Самодержавный «попаданец». Петр Освободитель Романов Герман

— Мое солнышко, как я тебя заждалась!

Фрейлины порскнули от дверей опочивальни, лакей еле успел открыть перед ним створки, иначе бы Петр вынес бы его вместе с ними пинком. Он только оглянулся на секунду — верный Денисов понимающе мигнул глазами, одним жестом разогнав придворных, и положил ладонь на рукоять сабли, как бы говоря: «Не беспокойся, царь-батюшка, сюда войдут только через мой труп», а другой рукой бережно и наглухо прикрыл за царственной четой тяжелые дубовые створки.

— Като! — только и прохрипел Петр, положив жену на широкое супружеское ложе. И больше ничего не сказал — все слова были запечатаны ее жгучим поцелуем. Обезумев от терзавшего его желания, и откуда только сила взялась, он ухватился пальцами за платье и рванул, издав животный вопль.

Ткань с треском разошлась, открыв глазам восхитительную грудь, в которую он тут же впился губами…

— Мы обезумели, муж мой…

Голос Като прозвучал с такой восхитительной хрипотцой, что Петр разом очнулся от наваждения.

Вот только сожаления в нем не было, одно ликование. Да и жена еле сдерживала рвущуюся наружу радость. Одеяло было откинуто, горячее женское тело обжигало, и Петр начал мучительно соображать — это когда он успел раздеться, разобрать кровать и разоблачить женушку ненаглядную.

Чуть повернув голову, он жадно поцеловал жену, которая не менее страстно ему ответила, и с трудом оторвался от горячих губ и, всмотревшись в свою любовь, невольно закряхтел — у Като были вспухшие губы, шея, плечи и грудь в багровых пятнах засосов, с красными следами от его пальцев.

Покосившись на пол, он заметил разорванные ошметки платья и свою одежду, щедро разбросанную по ковру. Судя по золотистым блесткам рассыпавшихся кружков, мундир он снял, отрывая пуговицы с корнем.

— Прости, — только и сказал, показав рукой на пол. Като тихо засмеялась в ответ, еще крепче прижалась, закинув горячую ногу ему на живот.

— Изголодался ты, мой родной! — тихо, с волнующим придыханием прошептала женщина и чуть громче добавила: — Знал бы ты, как я по тебе соскучилась?! Вдыхаю твой запах и не могу надышаться. Я тебя сама вымою, можно?! И поесть надо, как же я за…

— Лежи, — он придержал рукой вскинувшуюся жену.

Сам понимал, что разит от него потом за три версты, и немудрено, сколько дней и ночей провел в дороге. И тут же сделал зарубку в памяти — связать страну реками хорошо, но проблемы зимой начинаются, когда лед встает.

— Погоди, я покурю. — Петр осторожно освободился от ласковых объятий, встал с кровати и нагишом прошлепал до заветного кресла. И остолбенел — в хрустальной пепельнице лежали три окурка, а рядом пачка папирос и спички. Это кто ж курил в царской опочивальне?

— Я их приказала оставить и не убирать, — от кровати донесся голос Като. — Знаю, что ты не любишь грязные пепельницы, но мне так было легче весь год. Подойду, понюхаю, и хорошо становится, словно ты рядом.

— Я люблю тебя, — только и сказал Петр в ответ. Вытянул папиросу и закурил, с наслаждением затягиваясь, ведь полдня не курил, если не больше. — Как дети, дела?

— Хорошо, муж мой. Спят они, не знали, что ты так скоро прибудешь. Я читала, когда шум услышала, — весь день места не находила, чувствовала, что счастье близко.

— Близко, — согласился Петр, затушив окурок и доставая новую папиросу. — Ближе, чем ты думаешь. Я на юг больше не поеду.

— Турки на мир согласились?! Ты будешь со мной теперь рядом?! — Жена вскочила с кровати, озаренная радостью. Ее нагое прекрасное тело снова вызвало у Петра острый приступ желания, такой, что с трудом сглотнул.

— Румянцев их сейчас до кондиции доводит. Прутского побоища им за глаза хватило, как и горящего Константинополя. Да и с Греции их Репнин выпихнул. Торгуются пока, но и мы уперлись. Хотя Грецию придется отдать, но взамен вытребовали право покровительства над всеми христианами. Так что повод для новой войны теперь уже нам искать не придется!

— Всю отдать? А как же Проливы? — охнула Като. Петр усмехнулся, над женщиной сейчас взяла верх императрица.

— Морея за нами остается, как и изрядная часть островов Архипелага, а потому форты в проливах нам не нужны. Мы их сами за глотку возьмем, если османы препятствия нашим судам чинить начнут. Вот так-то!

— А как с Крымом?

— Убиваются, что татары нам присягнули. Те, кто успел. Казаки сама знаешь что натворили. Но мы ни при чем — Дон мне номинальный вассал, как прежде Крым султану!

Супруги дружно засмеялись, и, утерев слезинки, Като спрыгнула с кровати, подошла к креслу и встала перед ним на колени. И с такой брызжущей из глаз любовью посмотрела, что Петр остолбенел. Такой он еще не видел жену — горячая в постели, она в постоянном общении была с ним чуть холодновата и никогда так на него не смотрела.

— Спасибо тебе, моя любовь!

— Это же мой долг!

— Не за то! За Ванюшу спасибо, что к отцу на Аляску ты отправил. Я ему письма и подарки уже отослала… — Ладони жены ласкали его бедра, но осторожно, словно женщина чего-то боялась.

— Это твоя кровинушка, Като, и я обязан был ее сберечь! — Петр погладил жену по голове. — С отцом ему будет лучше, станет настоящим Орловым. А наши дети с нами…

— Так будет лучше, я это сама понимаю… — тихо проговорила Като и неожиданно так сдавила ему кожу, что он чуть не вскрикнул. — Но прошу об одном — я хочу нарожать тебе сыновей. А где я их возьму, если тебя дома год не было? Но зато уже не сбежишь, я тебя никуда не отпущу!

Жена стала исступленно целовать его грязное тело, крепко прижавшись, а он не стал сдерживаться в ответ — это была его женщина, и телом, и мыслями, и делами, а теперь и душой…