Осенний трон Чедвик Элизабет
Хьюберт Уолтер возобновил чтение. Ричард рекомендовал сделать Уолтера следующим архиепископом Кентербери и советовал Алиеноре поручить ему сбор средств для выкупа. Также он выражал пожелание, чтобы к сопровождению заложников и выкупа привлекли Уильяма Лонгчампа. Алиенора слушала и кивала. Лонгчамп вечно будет чинить неприятности, но его преданность Ричарду не вызывает сомнений. По крайней мере, его можно с толком использовать. И у нее не было возражений против того, чтобы Хьюберт Уолтер занял трон архиепископа Кентербери, когда тот освободится. Она с удовольствием поддержит его избрание.
– Что касается графа Мортена, – продолжал Хьюберт, – король уверен, что его брат не тот человек, который сможет чего-то добиться с помощью меча, если ему будет оказано хотя бы малейшее сопротивление. Поэтому он советует не переживать, графа Мортена легко остановят.
– Тем не менее лучше не воевать, а договориться о мире. Только в единстве, а не враждуя, мы сможем собрать этот немыслимый выкуп. – Алиенора прикоснулась к бочонку с серебряными монетами.
– Воистину, госпожа. Король передает это все в ваши руки и просит, чтобы вы написали папе римскому письмо в самых сильных выражениях.
– Я немедленно займусь этим.
Принесли угощение, и следом появился Уолтер Кутанс, запыхавшийся от спешки. Письмо вновь зачитали, и вскоре разгорелось всеобщее обсуждение того, как собрать выкуп. Алиенора была в ужасе от его размера. Он обескровит страну и к тому же восстановит против короля население. Стоило преодолеть один холм, как впереди вырастал другой. Ей казалось, что она одна, как вьючное животное, тащит на себе весь мир.
Когда речь зашла о возможных доходах от настрига шерсти, дополнительных налогов и пожертвований, в комнату явился один из рыцарей Хьюберта Уолтера с тяжелым кожаным мешком. Когда он опустил его на пол у ног епископа, раздался лязг. За рыцарем следовали два оруженосца со стойкой и двумя перекладинами.
– Я привез с собой хауберк короля, – объявил Хьюберт.
И действительно, в мешке лежала свернутая кольчуга Ричарда, которую Алиенора в последний раз видела на сыне, когда он выезжал из Везле три года назад. Там же находился шлем, подшлемник, кольчужные чулки и даже один из его мечей. Хьюберт приказал оруженосцам установить хауберк на подставку. На доспехах местами была ржавчина, а где-то – потертости оттого, что они долго путешествовали в сложенном виде, а кое-где висели железными слезами поврежденные кольца.
– Король велел выставить хауберк в Лондоне на всеобщее обозрение, а потом провезти по всему королевству, чтобы побудить подданных жертвовать деньги на выкуп.
Алиенора вздрогнула: ей показалось, что это не хауберк, а Ричард собственной персоной стоит перед ней.
– Его надо будет почистить, – озабоченно нахмурился Уолтер Кутанс. – Никто не поверит, что это доспехи с плеча самого короля.
– Но следы, полученные в сражениях во имя христианства, должны остаться, – сказал Уильям Маршал, обернувшись к Алиеноре. – Если вы доверите это дело мне, госпожа, я прослежу, чтобы хауберку вернули достойный вид, сохранив при этом отметки благородной борьбы.
– Спасибо. – У Алиеноры в глазах защипало. – Тебе первому из всех моих лордов я бы доверила исполнить такую задачу. Ты знаешь моего сына, и ты сам сражался в Святой земле.
– Для меня это честь, госпожа.
Когда совет закончился и все разошлись выполнять свои обязанности, Уильям задержался помочь своему рыцарю, Жану Д’Эрле, убрать хауберк в кожаный мешок.
– Над ним придется потрудиться, – заметил Д’Эрле, потирая затылок.
Уильяма это не смутило.
– Ничего сложного. Потрясти как следует в бочке с песком – и все будет в порядке.
Алиенора взяла в руки подшлемник Ричарда. Подкладка блестела от постоянной носки и почернела от металлических частиц шлема.
– А подшлемник пусть останется как есть. Он свидетельствует о ратной доблести едва ли не больше, чем остальные доспехи: вот человек, который сражался и страдал за своего Спасителя, который потел, истекал кровью и был унижен злобными предателями. Пусть все видят это, как и меч. – Она едва устояла перед тем, чтобы не уткнуться лицом в поношенный подшлемник.
Уильям согласно кивнул:
– Вы правы, госпожа. Порой мелочи красноречивее больших дел. – Его взгляд выражал сочувствие. – Мне прискорбно видеть, сколько страданий вам приходится выносить. Должно быть, вам мучительно смотреть на эти доспехи, хотя в то же время они могут служить утешением. Но не тревожьтесь. Мы соберем выкуп, и он вернется.
– Да! – с яростной убежденностью ответила Алиенора. – Ради этого я сделаю все возможное и невозможное!
Позже, сидя в своих покоях, она смахнула слезы и выпила вина. Это был уже третий кубок за короткий промежуток, и Алиенора напомнила себе, что пора остановиться. Последний час королева провела с дипломатом и придворным писцом Питером Блуа – они составляли письмо папе римскому. Несколько раз она вынуждена была делать паузу, потому что обуревающие ее чувства причиняли слишком острую боль, но потом опять собиралась с силами и продолжала. Питер Блуа слыл непревзойденным мастером пера, и Алиенора знала, что он превратит ее черновик в произведение искусства.
Папе Целестину было восемьдесят семь лет, и Алиенора не могла не питать сомнений относительно того, сколь действенным окажется ее письмо, даже будь оно самым красноречивым на свете. Но в любом случае нужно высказать наболевшее. День прошел ужасно. Удерживать равновесие между юстициарами и Иоанном – изматывающая задача. Иоанн – ее сын, она, несмотря ни на что, горячо любит его и старается любыми способами оправдать его. Юстициары это знают, в том числе и неколебимо преданный ей Уильям. Но что же ей остается делать? Пока один сын томится в неволе в Германии, заточить в темницу второго? Потерять всех сыновей?
– Прочитай, что получилось, – приказала она.
Текст был написан на нескольких восковых табличках, и Питер Блуа отложил стилус, чтобы выбрать среди них первую.
– «Преподобному отцу и синьору Целестину, милостью Божьей Папе Римскому, – несчастная Алиенора и, если угодно Небу, достойная жалости королева Англии, герцогиня Нормандии и графиня Анжу в мольбе о том, чтобы явил он себя милосердным отцом горемычной матери».
– Продолжай, – кивнула Алиенора, кусая губы.
– «Терзают меня муки душевные и телесные так, что слова мои исполнены скорбью. Горе точит меня, сжигают слезы до самого мозга костей. Потеряла я посох, призванный поддержать меня в старости, погас свет очей, и молюсь я только о том, чтобы Господь обрек меня на вечную слепоту, ибо не могу я больше видеть несчастья народа моего. Святая Матерь милосердная, обрати взгляд на мою беду, и коли твой Сын, бесконечный источник милости, взыскивает за грехи матери с сына, то пусть Он взыскивает их только с меня, а не с невинного. Пусть меня Он погубит, пусть меня Он не пощадит. Почему я, жалкая и ни у кого не вызывающая сострадания, дошла до унижения отвратительной старости, хотя в прошлом была королевой двух королевств и родила двух королей? Плоды утробы моей были оторваны от меня; меня лишили моей семьи. Молодой король и граф Бретонский покоятся во прахе, а их несчастная мать обречена на пытку памяти о мертвых. В утешение мне остались два сына, но сегодня они лишь умножают мои страдания. Король Ричард, пленник, томится в оковах. Его брат Иоанн опустошает королевство пленника огнем и мечом. Сыновья мои сражаются друг против друга, – конечно, если можно говорить о битве тогда, когда один из сражающихся заключен в оковы плена, а другой, умножая несчастья, становится жестоким тираном, стремясь захватить королевство изгнанника!»
Питер Блуа сделал паузу и оторвал взгляд от дощечек. Алиенора сглотнула комок в горле и опять утерла слезы. Во взгляде писца было сочувствие и проницательность.
– Не хотите ли передохнуть, госпожа?
– Нет, продолжай, – качнула она головой, – если только тебе самому не нужен отдых.
– Госпожа, я выдержу, – отвечал писец, – но в словах этих действительно великая мощь.
– Будем же молиться о том, чтобы их мощи оказалось достаточно. Ради своего ребенка я готова сделать что угодно.
Питер Блуа отпил вина, откашлялся и возобновил чтение, откладывая одну табличку и беря в руки следующую.
– «Почему же я, несчастная, не еду свидеться с тем единственным, кого любит моя душа, с тем, кого сковали нищета и железо? Разве могла мать забыть сына утробы своей так надолго? Но если я поеду к нему, покинув королевство сына, окруженное со всех сторон грозными врагами, то оно останется без защиты и совета в мое отсутствие. Если же я останусь, то не увижу лица, самого желанного для меня лица сына моего. Не будет с ним никого, кто станет рьяно добиваться его свободы, и, чего боюсь я превыше всего, из-за невозможности требуемой суммы, сведут сына моего в могилу его мучители».
Слезы текли по лицу Алиеноры, а голос Блуа все звучал, негромкий, но отчетливый и выразительный. И шептал за раскрытыми ставнями дождь в мягких весенних сумерках.
– «Отец, почему же Вы медлите так долго, так равнодушно, воистину – так жестоко, не веля освободить моего сына, или же Вы не смеете? Свяжите души тех, кто держит моего сына в заточении, и освободите его. Верните мне сына, ежели Вы человек Бога, а не кровопийца. Легаты обещаны нам вот уже в третий раз, но так и не присланы. Если бы мой сын процветал, они быстро приехали бы, рассчитывая на богатые дары из доходов королевства. Волк бродит вокруг добычи, и притихшие псы не желают лаять. Вы обрекаете меня на отчаяние, Вы, кто единственный после Господа составляет мою надежду. Спаситель останавливает меч Петра, и тот убирает его в ножны, а молчание его принимается за согласие».
Алиенора одобрительно кивнула, когда Блуа закончил читать последнюю табличку.
– Поручаю тебе проследить за тем, чтобы послание переписали как нужно. Добавь или удали то, что ты сочтешь нужным для достижения наибольшей выразительности.
– Госпожа, оно уже очень выразительно! – Он довольно блестел глазами. – Но я сделаю все, что смогу, чтобы довести каждое слово до совершенства. – С бесшумной ловкостью он собрал свои принадлежности, поклонился и исчез.
Измотанная, но удовлетворенная, Алиенора отправилась спать, но никак не могла остановить поток мыслей. Она все время думала о Ричарде, представляла его в темнице и вспоминала дни, когда сама томилась в Саруме. История повторялась, и конца ей не видать. Надо что-то делать! Сон – пустая трата времени, пока Ричарда держат в плену. Закрыв глаза, она потянулась к нему мыслями через сотни миль, зная, что он там и ждет ее. Даже когда ей говорили, будто его нет в живых, Алиенора им не верила, потому что чувствовала, как бьется его сердце. Когда-то она носила это сердце в себе и питала его собственными соками и кровью. Она и теперь отдаст сыну свою кровь, всю до последней капли.
Глава 36
Вестминстерский дворец,
лето 1193 года
Иоанн опустился на колено перед матерью и приложился губами к рубиновому перстню на ее правой руке. Он только что передал ей на хранение ключи от крепостей Виндзор и Уоллингфорд, а также официально признал перемирие с юстициарами. Теперь можно будет без помех собирать средства для выкупа.
Алиенора склонилась, чтобы одарить его поцелуем мира; это был холодный, чисто политический жест. Она все еще любила Иоанна, потому что это ее сын, но после недавних его поступков испытывала обиду и отчуждение. Однако им нужно содействие Иоанна, пока идет сбор выкупа, а также доля от доходов его владений, и королева готова была помириться.
– Я рада, что мы снова едины. Возможно, теперь ты примешь тот факт, что Ричард вернется и что пока он способен править государством через посланцев. Жизнь в его землях потечет как обычно.
– Конечно, матушка, – кивнул Иоанн. – Но ты понимаешь мою озабоченность. Ты все говоришь правильно, однако без Ричарда королевство уязвимо.
И опять, как всегда, сын переводил разговор в нужное ему русло, но в интересах установления хрупкого мира Алиенора не возражала.
– Да, и чем раньше он вернется домой, тем лучше. Нам требуется твоя помощь в сборе выкупа.
– Сделаю все, что в моих силах, матушка.
Слишком уж покладист, с легкой тревогой отметила Алиенора.
– Ты знаешь, что император требует от нас заложников?
– Я горячо надеюсь, что ты не предлагаешь поехать мне! – Иоанн улыбнулся, чтобы подчеркнуть шутливость своих слов, но взгляд его оставался жестким.
Она в раздражении тряхнула головой:
– У меня совершенно нет времени на легкомысленное веселье, хотя да, ты вполне заслужил, чтобы тебя послали заложником. Но пока можешь отправить своего сына.
Улыбка исчезла с его лица.
– Что ты сказала? Какого сына?
– Ричарда! У тебя же один сын? Он носит имя твоего брата, и ему десять лет, то есть он вполне взрослый, чтобы уметь вести себя и преодолеть долгое путешествие. Также едут твои племянники Оттон и Вильгельм, а еще твой единокровный брат Уильям. Клерки уже подготавливают список.
– А если я не позволю ему ехать?
– У тебя нет выбора. Чтобы наладить отношения между тобой и Ричардом, будет справедливо, если ты пошлешь своего сына. И если выкуп заплатим быстро, он вскоре вернется домой.
У Иоанна задергалась щека. Он ничего не говорил, но его гнев и смятение были очевидны.
– Да, – согласилась Алиенора, – это больно, когда у тебя забирают то, что тебе дорого. Извлеки из этого урок, Иоанн. В тебе есть величие, не загуби его.
Сын сузил глаза и сжал челюсти. Алиенора ушла, оставив его размышлять над услышанным. Она и вправду надеялась, что этот урок не пропадет даром. Надежда никогда не умирает.
Хауберк Ричарда переливался змеиной кожей в солнечных лучах, падающих сквозь витражные окна Вестминстерского аббатства. Казалось, что сплетенные кольца сияют Божьим светом. Уильям Маршал сумел совершить чудо, восстанавливая потертые доспехи. На кольчуге не осталось и следа ржавчины, для блеска ее натерли маслом. Вставленный внутрь поддоспешник из плотной стеганой ткани наполнял хауберк, будто тело короля. Небольшую прореху в области сердца и еще несколько поврежденных колец на правом плече сохранили. Пропитанный потом подшлемник остался в прежнем состоянии. С шлема удалили ржавчину, но вмятины не тронули. На стойке рядом с хауберком висел щит с эмблемой Ричарда в виде трех золотых леопардов на кроваво-красном фоне. На самом деле настоящий щит был потерян королем в пути, но Уильям распорядился сделать новый и добавить несколько царапин и вмятин, чтобы народу казалось, будто тот хорошо послужил хозяину в битвах. Доспехи опоясывал сильно поношенный кожаный пояс для меча, а на рукоятке меча был изображен пеликан, отдающий кровь своим птицам, как символ Христа, пролившего кровь за человечество. На другой стойке висел плащ короля с белым льняным крестом, нашитым на грудь.
– Это доспехи твоего дяди Ричарда, – объяснила Алиенора десятилетнему сыну Иоанна. Этот добронравный, умный и желающий угодить мальчик стоял рядом с ней. Он напоминал Алиеноре Гарри, когда тому было столько же лет. А вот от отца маленькому Ричарду как будто бы ничего не досталось. – Короля они, конечно, не заменят. Но тем не менее хауберк производит сильное впечатление и поможет нам вернуть короля.
Мальчик восхищенно взирал на доспехи:
– Король – великий человек, бабушка!
– Да, это так.
Тут же стояла еще группа подростков. Все тоже разинули рты от восторга: внебрачный сын Генриха Уильям Фицрой тринадцати лет и ее внуки Оттон, Вильгельм и Лотарь. Они собрались в Лондоне, готовясь отправиться вместе с Алиенорой в Германию в качестве заложников в обмен на освобождение Ричарда. Старшим мальчикам это представлялось как приключение. Они видели себя взрослыми мужчинами, уходящими в большой мир, чтобы исполнить свой долг.
Первую часть выкупа почти собрали. Только что прибыла очередная партия денег, их требовалось пересчитать и взвесить, а потом закрыть под замок с печатью самой Алиеноры. За счетными столами трудились клерки из казначейства – под пристальным надзором германских представителей. Последних прислал Генрих для контроля над процессом. Ни пенни, ни самый маленький драгоценный камешек не могли скрыться от их орлиных взоров, и все должно быть тщательно учтено и записано. Алиенора заставляла себя быть вежливой с этими людьми – лучше иметь их в числе друзей, чем врагов. К тому же они просто исполняли то, что поручил им император.
Амлен помогал собирать те средства, которые сейчас передавались в казну. Он стоял возле одного из германских чиновников и смотрел, как запечатывается очередной бочонок с сотней марок серебром. Когда-то песочно-золотистые волосы Амлена теперь поседели и поредели. Годы пробороздили глубокие морщины на его лице, но глаза по-прежнему светились жизнью, и он сохранил здоровье и бодрость. Порученная ему задача – сбор средств для выкупа – отвечала его способностям. Алиенора с радостью отдала ему часть своих обязанностей в этом деле.
Когда бочку запечатали и на какое-то время в работе наступил перерыв, он подошел к королеве:
– У нас почти половина нужной суммы. – Амлен потрепал волосы на макушке внука и потом указал на хауберк. – С ним пожертвований будет больше.
– Надеюсь, очень надеюсь, – пробормотала Алиенора. – Половина нужной суммы означает, что предстоит собрать еще половину, а я хотела бы отправиться в Германию до Крещения.
– Так и будет, – заверил ее Амлен. – Деньги прибывают каждый день, ручей не иссякает.
– Но ручей – это не река…
В этот момент Алиенору отвлекло появление гонца. Тот опустился перед ней на колени и протянул письмо с печатью Ричарда. Ее сердце учащенно забилось. Извинившись перед Амленом, она ушла в свои покои и призвала писца прочитать ей послание. Там было несколько страниц текста. Начинал Ричард, как и ранее, с того, что называл ее милой матушкой и умолял поспешить с его освобождением, дабы он как можно скорее вернулся в свои владения и защитил их от посягательств врагов. Филиппа Французского он не упоминал – нужды в этом не было.
На одном из листов он записал песню, которую сочинил, томясь в заточении, и просил мать, чтобы эту песню пели не только в дворцовых стенах, но и по всему королевству. Алиенора тут же приказала писцу сделать копии песни, а сама позвала музыкантов – ей не терпелось услышать творение сына.
Песня была написана от лица человека, заточенного в неволе. Он жаловался на то, что друзья и сторонники его забыли, и призывал их прийти к нему на помощь. Еще ранее прочитанные писцом слова песни поразили Алиенору в самое сердце, но, когда лютня и голос певца слились в живую жалобную мелодию, она не выдержала и разрыдалась. Ее дамы подбежали, желая утешить ее, но она отмахнулась.
– Не надо, – сказала королева. – Пусть слезы льются, и пусть другие люди услышат эту песню, чтобы и их сердца рвались от жалости и гнева. Пусть ее поют в каждом городе, в каждой крепости и в каждом соборе от границ Шотландии до самых Пиренеев. Пусть эта песня всех призовет к действию.
В своих покоях в замке Мальборо Иоанн принимал ванну. Прикрыв глаза, он погрузился в теплую воду, от которой поднимался душистый пар. Физическое расслабление всегда приводило его в благодушное настроение и помогало думать.
Белла стояла у огня и сушила волосы двумя нагретыми полотенцами. У нее получилось сбежать от дряхлеющего супруга, и она приехала к Иоанну якобы тайно, но на самом деле все всё знали и только притворялись, что ничего не замечают. Иоанн подозревал, что Белла не прочь навсегда остаться у него. Однако его философия не предполагала рвать яблоки с одного дерева, если вокруг целый фруктовый сад, только и ждущий, когда его плоды сорвут и распробуют. Тем не менее в данный момент общество Беллы было ему приятно. Она разделила с ним ванну, где они насладились друг другом в полной мере.
Окно было открыто, и со двора донеслось чье-то печальное пение.
– Опять эта проклятая песня, – проворчал Иоанн. – Неужели все разом позабыли все остальные песни в мире?
Белла удивленно оглянулась на него через плечо, не переставая мягко промокать волосы:
– Мне она кажется очень красивой. А тебе не нравится?
Ее любовник буркнул что-то и плеснул себе на плечи и грудь воды.
– Или ты завидуешь? – промурлыкала Белла. – Даже в плену Ричард привлекает всеобщее внимание и восхищает своими разнообразными талантами.
– Ну и пусть юстициары таскают его хауберк по всей Англии! – огрызнулся Иоанн. – Внутри его все равно никого нет. Это пустая фантазия.
Белла вполголоса напела один куплет:
– У меня много друзей, но дары их бедны. Не чтят они меня, ибо ради выкупа я здесь в плену уже две зимы.
– И просидит там еще дольше. Ради всего святого, закрой окно!
– Мой отец так не считает. – Она не спеша двинулась к окну.
– Твой отец – старый дурень. Он много чего болтает, но не все его слова сбываются.
– Как и твои.
Иоанн смерил ее мрачным взглядом:
– Кто бы говорил…
Белла зачерпнула из серебряной чаши горсть вишен и надкусила одну ягоду.
– Но если Ричард вернется, что ты тогда будешь делать?
Он дернул плечом:
– С тобой я не собираюсь это обсуждать. Хватит болтать, лучше подлей горячей воды.
Она принесла кувшин, стоявший возле очага, и лила из него воду до тех пор, пока Иоанн не замахал рукой. Вокруг него поднимался пар, как из кипящего котла. Белла подала ему кубок вина.
– Я беспокоюсь о тебе, – сказала она ласково и прикоснулась к завитку волос у него на шее. – Знаю, это глупо, потому что любой человек, протянувший руку голодному волку, заслуживает того, чтобы его укусили. Но я не могу по-другому.
Иоанн схватил ее за руку и впился зубами в ее указательный палец – достаточно сильно, и она вскрикнула и попыталась вырваться, но он держал ее крепко.
– Да-да, это очень глупо, ведь ты знаешь, что я принесу тебе только боль. – Он отпустил ее. – Тебе пора идти. Увидимся позднее в зале.
Белла отошла, потирая палец, и потом, тряхнув волосами, скрылась за прикроватным пологом, чтобы одеться.
Иоанн закрыл глаза. Теперь принц с нетерпением ждал, когда она уйдет. Ему не хотелось думать о Ричарде, наоборот – хотелось забыть о нем хотя бы на пять минут, но это как больной зуб: о нем невозможно забыть. Да если бы он стал королем, то справился бы с задачей гораздо лучше старшего брата! Ну почему Ричард не умер в плену? Тогда все решилось бы само собой.
Из-за полога вынырнула Белла в льняном платье цвета лесной зелени. Она на ходу прикалывала вимпл. Вопреки желанию остаться в одиночестве, Иоанн залюбовался тем, как ловко она скрепляет ткань булавками.
– Вот теперь ты почтенная матрона, по крайней мере с виду.
– Я играю свою роль. Нужно делать то, что заставит окружающих уважать тебя. Люди завороженно смотрят на хауберк твоего брата, но на самом деле они восхищаются человеком. Стали бы они восхищаться тобой, любимый мой? Сомневаюсь. – И Белла вышла, прикрыв за собой дверь.
– Сучка! – буркнул ей вслед Иоанн почти беззлобно и погрузился в воду.
Принц вытирался, когда его туалет был прерван слугой – прибыл гонец:
– Он говорит, что передаст доверенное ему сообщение только вам, сир, и больше никому.
Иоанн слегка удивился:
– Вот как? Ну ладно, пришли его ко мне.
К тому моменту, когда гонца ввели в покои, Иоанн уже облачился в просторный халат и мягкие меховые туфли. Взмахом руки он отпустил прислугу и уставился на человека, стоящего перед ним на коленях. На том были скромные, простые одежды, в которых ничто не привлекало внимания и не указывало на достаток или значительность, а черты лица казались приятными и тоже весьма непримечательными. Перед тем как допустить посланца в покои принца, с него сняли меч и нож.
Письмо, которое он вручил Иоанну, было скреплено маленьким личным клеймом Филиппа Французского. Иоанн взломал печать и развернул свиток, но тот оказался пустым.
– Ничего не было написано, сир, на тот случай, если меня перехватят. На словах же король Франции велел передать, чтобы вы остерегались, ибо дьявол на свободе.
Иоанн, уставившись на пустой лист, обдумывал услышанные слова. У них могло быть лишь одно толкование, и расспрашивать гонца бессмысленно, ведь ему во имя безопасности ничего не поясняли. У Иоанна заныло под ложечкой. Значит, Ричард и император Генрих пришли к соглашению, и как только выкуп заплатят, Ричард помчится в Англию.
– Иди, – приказал он гонцу. – Возвращайся к своему господину и скажи, что ответ я ему привезу сам.
Гонец поклонился и ушел. Иоанн окликнул слуг и, когда те вошли, велел собирать его вещи. Коль дело идет к скорому освобождению Ричарда, нужно попытаться хотя бы замедлить процесс и укрепить собственные позиции, пока не слишком поздно.
Вместо того чтобы пойти в главный зал замка и заняться хозяйственными вопросами или поиграть в кости, Иоанн переоделся в дорожный костюм, набросил плащ и потребовал седлать коня.
Белла поймала его во дворе, когда он уже вставил ногу в стремя и собрал поводья.
– Куда ты едешь? – спросила она.
– Надо кое-какие дела уладить. Не устраивай сцену – возвращайся к мужу.
Он запрыгнул в седло, натянул поводья и пришпорил коня.
Обескураженная, Белла осталась стоять в пыли, поднятой лошадиными копытами. Неужели это навсегда? Он так и будет использовать ее и бросать, когда ему захочется, не считаясь с ее желаниями? Она вздернула подборок и вернулась в зал, чувствуя на себе косые взгляды. Белла отлично знала, что они думают о ней. Мне все равно, твердила она себе. Только это неправда. Ей совсем не все равно. И она ненавидит Иоанна.
Глава 37
Саутгемптон,
декабрь 1193 года
Алиенора стояла на пристани Саутгемптона и готовилась отплыть в Германию. Часть первой, семидесятитысячной, выплаты отправилась к императору в сопровождении германских чиновников еще осенью, а теперь настало время ехать и ей с заложниками и остатком выплаты. Домой она вернется с Ричардом.
Дул сильный холодный ветер, но все же не штормовой. И он был попутным, что считалось добрым знаком: их плавание не будет долгим. Деньги и драгоценности разделили между несколькими кораблями на тот случай, если посреди моря их все-таки застигнет буря. Тогда не все собранные средства пойдут ко дну. Конечно, охранять несколько кораблей сложнее, чем один, но в людях она недостатка не испытывала.
Подростки, которые ехали с ней в качестве заложников, держались храбро и в то же время были охвачены волнением. Алиенора смотрела, как они собрались в кружок и что-то оживленно обсуждают, то и дело заливаясь смехом. То, что для нее – дело жизни и смерти и отчаянная попытка спасти своего ребенка, для них – необыкновенное приключение.
От Иоанна не было слышно ни слова. Она не ведала, где младший сын и что делает, как не знал этого никто другой. Известно было только, что он покинул Мальборо и переправился в Нормандию. Сегодня море было не слишком бурным, но в это время года погода отличается неустойчивостью, и новости с того берега приходили нерегулярно. Алиенора слышала, что Ричард писал Иоанну с распоряжением взять под командование ключевые крепости Нормандии и противостоять любым попыткам Филиппа Французского захватить их. Однако нормандцы не приняли брата короля – они отказались передавать свои крепости кому-либо, кроме самого Ричарда. После этого об Иоанне не было ни слуху ни духу.
К ней подошел внук Ричард, с розовым от ветра лицом и сияющими голубыми глазами.
– А хауберк дяди Ричарда не забыли упаковать? – спросил он.
– Разумеется, не забыли, – улыбнулась в ответ Алиенора. – Ведь это же часть короля как-никак.
Мальчик задумчиво прикусил нижнюю губу.
– Он накажет моего папу? – вдруг спросил он.
Алиенора положила руку ему на плечо:
– Пусть разбираются сами – твой отец и твой дядя. Было много недопонимания и ошибок с обеих сторон, но переживать об этом не твоя забота. – Ричард неуверенно кивнул, и чтобы поднять ему настроение, Алиенора пошутила: – Может, нам удастся продать одну из шляп графа Норфолка. Думаю, за нее дадут хорошую цену.
Бабушка и внук обменялись заговорщическими улыбками, глядя, как на пристань въезжает со своей свитой Роджер Биго, граф Норфолк. Он славился любовью к экстравагантным головным уборам, и репутация полностью оправдалась и на этот раз: пышное сооружение из алого бархата венчал плюмаж из павлиньих перьев. Кланяясь королеве, граф снял шляпу эффектным жестом.
– Милорд, превосходная шляпа, – отметила Алиенора.
Граф был не чужд самоиронии:
– Пусть уж лучше она сидит у меня на макушке, чем сомнется в багаже.
– А если ветром ее унесет в море? Тебе придется прыгать за ней!
– Она крепко сидит на голове – лучше, чем вимпл, на мой взгляд.
Алиенора рассмеялась его остроте.
– Плавание обещает быть недолгим. А когда мы окажемся на том берегу, будем надеяться на хорошую погоду и быстрые переговоры.
– Госпожа, со своей стороны я сделаю все, что в моих силах. – Теперь граф говорил серьезно.
– Знаю и благодарю тебя за это. – Алиеноре нравился Роджер Биго.
На него можно положиться, как и на Уильяма Маршала. Более сдержанный, чем Маршал, во всем, кроме головных уборов, он умел сохранять ясный ум и спокойствие при любых обстоятельствах. К тому же граф превосходно разбирался в законах и юридических тонкостях, именно поэтому он ехал с королевой в Германию.
Роджер галантно помог Алиеноре взойти на борт, и вновь она ощутила покачивание палубы под ногами. В число заложников был включен и Уолтер Кутанс. Он прибыл, закутанный в меха и сжимая епископский посох в руке, словно боевое оружие. Зимний ветер разрумянил его щеки и взбил седую бороду. С епископом шагал Болдуин де Бетюн, лорд Холдернесса, и еще несколько рыцарей. Одни из них останутся в Германии как залог второй выплаты, а другие вернутся в Англию, сопровождая короля и королеву.
Наконец прилив достиг высшей точки и начался отлив, корабли с деньгами и драгоценностями отчалили и поплыли в открытое море, пробираясь по темно-серым волнам. Алиенора сидела в укрытии, сооруженном на палубе, обложенная подушками и укутанная мехами. В руке она сжимала крест и страстно молила Бога о том, чтобы путешествие их прошло без помех и ее сын получил свободу.
Алиенора грела руки перед очагом в своих покоях в Шпайере. Она дрожала. Снаружи земля была твердой, как железо, с неба сыпалась перхотью мелкая снежная крупа, но не от холода била ее дрожь, а от волнения.
Крещение она встретила в усыпальнице трех царей в Кельне. Принеся в дар золото и ладан, она молилась там за возлюбленного сына среди горящих свечей. Теперь же прибыла в Шпайер. Хотя придворные встретили ее с почетом и окружили всяческим комфортом, император так и не дал ей аудиенции, и с Ричардом ей не позволили увидеться. В каком-то смысле она оказалась такой же узницей, как и ее сын. И вот сегодня ей обещали, что все изменится. Королева выбрала самое пышное платье и, зная, какое значение германцы придают внешнему виду, надела все свои драгоценности, многие из которых раньше принадлежали матери Генриха, императрице Матильде.
Пришла делегация придворных, чтобы сопроводить ее и свиту туда, где ожидал император. Алиенора расправила плечи и царственным, плавным шагом прошествовала в главный зал.
Там полыхали сотни свечей и трещал огонь в очаге невероятных размеров. Прекрасные ткани и гобелены закрывали стены и сохраняли тепло, и все равно путь к трону Генриха, установленному на возвышении, показался Алиеноре долгим и холодным. Император восседал в короне и полном облачении. Из-под нависающих век он внимательно наблюдал, как идет к нему английская королева-мать. Он змея, подумалось Алиеноре, всего лишь змея, спящая в расщелине под скалой. Но она знала, что ей положено делать, и перед ступенями, ведущими к трону, опустилась в глубоком поклоне.
Выдержав долгую паузу, которая подчеркивала его могущество и ее смиренную позу, император встал и сошел по ступеням, чтобы поднять ее на ноги и одарить поцелуем мира.
– Добро пожаловать, госпожа. Полагаю, вы довольны тем, как вас устроили? – Он указал ей на стул возле своего трона, более низкий и узкий.
– Довольны, сир, – ответила она сдержанно. – Нам предоставили все возможные удобства и оказывают всяческое гостеприимство.
Алиенора приняла из его рук украшенную драгоценными камнями чашу с вином и невольно прикинула, сколько она может стоить. В последние месяцы она могла думать лишь о том, сколько денег принесет тот или иной предмет при подсчете выкупа за свободу Ричарда. Пожалуй, эту чашу оценили бы марок в сто, не меньше.
– По правде говоря, сир, жизнь стала весьма утомительна для меня. Я старая женщина, перенесшая много горя. Надеюсь, у вас для меня есть хорошая новость, как вы писали, и я очень скоро увижу сына. В противном случае у меня разорвется сердце.
Генрих смотрел на нее оценивающим взглядом:
– Да, госпожа, я тоже на это надеюсь, но, увы, все не так просто, как может показаться на первый взгляд.
– Не понимаю. Что не просто? – Алиенора стиснула ножку чаши, и холодные грани драгоценных камней врезались ей в пальцы. – Мы выполнили все ваши условия и сделали все, о чем вы просили. А теперь вы изменяете своему слову и требуете от нас чего-то еще?
Он сидел с каменным лицом и водил указательным пальцем по губе. Облаченный в расшитые драгоценностями императорские одежды, он вдруг напомнил Алиеноре византийского царя, а она знала, как легко те изменяли своим словам.
– Госпожа, скажем так, ситуация осложнилась после того, как завершились наши с вами переговоры. Недавно я получил письмо от короля Франции и от вашего сына, графа Мортена.
У Алиеноры потемнело в глазах.
– Что? Могу я узнать, что было в том письме?
– Разумеется. – Он щелкнул пальцами, и из рядов прислуги выдвинулся писец, опустился на колени у ног Генриха и протянул ему лист пергамента, с которого свисали шнуры с обломанными печатями. – Прочитайте и сами поймете, перед какой дилеммой я поставлен.
Он вручил письмо Алиеноре, а та передала его Уолтеру Кутансу.
В письме, адресованном императору Генриху, Филипп и Иоанн делали три предложения и выражали надежду, что хотя бы одно из них император примет. Первое состояло в выплате тысячи фунтов ежемесячно при условии, что он будет держать Ричарда в тюрьме. Если это императора не устраивает, тогда Филипп даст ему пятьдесят тысяч марок, а Иоанн – еще тридцать тысяч за то, чтобы Ричард оставался в плену до Михайлова дня. Третий вариант состоял в том, что Филипп и Иоанн дадут Генриху сто пятьдесят тысяч марок, если он согласится удерживать Ричарда еще двенадцать месяцев или передаст его им в руки.
Это было чудовищно. Алиенора чуть не умерла, пока слушала.
– Мне очень жаль, – с притворным сочувствием сказал Генрих, – но теперь-то вы понимаете, в чем мое затруднение? Это весьма соблазнительные предложения, так ведь?
Невероятным усилием воли Алиенора сохранила внешнее спокойствие.
– Это бесчестные предложения самого злостного рода, и я поражена тем, что вы вообще рассматриваете их. Я приехала к вам с чистым сердцем как скорбящая мать, привезла вам все нажитое за долгие годы добро ради освобождения сына, а вы обрекаете меня на новые муки, сообщая об этом письме.
– Показав его вам, я повел себя честно. Мог бы спрятать его от вас, но счел, что вам следует о нем знать.
– Не нужно было упоминать, что из-за этого письма вы не можете освободить моего сына на ранее оговоренных условиях. Вы могли бы сказать, что никогда не поддержите столь подлое предательство. Откуда моему старшему сыну взять такие деньги, если по вашей воле он не может попасть в Англию и в стратегически важные нормандские крепости? – спросила она. – Кстати, у Иоанна нет денег, что бы он ни обещал. Его обещания – дым на ветру, это говорю вам я, его мать. К тому же я тот человек, который контролирует его финансы. Может, вы и меня захотите пленить ради выкупа? Не протянуть ли мне руки, чтобы вам удобнее было надеть на меня кандалы? – Она поднялась и в самом деле вытянула к нему обе руки. Королева боролась за жизнь. Боролась за сына. – Я советую вам следовать условиям, о которых вы договорились со мной, потому что вы никогда не увидите тех денег, что они обещают вам. Если вы решите сесть за один стол с королем Франции, то с тем же успехом можете сесть за один стол с самим дьяволом.
Наступила тишина, только последние слова Алиеноры еще звенели в воздухе. Она стояла перед императором, все еще подставив ему обнаженные запястья.
– А сейчас, – произнесла она голосом, который прерывался от гнева, а не от слез, – приведите ко мне моего сына. Дайте мне увидеть его.
Генрих сначала растерялся от такой страстной речи, но потом ответил с ледяным высокомерием:
– Госпожа, конечно же, я позволю вам увидеть его, только сперва прошу вас побеседовать со мной наедине.
Алиенора стиснула зубы.
– Как пожелаете, сир, – выдавила она, справившись с чувствами.
Генрих вывел ее из зала в морозный январский вечер. Его люди следовали за ними на почтительном отдалении и все же достаточно близко, чтобы подскочить по первому зову. Император шел вперед до тех пор, пока они не оказались перед колодцем. Только там он остановился, выдыхая белый пар, и заглянул через край колодца внутрь, в гулкую темноту.
– Полагаю, вы гадаете, где же Ричард, – светским тоном бросил он. – Кто знает, может, он на дне этого колодца.
– Вы привели меня сюда ради бессмысленной игры. – Алиенора презирала его за это. – Вы прекрасно знаете, что в случае его гибели вы не получите выкуп.
Он вздернул светлую бровь:
– Я мог бы покалечить его, если бы захотел. Я мог бы сломать его правую руку. Это не нарушило бы условий сделки, правда?
Алиенора старалась не подать виду, что она в ужасе от того, что может сотворить этот злой, мстительный человек.
– Или я мог бы выбить ему все зубы, так что ему нечем было бы жевать мясо за столом, и все равно я получил бы выкуп. – Он бросил на нее цепкий взгляд. – Или, допустим, взять хотя бы вас, госпожа. Вы можете упасть в колодец, и разве кто-либо вправе будет что-то заподозрить? Возможно, там, внизу, вы повстречаетесь наконец с Ричардом? А сокровища и заложников я получу и в таком случае. – Генрих обернулся на мужчин, стоящих чуть поодаль как стена. Один из них вытянул наполовину меч из ножен, и Алиенора увидела, как блеснуло лезвие.
Но королева твердо решила не поддаваться. Ее покойный супруг Генрих часто проделывал с ней такое, и она сумела выстоять и даже пережила его на этом свете. Только тогда Алиенора была моложе, а теперь, казалось, каждый год из прожитых семидесяти давит ей на плечи. И ей было страшно.
– Вы не знаете, что я могу сделать. – Император пристально посмотрел на нее, потом повернулся и пошел прочь от колодца к одной из ближайших дверей. – Вы хотели видеть сына? Позвольте же мне исполнить ваше желание. – По движению его руки один из стражников отпер тяжелую деревянную дверь, за которой начинались ступеньки.
Пока Алиенора поднималась вслед за Генрихом по узкой спирали лестницы, она готовила себя к тому, что увидит Ричарда в лохмотьях, прикованным к стене, среди шныряющих повсюду крыс. Однако за очередной охраняемой дверью обнаружилась хорошо обставленная комната с жарким огнем в очаге и гобеленами на стенах. Ричард стоял лицом к двери и, очевидно, слышал их приближающиеся шаги, потому что был напряжен и держал сжатые кулаки наготове. С несказанным облегчением Алиенора убедилась, что сын выглядит здоровым, хотя и слегка побледневшим, а его жилище, пусть не роскошное, все же вполне удобное. Она выдохнула его имя, но броситься к нему навстречу не смогла – путь ей преградили императорские стражники.
Генрих обратился к Ричарду: