Лучшая фантастика XXI века (сборник) Доктороу Кори
– Ну, так давай сделаем это, – сказал он.
Мне расхотелось спать.
– Я не могу этого принять, – сказал он. – Видеть тебя такой. Твоя боль надрывает мне сердце. Слишком больно.
Я снова заплакала. Это понимание, эта боль. Неужели это и есть любовь?
Прежде чем я уснула, Брэд сказал:
– Может, стоит изменить название компании.
– Почему?
– Ну, я только что сообразил, что название «Ваша необычная кукла» может вызвать непристойные мысли у тех, кто на это настроен.
Я улыбнулась. Иногда вульгарность – лучшее лекарство.
– Я люблю тебя.
– Я тоже тебя люблю.
Брэд протягивает мне пилюли. Я послушно беру их и кладу в рот.
Он смотрит, как я запиваю их водой из стакана, который он мне дал.
– Мне нужно позвонить, – говорит он. – Ты ведь подремлешь?
Я киваю.
Как только он выходит из комнаты, я выплевываю пилюли в руку. Иду в ванную и промываю рот. Закрываю за собой дверь и сажусь на унитаз. Пытаюсь вспомнить число . Мне удается вспомнить пятьдесят четыре знака. Это хорошо. Оксетин, должно быть, перестает действовать.
Я смотрю в зеркало. Смотрю себе в глаза, пытаясь представить сетчатку, сопоставляя одни фоторецепторы с другими, представляя решетку их расположения. Поворачиваю голову из стороны в сторону, наблюдая, как напрягаются и расслабляются мышцы. Такое действие имитировать трудно.
Но в моем лице ничего нет, ничего настоящего за этой маской. Где боль, где боль, которая делает любовь реальной, боль понимания?
– Ты в порядке, милая? – спрашивает Брэд из-за двери ванной.
Я открываю кран и плещу водой в лицо.
– Да, – говорю я. – Приму душ. Можешь купить чего-нибудь поесть в магазине через улицу?
Получив задание, он успокаивается. Я слышу, как за ним закрывается дверь номера. Закрываю кран и смотрю в зеркало, на то, как капли воды текут по лицу, находят каналы в моих морщинах.
Человеческое тело – удивительное творение. Человеческий мозг, с другой стороны, просто шутка. Поверьте, я знаю.
Нет, снова и снова объясняли мы с Брэдом перед камерами, мы не создаем «искусственного ребенка». Мы не думали об этом и не это делаем. Мы создаем утешение для горюющих матерей. Если вам нужна Эйми, вы поймете.
Я смогу идти по улицам и видеть женщин, несущих в руках аккуратные свертки. И иногда буду знать, знать наверняка – по звукам плача, по тому, как машет маленькая ручка. Я смогу смотреть в лица этим женщинам и не чувствовать, что сердце разрывается на чати.
Я думала, что пошла дальше, опомнилась от горя и готова начать новый проект, действительно большой проект, который удовлетворит мое честолюбие и покажет миру мое мастерство. Что готова жить дальше.
Мне потребовалось четыре года, чтобы разработать Тару. Возилась я с ней тайно, одновременно делая других кукол на продажу. Внешне Тара выглядела как пятилетняя девочка. Дорогие материалы – пригодная к трансплантации пластокожа и синтегель – придавали ей неземной, ангельский вид. В ее черные ясные глаза можно было смотреть вечно.
Я так и не закончила двигательный механизм Тары. Если оглядываться назад, это кажется благословением.
В качестве временной меры я использовала механизм смены выражений лица, разработанный для Кимберли энтузиастами из медицинской лаборатории МТИ. Улучшенная с помощью множества микромоторов, которых у нее первоначально не было, Кимберли могла поворачивать голову, мигать, морщить нос и создавать тысячи убедительных выражений лица. Ниже шеи она была парализована.
Но ее мозг… о, ее мозг…
Я использовала лучшие квантовые процессоры и самые совершенные твердотельные матрицы, создавая многослойную сеть нервов со множеством обратных связей. Я использовала стенфордскую семантическую базу данных и добавила собственные модификации. Программирование было великолепным. Поистине произведением искусства! Одна модель данных заняла у меня больше полугода.
Я учила ее, когда нужно улыбаться и когда хмуриться, учила, как и когда говорить и слушать. По вечерам я разбирала графики активации нервных узлов, пытаясь обнаружить и решить проблемы, прежде чем они возникнут.
Пока Тара создавалась, Брэд ее не видел. Он был слишком занят – справлялся с ущербом, нанесенным гибелью Эйми, а позже продвигал новые модели кукол. Я хотела удивить его.
Я посадила Тару в инвалидную коляску и сказала Брэду, что это дочь друзей. Мне нужно сделать кое-какие дела – не согласится ли он посидеть с ней? Я приду через несколько часов. И я оставила их в своем кабинете.
Когда два часа спустя я вернулась, Брэд читал ей «Пражского голема».
– Иди, сказал великий ребе Лёв. Открой глаза и говори, как человек.
Очень похоже на Брэда. У него своеобразное чувство юмора.
– Хорошо, – перебила я его. – Очень смешно. Я поняла твою шутку. Сколько времени тебе понадобилось?
Он улыбнулся Таре.
– Закончим как-нибудь в другой раз, – сказал он. И повернулся ко мне: – На что понадобилось?
– На то, чтобы понять.
– Что понять?
– Хватит насмешек, – сказала я. – Что ее выдало?
– Что выдало? – спросили одновременно Брэд и Тара.
Меня не удивляли слова и поступки Тары. Я могла предсказать, что она скажет, раньше чем она говорила. В конце концов, я ведь точно знала, как меняется ее нейронная сеть с каждым взаимодействием.
Но больше никто ничего не заметил. Я могла радоваться. Моя кукла прошла тест Тьюринга на подлинность жизни. Но я испугалась. Алгоритмы делают разум посмешищем, и этого никто не знает. Как будто всем все равно.
Неделю спустя я наконец созналась Брэду. Сначала он изумился, потом обрадовался (я знала, что так будет).
– Фантастика, – сказал он. – Мы больше не просто компания по производству игрушек. Можешь представить, что мы с этим сделаем? Ты прославишься, по-настоящему прославишься!
Он все продолжал говорить о возможных применениях моей разработки. Потом заметил, что я молчу.
– Что не так?
И я рассказала ему о китайской комнате.
Философ Джон Сёрль предложил исследователям ИР задачу. Представьте себе комнату, сказал он, большую комнату, заполненную аккуратными клерками, которые прекрасно выполняют приказы, но говорят только по-английски. В комнату поступает постоянный поток карточек с необычными символами. В ответ клерки должны писать на чистых карточках другие необычные символы и отправлять их из комнаты. Для этого у клерков есть много толстых книг на английском языке, в которых содержатся такие, например, правила: «Если ты видишь карточку с одной горизонтальной завитушкой, а за ней поступает карточка с двумя вертикальными завитушками, начерти на чистой карточке треугольник и направь соседу справа». В правилах ничего не говорится о значении символов.
На карточках, поступающих в комнату, – вопросы, написанные по-китайски, и клерки, следуя правилам, выдают разумные ответы на китайском языке. Но можно ли сказать, что участники этого процесса – карточки, клерки, вся комната и вся эта деятельность – понимают хотя бы слово по-китайски? Замените слово «клерки» словом «процессор», «книги с правилами» – «программами», и вы увидите, что тест Тьюринга ничего не доказывает и что ИР – искусственный разум – всего лишь иллюзия.
Но довод «китайская комната» можно обратить и в противоположную сторону: замените нейроны клерками, замените физические законы, управляющие деятельностью потенциалов, томами четких правил, и как после этого можно будет говорить, что мы «понимаем» что-нибудь? Мысль – иллюзия.
– Не улавливаю, – сказал Брэд. – О чем ты говоришь?
Мгновение спустя я поняла, что именно это и ожидала от него услышать.
– Брэд, – сказала я, глядя ему в глаза, стараясь заставить его понять. – Я боюсь. Что, если мы как Тара?
– Мы? Ты имеешь в виду людей? О чем ты вообще?
– Что, если мы, – говорила я, старательно подбирая слова, – просто день за днем следуем тем же алгоритмам? Что, если клетки нашего мозга всего-навсего производят сигналы, реагируя на другие сигналы? Что, если мы вообще не мыслим? Что, если эти мои слова – предопределенная реакция, результат безмозглой физики?
– Елена, – сказал Брэд, – ты позволяешь философии мешать твоему восприятию действительности.
Мне нужно поспать, подумала я, чувствуя полное бессилие.
– Думаю, тебе нужно поспать, – сказал Брэд.
Официантка принесла кофе, и я расплатилась с ней.
Я смотрела на эту девушку. В восемь утра она выглядела такой усталой, что я сама почувствовала усталость.
Мне нужен отпуск.
– Мне нужен отпуск, – сказала девушка, преувеличенно тяжело вздыхая.
Я прошла мимо стола секретарши. Доброе утро, Елена.
Пожалуйста, скажи что-нибудь другое. Я стиснула зубы. Пожалуйста.
– Доброе утро, Елена, – сказала она.
Я прошла мимо отсека Огдена. Это наш инженер-строитель. Погода, вчерашняя игра, Брэд.
Он увидел меня и встал.
– Отличная погода, верно? – Вытер пот со лба и улыбнулся. На работу он обычно бегает. – Смотрела игру вчера вечером? Лучшего удара не видел за десять лет. Невероятно! Эй, Брэд уже пришел?
На его лице ожидание, он ждет, что я последую сценарию, успокаивающей повседневной рутине.
Алгоритмы идут предопределенным курсом, и наши мысли следуют одна за другой, такие же механические и предсказуемые, как планеты на орбите. Часовщик – это и есть часы.
Я вбежала в свой кабинет и заперла дверь, не обращая внимания на выражение лица Огдена. Подошла к компьютеру и начала стирать файлы.
– Привет, – сказала Тара. – Что будем делать сегодня?
Я так быстро отключила ее, что сломала ноготь. Вырвала из ее спины источник энергии. И принялась работать отверткой и кусачками. Немного погодя переключилась на молоток. Убийство ли это?
Ворвался Брэд.
– Что ты делаешь?
Я посмотрела на него, занеся молоток для очередного удара. Я хотела рассказать ему о боли, об ужасе открывшейся передо мной пропасти.
Но в его глазах я не находила того, что искала. Не видела понимания.
Я взмахнула молотком.
Брэд пытался уговорить меня, прежде чем предать.
– Это одержимость, – говорил он. – Люди всегда ассоциировали мозг с технологическими достижениями своего времени. Когда верили в ведьм и духов, считали, что в голове сидит маленький человек. Когда изобрели механические токарные станки и механические пианино, думали, что мозг – это машина. Когда появились телефон и телеграф, они решили, что мозг – это сеть проводов. Теперь ты считаешь мозг компьютером. Забудь об этом. Это иллюзия.
Беда в том, что я заранее знала, что он это скажет.
– Мы слишком давно женаты! – кричал он. – Поэтому ты думаешь, что хорошо меня знаешь!
Я знала, что он и это скажет.
– Ты ходишь по кругу, – сказал он; в его голосе звучало признание поражения.
– У тебя круги в голове.
Петли моих алгоритмов. Петли ДЛЯ и ХОТЯ.
– Вернись ко мне. Я люблю тебя.
Что еще он мог сказать?
Теперь, оказавшись наконец одна в ванной гостиничного номера, я смотрю на руки, на вены под кожей. Я сжимаю руки и чувствую свой пульс. Встаю на колени. Я молюсь? Плоть, кости и хорошее программирование.
Коленям больно от холодных плиток пола.
Боль реальна, думаю я. У боли нет алгоритма. Я смотрю на свои запястья, и шрамы удивляют меня. Все очень знакомо, словно я уже делала это раньше. Горизонтальные шрамы, отвратительные и розовые, как черви, укоряют меня за неудачу. Ошибки в алгоритмах.
Я вспоминаю ту ночь: повсюду кровь, тревожные сирены. Доктор Уэст и сестры держат меня, пока мне перевязывают запястья; Брэд смотрит на меня, его лицо искажено горем и непониманием.
Надо было действовать более умело. Артерии спрятаны глубоко, защищены костями. Разрезы нужно делать вертикально, если на самом деле хочешь этого. Таков верный алгоритм. Рецепт для всего. На сей раз я все сделаю правильно.
Требуется время, но наконец я чувствую сонливость.
Я счастлива. Боль реальна.
Я открываю дверь в свою комнату и включаю свет.
Свет активирует Лору, которая сидит на моем туалетном столике. Она была демонстрационной моделью. Некоторое время с нее не стирали пыль, и платье выглядит помятым. Она поворачивает голову, следя за моими движениями.
Я оборачиваюсь. Брэд неподвижен, но я вижу слезы на его лице. Всю дорогу домой от Салема он плакал.
В голове бесконечно звучит голос хозяина гостиницы. «О, я с самого начала видел – что-то не так. Здесь такое бывало и раньше. Она не казалась нормальной за завтраком, а когда вы вернулись, она была словно из другого мира. Когда я услышал, что по трубам долго течет вода, я сразу побежал наверх».
Значит, я была предсказуема.
Я смотрю на Брэда и верю, что ему очень больно. Верю всем сердцем. Но сама по-прежнему ничего не чувствую. Между нами лежит пропасть, такая глубокая, что я не могу чувствовать его боль. А он мою.
Но мои алгоритмы продолжают действовать. Я просматриваю их в поисках подходящего.
– Я люблю тебя.
Он ничего не говорит. Его плечи один раз поднимаются.
Я отворачиваюсь. Мой голос эхом отдается в пустом доме, отражаясь от стен. Звуковые рецепторы Лоры, хоть и старые, ловят это отражение. Сигналы пробегают через каскады утверждений ЕСЛИ. Петли ДЕЙСТВУЙ вращаются и пляшут, пока она просматривает базу данных. Моторы жужжат. Включается синтезатор речи.
– Я тоже тебя люблю, – говорит Лора.
Оливер Мортон
Оливер Мортон – англичанин, автор статей по научным проблемам и редактор; его статьи публиковались в «Нью-Йоркере», «Экономисте», «Дискавер», «Нэшнл джиогрэфик», «Уайрд», «Американ сколар» и «Нэйчур», в которых он работал редактором с 2005 по 2009 год. Его работы также опубликованы в антологиях «Лучшие американские статьи о науке» и «Лучшие американские статьи о науке и природе». Он автор нефантастических книг «Карты Марса: наука и воображение», «Рождение мира» и «Питаясь солнцем: как растения снабжают планету энергией». В его честь назван астероид 10716 Оливермортон.
Текст, написанный для журнала «Нейчур», который уже многие годы публикует прекрасные короткие, меньше тысячи слов, фантастические рассказы, «Послание альбиан», повествует о том, что может содержаться в инопланетом артефакте – фантастическая идея, настолько очевидная, что должна была возникнуть давно.[43]
Послание Альбиан
Кому: Еве Р.
От кого: от Стефана К.
О миссии по сбору образцов, 4 марта 2047 года.
Я решил, что должен письменно изложить свои сомнения относительно миссии «Одиссея» по сбору образцов. Я считаю, что опираться на устаревшую лабораторию для анализа марсианских образцов в Эймсе – опасное самодовольство. Эта лаборатория попросту недостаточно адаптируема и обладает ограниченными возможностями для того, чего мы можем ожидать.
Я понимаю, что в этом отношении я в меньшинстве и что консенсус по данному вопросу сводится к следующему: нам предстоит иметь дело с объектом небиологического происхождения. И не хочу вести себя так, словно люди из «АстраРоше» подлили эгопоитин мне в выпивку, когда в ноябре я летел в Стокгольм. С того времени как Сюзи и Шон более или менее убедили мир, что троичная последовательность в послании альбиан относится к какой-то математическо-философской доктрине – возможно, основанной на аналогии с предполагаемой трехгендерной репродуктивной системой чужаков – и в SETI бросились осваивать ускоренный курс анализа геномов, мне пришлось использовать все свои связи, чтобы развернуть решетку, сканировавшую планеты в три квадратных километра, и направить ее на троянские астероиды. Не сделай я этого, мы бы не узнали о существовании Пирамиды и тем более не направили бы туда «Одиссея».
Я не утверждаю, что понимаю альбиан лучше других; в моей ДНК не больше информации, чем у любого другого человека. И всегда считал, что нам не следует пытаться прочесть это сообщение. Я убежден, что поиски описаний их философии, или стиля жизни, или даже происхождения бессмысленны. Чем больше я смотрю на все более бессмысленные анализы, которые проводят все более умные ИР, тем отчетливее вижу, что разница между видами случайна и сообщение от инопланетян говорит нам только об одном: за Юпитером существует отражающийся на радаре тетраэдр, и они считают, что это нам интересно.
Общее мнение таково, что если бы не части послания, утраченные при мел-палеогеновом вымирании[44], можно было бы добавить «остаточные варианты последовательности» и получить откровение о жизни-Вселенной-и-всем-вообще. И поскольку они считают, что такое откровение когда-то существовало, то ожидают найти его вырезанным на палладиевых стенах Пирамиды. Но, если бы чужаки, посещавшие Землю и оставившие свои послания во всех геномах на планете, хотели сказать о себе нечто большее, послания были бы гораздо объемнее и переданы с большей избыточностью во всевозможных видах; у них не было недостатка в бросовой ДНК, чтобы писать на ней. Но они не захотели оставить большое послание – только простой указатель.
Я убедил людей из СКА искать и найти Пирамиду потому, что они знали: я много размышлял о проблемах SETI. Но сегодня люди позабыли, что я всегда был скептиком. Что такого важного могут инопланетяне сказать нам о себе или о Вселенной? Особенно если они, подобно альбианам, отправили, вернее, оставили свое сообщение сто миллионов лет назад? Что ж, если говорить об альбианах, существует тип знаний, который – они были в этом уверены – заинтересует жителей Земли, постепенно, но планомерно развивающих технологию. И эти знания по определению должны быть слишком значительны, чтобы записать их в сжатом пространстве генома.
Я высоко ценю веру всех участников проекта в то, чего может достичь наша экспедиция, особенно в смысле записи и анализа информации. Признаю, когда мы начинали, я не верил, что будет так легко восстановить утраченное искусство полетов в космос. Меня по-прежнему поражает это удивительное явление: мы на два десятилетия забыли о технических проблемах, сосредоточившись на другом, и с новыми технологиями вернулись к полетам. Но анализ образцов не просто зависит от технологии. Это проблема другого масштаба.
Видите ли, вымирание – это не шум в послании. Это причина послания. Единственное, о чем альбиане точно знали, что они могут передать это тем, кто прочтет их послание, – сведения о биоразнообразии, которое со временем будет неизбежно утрачено. Не думаю, что, когда «Одиссей» доберется до троянской Пирамиды, он найдет там больше информации об альбианах, чем у нас уже есть. Я считаю, что нас ждет масса хорошо сохранившихся биологических образцов из середины мелового периода. И не только геномы, но целые образцы. Сурадат и ее ребята вернутся домой с трюмом, полным агиоспермы и яиц динозавров. Мы должны быть готовы к этому.
Карл Шрёдер
Карл Шрёдер родился в Брэндоне, в штате Манитоба (Канада), и живет в Торонто. Он пишет фантастику и консультирует клиентов, в том числе канадское правительство и военных, насчет будущего технологий. В 1990-х годах он начал публиковать рассказы, а начиная с «Вентус» (2000) опубликовал несколько романов и сборник рассказов. Его последний по времени написания роман «Ashes of Candesce» (2012), пятый в цикле, действие которого происходит на Вирге, в мире жесткой научной фантастики далекого будущего.
У рассказа «Бежать из далекой Силении» сложная история публикации, что типично для современной фантастики; вначале в 2009 году он появился в аудиоформе как часть оригинальной антологии Джона Скальци «Метатрополис», потом был выпущен ограниченным тиражом, а в 2010 году вышло коммерческое издание в твердом переплете. Используя сюжет, аналогичный сюжету романа Уильяма Гибсона «Распознавание образов», Шрёдер исследует расхождения в морали виртуальных миров и тех, кого считает расходным материалом.[45]
Бежать из далекой Силении
Шестнадцать завернутых в пластик замороженных северных оленей образовали в кузове грузовика целый лес спутанных ног и рогов. Геннадий Малянов посветил фонариком в глубину транспортного контейнера, проверил свой счетчик Гейгера и сказал:
– Это они, точно.
– Вы уверены? – спросил шведский полицейский. Закутанный в дождевик, он весь состоял из блестевших под полуночным дождем изломанных поверхностей. Горная дорога за ними отливала серебром на черном фоне, там и сям вспыхивали красные и синие огни десятка патрульных машин.
Геннадий спустился на землю.
– Офицер, если у вас есть основания предполагать, что на этой дороге может быть другой грузовик с радиоактивными оленями, я должен об этом знать.
Полицейский не улыбнулся. Он выдыхал белый пар.
– Все дело в юрисдикции, – сказал он. – Если бы просто браконьеры… а тут терроризм.
– Тем не менее, – сказал Геннадий. Полицейский пошел прочь, но остановился. Геннадий оглянулся на исковерканные замороженные туши и неловко пожал плечами. – Никогда не думал, что увижу их своими глазами.
– Кого?
Геннадий, смутившись, кивком указал на грузовик.
– Знаменитый северный олень, – сказал он. – Никогда не думал, что увижу их.
– Spklik![46] – произнес полицейский, уходя. Геннадий еще раз взглянул на грузовик и, сгорбившись, пошел к своей машине. На приборной доске горел огонек, сообщая, что время аренды автомобиля закончилось. Движение на шоссе Е-18 оказалось более интенсивным, чем он ожидал, – из-за дождя и из-за того, что полиция перекрыла дорогу у Арьяна. Он мысленно вычитал дополнительную плату за машину из той небольшой суммы, которую ему заплатят за это короткое расследование, когда кто-то окликнул его:
– Малянов?
– Ну, что еще?
Он заслонил глаза рукой. К нему по узкой обочине со стороны полицейских машин шли двое. Сразу за ними стоял фургон с немигающим маячком – большой черный зловещий автомобиль, напомнивший ему милицейские машины на родной Украине. Эти люди походили на полицейских в штатском.
– Вы Геннадий Малянов? – спросил первый по-английски. На его лысом черепе виднелись капли дождя. Геннадий кивнул.
– Вы работаете на МАГАТЭ? – продолжил другой человек. – Инспектор по оружию?
– Я занимался этим, – осторожно ответил Геннадий.
– Лэнс Хитченс, – сказал лысый, протягивая для пожатия могучую руку. – Интерпол.
– Вы из-за оленей?
– Каких оленей? – спросил Хитченс.
Геннадий убрал руку.
– Вот этих. – Он махнул в сторону полицейского поста, мигающих огней и подозреваемых, которые, склонив головы, сидели на заднем сиденье патрульной машины.
Хитченс отрицательно покачал головой.
– Нам сказали, что вы здесь, поэтому мы приехали. Есть разговор.
Геннадий не шелохнулся.
– Какой?
– Черт возьми, нам нужна ваша помощь! Идемте!
Кто-то третий открыл заднюю дверь большого фургона.
Все это по-прежнему напоминало Геннадию похищение, но перспектива получить работу заставила его пошевелиться. Деньги были нужны, пусть даже за часовую консультацию на обочине шведского шоссе.
Хитченс жестом предложил Геннадию забраться в фургон.
– Олени? – неожиданно спросил он с улыбкой.
– Никогда не слышали о беккерелевых северных оленях? – поинтересовался Геннадий. – Нет? А вот среди нас, охотников за радиоактивностью, они знамениты.
Грузовик с контейнером теперь был освещен фарами, на его борт поднимались несколько человек в костюмах противорадиационной защиты. Перестраховщики, конечно. Геннадий ухмыльнулся, глядя на них.
– После Чернобыля вся популяция северных оленей в Швеции оказалась заражена цезием-137, – сказал он. – Уровень радиоактивности в пятьдесят раз превышает допустимую дозу. Прежде чем это установили, тонны оленьего мяса уже поступили в обработку на фабрики. Сейчас все это мясо хранится в холодильнике под Стокгольмом. В замороженном виде.
Так вот, вчера кто-то взломал холодильник и украл несколько туш. Думаю, предполагалось продать мясо на один из мясокомбинатов, а потом поднять грандиозный шум. Своего рода эффект грязной бомбы.
Человек, пришедший с Хитченсом, выругался.
– Отвратительно!
Геннадий рассмеялся.
– И глупо, – сказал он. – Стоит бросить хоть один взгляд на то, что осталось, и никто это мясо не купит. Но мы все равно их поймали, когда до норвежской границы оставалось несколько километров.
– Выследили?
На Хитченса это произвело впечатление. Геннадий пожал плечами; за ним закрепилась репутация авантюриста, и ему неловко было признаваться, что его пригласили сюда совсем не из-за его легендарных операций в Припяти и в Азербайджане. Нет, шведы связались с Геннадием, потому что несколько лет назад он некоторое время охотился в Китае на радиоактивных верблюдов.
Он небрежно спросил:
– Это платная консультация, верно?
Хитченс лишь снова показал кивком на фургон. Геннадий вздохнул и забрался в него.
По крайней мере здесь было сухо. Вдоль обоих бортов фургона тянулись скамьи, перегородка отделяла его от кабины шофера, посередине стоял узкий стол. Значит, грузовик для скрытного наблюдения. На одной скамье сидели мужчина и женщина, поэтому Геннадий сел напротив них. Желудок вдруг тревожно сжался. Он заставил себя сказать: «Привет!» Встреча с новыми людьми, особенно в обличье профессионалов, всегда вызывала у него неопределенный страх.
Хитченс и его спутник рухнули на скамьи и захлопнули дверцы. Геннадий услышал, как кто-то сел в кабину и ее дверь тоже закрылась.
– Моя машина, – сказал он.
Хитченс взглянул на своего спутника.
– Джек, позаботьтесь о счете мистера Малянова. Мы попросим кого-нибудь вернуть ее, – сказал он Геннадию. Фургон поехал, и Хитченс повернулся к остальным двум пассажирам. – Это Геннадий Малянов, – сказал он. – Наш специалист по радиоактивным материалам.
– Можете объяснить, в чем дело? – спросил Геннадий.
– Украденный плутоний, – без предисловий сказал Хитченс. – Двадцать килограммов. Дело немного крупней, чем ваши олени?
– Олени? – переспросила женщина. Геннадий улыбнулся ей. Она казалась здесь случайной гостьей. Лет тридцати пяти, серые глаза за очками в тяжелой оправе, каштановые волосы высоко зачесаны. Белая блузка с высоким воротником отделана кружевами. Этакий эталонный образец школьной училки.
У нее на шее висели на цепочке тяжелые медные карманные часы.
– Геннадий, это Миранда Вин, – сказал Хитченс. Вин кивнула. – А это, – продолжал Хитченс, – Фрагмент.
Человек, сидевший в углу фургона, покосился на Геннадия, но, казалось, был занят чем-то другим. Значительно моложе Вин, двадцати двух – двадцати трех лет. Очки точь-в-тчь как у нее, только линзы слегка светятся. Геннадий неожиданно понял, что это прибор расширения реальности – миниатюрные компьютерные экраны, накладывающие дополнительную картину на все, что человек видит через них.
Очки Вин не светились; это, вероятно, означало, что сейчас они выключены.
– Миранда – антрополог и культуролог, – сказал Хитченс. – С ней вы будете работать теснее, чем с остальными. Несколько недель назад она обратилась к нам с проблемой…
– И никакой помощи пока не получила, – сказала Вин, – зато возникли новые обстоятельства.
– Возможно, связанные с плутонием, – сказал Хитченс, коротко кивая в сторону Фрагмента. – Расскажи Геннадию, откуда ты, – попросил он молодого человека.
Фрагмент кивнул и неожиданно улыбнулся.
– Сбежал из Силении, – сказал он.
Геннадий внимательней посмотрел на него. Акцент похож на американский.
– Силезия? – переспросил он. – Вы чех?
Миранда Вин покачала головой. Геннадий заметил у нее в ушах маленькие круглые серьги.
– Силения, а не Силезия, – сказала она. – Силения – женское имя, но в данном случае это место. Страна.
Геннадий нахмурился.
– Правда? Где же?
– Это, – сказал Лэнс Хитченс, – вам и предстоит, в частности, выяснить.
Фургон двигался на восток к Стокгольму. В голове у Геннадия возникло множество обычных вопросов, например «если вы хотите узнать, где Силения, почему бы просто не спросить Фрагмента?», но Хитченс как будто не собирался отвечать на них.
– Миранда вам все объяснит, – только и сказал Хитченс. И заговорил о плутонии, очевидно, украденном много лет назад. – И его все время перепродавали, – сказал Хитченс с иронической гримасой. – А также контрабандой перевозили с места на место. Но после того как по американцам был нанесен удар, на всех границах и во всех портах стали появляться все более совершенные приборы обнаружения. Первоначально плутоний был в четырех больших слитках, но покупатели и продавцы стали делить их на части и перево зить порознь. Хотя продавали все целиком, почему мы и можем пока за ним следить. Но его продолжают дробить все мельче, опережая современную технологию обнаружения. Мы взяли Фрагмента с одной из таких частей, но он всего лишь перевозчик и согласился помочь нам.
Теперь плутоний разделен на сто с лишним частей, и новый покупатель хочет их все объединить. Части продолжают перемещаться, но сейчас мы в состоянии определить грамм, спрятанный в тонне свинца. И курьерам приходится все трудней.
Читать бесплатно другие книги:
