Между Рутиэн Альвдис
Удовлетворенно: «Не стену. Всего лишь насыпь. Нет ни каменных стен, ни башен. Просто большой вал».
С надеждой: «Так – нападем?»
Твердо: «Нападем обязательно. Но чуть позже».
Возмущенно: «Но чего ждать теперь?!»
Спокойно: «Всё того же. Пусть они почувствуют себя в безопасности».
Теория относительности по-скоттски: Марх
Если бы я был римским командиром, я бы приказал предать самой жестокой из возможных казней того, кто приказал строить этот вал!
Это только на пиру два жареных кабана больше одного. В лесу два кабана – это риск почти наверняка не добыть ничего. Да и своей жизни лишиться.
Два яблока больше одного. Но два вала – это меньше, много меньше, чем один.
Все воины перебрались на эту навозную кучу, гордо именуемую валом Антонина. А грозный вал Адриана тем временем оплывает. Нет прежних рвов, ветшают и рушатся башни и стены…
Да, здесь перешеек вдвое уже, чем у Великой Стены. Да только там с востока – открытое море, с запада – один остров. А зде-е-есь… при желании можно безо всякой лодки заплыть в тыл к римлянам. С острова на остров, с острова на остров…
Многие круитни так и делают.
Построить стену в гуще островов! О чем думал их командир?! Опьянел от собственной безопасности? Или перепил их южного вина?
Но я подожду еще чуть-чуть. Чтобы Стена окончательно перестала быть грозной.
А эти насыпи мои круитни возьмут одним хорошим штурмом.
Несколько человеческих жизней о нем не было вестей: курганы не откликались даже на зов. Но теперь он вышел к людям сам.
Он приходил к жилищам круитни, являясь в праздники. Его тело не было прикрыто и лоскутом одежды, но ярче любых нарядов и украшений сияли синие узоры силы, змеящиеся от висков до лодыжек. Буйная грива волос, густоте которых позавидовала бы иная женщина, скрывала узоры на его спине.
Он молчал. Он просто подходил к тем воинам – юным, опытным, старым, – кто рвался на штурм вражьей стены. Молча он проводил пальцем по их вискам, плечам, рукам – и от его прикосновения синим огнем вспыхивал священный узор на телах круитни.
Он молча кивал им и – улыбался.
И в улыбке его была смерть римлянам.
…Море яростно хлестало о скалы, тщетно пытаясь поглотить их. Соленые брызги долетали до острых вершин утесов.
О скалы грозные дробились с ревом волны… так то о камень. Песок такой прибой слизывал.
Круитни – или, если вам больше по сердцу благородная латынь, пикты – были такими волнами. А каменный вал остался в безнадежно далеком тылу.
…они могли напасть ночью и перерезать приморский гарнизон.
…они могли бесшумно взобраться на стену.
…они могли объявиться в глубоком тылу и подло напасть сзади.
…они были синими от вайды – их проклятой краски.
…они пикты – «разрисованные».
…они – гнусные ночные убийцы. У них нет ни законов, ни королей. Им, дикарям и негодяям, чужда любая цивилизация.
…они – смерть.
…они – везде.
Исподтишка. Насмерть. В любой миг.
Волны пиктской ярости медленно слизывали вал Антонина. Год за годом, десятилетие за десятилетием.
Это была победа. Незаметная. Тихая. Неспешная. Неотвратимая.
Круитни торжествовали каждый успех. И вновь, как и век назад, запросились воины в курганы – пройти обряд, стать неуязвимым – ну и что, что ненадолго!
Взлететь синим призраком смерти на этот клятый вал, перебить одному десятки врагов – и пусть расплатой за это станет смерть!
Когда мы побеждаем – и умереть не жалко!
…курганы оживали.
Как спрут, шевелящий щупальцами в поисках жертвы, они ждали будущих героев.
Как смертельный водоворот, они затягивали Марха.
Король Аннуина больше не бродил по деревням. Не звал отважных на бой.
Ему не было места в мире людей.
Бесконечные галереи длинных курганов – вот его дом. Материнское чрево, в которое он ввергнут вторично – чтобы перестать быть человеком.
Чтобы перестать быть живым.
Чтобы лишать жизни других – сначала даруя иллюзию неуязвимости, а затем отнимая бытие вовсе.
Ночь. Лес. Костер. Двое.
Один – смуглый черноволосый северянин. Тяжелый золотой торквес на шее: вождь. И не просто вождь. На юге таких именуют королями. При оружии.
Второй выше ростом. Тяжелая грива спутанных темно-рыжих волос. Совершенно наг, если не считать изысканных синих узоров, покрывающих тело от висков до щиколоток. Это кажется роскошнее любого одеяния.
Неяркий и жаркий костер. Горят обхватные бревна, но света почти нет. Где-то в отдалении стоят воины первого из королей – скорее почетный эскорт, чем дозор.
Здесь, в сердце Альбы, этим двоим защищаться не от кого.
Марх сидит, почти закрыв глаза. Величие… короля? нет: бога. Бога, уставшего от дел смертных.
Ирб напряжен и внимателен. Он готов говорить о чем угодно, о важном и неважном – лишь бы помочь другу вернуться в реальность. В мир людей.
Ибо слишком далеко ушел сын Рианнон по галереям длинных курганов…
– Выпей. Это мед с травами. Ты такой любишь.
Нет ответа. Лишь медленно поднимается рука, увитая змеями узоров, и принимает чашу, выдолбленную из корня дерева.
Чаша для обрядов.
С величием, достойным верховного жреца, Марх подносит чашу к губам. Медленно осушает – одним глотком. Медленно возвращает.
«Вернись!! – кусает губы Ирб. – Если ты перестанешь быть человеком, то и человеческим королем Аннуина тебе тоже не быть!»
Но внешне северянин спокоен.
– Разведчики донесли, что римляне называют твоих воинов – бессмертные. Они верят, что их невозможно убить, разве что отрубив им голову.
В ответ – хрип, словно из недр преисподней:
– Хорошо…
Ирб наливает другу еще. Пусть не первая, пусть даже не шестая чаша заставит друга расслабиться и сбросить это слишком опасное величие – но рано или поздно это случится.
– Они видели, что если убить бессмертного, то узоры на его теле вспыхивают. Они поняли, что так сила переходит к другим. К другим бессмертным.
Хрип:
– Хорошо…
– Они верят, что если вся сила достанется одному, то он будет могущественнее всех богов. Они безумно боятся.
Хрип:
– Хорошо…
– Они никогда не видели, как умирают те, чье тело не выдерживает всей тяжести силы – того, что ты дал дюжинам, – голос Ирба невольно срывается.
Римляне не видели этого. Он видел.
Он видел, как корчился в агонии воин, человеческая плоть которого была разодрана… раздавлена силой Аннуина.
– Хорошо… Кх-хорошо, что не видели.
– Хорошего мало, Марх.
Бренин повелительным жестом вытягивает руку. Ирб послушно вкладывает чашу с медом.
– Марх. Ты вернешься в курганы?
Хрип. Неподвижно расписанное синим лицо, лишь губы шевелятся:
– Да… Пока римляне в Прайдене – да…
– Марх. Ты убиваешь себя. Когда-нибудь ты не сможешь выйти из кургана.
Веки бренина медленно поднимаются. И гул преисподней слышен в его голосе:
– Когда-нибудь моя человеческая плоть всё равно истлеет.
Ирб подвигает обгоревшие поленья ближе друг в другу. Снова наливает Марху.
Костер, чаша – это отличная возможность придумать что-то новое.
– Марх, ты знаешь, что тебя уже чтят как бога? Ты почувствовал первые жертвы?
Бренин гневно вскакивает, роняя чашу. Огонь возмущенно шипит, но куда его недовольству до ярости короля Аннуина:
– Кто посмел?! И почему позволил ты?! Мне достаточно своей силы, я не хочу зависеть от подачек!
– В тебя верят, Марх. Как в бога. Ты защищаешь Прайден – хоть и не вступал ни в одно сражение. Ты творишь бессмертных – и только ты да я понимаем, что они прямо наоборот: смертники.
– Ирб, запрети приносить мне жертвы!
Голос Марха гремит, словно гром… не «словно». Уже сошлись тучи, ударили.
Сухая гроза. Тучи сшибаются, блестят зарницы. И – ни капли с неба.
– Марх, я не в силах.
– Сделай это. Я тррребую!
Земля содрогается от удара молнии.
Ирб молча качает головой.
Марх глубоко вздыхает. Оглядывается – словно впервые увидел и лес, и костер, и Ирба:
– Я… я прошу тебя.
Тот кладет руки ему на плечи:
– Выйди из курганов, Марх. Вспомни, что ты – человек. Я не прощу себе, если мы отвоюем Прайден, но потеряем тебя.
– Дай еще выпить, – улыбается тот.
– С тобой ничего не случится, если ты нальешь себе сам, – лукаво отвечает Ирб.
«Ничего, ага. Разве что ты хоть немножко разучишься быть богом!»
…Как ни далеко Британия от Рима – ее бесконечные бунты (точнее, один бунт, не прекращающийся века два) римлянам… надоели? утомили?
Измотали.
С пиктами надо было покончить. Одним ударом.
Они же дикари, их же следует просто раздавить. Как червяка.
Кромка истории: Марх
Император. Август собственной персоной. Удостоил нас визитом.
Септимий Север.
На север пришел Север. Строчка, достойная лучших бардов.
Пришел, рассчитывая с нами справиться.
Но мало называться Севером, чтобы одолеть Север. И даже всей армии, что с ним, будет мало.
Впрочем, это я плохо знаю их язык. Он не Север. Он – Северус…а я, раз властвую в Альбе, то буду на их лад – Альбус. Вот и получается: приходит Северус к Альбусу и хочет его убить, а Альбус ему и говорит: «Не тронь меня, Северус, тебе же от этого хуже будет».
Кернунном клянусь, надо это будет какому-то барду подарить. Неплохой сюжет может выйти.
Тьфу. Глупости какие-то лезут в голову. Что я – болтливая кумушка из селения к югу от Антонинова вала, что ли?
…это была очередная война. Благородная. Победоносная. Ну, пока еще не совсем победоносная… но скоро… уже почти завтра…
Цивилизация против варварства. Давайте запишем это по-латыни. Перевод нетруден: и «цивилизация», и «варварство» на всех языках пишутся одинаково. Ну а «против» – поставьте vs. Этого достаточно.
Они несли цивилизацию. На остриях копий и мечей. А варвары… дикари, не желающие признать подлинной культуры… зачем им существовать, таким?!
Gallia omna divisa est in partes tres… и четвертой части не быть, и нет никакой кельтской Британии, ишь чего выдумали! – кельтскую Британию им! – есть только римская Британия, а в этой кельтской (бывшей кельтской, а нынче очень даже римской!) Галлии три части, и нет никакой четвертой!
А главное – не будет.
…это была очередная война. Отчаянная. Дикая. Безумная.
У вас нет оружия? Нет железных мечей, дальнометных стрел, катапульт?! А ножи? а зубы?! Или вы уже остались без зубов?!
И гремела песня на древнем языке, бывшем здесь еще до прихода кельтов: «Мы свободное, гордое племя, мы боремся за каждый шаг..!»
Откуда пришла эта песня к пламенеющим синими узорами круитни? Какими дорогами привел ее к ним Тот-Кто-Бродит-В-Курганах? Из прошлого? из будущего? – из каких времен донеслась она до пиктов, снова и снова отчаянно лезущих на вал, сминающих легионеров числом, несмотря на их железные доспехи и разные военные хитрости?!
Битва была радостной… насколько радостным может быть убийство.
Если есть радость в том, чтобы, уже пронзенным железным мечом римлянина, дотягиваться мертвым – почти мертвым, но всё-таки еще не совсем! – до его горла и успеть перерезать его кремневым ножом… если есть в такой смерти радость, то она – была.
В этой битве не было пощады. Ни раненых – их затаптывали еще живые; ни пленных – их не брали.
Это было только убийство. Беспредельное. Сотни, тысячи мертвых.
Хитроумные орудия римлян уже не имели смысла – в кровавой каше смешались легионеры и дикари, доспешные и нагие, ненавидящие и… ненавидящие. Ни луки, ни даже длинные мечи уже не решали ничего. Только ножи, когти, зубы…
Кровавый сгусток ярости опоясал Британию, протянувшись от моря до моря. Битва кипела везде. И стоило римлянам хоть где-то прорваться – новые пикты будто из-под земли появлялись.
Антонинов вал стал рубежом обороны пиктов. Даже если римлянам удавалось захватить участок полуразрушенной стены – они не могли закрепиться там. И уж совсем безумием было бы пытаться спуститься по ту сторону.
Север был подобен тому аду, о котором рассказывают христианские проповедники. А кто же добровольно отправится в ад?!
Север был непокорен. Северус видел это.
Продолжать бессмысленную бойню? – зачем? Пикты получили достаточно суровый урок, они не сунутся на юг.
…точно так же, как римлянам надо забыть о севере.
Север недоступен Северусу.
Поле побоища: Марх
Хватит ли у меня сил заставить землю расступиться и поглотить мертвые тела? Без различия: бритты, римляне…
Тысячи убитых. Десятки тысяч.
Оба войска расползлись прочь от побоища. Кто хочет, тот и назови это победой. Достаточно сказать, сколько погибло врагов, – и умолчать о собственных потерях. Скажи так – и сразу станет ясно: вот великая победа.
Величайшая просто…
…мутит от запаха крови.
Курганы, вы так жадно глотали живых. Так поглотите мертвых. Хотя бы своих… кто бы ни строил вас, зачем бы он это ни делал – вы же веками принимаете в себя мертвецов.
Так примите синетелых. Хотя бы их. Трупов сразу станет меньше.
Доведись кому видеть это – убежал бы в ужасе. Или умер на месте – от страха.
Земля медленно шевелилась – словно губы беззубой старухи. Мальчики в железе – нет, это слишком жесткая еда, ей такое не по зубам… тьфу. Тьфу.
А вот круитни, да еще и синенькие – это мягкое, вкусное мясо. Его можно проглотить не жуя.
И земля заглатывала своих детей. Медленно втягивала их в себя.
Мать принимала детей обратно.
Септимий Север приказал торжествовать победу.
…нет, не совсем так.
Сначала он приказал отвести войска за вал Адриана, укрепить его наскоро – и в ближайший год восстановить каменные стены уже всерьез.
А теперь, когда армия (остатки армии, но об этом – тссс!) в безопасности, теперь самое время провозгласить, что проклятые пикты разбиты на голову и больше не высунутся из своих северных холмов.
Приказано: праздновать.
И вполголоса приказано: забыть и думать о вале Антонина. Больше никогда не пытаться продвинуться севернее Адрианова вала. Это – граница. Она должна быть нерушима.
И еще приказано: постараться забрать тела погибших с поля боя. Это не так просто, но всё же – приложить все силы к тому, чтобы похоронить легионеров как подобает.
Круитни снова стали, как и век назад, полными хозяевами в центральной Альбе. Об указах Септимия Севера они не знали (вообще у них неважно обстояло дело с пониманием латыни!) – а посему наивно полагали, что если территория кельтской Альбы расширилась вдвое, то страшную битву выиграли именно они.
Чудовищной ценой, но – выиграли.
Вал Антонина местами просто сровняли с землей, вымещая на неопасных уже насыпях свою ненависть.
А после – стали заново обживать равнинную Альбу. К югу от бывшего вала снова появились селения, заблеяли стада… круитни были слишком измучены той бойней, чтобы стремиться разделаться с римлянами. Они хотели просто пожить – те, кому повезло выжить.
Так прошел год. Другой.
После пары лет затишья на телах воинов вновь стал проступать синий узор. Словно перед битвой… но круитни чувствовали, что не новой атаки на Стену от них хочет Тот-Кто-Бродит-В-Курганах. Он ждал от них другого… и они передавали своим старейшинам его волю: подготовиться к празднику победы.
Пусть Стена пока стоит – римляне прячутся за ней, как заяц в норе. Владыка Курганов прав: римляне уже потерпели поражение. Значит, празднуем.
Так думали круитни. И ошибались.
Кромка победы: Марх
Ирб, ты помнишь, как Август разгромил нас?
Глупый вопрос. Конечно, помнишь. Такое не забывается. Ни боль бессилия, ни позор поражения.
Что ж, друг мой, скоро наш август кончится. Наступает наш сентябрь. Время жатвы. Кровавой жатвы.
Я убью лишь одного. Но это будет сам Август.
Он неосмотрительно приехал сюда. Я бы не дотянулся силой до их Рима… даже помогай мне вся Британия – не смог бы. Но этот Август, словно в насмешку зовущийся Севером, он – так близко. До города Эборака, где он сейчас, – подать рукой. А уж если через курганы – дорога заняла бы несколько вздохов.
Северус без Севера, этой ночью ты лишишься не только жизни. Ты и Августом быть перестанешь.
Сейчас, мечась в бреду (или – прозрении?) агонии, ты понимаешь, что я хочу сделать.
Но уже не можешь мне помешать.
По всей Альбе горели костры. Огромные, в рост человека, поленья ярко пылали – а вокруг них плясали круитни и скотты, позабывшие о былых распрях своих народов. Темноволосые и рыжие, низкорослые и великаны, они были сейчас одним народом, народом-победителем.
И ярче изжелта-белого пламени костров светились синие узоры на телах воителей.
Особенно много костров было на оплывших насыпях вала Антонина. Весь перешеек, от моря до моря, полыхал в ночи. Словно золотой венец огней примеряла Британия, венец, которым короновал ее Тот-Кто-Бродит-В-Курганах.
Истошно-радостные вопли волынок. Грохот барабанов. Дружные выкрики охрипших от натуги певцов. Живые змеи танцоров, несущиеся вокруг костров.
И в разгар веселья к ним вышел Владыка Курганов.
Его увидели все – от веселящихся почти под Стеной до жителей дальних северных нагорий, куда война не доходила и в худшие годы.
Он просто подошел к огню… огням… всем кострам Альбы.
И всем почудилось – или то была не греза, а явь? – не дрова горят. То пылают орлы римских легионов – ХХ Победоносного и XXII Удачливого. Хороши названия, но вот – горят значки когорт и манипул, пеплом опадают крылья золотых орлов… раскрашенное дерево хорошо горит, а эти штандарты сейчас только деревяшка, корчащаяся в пламени.
Славен ты был, Двадцатый легион, Отважный и Победоносный. Тобой сокрушен Каратак. Ты уничтожил армию Боудикки. Яростный Кабан, ты мнил, что поднял на клыки Прайден?! Но сокрушен ты, и сломлен хребет римского зверя в поединке с великими стражами нашей земли.
Медью текут пряжки легионеров, гибнут в огне сотнями кабаны и единороги, переставая быть воплощением римской доблести и становясь лишь каплями расплавленного металла.
Тот-Кто-Бродит-В-Курганах снова взял свою добычу. Для этого ему теперь не надо поднимать яростную волну круитни.
Но этого ему было мало.
Сегодня он требовал крови. Требовал отдать ему жизнь.
Жизнь одного-единственного.
Марх повелительным жестом вытянул правую руку. Старейшина… старейшины? старейшины по всей Альбе? – вложил… вложили? ему в десницу древний кремневый нож.
Владыка Курганов ударил – ударил в пустоту, в пламя, в горящие штандарты. Ударил, забирая жизнь своего пленника.
…по ту сторону Стены, в Эбораке, Август Септимий Север дернулся в последней судороге – и затих.
Август был убит.
С ножа Марха капала кровь.
Рассвет был хмурым, как с похмелья.
Марх сидел у потухшего костра, безразлично вороша угли. Синие узоры на его теле казались давным-давно нарисованными вайдой и стертыми почти совсем.
Ирб подошел, молча посмотрел на друга: дескать, говори, если хочешь, я слушаю.
Марх обломил кусок почерневшего дерева.
– Оказывается, победа – это сначала много крови, а потом большая усталость. Большая победа – очень много крови и очень большая усталость. Ну а великая… – он развел руками.
– Но ты победил.
Он покачал головой:
– Победила Британия, а не я.
Ирб предпочел не спорить, спросил:
Читать бесплатно другие книги:
