Святослав Скляренко Семен

5

Поздним вечером император велел явиться к нему в шатер Варду Склиру и патрикию Петру. Он хотел с ними поужинать.

Здесь, в лагере, все было готово к услугам императора. Напротив царского шатра стоял шатер его стольника, который вез с собой всякие яства, вина. Рядом находился шатер с одеждой и доспехами. Позади, в царской конюшне, рыли землю лучшие скакуны империи. За конюшнями помещались трубачи. Императора сопровождал также малый хор из собора Святых апостолов, где было несколько красивых диаконис. Все было к услугам Иоанна, как и в Большом дворце.

Император Иоанн мог чувствовать себя в этом лагере в полной безопасности. Как и всегда, он был отгорожен словно стеной от всего мира — между царским шатром и легионами стояли полки гвардии, бессмертные эскувиты, иканаты, арифмы,[247] китониты.[248] У стола и ложа прислуживали только безбородые, днем и ночью вокруг его шатра стояла этерия. Особа императора была в полной безопасности.

А еще дальше, за бессмертными, расположилась боевая конница, ближе к валу и рвам — таксиархии оплитов, за рвами всю ночь ходили керкетоны,[249] по полю рыскали виглы. Эти десятки тысяч людей могли отразить самую грозную силу.

Потому, видимо, император Иоанн, попивая из золотого кубка чудесное красное вино, улыбался, когда расспрашивал Склира:

— Что докладывают, Вард, наши смелые лазутчики?

— Докладывают, василевс, что русские войска уже недалеко от нашего стана и утром будут в долине.

— Жаль, — вырвалось у императора, — что мы не смогли встретить их в ущельях.

— А может быть, и лучше, василевс, что мы их встретим здесь, на равнине. В теснинах не так страшны русы, как болгары.

— Это правда, — согласился Иоанн. — Проклятый народ, который грызет сырые шкуры, очень опасен в горах. Хорошо, Вард, мы встретим их здесь, на равнине. Что говорят лазутчики наши — есть ли у Святослава конница?

— Немного, — ответил Вард, — но и то больше болгары.

— Снова они! — вскипел император. — Ну, погодите, мисяне,[250] я вам покажу, как дружить с Русью!

Иоанн Цимисхий жадно выпил вино и проглотил несколько сухих ягод.

И давнее, много раз пережитое чувство овладело Иоанном Цимисхием. Опьянев от вина, он, прищурив глаза, представил себе, как ходил когда-то с легионами по Азии, повелевал разрушать города, уничтожать людей.

В его памяти встали развалины этих городов, тысячи трупов неведомых ему людей, лежащие под открытым небом, лужи крови на желтом песке, стенание и плач.

Но не отчаяние, не скорбь о содеянном охватили его душу. Напротив, он жаждал видеть новые разоренные города, новые трупы, ему хотелось ощутить запах свежей крови на земле, крови русских и болгарских воев.

И точно так, как бывало прежде, протянув вперед холеную, белую, с золотым перстнем с изумрудом руку, он, размахивая ею в воздухе, рассуждал:

— Мы будем ждать их здесь — ведь иного пути у Святослава нет. Когда он приблизится, я прикажу войску выйти из лагеря. Эти тавроскифы не лучше, чем те войска, с которыми я до сих пор сталкивался. Они всегда идут вперед, как табун овец. И я проделаю с ними то же, что делал с другими в Азии. Ты, Василий, стань так, чтобы о твои полки разбилась первая волна варваров. Потом пусть воины сделают вид, будто не выдержали их натиска, и начнут отходить — все быстрее и быстрее. Нужно, чтобы наши воины, отступая, действовали ловко и, отходя, хорошо оборонялись. Чтобы были готовы в нужный момент разбежаться в стороны, и как можно скорее, дабы не попасть на копья наших всадников. А засада у меня будет уже наготове. Как только варвары приблизятся, всадники в тяжелой броне, скрытые в лесах, выскочат с двух сторон и ударят по тавроскифам. А в то же время воины, которые до сих пор отступали, должны повернуть и ударить на врагов — быстро, быстро! Таким образом, нападение на варваров будет вестись со всех сторон. Они очутятся в мешке. Если сделать все так, как я сказал, то мы, с помощью Бога, уничтожим множество русов и болгар. Киевский князь ищет брани и победы — он наткнется на ловушку и поражение…

— Блестящая мысль! — воскликнул Вард Склир, который с восторгом слушал рассуждения императора.

— Мы выполним твой приказ, император! — присоединился патрикий Петр.

— Ника![251] — Император поднял чару.

Увлеченный своим планом уничтожения русских воев, Иоанн вскочил с кресла и вместе со своими полководцами вышел из шатра.

Было уже поздно, но лагерь еще не спал. Тихо было только возле шатра императора, стольника и протовестиария, где стояли, вырисовываясь на сером небе, закованные в броню, вооруженные копьями и мечами бессмертные. Далее же в лагере слышались людские голоса, где-то ржали кони, ходила ночная стража.

Окруженный полководцами и стратигами, в серебристом скарамангии и багряной хламиде, с золотым шлемом на голове, император Иоанн Цимисхий стоял у своего шатра. Он смотрел на далекие, с голубыми снежными прожилками горы, широкую равнину, реку и леса над ней с правой стороны, две горы в белых шапках слева, на леса, которые тянулись, точно вытянутые руки, на север.

Среди равнины, недалеко от лагеря, уже стояло войско империи. Таксиархии, состоящие из оплитов, копьеносцев и стрелков, еще до рассвета выступили за ров и выстроились на равнине темными квадратами. Каждая из них в нужное время готова была ринуться вперед и начать бой. Имея около пятидесяти таксиархии, император оставил в лагере тысяч около десяти воинов, почти все его войско находилось сейчас на равнине. Недалеко от императора и его полководцев стояли в ожидании у своих коней связные стратигов. Каждый из них готов был вскочить в седло и скакать с приказом, когда и какой таксиархии вступать в сражение.

В предстоящем бою первый удар должно было нанести или же, в зависимости от обстановки, отбить чело, впереди таксиархий в несколько рядов, по два на оргию, чтобы не мешать друг другу, стояли в броне, со щитами и копьями в руках оплиты, за ними — также в несколько рядов — лучники, еще дальше — копьеносцы и, наконец, мечники. Это была могучая сила, готовая встретить врага тысячами стрел, лесом острых копий и мечей, стеной кованых щитов.

Но сила силу ломит, вражеские вой могли прорвать чело и углубиться в стан ромеев. Поэтому император Иоанн повелел стать сразу же за челом, по обе стороны таксиархий, легкой коннице: в случае, если русские вой прорвут чело, эта конница сомнет их, а если русские вой станут отступать, конница ринется вслед за ними и нанесет тяжелый, непоправимый урон.

И теперь с высокого пригорка император Иоанн видел свой стан: таксиархий стояли наготове, чело войска с его флангами напоминало тетиву туго натянутого лука. Достаточно было императору дать знак — связные стратигов помчатся на равнину, и войско, как могучий вал, хлынет вперед.

Но император не давал и не собирался подавать знак. Ему был виден не только ромейский стан. На расстоянии полета стрелы от войск империи, ближе к горам, стоял другой стан — вой князя Святослава.

Император видел, как князь Святослав выставил так же точно, как и он, широкое чело, — русские вой выстроились такой плотной стеной, что их червленые щиты касались друг друга и, отражая лучи солнца, напоминали издалека разложенный перед станом яркий костер. За щитоносцами стояли вой, их копья переливались, играли на солнце серебром, их было много — что жнивья на скошенном поле. Это и было чело князя Святослава.

Кроме чела, на некотором расстоянии от стана князь Руси поставил заслоны правой и левой руки — с пригорка были видны ряды возов с поднятыми вверх оглоблями и множество всадников.

За челом и заслонами, на равнине, среди которой возвышалось несколько холмов, располагался стан Руси — там темнело среди зеленых лугов множество полков. В глубокой долине позади стана, у самых горных отрогов, виднелся еще один заслон из возов.

Император Иоанн удовлетворенно улыбнулся — с первого взгляда стало ясно, что империя вывела на бой гораздо больше воинов, чем Русь. К войскам императора могла в случае нужды подойти еще и подмога из Адрианополя, а русским воинам могли помочь разве горы!

Правда, император не знал стойкости русских воинов. На войне — он хорошо это усвоил еще по походам в Азию — не всегда решало количество. В Азии ему не раз приходилось задерживаться с многотысячным войском перед небольшими городами, которые защищали лишь сотни воинов. И ему приходилось брать эти города измором и огнем.

Но император был уверен, что Русь истощена и не устоит перед его войском — сытым, стойким, сильным. Да и сражаются они, очевидно, как и все варвары, — скопом, полагаясь на силу, вследствие чего быстро ее и теряют.

Но все же, полагаясь на опыт, мощь, выдержку своего войска и считая, что на этот раз ему придется иметь дело с врагом неопытным и диким, император Иоанн старался предотвратить любую случайность и одним ударом разбить и уничтожить Русь, которая мешала империи подчинить Болгарию и препятствовала императорам Нового Рима двинуться на восток.

И потому, оглядев равнину, где стояли друг против друга два лагеря, император ромеев повернул голову направо и кинул взгляд на густой лес над рекой. Там ничего нельзя было увидеть. Скалы, груды камней, высокие деревья. Но за этим лесом, вдоль всего берега реки, император велел стать десяти тысячам закованной в броню так называемой тяжелой конницы. Там она и стояла. Грозная, непобедимая сила, которая в нужную минуту помчится, как смерч, и уничтожит русских воев.

Такая же засада скрывалась под невысокой горой в лесу, влево от него, — это и была та сила, которая обрушится на голову русов, когда они меньше всего будут этого ожидать, и завершит победой сражение.

Император дождался. Сечу, как он и хотел, начинала Русь. Император и его полководцы увидели, как над русскими полками взвились и зареяли стяги. Каждый полк, каждое княжество, каждые племя и земля шли со своими стягами. У больших княжеств были большие стяги, четырехугольные, похожие на огромные ветрила, иногда с двумя-тремя длинными клиньями внизу, из дорогих тканей, со знаками князей — медведями, звездами, кругами, лебедями, лодиями. Но были между ними стяги и поменьше, из простого крашеного полотна — голубые, как небо, красные, как огонь, желтые, как море пшеницы…

Настал долгожданный для императора Иоанна час. Воины империи видели, что на них идет Святослав, но стояли на месте и только отстреливались. Значительно позже, когда русские вой уже приблизились, ромеи стали отступать. Сначала дрогнули, разорвали ряды и двинулись назад первые пять таксиархий, которые вплотную вели бой с русскими воями. Немного погодя двинулось еще пять таксиархий… Император Иоанн и его полководцы представили себе, как обрадовались русские вой и сам князь Святослав, увидав, что ромеи кажут спины. Император воображал, с какой радостью, не встречая сопротивления, торопятся, продвигаются они вперед, К нему на пригорок долетел крик русских воев, — это был грозный крик, всегда нагонявший страх на врагов.

Но на императора Иоанна этот крик подействовал иначе.

— Они идут в мою ловушку! — промолвил хриплым голосом Цимисхий. — Глядите, полководцы, как сейчас погибнет Русь! Быстрей, быстрей! Вперед, империя!

Все происходило и дальше так, как предвидел опытный полководец император Иоанн. Русские вой шли за отступающими таксиархиями и уже приближались к стану. Распаленные боем, они догоняли ромеев и рубились с ними. Вперед вырвались всадники со знаменами, между ними было и знамя киевского князя с двумя перекрещенными копьями — значит, и князь Святослав там…

— Какой час! — крикнул Иоанн Цимисхий. — Скорей, скорей!

И в тот же миг из густого леса над рекой, что лежал справа от стана, и из леса, что темнел слева, вырвались всадники. Они мчались, разворачиваясь полукругом, туда, где кипел бой между ромеями и русскими воями.

На пригорке было тихо. Только гудела, стонала под конскими копытами равнина. Всадникам не было, казалось, конца, они выезжали и выезжали из лесов и мчались, пригнувшись к гривам коней, с копьями наперевес, все вперед и вперед.

— Многая лета императору! — крикнул кто-то из полководцев на пригорке.

— Многая лета! — подхватили остальные.

А он, император Восточно-Римской империи, стоял под своим знаменем с ликом Христа и надписью: «Побеждай!» Стоял величественный, гордый и широко раскрытыми глазами смотрел на поле боя: ведь это он замыслил, как уничтожить русских воинов, а теперь жаждал видеть их смерть, смерть Святослава.

Но он не мог понять: что же происходит на равнине? Всадники-ромеи — закованные в броню бессмертные — мчались по равнине. Но за ними гнались другие всадники. Всадников-ромеев было много, но тех, других всадников, было еще больше — им не было счету. И они, как видно было с пригорка, били всадников-ромеев и окружали не русских воинов, а таксиархии.

— Многая ле-е-е… — закричал было кто-то.

— Проклятие! — оборвал он этот неистовый крик. — Полководцы! Что случилось? Чьи это всадники?

— Пацинаки! Пацинаки![252] — катилось по лагерю.

— Угры! Угры! — летело с другой стороны…

Но били ромеев на равнине не печенеги и не угры — они только разрушили, свели на нет дьявольский замысел императора Иоанна, не дав возможности его засадам внезапно напасть на русское войско. А беспощадным смертным боем били, уничтожали бессмертных на равнине русские вой. Взяв с места разгон, они теперь ни на шаг не отставали от ромеев, громя и те десять таксиархии, которые вступили в бой на равнине, и другие десять, которые спешили на помощь первым, и как ни быстры были ноги ромеев, они не могли уйти от русов. Копьями, мечами, секирами, ножами и просто рогатинами русские и болгарские вой калечили, били, истребляли ромейское воинство, не давая ему пощады.

— Таксиархии, в лагерь! В лагерь! — завопил император, и его бледное лицо покрылось похожими на царскую хламиду багряными пятнами.

Только теперь он понял, что в решительный момент, когда все было приготовлено для полного разгрома русов, им на помощь и на погибель ромеям пришли печенеги и угры. И для римских воинов, которые сражались на равнине, оставалось одно спасение: бежать в лагерь, стать за его рвами и отбиваться от русов, болгар, печенегов и угров.

Ромеи так и сделали. Со всех сторон спешили они к лагерю, спешили так, что не могли протиснуться в ворота и попадали в свои же костоломки, падали во рвы, калечились, теснили друг друга.

Но их никто не преследовал. Десять таксиархий были окружены на равнине. Русские вой, печенеги и угры рубились с ними и гнали к реке. Римские воины, видя, что спасения нет, бросали оружие, поднимали руки…

Солнце спускалось за горы. Император Иоанн все еще стоял на пригорке, словно ждал, что свершится чудо. Но чуда не произошло. По равнине темными тучами надвигались, спеша к лагерю, легионы. Они сделали, что могли, а может, и больше того, а сейчас жаждали одного — спасения, покоя, отдыха. А многие из них в пыли и крови остались на поле боя — они уже вступили в царство тишины и завоевали себе в этот день вечный покой.

В вечерних сумерках оплиты копали близ лагеря ямы и засыпали мертвых. Надо было торопиться — ведь завтра по их могилам должны были пройти другие воины. Убитых старшин и полководцев за лагерем не хоронили — их клали на носилки и несли к пригорку, где стоял император Иоанн. Вскоре весь пригорок был устлан мертвыми. Император Византии стоял среди трупов.

Всю ночь отходили войска императора Иоанна. На дорогах, по склонам гор и всюду в долине Марицы слышались тревожные людские голоса. Позади, на очертаниях темных гор, во многих местах занимались пожары. Их зарева охватывали всю северную часть неба. И когда огонь, разгораясь, бушевал сильнее, а небо пламенело ярче, можно было разглядеть отряды перепуганных всадников, черные силуэты возов, бесконечные цепи легионеров. Все они, точно мутный поток, вырывающийся с гор, спешили в Адрианополь.

Среди этого потока, верхом на коне, ехал и диакон Лев. Согласно приказу, он во всех походах передвигался вместе с приближенными к императору особами. Перед началом битвы диакон находился недалеко от императора, видел его, восторгался им и успел даже написать несколько строк своей истории:

«Святослав, надменный одержанными победами над мисянами, исполненный варварской своей гордости, ибо он совершенно уже завладел их страной, устрашивший и удививший их врожденной своей свирепостью…»

Однако больше диакон Лев не успел ничего написать — началась битва, а он хотел собственными глазами видеть, как будут наступать русские вой, как их приступ разобьется о стену легионов, как спустя известное время начнут наступать воины императора, как сам Иоанн поведет их и как с помощью Бога ромеи победят своих врагов.

В голове диакона Льва уже слагались красноречивые фразы для этого места его вдохновенной седьмой книги истории, как, например:

«Многия заботы колебали душу императора Иоанна; он, как бы стоя на распутий, не знал, по которой идти дороге…»

Диакон Лев был уверен, что бой на равнине даст ему нужное вдохновение, новые слова.

Но бой не принес желанного вдохновения, напротив, поколебал, растравил душу диакона. Он видел начало боя, наступление русских воев, слышал, как император Иоанн крикнул: «Вперед, империя!»

Однако все, что случилось затем, ни на волос не продвинуло империю вперед, а, напротив, стремглав понесло ее назад, кинуло в бездонную пропасть, в поток непонятных событий.

Стояла ночь. Левдиакон, как и все, ехал куда-то среди кромешной тьмы, время от времени вместе со всеми наталкивался на отряды всадников, мчавшихся неведомо куда, или на пеших воинов, которые спешили на юг…

От них он слыхал, что русские вой, убив тысячи ромеев, взяв тысячи пленных, продвигаются вперед. Подобно другим, диакон Лев приподнимался на стременах, смотрел назад, в глубину темной ночи, и по спине его пробегал холодок.

На другой день, поздно утром, диакон Лев добрался до Адрианополя и узнал, что незадолго до этого туда прибыл со свитой император Иоанн. В черной, покрытой грязью, перепоясанной веревкой рясе, с перепуганным, бледным лицом, горящими, воспаленными глазами, диакон Лев, конечно, и думать не смел подступиться к императору Иоанну…

Однако ему удалось поговорить с некоторыми приближенными к императору особами, в частности с Иоанном Куркуасом, начальником метательных машин, который хотя и не покидал Адрианополя, но имел достоверные сведения обо всем, что произошло накануне. Подвыпивший Иоанн, не таясь, откровенно признал, что их войско на равнине разбито наголову. Но добавил, что диакону лучше не упоминать об этом в своей истории, не то он сам попадет в такую историю, из которой вовек не выпутается.

В тот же день на окраине Адрианополя, под стройным кипарисом на берегу реки, диакон Лев, усевшись на травке, извлек подаренную ему императором серебряную чернильницу, развернул свою историю и записал:

«У нас, говорят, в сей битве, кроме многих раненых, убито было пятьдесят пять человек, а всего более пало коней. Но у скифов более двадцати тысяч человек погибло…»[253]

Написав эти строки, диакон Лев спрятал чернильницу, отер вспотевший лоб и надолго задумался.

Задумаемся же над этими строками истории диакона Льва и мы, читая их через тысячу лет.

6

После жестокого поражения на болгарской равнине ромейское войско не могло остановиться ни по пути, ведущему через Адрианополь к Константинополю, ни у Филиппополя, ни в Месемврии, где двигались угры и печенеги. Подобно буре, вырывающей с корнем деревья, подобно туче, что неумолимо надвигается и обволакивает все вокруг, рвались вперед вой Святослава, и рассеянные таксиархии ромеев не могли их остановить.

В Адрианополе, в доме патрикия Феодора, где уже останавливался император и собирал своих полководцев, идучи на рать, он велел противестиарию Мануилу позвать к себе полководца Варда Склира, его сына Константина, патрикия Петра, начальника метательных машин Иоанна Куркуаса и стратигов Фракии и Македонии.

Император гневно порицал их за то, что они якобы не выполнили его приказ и выставили малые засады во время боя на равнине. Они же будто бы были повинны и в том, что не сумели удержаться в Пловдиве и прочих городах, из-за чего войска день и ночь отступают и сейчас.

Полководцы молчали. Сами они ничего не решали, а только выполняли волю императора. Но они не обвиняли и его — Иоанн руководил всеми битвами согласно точной византийской науке, при помощи которой они побеждали в Италии и Азии. В поражении ромеев виновны были только вой Руси и их князь Святослав, который вел бой не так, как предвидел император и его полководцы, и совсем не так, как они бы того хотели.

Вот почему полководцы молчали, только подвыпивший Иоанн Куркуас заметил:

— А ведь до Константинополя рукой подать… Император грозно посмотрел на него и на всех.

— Неужели мы допустим, чтобы Русь вторглась в пределы Византии? Неужели и на этот раз они станут со своим свирепым Святославом под стенами нашего священного города?

— Не допустим! — закричали испуганные полководцы. — Веди, император, на бой!..

— Мы укрепимся, — воодушевился император, — на равнине близ Аркадиополя, а впереди себя во всех лесах поставим засады… Немедленно пошлем переодетых лазутчиков к Агатополю и за Родосту. Пусть они убивают и грабят местных жителей — выдавая себя за русских — и тем озлобят их против Святослава. Наш долг — не допустить его к Константинополю. Ты, Иоанн Куркуас, поставишь в Аркадиополе метательные машины и уничтожишь русов греческим огнем…

Император Иоанн кончил бы еще не скоро, если бы у дома не остановился гонец из Константинополя, которого все узнали по виду: гонцы императора носили легкие шлемы с длинными страусовыми перьями.

Став на пороге, гонец упал ниц, вынул из потайного кармана свернутый пергамент и протянул протовестиарию, а тот подал его императору, после чего гонец быстро удалился.

Император собственноручно сорвал печати и развернул пергамент. Сделав несколько шагов вперед, к окну, где было светлее, он внимательно прочитал послание.

Но что случилось с императором? Что было написано в пергаменте? Император с притворно безразличным видом прочитал, положил пергамент на стол, потом поднял голову и поглядел на полководцев. Но это был уже не тот император, который только что кричал о победе и обещал вести их на бой. Император вдруг побледнел, взгляд его блуждал, руки — это заметили все полководцы — дрожали.

— Ничего, ничего! — скорее обращаясь к самому себе, сказал император. — Проэдр Василий пишет, — обернулся он к полководцам, — что из Азии прибыло три легиона, они уже вышли из Константинополя и направляются к нам…

Император Иоанн немного помолчал.

— Но проэдр медлит, — вырвалось у императора, — он думает, что это большой выход в Софию, а не поле битвы, и не торопится, а у нас… у нас… выхода нет…

Издалека слышалась тяжелая поступь таксиархий. Ржали кони, доносился лязг оружия. Все было, казалось, как и прежде, но что-то произошло с императором Иоанном.

Он говорил, он пытался говорить, как и раньше:

— Мы станем на равнине близ Аркадиополя… Вперед мы пошлем лазутчиков… Ты, Иоанн, поставь свои метательные машины…

Но было заметно — император говорит не о том, о чем думает: произошло нечто, чего он не мог предвидеть, и теперь упорно ищет выхода.

И как ни странно, помог Иоанн Курку ас, лишенный каких бы то ни было военных способностей и говоривший часто нелепости.

— А что, император, — сказал он, — если мы задержим Святослава тем, что предложим ему мир?

Все полководцы ужаснулись и онемели: на сей раз этот пьяница сказал такую глупость, которая не предвещала ничего хорошего ни ему, Иоанну Куркуасу, ни им. Иоанн Цимисхий — и мир! Да разве гордый, упрямый император пойдет на мир, да еще с русским князем?

Однако императора, казалось, вовсе не удивили слова Иоанна Куркуаса. Напротив, услыхав их, он улыбнулся и заметил:

— Ты, Иоанн, угадал мои мысли… Полководцы подняли головы.

— Я повторяю, — продолжал император, — что нам нужно стать укрепленным лагерем на равнине, я говорил, что надо всюду, где движутся тавроскифы, поставить засады и послать лазутчиков, а тебе, Иоанн, выставить метательные машины.

Произнеся это, император сделал передышку.

— А тем временем, — в заключение сказал он, — необходимо немедленно послать к Святославу василиков и предложить ему мир… Мир! Да, мир. Ты, протовостиарий, едешь в качестве василика и берешь с собой епископа Иосифа. А там, — закончил император, — наступит время, и мы с Божьей помощью пойдем в поход против тавроскифов.

Вскоре полководцы покинули дом патрикия, в котором остановился император, и, уходя, благодарили на сей раз начальника метательных машин Иоанна Куркуаса. По пути, разговаривая об этом, все они добавляли, что до сих пор знали Иоанна Цимисхия как опытного и бесстрашного полководца, а теперь видят и признают в нем подлинного императора — достойного преемника Юстиниана и Константина.

И никто из них не знал того, что в эту самую минуту полководец-император Иоанн шагает в доме патрикия Феодора из угла в угол, порой останавливается, склоняется над столом и перечитывает пергамент проэдра Василия, в котором написано:

«Феофано бежала с Прота, сидит в соборе святой Софии и хочет говорить только с тобой, император».

Между тем протовестиарий[254] Мануил и епископ адрианопольский Иосиф торопливо собирались, чтобы отправиться василиками императора в недалекий, но страшный путь — к князю Святославу.

7

Опустив на шею коня поводья, в кольчуге, в шлеме, на верху которого торчал влажный от росы голубой еловец,[255] и держась правой рукой за крыж меча, а левую приложив к глазам, князь Святослав смотрел вдаль.

Перед взором князя Святослава открывалась безбрежная, слившаяся с небом равнина. На ней кое-где высились скалы; одинокие и необычные среди этого зеленого моря, темнели полосами леса. Обходя горы и леса, по долине текли, отражая голубизну неба, спокойные реки.

В горах позади и в долине было очень хорошо в этот ранний час: небо голубое, бездонное, воздух пронизан розовой дымкой, зелень свежая, яркая, точно умытая росою. Поражала и тишина; то тут, то там пробовали голоса птицы, откуда-то издалека доносилась девичья песня.

Однако в долине за каждой скалой, у каждой речки, в лесах — повсюду притаилась смерть. Здесь проложена единственная дорога с гор в Византию, здесь идет великая битва между Русью и империей, битва, ради которой издалека явился сюда князь Святослав. Он уже спустился со своими воями с высоких гор; здесь, в долине, уже произошла жестокая сеча между русским и римским войсками. А сколько еще крови прольется, сколько людей погибнет!

Князь Святослав поглядел назад. Там над рекой, у леса, темнел стан русских воев, тянулся большой полукруг связанных между собой возов и высоко в небе вставали дымки — вой готовили еду. В солнечных лучах тускло поблескивали копья…

Посмотрел князь и в другую сторону — на запад. Там, далеко, над другой рекой и у другого леса, темнел стан ромеев; на самом высоком месте стоял шатер императора, над которым развевалось знамя империи, высились шатры его таксиархий и полков; легкий ветер доносил оттуда неясные голоса.

И князь Святослав подумал, что пройдет немного времени — и стан станет против стана. На этой зеленой равнине сойдутся закованные в броню и одетые в обычные порты люди, натянут тетивы своих луков, наставят копья, поднимут секиры. Не цепы будут молотить здесь, на равнине, — люди станут убивать друг друга, не роса, а кровь упадет на зеленые травы, а из лесов прилетят на поле брани черные вороны.

А разве не лучше сойтись на этой равнине двум — императору Византии и князю Руси?

— Смотри, — сказал бы князь Святослав императору, — на это небо, землю. Там — Русь, там — Византия, а вот тут — болгары. Почто хочешь, император, уничтожить Болгарию, а потом и Русь? Я пришел — и ты видишь силу Руси: любовь и мир — разве это худо? Только будем держать слово крепко. Ты клянись Христом, я, по обычаю нашему, даю клятву на оружии.

Василики императора ромеев — протовостиарий Мануил и епископ адрианопольский Иосиф — прибыли в стан князя Святослава ранним вечером. Ехали они под белым знаменем.

— Кто едет? — крикнули, увидя их на дороге, дозорные чела.

— От императора ромеев… Василики… к князю Руси Святославу, — ответили протовостиарий и епископ.

Их отвели в стан русских воев, к большому шатру, над которым развевалось знамя князя Святослава.

Но не князь говорил с василиками: когда их ввели в шатер, там стояли в ожидании воевода Свенельд и несколько тысяцких.

— Мы от императора ромеев Иоанна, — начал протовостиарий, — василики, патрикий Мануил и епископ Иосиф, прибыли к князю Святославу…

— Князя нашего Святослава тут нет, — ответил им Свенельд, — мы, воеводы и князья, слушаем вас и будем говорить за князя и Русь…

Василики поклонились, и протовестиарий продолжал:

— Император ромеев Иоанн спрашивает русского князя: зачем он привел свое войско сюда, в Византию?

Воевода Свенельд обменялся взглядом с воеводами и обратился к протовестиарию:

— Князь Святослав пришел не в Византию, а в Болгарию, с которой у него мир, а потому князь спрашивает у императора ромеев: зачем он привел свое войско в Болгарию?

Василики растерянно молчали.

— А если император хочет знать, — добавил Свенельд, — зачем князь Святослав пришел в Болгарию, то мы скажем — не золота вашего ради, хотя вой наши за него уже заплатили кровью…

— Император ромеев очень сожалеет, — умолчав о кентинариях, промолвил протовестиарий, — что здесь, на равнине, произошла сеча, и не хочет, чтобы кровь лилась и далее.

— Веруя в Бога, — добавил епископ, — мы не должны нарушать мир, уложенный еще нашими предками, ибо посредником между ними был сам Бог. Потому мы советуем, как друзья, тотчас и без дальнейших переговоров покинуть землю, которая вам не принадлежит. Если же не послушаете нашего совета, то нарушите мир и любовь с нами вы, а не мы…

Протовестиарий Манул, вдохновленный словами епископа, стал угрожать:

— А если принудите императора ромеев выступить против вас со всем своим войском, то погибнете здесь все и некому будет даже уведомить Русь о вашей гибели…

Когда толмачи перевели слова протовестиария и епископа воеводам, те переглянулись, перекинулись несколькими словами, и воевода Свенельд сказал:

— Напрасно вы, василики, всуе призываете Бога и совсем уже напрасно грозите князю и воям нашим. Теперь послушайте нас. Если вы пришли говорить о любви и мире, будем про это и говорить — мы хотим и любви, и мира. Но коли мир, то настоящий — сами ромеи позвали нас сюда, по их вине произошла здесь сеча. Пусть император даст нам дань на всех воев, живых и убитых… Если желаете мира и любви, уходите навеки из Болгарии; князь Святослав с воями своими тоже согласен уйти за Дунай. Если же ромеи не покинут Болгарии, не дадут дани, не выкупят пленных, то мы пойдем вперед, поставим свои шатры у самого Константинополя и покажем, что мы не жены, не дети, которых можно запугать, а храбрые вой, побеждающие врагов оружием. И пусть тогда ром ей не сетуют, а переселяются в Азию…

Василики не знали, что ответить воеводам князя Святослава. Дали дары воеводам и князьям — золото и паволоки — и вернулись в свой стан.

Вечером они явились снова перед станом князя Святослава. На сей раз они везли с собой другие дары — меч и щит императора Иоанна.

— Быть по сему! — сказал князь Святослав. — Заключим мир!

8

Феофано своего добилась: для беседы с нею в Софию прибыл император Иоанн. Он явился не один, а с проэдром Василием. К собору они подошли поздно вечером через сад Большого дворца, где их никто не мог увидеть, и приблизились к северным воротам. Этериоты расступились перед ними…

Служителям храма, видимо, было известно, что кто-то придет из Большого дворца, и службу в этот вечер не правили. Софийский собор высился среди площади, темный, огромный, точно гора. Темно было и внутри собора, куда зашли император и проэдр. Кое-где ровным пламенем горели свечи, но казалось, что они не излучают света.

Император и проэдр, вступив в собор, быстро шли по каменному полу, за ними шагали этериоты. В соборе было пусто, эхо шагов звучало в темных переходах, билось в конхах, повторялось в высоких куполах, наполняло весь собор.

Проэдр еще в детские свои годы пел в хоре мальчиков с девичьими голосами и знал в совершенстве все закоулки этого огромного храма. Он уверенно шел вперед и только на мгновение остановился у двери перед лестницей, которая вела в катихумений. Там, при свете нескольких свечей, стояли, скрестив копья, два великана-этериота. Увидав императора и проэдра, они мгновенно расступились. Проэдр первый ступил на мало-освещенные ступени, следом тяжело поднялся император, за ним — этериоты. У покоев катихумения проэдр остановился и дал дорогу императору, этериоты остались с проэдром.

Император Иоанн стал на пороге. Феофано ждала его в ярко освещенном многими свечами уголке. Пользуясь тем, что в покоях была ризница василисс, она нарядилась, как надлежало августе. На ней была яркая, сиреневого цвета туника, на плечах красное корзно, на шее и высокой груди сверкали золото и камни, только на голове не было диадемы.

И что говорить: даже здесь, в мрачном катихумении, среди пыли и плесени, ее стройный, словно выточенный из мрамора стан, упругая грудь, страстные губы, темные, блестящие глаза — все было пленительно прекрасно.

Но любовник Феофано, ныне император Иоанн, увидав ее, не пошел вперед. Это, казалось, был уже не тот Иоанн, которого она знала: те же глаза, в которые она смотрела когда-то, — и не те, те же губы, которые ее целовали, — и не те.

Феофано невольно коснулась рукой своей груди — неужели за это короткое время она так изменилась, неужели она не прежняя Феофано, перед которой трепетали, при виде которой сходили с ума? Все, и Иоанн в том числе.

— Иоанн! — вырвалось у нее горячо, страстно, маняще.

Что-то похожее на улыбку появилось на его лице. Он пошел вперед и, как усталый человек, тяжело опустился в кресло недалеко от Феофано.

— Неужели все это правда? — зашептала она и подошла к нему ближе. — Я так тебя любила, ты тоже клялся мне в любви. Подумай только, что смогла свершить наша любовь? Ты — император! Приветствую, поздравляю тебя! Но неужели ты забыл меня, Иоанн?

— Ты очень упряма, — начал он, — если заставила прийти к себе василевса ромеев.

Феофано пыталась шутить:

— Если меня не пускают к императору, пусть он придет ко мне.

— Хорошо, — и он пренебрежительно махнул рукой, — ты звала меня, я пришел. Чего же ты хочешь от меня, Феофано?

— Меня удивляет, — вспыхнула она, — как можешь ты об этом спрашивать? Неужели ты не понимаешь, чего я хочу?

— Чего ты хочешь, я понимаю. Но почему ты, Феофано, очутилась здесь, в этом катихумении? Почему ты не на Проте?

— А как я могла там оставаться? — быстро заговорила она. — Я думала, что ты выслал меня на Прот потому, что этого требовал патриарх, и тогда не винила тебя. Но сейчас патриарха Полиевкта уже нет,…

— Скажи лучше, Феофане, кто тебе помог бежать с Прота? — прервал ее император.

Притворившись растерянной, она, взвешивая каждое слово и стараясь угадать намерения Иоанна, ответила:

— Того, кто помог мне бежать, уже нет.

— Кто же он?

Феофано, снова задумавшись на мгновение, ответила:

— Этериот Вард, брат Льва Валента.

Император усмехнулся, — конечно, он знал уже все о Варде Валенте.

— Мне очень жаль Барда, — сказал император. — Я повелел казнить тех, кто перерезал веревки лестницы, по которой он спускался.

— Ты всегда был справедлив, Иоанн, — сказала Феофано и тоже улыбнулась. — Вард Валент и в самом деле достоин того, чтобы наказать виновных в его смерти.

— Но ты не сказала, кто был за ним.

— Я не знаю, Иоанн. На скедии, которая ждала меня внизу, были неизвестные мне гребцы. Ночью мы плыли по морю, а утром я высадилась в Золотом Роге.

— И тебе неизвестно, кто послал Варда и гребцов? — Нет!

Иоанн долго молчал, а потом промолвил:

— Ты упорна и сильна, Феофано. Что ж, если так, я скажу тебе…

Он оглянулся, взглянул на закрытую дверь катихумения и прошептал:

— Варда Валента послал я…

— Ты послал Варда?

— А почему это тебя удивляет? Я знал все и послал Варда к тебе.

Феофано пристально посмотрела в глаза Иоанна, желая угадать: правду ли он сказал? А если правду, то с какой целью? Но на этом спокойном и, как ей казалось, довольном лице не шевельнулась ни одна черточка. И тогда Феофано очень медленно произнесла:

— Сейчас ты такой, каким был, — умный, настойчивый. Что ж, если ты начал говорить правду, скажу и я. Конечно, я знала, — продолжала Феофано, глядя ему прямо в глаза, — что ты послал Варда. Он сам говорил мне об этом, а в последний раз сказал, что бежать с Прота повелеваешь ты.

Император хорошо знал Барда Валента. Феофано еще чувствовала на своей щеке поцелуй этериота. Обоим казалось, что Вард стоит рядом в этом большом темном соборе. Но они его не боялись — Вард был мертв.

— Верно, — сказал император, — это я велел Варду устроить твой побег с Прота, это я… через наших друзей велел ему привезти тебя. Но почему ты не пошла в Константинополе туда, куда сказал Вард?

И тогда Феофано поняла — Иоанн не знает, кто послал к ней Варда. Он не знает, кто вырвал ее с Прота, и хочет выведать, кто ее друзья, потому что это его враги.

— Что мои друзья без тебя? — грустно промолвила Феофано. — Я хотела говорить не с ними, а с тобой.

— Да. — Иоанн понял, что ничего не узнает от Феофано. — Увы, когда я посылал к тебе Варда, нам было о чем поговорить. Но Вард задержался, и когда ты прибыла, во Фракии был Святослав. Ты опоздала, Феофано.

Она долго молчала и смотрела — не на Иоанна, а на лики святых, которые, казалось, как живые, стояли вдоль стен и слушали их беседу.

— Иоанн, — внезапно повернувшись к императору, сказала она, — я все понимаю, кроме одного: как мог ты — ведь я тебя хорошо знаю — взять себе в жены Феодору?

— Узнаю тебя, Феофано, — он улыбнулся. — Однако отвечу. Хочешь правду — скажу и ее. Я взял Феодору потому, что любил Феофано.

— Спасибо! — Она громко рассмеялась. — Любил… что ж, спасибо за такую правду.

— Ты смеешься? — сурово промолвил он. — Не смейся, я очень любил и сейчас люблю тебя, Феофано…

Она протянула вперед руки.

— Ты любил и любишь? Что же это, Иоанн, — она указала на катихумений, в темную пустоту собора, которая скрывалась за галереями, — что это, сон?

Иоанн, глядя в черную бездну собора, продолжал:

— Нет, ото не сон… То, что нас окружает, и мы сами — это не сон, хотя порой и напоминает его. Большой дворец, Буколеон, та ночь — нет, не сон… Ты была василиссой, я — лишь полководцем. Но тогда мы были вместе, в наших руках была страшная сила, мы хотели убрать с пути Никифора — и убили его! Разве это сон?

— Нет, — согласилась Феофано.

— Сейчас, — продолжал Цимисхий, — собор, ты и я, но… мы уже не вместе. Ты — беглянка с Прота, я — василевс, и все — люди, обстоятельства — все сложилось так, что я остался один. — Феофано казалось, что он говорит правду. — Была Феофано — я вынужден был выслать ее на Прот, был проэдр Василий — но и ему я больше не верю; со всех сторон меня окружает раздраженный и безжалостный Константинополь, вокруг — сенат и синклит, теперь — Святослав, болгары, угры, Азия, Египет, весь мир, и все враги и враги.

— Но почему ты не говоришь обо мне, своей Феофано? Он словно проснулся.

Страницы: «« ... 2425262728293031 »»

Читать бесплатно другие книги:

Далекие и неведомые миры всегда манили несчастных, измученных эмоциями и противоречиями, накопившими...
Кровавым летом 1943 года эти солдаты были похищены из самого пекла войны сварогами – могущественными...
Повесть о войне и любви. И еще – о гномах, столь редких в книгах Веры Камши. Но все же они – не глав...
Двести лет прошло с тех пор, как юный Космомысл, разбив легионы ромейского императора Вария, отправи...
Алисе и ее друзьям-одноклассникам предстоит пройти летнюю историческую практику. Сделать это нетрудн...