь жизнь в борджигинских улусах? – расспрашивал он его. – Как люди живут?
– Плохо, – нахмурился Борогол, – намного хуже, чем в прошлые годы.
– Почему?
– Людей много погибло в эти годы. Потери и в табунах, и в стадах были, да и вся жизнь нарушилась, а народ потерял веру в лучшее. В последнее время стали пить много. С начала лета, как пошло молоко, так и началось… все лето пили, в куренях всюду пьяные, злые, чуть что, за ножи хватаются, драк и убийств было – уже перестали считать. И воровства много стало, воруют и лошадей, и коров, и баранов. Угонят в кусты, забьют и тем кормят детей, а многие и в разбойники подались. За последние несколько месяцев ононскую долину стало не узнать.
Пораженный услышанным, Тэмуджин спрашивал:
– А старейшины, нойоны, что же они, не пресекают беспорядков?
– Старейшин никто не слушает, теперь каждый сам по себе. А нойонам – лишь бы их владение было цело, народ им – пусть хоть глотки друг другу перегрызут. Потому мы и пришли к вам.
– Хорошо, я принимаю вас. Будете жить в моем улусе отдельным отрядом.
Объехав строй из конца в конец, расспросив у некоторых имена и роды, Тэмуджин приказал им разделиться на десятки и самим избрать десятников. Джэлмэ и Боорчи велел огласить по куреню, чтобы все сложились и поставили для новых воинов десять юрт по внешнему кругу айла.
– Если не хватит места, прикажите айлам отодвинуть свои юрты, – сказал он. – Пусть отступят на западную сторону.
Перед тем как отъехать, Тэмуджин сказал прибывшим:
– Что вам будет нужно, говорите сразу.
За всех сказал Борогол:
– Отпустите нас дня на два поохотиться. У нас пока нет своего скота, а кормом на первое время надо запастись.
– Мяса, кажется, у нас хватает. – Тэмуджин оглянулся на Джэлмэ: – Их что, не накормили как следует?
– Нас досыта накормили, еще вечером, – сказал Борогол и улыбнулся. – Однако, как говорят, хорошие собаки сами должны находить себе корм, вот и мы не хотим с самого начала стать обузой для улуса.
Подумав и еще раз убедившись, что пришли к нему отборные парни, Тэмуджин согласился.
– Но в тайгу сейчас не ходите, идите на дзеренов, – сказал он. – А то другие обвинят нас, что распугиваем зверей перед облавой.
Обратно по куреню Тэмуджин ехал в сопровождении Боорчи и Джэлмэ. Подъезжая к своему айлу, он сказал:
– Ну вот, вы теперь заимели свой отряд, Джэлмэ привел друзей, теперь и Боорчи надо собрать своих.
Тот сощурил глаза, скрывая внутреннее нетерпение, ответил:
– У меня в аруладском курене тоже есть на примете подходящие парни. Пришла пора призвать их.
– Вот и поезжай.
Боорчи улыбнулся:
– Ну, я в одном курене столько не соберу, но полсотни хороших парней, думаю, приведу.
– Веди сколько найдешь, – Джэлмэ махнул плетью, – сколотим общий отряд и будем вместе держать его.
XIV
На другое утро Боорчи уехал собирать своих старых друзей, а Тэмуджин с Джэлмэ передневали в курене.
Тэмуджин, все последние дни не слезавший с коня, хотел хорошенько отдохнуть и выспаться, но его разбудили. Едва поднялось солнце, искоса заглядывая в дымоход, к нему, прознав, что он в своем курене, приехали шестеро табунщиков и пастухов, желая решить спор о пастбищах. Злые, они возмущенно пререкались между собой, каждый доказывал свою правоту.
Тэмуджин выслушал каждую сторону и, спросонья мало вникая, кто из них прав, решил, что в этом лучше всего разберутся старые, знающие люди. Он пригласил нескольких уважаемых стариков, дедовских нукеров, попросил их съездить с табунщиками, осмотреть место и решить спор.
Только он прилег, пришла толпа женщин с южной стороны куреня – жаловаться на джадаранских юношей: мол, те задирают наших подростков.
– Как уехали наши мужчины на учения, – возмущенно тараторила толстая, боевая на вид баба, – тут же эти начали поднимать свои головы. А теперь проходу не дают нашим детям, к реке им нельзя пройти.
Читать бесплатно другие книги:
