Три господина ночи Бенцони Жюльетта
– Погодите! Неужели нет никакого способа это уладить?
– К завтрашнему вечеру? Это совершенно невозможно, сударь, но я очень признателен вам за сочувствие. Прощайте, сударь.
Незнакомец повернулся и пошел прочь, должно быть, в поисках другого моста. Картуш догнал его.
– Нет, вы совершенно не в себе. Двадцать семь тысяч ливров, конечно, немалая сумма, но все-таки это не так уж страшно. Послушайте меня: возвращайтесь домой, ложитесь в постель и постарайтесь спокойно уснуть. Завтра ваши долги будут выплачены.
– Выплачены? Но каким же образом?
– Я возьму уплату на себя. Идите домой и пригласите ваших кредиторов завтра вечером собраться у вас с расписками. Я приду, ваши заимодавцы получат все до последнего гроша.
Несчастный должник внезапно и бурно разрыдался.
– Должно быть, вы, сударь, посланец неба или же очень хороший человек, но я не могу принять подобную сумму.
– Да можете же, можете. Мне повезло в игре, и я не нуждаюсь в этих деньгах! Примите их без стеснения. И спите спокойно.
– Ах, сударь, вы, право же, слишком добры!
– Ничего подобного! До завтра!
Назавтра вечером все кредиторы этого негоцианта собрались у него дома. Настроены они были по большей части скептически, поскольку решительно не верили в это едва ли не божественное вмешательство.
– Или мы имеем дело с сумасшедшим, или это дурная шутка.
Таково было общее мнение, и несчастный хозяин дома уже недалек был от того, чтобы к нему присоединиться, когда у дверей послышался стук и появился Картуш с самой безоблачной из всех своих улыбок на лице.
– Кажется, я не опоздал? – спросил он, обведя взглядом донельзя изумленных собравшихся. Затем великолепным жестом распахнул плащ и, выхватив туго набитый мешок, бросил его на стол. – Делите! – предложил он. – И пусть каждый возьмет, сколько ему причитается.
Поднялся веселый шум, двадцать семь тысяч ливров были поделены между кредиторами, а потом, чтобы отпраздновать такое событие, откупорили несколько бутылок. Почтенный негоциант плакал от радости и умолял благодетеля хотя бы назвать ему свое имя.
– Сударь, – ответил разбойник, – если бы знали, кто я такой, вы постарались бы отплатить мне признательностью и тем самым отняли бы у меня все удовольствие и главное достоинство моего поступка.
– Моя благодарность иссякнет только вместе с моей жизнью! – заверил негоциант, аккуратно убрав расписки в секретер и заперев его. – А теперь согласитесь по крайней мере распить с нами бутылочку вина.
– С огромной радостью.
Они выпили несколько бутылок вина и веселились вовсю до тех пор, пока Картуш, достав часы, не объявил, что час уже поздний и всем пора возвращаться по домам. Кредиторы, распрощавшись со счастливым негоциантом, вышли следом за Картушем.
За порогом была непроглядная темень, налетали порывы ветра, но бургундское так подогрело ночных гостей, что они не обращали ни малейшего внимания на погоду. Все они смеялись, наперебой шутили, и каждый старался поближе сойтись со щедрым незнакомцем.
Внезапно из-за угла выскочила толпа бродяг и набросилась на нашу компанию. Они и опомниться не успели, как их обобрали до нитки, отняв не только двадцать семь тысяч ливров, но и все, что у них было при себе.
– На помощь! – громче всех прочих вопил Картуш. – Держи вора!
Но когда воры скрылись, кредиторы нашего негоцианта обнаружили, что незнакомец исчез вместе с ними.
Назавтра эта история облетела весь Париж. Все в один голос приписали этот подвиг Картушу, и, надо сказать, все были на его стороне.
В тот вечер «отряд Картуша» или, во всяком случае, главные его предводители собрались в кабачке «Малой печати». Они разрабатывали по всем правилам ограбление одного богатого особняка в предместье Сен-Жермен, одновременно поедая стряпню папаши Нерона, кабатчика, который был не только одним из членов шайки, но и одним из лучших поваров во всем Париже. Там были Дюшатле, Пьеро, Торньоль, Попик, Мартин Лебуа, еще кое-кто. Была там и прекрасная Жаннетон, сильнее прежнего влюбленная в своего Картуша. И даже слишком сильно влюбленная для того, чтобы обращать внимание на пылкие взгляды, которые бросал на нее Дюшатле. Правда, надо сказать, она успела к ним привыкнуть, поскольку вот уже несколько недель, как лейтенант буквально ни на шаг не отходил от «бабы атамана», убеждая ее, что верность в разбойничьей шайке неуместна. Но Жаннетон неизменно отталкивала его:
– Я могу принадлежать только одному!
Кроме того, в этот вечер Жаннетон было из-за чего встревожиться. Вокруг стола в кабачке папаши Нерона порхала, прислуживая гостям, прелестная белокурая девушка, тоненькая, легкая, голубоглазая, с невинным взглядом. И Картуш глаз с нее не сводил…
Ее звали Мари-Антуанетта, и она была родной дочерью папаши Нерона. Если до сих пор ее никто не видел, то только потому, что кабатчик отдал ее на воспитание в деревню, считая свой кабак неподходящим местом для девочки. А теперь, когда ей исполнилось шестнадцать, он вернул ее домой, подумывая выдать замуж.
Именно так он и объяснил со смехом Торньолю, который галантно расхвалил ему красоту его дочери.
– Я отдам ее тому, у кого есть достаток и кто сможет дать ей все, чего она заслуживает! – с гордостью заявил он. – Она достаточно красива для этого!
Внезапно Картуш поднялся с места и, не отрывая взгляда от девушки, стукнул кулаком по столу:
– Ну, так это буду я! Отдай за меня свою дочку, Нерон, я женюсь на ней.
– Да ты что, смеешься, что ли? Мою дочку обвенчает священник, как полагается, она не выйдет замуж так, как делается у вас, людей вне закона.
Картуш немного перебрал. Это помешало ему заметить внезапно загоревшийся взгляд Жаннетон.
– Я обвенчаюсь с ней, тебе остается только привести священника. Что до приданого – у нее будет самое богатое приданое во всем Париже! Отдай ее мне, а я отдам тебе сундук, в который складываю свою долю добычи!
И без того пунцовая, физиономия Нерона побагровела еще сильнее. Но на этот раз краску на его лицо вызвала алчность. Картуш был богат. Никто не знал точных размеров его состояния, но в любом случае оно было достаточно велико для того, чтобы могли исполниться самые сладкие мечты кабатчика.
– Ты с ума сошел, Картуш! – не в силах дольше сдерживаться, закричала Жаннетон. – И потом, ты не имеешь права!
– Не имею права? Почему это?
– Потому что ты принадлежишь мне! – прошипела девушка. – Ты смешал свою кровь с моей!
– Ну, так теперь мы брат и сестра, только и всего! Отстань, Жаннетон, оставь меня в покое. Никто и никогда не мог помешать мне взять женщину, если я ее захочу. Сейчас я хочу вот эту, и она будет моей! И я назначу за нее цену! Если, конечно, она от меня не откажется.
Теперь все взгляды обратились к Мари-Антуанетте. Она стояла посреди комнаты, сжав маленькие ручки, порозовев, вся озаренная сиянием золотых прядей, выбившихся из-под кисейного чепчика, и смотрела на Картуша сияющими ярче звезд глазами. Наступила тишина.
– Ну что же, девочка? – ласково спросил папаша Нерон. – Что ты на это скажешь? Может быть, ты не захочешь принадлежать человеку, чья голова когда-нибудь достанется палачу…
– О нет! – ответила малышка. – Я согласна!
Картуш медленно выбрался из-за стола, подошел к девушке и сжал в своих руках ее сплетенные пальцы.
– Это правда? Ты согласна стать моей? Ты смогла бы меня полюбить?
– Я всегда тебя любила. С тех самых пор, как я поняла значение этого слова, я только о тебе и мечтала. Я стану твоей женой, даже если мой отец будет против.
– А почему это я должен быть против? – взревел папаша Нерон. – На следующей неделе мы отпразднуем свадьбу, и я устрою вам такой роскошный пир, какого вы никогда и не видели, тем более что платить за все будет мой зять.
В знак согласия Картуш снял со своего мизинца кольцо, украшенное чудесным бриллиантом, и надел его на безымянный палец своей нареченной.
– Великовато немного, – со смехом заметил он, – но я тебе еще столько их надарю…
Бледная, с побелевшими губами, позабытая всеми Жаннетон, пятясь, отступала в глубину комнаты. Ярость и ревность терзали ее пылкое сердце. Спрятавшись в темном углу за камином, она внезапно выхватила из-за корсажа тонкий острый нож и, подобравшись, приготовилась напасть на человека, так бессовестно ее бросившего.
Вдруг чья-то рука легла на ее руку и остановила несчастную.
– Нет! Этим ты добьешься только одного – все остальные на тебя набросятся! Надо действовать совсем не так!
Подняв на говорившего безумный взгляд, она узнала Дюшатле.
– О чем ты?
– О том, что месть удается куда лучше, если не пачкать рук, и в некоторых случаях она может даже принести выгоду. Надо только суметь выждать. Я-то всегда умел ждать… Делай, как я, и я помогу тебе. Ты не хуже меня самого знаешь, что я люблю тебя.
– Это правда… – безжизненным голосом прошептала Жаннетон, – ты-то меня любишь…
3. Гревская площадь
С некоторых пор Картуш каждую ночь устраивался на ночлег в другом месте, потому что – тоже с некоторых пор – его преследовали необъяснимые неудачи. Огромное число сообщников, которыми располагала его шайка, бесспорно, давало ей большие возможности, но вместе с тем возрастала и опасность предательства. Был май 1721 года. За две недели до того Картуш, действовавший с шестью своими людьми в особняке финансиста Пари-Дюверне, попался в ловушку и обязан был своим спасением лишь собственной невероятной ловкости, которая позволила ему снова убежать по крышам. Но двое из его людей, Малыш Жан и Смельчак, остались в руках полиции. И Картуш был встревожен.
Мари-Антуанетта, которая стала его женой три месяца назад и которую он, из соображений безопасности, заставлял по-прежнему оставаться в родительском доме, переживала страшные дни. Она каждый день боялась услышать оглушительный шум, возвещающий о том, что Картуш пойман, и каждый раз, встречаясь с мужем, умоляла его позволить ей до конца и во всем разделить его судьбу.
– Луи, эти дни, заполненные ожиданием, эти ночи без тебя – настоящая пытка, – говорила она. – Я могу пойти с тобой, могу каждую ночь перебираться на новое место.
– Не говори глупостей, милая моя! Ты не создана для такой ужасной жизни. Оставайся здесь, чтобы я знал, что ты в безопасности, так по крайней мере у меня на сердце спокойно и есть уголок, где я счастлив!
– Неужели нам всегда придется так жить? Я хотела бы стать такой же женой, как все другие, жить с тобой и чтобы у нас были дети.
– Все это будет… и скоро! Я прошу тебя потерпеть еще полгода, всего-навсего каких-то шесть месяцев, а потом мы уедем.
– Куда?
– Далеко… очень далеко! На Американские острова. Говорят, это настоящий рай. У нас там будет огромное поместье, у нас будут рабы, и они станут тебе угождать, как принцессе. Но для этого надо много денег.
– Полгода? И не больше? Ты обещаешь?
– Обещаю! Потерпи…
По правде сказать, ему самому терпение давалось куда труднее, чем его молодой жене, потому что он утратил ту счастливую веру в себя, которая раньше давала ему силы. Кое-кто из его людей казался ему не слишком надежным. Что с ними – испугались или дали себя подкупить? Он не мог решить, в чем правда, и никаких доказательств того или другого у него не было. А для того чтобы собрать необходимые доказательства и после этого наказать провинившихся, уже не колеблясь, ему тоже надо было ждать, ждать, ждать… Однако ждать пришлось не так долго, как он рассчитывал…
Темнело. Узкая, глубокая, словно колодец, улица Фоссе-де-Нель погрузилась в непроглядный мрак. Картуш двигался медленно, заложив руки за спину и напряженно прислушиваясь. Он собирался провести ночь в трактире «Маленького мавра» и остановился у его дверей. Но в ту самую минуту, как он собрался переступить порог, ему показалось, что в нескольких шагах позади него промелькнула и замерла чья-то тень.
Он двинулся дальше, сделав вид, будто передумал, но чуть подальше снова остановился и обернулся. На этот раз сомнений не было: не меньше десяти человек поспешно укрылись в тени двух ворот, расположенных друг против друга. И тогда, внезапно охваченный страхом, Картуш пустился бежать изо всех сил.
Добравшись до угла, он свернул на улицу Бурбон-ле-Шато, потом, в поисках норы, в которую он мог бы забиться, бросился бежать по маленькой улочке Кардиналь. И тут он увидел на втором этаже одного из домов открытое окно. По трубе можно было без труда до него долезть, и Картуш, гибкий, словно кошка, вскарабкался наверх, перешагнул через перила балкона и оказался в элегантно обставленной спальне. Его бурное появление было встречено испуганным криком.
Сидевшая у туалетного столика красивая дама зрелого возраста, распустив по плечам волосы, примеряла перед зеркалом драгоценности. Она так резко поднялась, что выронила из рук на ковер шкатулку.
– Бога ради, сударыня, не надо больше кричать, – попросил Картуш. – Клянусь, я не причиню вам зла.
И, желая доказать правдивость своих слов, он собрал украшения, сложил их в шкатулку и поставил ее на туалетный столик. Дама изумленно смотрела на него.
– Как благородно! Но кто вы такой?
Поклон, который отвесил ей разбойник, сделал бы честь и самому регенту.
– Я – Картуш, сударыня. Меня преследуют лучники. Если они меня схватят, можно считать, что я уже покойник. Но, – прибавил он, выхватив из кармана пару английских пистолетов, – мне хотелось бы предупредить вас, сударыня, что я умру не один. Мы уйдем вместе…
Вместо ответа дама рассмеялась:
– Да уберите же свою артиллерию, юноша, она вам не понадобится. Я жена маршала Буффле, и подобные орудия не производят на меня впечатления. Вы говорите, вас преследуют? Я готова вам поверить, но чем я могу вам помочь?
– Позвольте мне остаться здесь, сударыня, только на эту ночь. Мне некуда идти. Клянусь, что с наступлением утра я уйду и вы больше никогда обо мне не услышите.
– Больше никогда о вас не услышу? – развеселившись еще больше, воскликнула маршальша. – Но, бедный мой друг, весь Париж только о вас и говорит! Ваше обещание равносильно пожеланию оглохнуть, да не услышит его господь!
Тем временем под окном поднялся шум. Лучники явно обыскивали улицу, и Картуш почувствовал, что бледнеет. Заметив, как его рука стиснула пистолет, маршальша пожала плечами.
– Ну перестаньте же себя терзать. Я сейчас все улажу.
Выйдя на балкон, она строго окликнула стражников:
– Что там происходит? Где вы, по-вашему, находитесь, что позволяете себе так шуметь? Вы что, не знаете, кто я?
– Простите нас, сударыня, – ответил один из них, знавший, с кем имеет дело. – Но мы ищем Картуша.
– Этого страшного разбойника? Но вы же не думаете, в самом деле, что он у меня? Ищите подальше отсюда, сержант, и не мешайте честным людям спать спокойно. – Маршальша решительно захлопнула окно, затем повернулась к незваному гостю: – Ну а теперь что мне с вами делать? Я должна вас спрятать. Если мои слуги…
– Позовите Жюстину, сударыня, и, ради бога, велите принести мне что-нибудь поесть, я умираю с голоду.
– Жюстину? Вы знаете мою горничную?
Картуш, не отвечая, только засмеялся. Жюстина входила в его шайку с самого начала. Это была славная девушка, верная и надежная. Маршальша послушно позвала ее и смогла убедиться, что разбойник и ее горничная и в самом деле давнишние друзья.
– Ну что ж, – со вздохом покорилась она, – скажите Жюстине, чего бы вам хотелось, и, пожалуйста, заказывайте на двоих! От волнения разыгрывается аппетит, и я тоже проголодалась!
Четверть часа спустя в комнате был накрыт небольшой столик, и удивительные сотрапезники, расположившись за ним, принялись за паштет и шампанское. Картуш ел жадно, но при этом не переставал учтиво беседовать с хозяйкой дома. Похвалив паштет, он раскритиковал шампанское:
– У меня есть вино получше, это вас недостойно.
После того как с ужином было покончено, Жюстина устроила для Картуша постель в кабинете, смежном со спальней маршальши, и новые друзья расстались.
Утром Картуш распрощался с приютившей его на ночь хозяйкой.
– Я никогда не забуду вас, сударыня! – пообещал он, уходя.
– Да нет, конечно же, забудете! Вот для меня это, наверное, будет немного потруднее! Я знаю многих, кто извелся бы от ревности, знай они только, что я провела ночь с Картушем.
На следующий день маршальша де Буффле получила сотню бутылок шампанского, доставленного прямо из подвалов финансиста Пари-Дюверне. Оно и впрямь было намного лучше ее собственного.
И все же, пусть в этой истории Картушу удалось проявить хладнокровие и выглядеть красиво, он прекрасно понимал, что неудачи преследуют его не случайно, и понемногу утратил то самообладание, которое служило ему лучшей защитой. От неудач можно незаметно перейти к ошибкам, а ошибки могут оказаться смертельно опасными.
Однажды трактирщик, хозяин «Деревянного меча», сообщил ему о своем намерении покинуть шайку. Несмотря на то, что единогласно принятый устав давал ему право это сделать, разъяренный Картуш решил для устрашения прочих примерно его наказать. 4 августа 1721 года его дом ночью подвергся нападению, был разграблен и сожжен. Трактирщику, на его счастье, удалось бежать. Он поднял на ноги полицию, и Картуш в этом деле потерял пятнадцать человек – семь убитыми и восемь пленными. Среди последних был его дядя Тантон, давным-давно присоединившийся к шайке, соблазнившись рассказами о сказочной добыче, которую грабежи приносили его племяннику.
Однако в шайке был не только дядя Картуша, но и сын Тантона, доводившийся Картушу двоюродным братом. Пьеро был славным малым, немного простоватым, и обожал отца. Он терял рассудок, представляя его в руках лучников, потому что слишком хорошо понимал, чем ему это грозит. Вот тогда Картуш всерьез испугался. Не пойдет ли Пьеро ради того, чтобы вызволить Тантона, на то, чтобы выдать его самого, Картуша? Дождавшись темной ночи, он заманил двоюродного брата в пустынный уголок квартала Монпарнас, куда в те времена еще не добрался город, достал свой знаменитый английский пистолет и сказал не дрогнув:
– Прости, старина, мне очень жаль, но по-другому я поступить не могу.
Картуш без колебаний вышиб кузену мозги, а потом закопал тело под кучей навоза.
И все же, несмотря на все свои страхи, Картуш не желал признавать, что звезда его померкла. Для этого он был слишком горд. Он был вождем, которому повиновались по первому знаку, чьи приказания никогда не оспаривались. Достаточно было одного слова, малейшего подозрения, чтобы он убил ослушника или просто-напросто так его запугал, что вскоре страх охватил бы всю шайку, даже самых верных, таких, как Болье, друг Картуша, тщетно пытавшийся заставить его внять голосу разума.
– Предательство существует только в твоем представлении, Луи. Но рано или поздно ты добьешься того, что накликаешь его на самом деле. Твои люди в конце концов станут слишком тебя бояться.
– Они никогда не будут меня бояться достаточно сильно! Настоящего вождя должны слушаться беспрекословно.
Только одному человеку, одной женщине, может быть, удалось бы образумить Картуша. Но на этот счет приказания были жесткими: Мари-Антуанетта не должна иметь никакого отношения к деятельности шайки. Тому, кто посмеет нарушить ее спокойствие, придется иметь дело с Картушем. Впрочем, она оставалась в неведении насчет большей части преступлений, совершаемых ее мужем. Для нее он был вором, конечно, этого не оспоришь, но вором вроде того, каким описывали Робин Гуда: он отнимал у богатых лишнее и часть этих излишков раздавал беднякам.
Картушу это было известно, и он дорожил простодушной любовью своей молодой жены даже, наверное, больше, чем собственной безопасностью. Для нее он был самим господом богом и хотел им оставаться и дальше. Горе тому, кто омрачит прекрасный образ, который Мари-Антуанетта лелеяла в своем сердце.
Разумеется, он начисто позабыл и Жаннетон-Венеру, и ту страстную любовь, в которой было больше плотского влечения, чем духовного родства, но которая так долго их соединяла. Жаннетон по-прежнему состояла в его шайке и выполняла свои обязанности так же добросовестно, как и прежде. У нее всегда была для него наготове шутка, улыбка. Она даже позволяла ему сорвать поцелуй, когда Картушу вдруг приходила такая охота, примерно так же, как ему захотелось бы съесть яблоко или выпить стакан вина. Но в глубине души Жаннетон-Венера ждала своего часа: Дюшатле, ставший ее любовником, пообещал ей, что ждать осталось недолго.
Картуш утратил веру в себя. Он испугался, и вскоре, говорил Дюшатле, он бросит их и отправится вместе со своей белобрысой куклой искать счастья в других местах. Надо его остановить, и чем раньше – тем лучше.
Вот поэтому однажды вечером Жаннетон вместе со своим любовником оказалась в Шатле, у некоего Пакома.
– Каждый раз, – сказала она, – Картуш ночует в другом месте. Надо как-нибудь устроить так, чтобы наблюдать сразу за всеми его тайниками.
– Лучше бы, – возразил Паком, – устроить так, чтобы ты вовремя могла указать нам именно то логово, где он проводит ночь.
– Он часто приходит в кабачок под названием «Пистолет», – вмешался Дюшатле. – Но, само собой, не каждый вечер.
– Завтра он там будет, – неожиданно пообещала Жаннетон. – Мне он доверяет, и, если я назначу ему свидание, он придет. Вам остается только сделать свое дело.
Довольный Паком громко расхохотался.
– Если ты, девочка, со своей работой справишься, мы и подавно свою сделаем безупречно. И ты правильно сделала, что пришла. Не то вот этот плут, – он кивнул на Дюшатле, – давно познакомился бы с палачом. Мы за ним следили…
Жаннетон ничего не ответила, но ей все стало ясно. Значит, Дюшатле вовсе не ей хотел помочь, он толкнул ее на то, чтобы предать Картуша, спасая собственную шкуру? Что ж, пусть будет так. Картуш погибнет. Она все равно не может больше вынести мысли о том, что он жив и принадлежит другой. Жаннетон просто с ума сходила, стоило ей только вообразить Картуша в объятиях Мари-Антуанетты. Но и Дюшатле свое получит, он еще поплатится за это.
Все прошло так, как и рассчитывал Паком. Картуш без колебаний пришел в «Пистолет». Устроившись в той же комнате, что всегда, он ждал Жаннетон в обществе троих своих людей, коротая время за игрой в карты и попивая бургундское. Он и не подозревал, что к кабачку уже стягиваются огромные силы полиции. Около десяти часов явился Дюшатле в сопровождении Пакома.
– Я поднимусь наверх с друзьями, – сказал Дюшатле перепуганному хозяину. – Девушки есть?
Эта фраза была условным сигналом, о котором они договорились с Жаннетон.
– Да… да, есть, – невнятно пробормотал трактирщик. – В той комнате, где всегда.
После этого все произошло очень быстро. Дверь вышибли и, прежде чем кто-либо успел пошевелиться, Картуша и трех его товарищей связали и выволокли из комнаты. Оказавшись за дверью и увидев Дюшатле, он все понял и плюнул ему в лицо. Но на этот раз разбойник попался, и крепко попался: его отвели в Гран-Шатле.[9]
Удивительная вещь – там по приказу регента для него был создан особый режим. Его вполне прилично кормили, и карцер, в котором он сидел, был чистым. Расследование его дела началось на следующий день, и с ним разговаривали весьма учтиво, показывая тем самым, с каким уважением к нему относятся.
Судье, который заметил ему, как жаль, что столь выдающаяся личность избрала дурной путь и тем самым поставила правительство в прискорбную необходимость вынести наказание, Картуш ответил:
– Господин судья, я никогда не забуду вашей любезности. И потому я счастлив вручить вам на память обо мне этот маленький подарок…
С этими словами Картуш протянул судье его собственные часы, которые ухитрился стянуть, пока его допрашивали.
Суд не мог удержаться от смеха. Этот Картуш совершенно неисправим! До чего же он забавный…
Впрочем, оказавшись за решеткой, Картуш снова стал самим собой. Страх испарился. Он тем спокойнее смотрел в лицо своей судьбе, что был твердо уверен в своем освобождении. Его армия была еще очень многочисленна и сильнее, чем можно было себе представить. И потом, существовала ведь клятва, которую они дали в тот первый вечер в заброшенной каменоломне на пустыре: его люди сделают невозможное ради того, чтобы спасти своего главаря от эшафота. И Картушу в его мечтах уже представлялась эта сцена, которая должна была стать для него подлинным триумфом: все его люди, вооруженные до зубов, соберутся на Гревской площади! В неудержимом порыве они вырвут его из рук стражи, и он спасется, возможно даже, под восторженные крики толпы…
Да и как, собственно говоря, мог он усомниться в своей популярности? В карцере, где он сидел вместе с тремя своими товарищами, постоянно толпились посетители. Невозможно даже вообразить себе количество людей, которые хотели увидеть знаменитого Картуша! Ему приносили еду и вино, угощали пирожными, шутили…
Однажды, когда дверь распахнулась перед очередным посетителем, Картуш был потрясен, увидев, кто стоит на пороге. Это была маршальша Буффле… с бутылкой шампанского в руках.
– Мне пришло в голову, – сказала она, – что вам здесь, может быть, этого недостает, и я вам его принесла. Вы были правы, – прибавила она, силясь улыбнуться, – оно лучше моего.
Но на глазах у нее были слезы, и растроганный Картуш не нашелся что ответить. Он безмолвно поцеловал дрожащую руку этой замечательной женщины, и та, кивнув ему на прощанье, поспешно выбежала, пытаясь скрыть свое волнение. Только после ее ухода Картуш обнаружил, что она оставила ему деньги.
Совершенно ясно, что при таких условиях система защиты, которую избрал для себя Картуш, утверждавший, что его имя – Жан Бургиньон, а к Картушу он никогда даже близко не подходил, никуда не годилась. Но он уперся, да еще к тому же уверял, будто не умеет ни читать, ни писать.
Для того чтобы вырвать у него признание, ему устроили свидание с матерью. Однако все время, пока несчастная женщина, захлебываясь рыданиями, обнимала Картуша, тот сохранял на лице каменное выражение и терпел ее объятия, не выказывая ни малейшего волнения. Но силы его были на исходе… И он решился бежать.
Из осторожности его отделили от товарищей и подселили к нему молодого человека, арестованного за кражу. Но Картуш к тому времени обнаружил, что в одном из углов камеры пол отзывается на стук гулко, словно под ним пустота.
– Там, должно быть, сточный желоб! Если хочешь, друг, мы вдвоем попробуем сыграть с ними еще одну партию! Как только мы отсюда выберемся, я сумею надежно тебя спрятать и дам тебе к тому же сколько угодно золота.
Парень не заставил себя уговаривать, и они немедленно принялись за работу. Используя в качестве рабочего инструмента цепи Картуша, они отбили одну из плит пола и принялись рыть. Заговорщики довольно быстро справились с этим делом. Когда дыра оказалась достаточно большой, чтобы в нее пролезть, Картуш и его новый товарищ оказались в выгребной яме.
Место было не слишком приятное, но зато огораживавшая яму стена разрушилась под воздействием влаги. Беглецы без труда пробили ее и очутились в подвале у зеленщика.
– Мы спасены! – выдохнул Картуш. – Отсюда ничего не стоит выбраться наружу.
– Нас поймают… отыщут по одному только запаху! – поморщился молодой вор.
И правда, удача была решительно не на их стороне. Когда они тихонько отворяли деревянную дверь погреба, залаяла собака и подняла на ноги весь дом. На этот раз орудием судьбы оказалась мерзкая шавка.
Зеленщик прибежал на шум в одной рубашке, размахивая мушкетоном, а его жена тем временем, высунувшись в окно, вопила: «Помогите!»
Картуша и его товарища снова схватили и на этот раз разлучили. Впрочем, теперь крепость Шатле показалась судьям недостаточно надежным местом, и разбойника, закованного в цепи, перевели в Консьержери, в башню Монтгомери. У его двери днем и ночью, сменяясь, караулили четверо сторожей. Тем временем процесс шел своим ходом, и 26 ноября 1721 года Картуш был приговорен к колесованию заживо на Гревской площади, после того как будет подвергнут обычной и чрезвычайной пыткам.
Он невозмутимо выслушал приговор. Колесу наверняка придется долго его дожидаться: Картуш был совершенно уверен в том, что его люди не дадут ему на нем растянуться и отобьют своего вождя прежде, чем роковая повозка достигнет места казни.
Эти мысли помогли ему утром 27 ноября, в день казни, вытерпеть пытку сапогом с мужеством, поразившим судью, который вел допрос. Восемь клиньев раздробили ему ноги, но он не переставал твердить, что невиновен и не понимает, чего от него хотят. Уже полумертвый, он все еще мечтал о свободе.
Гревская площадь была сплошь забита людьми. Они толпились даже на крышах, а выходящие на площадь окна сдавались за бешеные деньги. Здесь был весь город и весь двор. Шепотом поговаривали даже, будто сам регент тайком смотрел на казнь из окна. Когда показалась тележка, везущая приговоренного, по толпе прокатился долгий ропот.
Картуш, смертельно бледный, стоял привязанный к прутьям решетки и из-за них безучастно смотрел на толпу. Если бы не веревки, он не смог бы держаться на размозженных ногах, но он и сейчас не утратил самообладания. Теперь свобода была уже близка. Она ждала его… там, в этой толпе, и он жадно вглядывался в каждое лицо, высматривая друзей, стараясь увидеть тайный знак, который придаст ему сил. За время этой дороги от тюрьмы он вытерпел адские муки, публичное покаяние оказалось пыткой, и теперь ему хотелось, чтобы все делалось быстро, очень быстро и чтобы он мог наконец отдохнуть, позаботиться о себе, вернуться к жизни после агонии.
Повозка остановилась у подножия эшафота, возведенного перед ратушей. Приговоренному помогли спуститься. Бросив взгляд на колесо, он прошептал:
– До чего мерзко выглядит!
И его беспокойный взгляд снова метнулся к толпе, отчаянно ища помощь, которая должна была, обязательно должна была прийти. Но людское море оставалось недвижимым и безмолвствовало. По нему не пробегало ни малейшего колыхания, ничто не выдавало присутствия там людей Картуша. Палач уже пытался вести его по ступеням эшафота, и никто не шелохнулся…
И тогда Картуш понял, что они его покинули, что никто не придет ему на помощь и что клятва, данная в каменоломне, ничего не стоит. Он сейчас умрет, умрет всего через несколько минут и такой страшной смертью…
Им овладела ярость. Повернувшись к офицеру, который распоряжался казнью, он крикнул:
– Отведите меня обратно в суд! Я все расскажу…
Его отнесли в ратушу. Уже темнело, пришлось зажечь факелы. Толпа устраивалась, приготовившись к ожиданию, а тем временем стража вела Картуша в большой зал.
– Вы просили выслушать вас? – сказал советник Арно де Буэ, который вел процесс. – Вы признаетесь наконец, что вы – Картуш?
– Да, я действительно Картуш! И я назову вам моих сообщников.
В течение нескольких часов Картуш, охваченный дикой яростью, не умолкал: он называл имена, еще и еще, давал адреса. По мере того как он выдавал все новых сообщников, стражники уходили, потом возвращались и приводили с собой перепуганных мужчин и женщин, и те, ослепленные светом, жмурились, словно совы, вытащенные из дупла. Взглянув на свое войско, которое постепенно собиралось перед ним, Картуш презрительно бросил:
– Вы от меня отреклись. Но я по-прежнему остаюсь вашим командиром и буду командовать вами и дальше, даже после смерти.
Только двоим удалось избежать преследования: Дюшатле был найден в своей комнате мертвым, убитым ножом в спину, а Жаннетон-Венера бесследно исчезла.
Закончив свои признания, Картуш попросил разрешения проститься с женой, уточнив при этом, что ей ничего не было известно о его преступлениях. Мари-Антуанетта пришла, лицо женщины было белее полотна ее чепчика. Муж с женой обнялись с безнадежной нежностью, не в силах вымолвить ни слова, а затем, отстранив плачущую Мари-Антуанетту, Картуш повернулся к командиру лучников:
– Теперь я ваш! И давайте поживее!
Его снова отвели на эшафот. Площадь за это время успела превратиться в огромный табор. Люди ели, пили, кое-кто спал. Картуш с пугающим мужеством улегся на крест, на котором палач должен был перебить ему кости перед тем, как привязать к колесу.
– Мне больше нечего сказать! – произнес он.
И вытерпел страшную пытку, не издав ни единого стона. Его перенесли на колесо, где полчаса спустя палач удавил его. На этот раз все было кончено, Картуш был мертв.
Но, разбирая эшафот, палач обнаружил под ним труп молодой темноволосой красавицы, плававшей в собственной крови, с грудью, пронзенной кинжалом. Это была Жаннетон-Венера, не захотевшая и в смерти разлучиться с единственным мужчиной, которого она в своей жизни любила…
Калиостро
1. Лоренца
День постепенно угасал, в церкви сгущались непроницаемые тени, тускнели краски витражей. И все же Лоренца никак не могла решиться покинуть Сан-Сальваторе. Она, наверное, уже несколько часов простояла коленопреклоненной на холодных плитах у самого подножия главного алтаря, не смея пошевелиться, а тем более повернуть голову, потому что боялась встретиться глазами со страшным взглядом.
Она почувствовала на себе этот взгляд, едва вошла в церковь, и этот взгляд, устремленный на ее окутанную черным покрывалом голову, временами опускающийся ей на плечи, с каждой минутой давил все сильнее, становился все более властным. Она точно знала, что стоит ей обернуться, стоит только встретить этот взгляд, и она покорится ему, как уже едва не произошло однажды.
Прошло примерно две недели с того дня, когда, придя в Сан-Сальваторе к вечерней молитве, девушка встретилась на паперти с одетым в черное молодым человеком лет двадцати пяти или двадцати шести. Увидев ее, он остановился и поклонился ей, но не заговорил, а только смотрел на нее. Но с тех пор глаза этого человека не давали ей покоя. Никогда еще ей не доводилось видеть таких глаз: черные, необыкновенно блестящие и почти сверхъестественно глубокие. Встретив этот взгляд, Лоренца сначала ощутила холод, пронизавший ее до самого сердца, а потом ее охватил такой жар, что она даже не разглядела лица мужчины в черном. Боязливо перекрестившись, словно встретилась с самим дьяволом, она поспешила войти в церковь и в тот раз молилась усерднее обычного.
Назавтра тот человек явился снова. По-прежнему безмолвный, он ограничился тем, что поклонился ей, но с тех пор Лоренца каждый день видела его в церкви Сан-Сальваторе, и всегда он был молчалив и неподвижен. Ее страх вскоре перерос в ужас. И тем не менее хоть она каждый вечер давала себе торжественную клятву не ходить больше в Сан-Сальваторе, но, когда приближался час вечерней молитвы, она прикрывалась плотной накидкой, окутывала голову покрывалом, брала свой молитвенник и, подчиняясь силе, против которой не могла устоять, помимо воли направлялась к церкви.
Сегодня вышло еще хуже обычного. Вместо того чтобы постоять на паперти, а затем уйти, незнакомец вошел в церковь вслед за ней. Она хоть и не видела, как он вошел, но все же ощущала его присутствие. А теперь она с ума сходила от страха. Время шло. Церковь вот-вот закроют, и ей придется выйти, оказаться на безлюдной площади, лицом к лицу с незнакомцем. При одной этой мысли Лоренца, суеверная, как все римлянки, чувствовала, что изнемогает, теряет последние силы.
И вдруг она увидела, как в церковной стене бесшумно отворилась маленькая дверца и появилась сгорбленная фигура церковного сторожа. Он пришел, чтобы погасить свечи и запереть храм. И тут Лоренца внезапно вспомнила, что эта дверца выходит на старую монастырскую галерею, а оттуда можно попасть на небольшую площадь, которую замыкает фасад дворца Ланчелотти.
Темнота с каждым мгновением все более сгущалась. Уже ничего было не разглядеть, только светилась красная лампадка на хорах. Девушка, совершенно уверенная в том, что ее не видно в тени колонн, бесшумно встала и легко, словно струйка дыма, выскользнула за дверь. В галерее еще не совсем стемнело, ее ренессансные арки смутно вырисовывались на фоне запущенного сада. Обеими руками подхватив юбки, Лоренца пустилась бежать к выходу, но голос, раздавшийся у нее за спиной, заставил ее замереть.
– Лоренца Феличиани! – произнес голос. И пока она, пораженная ужасом, с бешено колотящимся сердцем, стояла, не в силах пошевелиться, голос продолжал звучать мягко и нежно. – Лоренца Феличиани, почему вы меня боитесь? Ну, обернитесь же! Решитесь взглянуть мне в лицо! – Но поскольку она по-прежнему оставалась неподвижной, голос сделался властным: – Посмотрите на меня! Я так хочу!
Тогда она обернулась, и внезапно страх полностью оставил ее. Забыв на мгновение, как она боялась этого взгляда, девушка увидела, что незнакомец очень хорош собой. Смуглый, темные волосы, зачесанные назад и стянутые на затылке простым шнурком, открывают широкий лоб. Было еще достаточно светло, чтобы она заметила, как сверкнули его прекрасные белые зубы, когда он ей улыбнулся.
Приблизившись к девушке, он взял ее за руку, и Лоренца не отняла своей руки.
– Вы не должны меня бояться. Я не желаю вам зла, совсем напротив!
– Так чего же вы хотите?
– Смотреть на вас – вы так красивы! И еще, если вы согласитесь, я хочу, чтобы вы стали моей женой!
Лоренца внезапно отдернула руку, словно только сейчас осознала, как неприлично то, что к ней прикасается незнакомец, и отвернулась от него.
– Нет! Нет, это невозможно! Я обещала посвятить себя богу! Я скоро уйду в монастырь!
– Я знаю. Но вы не станете монахиней! Это было бы слишком обидно! Вы станете моей женой, Лоренца.
– Никогда! Я даже не знаю, кто вы такой.
– В Риме меня называют Жозефом Бальзамо, я состою на службе у кардинала Орсини!
Продолжая говорить, Бальзамо протянул руку и, взяв девушку за подбородок, ласково заставлял повернуть голову, посмотреть на него. И снова Лоренца оказалась в плену его странного взгляда. Она почувствовала, что ее воля слабеет, и вместе с тем ей вдруг захотелось спать. Словно сквозь сон, до нее донеслись слова:
– Вы ведь станете моей женой, правда?
– Да… я стану вашей женой.
Лоренца Феличиани происходила не из знатной семьи. Она была дочерью плавильщика золота и действительно собиралась постричься в монахини. Лоренца, от природы склонная верить во всевозможные чудеса, набожная и суеверная, с детства привыкла рассматривать Землю как богом проклятое место, а Рим, за исключением Церкви, папского окружения и святой инквизиции, – как преддверие ада. Она считала, что для чистой души существует лишь одно убежище, что от мерзостей этого мира могут уберечь лишь крепкие и глухие монастырские стены.
И все же так сильна была странная власть, которую приобрел над ней Бальзамо, что Лоренца слепо и не рассуждая согласилась выйти за него замуж, даже не сказав об этом родителям.
– Мы покинем Рим сразу после совершения обряда, – заявил ее странный жених. – Кардинал Орсини дал мне поручение. Мы едем в Венецию.
Лоренца без колебаний согласилась. В самом деле, как ей объявить своим родным, что, вместо того чтобы присоединиться к доминиканкам в Сан-Систо, она собирается выйти замуж за человека, с которым всего-навсего встретилась у входа в церковь и о котором почти ничего не знала. Он, конечно, сказал ей, что родился в Палермо и всю свою юность провел в монастыре, где изучил медицину и химию. Но о своей семье, о своих родителях он хранил почти полное молчание. Об этом было сказано всего несколько слов:
– Моя мать была красивой и несчастной женщиной; а что касается моего отца, он занимает такое высокое положение, что не может, не лишившись его, признать меня своим сыном. Мой дом, Лоренца, – большие дороги, и другого дома у меня сейчас нет… Вам придется пойти за мной туда, куда я поведу вас.
Больше ей ничего не удалось из него вытянуть, но он приобрел над ней такую власть, что ей даже в голову не пришло еще о чем-нибудь спросить.
– Я пойду за вами… – только и ответила она.
На самом деле постепенно, по мере того как истекали две недели – отпущенный им срок до того дня, на который он назначил их свадьбу, – мысли Лоренцы менялись. Она понемногу привязалась к этому странному молодому человеку, к его мягкому и властному голосу. Ему достаточно было посмотреть ей в глаза своими мерцающими зрачками, чтобы у нее исчезли все желания, кроме одного: непреодолимого желания оставаться рядом с ним, слушать его голос, смотреть на него и растворяться в нем. Он так хорошо говорил, что любит ее!
Апрельским вечером 1769 года старик священник из Сан-Сальваторе, с которым жених, похоже, был хорошо знаком, соединил жизни Жозефа Бальзамо и Лоренцы Феличиани в присутствии двоих свидетелей, представленных как служащие кардинала Орсини и бесследно пропавших, едва обряд был совершен.
– Теперь ты стала моей женой, – серьезно проговорил Бальзамо у церковных дверей. – Никогда не забывай, Лоренца, что принадлежишь мне телом и душой и что отныне у тебя не должно быть другой воли, кроме моей. Что бы ты ни увидела, ты никогда не должна расспрашивать меня о моих занятиях. Кроме того, ты никогда и никому не должна ничего рассказывать, как бы тебя к этому ни вынуждали, о том, что я буду делать у тебя на глазах.
Читать бесплатно другие книги:
