На перекрестке больших дорог Бенцони Жюльетта

– Готье, – крикнула она, – какая радость снова видеть тебя.

Но вместо ожидаемого приветствия он выдавил из себя только одну фразу:

– Разве вы одна?

– То есть как?

– Я спросил, одна ли вы приехали? – повторил нормандец спокойным тоном. – Его нет с вами, этого белокурого красавчика, за которого вы должны были выйти замуж? Он, конечно, немного отстал, чтобы позволить вам въехать одной.

Катрин покраснела от гнева и стыда: он в присутствии всех грубо нападал на нее и требовал отчета… Чтобы не упасть в глазах крестьян, надо было ответить. Гордо подняв голову, она решительно направилась к порталу.

– Дорогу, – потребовала Катрин. – Кто позволил тебе задавать мне подобные вопросы?

Готье, не моргнув глазом, продолжал загораживать вход. Нахмурившийся Тристан схватился за шпагу, но Катрин жестом остановила его.

– Не надо, друг Тристан. Это мое дело. А ну! Пропусти меня! Это так ты встречаешь хозяйку поместья, где тебе дали приют?

– Это не ваше помещение. Оно принадлежит аббатству. Что же касается поместья, то достойны ли вы его?

– Какая наглость, – воскликнула Катрин, выходя из себя, – да разве я должна тебе докладывать? Мне нужно видеть маму!

Как бы нехотя Готье отступил. Катрин прошла мимо и проникла во двор аббатства. Вдогонку он бросил ей:

– В таком случае поспешите! Она долго не протянет.

Катрин замерла на месте, как пораженная ударом хлыста, потом медленно повернулась к нормандцу и испуганно посмотрела на него:

– Как? – прошептала она. – Что ты сказал?

– Она умирает. Но вас-то это не должно особенно беспокоить: станет меньше еще одним мешающим вам человеком.

– Не знаю, кто ты такой, – сказал ему разозленный Тристан, – но у тебя странные манеры. Почему ты так груб с хозяйкой?

– А кто вы такой? – вызывающе спросил Готье.

– Тристан Эрмит, оруженосец господина коннетабля, сопровождаю по приказу короля графиню Монсальви в ее поместье и имею поручение охранять ее от всех неприятностей. Ты удовлетворен?

Готье кивнул. Он снял с подставки факел, горевший около ворот, и молча повел путников в дом для приезжих. После деревенского оживления тишина в аббатстве была разительной: монахи уже удалились в кельи, да и самого аббата не было видно. Только в маленьких окнах постоялого двора виднелись зажженные свечи. На пороге дома не было никого видно, и Катрин решилась остановить Готье за руку:

– А Сара? Она здесь?

Он удивленно посмотрел на нее.

– А почему бы ей быть здесь? Она же была с вами…

– Она ушла от меня, – грустно ответила Катрин. – Сказала, что возвращается в Монсальви. Больше я о ней ничего не знаю. По дороге она нам не встретилась.

Готье ответил не сразу. Он пытливо посмотрел в глаза Катрин, пожал плечами и иронически заметил:

– Значит, и она тоже! Как вы могли, госпожа Катрин, причинить нам столько зла?

Отчаявшись, она почти кричала:

– О каком зле ты говоришь? Чем я заслужила ваши упреки? В чем вы меня обвиняете?

– В том, что вы прислали этого человека! – ответил Готье. – Вы могли стать его любовницей, если вам так этого хотелось, но зачем было посылать его сюда, выставлять напоказ, чтобы он на всех углах заявлял о своей любви к вам! Отчего, вы думаете, умирает старая госпожа Монсальви… настоящая Монсальви? От исповедей вашего любовника!

– Он мне не любовник! – запротестовала Катрин.

– Ну, тогда ваш будущий супруг. Это одно и то же.

Катрин обеими руками вцепилась в тяжелую лапу нормандца. Ей очень нужно было оправдать себя. Невозможно было больше жить под тяжестью этих обвинений.

– Послушай меня, Готье. Поверишь ли мне, я не только не собираюсь за него замуж, но и больше никогда не увижу его.

Великан не торопился отвечать, казалось, что он ищет ответ в глазах самой Катрин. Понемногу взгляд его смягчился. Он взял ее руки в свои.

– Да, – сказал он горячо, – я вам поверю, и еще с какой радостью! Теперь идемте, идемте скорей и скажите ей, что это неправда, что вы никогда не думали предавать мессира Арно. Она от этого так страдает!

Тристан Эрмит с удивлением смотрел на эту сцену. Он ничего не понимал в происходящем: чтобы Катрин, придворная дама, опустилась до оправдания перед этой деревенщиной? Такое не укладывалось в его голове. Катрин заметила его удивление и, улыбнувшись, сказала:

– Вам этого не понять, друг Тристан. Я все объясню вам позднее.

Он отсалютовал и, догадавшись, что нет смысла оставаться более свидетелем последующих событий, попросил, чтобы его проводили в дом, где он и его люди могли бы отдохнуть. Готье указал на заспанного монаха, который зевал, буквально выворачивая себе челюсти.

– Это брат Осеб, портье. Он займется вами. Лошадей нужно отвести в конюшню, люди могут переночевать на сеновале, а вам будет отведена отдельная комнатка.

Тристан еще раз поклонился Катрин и отправился догонять брата Осеба и солдат.

Молодая графиня с волнением переступила порог дома для гостей, который она покинула много месяцев назад вместе с Арно и Бернаром, уехав в Карлат, что почитала тогда за счастье. Всеми силами она старалась отогнать от себя печальные воспоминания. То, что ожидало ее здесь, требовало спокойствия и мужества.

В маленьком вестибюле с низкими потолками она обратилась к Готье:

– Где мой сын?

– В это время он уже спит.

– Я хочу посмотреть на него. Ведь мы так давно…

Готье улыбнулся, взял ее за руку.

– Идемте. Это вам придаст сил.

Он повел ее в маленькую темную комнатку, открытая дверь которой вела в другую, слабо освещенную. Катрин увидела Донасьену, жену Сатурнена, спавшую на скамеечке. Свеча отбрасывала свет на уставшее, морщинистое лицо старой женщины. Готье прошептал:

– Уже три ночи она дежурит у постели старой графини. Обычно она спит рядом с маленьким сеньором.

Тристан взял со стола свечу и осторожно зажег ее от факела, висевшего на стене перед входом в комнату. Вернувшись, он встал у изголовья кровати, где спал маленький Мишель, и поднес свечу поближе к мальчику. Зачарованная Катрин опустилась на колени, скрестив руки, как перед святой иконой.

– Боже мой! – шептала она… – Какой он красивый! И… как он похож на него, – добавила она дрожащим голосом.

Так оно и было: у белокурого маленького Мишеля уже сейчас ясно просматривались черты его отца. Круглые розовые щеки, на которые отбрасывали тень длинные, загнутые ресницы, были воплощением детской нежности, но в маленьком носике появилась гордость, а плотно сжатые губы превратились в волевую складку.

Сердце Катрин таяло от умиления, но она не осмелилась притронуться к мальчику. У него был вид спящего ангелочка, и она боялась разбудить его.

Готье, с гордым видом смотревший на ребенка, заметил это.

– Вы можете целовать его, – сказал он, улыбаясь. – Когда он спит, даже гром не в состоянии его разбудить.

Она нагнулась и поцеловала его в лоб. Мишель действительно не проснулся, но рот расплылся в улыбке.

– Мой маленький, – шептала Катрин ласково, – мой малыш!

Она осталась бы здесь до самого утра, стоя на коленях перед своим спящим сыном, но в соседней комнате раздался хриплый кашель. Подскочившая Донасьена поспешила в комнату и исчезла в темноте.

– Видимо, проснулась госпожа Изабелла, – сказал Готье.

– Я иду к ней, – ответила Катрин.

До нее дошли тревожные звуки частого дыхания, прерываемые приступами сухого кашля и хриплого присвиста. Она быстро побежала в маленькую комнату, похожую на бедную монашью келью. На кровати, стоявшей в углу, лежала очень похудевшая Изабелла де Монсальви. Над ней нагнулась Донасьена, пытаясь напоить ее теплым чаем, настоянным на травах, который она взяла со стоявшей рядом жаровни. Но старая женщина задыхалась и не могла сделать ни одного глотка. Катрин склонилась к ее изголовью. Как же она постарела и похудела со времени ее отъезда, какой она казалась хрупкой! Ее тело как бы стало невесомым, лишь сухой рот, жадно хватавший воздух, да увеличившиеся глаза выделялись на этом бескровном лице.

Донасьена разочарованно повернулась, чтобы поставить на место чашку с напитком, и увидела Катрин. Ее усталые глаза заблестели от радости и слез.

– Госпожа Катрин, – бормотала она. – Слава господу! Вы вовремя приехали.

Катрин прижала палец к губам, но старая женщина грустно покачала головой.

– Мы можем говорить. Она не слышит. У нее такой жар, что разговаривает она только в бреду.

Несколько несвязных слов слетело с пергаментных губ больной, и среди них потрясенная Катрин разобрала свое имя и имя Арно. Приступ кашля, от которого только что содрогалось тело старой женщины, понемногу утих. Лицо Изабеллы стало спокойнее, но дыхание оставалось затрудненным и хриплым, глаза выражали мольбу. Казалось, что в бреду Изабелла ужасно страдала, и Катрин почувствовала себя виновницей этих переживаний. Осторожно она взяла горячую руку, сжимавшую грубое одеяло, приложилась к ней губами, как часто делала раньше.

– Мама, – просила она тихо. – Мама, послушайте, взгляните на меня. Я здесь… рядом с вами. Это я, ваша дочь. Это Катрин… Катрин.

Что-то ожило в болезненном, мутном взгляде. Рот закрылся, потом открылся и просипел:

– Ка…трин…

– Да, это я… я здесь.

Глаза повернулись, взгляд стал более осмысленным и остановился на молодой женщине, сжимавшей ее сухие руки.

– Бесполезно, госпожа Катрин, – шептала Донасьена озабоченно. – Она отсутствует.

– Да нет. Она приходит в себя. Мама! Взгляните, вы узнаете меня?

Катрин напрягла всю свою волю, пытаясь пробиться к сознанию больной. Она так сильно желала поделиться своими силами, перелить их в утомленное тело, что в конце концов почувствовала поток энергии, соединявший их руки. Снова Катрин умоляла:

– Посмотрите на меня. Я Катрин, ваша дочь, жена Арно.

Дрожь пробежала по сухой коже Изабеллы при упоминании Арно. Взгляд ее просветлел и остановился на озабоченном лице молодой женщины.

– Катрин, – просипела она. – Вы вернулись?

– Да, мама… я вернулась. Я больше вас не покину… никогда.

Темные глаза больной посмотрели с беспокойством и недоверием:

– Вы… остаетесь? Но… тот молодой человек… Брезе?

– Он принял свои мечты за реальность. Я больше его не увижу. Я – Катрин де Монсальви, и я ею и останусь. Я жена Арно!

Выражение благодарности и облегчения разлилось по лицу больной. Рука, державшая руку Катрин, расслабилась, и легкая улыбка появилась на губах.

– Слава богу, – вздохнула она. – Я могу спокойно умирать.

Она закрыла глаза на минутку, потом вновь открыла и с нежностью посмотрела на Катрин, знаком попросила наклониться пониже и сказала загадочно:

– Я его видела, вы знаете.

– Кого, мама?

– Его, моего сына. Он пришел ко мне… Он по-прежнему такой же красивый. Да, да! Такой красивый.

Жестокий приступ кашля прервал ее речь. Лицо покраснело, взгляд стал умоляющим. Бедная женщина откинулась назад, борясь с удушьем. Временная передышка кончилась. Донасьена подошла к ней с чашкой.

– Аптекарь говорит, что надо давать пить, когда кашляет, отвар из мака, мальвы и сушеных фиалок, но это не так-то просто.

С помощью Катрин ей удалось влить в рот больной несколько капель жидкости. Кашель стал не таким мучительным. Понемногу старая дама успокоилась, но глаза не открыла.

– Она, может быть, поспит немного, – прошептала Донасьена. – Идите и вы отдыхать, госпожа Катрин, вы же устали после долгого путешествия. Я посмотрю за ней до утра.

– Но вы измучились, Донасьена.

– Ба! Я крепкая, – улыбнулась старая крестьянка. – К тому же ваше присутствие придало мне сил.

Кивнув головой в сторону больной, которая действительно засыпала, Катрин спросила:

– Она давно болеет?

– Больше недели. Она хотела идти туда… в Кальвие вместе с Фортюна. Больше не могла выдержать этой разлуки с сыном… Когда же возвращалась, попала под дождь, который шел без перерыва трое суток. Фортюна не мог заставить ее укрыться и переждать. Вернулась промокшая, продрогшая, стуча зубами. На следующую ночь поднялся сильный жар. С тех пор она и болеет.

Нахмурив брови, Катрин слушала, не прерывая, Донасьену. Ее мучили угрызения совести. Она так хорошо понимала поступок Изабеллы, которая хотела компенсировать зло, причиненное Арно, хотя последний об этом ничего не знал. Да и как он мог что-нибудь узнать в этой могиле для живых. Все новости разбивались о стены мира заживо погребенных, который и терпели-то только потому, что он находился в стороне от остального мира.

– А где Фортюна? – спросила Катрин.

– В эту пятницу, то есть вчера, он как обычно ушел в Кальвие. Он не пропустил ни одного раза и ходит туда пешком, – ответил Готье, все это время остававшийся рядом с Мишелем.

– А есть ли у вас продукты, чтобы посылать с ним?

– Нет. Иногда Фортюна уносит с собой только маленький каравай хлеба или сыра, а иногда идет с пустыми руками. Обычно он усаживается на пригорке, откуда видно лепрозорий, и часами смотрит… Это странный парень, но, уверяю вас, госпожа Катрин, я ни у кого не встречал подобной преданности.

Смущенная Катрин отвернулась, чтобы он не заметил ее покрасневшего лица. Конечно, маленький гасконец преподнес ей хороший урок. Ничто не могло оторвать его от своего хозяина, которого он не мог забыть. И когда она сравнивала свое поведение с его, то говорила себе, что преимущество за ним.

– Я тоже, – выдавила она. – Кто мог бы подумать, что этот парнишка так привяжется к нему? Так когда же он возвращается?

– Завтра днем.

Но на следующий день Фортюна не возвратился. Катрин заметила это только вечером, когда все собрались в общей столовой на ужин. Весь день она просидела рядом с Изабеллой, которая чувствовала себя получше. Катрин долго разговаривала с настоятелем монастыря. Пришло время отстраивать замок, и средства на это имелись.

Королевский казначей отсчитал ей круглую сумму золотых экю. Кроме того, у нее сохранились драгоценности, хотя часть из них была продана ею самой или Изабеллой на текущие расходы.

Бернар де Кальмон, молодой аббат Монсальви, оказался человеком умным и энергичным. В благодарность за оказываемое содействие она подарила ему прекрасный плоский рубин, предназначенный для церемониального головного убора. Потом занималась планами восстановления поместья. Одному из монахов, брату Себастьяну, было поручено составить планы, другого послали искать подходящий карьер для ломки камня. Как и все большие аббатства, Монсальви располагало в достаточном количестве мастерами различных нужных профессий.

– Во всяком случае, – сказал ей аббат, – вы можете оставаться здесь столько, сколько пожелаете. Дом для гостей находится на достаточном удалении от культовых сооружений, и присутствие молодой женщины не может служить причиной для недоразумений.

Удовлетворенная решением этих проблем, Катрин занялась Тристаном Эрмитом и его людьми, собиравшимися завтра утром отправиться в Партенэ. Солдаты получили щедрое вознаграждение, а Тристану она подарила тяжелую золотую цепь с бирюзой, принадлежавшую некогда Гарену де Бразену.

– Это вам на память, – сказала она, надевая ему цепь на шею, – носите ее и не забывайте обо мне.

Он странно улыбнулся уголками губ и немного взволнованным голосом сказал:

– Вы считаете, что только благодаря этому королевскому украшению я буду помнить о вас, госпожа Катрин? Да если мне пришлось бы прожить двести лет, я не забыл бы вас. Но я с радостью буду носить ее по большим праздникам, к тому же с гордостью, так как она от вас.

Ужинали все вместе в последний вечер перед расставанием. Катрин с сожалением и болью прощалась со своим малоразговорчивым, добрым спутником, умевшим быть преданным, смелым и деловым. Несмотря на болезнь свекрови, ей хотелось придать ужину определенный блеск. С помощью Донасьены и щедростью птичьего двора монастыря ей удалось приготовить хоть и не торжественный, но вполне достойный ужин.

Надев одно из своих, теперь немногочисленных, элегантных платьев, она села рядом со своим гостем на сеньорском месте, а Готье не очень умело, но от чистого сердца, прислуживал им. Хозяева и гости с удовольствием поглощали суп из капусты и жареных каплунов.

Когда вышли из-за стола, было совсем темно, и Катрин справилась о Фортюна. Весь день она ждала его возвращения с абсурдной надеждой получить свежие новости, как будто бы можно было говорить о каких-то новостях в доме для прокаженных…

С огорчением она узнала, что он еще не вернулся. К этому добавилось беспокойство, потому что Готье показался ей озабоченным.

– Он, видимо, припозднился, – сказала она, в последний раз заходя в будку сторожа, – и вернется завтра.

Но Готье покачал головой.

– Фортюна? Он точен, как часы, и уходит всегда в одно и то же время. Приходит также в определенное время перед ужином. Это ненормально, что он еще не вернулся.

Взгляды их сошлись. Обоим в голову пришла одна и та же мысль: с Фортюна что-то случилось, но что?

Всегда была возможна нежелательная встреча, даже в этом районе, довольно спокойном после того, как Арманьяки усилили гарнизоны в Карлате и энергичный аббат Бернар де Кальмон возглавил аббатство. Англичане одну за другой сдавали захваченные ранее крепости в Оверни.

– Подождем, – предложила Катрин.

– Завтра на заре я пойду ему навстречу.

Катрин очень хотела сказать ему: «Я пойду с тобой!», но передумала. Она не могла в такое время оставить Изабеллу. В редкие моменты просветления старая дама немедленно требовала ее к себе и так радовалась ее присутствию, что было бы совестно лишать ее этого. Она вздохнула:

– Хорошо, поступай как считаешь нужным.

Прежде чем лечь спать, она обошла дом, как заботливая хозяйка. Ведь аббат оставил дом в ее полное распоряжение, и она должна была убедиться, что все в доме в порядке. Она зашла даже в конюшню, где были устроены лошади эскорта. Там ее ожидал сюрприз – белая кобыла Моргана, которую шотландец Хью Кеннеди, верный своему обещанию, велел привести в Монсальви. Моргана была для нее почти как подруга. Они прекрасно понимали друг друга, и встреча была радостной.

– Ну вот, мы снова вместе и вместе будем стареть, – сказала задумчиво Катрин, гладя гриву лошади. – Ты будешь умной лошадью, да и твоей хозяйке пора поумнеть.

Большие глаза лошади смотрели на нее с такой выразительностью, что Катрин сочла ее просто дьявольской, а задорное ржание маленькой кобылки ясно говорило о том, что она не верит ее словам. Это было поразительно, и Катрин засмеялась. Она протянула Моргане принесенный кусочек сахара и по-дружески хлопнула ее по крупу.

– Мы желаем приключений, не так ли?

Возвращаясь из конюшни, Катрин хотела побыть во дворе – ночь была прекрасна, но Донасьена пришла сказать ей, что приготовила постель в комнате по соседству с Изабеллой.

– Я хотела бы быть вместе с ней, – возразила Катрин. – Вы и так долго ухаживали за ней, Донасьена, и вам надо спать.

– Ба! Я прекрасно сплю на лавке, – ответила старая крестьянка, улыбаясь. – И потом, я надеюсь, что сегодня она будет спать спокойно. Аптекарь дал для нее отвар из мака… Вам бы тоже надо выпить этого отвара. Вы кажетесь возбужденной.

– Я думаю, что и так буду хорошо спать.

Она пошла поцеловать Мишеля, который щебетал молитву под присмотром Готье. Дружба, которая объединяла мальчика с огромным нормандцем, развлекала и удивляла ее. Они прекрасно понимали друг друга, и если Готье проявлял к маленькому сеньору определенное почтение, то капризов он не допускал. Мишель же обожал Готье, и особенно его силу. Он встретил свою мать, словно она покинула его только вчера. На своих маленьких, еще не очень уверенных ножках он бежал, едва завидев ее, прямо в объятия и, обвив ручонками шею, укладывал свою белокурую головку ей на плечо со вздохом облегчения.

– Мама, – только и сказал он.

У Катрин это вызвало слезы.

В этот вечер она сама уложила его в кроватку, поцеловала и оставила слушать сказку, приготовленную Готье. По вечерам нормандец рассказывал своему маленькому другу сказку полностью или отрывок, если сказка была длинной. Это были северные саги, наполненные духами, фантастическими богами и мужественными воинами. Малыш слушал с открытым ртом и понемногу засыпал. Катрин уже уходила на цыпочках из комнаты, когда Готье начал:

– Тогда сын Эрика Рыжего погрузился на корабль вместе со своими товарищами, и они вышли в открытое море…

В голосе Готье было что-то убаюкивающее. Ребенок был еще мал, чтобы понимать его рассказы, предназначенные для детей постарше, но все же слушал зачарованно, привлеченный звучанием незнакомых слов и серьезным тембром голоса.

Лежа в своей узкой кровати, Катрин засыпала, убаюкиваемая долетающим голосом. Последняя ее мысль была обращена к Саре. Они так быстро ехали, что могли обогнать Сару, не зная даже об этом. Но она, конечно, теперь не задержится. Катрин даже не могла представить, что с ней что-то случилось. Сара была неуязвима, она знала природу, и она была ей другом. Скоро Сара будет здесь… да, скоро…

Сын Эрика Рыжего плыл по зеленым волнам бескрайнего моря, а Катрин крепко спала…

К полуночи ей было странное видение. Спала ли она или пребывала в дремоте? Был ли это сон? Так бывало всегда, когда она просыпалась в незнакомом помещении и незнакомой обстановке. Стояла полная тишина, но ночник в комнате Изабеллы отбрасывал свет. Из своей кровати Катрин могла видеть Донасьену, спавшую на лавке, свернувшись калачиком, с растрепанной головой… Неожиданно темная фигура проскользнула к кровати больной… фигура мужчины в черном, с маской на лице. Страх сжал горло Катрин. Она хотела кричать, но звука не было. Она хотела двинуться, но тело стало тяжелым и как будто было привязано к кровати. В этом кошмаре она видела человека, склонившегося над кроватью Изабеллы. Он сделал жест рукой и поднялся. Уверенная, что незнакомец умерщвляет больную, она открыла рот, но голос пропал… Человек уходил, повернувшись, снял маску, и… страх Катрин перешел в радость: она узнала гордое лицо, темные глаза и плотно сжатый рот своего супруга. Арно! Это был Арно! Радостная волна счастья, возможного лишь во сне, захлестнула Катрин. Он был здесь, он вернулся! Бог, вероятно, совершил чудо, потому что на его красивом лице, оставшемся у нее в памяти, не было никакого следа ужасной болезни. Но почему же он был смертельно бледен и так грустен?

Движимая проснувшейся любовью, более требовательной, чем когда-либо, она хотела позвать его к себе, протянуть руки, но была не в состоянии этого сделать… Окутавший ее туман душил… Она видела, как исчез Арно, растворился в темноте, направившись к комнате Мишеля. Потом больше ничего не было, кроме ужасного чувства потери и неизлечимого ощущения одиночества. «Он исчез, – в отчаянье думала она, – и я его никогда больше не увижу… никогда!»

Проснулась она на рассвете. Во дворе рожок Тристана собирал бретонцев в поход. Час отъезда был близок, и Катрин встала, чтобы проводить их. Встала с трудом. Она чувствовала слабость, голова была тяжелой, а ноги были как тряпичные. Сквозь узкое окно ее кельи пробился робкий и застенчивый в этот утренний час луч солнца и коснулся ее. Она услышала, как лепетал Мишель в своей маленькой кроватке.

Катрин умылась, быстро оделась, изо всех сил стараясь отогнать навязчивые ночные картины. Но ей не удалось стереть ночной сон. Чем больше она о нем думала, тем больше ей хотелось плакать, потому что не раз она слышала ужасные истории о людях, которым в час их смерти являлись, словно предупреждение, их близкие. Не был ли этот, ее такой реальный сон трагическим предупреждением? Не был ли Арно… Нет, она не могла даже подумать об этом. Однако… это длительное отстутствие Фортюна? Если он узнал там ужасную новость? Может быть, болезнь быстро развивалась?

– Так можно и помешаться, – подумала Катрин вслух. – Надо узнать, когда уезжает Гийом, или нет, я поеду с ним… Донасьена сегодня еще подежурит у свекрови, а для быстрых ног Морганы пять лье – не расстояние. Вечером мы сможем вернуться.

Бретонцы уже сидели на лошадях, а около конюшни, ворота которой были широко распахнуты, Тристан беседовал с Готье. Они разошлись, увидев Катрин. Несмотря на грусть в сердце, она улыбнулась отъезжающему и протянула ему руку.

– Счастливого пути, друг Тристан. Передайте мессиру коннетаблю, что я ему признательна за то, что он послал вас со мной.

– Он наверняка захочет узнать, когда мы будем иметь удовольствие видеть вас снова, госпожа Катрин.

– Боюсь, не скоро, если только вы не приедете сюда. Мне так много предстоит сделать в Оверни. Надо все привести в прежний порядок.

– Ба! Овернь не так уж далека от нас. Я знаю, что король собирался приехать сюда после замирения с Ришмоном. Возможно, мы все вместе и встретимся.

– Да услышит вас господь! До свидания, друг мой Тристан!

Вскоре тяжелые ворота были закрыты, двор опустел, и Катрин подошла к Готье, по-прежнему стоявшему у открытых ворот конюшни.

– Сегодня ночью мне приснился странный сон, Готье… Меня мучают грустные мысли… Поэтому я решила ехать с тобой навстречу Фортюна. Если даже придется доехать до самого Кальвие, мы сможем вернуться засветло. Бери свою лошадь и оседлай мою.

– Я очень хотел бы, – спокойно ответил нормандец, – но, к сожалению, это невозможно.

– Почему же?

– Потому что Морганы нет здесь.

– То есть как нет?

– Я говорю правду: Моргана исчезла, можете посмотреть сами.

– Так где же она?

– Откуда мне знать! Никто ничего не видел и не слышал… Скажу вам, что нет еще одной лошади, Ролана, которого нам дал аббат.

– Это невероятно! Как две животины могли выйти и их никто не заметил?

– Несомненно, тот, кто их увел, имел возможность войти, не привлекая внимания… Он хорошо знает аббатство.

– И к какому заключению ты пришел? – спросила Катрин, усаживаясь на охапку соломы.

Готье ответил не сразу. Он думал. Потом неуверенно посмотрел на Катрин.

– Получается, что Ролан, украденный вместе с Морганой, это тот самый конь, которым обычно пользовался Фортюна, если ехал в Орийяк или еще куда-нибудь.

– А когда он отправился в Кальвие?

– Нет. Вы же знаете, что он никогда не соглашался ехать туда верхом, а ходил пешком… из-за мессира Арно.

Теперь пришла очередь задуматься Катрин. Она выдернула соломинку и рассеянно жевала ее. Мысли роем носились в ее мозгу. Наконец она подняла голову.

– Спрашивается, действительно ли мне снился сон?.. А если это было предчувствием?

– Что вы хотите этим сказать?

– Ничего. Объясню потом. Седлай двух лошадей и предупреди, что мы уезжаем на целый день. Я пойду надену мужской костюм.

– Куда мы поедем?

– В Кальвие, конечно. И как можно скорее.