На перекрестке больших дорог Бенцони Жюльетта

– У меня повсюду, где только нужно, есть шпионы. Между прочим, и в замке Анжу тоже. Один из них, видевший вас в Шантосе, узнал вас. Он следил за вами, когда вы ходили к Гийому гримеру. Должен сказать, что этот отвратительный тип отказался говорить о вас и вашем преображении, хотя мы об этом его убедительно просили…

– Значит, это вы пытали и убили его? – испуганно воскликнула молодая женщина. – Я-то должна была узнать вашу руку!

– Да, это был я. К сожалению, он не поведал о причинах этого маскарада, и наша настойчивость не помогла.

– Этих причин он не знал!

– Я уже пришел к такому заключению. Теперь рассчитываю на вас: может быть, вы скажете? Имейте в виду, что у меня на этот счет сомнений нет…

Эта высокая мрачная фигура, склонившаяся над ней, причиняла невыносимые страдания. Чтобы отделаться от него, она встала, отошла к открытому окну и прислонилась к нему. Их глаза скрестились, и она выдержала его взгляд.

– Так зачем же я приехала сюда, по-вашему?

– Возвратить свои богатства. Это вполне законно, и я могу понять ваши намерения.

– Мои богатства?

Жиль де Рец не успел ответить. В дверь постучали, и она открылась еще до того, как хозяин разрешил войти. Два стражника, вооруженных копьями с широкими лезвиями, прошли в комнату и замерли по обе стороны от дверей. На пороге появился толстый квадратный человек, настоящая жирная туша, облаченная в необъятные бархатные одежды, расшитые золотом, из которых торчало красное, раздувшееся, нахальное лицо с короткой коричневой бородкой.

– Дорогой кузен, – заорал он. – Я пришел поужинать с тобой! У короля можно умереть от скуки.

Узнав Жоржа де Ла Тремуя, Катрин инстинктивно отпрянула. Кровь прилила к ее лицу. Все в ней смешалось: радость, гнев и ненависть. Со злорадством она отметила, что он стал еще толще, что его кожа, растянувшаяся от лишнего жира, стала болезненно-желтой, а учащенное дыхание говорило о подорванном здоровье.

Продолжая тщательно изучать своего врага, она чуть не открыла рот от удивления, увидев странный головной убор главного камергера. Это было подобие золотого тюрбана, придававшего ему вид восточного сатрапа; в складках тюрбана блистал всеми огнями единственный, неповторимый и великолепный черный бриллиант Гарена де Бразена!

Стены, потолок – все поплыло в глазах Катрин, ей казалось, что она сходит с ума. В темном углу, где она укрылась, увидев Ла Тремуя, Катрин нащупала табурет и свалилась на него, не слыша больше, о чем говорили мужчины. Она безуспешно пыталась понять, как сказочный бриллиант мог попасть в руки камергера.

Перед глазами возникла сцена: она видела себя в таверне Обюссона вручающей уникальный камень Жаку Керу. Что он сказал ей тогда? Он заложит бриллиант у одного еврея из Бокэра, имя которого она даже запомнила: Исаак Арабанель! Как в таком случае бриллиант мог очутиться на тюрбане Ла Тремуя? Перехватили ли Жака по дороге из Обюссона в Клермон? Попал ли он в засаду? А если он… Она даже мысленно не решилась произнести фатальное слово, и слезы подступили к глазам.

Да, для того чтобы толстый камергер мог завладеть бриллиантом, Жак Кер должен был распрощаться с жизнью. Никогда, ни за что он не мог добровольно отдать в чужие руки доверенное ему сокровище Катрин… Тем более этому человеку, которого он ненавидел так же, как и она.

Катрин на минутку закрыла глаза и не заметила, как Ла Тремуй, посмотрев на нее с любопытством, приблизился. Она подскочила, когда жирный, мягкий палец, отягощенный перстнями, поднял ее подбородок.

– Ей-богу, красивая девочка! Где ты нашел это чудо, кузен?

– В лагере у цыган! – недовольно ответил Жиль де Рец. – Она сражалась с другой черной козой. Я их разогнал и увел эту, оценив ее красоту.

Ла Тремуй изволил улыбнуться, показывая испорченные черно-зеленые зубы. Его рука легла на голову Катрин так, будто он заявлял о своем приобретении. Ее передернуло от отвращения.

– Ты правильно поступил. Тебе в голову пришло хорошее решение оставить эту дикую козочку. Встань-ка, детка, я посмотрю на тебя получше.

Катрин подчинилась, а в голове вихрем проносились мысли. Если Жиль де Рец выдаст ее, она пропала. Они с Тремуем были не только двоюродные братья, но и союзники, объединенные заключенным соглашением. Сам Жиль говорил об этом в замке Шантосе. Ей было предложено пройтись по комнате под оценивающим взглядом толстого камергера, который рассуждал о ее достоинствах, как о породистой лошади.

– На самом деле очень хороша. Настоящее сокровище, достойное королевской постели. Грудь округлая и гордая, прекрасные плечики… ножки, кажется, длинные… а лицо превосходно! Большие глубокие глаза… эти чудные губы.

Астматическое дыхание Ла Тремуя стало еще прерывистее, и он беспрестанно облизывал губы.

Почувствовав, что надо играть до конца и что слишком скромное поведение не соответствует представлениям о девушке из Египта, Катрин заставила себя кокетливо улыбнуться своему врагу. Ее походка стала провоцирующей, и она даже подмигнула камергеру, от чего он стал фиолетовым.

– Чудная, – прошепелявил он. – Как могло случиться, что я не видел ее раньше?

– Это беженка, – пробасил Жиль де Рец. – Всего несколько дней назад она прибилась к лагерю Феро вместе со своей теткой. Они бывшие рабыни.

Слава богу! Жиль, кажется, не думал раскрывать ее настоящую личность. Она почувствовала облегчение.

Ла Тремуй пожелал, чтобы на его вопросы отвечала Катрин, а не Жиль.

– Пусть она сама ответит, я хочу слышать ее голос. Как тебя зовут, малышка?

– Чалан, сеньор! На нашем языке это значит «звезда».

– Тебе это имя великолепно подходит. Пойдем же со мной, прекрасная звезда, мне не терпится познакомиться с тобой поближе.

Он уже схватил руку Катрин и, повернувшись к Жилю де Рецу, сказал:

– Спасибо за подарок, братец. Ты всегда знаешь, что мне надо дарить.

Но Жиль встал на их пути. Плотно сжатый рот не обещал ничего хорошего, а темные глаза блестели опасным огнем.

– Минуточку, кузен. Это верно, я для тебя подобрал эту девку, но я не хочу отдавать ее сегодня.

Катрин с удивлением посмотрела на Жиля. Она полагала, что он полностью зависит от своего противного кузена. И вот оказывается, что они не были такими дружными, как ей представлялось. Наоборот. Безмерная надменность Жиля не позволяла ему быть преданным вассалом. Его трудно было представить зависящим от кого-либо, а в эту минуту глаза Жиля излучали уничтожающий огонь.

Чем же кончится дуэль между тигром и шакалом?

Маленькие глазки Ла Тремуя, заплывшие жиром, стали еще меньше, а толстые губы сердито надулись. Но он не выпустил ее руку. Катрин заметила, что рука, державшая ее за запястье, стала мокрой. Видимо, Ла Тремуй боялся своего опасного кузена. К удивлению, его голос был ровным, когда он спросил:

– А почему не сегодня?

– Потому что сегодня вечером она принадлежит мне. Это я ее нашел, спас от когтей другой цыганки, собиравшейся убить ее, привел сюда и отмыл от грязи. Ты ее получишь завтра, а уж, по крайней мере, эту ночь я проведу с ней.

– Здесь все подчиняются мне, – сказал с тревожной нежностью в голосе Ла Тремуй. – Стоит мне только приказать, и двадцать человек…

– Но ты этого не сделаешь, дорогой кузен, потому что все равно не получишь эту девочку. Я лучше убью ее. И потом, я слишком много знаю, чтобы ты посмел так поступать со мной. Что скажет, например, твоя жена, моя кузина красавица Катрин, если узнает, какое великолепное колье из золота с эмалью ты подарил премилой жене местного старшины за одну проведенную с тобой ночь?

На этот раз Ла Тремуй отпустил руку Катрин. Молодая женщина с увлечением наблюдала за этим поединком, в котором решалась ее судьба. Она пришла к заключению, что всемогущий Ла Тремуй, этот бич королевства, боялся как огня свою жену. Хорошо, что она это узнала.

На сегодняшний вечер Жиль де Рец отстоял ее. Она, правда, не знала, следует ли этому радоваться.

Толстый камергер направился к дверям, с сожалением посмотрев на Катрин.

– Хорошо, – пробормотал он, пожав плечом. – Оставь ее до завтра, но утром я пришлю за ней. И будь осторожен в обращении с ней, потому что и я могу забыть свою нежную привязанность к тебе, дорогой кузен.

Еще один последний взгляд, некое подобие улыбки в сторону Катрин, и он исчез. Бесстрастные солдаты закрыли за собой двери. Катрин и Жиль де Рец остались одни. Она почувствовала тяжесть в груди. Ее положение было ужасающим. Она поняла, что, желая вытащить Ла Тремуя из этого замка, где его надежно охраняли, может очутиться между молотом и наковальней. Катрин предполагала, что ее пригласят танцевать и развлекать главного камергера; затем, сблизившись с ним, она уговорит его поехать в Шинон, рассчитывая на приманку, придуманную ею. Но столкновение между ужасным Жилем де Рецем и толстым камергером показало, что ее жизнь не так уж много стоила. Жиль хотел поразвлечься с ней, а потом, без церемоний, бросить в постель Ла Тремуя. А что будет с ней, когда она ему надоест? Будет ли у нее вообще время осуществить свой план? Жиль был не из тех, кто отпускает своих пленников на свободу.

Сеньор с иссиня-черной бородой быстро подошел к дверям и закрыл их на массивную задвижку. Потом вернулся к окну, сделал два-три глубоких вдоха и выдоха, явно для того, чтобы успокоиться.

Приглушенные звуки лютни и виолы растекались в ночи, легкие и меланхоличные.

– В комнате у короля дают концерт, – пробормотал Жиль голосом, в котором больше не было гнева. – Как великолепна эта музыка. Нет ничего лучше, божественнее музыки… особенно когда она исполняется детскими голосами. Но король не любит детских голосов.

Он говорил сам себе, возможно, даже забыв о присутствии Катрин, но она ощутила, как дрожь пробежала по ее спине при воспоминании об ужасных ночах в Шантосе, когда звучала потрясающая исповедь старого Жана де Краона.

Она переплела пальцы и сжала их изо всей силы. Не следовало ее тюремщику знать, как она боится его. Если она хочет выиграть опасную партию, надо сохранять хладнокровие.

Катрин шагнула к мрачной фигуре, прислонившейся к окну.

– Почему вы не рассказали кузену о том, кто я есть на самом деле?

Он ответил, не глядя на нее:

– Потому что я не хочу, чтобы госпожа Катрин де Бразен сгнила заживо в тюрьме! Напротив, цыганка по имени Чалан представляет большую ценность в моих глазах.

Катрин решила поставить все на карту ради того, чтобы увидеть реакцию де Реца.

– Меня больше не зовут Катрин де Бразен. Перед Богом и людьми я супруга Арно де Монсальви!

При этом имени Жиль де Рец дернулся как укушенный. Он повернулся к Катрин и посмотрел на нее с удивлением.

– Как это могло случиться? Монсальви умер в тюрьме Сюллисюр-Луар почти два года назад. Ла Тремуй – хороший тюремщик, подвалы его замка в Сюлли никогда не отдают своих пленников.

– Я думаю, вы плохо информированы, потому что мы обвенчались с Арно де Монсальви в Бурже, в церкви Сен-Пьер-ле-Гийар в ночь с 24 на 25 декабря 1431 года. Нас обвенчал брат Жан Паскерель. Помните Жана Паскереля, мессир де Рец? Он был настоятелем…

Испуганным жестом Жиль де Рец приказал ей замолчать.

– Не произносите это имя! – задыхался он, поспешно крестясь. – Только не при мне! Никогда не говорите о нем в моем присутствии! Боже… если она вас услышала!

– Ее нет в живых, – сказала презрительно Катрин, видя мерзкий страх, охвативший его. – Чего вам бояться?

– Она мертва, но ее душа живет, а душа колдуньи всегда опасна. Ее можно вызвать, назвав по имени. Я не хочу никогда слышать это имя!

– Как вам будет угодно, – ответила Катрин, пожимая плечами. – Но тем не менее я – госпожа Монсальви, и у меня есть сын.

С той минуты, как Катрин отказалась произносить имя Жанны д'Арк, Жиль успокоился. Его побледневшее лицо приняло свой обычный цвет.

– Почему же в таком случае вы оказались здесь одна? Где Монсальви?

Лицо Катрин окаменело. Она опустила веки, чтобы он не видел, какую боль она испытывает каждый раз, когда он произносит эти жестокие слова.

– Мой супруг тоже умер, вот почему я здесь одна.

Наступила тишина, быстро ставшая невыносимой. Чтобы разрядить обстановку, Катрин спросила почти светским тоном:

– Могу ли я знать, как поживает мессир Жан де Краон, ваш дедушка, и госпожа Анна, его супруга, которая была так добра ко мне в мою бытность у вас?

Она тут же пожалела о своих словах. Ужасный гнев исказил демоническое лицо Жиля. Он посмотрел на нее безумными глазами.

– Мой дед умер прошлой осенью, 15 ноября… Он проклял меня. Он завещал свою шпагу, вы слышите, моему брату, этому бледнолицему ублюдку Рене. И вы еще осмеливаетесь спрашивать у меня о новостях? Надеюсь, что в этот час его проклятая душа горит в аду. Я надеюсь, что…

– Не будем об этом, монсеньор, – сказала она устало. – Забудьте ваших родственников и раны, которые они, по вашему мнению, нанесли вам, скажите, зачем вам так нужна цыганка Чалан?

– Затем, что мне нужен тот самый предмет, за которым вы явились в этот замок: мне нужен черный бриллиант! Цыганки умеют жульничать, умеют воровать, умеют очаровывать!

– Но я же не настоящая цыганка…

Неожиданно Жиль отбросил вежливый, светский тон, который до сих пор старался сохранять. В его взгляде появился огонь алчности. Он подошел к Катрин, схватил ее за плечи, да так сильно, что она застонала.

– Нет, ты не умеешь так ловко воровать, как эти черные козы. Ты не дочь цыганского племени, но ты дочь дьявола! Ты тоже колдунья. Ты завлекаешь в свои сети мужчин – сеньоров и простых мужиков, они едят с твоей ладони, как прирученные птицы. Ты ускользаешь из рук и появляешься вновь, еще более сильная и красивая! Ты лучше, чем цыганка! Уж не воспитана ли ты той колдуньей, которую я хотел сжечь?

Сара! Катрин стала тут же жестоко упрекать себя. Как она могла все это время не вспомнить о Саре… А ведь этот человек только что упоминал, что она приехала сюда с Сарой.

– Я потеряла мою старую Сару. Я даже не знаю, где она. Она исчезла сегодня утром.

– А я знаю. Один из моих людей опознал ее, когда она бегала по городу и разыскивала этого Тристана Эрмита. Теперь она под охраной… хорошей охраной, и успокойся, ей нечего бояться. По крайней мере, в данный момент. Ее судьба зависит от твоего повиновения.

– Я была бы вам признательна, если бы вы перестали говорить мне «ты». И еще, что случилось с мэтром Тристаном?

– Этого я не знаю, – бросил Жиль, не сознавая, что он обороняется, и продолжил: – Когда я послал людей, чтобы арестовать твоего сообщника, в таверну «Королевская винодельня», ему удалось – не знаю уж, каким дьявольским способом, – улизнуть от них через окно. С тех пор его никто не видел.

Катрин сделала усилие, чтобы освободиться от сильных рук, сжимавших ее плечи, но безуспешно. Он крепко держал ее и почти касался лица. Запах вина вызвал у нее гримасу отвращения.

– Отпустите меня, мессир, – сказала она, сжав зубы, – и постараемся объясниться яснее, а то мы плаваем в море недоразумений. На самом деле я даже не знала, что он находится в руках вашего кузена.

Пораженный искренностью тона, Жиль де Рец отпустил молодую женщину, которая спокойно села в кресло из черного дерева. Он посмотрел на нее с некоторым оцепенением, как будто бы не понимал до конца смысла ее слов, и продолжал хранить молчание. Потом кивнул головой и спросил с некоторым недоверием:

– Значит, вы приехали не за бриллиантом? – пробормотал он. – Что же вам здесь надо?

– Подумайте, монсеньор. Я вдова, и у меня есть сын. С другой стороны, мы, семья Монсальви, находимся вне закона, разорены и подвергаемся смертельной опасности, если будем схвачены. От кого же зависит наша судьба? От вашего кузена Ла Тремуя. Вот почему я хотела попасть сюда, сблизиться с ним, увлечь его, если смогу, и добиться отмены королевского указа, вернуть земли, унаследованные моим сыном. Разве это не кажется вам достаточным основанием?

– Зачем же весь этот маскарад?

– А могла ли я беспрепятственно попасть в замок и не быть арестованной первым же постом, явись в нормальном виде?

И, поскольку Жиль молча кивнул головой, она продолжила:

– Случайно я узнала о вкусе вашего кузена и его пристрастии к песням и танцам цыганок. С помощью Сары мне нетрудно было проникнуть в табор… Последствия вам известны. А теперь я, в свою очередь, хотела бы знать, что вы будете делать со мной?

Жиль ответил не сразу. С мрачным лицом он нервно поигрывал кинжалом с золотой рукоятью, взятым из ящика. Молодая женщина сидела ни жива ни мертва, боясь потревожить угрожающую тишину. Внезапно она подскочила на своем месте: Жиль ударил кинжалом в дорогой ящик и, не глядя на Катрин, отчеканил:

– Я хочу, чтобы вы украли для меня бриллиант…

– Вы забыли, что он принадлежит мне. Кстати, я хотела бы знать, как он попал в руки вашего кузена?

– Один кабатчик, я не знаю, из какого места, якобы услышал, что вы доверили бриллиант некоему меховщику из Буржа, а он заложил его у еврея из Бокэра по имени Арабанель. Надеясь на хорошее вознаграждение, кабатчик приехал сюда и рассказал об этом Ла Тремую. А потом дело не представляло трудности.

– Он убил мэтра Кера? – вскрикнула Катрин с болью.

– Да нет. Ваш эмиссар, получив свое золото, отбыл на корабле. Бриллиант остался у еврея. Он не хотел отдавать его посланцам кузена… и поплатился жизнью.

Катрин ужаснулась, а потом нервно рассмеялась, сказав с иронией:

– Смерть! Еще одна смерть!.. И вы хотите получить этот проклятый камень. Он приносит несчастье, кровь, страдания. Тот, кто им обладает, испытывает жестокие удары судьбы или просто погибает. Я надеюсь, что это ожидает и вашего кузена. Если вам нужен этот дьявольский бриллиант, добывайте его сами!

Ее отчаявшийся голос поднялся до крика. Жиль грубо обрушился на нее, схватил за плечи, его лицо, искаженное от ярости и страха, приблизилось вплотную к ее лицу.

– Я меньше боюсь сатану, чем твоего колдовства, проклятая ведьма! И у тебя нет выбора. Завтра я передам тебя Ла Тремую: или ты украдешь бриллиант для меня, или умрешь в муках, и твоя цыганка вместе с тобой. Ты здесь никто, просто бродяжка, которую можно убить. Жители этой страны так радуются при виде твоих соплеменников, болтающихся на виселице.

– Тогда мне надо вырезать язык, – бросила холодно Катрин. – Потому что на допросе я скажу, кто я такая и зачем вы притащили меня сюда. В любом случае я умру. Вы не выпустите меня отсюда живой. Поэтому у меня нет никаких оснований воровать этот камень для вас.

– Нет! В обмен на камень ты получишь жизнь. Тебе придется действовать ночью. Ла Тремуй живет в этой башне. Заполучив бриллиант, ты принесешь его мне, и я выпущу тебя отсюда. Тебе останется только увести табор, и ваше спасение будет зависеть от быстроты ваших ног. Убежать вы должны ночью… потому что, разумеется, во всем будешь обвинена ты и вместе с тобой все твои.

– Солдаты нас быстро найдут, – сказала Катрин. – Ваше обещание сохранить жизнь – это всего-навсего замаскированная отсрочка казни, и за ним потекут реки крови ни в чем не повинных людей.

– Это меня не касается. Твоя забота сделать так, чтобы не попасть на виселицу. К тому же знай, тебе ни в чем не поможет твоя «правда». Никто не станет выбирать между словом цыганской девки и словом королевского военачальника. Тебе не поверят и посмеются над тобой.

– А… если я откажусь?

– Твоя Сара в тот же час попадет в камеру пыток, а ты сможешь присутствовать на этом спектакле.

Катрин с отвращением отвернулась от него. В лице Жиля, перекошенном конвульсией, было что-то сатанинское и отталкивающее.

Катрин пожала плечами и вздохнула.

– Хорошо. Я подчиняюсь. У меня, кажется, нет другого выхода.

– Ты своруешь бриллиант и принесешь его мне?

– Да, – ответила она, обессилев. – Я отдам его с надеждой, что он принесет вам несчастье. К тому же я действительно не хочу держать при себе…

Пощечина не дала ей закончить. Она вскрикнула от боли: казалось, что голова слетела с плеч.

– Мне не нужны твои предсказания, мерзавка. Твое дело подчиняться, если не хочешь, чтобы тебя сварили живьем. Подчиняться! Слышишь? И делать это с готовностью!

От боли потекли слезы, повисли жемчужными каплями на ресницах. Она спокойно вытерла их, но в голове все еще звенели колокола. Катрин с ненавистью посмотрела на Жиля, стоявшего перед ней.

– Помоги мне раздеться, – скомандовал он, сев на скамейку и протянув ей сапог.

Катрин заколебалась, но ненадолго: она больше не могла сопротивляться. Да и к чему? Чтобы получить удар кинжалом от разгневанного шевалье? Ясно, он показывал свое превосходство, чтобы унизить ее. Вздохнув, она встала на колени.

Пока Катрин раздевала его, Жиль схватил со стола кувшин и пил вино огромными глотками. Опустошив кувшин, он отбросил его и взял другой, продолжая пить в таком же темпе. Затем схватил третий. Испуганная Катрин видела, как раздувается и краснеет его лицо, а глаза выпучиваются, словно вино текло ему прямо под кожу.

Оставшись совершенно голым, Жиль схватил со скамейки черный бархатный халат, надел его, подпоясался, затем нехорошо посмотрел на Катрин, подошел к столику, где стояли различные флаконы, и приказал:

– Теперь раздевайся сама!

Молодая женщина покраснела, пальцы сжались в кулаки. Гневный огонь блеснул в глазах, рот сложился в твердую складку:

– Нет!

Она ожидала взрыва гнева. Но ничего не произошло. Жиль де Рец вздохнул и спокойно пошел в угол комнаты, взял со скамейки охотничью плетку.

– Хорошо, – сказал он. – Я сделаю это сам с помощью… плетки. – И изо всей силы ударил. Длинный, гибкий хлыст просвистел над ухом, с дьявольской ловкостью обвился вокруг болтавшегося длинного рукава и сорвал его. Боль обожгла руку Катрин, с трудом сдержавшей крик. Она поняла, что вынуждена сдаться, подчиниться, иначе эта скотина забьет ее до беспамятства.

– Прекратите, – сказала она глухим голосом. – Я подчиняюсь.

В следующий момент шелковая далматика[16] и тонкая рубашка упали к ее ногам.

Когда пришло утро, глаза Катрин были сухими. Переполненная страхами и переживаниями, она была в состоянии крайнего упадка сил. Об этой ночи, проведенной в объятиях сира де Реца, она сохранит ужасные, неизгладимые воспоминания…

Он был ненормальным, других объяснений нет. Это был маньяк, настоящий маньяк в своей безудержной похоти! Часами несчастная испытывала на себе отвратительные фантазии, навязываемые Жилю его ущербным умом и убывающей мужской силой. Ее разбитое, исцарапанное, оскорбленное тело не давало ей заснуть. Кровь текла из плеча, укушенного этим садистом. Всю кошмарную ночь он пил, доходил до бреда, и Катрин не единожды думала, что пришел ее последний час, но Жиль удовлетворялся побоями и площадной руганью. Прикинув количество вина, выпитого ее палачом, Катрин надеялась, что он уснет, но с приходом зари, отмеченным звуками рожков, оповещавших об открытии городских ворот, Жиль еще не сомкнул глаз. Он отбросил одеяло, встал к окну и подставил свое голое тело утренней свежести. Потом оделся и, не взглянув на молодую женщину, неподвижно лежавшую на кровати, вышел. Он отправился на охоту, как делал это ежедневно. Прикрыв занавески и пытаясь поудобнее устроиться, Катрин услышала призыв трубы, лай нетерпеливых собак, а потом грохот опускаемого моста.

За окном начинался весенний день, обещавший солнце и хорошую погоду, но сквозь стены главной башни, шероховатые и серые, сквозь узкие и маленькие окна со свинцовыми переплетами, в которые были забраны маленькие стекла, он проникал с трудом. Огонь в камине погас, гасли и свечи.

Плечо Катрин ныло. Несмотря на усталость, она поднялась взять кувшин с водой, стоявший поодаль. Едва она опустила ноги на пол, комната закружилась, глаза застлало пеленой. Она вскрикнула и, обессиленная, упала на кровать. Ужасная слабость растекалась по ее телу; она почувствовала свою ничтожность. Стало прохладно, и Катрин прикрыла измученное тело. А может быть, позвать служанок?

В этот момент дверь начала медленно открываться, и в нее сперва просунулось бородатое лицо, а затем и все огромное тело Ла Тремуя. Не переступая порога, толстый камергер окинул комнату взглядом и, убедившись в отсутствии Жиля, закрыл за собой дверь и потихоньку, на цыпочках приблизился к кровати.

В оцепенении, широко раскрытыми глазами Катрин смотрела на него. На камергере был халат зеленого шелка, обильно украшенный золотом, и ночной колпак, прикрывавший лысоватую голову. Такой костюм вызвал беспокойство у Катрин: не намеревается ли он немедленно занять место, покинутое Жилем? Готовая зарычать, Катрин захватила зубами простыню. Однако Ла Тремуй, широко улыбаясь, наклонился к ней, видя, что она не спит.

– Я слышал, как мой кузен уехал, и решил заглянуть на минутку, милая козочка. Всю ночь я не спал, вспоминая тебя. К счастью, эта проклятая ночь кончилась, и теперь ты моя.

Его жирная рука потянулась к плечу, прикрытому простыней, и нетерпеливо скользнула под нее, желая прикоснуться к мягкой нежной коже. Катрин застонала: это было плечо, укушенное Жилем. Ла Тремуй поспешно отдернул руку и остолбенело принялся рассматривать кровь на ней.

– Сжальтесь, – упрашивала Катрин, – не трогайте меня. Мне больно!

Вместо ответа Ла Тремуй отбросил одеяло. Его взору предстало покрытое синяками, царапинами, запачканное кровью тело. Толстый камергер побагровел от злости.

– Грязная собака! Как он посмел проделать такое, когда она предназначалась мне! Он мне за это дорого заплатит!

Катрин с замиранием сердца наблюдала за этой дрожащей, словно желе, массой. Но Ла Тремуй принял ее удивление за страх. С неожиданной нежностью он аккуратно прикрыл шелковым одеялом истерзанное тело.

– Не бойся, малышка! Я тебе не сделаю ничего плохого… Я не бесчувственная скотина и слишком ценю красоту, чтобы пользоваться ею по-варварски. Ты принадлежишь мне, а он посмел бить тебя, всю изранил, тогда как тебе с утра надлежало быть у меня…

«Вероятно, – подумала Катрин, – такое он не может простить: ведь Жиль осмелился испортить вещь, уже принадлежавшую ему. Его возмущение было бы не менее энергично, если бы побили его собаку, лошадь или испортили ювелирное украшение…» И она решила этим воспользоваться.

– Сеньор, – запричитала она, – не могли бы вы прислать служанку, чтобы она занялась моим плечом. Мне так больно!

– Я пошлю к тебе не только служанок, но и слуг. Они немедленно перенесут тебя ко мне, милая Чалан… Так тебя зовут? За тобой будут ухаживать, лечить; я подожду твоего полного выздоровления.

– Да… но как же мессир де Рец?

Злая складка пролегла в уголках толстогубого, жирного рта.

– Ты больше о нем не услышишь! Ко мне никто не смеет входить без моего разрешения, и он в том числе! Он хорошо знает, что, если ослушается, я немедленно отправлю его в Анжу, в родовое имение. Подожди, я сейчас вернусь.

Он уже уходил, но, влекомый страстью, не в силах сдержать себя, ласково погладил Катрин поверх одеяла.

– Скорее поправляйся, малышка! Ведь ты будешь ласкова со мной? Не так ли?

– Я ваша покорная слуга, сеньор… – пробормотала Катрин, боявшаяся возбудить его чувства, – но сейчас мне так плохо, так плохо…

Он с сожалением убрал руку, потрепав ее по щеке.

– Ну, будь умницей! Поправляйся! Я жду от тебя море удовольствий!

Он удалился так стремительно, что Катрин не успела и рта раскрыть. Дверь громко захлопнулась. Не желая больше ни о чем думать, молодая женщина закрыла глаза, ожидая прихода слуг. Мысль о том, что она идет к Ла Тремую, не страшила ее. Ничто не могло быть хуже, чем присутствие Жиля де Реца… И потом, разве не за этим она приехала сюда: попасть в логово своего врага?

Через некоторое время к ней явились две старые служанки, страшные и морщинистые, напоминавшие цыганскую «фюри дай». Ее раны промыли, смазали мазью, перевязали. Все это сделали совершенно молча. Они удивительно походили друг на друга в своих черных платьях и скорее были похожи на похоронных плакальщиц, но руки у них были ловкие и нежные. Когда все необходимое было сделано, Катрин почувствовала себя значительно лучше. Она поблагодарила, но старушки только молча поклонились и уселись в ногах кровати, где замерли в неподвижной позе, словно два старых сучка. Потом одна из них хлопнула в ладоши, и в комнату вошли двое слуг с носилками, на которые старушки усадили Катрин, переодетую в чистую рубашку, белую далматику и прикрытую шерстяным одеялом.

Кортеж двинулся по узкой лестнице на верхний этаж к двери, у которой ожидали двое слуг с факелами. Один из них наклонился, когда носилки поравнялись с ним, и Катрин чуть было не вскрикнула от удивления. В слуге, одетом в ливрею с голубыми оралами Ла Тремуя, бородатом и длинноволосом, она признала Тристана Эрмита. Она даже не пыталась понять, как он здесь очутился. Ей стало спокойнее, она была не одна среди врагов. Закрыв глаза, она проследовала в свою новую тюрьму.