Невинная обманщица Картленд Барбара

Вначале Манелла собиралась подать после осетрины жареных цыплят, » petit poussin», как называла их миссис Белл, пренебрегая французским прононсом. Оказавшись вовлеченной в заговор, девушка включила в меню грушевый шербет, который в особо торжественных случаях принято подавать в виде промежуточного блюда, разделяющего рыбную перемену и птицу. На это у нее были свои причины.

«А потом гости отведают блюдо, которое, я надеюсь, их удивит», — подумала Манелла, радуясь своей идее.

Предвкушая эффект, она целиком сосредоточилась на приготовлении цыплят.

Доббинс объявил об ужине ровно в восемь часов.

По лондонским меркам, это было поздновато, потому что у принца-регента садились за стол в половине восьмого.

Но погода была так хороша, что маркиз не желал слишком рано возвращаться домой. После ленча он объезжал жеребца, которого приобрел на аукционе две недели назад. Жеребец был норовистый, его требовалось укрощать, и маркиз вступил в извечную борьбу человека с животным.

Гости сели за стол, украшенный букетиками орхидей. Графиня придвинулась к маркизу чуть ближе, чем разрешали приличия, положила ему на рукав руку с тонкими, длинными пальцами и ласково сказала интимным полушепотом:

— Милый Бекиндон, как прекрасно, что мы хоть на время заполучили вас целиком в свое распоряжение. Завтра, когда съедутся остальные гости, я буду ревновать, как пантера.

— Надеюсь, вы не хотите сказать, что я могу забыть про вас, — галантно возразил маркиз.

— Я просто не позволю о себе забыть, — произнесла графиня со страстными придыханиями после каждого слова.

Маркиз встретил эту даму в Париже. Она была остроумна, забавна и совершенно ненасытна в постели.

После победы над Наполеоном все ограничения и запреты, действовавшие в военное время, стремительно уходили в прошлое. Жизнь возвращалась в прежнее русло. Казалось, Париж жаждал наверстать упущенное. Если человек хотел развлечься, к его услугам были любые развлечения.

А маркиз как раз стремился развлекаться, чтобы забыть о лишениях, которых потребовала от него война.

Иветт позаботилась, чтобы он находил утешение в ее близости. Она всегда была рядом, соперничая в готовности явиться по первому зову с его ординарцем. Невозможно было ее оттолкнуть. Графиня прилагала все усилия, чтобы оставаться желанной. У нее были далеко идущие цели, и ради их достижения она готова была на все; на лесть, на ложь, на интриги. Впрочем, пока ей не было нужды злоупотреблять этими средствами.

Иветт была вдовой. Ее муж был убит в 1814 году, за год до отречения и ссылки Наполеона на остров Эльба. Он пал в битве под Лейпцигом.

Иветт то и дело напоминала мужу, что происходит из старинного аристократического семейства, однако после того как Наполеон пришел к власти, граф был вынужден служить «корсиканскому чудовищу».

— Если бы Анри был жив, он бы искренне порадовался победе англичан, — неустанно повторяла она. По какой-то таинственной логике из ее слов следовало, что «бедный Анри» был бы несказанно рад, что теперешний любовник его жены отличился в разгроме той армии, в которой он, «бедный Анри», служил.

Брат Иветт, граф, заверял, что именно так все и было бы. Со слезами в голосе он рассказывал, как им с сестрой чудом удалось спастись от гильотины.

— А вот имения наши пропали, — обычно заканчивал он свое горестное повествование, нервно постукивая костяшками пальцев по краю стола.

Маркиз из деликатности предпочитал не расспрашивать, где были эти имения.

— Теперь истинный французский аристократ может жить только в Англии, — с убеждением заявлял граф. — Как бы Иветт хотелось поселиться на вашей родине! Какой героический народ! Какие традиции! Какие непоколебимые понятия о чести!

С чувством произнося подобные тирады, граф то и дело посматривал на маркиза. Его взгляд лучше слов выражал надежду, что желание Иветт в скором времени осуществится.

Однако маркиз, со студенческих лет привыкший к домогательствам женщин, желавших выйти за него замуж, слушал эти излияния вполуха.

Неудивительно, что маркиз Бекиндон пользовался успехом у дам еще в юности, когда не носил столь высокого титула. Он был единственным наследником, и многие прелестницы мечтали заблаговременно, до кончины его отца, приобщиться к богатству и власти семейства Бекиндон. Почему-то каждая полагала, что ее истинные корыстные намерения останутся для молодого человека тайной. Однако маркиз рано понял, что к чему, не желал попадать в чужие сети и всегда оставался начеку.

Когда его отец, граф Бекиндон, умер, сын, впоследствии маркиз, воевал в Португалии. В то время его более всего занимало, как сохранить жизнь вверенным ему солдатам и себе самому. Мысль об унаследованном титуле и богатстве оставалась где-то на втором плане или во втором эшелоне, как сказал бы военный.

Несмотря на это, он все же заметил, вернувшись с военной кампании, что количество карточек с приглашениями, всегда доставляемых ему во время завтрака на специальном подносе, теперь утроилось.

Странно, что этот человек, так щедро одаренный судьбой, никогда не был влюблен. Временами он был заинтригован, временами — увлечен, но к влюбленности это не имело никакого отношения. Во всяком случае, никакая женщина не вызывала у него желания разделить с ней остаток дней.

Иветт еще в Париже ясно дала ему понять, что намерена стать английской графиней. А теперь, с возвышением маркиза, ее притязания выросли: она хотела быть маркизой Бекиндон.

Как раз теперь маркиз окончательно решил, что настойчивость этой дамы стала для него обременительной. Он пообещал себе, что, вернувшись в Лондон, прекратит с ней всякие отношения. По правде говоря, он досадовал, что пригласил французов в свое имение.

«Как я мог проявить такое малодушие? — рассуждал он, — Надо же было рассказывать им о доме, о лошадях, о картинах! Глупец! Ну ничего, максимум неделя, и графиня с братцем могут искать себе новую жертву».

Он в какой-то степени был благодарен Иветт и ее брату за дружбу, выказанную ему на чужбине. Но теперь, когда война окончилась и настало время устраиваться на родине, маркиз ощутил пропасть, разделявшую его с этими людьми. Теперь его долг состоял в том, чтобы объехать семейные владения, повидаться с родственниками, восстановить отношения с людьми, которых он знал с детства. Более того, его ждала светская жизнь в самом высоком обществе. Принц-регент дал ему понять, что всегда будет рад принимать его у себя в Карлтон-хаузе.

А прошлой ночью Иветт была еще настойчивее и ненасытнее, чем всегда. Маркиз, несколько утомленный длительным переездом из Лондона, принял окончательное решение. Вернувшись в столицу, он купит ей в подарок изумрудный гарнитур, в тон ее глазам, и поставит точку в их затянувшихся отношениях.

Иветт, по-видимому, не чувствуя нависшей над ней опасности, страстно нашептывала:

— Надеюсь, у нас найдется немного времени только для нас двоих завтра утром, пока не приедут ваши гости.

— Разумеется, найдется, — рассеянно заметил маркиз. — Я хотел бы знать, чем вы предпочитаете заняться. В имении, да и в самом замке осталось много интересных мест, которые я не успел вам показать. А мои лошади будут только рады отвезти нашу маленькую компанию куда вам будет угодно.

Иветт призывно улыбнулась, давая понять, что в ее желаниях лошади отнюдь не фигурировали.

Теперь, как никогда, маркиз убедился, что эта дама абсолютно не подходит для жизни в сельской местности. Лучше было бы ограничиться приемом в своем лондонском дворце, а не привозить этих, в сущности, чуждых ему людей в отчий дом.

Доббинс расставлял перед гостями паштет. Маркиз достал меню из специальной золотой подставки, украшенной его фамильным гербом. Прочитав его, он сказал Иветт:

— У нас сегодня ужин на французский манер — в вашу честь. Остается надеяться, что вы не будете разочарованы, все-таки моя повариха — англичанка.

— Как мы можем быть разочарованы чем-либо в этом замке, где все дышит любовью, для которой он и предназначен? — не раздумывая, ответила Иветт, у которой все мысли, по-видимому, были сосредоточены на одном.

Попробовав паштета, маркиз с улыбкой сказал:

— Должно быть, миссис Уэйд брала уроки у какого-нибудь французского повара или, по крайней мере, завела французскую кулинарную книгу. Я и не подозревал, что у меня в доме могут приготовить такой паштет!

Граф улыбнулся.

— Надо было мне сказать, что мы захватили его с собой из Лондона, но я как-то не додумался, — и он первым засмеялся над этим замечанием, найдя его очень остроумным.

«Зато теперь вы додумались до очередной глупой шутки», — в раздражении подумал хозяин дома, а вслух сказал:

— В таком случае это было бы равноценно приезду в Ньюкасл со своим углем, не правда ли, месье Граве?

Француз с готовностью кивнул и деланно улыбнулся, явно не понимая, что имеет в виду собеседник.

— Ах да, иностранцы ведь не знают этой пословицы, — заметил маркиз, как будто обрадовавшись, что ему представился случай напомнить графине и ее брату, что они никогда не станут своими у него на родине. — Видите ли, Ньюкасл — это город на севере Англии. Там добывают уголь. Привозить уголь в Ньюкасл значит приезжать куда-либо с тем, чего там и так с избытком.

Французские гости с воодушевлением закивали, выказывая живейшую заинтересованность.

— Впрочем, вам едва ли понадобятся эти тонкости нашего языка, — охладил их пыл маркиз.

Доббинс подал осетрину в собственном соку. Если до этого французы были весьма говорливыми, за осетриной они замолчали.

По правде говоря, у Иветт и ее брата никогда не было средств на подобную роскошь. Когда-то у их отца действительно была пара имений. Но они пришли в такой упадок, что Наполеон оказал наследникам услугу, издав указ об экспроприации дворянских земельных владений.

Благодаря этой мере имениям, которые и так должны были со дня на день отобрать за долги, можно было теперь посвящать ностальгические воспоминания. А графиня с братом, пострадав наряду с подлинными аристократами, получили формальное основание причислять себя к старой французской знати, к которой до революции их не подпустили бы и на пушечный выстрел.

Однако такое удачное возвышение не прибавило им гордости. Иветт с братом пользовались каждой возможностью, чтобы урвать побольше, когда не нужно платить.

Доббинс внес шербет, гости оживились, но оказалось, что единственная порция этого блюда предназначена маркизу.

Доббинс пояснил, обращаясь к хозяину, но достаточно громко, чтобы слышали все:

— Ваша светлость, повариха говорит, что в этих краях существует старинный обычай: героям, вернувшимся с войны, подается особое кушанье, сюрприз, который не значится в меню. Это обычно десерт, но может быть и другое блюдо. Что бы это ни было, его называют «голубь мира». Блюдо подается на счастье, чтобы воин навсегда вернулся к мирной жизни, а в его стране надолго воцарились покой и благоденствие. Блюдо необходимо съесть в одиночку и до последней ложки.

Маркиз рассмеялся:

— Может быть, это действительно обычай, но я о нем никогда не слышал.

Французы понимающе переглянулись.

— Хитрая бестия, — едва слышно пробормотал под нос граф.

— Мне не остается ничего другого, как подчиниться традициям, — продолжал маркиз. — Только я не понял, что полагается делать гостям; смотреть, как я ем в одиночестве?

— Нет, ваша светлость. Гостям предназначается другое блюдо. Повариха назвала его как-то мудрено, боюсь, что не смогу выговорить.

Лакей выставил перед гостями поднос с цыплятами. Начинка была особенной, а в густом соусе плавали маленькие гренки и тушеные грибы. На отдельных тарелочках подавался гарнир: зеленый горошек, мелкая морковка и свеколка, а также картофелины того же размера, сваренные «в мундире». Гарнир выглядел очень живописно.

Маркиз отведал шербет, нежный и душистый.

«Хорошо, что о голубе говорилось лишь фигурально», — подумал он. Ему с детства претило употребление голубей в пищу.

Разговор совсем прекратился. Гости с увлечением ели.

Вдруг месье Граве уронил голову прямо в тарелку и забормотал что-то нечленораздельно.

«Напился!»— не без удивления подумал маркиз: пили за столом очень умеренно.

Он не успел среагировать, как Иветт со стоном откинулась на спинку стула, неестественно изогнулась и рухнула на пол.

Маркиз вскочил на ноги. Тем временем граф, брат Иветт, тоже уронил голову на стол, задев бокал с шампанским.

Маркиз растерянно озирал гостей, потеряв дар речи от изумления.

Когда к нему подошел Доббинс, он в бешенстве воскликнул:

— Что, черт возьми, здесь происходит? Немедленно позовите повариху.

Доббинс поспешно направился за Манеллой, в то время как лакеи, приученные ничему не удивляться и ни на что без приказа не реагировать, стояли как ни в чем не бывало, каждый на своем месте.

Но маркиз не отдавал никаких приказаний, а молча рассматривал своих гостей. Сначала надо было разобраться, что произошло.

Манелла тем временем находилась поблизости, ожидая, что ее вот-вот вызовут в столовую.

Из опасения, что маркиз, не довольствуясь десертной переменой, предназначенной специально для него, отведает и цыплят, она подглядывала в щелочку, готовясь любыми средствами спасти его при первых же признаках опасности.

Девушка высыпала в цыплят весь порошок, содержавшийся в табакерке. Вполне возможно, что каждому, кто ел это блюдо, могло достаться больше чем по чайной ложечке зелья, надо полагать, наркотика.

Когда Доббинс вышел из столовой, Манелла, не дожидаясь Приглашения, прошла мимо него.

Маркиз посмотрел на нее с удивлением.

— Я же вызывал повариху, — раздраженно сказал он. — Где миссис Уэйд?

— Миссис Уэйд внезапно заболела, и меня наняли на ее место, — объяснила Манелла.

— Значит, это вы виноваты в том, что случилось с моими гостями! — вскричал маркиз.

— В том, что случилось с вашими гостями, виноваты они сами.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил маркиз, опешив.

— Его милость граф изволил пожаловать мне пять соверенов, чтобы я подсыпала вам в пищу наркотическое снадобье, — сообщила Манелла. — Я и подсыпала его, только в пищу ему самому, его сестре и сообщнику.

— С какой целью?

— Граф говорил, что это средство придаст вам энергии и жизненных сил, а в целом вся проделка представлялась как шутка.

— Значит, они сами сыграли с собой шутку, — воскликнул маркиз. — Но зачем?

— Думаю, вы найдете объяснение в часовне, — сказала Манелла.

Маркиз молча смотрел на Манеллу, явно не понимая, что она имеет в виду.

— Я случайно подслушала, что там вас будет ожидать священник, вероятно, католический.

Маркиз, кажется, осознал, какой опасности ему удалось избежать благодаря сообразительности новой молоденькой поварихи. Он брезгливо посмотрел на своих гостей, а потом обратился к Манелле.

— Значит, я должен благодарить вас как свою спасительницу? — заметил он.

— Любой из ваших английских почитателей поступил бы так же, милорд, — скромно ответила Манелла, не преминув сделать ударение на слове «английских».

Как она и думала, маркиз услышал в этой фразе скрытый упрек. Хотя в жилах Манеллы и текла небольшая примесь иностранной крови, она, подобно всем своим соотечественникам, не слишком жаловала чужеземцев.

Маркиз не нашелся, что возразить.

— Мы можем вернуться к этой теме позднее, — сказал он. — Первым долгом надо избавиться от этой публики.

Поняв, что разговор окончен, Манелла сделала реверанс, Подходя к двери, она успела услышать, как маркиз отдает распоряжения Доббинсу. Его речь стала резкой и отрывистой. «Вот так он, наверное, командовал в армии», — подумала Манелла.

Она прибрала на кухне, сокрушаясь, что земляничное суфле, приготовленное в качестве последней перемены, как она и предполагала, не понадобилось. Как всякому мастеру, ей было жалко, что ее произведение осталось невостребованным.

С другой стороны, она торжествовала, что ей так замечательно удался трюк с цыплятами.

Просто счастье, что в последнее время она испытывала недостаток в чтении, так как после смерти отца не имела средств, чтобы выписывать из столицы книжные новинки. От скуки она как-то взяла небольшой томик, содержавший описания различных лекарств, — пособие для врачей, должно быть, случайно попавшее в их библиотеку. Как ни странно, она нашла в этой книжке много интересного. В частности, она прочитала главу о наркотических средствах, которые в очень малых дозах использовались для лечения, а в чуть больших — становились чрезвычайно опасными.

Манелла предполагала, что граф рассчитывал с помощью своего зелья подавить волю маркиза. Если бы план удался, коварные французы заманили бы его в часовню, где он безропотно согласился бы обвенчаться с сестрой графа. Именно для этого и понадобился священник. Принеся обет перед алтарем, маркиз не смог бы позднее отказаться от него, и интриганка Иветт добилась бы своей цели.

«Слава богу, что я его спасла! — ликовала Манелла. — Может быть, теперь маркиз поймет, что французам нельзя верить ни на войне, ни в мирное время».

Она не считала, что ведет себя нелояльно по отношению к памяти своих французских предков. Даже ее бабушка говорила, что с приходом к власти Наполеона во Франции все изменилось. Порядочные люди либо сложили голову на гильотине, либо эмигрировали. А те аристократы, что остались во Франции либо вернулись на родину по приглашению Наполеона, по сути, отступились от вековых традиций, предав память своих предков.

Действительно, французы стали совсем другими, что подтверждали события этого дня.

Поскольку слуги ужинали раньше, в шесть часов, у Манеллы выдалось свободное время. Она сидела у себя на кухне, ожидая, что маркиз пошлет за ней.

Она даже попробовала почитать — у нее был при себе роман, — но не могла сосредоточиться на его содержании. В конце концов, отложив книгу, девушка залюбовалась розовым заревом заката и бликами, которые отбрасывало солнце на водную гладь озера.

Доббинс пришел через три четверти часа.

— Милорд желает видеть вас, мисс Шинон. Он у себя в кабинете, — сообщил старик официальным тоном, а потом сокрушенно добавил:

— Жаль, что вы не видели, как вышвырнули из замка этих прохвостов.

Чувствовалось, что французы не понравились ему с самого начала, но как вышколенный слуга, он не позволял себе высказывать мнение о гостях хозяина.

— Что же с ними произошло? — спросила Манелла.

— Его светлость приказал подогнать к дверям колымагу, на которой они прибыли, — каретой эту развалину не назовешь — и погрузить туда всю их братию. Лягушатники так и не проснулись. Потом вслед за ними покидали багаж и велели груму везти их назад, откуда приехали.

Доббинс рассмеялся:

— Грум уже улегся спать и был очень недоволен, что ему надо отправляться в путь на ночь глядя.

— Вы говорите, они так и не пришли в себя? — задумчиво сказала Манелла.

Она опасалась, не отравила ли французов насмерть. Они, конечно, поступили как последние негодяи, но она не желала бы стать причиной чьей-либо смерти.

— Они не могли уразуметь, что с ними происходит, но глаза открывали. А этот их граф храпел, как медведь в зоопарке. Не бойтесь, мисс Шинон, ничего с ними не будет, к утру наверняка придут в себя.

— Проснутся с больной головой! — улыбнулась Манелла, у которой теперь отлегло от сердца.

— И поделом, — подхватил Доббинс. — Терпеть не могу этих французишек.

— Ну это уж чересчур! — возмутилась Манелла. На самом деле она ничуть не обиделась и в этот момент чувствовала себя стопроцентной англичанкой.

— Не забывайте, что я тоже француженка, — пояснила она.

— Вы, мисс Шинон, совсем другая, — возразил Доббинс. — Вы даже вовсе на француженку и не похожи.

— Ну что ж, будем считать, что это комплимент, — улыбнулась Манелла. — А теперь мне надо идти, маркиз ждет меня.

Выйдя из кухни, девушка направилась по длинному коридору к кабинету. Она уже ориентировалась в этой части замка.

В холле перед кабинетом стоял лакей, который сразу же отворил ей дверь, по-видимому, зная, что хозяин ожидает повариху.

Манелла вошла в кабинет, сгорая от волнения, но, оказавшись внутри, сразу успокоилась. Комната, главным украшением которой служили прекрасные литографии и акварели с изображениями лошадей, напомнила ей кабинет отца.

Разумеется, в их доме вся обстановка была значительно скромнее. Но эти комнаты имели общие черты, характерные для интерьера загородного особняка той эпохи. Кабинеты обустраивали в одно и то же время, а их хозяева имели сходные интересы.

Маркиз стоял перед камином, в котором теперь, летом, не разводили огонь. По моде тех лет в камине летом выставлялись пышные цветочные композиции.

Бекиндон с любопытством смотрел на девушку.

Манелла сделала реверанс.

— Садитесь, мадемуазель Шинон, — приветливо сказал маркиз. — Как видите, мне уже доложили, как вас зовут. Еще я знаю, что вы француженка.

— Нанимаясь на работу, я не стала вдаваться в детали и назвалась француженкой, желая подчеркнуть, что в моих жилах имеется французская кровь и французская кухня мне не в диковинку. Мои родители действительно когда-то жили во Франции, а в Англию эмигрировали еще до начала революции. Я родилась уже здесь. Моя бабушка по отцу — француженка, а дед — англичанин, — продолжала Манелла. — Следовательно, мой отец лишь наполовину француз. Что касается моей мамы, то она чистокровная англичанка. И уж если быть точной, я француженка лишь на четверть.

Манелла потупилась, признавая, что, по сути, сказала полуправду, а вернее, нанимаясь в поварихи, присочинила к своему французскому происхождению три четверти.

— А готовите вы, как настоящая француженка, — улыбнулся маркиз. — Ужин был восхитительным, жаль, что он закончился таким досадным происшествием.

— А что случилось со священником? — решилась спросить Манелла.

— Ничего особенного. Его обнаружили в часовне — он прятался в ризнице, — доставили ко мне, а я велел ему убираться из моего имения. На прощание я наказал отцу Антуану впредь не показывать сюда носа, пригрозив, что иначе его будут судить как заговорщика.

Манелла рассмеялась.

— Я уже слышала, как вы поступили с гостями.

— Да, мои слуги очистили замок от этих вероломных прохвостов. Теперь мне остается поблагодарить вас еще раз.

— Это я должна вас поблагодарить, — возразила Манелла. — Меня взяли на работу в замок, когда заболела прежняя повариха, миссис Уэйд. Главное, что меня приютили с моими спутниками. Видите ли, со мной лошадь и собака.

Флэш словно бы догадался, что речь зашла о нем.

Он позволил себе отойти от порога, где Из деликатности остановился, и приблизиться. Почувствовав, что его хозяйка разговаривает доброжелательно, он завилял хвостом, как будто признавая, что друзья его хозяйки — его друзья. Он не разбирался в классовых различиях.

— Если ваша лошадь так же хороша, как этот пес, я непременно хочу ее увидеть, — живо заинтересовался маркиз.

— Герон стоит в вашей конюшне, — отозвалась Манелла. — Я очень счастлива, что мы нашли приют там, где нас никто не вздумает искать.

— Значит, вы от кого-то скрываетесь? — воскликнул маркиз.

Только теперь Манелла поняла, что сказала лишнее.

— Я действительно скрываюсь, хотя не сделала ничего дурного, — смутилась она. — Я предпочитаю не обсуждать свои личные обстоятельства, ваша светлость.

— В таком случае давайте поговорим о чем-нибудь другом, — предложил маркиз. — Как вам понравился мой замок?

— Вы наверняка знаете, что я отвечу, — заметила Манелла. — Прекрасный замок. Как раз в подобном месте и должен жить такой герой, как вы.

— Благодарю за комплимент, — улыбнулся маркиз, которому слова Манеллы явно пришлись по душе.

— Это не комплимент, а чистая правда. Ведь вы — герой, отмеченный за доблесть самим герцогом Веллингтоном и удостоенный награды его высочеством принцем-регентом.

— Вы подразумеваете, что меня посвятили в маркизы? По правде говоря, мне больше нравится называться одиннадцатым графом.

— Но ведь теперь вам открыт путь в герцоги, — напомнила Манелла, — а это самый высокий титул в Англии.

— У меня нет намерений дослужиться до герцога, — равнодушно ответил маркиз. — Хватит с меня этих сражений и крови. Я хочу вести обычную мирную жизнь: спать в своей кровати, в собственном доме, ездить верхом, наслаждаться тишиной и покоем, охотиться, встречаться с друзьями.

— Значит, теперь вы можете жить именно так, как хотите, — улыбнулась Манелла.

Маркиз ничего ей не отвечал. Манелла заметила, что он пристально смотрит на нее, и ей стало неловко под его взглядом.

— Я хочу увидеть вашу лошадь, — повторил маркиз. — Не сомневаюсь, что она так же замечательна, как хозяйка и ее собака. Может быть, вам завтра утром совершить вместе со мной прогулку верхом?

— С удовольствием, — простодушно ответила Манелла. — Видите ли, поскольку вы выезжаете рано, мне пришлось бы ехать еще раньше, чтобы не помешать вам.

— Вы явно не будете никому мешать, если мы отправимся вместе. Впрочем, вы вообще не можете никому помешать, — галантно добавил маркиз. . — Снова наступила пауза. Молодые люди смотрели друг на друга. У Манеллы было такое чувство, будто они разговаривают без слов.

Вдруг маркиз переменил тему:

— Я послал в Лондон своего грума с записками к моим знакомым — предупредить их, что приглашение на завтра отменяется. С гостями придется подождать до конца лета.

— Вы не станете принимать друзей? — воскликнула Манелла. — Но почему?

— Очень просто: я не хочу, чтобы слухи о сегодняшнем происшествии разошлись по Лондону. Мы можем вести себя со всей осторожностью, но кто-нибудь из горничных обязательно расскажет о случившемся слугам моих гостей. История из ряда вон выходящая, и грех будет не повторить ее в столице.

— Вы, конечно, правы, — кивнула Манелла. — А я об этом и не подумала.

— Пройдет время, и сегодняшний эпизод забудется, — продолжал маркиз. — Что касается французов, то они наверняка не станут распространяться о своем вероломстве. Так что нужно выдержать паузу.

— Вы поступили очень мудро, — с одобрением сказала Манелла. — Лучше не создавать благоприятной почвы для пересудов.

В душе она содрогнулась при мысли, что ее дядя, любивший проводить время с людьми знатнее его — в таких компаниях он, разумеется, был на птичьих правах, — мог иметь общих знакомых с маркизом.

Если бы в его присутствии рассказали про молодую французскую повариху с лошадью и собакой, он тут же догадался бы, где скрывается его своенравная племянница.

Испуг отразился на лице Манеллы.

— Вы чего-то боитесь? — спросил маркиз. — Но чего, могу я узнать?

Манелла подняла глаза на маркиза.

— Милорд, как я уже сказала, я не хочу обсуждать свои обстоятельства с посторонними.

— Но я мог бы вам помочь, — заметил маркиз. — Обычно мне хорошо удается улаживать всякие дела. Уверяю вас, во время войны у меня у самого была масса трудностей. Почему вы не позволяете мне принять меры, чтобы в этих прекрасных глазах больше никогда не отражался страх?

Манелла зарделась. До сих пор ее глаза за зоркость хвалили отец да егерь, когда учили ее стрелять по мишени. Ни один посторонний мужчина пока не говорил ей комплиментов.

Впрочем, она сознавала, что у маркиза есть все основания благоволить к ней и не следует слишком воодушевляться похвалами ее внешности.

— Мне кажется, что пока я в полной безопасности. А если мне будет что-либо угрожать, я обращусь к вам за покровительством, — с достоинством ответила Манелла.

— Это обещание? — спросил маркиз.

— Да, я это твердо вам обещаю, — ответила Манелла. Она вдруг почувствовала, что в случае опасности действительно почтет себя обязанной попросить помощи у маркиза.