Шелковые узы Тренау Лиз

18

Тот, кто часто захаживает в таверну и кому становится хорошо, лишь когда он напьется до беспамятства, становится неспособным на что-то другое; за ночным кутежом следуют утреннее похмелье и недомогание, и тогда то, что накануне было отравой, теперь воспринимается в качестве лекарства.

Советы подмастерьям и наемным рабочим, или Надежное руководство, как заработать уважение и состояние

Суд над Ги назначили на первый понедельник нового года. Было все еще очень холодно, и снег, который шел на Новый год, превратился в ужасный коричневый лед, покрывший улицы Лондона скользким и опасным ковром. В неотапливаемой комнате со станками дыхание людей превращалось в пар, а пальцы быстро немели, что мешало работать. Им приходилось часто делать перерывы, чтобы согреться на кухне.

Накануне суда Анри принес в гильдию ткачей на Басингхолл-Стрит свою выпускную работу, аккуратно завернутую в бумагу. Ему пришлось прождать полчаса, пока неулыбчивый клерк готовил для него анкету, в которую молодой человек должен был вписать свое имя, возраст, адрес и расписаться. Увидев адрес в анкете, клерк тут же подобрел.

– Месье Лаваль – хороший человек, – сказал он. – И хороший ткач. Он вас тоже учил?

Анри кивнул.

– Мы с интересом изучим вашу работу, – сказал клерк, улыбаясь.

Анри вышел из здания весьма окрыленный этим приемом, поэтому лишь дома заметил, что забыл застегнуть куртку, а шапка и перчатки так и остались лежать у него в кармане.

Месье Лаваль дал Анри выходной, чтобы юноша смог посетить судебное заседание.

– Скорее всего, ты не сможешь изменить решение суда, но ему будет приятно увидеть знакомое лицо в зале. Будь осторожен, – добавил он. – Тебе запрещено говорить во время слушания, в противном случае тебя могут арестовать за неуважение к суду.

Когда Анри подошел к зданию суда, то увидел огромную толпу, собравшуюся там. Он подумал, что они ждут очередную казнь. На табличке, висевшей на стене, юноша обнаружил список всех заседаний, запланированных на этот день. Внимательно изучив его, он нашел имя Ги. Там было еще много осужденных людей, даже женщин. Их подозревали во взломе, повреждении имущества, ношении оружия и намерении убить ткача по имени Томас Пур. Казалось, все наемные рабочие этого района пришли поддержать коллег, и все они были в плохом расположении духа.

Образовалась такая сильная давка, что до мест для публики добраться не представлялось возможным, поэтому Анри остался ждать в коридоре. Слушания начались с опозданием, потому что каждое заявление суда толпа встречала протестами и бранью. Наконец все успокоились и, когда слушание открылось, новости в толпе стали передавать шепотом.

– Это Джон Валлин, о нем сейчас ведет речь Пур. Он говорит, они назвали его сыном шлюхи и пригрозили выломать дверь.

– Пур все еще выступает?

– Он говорит, что они порезали весь шелк и сломали станки.

– Он говорит, они напали на него даже несмотря на то, что он заплатил комитету…

– Вот ублюдки. Они говорят, Валлин вел себя буйно.

Потом рассмотрели дело Джона Дойла, которому предъявили те же обвинения. Ему повезло меньше, потому что, когда дали слово жене Пура, она сообщила, что Дойл был среди тех семи мужчин, ворвавшихся в их спальню и угрожавших ей пистолетом и ножом.

– Дойл назвал ее сукой и шлюхой.

– А разве это неправда?

Наступила долгая пауза.

– Что там сейчас происходит? – шепотом спросил Анри. Он затаил дыхание от волнения.

– Там Леметр, – сказал кто-то.

– Он мой друг. Пропустите! – крикнул Анри, пытаясь пробиться вперед.

Никто ему не мешал пройти. Наконец он смог взглянуть на зал заседаний. Юноша с ужасом увидел, что Ги посадили в деревянную клетку, на так называемую «скамью подсудимых», где вместе с ним находились два грузных охранника. Хотя его одели в нормальную одежду, Анри с трудом узнал друга, таким бледным и худым тот был.

Судья в большом парике и тяжелой красной мантии, подбитой мехом, обратился к Ги низким голосом:

– Ги Леметр, вы обвиняетесь в том, что десятого декабря с помощью силы и оружия ворвались в дом Томаса Пура с целью уничтожения определенного количества шелка, а также чтобы уничтожить станок и прочие профессиональные инструменты ткача. Далее в этом доме вы порезали и уничтожили вместе с другими людьми сотню ярдов бомбазина, принадлежавшего Томасу Хортону, вы также вместе с другими угрожали пистолетом женщине. Что вы можете сказать на это?

Ги окинул мутным взглядом зал суда. Один из охранников дернул его за руку.

– Мистер Леметр, вы должны ответить на вопрос! – гаркнул судья. – Что вы можете сказать в свое оправдание?

– Невиновен, сэр, – тихим голосом ответил Ги.

Ткач мистер Пур вернулся на свидетельскую трибуну и дал показания. Анри воспрянул духом, когда он сказал:

– Я узнал только голоса Дойла и Валлина, там было так темно, что ни я, ни кто-либо другой не смог бы распознать кого-нибудь еще.

– Но вы утверждаете, что знакомы с этим человеком.

– Так и есть, сэр, – ответил Пур. – Мне знакомо его лицо. Он был в комитете, который требовал от нас деньги. «Отважное сопротивление», так они себя называют.

Сын Пура, болезненного вида существо с рябым лицом, утверждал, будто видел Ги в ту ночь у них в доме.

– Я бы узнал этого сукиного сына где угодно, – сказал он. – Этот тип и раньше угрожал нам своей «Книгой цен». Он говорил, что если мы не подпишем, то нам будет худо.

Защита Ги оказалась слабой. Всего два человека свидетельствовали, что у парня был хороший характер и с ним никогда не возникало проблем.

«Жаль, что не спросили меня, – подумал Анри. – Я бы им все четко объяснил».

Но потом он вспомнил, как в дом месье Лаваля приходили стражники. Вероятно, его запомнили, поэтому и показания отвергли бы.

Хотя адвокаты активно расспрашивали свидетелей во время перекрестного допроса, оказалось, никто из них не готов утверждать, что Ги действительно не было в доме ткача в ту ночь.

Анри не мог поверить, что все так быстро закончилось. Когда стражники потащили Ги из зала, он запаниковал.

– Стойте! – крикнул юноша. – Он невиновен. Его там не было. Кто-то точно может это подтвердить.

Судья поднял взгляд и сердито посмотрел на молодого человека.

– Сэр, – сказал он, – если вы еще раз прервете слушание, я велю вас арестовать за то, что вы мешаете суду работать. – Потом он повернулся к залу суда и крикнул: – Следующий!

Анри наблюдал за продолжением слушания, пребывая в каком-то полузабытьи. Подозреваемых заводили либо по одному, либо группами, после чего им предъявляли обвинения и они могли попытаться себя защитить. Стало ясно, что судья считает Дойла и Валлина главарями банды и что именно у Дойла был пистолет. Ги тоже вспомнили. Пару человек утверждали, что он не только был там в ту ночь, но и являлся одним из главарей шайки. Толпа, которая еще недавно столь оживленно обсуждала происходящее, теперь притихла. Люди внимательно слушали каждое слово обвинителей, подозреваемых и свидетелей.

После обеда судья объявил перерыв, чтобы обдумать дело и вынести приговор. Анри не двинулся с места, опасаясь, что потом не сможет пробиться через толпу обратно. Прошел час, и, когда пристав крикнул «Всем встать!», Анри понял, что едва держится на ногах.

Судья вошел в зал и медленно сел в кресло, стоявшее на возвышении за кафедрой. Он прочитал список из четырех имен. Этих людей привели из камер. Ги среди них не было. Названных заключенных объявили «полностью невиновными», позволив им тут же покинуть зал суда. Счастливчиков сопровождали радостные крики собравшихся зрителей. Еще семерых подозреваемых признали виновными по некоторым пунктам обвинения, поэтому большинство из них приговорили к ссылке.

Единственными подозреваемыми, которых еще не успели позвать, были Валлин, Дойл и Ги.

– Эти бедняги будут отдуваться за всех, – прошептал стоявший рядом с Анри мужчина. – Запомните мои слова. Они всегда оставляют худшее на потом.

Анри встревожился до такой степени, что испугался, как бы его не стошнило.

В зал суда ввели трех мужчин, и толпа заволновалась. Валлин и Дойл стоически ждали своей участи, спокойно глядя на судью, а бледный и дрожащий Ги громко рыдал. Анри почувствовал, что его сердце разобьется при виде напуганного друга, который от ужаса потерял всякое чувство собственного достоинства.

Судья поверх очков посмотрел на подозреваемых, прочистил горло и начал говорить.

– Джон Дойл, Джон Валлин и Ги Леметр, – медленно произнес он торжественным тоном. – Я признаю вас виновными во всех обвинениях, включая вооруженное покушение на убийство.

Толпа заволновалась сильнее и загудела. Анри начал кричать вместе со всеми. Дни, даже недели сдерживаемой ярости и разочарования, ощущение беспомощности перед лицом бездушной системы слышались в этом крике.

– Ах вы, ублюдки! – крикнул он. – Как вам не стыдно?!

Когда он снова посмотрел на скамью подсудимых, оказалось, что Ги потерял сознание, рухнув на пол, словно мешок с картошкой. Два стражника пытались привести его в чувство, чтобы он мог услышать свой приговор. Один из них начал шлепать его по лицу.

Наступила напряженная тишина. Судья открыл ящик стола и достал оттуда кусок черной ткани, которую положил себе на парик. Анри упал на колени, обхватив голову руками, и зарыдал.

– О Боже, спаси его! – шептал он снова и снова.

– Нанесение ущерба имуществу и нападения на граждан продолжались слишком долго, – сказал судья. – Простые подданные короны должны спокойно трудиться, не опасаясь агрессии либо вымогательства со стороны бандитов, которые прикрывают насилие маской справедливости. Поэтому я приговариваю этих троих человек, Джона Валлина, Джона Дойла и Ги Леметра, к повешению за шею до смерти.

По залу пронесся вздох удивления.

– Это должно послужить хорошим примером для других, кто захочет прибегнуть к насилию. Приговор будет приведен в исполнение в Бетнал-Грин возле паба, где эти люди были завсегдатаями.

Анри плохо помнил, что случилось потом. Его чуть не задавили, когда толпа двинулась к выходу. Он слышал крики и ругань стражников, пытавшихся сдержать напор, и плач женщин в коридоре. Юноша поспешил к выходу, чувствуя кислый привкус рвоты во рту.

Он попытался выйти на свежий воздух, но не успел. Кто-то положил ему руку на плечо и предложил вытереть рот платком.

– Пойдем, мы будем молиться за их души, – послышался мягкий голос, показавшийся Анри знакомым.

– Не надо тратить время на молитвы, – крикнул он, выпрямившись и обведя безумным взглядом коридор. – Как это поможет Ги?

Больше всего Анри хотелось увидеть друга, сказать ему, что все будет хорошо, что приговор отменят. Он побежал по улице к тюрьме, которая находилась неподалеку, но большие деревянные двери были заперты, и сколько он ни стучал, никто ему не открыл.

– Ради всего святого, откройте! – крикнул он. – Позвольте мне взглянуть на него.

Наконец в двери открылось маленькое зарешеченное окошко.

– Мы закрыты. Я арестую тебя, если не уйдешь, – прорычал стражник.

– Я хочу увидеть Ги Леметра.

– Отвали, капустная голова.

– Впусти меня, я сказал!

– Сейчас пущу. И ты останешься здесь.

Окошко закрылось.

Возле тюрьмы собралось несколько сотен мужчин и женщин, которые громко требовали освободить осужденных на смерть. Анри присоединился к ним и тоже начал кричать. Толпа, ставшая единым целым, громко скандировала:

– Освободите троих из «Дельфина»!

На какое-то время Анри показалось, что это может сработать, им удастся изменить судьбу Ги.

Но так продолжалось недолго. Вскоре ворота открылись, и к протестующим вышли десять солдат, которые тут же выстрелили в воздух из пистолетов. После этого они перезарядили оружие и направили стволы на толпу. Анри двинулся вперед, не сводя взгляда с дула ближайшего пистолета, и начал кричать:

– Убейте меня тоже! Ну, давайте, я тоже не виноват, как мой друг!

Стражники снова выстрелили, на сей раз по толпе. Оглушенный и сбитый с толку, Анри кинулся на землю, уверенный, что его ранили. Но он не чувствовал боли. Крики затихли, и спустя несколько секунд люди бросились врассыпную. Он услышал, как кто-то завыл от боли. В этот момент кто-то потянул юношу за ногу прочь от ворот. Обернувшись, Анри узнал работников, с которыми был немного знаком по «Дельфину». Они потащили его по Ньюгейт-Стрит мимо собора Святого Павла, потом по улице Бишопсгейт в сторону Спиталфилдс.

На улицах было неспокойно. Группы молодых людей размахивали факелами и палками, другие собирались на перекрестках и шептались о чем-то.

– Не переживай, – сказали ему его новые знакомые. – Мы освободим всех троих. Устроим такой бунт, что стражники не смогут ничего сделать.

Анри побывал в нескольких пивных, где осушал каждую кружку пива, которую ему предлагали, пытаясь отогнать воспоминания о перекошенном от страха лице Ги. Везде обсуждали приговор и призывали освободить осужденных силой. Эти люди вдруг объявили себя друзьями Валлина и Дойла, уверяя Анри, что они не позволят Ги умереть.

Внутренний голос подсказывал юноше, что он не должен связываться с ними, что ему лучше вернуться к месье Лавалю и рассказать о случившемся, но каждый раз, когда Анри пытался встать, его усаживали назад на стул и давали очередную кружку с пивом. Потом они направились к Бетнал-Грин. Анри стало очень плохо, и у него закружилась голова.

Он узнал паб по вывеске. Это был «Дельфин», где Ги заставил его подписать «Книгу цен». Заметив по дороге какой-то темный закоулок, Анри сказал, что ему надо отойти, но он скоро вернется. Завернув за угол, он заметил в темноте незнакомого мужчину, который, по всей видимости, любезничал со шлюхой. Но он не мог больше ждать.

– Грязный ублюдок, – прорычал мужчина.

– Cul pourri[46], – прорычал в ответ Анри. – Vas-tu la boucler?[47] Заткни пасть, жирный идиот.

– Что сказал этот чертов лягушатник?

Голос показался Анри знакомым, но его больше волновало собственное самочувствие, поэтому ему было все равно.

– Лучше тебе не знать, – ответила женщина, снова обратив внимание на нижнюю часть тела мужчины. Но тот не хотел успокаиваться. Он оторвался от шлюхи и неровной походкой в полуспущенных штанах двинулся в сторону Анри, сжав кулаки.

– Вставай и дерись, французский червь!

Когда Анри попытался подняться, к его горлу подкатила тошнота, и он больше не смог ее сдерживать. Мужчина тут же ретировался восвояси, грязно ругаясь.

Анри выпрямился и начал вытирать рот рукавом. В этот момент он услышал стук подкованных сапог по мостовой. Прогремел оглушительный залп из мушкетов. Анри повалился на землю, сжав голову руками, не обращая внимания на грязь, затаив дыхание и надеясь, что его не увидят. Краем глаза он заметил, что мужчина и женщина бросились к противоположному выходу из проулка.

Из паба послышались отчаянные крики, треск ломающегося дерева и новые выстрелы.

– Стража, стража!

Несколько минут засевшие в пабе «резчики» пытались сопротивляться, но их явно было слишком мало. Так же неожиданно крики и выстрелы прекратились.

Анри поднял голову и увидел, что какие-то люди выпрыгивают из окон на крыши соседних домов. Немного придя в себя, он понял, что у него осталось всего несколько драгоценных секунд, чтобы сбежать, пока его не обнаружили стражники, выходившие из паба. Но, когда он обернулся, сердце его ушло в пятки. В конце проулка, всего в нескольких ярдах от него, стоял стражник и целился в него из пистолета.

– А ну, выходи с поднятыми руками, или я стреляю! – крикнул он.

19

Каждая представительница прекрасного пола должна уметь шить, вязать и чинить одежду, готовить и следить за домашним хозяйством. Во всякой жизненной ситуации эти навыки станут большим преимуществом.

Книга хороших манер для леди

Карета приближалась к городским окраинам, где мощенные камнем улицы уступили место покрытым гравием дорогам. Теперь из окошка Анна вместо домов увидела леса и поля.

Она пробыла в Лондоне не более полугода, но ей казалось, что целая жизнь прошла с тех пор, как она ехала в обратном направлении. Девушка проглотила слезы, готовые вот-вот брызнуть из глаз, когда вспомнила свои первые часы в Лондоне; как она потеряла сознание от жары и ее спас незнакомец, говоривший на чужом языке. Этим незнакомцем был Анри.

Теперь, безусловно, все кончено. Его письмо не оставляло в том сомнений. Боль оттого, что он отверг ее, до сих пор отдавалась глубоко в груди. Анна поняла: ей едва ли удастся когда-нибудь забыть об этом. Порой девушке казалось, что она никогда не прекратит плакать и больше не обретет счастья. Она снова и снова просматривала свои старые записи, пока они не начинали расплываться у нее перед глазами. Его лицо, темные глаза, уверенно улыбавшиеся ей, появлялись в снах Анны, она просыпалась вся в слезах, понимая, что больше их не увидит.

Девушка не решалась выйти на улицу, опасаясь встретить его и вскрыть едва затянувшиеся раны. Она старалась даже не подходить к кабинету дяди, потому что запах шелка напоминал ей о человеке, в которого она была до беспамятства влюблена.

Конечно, Анна понимала: им не суждено было стать друзьями, не говоря уже о более близких отношениях. Границы между социальными слоями четко очерчены и непреодолимы, она же не настолько сильна, чтобы бросить им вызов. Ее желание стать модельером одежды из шелка теперь казалось глупой мечтой наивной девочки.

И как близко Анна была к тому, чтобы принять Чарльза, которого не любила! Она видела теперь: лишь неожиданное стечение обстоятельств, неблагоприятное для дяди и тети, но удачное для нее, спасло ее от несчастливого брака.

Сейчас девушка желала быстрее покинуть Лондон, оставить позади все, что напоминало ей о несбывшихся надеждах. Когда она сообщила о своем намерении отправиться домой на Рождество, дядя и тетя явно были рады. Только Лиззи огорчилась.

– Что же я стану делать без тебя? – расплакалась она. – Все постоянно такие хмурые, все, кроме тебя. Если ты уедешь, в моей жизни не останется ничего веселого. Пообещай вернуться в новом году.

Анна написала отцу, что приедет на несколько недель, однако понимала – пробудет дома дольше. Быть может, она уже больше не поедет в Лондон. Она позволит судьбе принять решение за нее. Вероятно, останется незамужней и будет жить мирной жизнью в деревне, страдая от нищеты. Да, пожалуй, ей будет скучно, но она наверняка найдет что-нибудь, чем сможет развлечься. Не исключено, что станет давать уроки рисования и чтения, и это позволит ей заработать несколько лишних шиллингов для поддержания отца и маленькой Джейн.

Глубоко вздохнув, Анна посмотрела на мелькавшие за окошком поля. Когда она впервые попала в большой город, то почувствовала себя там чужаком. Теперь же деревня была для нее какой-то новой, неизведанной землей. Конечно, почву сковала зима, деревья стояли без листьев на фоне серого неба, а дождевая вода застыла серебристыми лентами на коричневом грунте.

Анну окружали одни бледные, неинтересные люди, которые общались между собой исключительно по-английски. На улицах Спиталфилдс она привыкла слышать разговоры на стольких языках: в основном на английском и французском, но и на испанском, гэльском, голландском, немецком, а также многих других, совершенно ей незнакомых. Сейчас же она понимала каждое слово. Разговоры велись на обычные бытовые темы, и очень скоро они начали раздражать Анну.

После обеда пассажиры поплотней завернулись в пледы и приготовились к четырехчасовому переезду до Челмсфорда. Анна закрыла глаза. Последние несколько дней события развивались так быстро, что она едва успевала их проанализировать и понять свое отношение к ним.

В Челмсфорде она знала, что делать. Анна заказала простой ужин, состоявший из хлеба, сыра и соленого огурца. Все это, а также дополнительную свечу, принесли в ее номер. Почему-то на сей раз неудобная кровать не вызвала у нее особого недовольства.

«Еще одна ночь, а завтра я буду лежать на своей собственной перине, – подумала она, – и слушать далекий шум прибоя».

Карета выехала на площадь в центре Халесворта уже после захода солнца, но при свете умирающего дня девушка увидела тепло одетых отца и сестру, ждавших ее возле повозки кузнеца, которая должна была отвезти Анну в деревню; до конечного пункта оставалось всего несколько миль. Анна никогда еще не была так рада видеть родных. Спустя несколько секунд они обнялись, смеясь и плача от радости. Их пес бегал вокруг них, довольно лая.

– Дорогая дочь, мы так скучали по твоей солнечной улыбке! Дай я рассмотрю тебя, – наконец сказал Теодор. – Дорогая, какой модный плащ. И такая красивая и теплая муфта. Сестра хорошо с тобой обращалась. Но ты, должно быть, устала с дороги. Давай мы отвезем тебя домой. У нас дома рагу.

– И уже почти Рождество, – добавила Джейн, взяв Анну за руку. – У нас есть подарки!

– Помни: мы не должны ничего рассказывать о подарках, пока не наступит время их открывать, – притворно строгим голосом напомнил отец.

Джейн опустилась на твердую лавку рядом с сестрой и прижалась к Анне, укрывшись вместе с ней одним одеялом. Собака уселась им на ноги, грея их, словно бутылка с горячей водой, а Теодор примостился рядом. Несмотря на легкий дождик, Анна поняла, что впервые за долгую поездку ей по-настоящему тепло.

«Вот то, по чему я скучала больше всего, – подумала она, – приятное человеческое общение».

Не считая редких случаев, когда она обнималась с Лиззи и мисс Шарлотта прикасалась к ней во время обмеров, до Анны все это время никто не дотрагивался. Конечно, несколько раз ее обнимал Чарли. Сердце Анны замерло в тот момент, когда ее держал на руках Анри, там, на улице, где она потеряла сознание в свой первый день в Лондоне. Еще он подавал ей руку, когда она спускалась с оборудованного под мастерскую чердака в доме месье Лаваля. Но по-настоящему крепко Анну не обнимал никто. Она сильнее прижалась к сестре и отцу, пока телега тяжело катилась по грязной, изрезанной колеями дороге. Девушка вдруг поняла, что улыбается от счастья.

Несмотря на усталость и полный желудок, Анна никак не могла уснуть. Они настояли, чтобы она обосновалась в комнате, где обычно ночевали приезжие викарии.

– Теперь ты наша особая гостья, дорогая, – сказал отец. – Тебе должно быть удобно.

Однако Анна не хотела быть особой гостьей или еще кем-то. Ей хотелось, чтобы все оставалось как прежде.

«Но, конечно, нельзя все вернуть назад, – подумала она. – Они привыкли жить без меня, как я привыкла жить в городе. С течением времени меняются всё и вся».

Она ворочалась на мягкой перине, скучая по твердому матрасу, на котором спала у тети. Перед рассветом девушка встала, осторожно вышла в коридор и тихонько ступила на порог комнаты, где почти все детство спала на потрепанном матрасе в одной кровати с сестрой.

Когда она забралась под одеяло, Джейн дернулась, перевернулась и прижалась к ней, как делала прежде. Потом снова тихо засопела. Этот знакомый звук подействовал на Анну словно колыбельная. Так она и проспала с сестрой до самого утра.

Следующие несколько дней Анна снова привыкала к деревне. Она потратила пару часов, чтобы пройти короткую главную улицу селения, потому что каждый встречный хотел остановиться и поговорить с ней о жизни в городе. Некоторые задавали абсурдные вопросы, вроде «Ты уже сколотила состояние?» или «Ты видела нового короля?» Вопросы о романтических отношениях, типа «Я так понимаю, ты встретила в городе много хороших молодых людей?», она с улыбкой игнорировала. Ей было все равно, что о ней будут говорить, ведь Анна не собиралась больше уезжать отсюда.

Разговаривая с крестьянами, девушка заметила: отношения ее младшей сестры с ними немного изменились. По всей видимости, отсутствие Анны прибавило Джейн уверенности в себе, и теперь она могла заговорить с кем угодно, ее место было четко определено в этом маленьком безопасном мирке. Речь сестры тоже стала более разнообразной. Другие люди теперь проявляли к ней больше внимания, словно решили заботиться о ее здоровье и безопасности, пока Анны не было рядом. Не раз девушке говорили: «Джейн стала более общительной». Иногда они добавляли: «она изо всех сил старалась опекать любимого отца, бедняжка».

Дома Анна узнала, что, хотя Джейн ходила за покупками, убирала и растапливала печь, стирать и готовить у нее получалось плохо. Несмотря на щедрость соседей, часто оставлявших у них на пороге домашний хлеб и готовые блюда, отцу приходилось нанимать на выходные служанку и повариху. Анна не решалась спросить, откуда он брал на это деньги. Вероятно, он все сильнее увязал в долгах, надеясь, теперь уже тщетно, что его старшая дочь удачно выйдет замуж и сможет их погасить.

Она забыла, как бывает холодно, когда ветер дует с моря, как больно дождь сечет лицо, налетая порывами, как грязь липнет к обуви, мешая нормально идти. Но в более приятные и спокойные дни Анна и Джейн гуляли по пустошам и пляжу, собирая хворост для камина и «куриных богов» – камешки с отверстиями, образовавшимися от многолетнего действия морской воды, – которые на удачу вешали на двери. Отец не одобрял подобных действий.

– Это старые глупые суеверия, – говорил он.

Тогда они вешали камешки с другой стороны двери, чтобы их не было видно с улицы.

Возможно, из-за того, что Джейн была физически слабой, она рано ложилась спать, давая возможность Анне и отцу разговаривать до позднего вечера. Во время одной из таких бесед девушка рассказала ему о трудностях семьи в Лондоне, большая часть которых, насколько она понимала, появилась из-за пристрастия Уильяма к азартным играм.

– Это так жестоко, – сказала она. – Я уверена, тетя Сара не знает о проблемах, которые он создал, потому что дядя Джозеф прикрывает его. Но, возможно, это и к лучшему. Она просто хочет, чтобы ее семья была счастлива, а дело процветало. Тогда они могли бы переехать в большой дом, желательно на Лудгейт Хилл, и нанять мистера Гейнсборо, чтобы он написал портрет дяди.

– Гейнсборо? Вот уж у них запросы! Это им влетит в копеечку.

– Он очень милый человек, папа.

– Ты с ним знакома?

– Мы ездили в его лондонскую студию. Он рассказывал о рисовании, о том, что открывается Общество изящных искусств, где будут проходить выставки. Он даже заявил, что женщины тоже смогут там выставлять свои работы.

– Женщины вроде моей талантливой дочери? Действительно, почему нет?

Вспомнив о том разговоре, Анна покраснела.

– Он просто был вежлив. Однако я едва ли увижу его когда-нибудь снова. Все их планы отменились, по крайней мере до тех пор, пока дядя Джозеф не восстановит репутацию. Но тетя Сара очень огорчена. Кажется, она не находит причины жить дальше.

– Я уверен, вскоре у них все наладится. А что с Уильямом? Что он предпринимает для исправления ситуации?

– Думаю, он хотя бы прекратил играть, – ответила она. – И кузен тяжело работает, чтобы продать их запасы шелка, а за эти деньги погасить долги. Но он говорит, большая часть ткани уже вышла из моды. – Анна замолчала, посмотрев на пламя в камине. – Лондонское общество ужасно, – продолжила она. – Из-за этого скандала всю семью предали остракизму[48].

– А что ты?

– А что я?

Он удивленно поднял брови.

– Ты знаешь, о чем идет речь. Эта ужасная история испортила и твою репутацию? Поэтому ты так поспешила вернуться домой?

– Я же все равно хотела приехать на Рождество и писала об этом.

– Конечно, я надеялся, что ты приедешь, но признаюсь, все же для меня это стало сюрпризом. Думаю, в городе достаточно других развлечений во время праздников. Например, молодые люди.

– Был один молодой человек, адвокат, сын другого торговца. Их семья дружила с Сарой и Джозефом. Кажется, я писала тебе о нем. Он даже сделал мне предложение, папа. Но потом, когда начался скандал, отказался от меня.

Отец, подавшись вперед, положил ладонь на ее руку.

– Дорогая, мне очень жаль.

– Не надо, папа, потому что мне совсем не жаль. Он был милым, но я его не любила. Он играет в азартные игры, если верить Уильяму. И у нас не было ничего общего.

– Ты окончательно решила не возвращаться? А что с той подругой, о которой ты писала? С портнихой.

– Мисс Шарлотта. Да, я буду по ней скучать, – вздохнула девушка. – Она меня вдохновляла. Думаю, она никогда не была замужем. Или, возможно, рано овдовела. Мне было неудобно спрашивать, хотя у нее есть семья, я познакомилась с ее племянником. Но больше всего я восхищаюсь тем, что у нее свой магазин, благодаря чему она может заработать себе на жизнь, ни от кого не заися. Все светские львицы относятся к ней снисходительно, однако в то же время она вольна общаться с тем, с кем пожелает.

– Я читал между строк и понял, что в твоем случае это не так.

Анна кивнула.

– Мне даже нельзя было покидать дом без разрешения. Выходила я всегда в сопровождении кого-то из семьи или прислуги. Это было невыносимо. Такая жизнь не для человека вроде меня.

В другой раз он спросил:

– К какой жизни стремится моя свободолюбивая дочь теперь?

Анна строго посмотрела на отца.

– Я не понимаю, чем обусловлен этот вопрос.

– Ты с таким воодушевлением рассказывала о своей подруге.

– Было бы прекрасно зарабатывать на жизнь самостоятельно, без необходимости выходить замуж.

Сказав это, она вспомнила, как Шарлотта радовалась, когда к ней пришел племянник, и как она погрустнела при их расставании. Жизнь в одиночестве и без детей тоже имела свои минусы.

– Ты не хочешь выходить замуж?

– Конечно, хочу, но за того, кого полюблю, а не просто потому, что он богат и говорит на правильном… – Анна осеклась.

– На правильном?

– Я хотела сказать, на правильном языке.

Отец нахмурился.

– А кто говорит на неправильном языке?

Анна объяснила, что четверть жителей Спиталфилдс родом из Франции и многие из них ткачи, поставляющие ткань торговцам вроде ее дяди.

– Я слышал о французских протестантах, которые уехали из Франции из-за притеснений католиков. Думаю, в Норидже они тоже есть. Ты познакомилась с кем-то из них? Как интересно! У них ведь совсем другая культура, да?

– Ничуть. Они такие же, как мы. Работают, едят, спят, ходят в церковь и мечтают подобно нам. Они любят ухаживать за цветами и держать птиц в клетках. Это лучшие ремесленники во всем Лондоне.

Анна говорила решительно, пылко и вскоре заметила на лице отца понимание.

– Ты знакома с кем-то из них, правда? Я даже рискну предположить, что они тебе нравятся, ведь так? Может, это какой-то мужчина?

Девушка улыбнулась. Она уже забыла, насколько проницательным бывает ее отец, как он хорошо понимает людей.

Тогда Анна рассказала ему всю историю: о рынке, эскизе и французском ткаче, купившем его для своей выпускной композиции, над которой он сейчас работает. О том, как Шарлотта поддержала его, потому что портнихе очень понравился рисунок, напомнивший ей «Анализ красоты» Хогарта. Шарлотта верила, что он наверняка войдет в моду. И как она, Анна, представляла, что однажды узнает все про шелк, станет модельером одежды из этой ткани и сможет таким образом зарабатывать на жизнь. Она рассказала о том, как ее посещение дома Анри закончилось катастрофой.

Отец молча выслушал историю дочери. Наконец Анна замолчала, и он задумался.

– Мне все понятно, дорогая. И еще, – он сделал паузу и потер виски ладонями, словно пытаясь решить, стоит ли продолжать, – мне кажется, ты немного влюблена в этого Анри. Я прав?

Когда Анна услышала, как отец произносит его имя, что-то внутри нее оборвалось. Подбородок девушки задрожал, а из глаз хлынули слезы. Он тут же обнял ее.

– Дорогая, мне очень жаль. Я не хотел огорчить тебя. Отчего ты грустишь? Неужели твое чувство не было взаимным?

– Я думаю, было взаимным, папа, – зарыдала она. – Сначала. Но это невозможно. Он французский ткач, а тетя Сара пытается превратить меня в светскую даму.

– И если бы она узнала, что ты в него влюблена, то просто взорвалась бы от негодования, да?

Анна живо представила эту картину и улыбнулась, несмотря на слезы. Отец снова сел в кресло, а дочь достала платок и вытерла слезы.

– Итак, знаешь что? – наконец сказал он. – Я твой отец, и мне, а не Саре решать, кто достоин твоей руки, а кто нет. После Рождества мы поедем в Лондон и посетим этого Анри и его хозяина. Что скажешь?

– Это неправильно, папа. В своем последнем письме он написал, что дальше нам лучше не поддерживать связь. Мне следует смириться с тем, что у нас нет будущего.

Пришло Рождество. Как обычно, это было время счастья и грусти. По традиции, в дом вносили зеленые ветки, готовили и ели жареного гуся и пудинг, обменивались подарками, шли на полуночную мессу, после чего пили подогретое пиво. Это Рождество было грустным, потому что впервые они встречали его без матери.