Покоритесь воле Ночи Кук Глен
Изабет смерила монаха долгим взглядом. Она уже не была ребенком. На брата своего королева совсем не походила: в отличие от него, она способна была на скорые решения.
– Вы верите тому, что он нам рассказал, совершенный?
Брат Свечка не стал ее поправлять. Изабет намеренно использовала его титул, чтобы слышали ее спутники. Большинство дирецийских дворян исповедовали епископальную чалдарянскую веру, хоть и относились к патриарху с презрением. Они охотно истребили бы членов Конгрегации – в основном потому, что эти фанатики представляли угрозу светской власти дворянства.
Вера Изабет вызывала подозрения. Она ведь родом из этого гнездилища ереси. Королеве следует проявлять осторожность.
– Я верю в его видения, – ответил брат Свечка. – Моя религия убеждает, что следует принимать все как есть. Ночь есть, есть и Орудия. Никто не может отрицать их существование лишь потому, что так удобнее.
Его слова ни в коей мере не противоречили чалдарянской доктрине. Она признавала существование Орудий, вот только называть их следовало не иначе как демонами.
Но такого рода правда была не по душе тем, кто находил прибежище в Конгрегации по искоренению богохульства и ереси. Тем, кто вознамерился самого господа бога заставить соответствовать своим представлениям.
– Я сыграл ту роль, которую мне уготовил ваш брат, – продолжал Свечка. – Сделал так, что он сказал свое слово и ваши люди его услышали.
На лице Изабет отразилось сомнение.
Эта усталая седеющая женщина всю свою жизнь была вовлечена в политические дела брата и мужа, на ее долю мало выпало той роскошной дворцовой жизни, которой обычно живут высокородные дамы. С того самого времени как на Коннек посыпались нескончаемые несчастья, королева едва ли успевала наслаждаться обществом мужа и сына. А сын этот уже, наверное, выучился ходить, говорить и досаждать своим нянькам. Только тут брат Свечка понял, что даже не знает, как его зовут.
Он смущенно спросил Изабет.
И та в ответ назвала ему целый ворох имен. Дирецийцы любили называть детей в честь всех любимых предков и святых.
– Но обычно мы зовем его Питер или маленький Питер, – с тоской ответила королева.
Вскоре Свечка удалился. Бикот Ходье проводил его до ворот.
– Брат, я не могу вас довести до самого города. Теперь за Тормондом нужно неотступно присматривать. Иногда после настоя Форнье он сильно мучается.
– Понимаю. Дорогу знаю. Я еще не такой дряхлый, просто хожу помедленнее.
Оказалось, что в город совершенный идет не один. Вскоре он обнаружил за собой хвост – за ним увязалась парочка типов, движимых явно недобрыми намерениями. Но им пришлось от этих намерений отказаться: из Метрелье бодрой рысью выехали с полдюжины дирецийских солдат. По чистой случайности они как раз направлялись в ту же сторону, что и совершенный.
– Не понимаю, что это такое было, – признался брат Свечка чете Арчимбо, когда те вернулись из дубильни.
– Наверняка мерзавцы из Конгрегации, – предположил Арчимбо. – Захватить известного еретика брата Свечку для них настоящая удача.
Спорить совершенный не стал. Быть может, Арчимбо и прав. Что у кого творится в голове – не угадаешь.
– Возможно. Надо отправляться в путь, пока я не привлек ненужного внимания.
А он мог это сделать, и еще как.
Добравшись до дома Арчимбо и убедившись, что никто его не преследует, монах открыл пакет, который тайно передал ему герцог Тормонд.
Содержимое этого пакета потрясет весь Коннек.
Внутри были герцогская печать, герцогский перстень и реликвия святого Домино, хранившаяся в семействе герцогов Кауренских со времен Древней Империи. Этими предметами мог владеть лишь истинный герцог Кауренский. Атрибуты власти. Также в пакете были исписанные мелким почерком листы – копии бумаг, подтверждающих законное право семейства герцога Тормонда на Коннек. Их оригиналы тоже восходили ко временам Древней Империи. Каждая копия заверена, везде под присягой подтверждается, что все до последнего слова соответствует оригиналу. На каждой странице многочисленные подписи свидетелей – уважаемых религиозных деятелей Каурена.
И самый важный документ – тот самый, который вполне может потрясти мир: Тормонд IV законным образом усыновляет графа Реймона Гарита из Антье и назначает его полноправным наследником.
Никто не обрадуется. Вот уже много лет велись споры о том, кто станет преемником Тормонда. Главным претендентом был Питер Навайский. Ведь последние десять лет единственной наследницей герцога оставалась Изабет.
После падения Древней Империи усыновление было не слишком распространено, самые сознательные императоры древности прибегали к нему, когда хотели обеспечить себе дельного преемника, однако эта юридическая процедура по-прежнему не утратила своей силы. Если только предоставлялись бесспорные доказательства и не к чему было придраться.
Брат Свечка прочитал список свидетелей: все – весьма уважаемые люди, исключая разве что епископа Лекро. Но Лекро помиловали.
Слишком уж их много. Да, люди честные и движимые, несомненно, преданностью и лучшими побуждениями, но кто-нибудь обязательно проболтается. Такова уж человеческая природа. Поползут слухи (если уже не поползли), и кто-нибудь честолюбивый и не лишенный злодейских наклонностей постарается расстроить планы Тормонда.
Именно поэтому брат Свечка и сказал Арчимбо, что пора отправляться в путь. Нужно убраться подальше, пока кто-нибудь не заподозрил, что впавший в грех старый мейсалянин-совершенный по наущению Тормонда IV тайком вынес из Метрелье символы герцогской власти.
Монах решил было посвятить Арчимбо в свою тайну. Дубильщик был человеком хорошим и думал о Тормонде лучше, чем большинство его соотечественников. Полезно для осуществления герцогского плана. Но у Арчимбо своя жизнь, жена, семья, дубильня, уважаемое место в общине. Не дело подвергать его такой ужасной опасности.
И Арчимбо, и его жена уговаривали совершенного остаться. Кауренские мейсаляне не хотели его никому отдавать. Брат Непорочность, единственный совершенный в округе, им не нравился.
То же самое Свечке сказали и позже, на вечернем собрании. Ищущие свет развлекались вовсю. Начались оживленные перепалки. Все как один утверждали, что на встречах никогда не бывает так радостно, когда нет Свечки, когда он не учит их (иными словами, не разрешает споры).
В тот вечер брат Свечка старался больше обычного. Нужно было предупредить мейсалян, что снова грядут темные времена.
– Будущие испытания гораздо тяжелее тех, что устроил нам главнокомандующий. Главнокомандующий был мягче и благороднее тех, кто явится сейчас. Прошлые невзгоды, хоть и ужасные, длились около года, а будущие могут затянуться на несколько поколеий. До тех пор, пока не сожгут последнего мейсалянина.
Конгрегации понравилось сжигать еретиков.
Тормонд в своих пророчествах не упомянул о бесконечных преследованиях – больше упирал на ближайшее будущее. Но в каждом слове угадывалась охватившая грядущее сокрушительная тьма.
– Разбудите меня, пожалуйста, на рассвете, – попросил в самом конце встречи брат Свечка. – Путь до Альтая неблизкий, хочу выйти пораньше.
Врать было неприятно, да и толку от этого вранья, по всей видимости, немного. Любой, кто вознамерится отобрать у него драгоценную ношу, мигом поймет, что монах отправился передавать послание Тормонда графу Реймону. И тогда придется действительно идти сначала в Альтай, а потом оттуда через дикие земли на восток.
Добравшись до самых северных ворот Каурена, брат Свечка обнаружил, что они заперты. Там толпилось множество солдат, что-то стряслось. Похоже, прямо в воротах совсем недавно произошла кровопролитная схватка.
Но ни солдаты, ни ополченцы не разыскивали старика, укрывавшего символы герцогской власти. Монах подошел к дирецийцу, который был вроде бы занят меньше остальных, и спросил, что случилось и когда откроют ворота.
– Там снаружи люди короля Регарда, отец. Ночью хотели захватить ворота, им помогал кто-то из горожан. Но ничего не вышло. Уцелевшие зализывают раны, но уходить не торопятся. Если хотите выбраться из Каурена, идите к другим воротам. Враг тут слишком занят, за всеми воротами не уследит.
Поблагодарив солдата, брат Свечка удалился. Судя по всему, защитники готовились к вылазке.
Свечку позабавило, что его назвали отцом. Хотя, возможно, в Диреции так уважительно обращаются к пожилым людям, а не только к церковникам.
Монах отправился в восточную часть города. Через какие-нибудь ворота его выпустят, и он найдет дорогу в Кастрересон.
16
Иные миры
В Обители Богов ночь не наступала. Девятый Неизвестный решил, что когда-то, наверное, все было иначе, но элен-коферы прихватили с собой смену дня и ночи и времена года, оставив лишь неизменное серебристое однообразие.
Сколько он здесь торчит? Время никак не посчитаешь: никаких примет, не меняются даже звуки. Голод помогал ориентироваться, пока не кончились припасы. Незадолго до этого сильно крутило живот. Пищеварение волшебника плохо переносило скудный рацион.
Фебруарен пытался добраться до Небесной Крепости, минуя сломанный радужный мост. Возможно, юный воин или закаленный солдат и сумел бы вскарабкаться по серой отвесной скале, если, конечно, там не было ловушек – не столь явных, как те, что приметил Фебруарен оттуда, куда все же умудрился влезть.
Пришлось признаться самому себе, что лучшие годы остались позади.
Вероятно, вознесшийся смог бы взобраться на гору и без моста. Превратился бы во что-нибудь пригодное для лазания. Но вознесшегося тут нет.
Пока Фебруарен ничегошеньки не узнал о том, как открыть проход между мирами. Или как выбраться обратно. Модель призвать ему не удалось. Изнутри Обители Богов казалось, что этого огромного механизма вообще не существует.
Волшебник запер сам себя в комнате без дверей.
Силы у него остались, колдовские способности даже увеличились, но толку от них пока было мало, разве что удалось с помощью чар убедить собственный желудок, что его нет.
Отчаяние не сокрушило старика. Была в его характере эта северная твердость. Не сдаваться, биться до последнего, пока не явятся Похитительницы Павших. Ну или кто там теперь заменяет дочерей Серого Странника!
Фебруарен рыскал по гномьему городу, пока не выучил все улицы наизусть. Ничего интересного или ценного не нашел. Элен-коферы, видимо, утащили бы все до последнего кирпичика, но места хватило только на день, ночь и времена года.
В мифах и легендах гномов именно так и описывали.
Наверное, в старых сказках есть большая доля правды. Фебруарен мало знал о Старейших, но пока все сходилось.
Но в Ночи все правда.
Заклинания уже не заглушали голода. Скоро он не сможет мыслить последовательно и логично. Нужно действовать решительно.
От безысходности он соорудил некое примитивное подобие удочки. В маслянистых серых водах гавани что-то водилось. Часто по поверхности расходились волны. Приманки у Фебруарена не было. Если бы он и нашел что-нибудь годное для наживки, то тут же бы съел. Старик сделал блесну, капнул на нее своей крови, потом отправился на причал, залез в брошенную там ладью и с носа забросил удочку. Он надеялся, что рыбачить у него получится лучше, чем охотиться.
Ведь поймать крысу, белку, другого грызуна или птицу из тех, что еще остались в Обители Богов, ему так и не удалось. Звери, как и он сам, страдали от голода, и потому среди них выжили лишь самые приспособленные – старику, непривычному к тяжелому труду, их было не догнать. Фебруарен решил, что твари и сами могут на него охотиться.
Не помогло даже волшебство. Зверье на него не реагировало. Быть может, они так долго прожили в магическом мире, что перестали воспринимать колдовство.
Наверное, с обитателями глубин тоже ничего не выйдет. Но уже через несколько минут удочка дрогнула, и он почувствовал, как леску целеустремленно дернули, – там внизу кто-то тоже желал поужинать. Фебруарен потянул. Там потянули тоже. Старику повезло больше. Он разглядел в воде нечто вроде миниатюрного кракена. Кальмар. Кальмаров Фебруарен ел всю свою жизнь. В Фиральдии их любили. Плохо, что нет чеснока и оливкового масла.
Но миниатюрным создание можно было назвать только по сравнению с настоящим кракеном из морских легенд. Весил «кальмар» больше самого Девятого Неизвестного. Страшилище потянулось к старику щупальцами длиною в дюжину футов. В воду ему не удалось стянуть Фебруарена лишь потому, что у того рычаг оказался лучше.
Сдаваться чудище не собиралось.
Но и Девятый Неизвестный тоже.
Щупальца уцепились за край причала. Кракен подтянулся из воды, повернулся и попытался перелезть через борт. Его глаза…
На изумленного Фебруарена смотрело почти человеческое лицо, перекосившееся от отчаянных усилий. В глазах светился обезумевший от голода разум.
«Кальмар» отцепился от причала, намереваясь, видимо, перевернуть ладью. Судно дернулось, но осталось на плаву. Фебруарен увидел тянущиеся щупальца, а еще увидел, как внезапно вода забурлила и на поверхности показалось три головы, по виду почти человеческие. Потом плечи, потом туловища и руки, сжимающие оружие, – короткие гарпуны впились в неприкрытую спину чудища.
Фебруарен бросил удочку. Самое время. Пора убираться из ладьи. На глазах у волшебника разворачивалась битва. Исхудавшие от голода моры ослабели. И хотя было их трое против одного кракена, старик понимал, что «кальмар» победит. И получит свой ужин.
Взобравшись на причал, Девятый Неизвестный прибегнул к последнему средству – обрушил на чудище парализующее заклинание. Человека бы оно обездвижило на несколько часов, но это ведь не человек. Хотя движения кракена сделались более вялыми.
Фебруарен упал.
И успел сделать это подальше от воды.
Кто-то пел. Жутковатый голос звучал словно бы издалека, и слова были незнакомые, но мелодию он узнал – любовная баллада, которую сочинили в западном Коннеке сотню лет назад. Кловен Фебруарен вспомнил, как занимался любовью под этот припев на кауренском наречии.
Откуда-то несло рыбой.
Волшебник лежал там, где упал, чувствуя правой щекой мокрый холодный камень; ободранные ладони саднило. Он осторожно приоткрыл один глаз, но увиденное так его поразило, что Фебруарен выдал себя.
Футах в пяти, лицом к нему и скрестив ноги, сидела девушка. Она что-то делала и пела за работой. На ней не было ровным счетом никакой одежды.
Если бы волшебнику хватило сил, он бы отвернулся: ладно у девицы стыда нет, ну а у него еще остался, даже после стольких лет. Но сил не хватило, и Фебруарен лишь дернулся и прохрипел что-то нечленораздельное.
Песня сменилась журчащим смехом.
Мора встала на колени, сдвинув наконец ноги, и протянула ему кусок чего-то. Рыбой запахло еще сильнее.
– Ешь!
Старик с трудом уселся и только тут увидел, чем она занималась – срезала мясо со щупальца.
Фебруарен так оголодал, что уже не волновался, чье это мясо и почему от него так мерзко несет рыбой.
Потом желудок воспротивится, ну а пока Фебруарен схватил протянутую еду.
– Меня послали… смотреть, – сказала девушка. – Наш долг. Твое заклятие спасло… многих.
Она, видимо, нечасто разговаривала на человечьем языке, но умение к ней быстро возвращалось.
О морском народе Кловен Фебруарен знал немного, да и то лишь из книг. Эти создания меняли обличье и могли ходить среди людей, но недолго. Отращивать человеческие ноги очень болезненно, и превращались моры лишь в исключительных случаях. На этот раз ноги получились что надо, и девушка намеренно их демонстрировала.
– Слишком много не ешь, – предупредила она. – Маленькими кусочками. Жуй подолгу. А то плохо станет. Окрепнешь, разведи огонь. Свари.
Разговаривала мора на северном граальском наречии. В юности волшебник хорошо его знал, но уже сотню лет как не слышал. Он жестами попросил девушку говорить помедленнее, и сам, следуя совету, стал есть уже не так жадно.
Она уже не замолкала, чтобы подумать, и не делала пауз между словами и фразами, но все равно говорила медленнее, чем обычные люди.
– Ты не единственный волшебник, но твое заклятие было правильным.
Сырой кракен уже не казался вкусным. Видимо, организм намекал Фебруарену, что пора остановиться. Старик постарался сконцентрироваться на девушке и не опускать глаза – смотреть только ей в лицо.
Ведь всего на ладонь ниже подбородка было на что заглядеться.
Видимо, ее и послали говорить за всех моров из-за таких вот отвлекающих свойств.
– Ты, наверное, решил, что мы накормили тебя в благодарность за помощь. Так бы мы и поступили, но не в нынешние отчаянные времена. Мы мирный и гостеприимный народ, но те моры, которые угодили здесь в ловушку, не могут позволить себе оставаться такими. Мы накормили тебя, потому что ты можешь помочь нам выжить. У тебя ноги. Ты отправишься туда, куда не хватит сил добраться даже самым величайшим морам-героям. – Увидев, как нахмурился Фебруарен, она объяснила: – Я не могу далеко уходить от воды. Мне постоянно требуется влага. Прошу тебя, расскажи свою историю.
Тихий плеск воды за спиной Девятого Неизвестного подсказал ему, что девушка с переменчивым обличьем была не единственным его слушателем.
И он рассказал почти всю правду. Намеренно не врал.
– Мы желаем того же самого, – сказала мора. – Открыть путь. Иначе мы все погибнем. А вслед за нами и мир людей. Если только…
– Если только – что?
– Мы зависим от милости элен-коферов. Открыть путь могут лишь они. Только у них достанет умения починить радужный мост. Только элен-коферы спасут моров из племени Тба. И…
Она сделала паузу, явно ожидая, что маг переспросит.
– И что?
– Только ты сможешь дойти до элен-коферов. Только у тебя есть ноги, ты путешествуешь посуху. Только из человеческих уст может раздаться волшебное слово, которое заставит элен-коферов выслушать.
– Волшебное слово? Какое еще волшебное слово? – Фебруарен порылся в памяти, но в известных ему северных мифах ничего такого не упоминалось. – «Румпельштильцхен», что ли?
– Нет! Имя того, кого мы не осмеливаемся называть. Ты упомянул его в своем рассказе.
– Ладно.
Нужно хорошенько все обдумать. Наверное, она имеет в виду Орднана, чье имя нельзя было называть, хотя почему-то все его знали. Но Серый Странник сгинул. Называй его – не называй, силы его сгинули вместе с ним. Как, интересно, мертвый бог заставит элен-коферов что-нибудь выслушать?
– Но я не могу продолжать путь, я заперт здесь.
– Для нас закрыт лишь срединный мир – твой и мой, а элен-коферы спустились в свою собственную обитель.
– Спустились? Я-то думал, они уплыли на божественной золотой ладье.
– Нет, эта ладья стоит у причала позади тебя. Ты с нее рыбачил. Гномы ее использовали, но сами спустились в тот мир, откуда Старейшие вызвали их на заре своего могущества. Тогда они еще были новыми богами, золотыми богами.
Мора умолкла. Старик обрадовался: можно не тратить силы на то, чтобы ее понять.
Девушка оказалась терпеливой. Плескавшиеся в воде моры тоже.
– Истории этого мира я знаю не так хорошо, как следовало бы. Как попасть во владения гномов?
На первый взгляд ответ показался абсурдным. И стало понятно, почему кое-кто решил, что элен-коферы уплыли на ладье.
Насколько знал Фебруарен, постулаты различных вер чаще всего строились на нелепостях, которые отчетливо видны были со стороны. И все же благодаря Ночи каждая такая нелепость становилась правдой. Где-то и когда-то, хотя бы на какое-то время.
Недавно снова явили себя несколько Орудий, древних, могучих и странных. И сам он отправился сюда, чтобы ему помогли справиться с худшими из них.
Фебруарен почти чувствовал кожей мерзлое дыхание Ветроходца.
Нелепо, но реально. Фебруарен снова забрался на гниющий у причала корабль. Он ступал осторожно, опасаясь, что трапы обрушатся даже под его небольшим весом. Но время еще не успело настолько повредить судно.
Ладья была не очень большой, низкие борта невысоко поднимались над пристанью. Фебруарен решил, что осадка даже полностью загруженного судна вряд ли превышала дюжину футов. Верхняя палуба располагалась в шести футах над водой. Широкая, приземистая и безразличная ко всему лоханка напомнила волшебнику одну из его первых жен. Несмотря на свою магическую природу, ладья никак не противилась его присутствию.
Внутри корабль оказался совсем иного размера, чем снаружи. Девятого Неизвестного это совсем не удивило. Пространству пришлось подчиниться воле Ночи.
Под главной палубой располагался грузовой трюм, его собственная палуба состояла из неплотно пригнанных досок, крепившихся к каркасу, а под ней размещался балласт и прятались киль и днище. Нижняя половина корабля напоминала большой пустой ящик, и ящик этот вонял, потому что из него слишком долго не откачивали воду.
Отодвинув крышку люка на главной палубе, волшебник осмотрел трюм и решил, что спуститься без особого риска можно только с носа или с кормовой надстройки. Фебруарену велели лезть вниз. Моры посоветовали воспользоваться именно кормовой надстройкой и спускаться через капитанскую каюту.
Капитанская каюта находилась на главной палубе, сразу за весьма жалким камбузом. Фебруарен обшарил его, но нашел только несколько ржавых ножей и такелажную свайку из черного дерева – видимо, чью-то памятную вещицу. Для инструмента она была слишком тяжелой.
Осмотрев камбуз, Фебруарен спустился по крутой лестнице. Моряки называют такие лестницы трапами. Внизу обнаружилась каюта для двух или трех офицеров, потолок был настолько низким, что даже невысокому человеку приходилось сгибаться в три погибели. Как же здесь мучились рослые моряки? Интересно, им хотя бы гамаки было где повесить?
Да и была ли вообще команда? Нужны ли богам матросы?
Через щели в трюм просачивался свет, но ничего интересного обнаружить внизу не удалось – только пыль и паутину, хотя самих пауков давным-давно переловили крысы и мыши, которые потом сбежали с корабля.
Как сказали моры, лезть нужно было еще ниже. Он спустился на следующую перекошенную палубу, где, наверное, хранили припасы. Потом еще ниже. Старик считал ступени, и по его расчетам выходило, что забрался он уже на пятнадцать футов ниже днища корабля. Трапы закончились. Здесь, как и в первом трюме, через щели в стенах и в грубо сколоченной дверце тоже просачивался изможденный древний свет. Эта дверца теоретически должна была открываться в грузовой трюм, но ведь это уже ниже, чем дно самой гавани.
Фебруарен потянул за подгнившую веревку, и она оторвалась. Зачем ее оставили здесь? Просто так? Или кого-то бросили в этом мире?
Он поддел дверцу самым тонким из найденных на камбузе ножей и поднял деревянную щеколду. Щеколда оказалась настолько хлипкой, что легко поддалась бы, вздумай он просто вышибить дверь.
За дверцей вместо очередного трюма его взору предстал летний горный луг, хотя солнца и не было видно. Справа и слева темнели поросшие негустым лесом холмы, за ними ввысь уходили фиолетово-серые вершины, еще более суровые, чем даже в Джагских горах. Почти на всех пиках белел снег.
Кловен Фебруарен наполовину высунулся из дверцы, все рассмотрел и вернулся обратно в трюм. Там он распахнул дверь как можно шире, заклинил ее украденным ножом, чтобы случайно не захлопнулась, потом отодрал плохо прибитую доску и положил так, чтобы ее конец торчал наружу. Только после этого волшебник шагнул в гномий мир сам.
Сняв заплечный мешок, он вытащил запасную рубашку и пришпилил ее к доске вторым, украденным ножом. Теперь грязная и мятая пожелтевшая тряпка болталась на конце доски, выходившей из не различимого глазом сгустка темноты. Захлопнись дверца, Фебруарен не нашел бы дороги назад, не зная нужной магии.
Волшебнику удалось разыскать несколько булыжников, и он бросил их сквозь портал, чтобы закрепить связь между мирами, а потом медленно поднялся на холм к высокому камню, похожему на одинокого стража.
С каждым шагом из мира чуть уходила серость. Окружающее омыло бледным цветом, цвет этот густел, но ярким, как до`ма, так и не стал. Когда старик, преодолев сотню ярдов, добрался до камня, пейзаж вокруг сделался пастельным.
Менгир покрывали гномьи руны – боги переняли руны у гномов, а потом передали людям, чтобы те могли записать свои молитвы. Кловен Фебруарен посмотрел на три руны, нарисованные на левой ладони, и отыскал три такие же на камне. Каждый символ он обвел указательным пальцем правой руки, одновременно медленно и осторожно проговаривая их имена.
Воздух засиял и содрогнулся, поток его обдал Девятого Неизвестного. Что-то закрутилось, и между камнем и волшебником возник старый, заросший и несказанно удивленный элен-кофер. Гном протер глаза и прищурился, снова протер глаза и прищурился. Он не желал верить в то, что видел.
– Надобны элен-коферы, – объявил Фебруарен на том языке, на котором разговаривал с морами.
Морской народец уверил его, что гномы поймут.
Хотя, если верить тому, что волшебник помнил из северных преданий, элен-коферы должны понять его, на каком бы языке он ни говорил.
Бородатый гном судорожно втянул воздух. Борода его, по всей видимости, начала расти еще до того, как первые люди изготовили свои первые орудия.
– Сын человеческий! – проскрежетал элен-кофер, в его устах это прозвучало хуже самого оскорбительного ругательства.
– Харулк Ветроходец пробудился и разгуливает на свободе. Срединный мир покрывается льдом. Надобны элен-коферы.
У древнего гнома вид был такой, будто бы кто-то лупит по нему невидимой лопатой.
– Пробуждаются и другие подобные Ветроходцу. И нет силы, способной удержать их.
– Прекрати! – приказал элен-кофер, но с таким акцентом, что Фебруарен едва его понял. – Больше… не… говори.
Девятый Неизвестный умолк и принялся прощупывать мир вокруг.
Обитель гномов была полна магии – точно как срединный мир в древности. Здешние Кладези силы, должно быть, просто-напросто выкипают, заливая все вокруг волшебством. Но волшебство это немного отличалось. Фебруарен хватался за него, но оно ускользало, словно ртуть, меж холодными негнущимися пальцами.
– Сын человеческий, перед тобой Корбан Железноглазый.
Разобрав слово «железноглазый», Фебруарен не сразу сообразил, что речь идет о Кор-бене Ярнейне Гьорсоне, сыне гномьего короля из северных сказаний. Он вроде как изготовил несколько магических колец, мечей и молотов для разных богов и героев.
Волшебник сдержался и не сказал Железноглазому, что тот старше, чем рассчитывал Фебруарен, хотя для своего возраста хорошо сохранился. В последнее время чувство юмора совсем оставило старика.
– А я Кловен Фебруарен, Девятый Неизвестный, член коллегии из Брота. Надобны элен-коферы.
Гном что-то проворчал: ему нужно было время подумать.
Фебруарена охватил страх. Дело обещало затянуться. Гномы не бессмертны, но живут с незапамятных времен, спешить они не умеют. Волшебник оглянулся. Проход в Обитель Богов еще был виден. Мир продолжал наливаться цветом, а может быть, просто глаза привыкали.
Корбан Железноглазый повернулся к менгиру, что-то сказал и медленно коснулся ладонями разных рун, называя их имена.
Реальность содрогнулась. Разразился беззвучный гром. Сверкнула темная молния. Все это еще продолжалось, когда подле гномьего принца появились древние старики-элен-коферы, включая и самого Гьора. Все молча пялились на незваного гостя.
И это гордость и слава элен-коферов?
Что-то вид у них дрянной. Может даже, такой же дрянной, как и у Обители Богов.
Видимо, Старейшие успели что-то такое предпринять напоследок – не хотели сгинуть в одиночестве.
Гномы заговорили между собой. Несколько раз Фебруарен слышал, как они упоминали Ветроходца.
– Сын человеческий, – обратился к нему Железноглазый, – ты говоришь, что надобны элен-коферы. Если желаешь, чтобы мы простили твою дерзость, поведай всю правду. Чего ты хочешь? Что собрался делать? Как нашел дорогу в наш мир?
И Фебруарен рассказал. Он не врал и почти ничего не утаивал. Правда, упоминать о том, каким могуществом обладает в срединном мире, не стал. В мифах говорилось, что у элен-коферов есть магический рог, который трубит, стоит при нем солгать. Никакого рога волшебник не увидел, но наверняка он у них наготове.
Элен-коферы принялись совещаться.
Хоть языка Фебруарен не понимал, было ясно: разгорелся спор. Спорящие раскололись на два лагеря и готовы уже были наброситься друг на друга.
Одни настаивали, что ничего предпринимать не следует. На Обитель Богов элен-коферам плевать. Пусть Ветроходец творит в срединном мире что пожелает. Пусть оба эти мира погибнут, раз уж так распорядилась судьба. Участь людей, как и угодивших в ловушку моров, элен-коферов не касается.
Другие утверждали, что мир гномов начал выцветать. Он тоже по-своему умирает. И даже если забыть про уготованную срединному миру участь, Харулк Ветроходец – самый злобный, жуткий, древний и безжалостный враг элен-коферов. Давным-давно им хватило хитрости пленить его, и со временем он явится по их душу, когда станет властелином всех девяти миров. Если кто-нибудь его не остановит.
Фебруарен навострил уши: властелином девяти миров? В мифе упоминалось меньшее количество. И каким таким образом он понял, о чем идет речь? Ведь еще несколько минут назад он впервые услышал гномий язык.
Магия.
Девятый Неизвестный был тем самым человеком – одним на десять тысяч, – который, подумав про магию, не пожал бы плечами и не бросил бы это дело. Он тут же принялся ломать голову, как это работает и почему так произошло.
Спор разгорелся с новой силой. Хотя до драки пока не доходило, старейшины разошлись не на шутку. Уже начиная готовиться к худшему, Кловен Фебруарен вспомнил все мифы об элен-коферах и вздохнул.
Он угодил в типичное предание. Именно в таких преданиях, и не только северных, герой обычно отправляется выполнять различные поручения. Если все пойдет по накатанной, гномы согласятся ему помочь, но только если он отправится в страну великанов и украдет там какую-нибудь вещицу, которую под силу унести только сыну человеческому. А перед этим придется стащить из мира эльфов какой-нибудь волшебный ключ, открывающий туда дорогу. А с ключом этим справится лишь тот, кого швырнули на ледяные просторы ада… А когда герой вернется домой, его женят на дочери короля, а сам король отречется от престола в его пользу.
Да уж, прекрасная награда. Если доживешь, конечно.
Те гномы, которые предлагали ничего не предпринимать, выдвигали веский аргумент: спасать мир – слишком тяжкий труд.
– Решено, – объявил наконец Железноглазый. – Мы пришли к соглашению. Те, кто считает, что элен-коферы должны помочь тебе, вольны так и сделать. Вести уже расходятся. Те же, кто не желает помогать, останутся тут и забудут, что ты пробрался в наш мир. Остальные присоединятся к тебе в Обители Богов.
Железноглазый не упомянул ни о каком волшебном талисмане из предрассветных краев, и Фебруарен не стал ни о чем таком заговаривать.
– Подготовка к походу уже началась, – сообщил Железноглазый.
– Превосходно. А пока у вас не найдется чего-нибудь поесть?
Ел он в последний раз давно. Кракен уже переварился, и волшебник в своем рассказе постоянно упирал на голод.
– Конечно найдется.
Железноглазый похлопал менгир в нескольких местах и что-то просвистел. А потом исчез с громким хлопком, лишь клочок бороды опустился на истоптанную траву. Кловен Фебруарен подошел поближе к менгиру. Видимо, тут у них нечто похожее на Модель.
Начали вновь появляться гномы – на этот раз в боевом облачении. Только вот Фебруарену-то были нужны совсем не бойцы, а волшебники-изобретатели. Мастера-искусники, а не громилы.
Может, у них с собой волшебные инструменты? Трудно сказать. Каждый гном тащил мешок больше собственного роста.
Стоит ли впадать в отчаяние? Гномы, решившие отправиться с ним, были самыми старыми из всех. Самыми седыми и заросшими из целой толпы весьма седых и заросших карликов.
Вернулся Железноглазый с двумя тюками. Меньший он вручил Фебруарену со словами:
– Это тебе.
Под тяжестью мешка волшебник согнулся вдвое.
– Ты что, не слышал, когда я рассказывал? Мне больше двухсот лет.
– Пешком еще под стол ходишь.
– Для человека это невероятно много. Раз уж мы тут про возраст заговорили, почему со мной вызвались пойти только старики?
– Пошли те элен-коферы, которые понимают, что стряслась беда. Они помнят Ветроходца и его братцев. Это молодым кажется, будто старики всё преувеличивают, вечно твердят: вот, мол, раньше времена были суровые, не то что нынче. Кое-кто считает, что с Ветроходцем обошлись жестоко – не стали договариваться по-хорошему, сразу прибегли к силе.
Кловен Фебруарен даже пощупал собственный подбородок – проверил, не отвисла ли челюсть. Элен-коферы же почти бессмертны. Неужели хоть сколько-нибудь взрослое разумное создание способно так думать? Да если бы с Харулком вздумали вести переговоры, он бы первым делом сожрал парламентеров. Раз враг собирается договариваться, значит уже признал возможное поражение и просто хочет выкрутиться.
С Орудиями вроде Ветроходца никакие переговоры вести нельзя. Победа или смерть. Никаких компромиссов Ночь не признавала.
– Не удивляйся так, сын человеческий. Не только твое племя плодит глупцов, – посетовал Железноглазый и быстро сменил тему: – Испытание предстоит суровое. Придется в прямом смысле слова идти между мирами. Никаких тебе восьминогих жеребцов, обернуться ястребами и орлами тоже не выйдет. Волшебства осталось слишком мало. Признаюсь тебе, сын человеческий, я удивлен, что Обитель Богов, как ты говоришь, продержалась столько времени. Там уже все должно было прийти в полный упадок.
Гнома словно бы поразило неожиданное и ужасное подозрение.
– Мы теряем время, – ответил Фебруарен и зашагал вниз с холма к темному, неясному порталу.
Вроде бы обратно на корабль выбирались они не так уж и долго, но этот подъем оказался настоящим испытанием для ослабевшего и не привыкшего к тяжкому труду Кловена Фебруарена. Рухнув на палубу, он почувствовал тяжесть всех своих прожитых лет.
Кое-кто из элен-коферов тоже притомился, вытаскивая наверх огромные мешки. Самые бодрые принялись звать моров с борта ладьи. В мешках гномов лежала в основном еда.