Тэмуджин. Книга 4 Гатапов Алексей
– Ну, тогда, пока есть время, надо продвигаться дальше. Главное – сократить поголовье в большом кругу. Поезжайте по своим местам, высматривайте, где удобные поляны для мешков, где больше скопилось зверей.
Вожди послушно разъехались, собирая людей, отдавая команды воинам.
Тэмуджин, тронув коня вслед за своими, слышал, как джадаранские вожди, отъезжая, допытывались у своего сотника, принимавшего участие в сражении со зверями:
– Ну что, ты хорошо рассмотрел все у них? Сам сможешь устроить такие же мешки?
Тот утвердительно кивал и что-то говорил им.
На охрану добычи (на снегу рядами лежали кабаньи туши и внутренности, прикрытые от птиц шкурами) оставили трех человек. Они же должны были присматривать за ранеными, остальные, быстро собравшись, тронули вниз, к большому кругу. Солнце спускалось с зенита, скрываясь за верхушками деревьев, бросая тени на восточную сторону.
Следующую ловушку устроили почти сразу, шагах в четырехстах от первой. На этот раз все прошло удачно, без потери в людях и добыче. Старейшины сами выбрали место и расставили стрелков вдоль длинного, прямого прохода шириной в сотню шагов. Воины уже знали свое дело, действовали без лишних указаний, и когда звериная лава вновь хлынула из облавного круга, стрелки с пятидесяти-шестидесяти шагов без промаха били по бегущим зверям, и большинство их были уничтожено, не добежав до конца прохода. Лишь в двух местах хлопот доставили медведи, в небольшом числе попавшие в кабаний поток. Когда началась стрельба, они, взбесившись от ярости, побежали на стрелков. Те встречали их прицельными выстрелами, целясь по глазницам, по передним лапам, стараясь их обездвижить, но некоторым удавалось добежать до цепи. Стрелкам пришлось взяться за копья. Тэмуджин издали видел, как несколько матерых медведей во весь опор помчались на стрелков, те бросали в них копья и топоры, кололи и рубили их. В другом месте один совсем молодой воин, лет тринадцати или четырнадцати, скинув шапку и полушубок, с коротким копьем выскочил из цепи и побежал наперерез несущемуся медведю. Изготовившись, шагов с двадцати он сильным броском прошил зверю левый бок. Медведь замер на скаку и тяжело рухнул, распластавшись с вытянутыми вперед лапами…
Из всего потока до крайнего ряда стрелков на этот раз добежали всего около десятка кабанов, да и те были с легкостью уничтожены. Многие из стрелков, не успев выпустить стрелы, убирали их в колчаны.
До захода солнца кияты продолжали выпускать зверей из большого круга в ловушки, уничтожив в этот день до двух тысяч голов. В основном это были кабаны и медведи, меньшим числом попадались росомахи и волки, да еще по пути загонщики расстреливали рысей, белок и соболей, прятавшихся на деревьях. У каждого на седельных ремешках висели пушистые ворохи мелкого зверья.
Одновременно с киятами устраивали свои ловушки джадараны. Ввязавшись в дело, они почувствовали вкус добычи, да и нойоны их, по-видимому, поняв, куда клонится дело, старались исправить свою промашку и не отставали от киятов. До вечера они устроили, как и кияты, пять ловушек, убив около тысячи шестисот зверей. После первой общей ловушки кияты и джадараны посылали друг к другу людей, чтобы следить за количеством добычи.
К вечеру загонщики продвинулись только на половину пути, однако все были довольны ходом дела. Тэмуджин, в сумерках проезжая вдоль цепи, вслушивался в разговоры.
– Уже пошла добыча! – слышались веселые голоса. – А звери так и лоснятся, видно, что хорошо откормились…
– В эту зиму мы хоть голодать не будем.
– Детей будет чем кормить.
– Правильно сделали, что не стали целиком гнать их к опушке, – рассуждали другие.
– А как иначе, лучше на лишний день в лесу задержаться, чем лезть напролом, не зная, что впереди.
– Главное, добычу сберечь…
– Что добыча? Людей сохранить, вот что главное…
– Верно говорите. Сколько тут полегло бы, если вовремя не остановились, ведь зверей раззудили.
– Это известно, когда много зверей, людей больше гибнет.
В другом месте Бэлгутэй, посланный к одному из сотников с приказом, слышал такой разговор:
– Умен наш Тэмуджин-нойон, хоть и молод. До этого никто, кажется, так не делал, а он, видите, как хитро придумал.
– Впервые во главе войска на охоту вышел, а уже словно матерый вождь, знает, что делать.
– Да уж, тут особенную голову надо иметь.
– Нам, простым, такое не по уму.
– Что уж тут говорить, ему духи предков помогают. Это всегда так, шаманам и дарханам помогают предки, тайны им открывают. Так же ханам и нойонам свои предки помогают, путь указывают.
– Потому и ведут они нас, и мы их слушаем.
– А как же иначе, тебе, пастуху, кто будет подсказывать? Такой же пастух, а много он знал в жизни? Потому и надеемся на нойона: хоть и сам не удался умом, может быть, умные предки помогут.
– Ну, нашему Тэмуджину есть кому подсказать, у него до двадцать второго колена все великие люди были.
– Да уж, с таким нойоном нигде не пропадешь, из любой западни свой улус без потери выведет.
Бэлгутэй, тихо продвигавшийся за кустами по рыхлому снегу, тронул коня, спеша передать услышанное брату.
С темнотой движение было остановлено, и облавщики стали готовиться к ночевке. Облавный круг сузился больше чем вдвое: между воинами оставалось всего около четырех-пяти шагов. Снова по цепи загорелись костры, затрещали сучья – воины готовили топливо на ночь. Сойдясь у огней, они доставали из переметных сум домашние запасы. Те, кто постарше, с опаской оглядываясь на сотников и тысячников, наливали в чаши арзу и хорзу, пили, согреваясь изнутри.
Звери в кругу, как только облава остановилась, затаились, скрываясь за зарослями. Воины, сколько ни прислушивались, не могли уловить никаких признаков присутствия рядом с ними огромного поголовья животных, словно тайга здесь была пуста. Волки, медведи, росомахи, рыси, извечно алкавшие горячей крови и плоти – их живительной пищи, стояли рядом с оленями и косулями, но не бросались на них. Присмиревшие, они неподвижно стояли, будто о чем-то задумавшись.
– Замерли, выжидают, – покачивали головами старые воины. – Звери умны, не хуже людей понимают, что подходит их конец.
В густых сумерках, когда первые звезды обозначились между верхушками деревьев, снизу прискакал Джамуха в сопровождении десятка нукеров. Почти не задерживаясь у костра своих, джадаранских вождей, лишь перекинувшись с ними несколькими словами, он рысью проехал к киятскому крылу. За ним следовало полтора десятка молодых нукеров.
Приблизившись, он крикнул пронзительным срывающимся голосом:
– Где Тэмуджин-нойон?!
Тэмуджин в это время отошел далеко в сторону, за кусты. Он вышел, когда Джамуха, не слезая со своего жеребца темной масти с белой отметиной на лбу, возбужденным голосом переговаривался с его людьми. От костра, привстав, ему что-то отвечали Саган и Асалху. Тот нетерпеливо перебивал их, вскрикивал, резко взмахивая рукой в меховой рукавице.
Выйдя на свет костра, Тэмуджин встал напротив и сурово посмотрел в распаленное лицо Джамухи. Замутненный взгляд анды и резкий запах перегара, шедший от него, явно говорили о том, что он все это время обильно брызгал духам, не забывая и себя.
«Здесь люди гибнут, бьются со зверями, а он празднует, пьет архи…» – презрительно подумал Тэмуджин и сухо спросил:
– Что это ты, анда, набросился на моих людей? Если недоволен чем-то, говори мне, ведь я старший в этом крыле.
– Я спрашиваю, что тут происходит? – кривясь лицом от волнения, тот яростно смотрел на него. – Почему вы останавливаете облаву, не спросив у меня? Кто здесь тобши, я или ты?
– Не кричи! – резко осадил его Тэмуджин. – Глухих здесь нет…
– Я тебя спрашиваю! – Расширив глаза, Джамуха возмущенно разводил руками. – Кто из нас тобши на этой облаве?
После всего, что тот сотворил на этой охоте, Тэмуджин был зол на него так, что готов был стащить его с седла и хорошенько повалять в снегу, но он лишь сказал, с усилием сдерживая голос:
– Тобши ты, а потому должен был не пьянствовать, а следить за тем, как идет охота, выяснять, сколько зверей попало в круг, думать, как поступить, чтобы не было потерь. Но ты ничего не делаешь, а отдыхаешь там, у костра, потому нам самим приходится заботиться обо всем. Нам пришлось останавливать охоту, чтобы сократить поголовье зверей, без этого мы не смогли бы подогнать их хотя бы до этого места, и неизвестно, сколько людей потеряли бы…
Он видел, что Джамуха, как припертый к скале волк, готовится огрызаться – назревал спор. Зная, что их столкновение не останется в тайне, что слухи об этом разойдутся и дойдут до их врагов, Тэмуджин взял себя в руки. Он решил во что бы то ни стало не допустить ругани и смягчил свой голос:
– У нас не было другого выхода. Ты это должен понимать. Сойди с коня и присядь, я тебе все скажу.
У того, когда он увидел решительный взгляд Тэмуджина и уловил знакомый холодок в голосе (он знал, что в такие мгновения тот может пойти на любое действие), прошел запал. К тому же на похмельную голову он, видно, немало утомился, добираясь до него по заснеженной тайге.
Джамуха слез с коня, бросил поводья своим нукерам и, махнув им рукой, приказывая отъехать подальше, сел у костра. Протянул руки к огню, раскрыв ладони. Тэмуджин тоже попросил своих – братьев и нукеров, тысячников и старейшин – оставить их одних.
Когда те отошли к кострам полусотни Сагана, Тэмуджин повернулся к Джамухе и сказал:
– Анда, прошу тебя умерить пыл и не шуметь при людях. Пойми, что нам с тобой ссориться и ругаться – самим ослаблять себя в глазах людей. Ты умный человек и должен понимать: что бы ни случилось, нам лучше без ругани решать все между собой, а то если посторонние увидят между нами трещину, врагам нашим это будет как раз на руку. Ведь верно я говорю?
– Верно говоришь, – тот растерянно пожал плечами, отводя взгляд в сторону.
– А теперь подумай хорошенько: как такую уйму зверей мы смогли бы удержать? У нас не было времени, чтобы переговариваться с тобой. Пока мы гоняли бы друг к другу посыльных, звери разорвали бы облавный круг и разбежались. Это ведь понятно… Был бы сейчас ты на моем месте, а я на твоем, я понял бы все и полностью поддержал тебя. Сделай так и ты сейчас. Ты приехал, посмотрел, проверил, как тут идет дело, я доложил тебе о том, как прошел день, а теперь поезжай обратно и займи место тобши, как и полагается на облавной охоте. Вот что я могу тебе сказать. И очень тебя прошу, напряги весь свой разум и постарайся меня понять.
Джамуха, потупив взгляд, слушал его. Он долго молчал, раздумывая, а затем расслабленным голосом сказал:
– Что ж, наверно, ты прав, анда. Зверей и вправду много, мне это говорили, когда я ехал сюда… Да это Алтан с Даритаем все нашептывали мне: мол, что это такое, без слова тобши останавливают облаву, съезди и разберись. Да что с них возьмешь, старые люди, иного не понимают, кроме как держаться обычая… Что ж, раз я приехал к тебе, давай мы вместе побрызгаем хозяевам тайги.
– Это можно, – сказал Тэмуджин, облегченно вздохнув, удовлетворенный тем, что у анды хватило ума согласиться с ним. – Выпьем, и ты поезжай обратно, ты ведь тобши и должен вести себя достойно. А поговорить и отпраздновать удачу у нас будет время и завтра, и послезавтра.
– Я все понял, анда, не говори больше ничего. – Джамуха с расслабленной хмельной улыбкой смотрел на него. – Сейчас я поеду.
– Вот это хорошо. – Тэмуджин махнул Боорчи и Джэлмэ, поглядывавшим от соседнего костра. – Принесите нам архи!
Они, побрызгав духам, выпили, и Джамуха, кивнув ему на прощание, сел на своего заиндевевшего жеребца и тронул в темноту, в сторону своего крыла. Тэмуджин долго смотрел ему вслед и думал: «Каков бы он ни был, какие бы помыслы ни держал в голове, а сейчас ни мне, ни ему не нужны склоки между нами». А еще ему врезались в память слова анды о том, что Алтан с Даритаем нашептывали ему, натравливали, настраивали против него…
«Еще этих между нами не хватало, – раздраженно подумал он. – Правду говорил отец: где этот Алтан, там всегда какая-нибудь смута… С малых лет был таким…»
VII
Едва забрезжил над восточной горой рассвет, морозную высь над тайгой вновь прошили сигнальные стрелы. Воины вставали, оставляя недогоревшие костры, садились на коней, занимая свои места в цепи. Вскоре еще раз прозвенели две стрелы – на этот раз вперед, в сторону звериного стада, и движение началось. Вновь разнеслась над лесом охотничья песня, мерно залязгали в такт ей удары железа. Спереди донесся глухой шум, хруст ломаемых ветвей, звериный рык… – вспугнутые звери тоже начали движение.
Но уже шагов через триста загонщикам пришлось остановиться: скопившиеся перед ними звериные стада уперлись, передние не давали хода задним, словно подошли к какой-то невидимой стене. Чем ближе подходили к опушке, тем теснее становилось зверям в кругу.
Вновь взлетели сигнальные стрелы – в просветах между деревьями они с протяжным свистом взметнулись к зениту, всадники натянули поводья, стих многоголосый рев. Сотники и десятники заспешили вдоль рядов, принялись за устройство новой ловушки. Тысячники стояли на месте, не вмешиваясь, молча наблюдали за ними: за вчерашний день все облавщики приноровились к делу так, что каждый знал свое место и понимал все с полуслова.
На другой стороне джадараны устраивали свою ловушку, от них доносились крики отдаваемых приказов.
Тэмуджин уже не ездил смотреть на то, как охотники устраивали ловушки и расстреливали зверей; он вместе со старейшинами находился у большого круга. После того как стали расставлять стрелков не кругом, а прямым проходом, потери в людях прекратились почти совсем. Начиная со второй ловушки до последней за вчерашний день в киятском крыле не было ни одного убитого и даже раненого, а в джадаранском, как сообщали, пострадало всего пять или шесть человек, но зверей, попадавших в мешки, уничтожали всех до единого…
Все шло как будто хорошо, и лишь одно беспокоило вождей и старейшин: пропажа Кокэчу. Тэмуджин никому не сказал об открытии Джэлмэ – о волчьих следах на тропе исчезнувшего шамана. Саган по просьбе старейшин послал своих людей к другим шаманам, находящимся в разных местах облавного круга, чтобы спросили их, не знают ли, где Кокэчу. Вернувшись, те доложили, что шаманы ничего не знают. Никто из них не проявил тревоги по поводу его исчезновения, из чего старейшины поняли, что шаманы что-то знают, но не хотят говорить. Беспокойство стариков теперь было не о самом шамане, а о том, почему он так внезапно удалился, не связано ли это с их нынешней облавной охотой или с какой-либо напастью в жизни улуса.
В течение второго дня в обоих крыльях устроили по двенадцать ловушек и добыли, как потом было посчитано, больше тринадцати с половиной тысяч зверей. Когда цель охоты изменилась и главным стало не успеть выгнать зверей к установленному сроку, а сократить их поголовье, то и общее движение замедлилось. Загонщики шли не спеша, часто останавливаясь там, где заставали большое скопление животных. Зато в ловушки они с каждым разом запускали все больше поголовья и если в первый день ограничивались тремя-четырьмя сотнями голов, то на второй день загоняли до пятисот, а позже и до шестисот голов.
В первый день и в начале второго в ловушки попадались в основном кабаны и медведи, реже – волки и росомахи. В отличие от пугливых оленей и косуль они всегда шли последними, прямо перед загонщиками, и потому с каждой новой ловушкой поголовье их истощалось и к концу второго дня перед цепью все чаще стали появляться лоси с изюбрами и рогатые помельче.
К вечеру второго дня верхняя сторона облавного круга наконец приблизилась к опушке, подогнав к ней огромное бурлящее стадо из самых разных животных, какие только могли встретиться в лесу. Теперь и самим загонщикам становилось тесно в цепи. Подходя к опушке, они ужимали круг, сгоняя зверей в одно место, и оттого круг сузился так, что всадники сначала двигались вплотную, стремя к стремени, а после многим пришлось выйти из цепи и ехать позади, образуя второй ряд.
Тэмуджин поражался тому, что и после того, как было выпущено и уничтожено не меньше пятнадцати тысяч зверей, в кругу их оставалось еще очень много. До опушки было еще около четырех или пяти перестрелов, и все это пространство наполнилось одним огромным звериным месивом, плотно сбитым, почти без пустого места между разными стадами. Далеко между деревьями, сколько видно было глазу, сплошным половодьем пестрело разное зверье. Непривычно было видеть, как в нескольких шагах друг от друга стояли волки и лоси, росомахи и изюбры, но они почти не смотрели на извечных своих врагов, понимая, что сейчас им не до вражды, что попали они в одну западню и грозит им одна опасность – от людей.
Тэмуджин проезжал вдоль цепи, оглядывая перепуганных, затравленно глядящих зверей. Назавтра предстояло выгнать все это неисчислимое стадо из леса в открытую степь.
«Как все это произойдет? – время от времени тревожно билась в голове мысль. – Под силу ли нам справиться с ними?..»
После заката солнца прискакали двое посыльных от Мэнлига, молодые воины. Они сообщили, что первые звери показались на опушке.
– Оттуда, с опушки не видно, что их так много, – говорили они, с любопытством оглядывая звериное столпотворение. – А здесь-то их больше чем самих деревьев в тайге. Мы ехали и изумлялись, откуда их столько?..
– Вы не видели, сколько мы их еще побили, там такие горы мяса лежат… – гордо говорил Бэлгутэй, приводя их в еще большее изумление.
Тэмуджин решил проехать с ними на опушку, чтобы осмотреть место выгона зверей.
Смеркалось, когда он в окружении нукеров и братьев выехал из леса вслед за посыльными. Огромная заснеженная равнина – перестрелов в семь или восемь шириной – была оцеплена ровным полукругом плотно сомкнувшихся верховых. На дальней ее стороне тремя желтыми точками мерцали костры.
В оцепленной части опушки из-за зарослей тут и там, обманчиво редкими косяками выглядывали лоси и изюбры, а косули и кабарга, уже выскочив из леса шагов на тридцать-сорок, большими гуртами чернели на белом снегу.
Тэмуджин, выехав на отрытое место, порысил неподалеку от цепи загонщиков. Ему вдруг вспомнилось, как однажды, будучи в плену у Таргудая, во время облавной охоты он так же вышел из леса – когда на него упало дерево и он, лишившись коня, направлялся к Таргудаю. Он шел по такому же заснеженному полю, пеший и одинокий, только что избежав смерти, но не уверенный в том, что доживет до завтрашнего утра, а теперь он ехал на лучшем рысаке, с полными правами нойона, властвующий над десятитысячным войском.
«Как же все изменилось за это время! – подумал он. – Кажется, что было это давным-давно, в другой жизни, а прошло не так уж и много – всего два года».
Они приблизились к кострам. За первым сидели несколько молодых воинов, подручных Мэнлига, с нукерами Алтана и Даритая. Узнав Тэмуджина, они встали, поклонились. Тэмуджин, кивнув им, проехал к главному костру.
Вглядевшись в нойонов, он убедился в том, что и ожидал увидеть: Джамуха, Алтан, Даритай, второй дядя Джамухи, двое джадаранских тысячников – все были заметно пьяны. До того, как к ним подъехал Тэмуджин, они весело разговаривали и хохотали, на лицах их сияли хмельные улыбки.
Увидев Тэмуджина, они примолкли, выжидающе посмотрели на него. Во взглядах Алтана и Даритая виднелась скрытая неприязнь, будто они говорили: «Ну, и что ты на нас смотришь? Мы веселимся по праву и у тебя не будем спрашивать разрешения…»
Тэмуджин, сдерживая вспыхнувшую в нем злость к беспечно веселящимся нойонам, посмотрел на Мэнлига, сидевшего с края. Тот, заметно выпивший, смущенно отвел взгляд.
– Анда! – сиплым, простуженным голосом крикнул Джамуха, хватая стоявший перед ним на снегу туес и наливая в чашу вино. – Наконец-то и ты к нам присоединился. Я ведь тебе предлагал остаться, ты же сам отказался… А мы здесь не просто так пьем, ты не подумай плохо, мы подносим духам – хозяевам тайги, чтобы удача от нас не отвернулась. И ты тоже должен с нами принять…
Он встал, качнувшись на затекших ногах, с трудом удержав равновесие, обошел сидящих и обеими руками поднес налитую до краев чашу.
– Прими, анда!
Тэмуджин взял чашу, ощущая в душе возмущение и нежелание пить, но, повернувшись в сторону леса, побрызгал безымянным пальцем несколько раз и выпил до дна.
– Вот это молодец! – вскрикнул Джамуха, за ним раздались одобрительные голоса остальных. – Да, видно, что Тэмуджин-нойон и выпить умеет, когда надо… А как же, надо ведь возблагодарить богов… Дело уже сделано, можно и отдохнуть… Садись сюда, со мной рядом! – Джамуха потянул его за рукав.
Тэмуджин мягко отвел его руку.
– Я приехал посмотреть, как тут обстоит дело, – отдышавшись холодным воздухом, досадуя про себя, что раньше времени пришлось принять чашу, сказал он. – А там дел еще много, вот поговорю со своими и поеду обратно.
– Ну, опять ты за свое! – обиженно воскликнул Джамуха. – Да все там уже сделано, зверей подогнали к опушке, завтра утром загонщики их выгонят, а мы отсюда постреляем вволю. Давай уж, посиди с нами, хватит тебе по тайге бродить.
– Нет, поеду. – Тэмуджин сел в седло и подал знак Мэнлигу, отзывая его в сторону.
– Пришлось с ними выпить, – оправдывался Мэнлиг, когда они отъехали от примолкших нойонов. – Сидя за одним костром, нельзя ведь отделяться.
– Подожди, Мэнлиг-аха, – мягко остановил его Тэмуджин. – Я тебе должен другое сказать. Кокэчу куда-то исчез, отошел от нас в тайге, никого не предупредив, и до сих пор не появился.
Мэнлиг недолго помолчал, опустив голову, а потом беспечно сказал:
– Я думаю, он по своим делам отлучился. Беды с ним нет, я бы почувствовал. Да он из дома часто так же исчезает. Не беспокойся за него, сам знаешь, у него другие дела. Вернется.
– Ладно, ты меня успокоил, я и не знал, что думать. Теперь поеду. Но ты больше не пей. Завтра будет трудный день, и на тебя большая надежда. Когда подойдут остальные наши тысячи, расположи их у опушки, и чтобы они были готовы двинуться туда, куда мы укажем.
– Хорошо, все сделаю.
Отъезжал Тэмуджин со смутой на душе. Хмель, ударивший в голову от выпитой на голодный желудок арзы, тяжелил, был неприятен. Под горлом как будто застрял комок, он часто и глубоко вздыхал, выжидая, когда полегчает внутри и проветрится голова.
«Что это за порядок? – думал он. – Одни трудятся на холоде, голодные, гонят диких зверей, насмерть бьются с ними, а другие посиживают у костра, веселятся и пьянствуют. Не знают и не думают, с каким трудом идет охота, для них звери сами идут в руки… И считается, что все на одной охоте, одним делом заняты. Почему так? Такой несправедливости не должно быть. Все должны одинаково трудиться – ведь каждому достанется доля с добычи… Поговорить бы об этом со старейшинами и изменить правила охоты, запретить пить и есть одним, когда другие заняты делом».
Когда он снова въехал в лес, уже стемнело. Сплошным рядом, огораживая звериное стадо, горели костры. Слышно было, как по всему лесу рубили сухие дрова.
Ночью от улуса Тэмуджина прибыли две тысячи – шестая и восьмая, а под утро – остальные три тысячи.
VIII
Следующим утром приступили к вытеснению зверей из леса. Перед этим всю ночь, почти до утра шла подготовка. В темноте по лесу тыльной стороной облавного круга передвигались отряды из только что прибывших тэмуджиновских тысяч. Они располагались, занимая указанные вождями места. По заднему краю звериного стада расставили около ста восьмидесяти больших барабанов, привезенных из куреней прибывшими отрядами. Барабаны прежде брали на большие войны с татарами и чжурчженями, после они использовались на больших молебнах и тайлаганах, когда приносили жертвы военным богам, принимали в войско подростков или хоронили великих вождей и багатуров, а теперь привезли на облаву. Встречавшему новое пополнение Мэнлигу тысячники говорили, что взяли их по совету старейшин, узнавших о небывалом количестве зверей.
– Пришлось взять, – говорил Дохолху, вождь второй тысячи. – Пристали они, мол, возьмите, барабанный грохот донесет дух смерти, устрашит зверей, и будет легче выгнать их из леса.
Делали свое и шаманы. Собравшись на небольшой поляне, за кустами, брызгали хозяевам тайги и били в бубны, призывая на помощь духов всех предков племени. Просили их, чтобы явились в боевых порядках, устрашили звериные полчища и помогли выгнать их из леса.
На рассвете вновь взлетели сигнальные стрелы и тут же оглушительно загремели боевые барабаны. Страшные грохочущие звуки, похожие на раскаты летнего грома, неожиданные и непонятные для зверей сейчас, посреди зимы, разнеслись по лесу. Звери с задней стороны круга, откуда раздавался невыносимый грохот, в страхе ринулись вперед. Остатки кабанов и медведей, многочисленные волки и росомахи, стремясь уйти подальше от пугающих звуков, бросились на теснящихся перед ними копытных, кусая их в кровь, освобождая для себя место, погнали их дальше. Лоси и изюбры, обезумев, тысячными табунами понеслись напролом, ломая кусты, бодая рогами передних.
Как небольшой поначалу снежный ком в горах толкает и увлекает вперед огромную лавину, так и сейчас резкий испуг и без того переполненных страхом зверей дал толчок движению всего огромного стада.
Загонщики и стоявшие за ними войсковые отряды, разом подхватывая боевой клич, двинулись вслед за зверями, не давая им опомниться, пуская над их головами свистящие, воющие и звенящие на разные лады йори, стреляя по ним тупыми стрелами. По всему лесу, будто гнали побежденного в битве врага, раздавался мощный рев:
– Хура-ай!!!
Звериное стадо, раз сдвинувшись с места, в безумном страхе понеслось в сторону опушки; страх их передавался от задних к передним, и бежали теперь все неудержимым потоком, сметая на своем пути все, что не держалось на месте. Лишь толстые сосны и березы оставались неподвижными, но и с них слетала кора от ударов рогов, трения тяжелых туловищ. Трещали сучья палых деревьев, хрустели ветви измятых кустов и молодых порослей, а звери, напарываясь на них, обдирая шкуры и ломая ноги, исходили истошным ревом и воем. По лесу раздавался тяжелый, гудящий звук – похожий на шум таежной бури, выворачивающей стволы деревьев.
Скоро на опушку, где вчерашним вечером лишь в немногих местах выглядывали олени и косули, хлынула мешанина согнанного со всей таежной котловины зверья. Поднимая облако снежной пыли, несметное поголовье на расстоянии четырех перестрелов в ширину темной тучей вываливалось в открытую степь. Впереди лавой текли тысячные гурты косуль и кабарги, раньше других прибежавшие к краю тайги и во множестве скопившиеся перед опушкой; за ними, нагоняя их, косяками врезаясь в их гущу, словно быки и коровы в овечью отару, неслись изюбры и лоси, и вперемешку со всеми, испуганно шарахаясь из стороны в сторону, стараясь не попасть под копыта, мелькали зайцы и лисы…
Джамуха, Алтан с Даритаем и другие, находившиеся у костра, вскочив, выбежали вперед от костра, у которого они ночевали, укрывшись теплыми шубами. Их только что разбудили нукеры, и они собирались опохмелиться, поправить головы после ночного пира. Вглядевшись, поначалу они с радостным восторгом рассматривали выплывающие из леса звериные волны, но чем ближе они становились, тем заметнее проглядывались в их глазах беспокойство, а затем и нешуточный страх. Хотя за вчерашний день им не раз доносили, что добычи попало в круг невиданно много, на пьяные головы они не до конца осознавали смысла происходящего и теперь не ожидали, что перед ними окажется такая пугающая уйма зверей.
Первым подал голос Даритай.
– Назад! – испуганно вскрикнул он. – Давайте отойдем назад! Так они и нас затопчут, вы что, не видите?
– Подожди, не шуми раньше времени. – Алтан, видно, тоже не на шутку напуганный, однако, скрывая страх под беспечной усмешкой, посмотрел на Джамуху. – Тобши наш, наверно, знает, что делать.
– Чего тут знать, – дрожащим голосом настаивал Даритай. – Прикажите отступить загонщикам, надо же дать место зверям. Если надо будет, потом мы их снова потесним.
Джамуха молча взирал на стремительно приближающуюся в облаке взвихренного снега темную лаву и медлил, видно, не решив окончательно, надо ли отступить, или это не нужно и будет выглядеть как испуг, недостойный его высокого звания.
Тут на выручку всем пришел Мэнлиг, сказав:
– Да уж, лучше отступить и дать зверям выйти из леса, чем стоять помехой перед ними… ведь нашим труднее будет выгонять их. Пока они сами бегут, лучше не мешать им, пусть выходят.
Джамуха, для приличия помедлив еще немного, махнул рукой:
– Прикажите загонщикам отойти назад!
– Назад! – разом отозвались тысячники. – Передайте приказ, всем назад!
В нескольких местах просвистели сигнальные стрелы в обратную сторону.
Нойоны, сев на подведенных им лошадей, поскакали рысью, оглядываясь на все еще продолжающее бежать в их сторону звериное стадо. Нукеры, наскоро погасив костры, засыпав их снегом, скакали вдогонку.
Вскоре мчавшиеся впереди всего потока косули и олени, оказавшись на непривычно открытом месте, понемногу стали остывать от объявшего их страха, сбавили свой бег, перешли на шаг и наконец остановились. За передними, наталкиваясь на них, стали останавливаться и остальные.
Осела поднятая тысячами копыт снежная пыль, и стало видно, что следом за оленями из леса вышли волки и росомахи, остатки кабанов и медведей, и теперь самые последние выбегали из-за зарослей, стараясь не отстать от своих. За зверями по пятам следовали цепи всадников, за ними густыми толпами выходили отряды, поставленные в прикрытие.
Тэмуджин среди последних выезжал из леса. Он был удивлен тому, как легко удалось выгнать зверей.
«Сами выбежали из леса! – радостно недоумевал он про себя. – Стоило одних хорошенько напугать, как те переполошили других и понеслись все разом, а загонщики только поддавали шума… Выходит, что большое количество зверей легче напугать, чем малое, потому что они сами на себя наводят страх… Всегда считалось, что самое трудное – выгнать зверей, а тут они сами выскочили. Об этом надо подумать и поговорить со знающими людьми. Должно быть, таковы же и люди, они так же поддаются обману… Большую толпу людей легче напугать, чем малую. Это как-нибудь может пригодиться…»
Загонщики, тоже довольные легким исходом дела, весело перекрикивались:
– Всегда бы так: едва начали и уже управились!
– Никогда не подумал бы, что такое скопище будет так легко выгнать.
– Что же это значит?
– В прошлые годы на Ононе, помните, в десять раз меньшее стадо выгоняли, а хлопот было…
– Главное – суметь их хорошенько напугать…
– Да и то помогло, что кабанов да медведей заранее уничтожили, а с этими не так легко было бы…
– Остались одни олени, они и навели такую суматоху, сами на себя нагнали страху…
– Именно так!
– Убери самых сильных, а остальные побегут.
Огромное звериное месиво, отбежав от края тайги на два перестрела, неподвижно стало на месте, покрывая окрестные холмы и низины. Запыхавшись, звери стояли, напуганно озираясь вокруг. Над ними на утреннем красноватом солнце поднималось огромное облако пара.
Облавный круг выравнивал ряды, готовясь к главному. Сотники и десятники оглядывали цепи, совали запасных воинов туда, где пореже стояли загонщики, спешили укрепить преграду, закрывающую зверям путь назад. Вдоль опушки на расстоянии половины перестрела встали крупные отряды из вчерашнего пополнения.
Еще вечером, когда отряды из куреней еще не подошли, тысячники и старейшины, подсчитывая имеющиеся силы, решили из них составить восемь полутысячных и двадцать полусотенных отрядов и расположить их полукругом, закрывая зверям обратный путь к лесу – на случай прорывов. И те, разделившись, растянувшись на равное расстояние между собой, встали позади, подковой закрывая облавный круг от лесной опушки.
Объехав заднюю часть своего крыла, тщательно оглядев ряды и отряды прикрытия, Тэмуджин оставил вместо себя Сагана и вместе со старейшинами, нукерами и братьями поехал к месту стоянки тобши.
Когда он прибыл на место, нойоны все были уже в сборе и вместе с тобши стояли внутри облавного круга, готовясь к стрельбе. Из джадаранского крыла были здесь оба дяди Джамухи, трое старейшин и один из тысячников, а от киятского, кроме Алтана и Даритая, были прискакавшие, не дожидаясь Тэмуджина, Бури Бухэ с четырьмя племянниками. Собравшись вместе с многочисленными нукерами, все они теснились перед цепью загонщиков, оглядывали бурлящее шагах в трехстах перед ними, исходящее густым паром звериное стадо, весело перекрикивались.
Джамуха (по размякшей улыбке на красном от мороза лице было видно, что он хорошо опохмелился), увидев Тэмуджина, весело вскрикнул:
– А вот и наш Тэмуджин! Что-то долго ты ездишь, анда, одного тебя ждем!
– Поздно проснулся, видно, – засмеялся дядя Джамухи, тот, который на облаве был рядом с Тэмуджином. – Встал, а зверей уже выгнали из леса.
Толпа нойонов разразилась хохотом, смеялись и кияты, и джадараны. Тэмуджину не понравилась шутка джадарана, он лишь сдержанно улыбнулся и промолчал.
– Ну, теперь все собрались, больше ждать некого! – Джамуха блеснул глазами, весело глядя на него. – Что ж, анда, начнем?
– Пожалуй, пора! – сказал Тэмуджин, оглянувшись на своих старейшин.
– А чего тянуть, чего выжидать? – крикнул Бури Бухэ. – Поскорее с этим делом кончать надо.
– Да уж, делать дело так делать, – вставил свое слово Даритай.
Джамуха с уверенной улыбкой выехал вперед. Небрежно покачиваясь в седле, глядя на зверей, он медленно достал из колчана стрелу, приладил к тетиве.
– Ну, – он оглянулся на Тэмуджина, – покажи мне цель, анда.
Тэмуджин, видя, что нойоны опять приложились к крепкому и снова были пьяны, был внутренне раздражен и с трудом подавлял в себе неприязненное чувство. Он суховато ответил:
– Не буду брать на себя лишний грех. Выбирай сам.
– Ну что ж, – выдерживая достойный вид, спокойно промолвил тот, однако убрал улыбку с лица. – Выберу сам.
Он помедлил, оглядывая зверей, затем резко поднял лук, натянул тетиву и, наскоро прицелившись, отпустил. Стрела с упругим шорохом унеслась вдаль, и огромный лось-самец, стоявший с высоко поднятой головой в окружении других таких же лосей, как подкошенный рухнул на снег.
Далеко по рядам загонщиков прокатился восторженный крик.
– Джамуха-мэргэ-эн!!
– Хура-ай!! – доносилось с обеих сторон.
– Вот это истинная стрельба! – заискивающе глядя на Джамуху, приговаривал Даритай. – Слышал я, что Джамуха-зээ стреляет хорошо, а теперь и своими глазами увидел.
В это время со стороны киятского крыла к толпе нойонов приблизились трое всадников. Приняв их за каких-то посыльных или нукеров, нойоны поначалу не обратили на них внимания. Джамуха уже вынул вторую стрелу и приложил к тетиве, выбирая новую цель, когда всадники подъехали, и тут все увидели, что один из них – шаман Кокэчу. Двое других тоже были шаманы (Тэмуджин узнал их: они были из тех, что находились в киятском крыле, к которым Асалху посылал расспросить о Кокэчу, а те ответили, что ничего не знают).
Нойоны смотрели на прибывших, выжидая, что они скажут.
Кокэчу проехал к середине толпы, пристально посмотрел на Джамуху и остальных.
– Выслушайте меня и объявите своим воинам. Духи предков запрещают трогать больше половины стоящих здесь зверей. Остальных вы должны отпустить.
– Почему это? – возмущенно расширил глаза Бури Бухэ. – Чем мы провинились перед ними? Разве мало приносили жертвы?
Его поддержали некоторые нойоны и нукеры.
– Если мало, то восполним, – с готовностью говорил второй дядя Джамухи. – Вы нам только скажите, и вина покрепче выгоним, и все, что потребуется, отдадим…
– Если попалась в руки такая добыча, – недоумевающе пожимал плечами Даритай, – почему мы должны от нее отказаться?
– С таким трудом мы их выгнали… – вторили нукеры.
– Люди погибли.
– Ко мне скоро уйгурский купец приедет, – говорил другой дядя Джамухи. – Я обещал ему пятьсот оленьих шкур.
Кокэчу с неприязнью оглядел нойонов, сказал:
– Не нужно от вас ни вина, ни других подношений. И не в том дело, провинились вы или нет, а в том, что слишком много зверей к вам на этот раз попало. А вы не должны забывать древний завет: идти на охоту только тогда, когда голодны. А у вас уже сейчас добыто столько, что никакой голод вам не грозит. И вам разрешают взять еще. Если каждый воин выпустит по одной стреле, вместе с тем, что уже взяли, вам хватит на эту зиму. Зариться на большее – грех. – Он презрительно скривил губы. – Слишком уж жадные вы, готовы уничтожить все, что покажется перед глазами, потому предки и останавливают вас – для вашего же блага.
Нойоны, подавленно потупив взгляды, умолкли. Тут выступили вперед старейшины, киятские и джадаранские. Сарахай, сняв шапку, вошел в круг и оглядел нойонов.
– Только глупцы могут не понимать того, почему от нас это требуют: надо оставлять и на будущее. Не оставим зверей на приплод, тогда что нашим потомкам останется? Вы что, враги своим внукам и правнукам, не желаете им добра и изобилия? А вот что еще хуже: жадность разъедает душу человека. Это червь, который сидит внутри каждого, и если его перекормить, он непомерно вырастает, захватывает разум, и человек становится его рабом. Потому лучше не потакать этому зверю, держать его на привязи.
Говорили и другие старейшины, припоминая древние слова и поговорки, напоминали о том, что и звери, и люди живут на одной земле, под одним небом, что все люди произошли от зверей, и каждый род человечий имеет своим предком какого-нибудь зверя, а то и птицу или рыбу, и потому великий грех убивать их без большой надобности.
Долго увещевали старейшины нойонов, и те, поначалу возмутившиеся неожиданной вестью, понемногу остыли, соглашаясь с ними.
Наконец Джамуха, задумчиво сгорбившийся было в седле, слушая старейшин, встряхнулся, решительно сказал:
– Что ж, выпустим по одной стреле и на этом завершим охоту.
Тэмуджин, внимательно посматривавший на нойонов, изумленно подумал: «В какую-то пору и до них доходит разумное слово».
Часть третья
I
Отгремела облавная охота, и курени монголов, занесенные снегом, обдутые ветрами, притихли.
Со второго дня месяца хуса[15] начались большие бураны. По-волчьи завыла в степи вьюга, сдувая, вздымая с холмов тучи снега, заметая овраги и ложбины. Там, где еще недавно между куренями петляли протоптанные в снегу дороги, теперь залегли глубокие сугробы. Редкие путники, пробредая по ним верхом, намечали новые тропы, но скоро ветра заметали их, заравнивали бесследно.
В самих куренях редко кого можно было увидеть вне жилищ: выскочив на короткое время за аргалом, за льдом, заранее навезенным от реки и сложенным кучами, или еще по какой-то нужде, люди спешили обратно в тепло, к огню очагов.
Старики говорили, что это пируют три белых западных небожителя – Гурбан Салхин тэнгэри, и что это к добру, потому что ветра выдувают из земного мира все болезни и заразы. В точности как они и предсказывали, в течение девяти дней непрерывно бушевали ветра, на десятый они утихомирились, и тут подступили настоящие крепкие холода.
Теперь по утрам над куренями висели сизые морозные туманы. Солнце, не грея, белело сквозь мутную пелену, как ледяной комок, окованный серебряным ожерельем. Стужа сковала воздух так, что у людей, на малое время выскочивших из юрт, он застревал в горле, не давая вздохнуть полной грудью. Все мелкое зверье в степи и в лесу зарылось по норам, куропатки и тетерева попрятались под снегом, а воробьи и синицы, по птичьей своей глупости ведущие беспечную жизнь, не имея зимнего укрытия, падали замертво и тут же покрывались инеем, утопая в снежном покрове.
Ночами яркими кострами горело небо, не обещая скорого отступления холодов. Кони и коровы бродили по заснеженным пастбищам, обросшие пухом, покрытые толстым слоем инея.
Люди сидели по юртам, пригревшись у очагов. Мужчины, пользуясь выдавшимся бездельем, отсыпались, как медведи в берлогах, набирались сил. Выспавшись и вдоволь наевшись мяса (благо было что поесть после облавной охоты), они посиживали у себя на мужской стороне, осматривали оружие, поправляли луки, перебирали стрелы, счищая с них засохшую кровь, варили рыбий клей, чтобы поменять потрепанные оперения, вытачивали новые острия из крепких лосиных и изюбриных костей, ладили седла и узды, шлеи, подпруги, вили арканы…
Лишь на охрану табунов ежедневно выходили отряды молодых воинов. Пристыв к седлам, так же покрывшись инеем, как и охраняемый ими скот, они чутко сторожили зверей, берегли родовое богатство. Согреваясь, то и дело рысили вокруг табунов, пускали в небо свистящие стрелы, отпугивая появляющиеся на гребнях холмов волчьи стаи, ночами жгли костры. Выстояв положенные сутки и сменившись, они с радостным облегчением возвращались в теплые юрты, отдыхали до следующего выхода.
От безделья, затянувшего курени, пошли, как обычно, досужие разговоры, слухи и разные толки, которые в другую пору заглушались заботами по хозяйству, войной или охотой. Заводилами здесь были одни и те же непревзойденные сплетницы, которым, как всегда, обо всех все было известно, обо всем, что творилось в каждом айле, они узнавали первыми.
На этот раз пошли разговоры о жизни в меркитском плену жены Тэмуджина – Бортэ-хатун. Рассказывали, будто Джамуха во время похода захватил какого-то меркитского воина, служившего у своих нойонов, и выпытал о ней все. Тот, мол, и выложил, что когда меркиты напали на стойбище Тэмуджина, Бортэ сама вышла к ним, а вождь их Тохто Беки, увидев ее, запал на нее сердцем и взял ее к себе. И жила она там вовсе не как пленница, а как настоящая ханша, в неге и роскоши. Да так и осталась бы в меркитском племени, рожая тамошнему нойону детей, если бы сам Тэмуджин не заявился за ней с огромным войском. Говорили, что Джамуха на своих пирах рассказывает об этом, да еще посмеивается над Тэмуджином: мол, бедняга, не знает всего, что там было, а жена закрутила ему голову.
Известие это, откуда-то вдруг появившись, разом вытеснило все остальные толки, и теперь все только об этом и говорили. Завзятые сплетницы рассказывали о пребывании Бортэ у меркитов так складно, с разными подробностями, будто видели все своими глазами. И по пословице, что если долго идти дождю, то и камень размочится, слух этот прижился в курене – многие верили молве и разговоры о том не прекращались, с каждым разом обрастая новыми домыслами и присказками.
– Сами подумайте, кем в ту пору был Тэмуджин, а кем Тохто Беки, – брызгая слюнями, доказывала одна косоглазая баба, прибежав к соседям по морозу. – Этот был нищий, по лесам скрывался, а тот целым племенем владел. Куда, думаете, умная женщина пойдет? Она же не дура…
– Да уж, жить в курене у нойона – не то что в лесу с беглым разбойником… – задумчиво кивая, соглашалась соседка.
Читать бесплатно другие книги:
