Рывок. От отличного к гениальному Сайед Мэтью

9. Допинг в спорте, мышь-Шварценеггер и будущее человечества

Летом 1979 года Хайди Кригер получила письмо, о котором мечтала: открытка с печатями приглашала ее в знаменитый спортклуб «Динамо» в Восточном Берлине. Для тринадцатилетней девочки, которая лишь недавно стала заниматься толканием ядра в местном спортивном клубе, это была сказка, ставшая былью.

Хайди показала приглашение матери и трем братьям, которые обрадовались не меньше ее. Такой шанс выпадает раз в жизни – стать спортсменом международного уровня и путешествовать по миру, участвуя в главных турнирах и принося славу родине. В ту ночь она почти не спала: неокрепшая психика не могла справиться с волнением.

Несколько месяцев спустя Хайди пришла в клуб. Ей составили распорядок дня – два периода школьных занятий и две тренировки в день. Первый год за ней наблюдали тренеры, цель которых состояла в том, чтобы выявлять самых талантливых спортсменов из нового набора. Девушка радовалась, видя, что они довольны ее успехами.

К концу второго года тренировок Хайди сказали, что ею будет заниматься специалист по толканию ядра и спортивный врач – доказательство, что клуб считает ее перспективной.

Именно тогда ей стали давать голубые таблетки. Яркие и круглые, они были похожи на конфеты. Хайди сказали, что это витамины, которые будут поддерживать ее здоровье и предохранять от приступов повышения температуры, которые иногда случались во время тренировок. Одну таблетку она принимала утром, другую вечером – под наблюдением врача, запивая стаканом воды.

Почти сразу тело Хайди стало меняться: мышцы укрепились, черты лица стали грубее, нос и ладони увеличились. Изменилось и настроение: депрессия быстро сменялась приступами агрессивности. Подружки Хайди тоже чувствовали, что с их телом и психикой происходит нечто странное: на лице и животе начали расти волосы, голос огрубел, либидо резко менялось.

Тренеры и врачи успокаивали девушек и их родителей, объясняя, что странные перемены – это временное явление, следствие интенсивных тренировок. Сомневающихся запугивали: их накажут, если они не перестанут задавать вопросы. Такова была Восточная Германия времен расцвета социализма: граждане всех возрастов подчинялись приказам.

Постепенно количество голубых таблеток увеличивалось, и через несколько лет Хайди принимала уже пять или шесть доз в день, не считая инъекций, – тренеры говорили, что это глюкоза. Девушка даже самой себе казалась другим человеком: агрессивным, подавленным, не имевшим ничего общего с тем стройным подростком, который пришел в клуб «Динамо» и фотография которого стояла на прикроватной тумбочке.

Жизнь Хайди рушилась, но спортивные результаты росли. На чемпионате Европы в Штутгарте в 1986 году она достигла вершины своей карьеры, выиграв золотую медаль в толкании ядра с результатом 21,1 метра. Это должно было стать триумфом, оправданием упорного труда на протяжении многих лет. Но не стало. Хайди была в отчаянии; она не принимала ни себя, ни свое тело, не могла справиться с перепадами настроения и хронической болью в колене.

В 1990 году она ушла из спорта и влилась в ряды безработных – несчастная женщина с разбитыми детскими мечтами.

Июнь 2008 года, чудесный летний день в восточногерманском городе Магдебурге. В магазине армейского снаряжения на одной из центральных улиц за прилавком стоит мужчина средних лет, ждет очередного покупателя. Торговля идет не слишком бойко, и хозяин явно скучает. Он высокий, с большим круглым лицом, сильными руками и огромными ладонями. Темные, зачесанные назад волосы тронуты сединой и уже начали редеть, четырехдневной щетине придана форма эспаньолки.

Когда я вхожу в дверь, лицо мужчины озаряется улыбкой, и он бросается ко мне, протягивая руку. Он дружелюбен и приветлив, а его низкий голос не утратил юношеского очарования. В глубине магазина есть маленькая кухня, и он жестом приглашает меня на чашку кофе.

Помещение забито армейским снаряжением, но хозяин магазина не пытается мне ничего продать. Он идет к шкафчику под мойкой и достает оттуда красную коробку. Она заполнена медалями, грамотами и другими спортивными трофеями. Мужчина выбирает из стопки большую фотографию Хайди Кригер, которой вручают золотую медаль чемпионата Европы 1986 года и, улыбаясь, рассматривает ее.

Я перевожу взгляд с лица хозяина магазина на лицо женщины на фотографии: ошибиться невозможно – это один и тот же человек.

Андреасу Кригеру – такое имя взяла себе Хайди после операции по смене пола в 1997 году – потребовалось много лет, чтобы выяснить, что произошло в берлинском спортклубе «Динамо». Совершенно секретные документы, касающиеся спортивной системы Восточной Германии, были найдены только после падения Берлинской стены, а на тщательное расследование невероятной истории ушло еще десять лет.

Главную роль в этой истории играли ярко-голубые таблетки. Кригер выяснил, что это были не витамины, а анаболические стероиды под названием «орал-туринабол»: сильнодействующее, отпускаемое по рецепту средство, которое способствует увеличению мышечной массы и развитию мужских черт. Кригер был не единственным, кому давали такие таблетки: согласно секретным документам, найденным в военном госпитале в пригороде Берлина, за двадцатилетний период орал-туринабол получали более десяти тысяч спортсменов.

Эксперименты показали, что эффект от приема стероидов более выражен у женщин, в организме которых мало андрогенов (мужских гормонов). Политическое руководство Восточной Германии поняло, что они случайно наткнулись на мощное средство, позволяющее повысить престиж своей «просвещенной» системы власти.

Во главу угла была поставлена секретность. В засекреченном документе, подтверждающем, что допинговая программа была одобрена на высшем уровне, Центральный комитет Коммунистической партии постановил, что применение стероидов должно быть централизованным, проводиться под контролем управления спортивной медицины и относиться к категории государственных секретов. Соблюдение тайны обеспечивалось тем, что более трехсот тренеров и врачей напрямую сотрудничали со Штази, тайной полицией Восточной Германии.

Тренеры, которые воспитывали чемпионов, получали такое материальное вознаграждение, что возник черный рынок орал-туринабола. Тренеры пытались получить дополнительное количество препарата и давали допинг даже двенадцатилетним мальчикам и девочкам.

Но риски проявились довольно быстро. Манфред Хёппнер, глава департамента спортивной медицины, который уже знал о серьезных побочных эффектах в виде роста волос, перепадов настроения и угревой сыпи, предупреждал об опасностях в одном из своих регулярных отчетов для Штази: «Выявлены поражения печени, в том числе значительное увеличение этого органа (гепатомегалия). У спортсменок эти повреждения усиливаются приемом противозачаточных таблеток [спортсменок заставляли принимать противозачаточные препараты во избежание беременности]. У двух спортсменов были выявлены такие серьезные повреждения печени, что никто не мог взять на себя ответственность разрешить им остаться в спорте высших достижений».

Но для политического руководства результаты восточногерманских спортсменов оправдывали средства. В 1972 году страна с населением 17 миллионов человек заняла второе место в неофициальном медальном зачете на Олимпийских играх в Мюнхене, после Советского Союза и Соединенных Штатов. Четыре года спустя ГДР опередила Соединенные Штаты, отстав от Советского Союза всего на девять золотых медалей. Руководитель Восточной Германии Эрих Хонеккер назвал своих спортсменов образцами совершенства.

К тому времени, как Кригер пришла в спортклуб «Динамо», руководители допинговой программы – под влиянием невиданных спортивных успехов – потеряли всякую осторожность. Девочке-подростку давали приблизительно половину миллиграмма тестостерона в день. На пике своей спортивной карьеры Кригер принимала 30 миллиграммов анаболических стероидов в день, гораздо больше, чем канадский спринтер Бен Джонсон, которого дисквалифицировали за употребление допинга.

По заданию государства немецкие ученые разработали препарат STS 646, анаболический стероид, который в 16 раз превосходил орал-туринабол в скорости развития мужских черт у женщин. Его предлагали тренерам, несмотря на то что препарат не был рекомендован для применения на людях и даже не прошел первую стадию клинических испытаний. Даже Хёппнер сообщал о своих сомнениях, информируя Штази, что не хочет нести за это ответственность. Но Манфред Эвальд, президент Федерации спорта, настоял на необходимости применения препарата и заказал на фармацевтической фабрике 63 тысячи таблеток. Среди принимавших эти таблетки почти наверняка была и Кригер.

Сомнения в половой идентичности появились у Кригер еще до приема допинга, но теперь Андреас настаивает, что именно мужские гормоны не оставили ему иного выбора, кроме операции по смене пола. «Я не любил свое тело, оно изменилось до неузнаваемости. Как будто они убили Хайди. Стать Андреасом – это был логичный шаг». Кригеру сделали операцию в 1997 году – и с тех пор он требовал наказания для тех, кто разрушил его жизнь.

Только 3 мая 2000 года Хёппнер и Эвальд, руководившие допинговой программой, предстали перед судом в Берлине, чтобы ответить на обвинения в легких телесных повреждениях. В зале судебных заседаний присутствовал Кригер и многие другие успешные восточногерманские спортсмены – все внимательно слушали предъявленные обвинения.

После приема мужских гормонов операцию по смене пола сделала только одна спортсменка, Хайди Кригер, но все остальные страдали от разного рода осложнений, от рака до кисты яичников. Мужчины тоже не избежали побочных эффектов от активного применения стероидов – это и болезни сердца, и высокое кровяное давление. Все надеялись на обвинительный приговор, который в каком-то смысле закроет одну из самых мрачных страниц в истории спорта.

Суд продолжался почти три месяца и широко освещался мировыми средствами массовой информации. В конечном счете Хёппнер и Эвальд были признаны виновными в причинении легких телесных повреждений. Эвальда приговорили к 22 месяцам условно, Хёппнера – к 18 месяцам условно.

«Спортсмены надеялись на более строгое наказание, – сказал Кригер. – Но по крайней мере мы удовлетворены тем, что их осудили за то, что они сделали».

Ужасы восточногерманской допинговой системы служат серьезным аргументом в пользу запрещения медицинских препаратов в спорте. Конечно, ни один разумный человек не хочет возвращения ситуации, когда при покровительстве государства тренеры накачивают подростков допингом. И никто не хочет легализовать подобного рода деятельность в спорте.

Но можно ли считать преступления, творившиеся в Восточной Германии, последним словом в споре? Над этим вопросом стоит задуматься хотя бы по одной простой причине: кампания против допинга в спорте терпит поражение. Несмотря на то что в Восточной Германии тысячи спортсменов принимали допинг, только один был пойман антидопинговыми структурами. С тех пор, несмотря на введение проб во время тренировочных периодов, антидопинговые комитеты продолжают гоняться за тенью.

Виктор Конте, глава Balco, калифорнийского центра спортивного питания с сомнительной репутацией, поставлявшего стероиды многим ведущим спортсменам, пока в 2003 году против него не было начато расследование, говорил: «От чиновников, проводящих тесты, укрыться так же легко, как отнять конфету у ребенка».

Главная проблема ВАДА (Всемирное антидопинговое агентство, возглавляющее борьбу с допингом в спорте) заключается в том, что нарушители всегда оказываются на шаг впереди – они используют вещества с измененным химическим составом и другие хитрости, чтобы обмануть систему, – в результате честные спортсмены оказываются в крайне невыгодном положении. Как выразился британский спринтер Дуэйн Чемберс: «Все просто: наука всегда опережает тех, кто проводит тесты».

Естественно, один из способов искоренения жульничества с допингом – легализовать его использование (если нет правил, которые можно нарушить, обман невозможен по определению), но такое решение неприемлемо. Успех в спорте тогда будет определяться не способностями и упорными тренировками, а желанием обменять будущую продолжительность жизни на славу в настоящем. Опасности чрезмерного увлечения допингом были наглядно продемонстрированы во время судебных процессов после падения Берлинской стены.

Таким образом, вопрос заключается в том, существует ли средний путь между запретом и полной легализацией. По мнению Джулиана Савулеску, профессора практической этики Оксфордского университета, такой путь есть. Пропагандируя радикально новый подход, он утверждает, что мы не должны легализовать все повышающие эффективность препараты; вместо этого нужно легализовать безопасные средства. В этом случае будет устранена (или, по крайней мере, минимизирована) опасность развития медицинских осложнений у бывших спортсменов и одновременно проложен путь к большей прозрачности методов применения и выявления препаратов.

Каким образом? Приведу пару примеров. Чаще всего допинг применяют в тех видах спорта, которые требуют выносливости, – успех определяется тем, насколько эффективно красные кровяные тельца доставляют кислород к мышцам. Число эритроцитов в крови отражает уровень гематокрита (HCT), который можно повысить инъекциями эритропоэтина (гормон, запрещенный ВАДА) или тренировками в высокогорных условиях (эта методика тренировок не запрещена).

Повышение HCT до 50 % не связано с существенным риском для здоровья, независимо от метода – посредством высокогорных тренировок или с помощью эритропоэтина. И только когда HCT превышает 55 %, это становится опасным: повышенная концентрация эритроцитов сгущает кровь до состояния джема, что повышает риск сердечного приступа. За последнее время несколько велосипедистов, участвовавших в велогонке Tour de France, умерли от внезапной остановки сердца, предположительно вызванной злоупотреблением эритропоэтином.

ВАДА потратило миллионы долларов в тщетных попытках найти надежный тест против эритропоэтина. Один из новейших комбинированных тестов мочи и крови легко обмануть при помощи плазмозаменителей (повышающих количество жидкости в крови) и мочегонных средств. Но даже если антидопинговому агентству удастся разработать такой тест, спортсмены просто начнут обходить его при помощи переливания крови – эта процедура запрещена, но выявить ее практически невозможно, поскольку у спортсмена забирается кровь, сохраняется, а затем переливается непосредственно перед соревнованиями, что позволяет увеличить количество красных кровяных телец.

Таким образом запрет HCT, введенный ВАДА, не только бесполезен, но и несовершенен с точки зрения морали. Странная логика: повышение HCT до уровня 55–60 % при помощи высокогорных тренировок, несмотря на потенциальную опасность, признано приемлемым, а повышение HCT до уровня 40–45 % с помощью эритропоэтина – недопустимым, несмотря на абсолютную безопасность. Фокусируясь на средствах повышения HCT, ВАДА упускает из виду негативное влияние на здоровье спортсменов.

Может, эффективнее было бы легализовать все способы воздействия на состав крови и просто проверять уровень HCT? Установка безопасной границы (скажем, 50 или 55 %) дала бы антидопинговому агентству надежную процедуру и позволила бы защитить здоровье.

Кроме того, такая система была бы честнее. Проблема с правилами, соблюдение которых невозможно обеспечить, состоит в том, что они поощряют обманщиков и наказывают честных. При существующей системе спортсмены, отказывающиеся от переливания крови и применения эритропоэтина, попадают в невыгодное положение во время соревнований, поскольку не обладают средствами повышения HCT. Разрешив все безопасные методы повышения HCT до установленного предела, ВАДА уравняло бы шансы честных и нечестных спортсменов.

Та же логика применима и к стероидам. Стероиды считаются опасными для здоровья, но это упрощение. Безопасными или небезопасными являются не сами препараты, а их дозы. Умеренное применение стероидов повышает силу и помогает восстанавливаться, не вызывая нежелательных побочных эффектов. Разрешение безопасного использования стероидов по-прежнему потребует от антидопинговых структур проверки злоупотреблений, но тесты могут быть более эффективными, если сосредоточиться на симптомах передозировки (например, гипертрофии левого желудочка – признака болезни сердца), а не на наличии запрещенного вещества.

Политика «регулируемой терпимости» также создаст более безопасную среду для спортсменов, обеспечив им возможность выбирать препараты на основе информированного согласия. Еще один недостаток запрета состоит в том, что проблема загоняется в подполье, и спортсмены принимают нелицензированные средства, приобретенные у сомнительных поставщиков. Регулируемая терпимость также создаст для фармацевтических компаний стимулы для выпуска более безопасных препаратов: в настоящее время, как и в Восточной Германии в 1970-х и 1980-х, их побуждают просто выпускать препараты, не выявляемые тестами.

Наверное, нет нужды говорить, что предложение Савулеску ни в коем случае не оправдывает преступлений, совершенных в Восточной Германии; наоборот, оно осуждает ту систему, и не просто потому, что допинг давали детям, но и вследствие чудовищной небезопасности протоколов[19].

Тем не менее многие не согласны с подходом Савулеску. Они считают, что, даже если удастся преодолеть практические трудности и гарантировать безопасность спортсменов, с точки зрения морали будет неправильно разрешить допинг в спорте и что результаты спортсменов, принимающих допинг – даже безопасный, – будут искусственными и недостойными восхищения, в отличие от результатов спортсменов, которые рассчитывают на врожденные способности и упорный труд.

Эта точка зрения была красноречиво сформулирована Диком Паундом, бывшим главой ВАДА: «Я не хочу, чтобы мои внуки превратились в склад химикатов, чтобы добиться успехов в спорте и получать от него удовольствие, – писал он. – Утверждение, что спорт должен быть на первом месте, абсолютно неэтично. Гуманистический подход – это выяснить, что ты можешь достичь собственным талантом».

Паунд здесь не говорит о безопасности, честности, принуждении, обмане, здоровье или жульничестве. Он затрагивает самую суть допинга, указывая, что есть нечто глубоко неправильное в манипуляции человеческими возможностями с помощью искусственных средств. Он утверждал, что спорт – это проверка того, чего можно достигнуть без доступа к этим «фармакологическим искажениям».

Взгляды Паунда разделяли многие влиятельные люди, в том числе президентский совет США по биоэтике, созданный в 2000 году Джорджем Бушем-младшим. В докладе президенту от 2002 года указывалось: «Представляется, что некоторые средства, улучшающие результаты, ставят под вопрос достоинство результатов тех, кто их использует. Эти результаты кажутся менее реальными, не принадлежащими им, не слишком достойными нашего восхищения. Такие средства, улучшающие результаты, не только искажают или разрушают другие стороны человеческой жизни, но, по всей видимости, искажают саму спортивную деятельность… Конечно, принимающий стероиды бегун остается человеческим существом, которое бежит. Но тот, кто так поступает, возможно, уже в меньшей степени человек, чем его не подвергшийся изменениям товарищ».

Означают ли эти аргументы, что под подозрением находятся все технологии, улучшающие спортивные результаты? Страдает ли «достоинство» и «человечность» тех, кто их использует? Прежде чем отвечать на эти вопросы, задумайтесь вот о чем: а что, если бы улучшающие эффективность средства были доступны не только спортсменам, но и всем остальным? Что, если бы они предлагали не только увеличение силы и скорости, но также повышение интеллекта и продолжительности жизни?

Вы тоже бы возражали? Отказались бы принимать эти препараты по соображениям морали? Хотели бы, чтобы государство запретило их точно так же, как спортивные организации запрещают допинг?

Проблема допинга в спорте важна сама по себе, однако она также затрагивает более глубокие вопросы. До какой степени допустимо улучшать человека искусственными методами и приемлемо ли изменять врожденные способности при помощи технологии? Другими словами, это вопросы о будущем самого человечества.

В одной из лабораторий в Филадельфии стоят клетки с мышами. Но это не обычные мыши: у них в два раза больше мышечная масса, они живут дольше и восстанавливаются после травм, которые убили бы их более слабых родственников. Но эти впечатляющие черты появились не после тренировок или инъекций стероидов, а как результат генетической инженерии, и если эту методику перенести на людей, она может изменить будущее нашего биологического вида.

Метод весьма прост. Вирусы опасны для человека потому, что способны проникать в организм и встраивать свой генетический материал в клетки хозяина. Ученым пришла в голову блестящая идея: модифицировать вирусы таким образом, чтобы они не переносили болезнь, а встраивали полезные гены непосредственно в геном организма. В случае с так называемой мышью-Шварценеггером вирусы заставили переносить ген, отвечающий за инсулиноподобный фактор роста 1 (ИФР-1) – химическое вещество, стимулирующее рост мышц.

Результаты получились потрясающими: усиленная выработка ИФР-1 привела к увеличению мышечной массы на 15 % у молодых мышей и на 27 % у взрослых особей. Продолжительное присутствие дополнительных генов выработки ИФР-1 предотвращало уменьшение силы мышц при старении мышей. Перенесенная на человека, эта процедура может изменить жизнь престарелых людей и помочь тем, кто страдает от мышечной атрофии.

Среди других методов переноса генов, разрабатывающихся в настоящее время, можно отметить радикальную попытку исследователей из Калифорнийского технологического института создать устойчивость к СПИДу и некоторым видам рака, например меланоме. Тем временем ученые в Европе и в других странах пытаются разработать новаторские методы лечения врожденной слепоты, а также глухоты.

До сих пор цель исследований по переносу генов была терапевтической, но нетрудно представить, как эта технология может расширить возможности человека. Спортсмены, всегда стремившиеся использовать научные достижения, были вдохновлены открывающимися возможностями. В 2006 году в Германии во время судебного процесса о применении стероидов обвинение обнародовало электронную переписку между Томасом Спрингстином, мужем двукратной чемпионки Европы в скоростном беге на коньках на дистанции 400 метров Грит Бройер, и врачом голландского конькобежного клуба.

В письмах упоминается репоксиген, торговое название препарата для генной терапии, которая приводит у мышей к выработке эритропоэтина в ответ на низкую концентрацию кислорода. Профессор Вернер Франке, специалист по допингу, в свое время говорил: «Мы ожидали появления генного допинга в спорте, но не так скоро. Рубикон перейден». Риск применения генного допинга огромен, потому что многие методы еще не прошли клинические испытания. Однако специалисты предсказывают, что безопасный генный допинг появится уже в ближайшие годы. Некоторые даже убеждены, что генетически модифицированные спортсмены уже есть.

Генетические манипуляции составляют основу дебатов об усовершенствованиях человеческого организма. Вне всякого сомнения, спортсмены будут стремиться использовать генетику для повышения результатов, но доступа к этим методам почти наверняка потребуют и все остальные. Биотехнологии могут в конечном счете дать нам средства для повышения интеллектуальных способностей и продолжительности жизни. Некоторые специалисты в области регенерации клеток убеждены, что совсем скоро люди будут жить до тысячи лет.

Следует ли разрешать эти технологии? Следует ли поощрять их разработку? Или их использование «расчеловечивает» нас, ставя под вопрос «достоинство» тех, кто их применяет? И есть ли с точки зрения морали разница между применением в спорте и в других областях средств, расширяющих возможности человека?[20]

Это серьезные этические вопросы, но сначала давайте рассмотрим такого рода средства, которые могут быть полезны как спортсменам, так и всем остальным, например для повышения умственных способностей. Пока этот вопрос чисто умозрительный (таких средств еще не существует), однако он позволяет исследовать проблемы морали.

Следует отметить, что до сих пор мы стремились повысить умственные способности при помощи образования. Как выразился философ Джон Харрис, если политику удастся повысить уровень образованности на 5 %, реструктурировав программу обучения, то его следует объявить героем. Но почему бы не попытаться достичь таких же результатов с помощью генной инженерии? Ответ, по мнению президентской комиссии по биоэтике, заключается в том, что неправильно использовать «искусственные» средства для достижения желаемого результата.

Убедительность этого возражения можно проверить на другом примере. Как указывалось выше, ученые из Калифорнийского технологического института работают над тем, чтобы с помощью генной инженерии сформировать устойчивость к раку. Следует ли запретить эти исследования на основании сомнительности средств? Должны ли мы лишить больных раком возможности извлечь пользу из этого «искусственного» метода лечения?

Если приверженцы морали отвечают на этот вопрос положительно, то их позиция выглядит безумной. Получается, что люди должны страдать только потому, что лекарство от их болезни в определенном смысле является «искусственным»? Неужели результат менее важен, чем средства? И если это справедливо для метода лечения рака с помощью генной инженерии, то как быть с другими генетическими изменениями, которые приводят к желаемым результатам, таким как повышение интеллекта или продолжительности жизни?

На этот аргумент консерваторы обычно отвечают, что есть разница между лечением и усовершенствованием. Первое – например лечение рака – возвращает пациента к «нормальному функционированию», тогда как второе – генная терапия для повышения умственных способностей – выводит человека «за границы нормы».

Но если подумать, эта разница оказывается не такой уж очевидной. Именно потому, что предрасположенность к раку является нормой, ученые прилагают столько сил в поисках лекарства против этого заболевания. Недомогания и болезни всегда были нормальным аспектом человеческой жизни. Кроме того, если взглянуть на проблему шире, то причины, по которым мы хотим расширить свои возможности, совпадают с причинами, по которым мы хотим избавиться от болезни: чтобы жизнь стала лучше и полнее.

А как насчет возражения, что генетические средства расширения возможностей – как и химические – являются искусственными? Они тоже выглядят неубедительно. Телескоп тоже является искусственным средством – он улучшает нашу способность видеть на больших расстояниях. Значит, он аморален?

Вот как сформулировал эту мысль Харрис: «Интересно, сколько человек, пользовавшихся биноклем, считали, что нарушают моральные нормы? Сколько человек думали (или думают), что с точки зрения морали существует разница в использовании очков для чтения и театрального бинокля?»

Примечательно, что многие современники Галилея (изобретателя современного телескопа) действительно считали телескоп сомнительным с точи зрения морали, поскольку он наделял человека возможностями, превышающими те, которые были даны ему Богом. Таковы были консерваторы того времени. Нетрудно представить, что на тех, кто сегодня протестует против генетического усовершенствования, со временем будут смотреть точно так же.

Похоже, что в основе сопротивления генетическому усовершенствованию лежит своего рода брезгливость, идея о том, что вмешиваться в структуру ДНК человека – это немного неприлично и нагло. Но такая брезгливость абсолютно необоснованна. Ведь геном человека – продукт непредсказуемого процесса эволюции. Может, пришло время принять безопасное вмешательство в гены, которое поможет улучшить жизнь или избавить от страдания?

Предположим, можно изменить геном человека таким образом, что люди получат иммунитет к обычной простуде. Это усовершенствование сделает мою жизнь немного лучше. Я регулярно простужаюсь, и с удовольствием воспользовался бы новой технологией, которая избавит меня от ежегодного чихания и кашля.

Но, будь у меня такой шанс, я бы хотел, чтобы он был доступен и другим. Это усовершенствование принесет мне пользу в любом случае. Я бы хотел воспользоваться им не потому, что это даст мне преимущество над остальными людьми, а потому, что оно полезно само по себе. Оно имеет внутреннюю ценность.

Теперь предположим, что я спортсмен, специализирующийся на беге на 100 метров, и у меня есть доступ к средству, которое поможет мне бегать быстрее. В данном случае средство расширения моих возможностей принесет мне пользу только в том случае, когда оно недоступно остальным. Если у всех будет доступ к препарату, который уменьшит время на 10 %, то я окажусь в той же ситуации, что и до приема препарата. В спорте (и в любой другой игре с нулевой суммой) усовершенствование, доступное всем, практически эквивалентно усовершенствованию, которое не доступно никому.

Этот пример позволяет нам сказать нечто очень важное о моральном аспекте расширения возможностей. То есть причины, по которым мы приветствуем такие усовершенствования за пределами спорта, гораздо серьезнее соответствующих причин в спорте. Как мы уже видели, достоинство разрешения безопасных средств расширения возможностей в спорте заключается в том, что такая система будет честнее и безопаснее для спортсменов. Но аргументы в пользу безопасных средств расширения возможностей за пределами спорта гораздо убедительнее: они способны одновременно улучшить жизнь всех.

Человечество стоит на пороге новой эры эволюции, движущей силой которой будут не силы естественного отбора, а биотехнологическое вмешательство. Разве вы не хотели бы извлечь пользу из этой удивительной технологии? Разве вы не хотели бы, чтобы она помогла вашим детям? Я бы хотел.

После начала процесса над Манфредом Эвальдом и Манфредом Хёппнером летом 2000 года спортсмены, чья жизнь была разрушена восточногерманской допинговой системой, внимательно следили за доказательствами, которые собрало обвинение. Сидевшая на галерее для публики бывшая талантливая пловчиха Уте Краузе увидела в зале Андреаса Кригера, которого раньше все знали как толкательницу ядра Хайди. Это была любовь с первого взгляда.

Я знакомлюсь с Краузе, когда она приезжает за Кригером после того, как он закрывает свой магазин военного снаряжения в Магдебурге. Эта высокая женщина с внимательным взглядом и милой улыбкой с удивительной откровенностью рассказывает о том, как на нее повлияла восточногерманская допинговая программа, а также о своем невероятном романе с Кригером.

«В школе я очень хорошо плавала, и в 1973 году меня пригласили в спортивный клуб “Магдебург”, – рассказывает она. – Тренеры были очень довольны моим прогрессом, и в 1977 году они начали давать мне голубые таблетки. За несколько недель я поправилась на 15 килограммов. Подумав, что я слишком много ем, я начала отказываться от еды. У меня было такое чувство, что я живу в чужом теле».

Краузе, имевшая один из лучших в мире результатов на дистанции 200 метров на спине, начала страдать от сильной депрессии. После попытки самоубийства в 1983 году, когда она, приняв большую дозу снотворного, очнулась в луже рвоты, Уте поняла, что пора уходить из спорта. Четыре года спустя, во время стажировки в качестве медсестры, она осматривала пациента и вдруг увидела голубые таблетки, которые принимала, когда занималась плаванием.

«Я не могла поверить своим глазам, – говорит она. – Меня убеждали, что это витамины, но когда я посмотрела на описание, то поняла, что это сильнодействующее рецептурное средство, которое назначают людям после химиотерапии. Я была в шоке».

Вечером я пригласил Кригера и Краузе на ужин в ресторан на открытом воздухе, который располагался в выложенном брусчаткой дворе недалеко от знаменитого собора в Магдебурге. Краузе рассказывает о начале их с Андреасом романа. «Я увидела Андреаса в суде, и это было как удар молнии! – говорит она. – В конце каждого дня спортсмены собирались маленькими группами и обсуждали все, что услышали на заседании. Я мгновенно сблизилась с Андреасом. У нас был схожий опыт, и мы думали одинаково. Мы могли посочувствовать друг другу, успокоить. Мы все говорили и говорили. Я поняла, что с этим мужчиной хочу провести остаток жизни».

Вскоре после окончания суда Кригер переехал в Берлин, где жили Краузе и ее дочь от предыдущего брака. С тех пор прошло восемь счастливых лет, и их любовь, похоже, нисколько не ослабла. «Мы поженились в замке Хундисбург [в окрестностях Магдебурга], и на свадьбе у нас было семьдесят гостей, – рассказывает Краузе, с ласковой улыбкой глядя на Кригера. Я спрашиваю, прошла ли у нее депрессия. – После того как я встретила Андреаса, мне все лучше и лучше. С его помощью я справлюсь».

Кригер съедает огромную тарелку салата, затем утку с картошкой, развлекая нас рассказами о главной женщине в его жизни. Он неизменно называет Краузе «женой», как будто долго мечтал произнести это слово, и оно еще не утратило для него новизны. Регулярные инъекции мужских гормонов, необходимых для сохранения бороды и других мужских черт, делает ему Краузе, опытная медсестра.

Краузе сухо замечает, что Кригер теперь принимает мужские гормоны добровольно, а раньше его заставляли делать это обманом. Кригер смеется шутке жены. Возможно, это последний поворот в одной из самых невероятных историй в спорте.

10. Чернокожие бегуны – самые быстрые в мире?

Мало что может сравниться с тишиной, опускающейся на стадион, когда восемь мужчин разминаются перед битвой за легендарное звание самого быстрого человека на планете. Я присутствовал на олимпийском стадионе в Пекине в 2008 году, когда Усэйн Болт опустился на колени, уперся ногами в колодки и принялся слегка раскачиваться; соперники нервничали – они прекрасно знали, на что способен высокий парень с Ямайки, бегущий по четвертой дорожке.

Болт сорвался с места и на 80 метрах уже так оторвался от соперников, что развел руки в стороны и ударил себя кулаком в грудь – к бурной радости 80 тысяч зрителей. И лишь несколько секунд спустя, когда на гигантском табло появился результат, стадион в изумлении ахнул. Под вспышками фотокамер Болт опустился на колени и показал на электронный таймер: 9,69 секунды, новый мировой рекорд.

Безоговорочная победа Болта над соперниками была необыкновенно красивой, а его торжество за несколько метров до финишной черты стало визитной карточкой XXIX Олимпийских игр. Но это также было продолжением тенденции, насчитывавшей более четырех десятилетий. В 1968 году в жарком и душном Мехико Джим Хайнс стал первым человеком, которому удалось пробежать стометровку быстрее 10 секунд по показаниям электронного таймера. С тех пор мировой рекорд обновляли спортсмены трех государств. Все они, включая Хайнса, были чернокожими.

Доминирование чернокожих спортсменов в спринте не ограничивается новыми рекордами. После 1983 года все победители чемпионатов мира на дистанции 100 метров были черными – как и все финалисты последних десяти чемпионатов, за исключением Матича Осовникара из Словении, который в 2007 году в Токио финишировал седьмым. Больше четверти века ни одному белому спринтеру не удавалось пробиться в финал Олимпийских игр.

Из этих фактов естественным образом напрашивается вывод: в том, что касается спринта, черные обладают генетическим преимуществом над белыми. К такому выводу пришли многие журналисты и ученые, что вызвало ярость либералов, опасавшихся, что признание любых естественных различий между расами может привести к возрождению расизма.

Но существуют ли на самом деле такие различия и что это значит? Ответ мы найдем в тех взглядах на расу и человеческое разнообразие, которые сложились в начале XXI века[21].

Классическую аргументацию о причинах превосходства чернокожих спринтеров можно найти в книге американского журналиста и ученого Джона Энтина «Табу. Почему темнокожие спортсмены доминируют в спорте и почему мы боимся говорить об этом» (Taboo: Why Black Athletes Dominate Sports and Why We’re Afraid to Talk About It). Главный тезис Энтина заключался в том, что превосходными спринтерами являются не все чернокожие, а только часть, предки которых жили на западном побережье Африки. Он отмечает, что «ни один белый, азиат или выходец из Восточной Африки» никогда не бежал стометровку быстрее 10 секунд» (курсив мой. – Авт.).

Выяснилось, что у народов Восточной Африки другой талант: бег на длинные дистанции. Хорошо известно, что кенийские бегуны очень успешно выступают на дистанциях 800 метров и больше, завоевав с 1968 года 53 медали на Олимпийских играх, в том числе 17 золотых (несмотря на бойкот игр 1976 и 1980 годов). Кроме того, с 1986 по 2000 год кенийские спортсмены двенадцать раз из четырнадцати выигрывали чемпионат мира по легкоатлетическому кроссу среди мужчин.

Предположим – чисто теоретически, – что такие результаты генетически обоснованы. Можем ли мы на этом основании сделать вывод, что чернокожие от природы лучшие спортсмены? Вовсе нет. Мы можем только сказать, что уроженцы Восточной Африки превосходят остальных в беге на длинные дистанции, уроженцы Западной Африки – в спринте, а белые показывают средние результаты в обоих дисциплинах. На каком же основании делается вывод, что «черные» – прирожденные бегуны на короткие и длинные дистанции?

Логическая ошибка может быть незаметной потому, что мы привыкли считать «черных» и «белых» разными с биологической точки зрения. Но попробуем применить тот же аргумент к центральноафриканскому племени бамбути, которых обычно называют пигмеями. Учитывая, что их рост не превышает 150 сантиметров, будет справедливым утверждать, что бамбути имеют врожденное преимущество для жизни в помещениях с низким потолком. Но можем ли мы на этом основании сделать вывод, что таким преимуществом обладают все чернокожие?

Выявление генетических различий между популяциями – обычное дело. Маленькие популяции обладают генетическими признаками, зачастую отличающимися от других: например, инуиты, для которых характерны более короткие руки и ноги, совсем не похожи на австралийских аборигенов. Такие различия отмечаются по всей планете. Зачем же объединять разные популяции на основе одинакового цвета кожи?

Проблема ученых, занимающихся расовыми различиями, – склонность к обобщениям.

Город Элдорет расположен в Восточно-Африканском разломе, длинной впадине в земной коре, которая протянулась от Сирии, на юго-западе Азии, до Мозамбика в Восточной Африке. Эта местность к югу от холмов Черангани раньше была населена племенами масаи и сириква, но к началу колониального периода их вытеснили нанди, принадлежащие к этнической группе календжин и имеющие более темную кожу.

По данным самого Энтина, бег на длинные дистанции – это не «черный» феномен, а восточноафриканский, причем именно кенийский. А теперь попробуем рассмотреть это явление пристальнее. Взгляните на карту внизу, которую Джон Энтин взял из классической работы Джона Бейла и До Сэнг «Кенийские бегуны» (Kenyan Running). На ней отражено географическое распределение (с числовыми данными) успехов кенийских бегунов.

Вы, наверное, заметили, что лучшие кенийские бегуны распределены по стране не равномерно, а сосредоточены в одном крошечном регионе Рифт-Валли, в окрестностях Элдорета. Как сказал Фред Харди, бывший американский тренер по бегу, «в радиусе 100 километров вокруг города Элдорет вы найдете 90 % лучших кенийских спортсменов. Здесь, в горах Нанди, произошло нечто особенное».

В книге «Табу» об этом говорит Энтин. «Один небольшой регион, Нанди, где живет всего 1,8 % населения Кении, дал больше половины спортсменов мирового класса, принадлежащих к этнической группе календжин… Большинство кенийских бегунов называют Элдорет своим домом», – пишет он.

В этом контексте теория, что «черные» обладают врожденным талантом к бегу на длинные дистанции, выглядит не просто сомнительной, а странной. Бег на длинные дистанции – это не «черный», не восточноафриканский, ни даже кенийский феномен, а феномен Нанди, сконцентрированный вокруг города Элдорет. Другими словами, успех чернокожих бегунов определяется крошечной областью на карте Африки, тогда как вклад всего остального континента очень мал.

Точно такая же картина выявляется при анализе «черного» успеха в спринте. По словам самого Энтина, подавляющее большинство африканских стран никогда не добивалось успехов в спринте. Все высшие достижения принадлежат тем, кого он называет «чернокожими, предки которых пришли из Западной Африки»: им принадлежит «494 из 500 лучших результатов на стометровке и 98 лучших результатов в спринте вообще».

Но при ближайшем рассмотрении даже этот «западноафриканский» успех оказывается чем-то другим. Многие из этих выдающихся результатов ограничены двумя популяционными группами: афроамериканскими и жителями Ямайки. Конечно, обе популяции происходят из Западной Африки (а также имеют небольшую примесь европейской крови), но нет смысла описывать их успех в спринте как «западноафриканскую» черту.

Почему? Потому что практически ни одна западноафриканская страна не разделяет их успех. Посмотрите на Мавританию, Гвинею-Бисау, Сьерра-Леоне, Республику Гвинея, Либерию, Буркина-Фасо, Того, Нигер, Бенин, Мали, Гамбию, Экваториальную Гвинею, Гану, Габон, Сенегал, Конго и Анголу – все это страны Западной Африки, но ни один их гражданин не выиграл ни одной медали на стометровке на Олимпийских играх или на чемпионатах мира.

Точно так же, как успех Восточной Африки в беге на длинные дистанции, успех Западной Африки в спринте в высшей степени специфичен.

Почему же Энтин и другие авторы говорили о «расовом» превосходстве спортсменов? Почему они не заметили противоречия между заглавием этой книги и данными, которые использовал автор для подтверждения своего тезиса? Почему такого рода расовые обобщения продолжают одобрительно цитироваться многими экспертами и журналистами?

По всей вероятности, понятие расы до такой степени укоренилось в сознании людей, что возникло коллективное слепое пятно, когда речь идет об использовании и значении этого понятия. Людей с темной кожей мы автоматически причисляем к категории «черных» и предполагаем, что любая черта, присущая некоторым из них (даже незначительному меньшинству), присутствует у всех[22].

Некоторые ученые обращаются к расовым обобщениям под прикрытием эпидемиологических аргументов. Например, утверждается, что среди чернокожих больше распространена серповидно-клеточная анемия. На самом деле ситуация, как всегда, гораздо сложнее. От серповидно-клеточной анемии чаще страдают потомки людей, которые жили в зонах распространения малярии, что означает повышенный риск для тех, предки которых были выходцами из определенных частей Африки южнее Сахары. Но такая же опасность грозит выходцам из Южного Средиземноморья. Генетические заболевания сами по себе не являются расовыми. Многие другие так называемые болезни черных на самом деле являются болезнями бедности и имеют известные причины, обусловленные факторами окружающей среды.

Джонатан Маркс, антрополог из Университета Северной Каролины в Шарлотте, формулирует эту мысль так: «Все группы людей, выделенные по любому признаку, имеют свои медицинские риски. Афроамериканцы, евреи ашкенази, африканеры и японцы, бедняки, богачи, трубочисты, проститутки, хореографы и индейцы племени пима – у каждой группы свой медицинский риск. И причина не в расе, в действительности раса только запутывает вопрос. Очевидно, что медицина только выиграет от знания о самоидентификации пациента… но это не предполагает существования фундаментальных биологических различий между группами».

Причина того, что сторонникам расовой теории сходят с рук неверные обобщения, состоит в том, что эти обобщения согласуются с нашей естественной склонностью считать «черных» биологическим типом, отличным от «белых», «желтых» или «краснокожих». Эта склонность настолько сильна, что требует усилия воли, чтобы освободиться от ее хватки.

Но результат стоит затраченных усилий. Достижения популяционной генетики за последние четыре десятилетия неопровержимо доказали, что определение расы, которого придерживались на протяжении двух с половиной веков – что человечество можно разделить на несколько подвидов с жесткими генетическими границами, – абсолютно необоснованно.

В 1972 году Ричард Левонтин, в то время молодой ученый из Чикаго, ехал в автобусе на научную конференцию в Карбондейле, в штате Иллинойс. Он не бездельничал во время долгого путешествия, а использовал это время, чтобы проанализировать накапливающиеся данные о генетической изменчивости человека. Тогда ученые еще не обладали технологией, чтобы непосредственно увидеть человеческий геном, а исследовали белковые продукты генов, такие как кровь и другие типы тканей в организме.

Соответствующий белок расщепляется и помещается в гель, после чего через него пропускают электрический ток (этот метод называется электрофорезом). Если два белка (например, полученные из крови разных людей) в электрическом поле движутся с разной скоростью, значит, они получены из разных форм генов. Это называется генетическим разнообразием.

Более двухсот лет людей делили на классические расы – негроидную, европеоидную, монголоидную и так далее: эти расы мы знаем и сегодня. Давно известно, что видимые различия между расами – в частности цвет кожи, структура волос, форма носа и так далее – определяются генами. Это подтверждается фактом, что чернокожие африканцы, родившиеся в Европе, наследуют цвет кожи родителей.

Но большинство биологов были убеждены, что эти внешние различия сопровождаются другими, более фундаментальными. В 1916 году Джордж Фергюсон в книге «Психология негров» (The Psychology of the Negro) писал: «Цвет кожи и курчавые волосы – лишь внешние признаки многих гораздо более глубоких отличий».

Левонтин обнаружил, что большинство генов не отличается друг от друга у всех людей нашей планеты. Однако для тех генов, которые имеют вариации, подавляющее число вариаций – около 85 % – наблюдается внутри популяционных групп. Половина остальных определяет различия между маленькими популяционными группами, а другая половина – всего 7 % – между так называемыми расами.

Другими словами, если в результате ядерной катастрофы погибнет все население Земли, за исключением одной маленькой популяции – скажем, африканского племени масаев, – то в этой группе сохранятся практически все вариации генов, существующие сегодня в мире.

Конечно, это выглядит абсолютно нелогичным, и многие отвергали полученные в результате исследований данные на том основании, что они противоречат здравому смыслу. Разве могут быть расовые различия такими незначительными, когда мы собственными глазами видим огромную разницу между чернокожими и белыми? В данном случае видеть – не значит верить. Почему? Потому что глаз может видеть только крошечную часть того, на что влияют гены человека.

Генри Харпендинг, профессор антропологии Университета Юты, говорит: «Персональные компьютеры можно разделить на главные расы – Compaq, Dell, Gateway, Micron – и множество мелких популяций. Но есть ли глубокие, существенные различия между клоном X и клоном Y? Вряд ли. Уберите корпуса, и вы не заметите разницы. Компоненты персональных компьютеров полностью взаимозаменяемы. Главное отличие между расами персональных компьютеров – лейбл на корпусе. Как и разница между человеческими расами».

Это серьезный удар по традиционному взгляду на расы. На протяжении десятилетий ученые и простые люди верили, что расовые группы обладают уникальными генетическими характеристиками, отличными от характеристик других групп, но этот вывод оказался абсолютно необоснованным.

Луиджи Лука Кавалли-Сфорца из Стэнфордского университета так формулирует эту мысль: «Разделение на расы оказалось бесполезным занятием… Все популяции или популяционные кластеры перекрываются, когда речь идет об одиночных генах, и почти во всех популяциях все аллели [типы генов] встречаются с разной частотой. Таким образом, ни один одиночный ген не является достаточным для разделения человеческих популяций на систематизированные категории»[23].

Открытия популяционной генетики – в частности, что все генетические вариации, существующие на планете, встречаются внутри расовых групп, – демонстрируют абсурдность попыток расовых обобщений; нелогично приводить пример крошечной группы чернокожих, побеждающих, скажем, на дистанции 10 000 метров, и делать вывод, что все люди с таким цветом кожи обладают талантом бегунов на длинные дистанции.

Мы смотрим на мир через «расовые» очки, и поэтому склонны приписывать разного рода явлениям – а не только способности к бегу – расовые причины.

Подведем итоги. Мы убедились, что успех в беге на длинные дистанции – это характеристика не всех «черных», а только представителей народности нанди, живущей в окрестностях города Элдорет. Мы также видели, что успех в спринте – характеристика афроамериканцев и уроженцев Ямайки. Остается ответить на вопрос: почему? Почему эти популяционные группы добиваются выдающихся результатов – каждая по-своему – в беге?

Один из возможных ответов состоит в том, что их способности носят генетический характер: нанди обладают врожденным преимуществом в беге на длинные дистанции, а афроамериканцы и уроженцы Ямайки – в спринте. Этот вывод не имеет ничего общего с сомнительным расовым обобщением, поскольку в нем не утверждается, что этим генетическим преимуществом обладают все чернокожие люди.

Но есть ли у нас доказательства? Имеется ли в геноме этих групп нечто такое, что указывает на их генетическое превосходство? Начнем с племени нанди и их успехов в беге на длинные дистанции.

Джон Мэннерс, эксперт по кенийским бегунам, создал сложную теорию в поддержку идеи генетического превосходства. Его теория включает такие аспекты, как кража скота, ритуал обрезания и некоторые предположения о практике брака. Другими словами, он убежден, что силы естественного и полового отбора действовали в одном направлении таким образом, что за две тысячи лет сформировалось племя, отличавшееся необыкновенной выносливостью.

Мэннерс признает, что его гипотеза не подлежит проверке (что можно расценивать как ее слабость), однако она может содержать зерно истины – в противном случае, как объяснить, что крошечная популяция доминирует в спорте, доступном для всех?

К счастью, есть человек, посвятивший свою жизнь поиску ответов на эти вопросы.

Белый мужчина среднего телосложения идет пешком по широким просторам запада Рифт-Валли. На нем синие джинсы, красная футболка и коричневые ботинки, за плечами потрепанный рюкзак. Солнце уже поднялось высоко, и от него исходят волны жара. Мужчина внимательно смотрит по сторонам, и его взгляд останавливается на глинобитной хижине, одном из многих подобных строений в сельской местности, по которой он путешествует. Сверившись с записью на листке бумаги, он удовлетворенно кивает и стучит в дверь.

Через несколько секунд в дверях появляется высокий и стройный чернокожий мужчина; за его спиной жена вытягивает шею, чтобы рассмотреть, кто пришел. Они ждут своего белого гостя и приглашают внутрь. В маленькой хижине всего одна комната, где расположился сломанный стол, четыре стула; на стене несколько вырезок из журналов. Такую скромную обстановку вы найдете в любой кенийской деревне. Хозяева предлагают гостю прохладительный напиток, и они начинают оживленно беседовать.

Присутствие белого человека в этой части Кении необычно само по себе, но то, что происходит потом, необычно вдвойне. Гость раскрывает рюкзак, достает из стерильной пробирки ватный тампон и проводит им по внутренней стороне щеки хозяина, возвращает тампон в пробирку, закрывает ее и кладет в рюкзак. Затем повторяет ту же процедуру с женщиной. Побеседовав еще несколько минут, гость встает и прощается. Выйдя из хижины, он направляется к следующему пункту назначения.

Яннис Питсиладис – один из самых удивительных ученых, с которыми мне приходилось встречаться. В юношестве он увлекался волейболом и даже играл в региональных командах в своей родной Греции. Но жизненное призвание Питсиладис нашел только после того, как расстался со спортом; он решил выяснить, почему определенные этнические группы демонстрируют выдающиеся успехи в беге.

На этот вопрос многие ученые пытались ответить, не покидая уютных кресел, но Питсиладису были нужны убедительные доказательства. Поэтому он начал собирать генетические данные выдающихся спортсменов. Глинобитная хижина, описанная выше, находится в 12 километрах к югу от Элдорета, эпицентра кенийского бегового феномена, а хозяева – Амос Бивотт, обладатель золотой медали в беге с барьерами на 3000 метров на Олимпийских играх 1968 года в Мехико, и его жена Чероно Майо, участница Олимпийских игр 1972 года в Мюнхене.

Последние несколько лет жизни Питсиладис путешествовал, как современный Индиана Джонс, по региону Рифт-Валли в поисках самородков спортивного таланта – вооружившись ватными тампонами и полный решимости обнаружить драгоценную ДНК, спрятанную в клетках спортсменов. Его путешествие не назовешь ни легким, ни дешевым.

«Вы и представить не можете, как трудно было добиться этих результатов, – говорит он. – Мне пришлось дважды закладывать дом, чтобы достать деньги на исследования, потому что никто не хотел их финансировать. Одну из моих последних экспедиций финансировал индийский ресторан из Глазго [где Питсиладис читал лекции в местном университете]. Я там обедал, когда ко мне подошел владелец, чтобы спросить, доволен ли я, и мы разговорились. Я рассказал, как трудно доставать деньги для моих исследований, и он вызвался сам оплатить мне путешествие».

Но собрать деньги оказалось не самым трудным. Питсиладису пришлось не только добираться до самых глухих мест планеты в поисках величайших в мире спортсменов, но и провести огромную работу, чтобы урегулировать этические вопросы. Первым делом следовало обратиться в местный Олимпийский комитет, получить разрешение, а затем убедить спортсменов (зачастую недоверчивых), чтобы они подписали согласие на исследование своих генов.

Всю деликатность своей миссии Питсиладис осознал после одной из поездок в Эфиопию. Через несколько недель после возвращения в Великобританию он узнал о вынужденной отставке генерального секретаря Олимпийского комитета Эфиопии. Почему? Потому что в прессе появились невероятные истории о том, как он позволил белому ученому украсть ДНК двукратного олимпийского чемпиона Хайле Гебреселассие, чтобы вывести новую породу белых суператлетов.

Одиссея интеллектуальных открытий Питсиладиса, несмотря на все трудности, оказалась очень результативной. Мы уже знаем, что превосходство в беге на длинные дистанции – характеристика не всех чернокожих, а только жителей кенийского региона Нанди. Вопрос лишь в том, обусловлено ли превосходство этой крошечной этнической группы генетическим фактором.

Биологическая теория превосходства спортсменов из Нанди очень проста для понимания. Определенное телосложение – это следствие изолированности популяции, позволяющей генофонду отдалиться от генофонда соседней популяции, чему способствует естественный и половой отбор.

В своей лаборатории в Глазго Питсиладис взял тампоны, привезенные из экспедиции, выделил ДНК и стал исследовать, указывают ли гены на предполагаемую изоляцию. Начал он с митохондриальной ДНК, которая наследуется только от матери, и ДНК Y-хромосомы, которая наследуется только от отца, – обе они удобны для изучения наследственности и генетического родства.

Анализируя данные, Питсиладис понял, что нанди – совсем не изолированная популяция, они отличаются необыкновенным разнообразием, и это свидетельствует, что племя подвергалось воздействию миграционных процессов на протяжении столетий. Это совсем не соответствовало его ожиданиям. Гипотеза, что чрезвычайно изолированное племя подвергается жесткому отбору, не получило подтверждения.

Генетическую теорию успеха племени нанди в беге на длинные дистанции ставят под сомнение недавние результаты крупных легкоатлетических соревнований. В последние двадцать лет бегуны из Марокко и Алжира начали конкурировать с кенийцами на средних дистанциях, а эфиопские спортсмены – на длинных.

Этого не может быть, если генетика служит главным фактором превосходства нанди в беге на длинные дистанции. Эволюция – процесс очень медленный, и поэтому врожденные преимущества не переходят от одной популяции к другой, от одного региона к другому за десять лет и даже за столетие.

Питсиладис также приезжал в Эфиопию, чтобы получить ДНК известных спортсменов, таких как Гебреселассие, которого считают лучшим бегуном на длинные дистанции всех времен и народов. Уже догадались? Анализ ДНК показал, что его этническая группа – как и нанди – отличается большим генетическим разнообразием. Генетически эфиопы сильно отличаются от бегунов племени нанди, несмотря на сходный цвет кожи (что показывает, насколько обманчивой может быть пигментация, если использовать ее как показатель генетического сходства). Данный факт также противоречит генетической теории. Ведь если эти две группы генетически далеки друг от друга, то как может их успех объясняться одинаковой биологией?

«Чем дольше мы изучали это явление, тем сильнее убеждались, что закономерности успеха носят совсем не генетический характер, несмотря на то, что присущи определенным популяциям, – говорит Питсиладис. – Пока мы проверили отдельные гены, и потребуется еще несколько лет, чтобы изучить 30 тысяч генов в геноме, но мы уже с достаточной уверенностью можем сказать, что успех кенийских бегунов на длинные дистанции определили, в основном, социальные и экономические факторы».

С ним согласен Скотт Томас из Университета Торонто: «Похоже, что здесь играет роль какой-то генетический компонент, но он не связан с расой» (курсив мой. – Авт). Томас отмечает «огромное разнообразие» генотипов в эфиопских и кенийских популяциях, из которых происходят лучшие бегуны на длинные дистанции, и это разнообразие «перекрывается с вариациями, которые мы находим в других местах».

Если рассматривать достаточно продолжительный период, то можно увидеть, как менялось лидерство в беге на длинные дистанции. В начале XX века скандинавские бегуны завоевали двадцать восемь из тридцати шести олимпийских медалей на дистанциях 5000 и 10 000 метров. Тридцать лет спустя пальма первенства перешла к австралийцам, а затем кенийцам. Сегодня конкуренцию им составляют представители Северной Африки и Эфиопии. У женщин в последние годы несколько мировых рекордов установили китайские спортсменки (хотя есть подозрения, что их успех отчасти обусловлен допингом).

Все эти факты не исключают роли генетики в формировании успехов или неудач той или иной популяционной группы, но дают основания полагать, что здесь действуют более могущественные силы.

Чем же объясняется превосходство племени нанди, если не генами? По мнению Питсиладиса, главное, на что следует обратить внимание, – лучшие кенийские спортсмены происходят из высокогорных районов, даже относительно остальной Восточной Африки. Тренировки на высокогорье давно использовались бегунами на длинные дистанции, поскольку разреженный воздух заставляет организм вырабатывать больше красных кровяных телец, переносящих кислород, что повышает выносливость.

Фактор высоты становится еще более убедительным, если обратиться к успеху эфиопских спортсменов. Выясняется, что феномен эфиопских бегунов на длинные дистанции в высшей степени специфичен. В недавнем исследовании было показано, что 38 % лучших марафонцев – уроженцы региона Арси, где живет менее 5 % населения Эфиопии. Подобно Элдорету, Арси относится к самым высокогорным районам Восточной Африки.

Конечно, только высоты над уровнем моря недостаточно для успеха, о чем свидетельствует отсутствие непальцев или перуанцев в элите бегунов на длинные дистанции. Но если учесть, что многим лучшим кенийским спортсменам приходилось пробегать огромные расстояния, чтобы добраться до школы, иногда больше 20 километров в день, то, возможно, мы нашли убедительное объяснение успеха бегунов из племени нанди.

Разумеется, кенийские юноши бегали в школу не ради развлечения, а по необходимости – общественного транспорта в стране почти нет – но последствия были впечатляющими. При скорости 15 километров в час получается около 80 минут бега в день, или больше девяти часов в неделю, 500 часов в год, а к 16 годам набирается больше 6 тысяч часов.

Вот мнение Питсиладиса: «Мы обнаружили, что лучшие бегуны на длинные дистанции в детстве пробегали большое расстояние до школы, причем исключительно в условиях высокогорья. Во многих случаях расстояния были просто невероятными, более 20 километров ежедневно. Недавно мы измерили экономичность бега кенийских детей, которые бегом добираются в школу, расположенную на большой высоте над уровнем моря [начальная школа Пемья на юге провинции Нанди]; результаты оказались сходными с теми, что демонстрируют тренированные спортсмены».

Выводы Питсиладиса подтвердил профессор Бенгт Салтин с коллегами. В своем исследовании они показали, что у восточноафриканских детей, которые бегают в школу, поглощение кислорода при дыхании на 30 % выше, чем у тех, кто добирается до школы другими средствами. Поясним: их преимущество в поглощении кислорода обусловлено не генами, а тысячами часов бега.

Если еще учесть, что после триумфа Кипа Кейно на Олимпийских играх 1968 года (его тренировал один из лучших британских тренеров Джон Велзиан) спорт стал национальным увлечением, что почти все молодые люди мечтали повторить его успех, что большинство кенийцев слишком бедны, чтобы заниматься другими видами спорта, что ученые выяснили, что традиционная кенийская диета оптимальна для занятий бегом, что в Кении создана выдающаяся система подготовки элитных бегунов, то получится чрезвычайно мощное сочетание действующих факторов[24].

Выводы Энтина о превосходстве чернокожих спортсменов в спринте были основаны на данных, демонстрирующих, что этот успех относится к афроамериканцам и уроженцам Ямайки. Но обладают ли эти популяционные группы генетическим преимуществом? Есть ли в их ДНК нечто такое, что обеспечивает им лучшие результаты в спринте?

Проведенное в 2003 году исследование показало, что вариация одного гена, получившего название ACTN3, ассоциируется с высокими результатами в спринте (из-за влияния на быстрые мышечные волокна, которые важны для взрывной силы) и что «спринтовая» версия этого гена у жителей Ямайки встречается чаще, чем в других популяциях. Средства массовой информации поспешили объявить, что успехи Ямайки в спринте имеют генетическую основу.

Но действительность, как всегда, гораздо сложнее. Вскоре выяснилось, что у 98 % ямайцев присутствует «быстрая» вариация гена – как и у 82 % европейцев. То есть подавляющее большинство людей в обеих популяциях имеет ACTN3, ассоциирующийся со спринтерскими качествами. Дальнейшие исследования показали, что у кенийцев (которые успешно выступают в беге на длинные дистанции, но никак не проявили себя в спринте) эта вариация гена встречается еще чаще, чем у жителей Ямайки. Дэниел Макартур, австралийский генетик, который занимался исследованием гена ACTN3, говорит: «Нет никакой прямой связи между частотой этого варианта в популяции и ее способности производить суперзвезд спринта».

В отсутствие генетического объяснения ученые сосредоточились на культурных факторах, лежащих в основе успеха ямайских спринтеров. Например, Макартур отметил «значение впечатляющих вложений Ямайки в инфраструктуру и систему тренировок, необходимых для выявления и воспитания элитных бегунов, воздействие культуры, которая превращает местных героев в кумиры, и страстное желание молодежи использовать успех в спорте, чтобы вытащить себя и свою семью из бедности».

Исследования Питсиладиса также не выявили генетической причины успеха, которого добиваются в спринте жители Ямайки и афроамериканцы. «Генетические исследования лучших спринтеров из Ямайки и США не выявили у этих спортсменов уникального генотипа; наоборот, они подтвердили высокую степень генетического разнообразия в этих этнических группах, – говорит он. – Таким образом, у нас нет оснований считать этнические различия спортивного успеха генетически обусловленными; для доказательства нужно найти соответствующие гены. До сих пор этого сделать не удалось».

В книге «Табу» Энтин не приводит убедительных генетических свидетельств в поддержку своей расовой теории, но уделяет много места документированию непропорционального представительства афроамериканцев в таких видах спорта, как баскетбол и американский футбол. В этой связи он снова повторяет тезис о врожденном преимуществе чернокожих. Но его вывод неверен: в первой главе книги мы показали, что успех в таких сложных видах спорта определяется в первую очередь практикой, а не генами.

Чем же объяснить успех афроамериканцев в спорте? Почему они показывают такие высокие результаты, причем не только в спринте, но и в других видах? Главное, на что следует обратить внимание, – это факт, что непропорционально большое представительство афроамериканцев в профессиональном спорте почти зеркально отражает недостаточное представительство в экономике. Это значит, что спортивные успехи афроамериканцев обусловлены не генетикой, а неравными возможностями; людей с черной кожей спорт привлекает из-за препятствий для участия в других сферах экономической жизни.

Эта теория нашла убедительное подтверждение в новаторском эксперименте, поставленном в 2003 году двумя известными экономистами, Марианной Бертран и Сендилом Муллайнатаном. Они составили пять тысяч резюме, подписав половину из них «черными» именами, такими как Тайрон или Латойя, а половину – «белыми», такими как Брендон или Элисон. В обоих половинах присутствовали как высококвалифицированные кандидаты, так и низкоквалифицированные.

Через две недели пришли ответы от работодателей. Догадываетесь какие? «Черных» кандидатов в два раза реже приглашали на собеседование. Бертран и Муллайнатан также обнаружили, что высококвалифицированных «белых» предпочитали низкоквалифицированным, тогда как для черных квалификация не имела никакого значения. Таким образом, работодатели делили соискателей на три категории: высококвалифицированные белые, низкоквалифицированные белые и черные.

Стоит ли удивляться, что дети афроамериканцев плохо учатся в школе – ведь их успехи часто игнорируются работодателями? И стоит ли удивляться, что в конце концов они предпочитают спорт?[25]

Но так ли плохо, что чернокожих людей считают превосходными спортсменами? Конечно, с научной точки зрения это утверждение может быть сомнительным, но есть ли от него реальный вред? Может быть, это просто великодушие, смягчающее представление о превосходстве «белых»?

Примечательно, что успехи чернокожих спортсменов, которых они добивались на протяжении десятилетий, часто рассматривались как мощный стимул к позитивным переменам. Спортивные журналисты прославляли таких выдающихся спортсменов, как Джо Луис, Мухаммед Али и Джеки Робинсон, утверждая, что они были тараном, разрушившим расовое неравенство, направленным против идеологии расистов и фанатиков.

Вот что писал Саймон Барнс из The Times после избрания Барака Обамы: