Россия распятая Глазунов Илья
Так было в 1905 году с «Потемкиным», «Очаковым»; в 1906-м со «Свеаборгом» и «Памятью Азова»; в 1907-м – во Владивостоке, с миноносцем «Скорый». Так было организовано и неудавшееся восстание в Черном море в 1912 году.
Раз мы решали, что пора где-нибудь поднять флот, то наши руководители оказывались тут как тут, и часто матросы узнавали в них тех знакомцев, с которыми встречались за границей.
…В Балтийском море корабли, не принимавшие участия в боях, стояли в Гельсингфорсе и были под непосредственным нашим влиянием. Именно тут мы делали последние приготовления таких борцов за свободу, которые по справедливости могут быть названы красой и гордостью революции».
Так закончил свою речь пресловутый лейтенант Лебедев.
Если читатель припомнит, что во время, когда происходил митинг, именно эти «борцы за свободу» уже убили в Кронштадте героя Вирена, в Гельсингфорсе Непенина и зверски замучили многих из своих офицеров, то согласится, что господин Лебедев, назвав этих мерзавцев «красой и гордостью революции», как себе самому, так и революции дал достаточно яркую характеристику…
В то время, как государство тратило громадные деньги на создание и поддержание на должной высоте боевых и технических требований своего флота, для защиты своих интересов от внешних врагов, враги внутренние – самые опасные и страшные враги, – своей, как они выражаются, «кипучей деятельностью» делали то, что весь смысл существования могущественного русского флота не только сводили на нет, но, более того, из этого флота уготовляли себе главного, наиболее сильного своего союзника.
И для чего это делалось? Для блага государства, народа? Вовсе нет. Это делалось для того, чтобы привести Россию в то состояние, в котором она находится теперь…
Когда съезжали на берег в иностранном порту матросы, которых поджидали «партийные работники», съезжали и офицеры, чтобы повеселиться и отдохнуть от однообразной жизни во время плавания. Этот веселый досуг дорого обошелся несчастным, из которых большая часть в 1917 году была зверски перебита или потоплена собственными матросами.
Русское государство было разрушено русскими же руками. Этих русских людей надо было только сделать, как это стало называться на революционном языке – «сознательными». Тут, в этом слове, заключалась вся премудрость обращения русского народа в палача своей собственной Родины. «Сознательный» был и атеистом, и социалистом, и интернационалистом, и террористом по приказу… начальства, и, наконец, тем «партийным работником», который, не мудрствуя лукаво, творил в России революцию «не за страх, а за совесть».
«Сначала «сознательными» были сделаны русские студенты, та учащаяся молодежь, на которую Родина по праву рассчитывала как на очередных выполнителей русских национальных и государственных идеалов. Расчеты не оправдались, ибо эта молодежь, почти вся, была заведена, как стадо баранов, в дебри политиканствующей софистики и в них запуталась…»
Сообщу читателю поразивший меня факт (о нем не все знают), что в страшные предреволюционные годы был издан указ, запрещающий полиции появляться на территории университетов, где спокойно действовали и прятались многие государственные преступники из «освободительного» движения. Затем пошла очередь рабочих, которые тоже стали почти сплошь – «сознательными». Таков был результат «свободы», внедренной в православную Россию стараниями Витте и ведомых им демократов-антимонархистов. «Непротивление злу силою» распахнуло двери злу и хаосу и возвело Россию на красную Голгофу. Правда, правые монархические организации пытались, в меру сил, вырвать из-под революционного влияния «товарищей рабочих». Как известно, на пролетариат делалась особая ставка согласно лозунгу: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» во имя построения «коммунистического рая» на земле. СССР стал на карте мира единственной страной без Бога…
И снова слово Ф. Винбергу:
«…Оставалось самое трудное, а именно – сделать «сознательными» русских солдат армии. Твердый это был оплот Царя и Родины; не легко было развратить эту мощную государственную силу… С помощью двух неудачных войн, через посредство напряженных усилий повсеместной агитации и этот оплот удалось свалить, да еще свалить так удачно, что выскочивший из обломков «сознательный товарищ» стал, «за милую душу», Родину свою разрушать с таким усердием, что превзошел все возложенные на него ожидания».
Сделаю небольшое, но важное отступление. Разумеется, не все «за милую душу» разрушали свою Родину: было, как известно, и великое сопротивление, но мне хотелось бы с прискорбием отметить, что позорный факт братания с врагом в канун великой и столь близкой победы над Германией был делом рук агитаторов-интернационалистов. Разве можно представить братание с врагом на поле Куликовом, на Бородинском поле или под Сталинградом? Даже Черчилль, тогда антикоммунист, а потом союзник Сталина в борьбе против всесокрушающей силы немецкого национал-социализма и итальянского фашизма, писал: «Согласно поверхностной моде нашего времени, царский строй принято трактовать как слепую, прогнившую, ни на что не способную тиранию. Но разбор тридцати месяцев войны с Германией и Австрией должен бы исправить эти легковесные представления. Силу Российской империи мы можем измерить по ударам, которые она вытерпела, по бедствиям, которые она пережила, по неисчерпаемым силам, которые она развила, и по восстановлению сил, на которые она оказалась способна… Держа победу уже в руках, она пала на землю, заживо… пожираемая червями».
И снова – Ф. Винберг: «Но кто же так плохо защищал Империю? Что же делала Власть, которой эта Империя была вручена? Неужели внешнее выражение этой власти, Имперское Правительство, не понимало опасности? Неужели оно бездействовало?
Нет, оно работало, это Правительство, работало энергично и опасность понимало. Министерство внутренних дел часто возглавлялось людьми выдающимися по уму, характеру, силе воли, верности и преданности Престолу и России. Корпус Жандармов «кипучей» деятельности эсеров противоставлял не менее кипучую деятельность. Но… страна была населена беспечными, легкомысленными россиянами, и в состав правительственного аппарата входили также большею частью подобные же россияне».
Насчет «беспечных и легкомысленных» россиян трудно согласиться с автором. Россияне были, есть и будут разные: как и германцы, как французы, как итальянцы и даже сегодняшние американцы. Многие россияне тогда не понимали силы мирового влияния и целей масонства, день и ночь работавшего на уничтожение великой России. Тогда, как и сегодня, весь мир готовил разделение России, завидуя ее сказочным богатствам и могучему экономическому росту в канун революции. Сегодня, читая страстные свидетельства очевидцев тех лет, невольно приходится вступать в полемику с ними – ведь это и они не смогли защитить свое Отечество от шквала революции.
Я не беру на себя смелость давать общую оценку труда неистового патриота Винберга, который был до конца верен Государю. Ведь книга его писалась, когда еще были свежи и не закрылись кровоточащие раны духа потерпевших поражение, навсегда потерявших Россию, русских. Естественно, что иные его суждения не могли не быть субъективными. Но он строго объективен, когда рассказывает о предательстве и подлости людей, которых он знал. И мы должны это знать!
«…Были у нас воинские части – полки, дивизии и целые корпуса, являвшие примеры воинской доблести и умевшие поддержать старую, заслуженную славу русских боевых знамен.
Прежде всего, наша Императорская Гвардия в 1914 и 1915 годах была бесподобна и вся легла, в почти полном составе офицеров и нижних чинов, на кровавых полях боевых столкновений…
Дело было в том, что Гвардию считали одним из серьезнейших препятствий для осуществления подготовлявшейся революции: всем были известны ее испытанные верноподданнические чувства и крепкие полковые традиции, обеспечивавшие надежную защиту государственного могущества и неприкосновенности Всероссийского Престола.
Принимались все меры для парализования этой силы, и в этих видах, в течение трех лет, Гвардию выставляли вперед на почетную, но обоюдоострую обязанность постоянного участия во всех боевых действиях, наиболее почетно-ответственных, но и наиболее губительно истрачивавших весь коренной состав этого отборного войска.
В самом начале войны совершена была ошибка, когда всю Гвардию отправили в поход, не оставив половины каждого полка для охраны столицы…
Я не боюсь впасть в ошибку или крайность, утверждая, что где-то, кем-то определенно проводился тайный замысел возможно скорее изжить, испепелить настоящий, опасный состав старой Русской Гвардии. Вполне осознавая ответственность, которую беру на свою совесть, я, кроме того, утверждаю, что многие высшие военные начальники из генералов Генерального штаба не были чужды этой тенденции, правда, не всеми понятой во всей гнусной осязательности ее затаенного предательства.
Кроме предательства и слуг масонства, не все и честные наши военачальники понимали, что сознательно, намеренно, умышленно губится цвет нашей Армии, главный оплот Престола – Гвардия…»
А как же на деле осуществлялся этот преступный замысел? – спросит читатель. Ведь это же отборные полки – Преображенский, Семеновский, Измайловский и другие, не менее славные, основанные еще Петром Великим!
Известно, что Гвардия, к лету 1916 года едва восстановившая свою боеспособность после страшных изнурительных боев первых лет войны, сразу же была брошена в самое пекло – под Ковель, где к тому времени застряли в Пинских болотах основные части армии генерала Брусилова. Главнокомандующий Алексеев требовал взять Ковель любой ценой. И ценой этой была именно Гвардия, преданная Императору, – цвет русского воинства. Болотистая пойма реки Стоход стала для нее братской могилой. Только в пехотных полках было убито и ранено более 30 тысяч солдат и офицеров. «Будто злые силы погубили ее, преследуя в будущем какие-то свои цели», – с болью и отчаянием писал в те дни генерал-квартирмейстер штаба войск Гвардии Б. В. Геруа. Но даже и после этого сражения, оставившего по всему гиблому болоту Стохода бесчисленное количество новых могил, Алексеев вновь потребовал бросить на Ковель остатки гвардейских частей. Добивать так добивать…
…Сегодня мы знаем и можем говорить о виновных в падении царского режима военачальниках – и прежде всего о генералах Алексееве, Рузском, Брусилове.
«Будущий генерал-адъютант и «генерал-предатель» Алексеев, в начале девятисотых годов, в бытность свою профессором военной истории в Академии Генерального штаба, с кафедры высказывал своим слушателям мысли, выражавшие сочувствие идее существования Гвардии…
Тот же Алексеев, в той же Академии и с той же кафедры много говорил о не современности и вреде существования Дворянского Сословия.
Так был создан новый порядок, лишавший Гвардию не только возможности быть укомплектованной отборной, надежной в государственном смысле частью населения, но еще, как бы умышленно, вливавший в ее состав явно революционный сброд. Этот сброд и оказался вскоре достойными «товарищами» Керенского и «революционной бабушки» (Брешко-Брешковская. – И. Г.), покрывшими позором седую славу наших знамен…»
Сегодня мы можем только предполагать, какие тайные силы способствовали возвышению выбившегося из низов рядового профессора военной истории. Не отличаясь никакими талантами, М. В. Алексеев втерся в доверие Государя, «искусно играя роль преданного без лести» служаки-монархиста. Многие в царском окружении не понимали, почему он так доверяет этому типу. Князь Н. Д. Жевахов, обер-прокурор Сенода оставил в своих воспоминаниях такую живую зарисовку:
«Я увидел генерала Алексеева впервые только в Ставке… на меня он произвел вполне отрицательное впечатление. Его блуждающие, маленькие глаза, смотревшие исподлобья, бегали по сторонам и всегда чего-то искали…»
Многое в судьбе и поступках Алексеева объясняет его активное участие в февральской революции и выдвижение Временным правительством Керенского сначала на должность Верховного главнокомандующего, а затем начальником штаба «главковерха».
Визуальная характеристика генерала Алексеева, данная Жеваховым, подкрепляется и в его делах многими современниками, историками этих страшных лет России. Так как для меня большим авторитетом, как уже понял читатель, является Николай Николаевич Рутченко, я решил позвонить ему в Париж. Несмотря на то, что он старше меня на 16 лет, для меня было честью его предложение, еще тогда, в 1968 году в Париже, называть его по-родственному на «ты», поскольку он был другом моего дяди Бориса Федоровича Глазунова. Да и сам он с горящими глазами и волевым лицом словно не имел возраста, оставаясь вечно молодым и одержимым борцом за русское дело. В трубке я услышал знакомый и столь энергичный голос Николая Николаевича: «Твоя характеристика генерала Алексеева совпадает с ультраправыми взглядами многих историков и очевидцев белого движения. Однако, мне известно точно, дорогой Ильюша, что не любимый тобой генерал Алексеев умолял государя не уезжать из ставки. К сожалению, царь его не послушал и поехал один в уготованную для него кровавую западню – Псков, где во многом решил судьбу России своим отречением.
Как ты знаешь, позднее генералы Алексеев, Корнилов и Деникин явились организаторами Добровольческой Белой армии. Они надеялись, что Великий князь Николай Николаевич, живший тогда, в конце 1918 года, на своей даче в Крыму, возглавит белое движение, чтобы стать потом монархом. Но увы, Николай Николаевич отказался, а другого кандидата из семьи Романовых не было. Если не считать безвольного Великого князя Кирилла Михайловича, который в свое время явился в Думу с красным бантом, а в эмиграции провозгласил себя Русским Императором».
«Понял, – ответил я моему дорогому Ник Нику, – но генерал Рузский, по мнению всех, был предателем Николая II?»
«Здесь я не стану спорить. Это ведь ему принадлежат слова о государе: Ходынкой началось – Ходынкой кончится. И, к сожалению, под влиянием императрицы Рузский в 1917 году был назначен командующим Северным фронтом, которому подчинялся Петроградский военный округ».
«И мой последний вопрос, на который ответить можешь только ты: почему белое движение не боролось за монархию, а только за единую и неделимую Россию?»
После секундного молчания мой друг ответил: «История белого движения очень трудна и многообразна. Естественно, что большинство офицеров были в душе монархистами, но прошу тебя, запомни призыв Деникина. – Ник Ник возвысил голос: –Белое движение занимало непредрешенческую позицию».
«А как это понимать – непредрешенческую?» – спросил я у Николая Николаевича.
«Очень просто: решение должен принять народ после освобождения Российской империи от красных. Они не считали себя вправе в огне борьбы определять форму правления будущей России. Так после Смутного времени Земский собор, состоящий из всех сословий, в 1613 году избрал на царство отрока Михаила Романова».
Я не раз слышал, как, наверное, и ты, дорогой читатель, что большое видится издалека. Это правильно и неправильно. Трудно переоценить мнения и живые наблюдения непосредственных участников событий и свидетельства очевидцев. Не всегда прошедшее время помогает понять то, что видели своими глазами современники давно ушедших лет. К сожалению, для многих историков нашего времени история есть идеология сегодняшнего дня, опрокинутая в прошлое. Я согласен с теми историками, которые доказывают, что безымянный автор «Слова о полку Игореве» был участником событий, воспетых древнерусским эпосом. И потому вновь обращаюсь к Ф. Винбергу:
«К несчастью, уже с 1915 года, а особенно в 1916 году, стали вливаться в среду нижних чинов, волна за волной, распропагандированные, в корне развращенные элементы, которых влияние стало действовать с интенсивной тлетворностью, с каждым днем все более затрудняя усилия начальников в их борьбе против надвигавшегося развала дисциплины и воинского духа…
Государственный переворот 1-го марта 1917 года не удался бы, если б во многих штабах действовавшей армии не сидели участники заговора, среди которых оказались даже и командующие армиями.
С тех пор, как стоит Россия, такого черного дела никогда еще не записывала история в свои летописи: чтобы русские военачальники, руководители русских войск в войне, решавшей участь Отечества, могли забыть святую обязанность верности данной Присяге и злоумышлять против своего Государя, бывшего одновременно и Верховным Главнокомандующим, обсуждать со своими же подчиненными и иностранными (!) офицерами «союзнических» стран подробности подготовлявшегося преступления – нет! Такой другой подлости не знает наша история, да и истории других народов».
Не боясь утомить читателя, продолжаю выписки из книги свидетеля и участника событий Февраля:
«Мы и берем на себя смелость утверждать, что как бы всеобъемлюще и обдуманно ни был составлен и выполнен план действий, приведших к падению России, Февральский переворот не удался бы, если б в революционном заговоре не принимало участия большинство генералов из высшего командного состава нашей армии.
Разительным подтверждением сказанного могут служить начавшиеся беспорядки в Петрограде и предательский образ действий большинства членов Государственной Думы.
Если б Главнокомандующий Северным Фронтом Рузский не был одним из видных участников заговора; если б почти все чины его штаба, преимущественно генералы и штаб-офицеры Генерального штаба, не были его единомышленниками; если б распоряжениями этого штаба не поддерживалось в Петрограде все, клонившее к успеху бунта, и не парализовались все меры, которыми можно было бы охранить порядок, – тогда петроградские беспорядки, если б они все-таки произошли, были бы быстро подавлены; Родзянки, Милюковы, Гучковы, Поливановы и прочие «деятели» – висели бы на виселицах, и Россия избегла бы злой участи, ей уготовлявшейся».
Знал бы Винберг тогда, как это перекликается с мыслями императрицы Александры Федоровны. В своих письмах венценосному супругу в те самые дни, когда решалась судьба престола, а значит, и России, она предупреждала Николая II, что подрывная деятельность Госдумы равносильна измене. «…Они заставят уйти и других, которые тебе преданы, одного за другим, – а потом и нас самих… (курсив мой. – И. Г.)…Разгони Думу сразу. Я бы спокойно и с чистой совестью пред всей Россией отправила князя Львова в Сибирь (это делалось за гораздо менее серьезные поступки)…»
Наверное, в той исторической ситуации царь, понимая правоту своей жены, уже не мог переломить ситуацию: схема развала России, разработанная до мелочей, планомерно осуществлялась и на фронте, и в тылу.
«Но нити заговора, – продолжает Винберг, – находились в руках главного вершителя судьбы Петрограда, Рузского, и его распоряжениями – которым, по условиям военного времени, обязано было подчиняться само Министерство Внутренних Дел – исход злого дела был прочно обеспечен.
Государю Императору он же, этот старый предатель, устроил западню и сделал невозможным проезд Государя в свою столицу, куда, почти наверное, успели бы собраться русские силы, остававшиеся верными (а в тот момент таковыми были еще почти все воинские части), и спасти положение.
Негодяй Главнокомандующий, оказавшись распорядителем Северного Фронта, в который включен был и Петроград, ловко и пронырливо подготовил обстановку к решительному моменту, когда понадобилось довершить затеянное дело: все пружины были пущены в ход.
Государь Император отлично понял положение. Одну за другой Он получал телеграммы главнокомандующих, всеподданнейше просивших Его, «ради блага России», отречься от Престола.
Государь еще только в пути и до Пскова не доехал, а вслед Ему Алексеевым уже шлется телеграмма за № 1865 о том, что необходимо назначение ответственного министерства с Родзянко во главе.
«Поступающие сведения, – телеграфирует он, – дают основание надеяться, что думские деятели, руководимые Родзянко, еще могут остановить всеобщий развал и что работа с ним может пойти, но утрата всякого часа уменьшает последние шансы на сохранение и восстановление порядка и способствует захвату власти левыми элементами».
В тот же день, по прибытии Государя в Псков, Рузский спрашивает Высочайшее разрешение на возвращение направленных на ст. Александровскую воинских частей обратно в Двинский район.
2-го марта, в 9 ч. утра, генерал Лукомский говорит генералу Данилову:
«Прошу тебя доложить от меня генералу Рузскому, что, по моему глубокому убеждению, выбора нет, и отречение должно состояться». Еще через час, в тот же день, генерал Алексеев рассылает всем главнокомандующим следующую телеграмму:
«Его Величество находится в Пскове, где изъявил свое согласие объявить манифест идти навстречу народному желанию, учредить ответственное министерство перед палатами и поручить Председателю Государственной Думы образовать кабинет. По сообщении этого решения Главкосевом (Главным командованием Северного Фронта. – И. Г.) Председателю Государственной Думы последний в разговоре по аппарату в 3 ч. 2 марта ответил, что появление такого манифеста было бы своевременно 27 февраля, в настоящее же время этот акт является запоздалым, что ныне наступила одна из страшных революций, сдерживать народные страсти трудно – войска деморализованы. Председателю Государственной Думы хотя пока и верят, но он опасается, что сдержать народные страсти будет невозможно, что теперь династический вопрос поставлен ребром, и войну можно продолжать до победного конца лишь при исполнении предъявленных требований относительно отречения от Престола в пользу сына при регентстве Михаила Александровича. Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения, и каждая минута дальнейших колебаний повысит только притязания, основанные на том, что существование армии и работа железных дорог находятся фактически в руках Петроградского временного правительства. Необходимо спасти действующую армию от развала, продолжать до конца борьбу с внешним врагом, спасти независимость России, и судьбу династии нужно поставить на первом плане, хотя бы ценой дорогих уступок. Если вы разделяете этот взгляд, то не благоволите ли телеграфировать весьма спешно свою верноподданническую просьбу Его Величеству через Главкосева, известив меня. Повторяю, что потеря каждой минуты может стать роковой для существования России и что между высшими начальниками действующей армии нужно установить единство мысли и целей и спасти армию от колебаний и возможных случаев измены долгу. Армия должна всеми силами бороться с внешним врагом, и решение относительно внутренних дел должно избавить ее от искушения принять участие в перевороте, который более болезненно совершится при решении сверху. 2 марта 1917 г. 10 ч. 15 м. № 401872».
Телеграмма Алексеева как будто звучит благонамеренно, патриотично и даже благородно: он как бы преклоняет голову старого и верного слуги пред неизбежностью. Но это только кажется, пока не вникнуть в характеристику Алексеева и не вспомнить, в какой среде он всю жизнь вращался и каких держался политических взглядов. И того мы не должны упускать из внимания, что он все время уже давно находился в постоянном общении с Родзянко, Рузским, Гучковым, французами, англичанами и другими заговорщиками, вместе подготовлявшими наш позор. Мы не можем забыть и тех больших возможностей, которыми располагал в Ставке Алексеев, чтобы изменить весь ход событий.
Когда взвесишь все эти соображения, то фарисейская телеграмма Алексеева предстанет в своем настоящем свете.
Ответы главнокомандующих были быстрые. В тот же день, в 14 ч. 20 м., Алексеев телеграфирует Государю следующие «верноподданнические просьбы»:
«Прошу Вас доложить Государю Императору мою всеподданнейшую просьбу, основанную на моей преданности и любви к Родине и Царскому Престолу, что в данную минуту единственный исход, могущий спасти положение и дать возможность дальше бороться с внешним врагом, без чего Россия пропадет – отказаться от Престола в пользу Государя Наследника Цесаревича при регентстве Великого Князя Михаила Александровича. Другого исхода нет, необходимо спешить, дабы разгоревшийся и принявший большие размеры народный пожар был скорее потушен, иначе повлечет за собой неисчислимые катастрофические последствия. Этим актом будет спасена и сама династия в лице законного Наследника. Генерал-адъютант Брусилов».
В тот же самый день, в 14 ч. 50 м., Рузский получает такую телеграмму: «Горячая любовь моя к Его Величеству не допускает в душе моей мириться с возможностью осуществления гнусного предложения, переданного Вам от Председателя Государственной Думы. Я уверен, что не русский народ, никогда не касавшийся Царя своего, задумал это злодейство, а разбойная кучка людей, именуемая Государственной Думой, предательски воспользовалась удобной минутой для проведения своих преступных целей. Я уверен, что армия и фронты непоколебимо стали бы за своего Державного Вождя, если бы не были призваны к защите родины от врага внешнего и если бы не были в руках же государственных преступников, захвативших в свои руки источники жизни армии. Переходя же к логике разума и учтя создавшуюся безвыходность положения, и непоколебимо верноподданный Его Величеству, рыдая, принужден сказать, что, пожалуй, наиболее безболезненным выходом для страны и для сохранения возможности биться с внешним врагом является решение пойти навстречу уже высказанным условиям, дабы промедление не дало пищу предъявлению дальнейших, еще гнуснейших притязаний. Яссы, 2-го марта. № 13317. Генерал Сахаров».
3-го марта, за № 2370, Рузским была получена еще одна телеграмма. Она уже опоздала… Генерал-адъютант Хан-Нахичеванский телеграфировал Рузскому:
«До нас дошли сведения о крупных событиях. Прошу Вас не отказать повергнуть к стопам Его Величества безграничную преданность гвардейской кавалерии и готовность умереть за своего обожаемого Монарха».
Как живая струя чистого воздуха, сквозь смрад подлого предательства, прорываются и шельмуют измену замолчанные телеграммы Сахарова и Хана-Нахичеванского: вот где были честь, доблесть и верность, хотя у Сахарова и не было уже веры…
Но почему так запоздала телеграмма Хана-Нахичеванского? Почему там, где нельзя было усомниться в верности Престолу, ничего не знали? Хан-Нахичеванский, Келлер, Лечицкий – все они узнали о событиях лишь потом, когда все совершилось, а до этого до них доходили только смутные сведения и слухи… Ведь именно на них и на вверенные им части можно было опереться и смести с лица Русской Земли измену…
И от войск, и от верных военачальников заговорщики скрыли истину… (курсив мой. – И. Г.)
…Итак, заговор был налицо. Государь понял это еще в Пскове. После совершения акта отречения Его Величество сказал одному из своих приближенных, в объяснение всего происшедшего, что ему пришлось очутиться перед наличием военного заговора своих ближайших помощников, захвативших руководство событиями, благодаря Высочайше доверенных им высоких постов. Недолго пришлось предателям распоряжаться – только первые дни по совершении ими тягчайшего государственного преступления, пока революционный Петроград в их же собственной армии не низвел их на самое жалкое и унизительное положение. Да и с этим положением, за которое они, в большинстве, стали судорожно цепляться, им скоро, одному за другим, пришлось расстаться…»
Преданный Государю Винберг, раскрывая пагубные деяния изменников исторической России Алексеева и особенно Рузского, продолжает:
«Недаром наш дорогой Государь Николай Александрович, находясь в тяжелой неволе, соизволил как-то сказать о нем следующие памятные слова: «Бог не оставляет меня. Он дает Мне силы простить всех Моих врагов и мучителей; но Я не могу победить Себя еще в одно: генерал-адъютанта Рузского я простить не могу!»
Считаю нужным сказать еще несколько слов о Н. В. Рузском. Бесцветный и бездарный, как и Алексеев, он оказался послушным и преданным орудием в руках тех международных сил, которые тщательно готовили русскую катастрофу. Временное правительство не отблагодарило его высокими назначениями, как Алексеева: «Мавр сделал свое дело…». Летом 1917 года Рузский как частное лицо спокойно уехал в Пятигорск, а через год его настигла-таки Божья кара: он был схвачен чекистами среди других офицеров, вывезен ночью на Пятигорское кладбище и изрублен на куски шашками.
…Историки и современники свидетельствуют о страшных последствиях печально знаменитого приказа № 1, уничтожающего понятие армии как таковой. Утверждают, что автором этого преступно-разрушительного приказа был некто Наум Соколов, один из доверенных предательской масонской клики. Среди изменников Ф. Винберг выделяет также Брусилова, поведение которого «в те дни превзошло все меры человеческой низости. Брусилов, чтобы понравиться остервенелой шайке революционных солдат, встречавших визгом восторга его неслыханный поступок, чтобы подольститься к этому зверю, объявил им, что он, бывши всю жизнь революционером в душе, принужден был скрывать свои настоящие чувства «под игом проклятого старого режима» и что теперь он радостно приветствует революцию и «торжество восставшего народа».
Затем он сорвал с себя генерал-адъютантские аксельбанты и погоны с вензелями Государя, воскликнул, что переживает счастливейший день в своей жизни, когда может снять с себя эти «позорные царские цепи», и стал топтать ногами и погоны, и аксельбанты.
В 1915 году, когда он Государем Императором был пожалован в Генерал-Адъютанты, он так же говорил, что переживает счастливейший день в своей жизни, и, коленопреклоненный, «благоговейно» поцеловал руку Государя. Как говорят, Брусилов в настоящее время служит по найму у большевиков, чуть ли не опять в роли главнокомандующего, находится в отличных отношениях со своим господином сегодняшнего дня Троцким и получает громадное жалованье…»
Надо сказать, что тут Винберг допустил неточность. А. А. Брусилов действительно был Верховным главнокомандующим, но еще при Временном правительстве, а потом, как и многие масоны, служил верой и правдой большевикам, находясь для особо важных поручений при Реввоенсовете, который возглавлял Троцкий. Для меня было неожиданностью узнать, что жена Брусилова приходилась племянницей известной авантюристке и теософке Елене Блаватской, целью которой было «смести христианство с лица земли». Елена Ган, Блаватская по мужу, в свою очередь была двоюродной сестрой «злого гения России» С. В. Витте. Вот как все было переплетено в этом масонском клубке врагов исторической России! Есть над чем задуматься, дойдя до восторженного письма от мудрецов Шамбалы «великому брату – махатме Ленину», привезенного в красную Москву художником Н. К. Рерихом в 20-е годы. Поистине сатанинские действия и обман ядовитых «цветов Мории» розенкрейцеров!..
«Пред моей памятью проходит длинная вереница уже угасших образов стариков, русских Генералов старой Царской службы… Много между ними Генерал-Адъютантов; много не носивших вензелей… Но единая доблесть, единая верность, единая честность составляют общую характеристику всех этих стариков…
Если б им, при их жизни, рассказать, что возможна будет когда-либо на Руси та подлость, которая ко времени революции расцвела пышным, махровым цветом и запятнала чистый мундир Русского Солдата, они бы ни за что не поверили. Вечная и светлая память Вам, сильные, честные, чистые, верные!..
Можно ли удивляться разложению Русской армии, когда в ней появились такие Генерал-Адъютанты, как Алексеев, Рузский, Брусилов? Они, недостойные вожди, были главными виновниками. Рядовой офицер, почти весь избитый сначала в боях, а затем в революционных застенках, в массе оставался честным и верным, несмотря даже на то, что такие Генерал-Адъютанты им командовали…
Итак, дело эволюции сложного процесса переоценки всех нравственных ценностей завершилось: у Гучковых, Милюковых и прочих клевета и обман были еще тайным оружием; они пока щеголяли в тоге «гражданской добродетели». Керенские пошли дальше, но все же в настоящем свете показать себя стыдились: только они ту же тогу перекрасили в багровый цвет «революционной добродетели». В эпилоге пришел Ленин, который уже не лукавит: пред порабощенным народом и огорошенной Европой тоги больше нет никакой – во всей наготе, едва прикрытое красной мантией, предстало Мировое Зло…»
Осмысливая еще и еще раз трагедию отречения Государя Николая II, Винберг пишет о состоявшемся 2 марта 1917 года разговоре Рузского с председателем Думы Родзянко, «возомнившем себя народным вождем, на которого устремлены все взоры. В этом разговоре мы находим и данные, указывающие на необыкновенно подлое поведение Родзянко: это по его приказанию совершен вопиющий акт насилия – арест всех царских Министров; он противодействовал прибытию верных воинских частей в Петроград, во главе со стариком Ивановым; это он заверял, что «династический вопрос поставлен ребром и возврата нет…». Предатель Родзянко также избегал случая встретиться со взглядом Жертвы того заговора, в котором он принял такое видное участие. Вот почему он отказался ехать в Псков, и взамен его туда отправились Гучков и Шульгин…
Гучков и Шульгин умолчали о подлоге, ими совершенном в ту минуту, когда они дерзнули с Русским Царем говорить от имени России, в то время как говорили они от имени заговорщиков.
Они знали силу духа Царя и Его неустрашимость. Они знали, что угрозами и пытками добиться от Него отречения было невозможно. Поэтому, разыгрывая патетическую сцену патриотизма, они решили воздействовать на чувство Государя к Своей Родине и Своему народу, что им и удалось.
Грустным взглядом всмотревшись в них, Государь им задал жуткий вопрос: «Приведет ли Мое отречение к благу и счастью России?»
Те вздрогнули, но, овладев собой, имели наглость ответить: «Мы должны доложить Вашему Величеству об этом, как народные избранники…»
Лишь после этого состоялось отречение. Таким образом, выбив оружие из рук верных Присяге русских людей, заговорщики сделали их только пассивными зрителями развертывавшихся с быстротою молнии событий…»
Продолжу выписки из книги Ф. Винберга «Крестный путь». Вот обжигающий душу рассказ об аресте царской семьи. Так это было…
«Утро. Печальное, тревожное утро. Вместе с несколькими друзьями и приближенными фрейлинами Государыня сидит в Своем рабочем кабинете. Говорят об ожидаемом с минуты на минуту приезде Государя из Ставки… Передаются слухи и сведения, печальные, безотрадные, грозные… Хотя и мертвенно бледная, но Государыня наружно совершенно спокойна…
Ее Величеству докладывают о приезде генерала Корнилова.
Корнилов отчеканил: «По приказанию Временного Правительства, вследствие постановления Совета Рабочих и Солдатских Депутатов и Государственной Думы, объявляю Вам, что Вы и Ваша семья считаетесь арестованными, лишены свободы передвижения и не имеете права покидать части дворца, в которой имеете проживание. Дальнейшие распоряжения будут Вам сообщены дополнительно».
Как мраморное изваяние, выслушала Государыня это известие, бывшее одним из первых предтеч грядущих мук. Ни один мускул на лице Ее Величества не дрогнул.
Обратясь к Корнилову, Ее Величество сказала:
«Я рада, генерал, что именно вам выпало судьбой быть вестником нашего ареста. Вы сами были лишены свободы, перенесли муки заточения и знаете, что это значит…»
Как мне рассказывали лица, хорошо знавшие генерала Корнилова, он никогда не мог простить себе своего постыдного поведения при аресте Царской Семьи. Он ждал себе возмездия за это и говорил близким людям, что рад будет искупить свою невольную вину смертью.
Быть может, в последнюю минуту, когда рвалась граната, его убившая, свою прощальную мысль, свой последний привет он посылал Тем, пред Которыми был безмерно виноват…»
Советская историография и пропаганда многие годы внушали нам видеть в белогвардейцах борцов за спасение русской монархии, сторонников монархии, что, к сожалению, не соответствовало действительности. Раскаяние Корнилова – и не только его! – было запоздалым… В Манифесте отречения от престола 2 марта 1917 года Государь Николай II писал: «Почли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение…». Как мы знаем, отречение помазанника Божия не принесло России ожидаемого единения народа, а, наоборот, ввергло его в кровавую пучину бедствий гражданской войны и последующих за ней событий…
Сашка Керенский: «Свобода, равенство, братство»
И снова – Ф. Винберг:
«Май 1918 года. Частная петербургская квартира, разгромленная красноармейцами. В комнате собралось несколько близких между собою людей: близких по пережитым испытаниям, близких по переживаемым чувствам, близких по надеждам, упованиям и чаяниям.
По рукам ходит какая-то открытка, на которой написано несколько строк… Эти дорогие строки читаются с благоговением, ибо написаны они Государыней Императрицей Александрой Федоровной и, через верную «оказию», только что пересланы из Тобольска. На открытке – фотография с домом, который отмечен крестиком. Содержание этой записки очень кратко:
«Думаем о вас всех и о страданиях, которые вы претерпеваете. Недавно мой сын был очень болен: теперь, слава Богу, поправляется. Среди испытаний стараемся сохранить силы духа. Молитва нас много подкрепляет и поддерживает… Молю Господа Бога, да спасет Он Россию и наш несчастный, обманутый народ. Молитесь и вы, молитесь за народ наш и не злобствуйте на него: он не так виноват, как вам кажется, его самого обманули, и он тоже много страдает. Христос с Вами. А.».
В. М. Руднев, член чрезвычайной следственной комиссии, учрежденной Временным Правительством для обследования жизни и политики Российского Императора, доложил главе нового правительства А. Ф. Керенскому:
«Я просмотрел все Архивы Дворцов, Личную переписку Государя и могу сказать: Император чист, как кристалл (курсив мой. – И. Г.)».
Очень скоро после такого доклада В. М. Руднев вынужден был выйти из состава комиссии, так как Керенский ему препятствовал объективно относиться к данным произведенного им расследования.
Сведения о впечатлении, вынесенном Керенским от первой же встречи с Государем Императором, нам дают записки госпожи Добровольской, вдовы последнего Царского Министра Юстиции…
В то время, как ее муж был водворен в одну из камер Петропавловской Крепости, революционный министр Керенский въехал в дом Министра Юстиции, где застал еще госпожу Добровольскую, не успевшую выехать, да и не имевшую возможности в те смутные дни найти себе где-либо пристанище.
Встревоженная этим экстренным вызовом, она наскоро оделась и поспешила к «министру», которого застала в очень возбужденном состоянии, нервно бегающим взад и вперед по кабинету…
«Простите, что вас обеспокоил, – обратился Керенский к ней, как только она вошла, – но мне необходимо было поделиться с вами только что пережитыми впечатлениями, глубоко меня взволновавшими. Знаете ли, откуда я только что приехал?.. Из Царского Села, где я только что видел Государя Императора и разговаривал с Ним…
Какое несчастье случилось! Что мы наделали… Как могли мы, Его не зная, сделать то, что мы совершили. Понимаете ли, что я совершенно не того человека ожидал увидеть, какого увидел… Я уже давно приготовился к тому, как я начну мой разговор с Царем: я собирался, прежде всего, назвать Его «Николай Романов»… Но я увидел Его, Он на меня посмотрел Своими чудными глазами, и… я вытянулся и сказал – «Ваше Императорское Величество»… Потом Он долго и много говорил со мной… Что это за разговор был! Какие у Него одновременно и царственная простота, и царственное величие! И как мудро и проникновенно Он говорил… И какая кротость, какая доброта, какая любовь и жалость к людям… Понимаете ли, что это есть идеал народного Правителя! И Его-то мы свергли, Его-то окрутили своим заговором! Мы оказались величайшими преступниками…»
Долго еще Керенский, в истерических восклицаниях, изливал свое отчаяние и свое раскаяние.
Дня через три Керенский опять пришел к госпоже Добровольской, расстроенный и тревожный, и очень просил ее забыть их ночной разговор и никому о нем не рассказывать: иначе, как объяснил Керенский, ему от его единомышленников грозили большие неприятности.
Госпожа Добровольская отказалась дать обет молчания по поводу этого разговора: напротив того, честно предупредила Керенского, что при первой возможности она напечатает воспоминания об этой памятной ночи. Так она и сделала».
Читатель, наверное, помнит, как уже в «Прологе» я рассказывал о своих встречах со старым писателем и юристом С. К. Вржосеком и его убийственных оценках молодого адвокатишки Сашки Керенского, который проходил у него юридическую практику. Читая мемуары бывшего «главковерха», написанные в Америке, – конечно же, далекие от правды, листая журналы тех лет, я все больше и яростнее ненавидел «бонапарта русской революции», сделавшего все, чтобы к власти пришли большевики. Лицемерный и лживый, истеричный и безжалостный, он как нельзя более подходил для роли «сокрушителя Престола и диктатора демократии».
Это он лично выполнял всю грязную работу по унижению и попранию человеческого достоинства Императора Всероссийского и его августейшей семьи. Это он сделал их узниками сначала Царского Села, а потом Тобольска. Это он, вселившийся в царский Зимний дворец, садистски вникал даже в семейное меню своих жертв, «демократизируя» его чуть ли не до уровня тюремного пайка с пустыми щами и кашами. Это по его распоряжению царственных узников заставляли, под улюлюканье и непристойные шутки конвоя и зевак, колоть лед с тротуаров у Екатерининского дворца. Это Керенский, фарисейски улыбаясь, махал рукой, зная, что провожает их в последний, смертельный путь на Урал. Да, знал: именно поэтому на вопрос, что же будет дальше с царской семьей, отвечал красноречивым жестом – поперек горла и кверху. Было ясно: петля…
Не перечесть всех его «заслуг» в деле создания революционно-демократического хаоса, подготовляющего большевистский переворот и братоубийственную гражданскую войну. Я отказываюсь понять, почему русское общество тех лет, особенно интеллигенция, ненавидя самодержавие и нацепив красные банты на грудь, восторженно аплодировали ничтожеству в зеленом френче и галифе.
Известная поэтесса Серебряного века Зинаида Гиппиус писала, в своих петербургских дневниках, что она часто в тревоге звонила Александру Федоровичу, спрашивая его – что же будет дальше? Она же рассказала, как однажды поздно вечером к ней забрел Керенский. Она сразу поняла, что слухи о том, будто он взбадривает себя кокаином, оказались жуткой правдой.
Ф. Винберг, по этическим соображениям не раскрывая имени доктора-психиатра, прямо говорит:
«…Керенский, бывший мимолетным, но все же очень популярным «героем» для кликушествовавших россиян, является не только «неуравновешенным», как принято деликатно выражаться, но прямо-таки психически больным человеком в полном смысле этого слова. Поэтому от него всегда можно ожидать непоследовательных и несообразных поступков.
…Мы имеем определенное мнение врача-психиатра Р., пользующегося большой известностью в Финляндии; он вполне уверенно признает Керенского душевно больным, подлежащим контролю и наблюдению врача.
Этот доктор Р., сын популярнейшего в Финляндии поэта-патриота, рассказывал, что в начале девятисотых годов к нему в клинику, в состоянии полного безумия, привезли молодого Керенского, бывшего тогда, как и позже, до самой революции, мелким адвокатом. При освидетельствовании оказалось, что болезнь происходит от каких-то наростов в мозгу. Была сделана операция (трепанация черепа), после которой больной стал медленно поправляться. Он прожил у Р. больше шести месяцев, пока не было признано возможным его выпустить.
Р., однако, считает мозговую болезнь Керенского неизлечимой и признает, что в полном объеме своими умственными способностями он пользоваться никогда не будет.
С тех пор Р. пришлось еще раз встретиться с Керенским, уже жившим в Зимнем Дворце и управлявшим Россией. Р. понадобилось просить помощи у Керенского для спасения близкого ему человека, старика И. Л. Горемыкина, который одновременно с другими Царскими Министрами был заключен в Петропавловскую Крепость.
Встреченный очень радушно своим бывшим пациентом, вспомнившим с благодарностью о своем исцелении, Р. получил полное удовлетворение по своей просьбе. Видимо, рисуясь и в жестах, и в разговоре, Керенский выдал подписанное им приказание об освобождении Ивана Логиновича, прибавив, что нет такой просьбы, которую он не исполнил бы для своего спасителя.
«Кстати, – спросил он, – где вы остановились? Я очень хотел бы, чтобы вы пользовались моим гостеприимством, в память того, как я когда-то пользовался вашим. Переезжайте ко мне во дворец. Хотя ко мне уже много понаехало гостей и постояльцев, но места всем хватит. Как раз у меня еще свободна кровать Николая. Не хотите ли воспользоваться?»
Р. поспешил отказаться от приглашения. Сделав доброе дело, он немедленно уехал обратно в Финляндию.
Р. еще рассказывал, что за время лечения Керенского он, по конструкции черепа и некоторым другим признакам, вполне точно констатировал семитическое происхождение своего пациента. Добавлю к сему, что Керенский, как и многие другие лидеры «освободительного движения», смогли преспокойно уехать за границу, где многие безбедно жили, выполнив свою работу разрушителей России».
Действительно, Керенский прожил безбедную и долгую жизнь; он умер в столь любимом им Нью-Йорке в возрасте 89 лет. Помню, один из художников-карикатуристов Кукрыниксов рассказывал, что встретившийся с ним уже после Второй мировой войны Александр Федорович негодовал, что советские художники изображали его не раз переодетым в платье медсестры и жгущего бумаги в камине Зимнего дворца. На самом же деле он спокойно выехал из революционного Петрограда в машине под американским флагом. Многие исследователи доказывают, что он родился в тюрьме, будучи сыном цареубийцы Геси Гельфман – подельницы осужденного пожизненно Николая Морозова, который в тюрьме стал «историком», и казненного народовольца Александра Ульянова.
И этого заурядного адвоката Февраль впоследствии сделал исторической фигурой в погроме России…
Мальчик Саша был усыновлен купцом Керенским – земляком семьи Ульяновых из приволжского города Симбирска.
Будущий главный персонаж февральской «демократической» революции, Саша Керенский учился в одной гимназии с Володей Ульяновым, назвавшимся впоследствии «вождем мирового пролетариата». А. Керенский умело расчищал дорогу В. Ульянову с его беспримерным в мировой истории правом на террор и беззаконие.
Дожив до глубокой старости, Керенский оставил после себя немало печатных трудов, статей, интервью, где запечатлел свое юркопомпезное умение наводить «историческую» тень на «плетень» своих злодеяний. Он, как и Ульянов (Ленин), умел заметать следы личных преступлений в деле разгрома великой Российской Империи. Однако нет-нет да и он, в силу своего фанфаронства и честолюбия, проговаривался – и потому его свидетельства очень важны для понимания русской трагедии 1917 года. И заставляет задуматься тот факт, что Сталин, чьи секретные службы действовали бесцеремонно и кроваво во всем мире, не тронул «заклятого врага большевиков», которых Керенский называл германскими шпионами.
В 1937 году опальный «Бонапарт российской демократии» разглагольствовал, что был якобы готов «мирно, в порядке демократической процедуры», передать власть большевикам. Более того – он собирался провести в жизнь все те мероприятия, которые пропагандировались большевиками. Вот слова самого Керенского: «В России глубочайший социальный переворот – раз и навсегда – случился не 25 октября, а 27 февраля. Тогда вместе с гибелью монархии исчезли и владеющие классы как социально-решающая сила в государстве». Какое убийственное саморазоблачение!
И становится многое понятно, почему Керенский был назначен тайными силами Председателем объединенных лож Большого Востока народов России. Общеизвестно, что Большой Восток Франции подготовил и осуществил Французскую революцию. Компетентные историки подтверждают, что многие большевики также входили в эту ложу: Ленин, Луначарский, Горький, Бухарин и другие.
Отрицая большевизм только «из-за его несвободы», бездарный главковерх открывает тайну, породившую лозунги Февраля и Октября: «Все свободолюбие Ленина было злостным обманом, продуманным и последовательным. Даже Советы, в его внутренней, так сказать, программе действий, играли роль только демагогической приманки: хорошее средство для захвата власти, никуда не годное средство для управления. Две правды – одна для себя, для посвященных (курсив мой. – И. Г.), настоящая; другая для соблазна малых сих, правда-ложь». Не случайно по сути своей то же самое сказал Ленин в 1921 году на конгрессе основанного им коммунистического интернационала: «Надо знать, какими методами привлекать на свою сторону массы». С тех пор прошли десятилетия, но и по сей день мы ощущаем разрушительное действие «двойной правды» политических лозунгов и реальной действительности. Этот двуликий Янус «правды-лжи» и «лжи-правды» окончательно восторжествовал в нашей поруганной и обесчещенной стране на рубеже XX и XXI веков…
Ряженые
Помню, как на 2-м курсе нам задали очередную, обязательную для всех будущих живописцев тему: «Возвращение Ленина в Петроград». В советском искусстве образ пролетарского вождя был неотрывно связан с его выступлением на броневике у Финляндского вокзала и до последних дней его жизни – неотделим от пролетарской кепки. В поисках материала для заданной нам композиции мы наткнулись в одной из книг на любопытную фотографию, где была запечатлена (как мне помнится, на одной из улиц Стокгольма) группа идущих бодрым шагом хорошо одетых людей. Вполне респектабельные буржуа, все в котелках – в том числе и главарь группы Ульянов.
«Ничего себе! – воскликнул кто-то. – Что за метаморфоза? – и хихикнул. – Он, наверное, в вагоне успел переодеться. Ведь всего через несколько часов он выступал с броневика уже с кепкой в руке, как простой рабочий». «Да, – изумленно подытожил другой, – сел в вагон в котелке, а вышел в кепке».
Прошло много-много лет, прежде чем в свободной демократической прессе был не раз опубликован список джентльменов, изображенных на том памятном фото, приехавших в пломбированном вагоне в Петроград вместе с Лениным делать русскую революцию. Некоторые имена из этого списка по сей день на слуху: в Москве до сих пор есть улица Усиевича, станция метро «Войковская». Известно, что Г. Сафаров, друг Я. Свердлова, принимал участие в убийстве царской семьи. А другие? Куда они делись, эти ряженые, после того как сняли котелки, что натворили в завоеванной ими России? Историкам еще предстоит выяснить их судьбы и политические деяния поименно и в полном историческом объеме.
В связи с этим, чтобы не быть голословным, приведу, очевидно, еще не полный, список революционеров-ленинцев, о которых молчат наши въедливые историки, писатели и журналисты. Многие имена почему-то были обойдены и в некогда знаменитом советском книжном сериале «Пламенные революционеры». Кто же раздувал пламя мировой революции? Разве не они, приехавшие с Ильичом, были самыми верными ленинцами? Столь же верными ленинцами были и те, кто приехал в Россию из Америки с Леоном Бронштейном (Троцким). Словом, отовсюду и на всех видах транспорта спешили все те, кто мечтал «осчастливить» народы бывшей Российской Империи построением нового общества взамен царской «тюрьмы народов».
Как ни мал вирус, он может быть смертельно опасным даже для могучего государственного организма, иммунная система которого была повреждена «генеральной репетицией» 1905 года. Итак, вот список людей-«вирусов» из «колбы» пломбированного немецкого вагона: М. 3. Абрамович, М. К. Айзенбунд, И. Ф. Арманд, Г. Я. Бриллиант, М. В. Гоберман, Ф. Гребельская, А. Е. Константинович, Е. Ф. Кон, И. А. Линде, И. Д. Мирингоф, М. Е. Мирингоф, В. С. Морточкина, Б. X. Погосская, С. Н. Раввич, Г. А. Радомысльский, 3. Э. Радомысльская, 3. Б. Ривкин, Д. М. Розенблюм, Е. И. Сафаров, А. А. Сковно, Н. М. Слюсарева, Д. С. Сулишвили, Н. К. Ульянова, Г. А. Усиевич, М. М. Харитонов, М. F. Цхакая.
Известен список и других «творцов революции», приехавших вслед за Ильичом: III. И. Авербух, Т. Л. Аксельрод, И. Аптекман, Э. И. Альтер, С. Бронштейн, Р. А. Бронштейн, Л. X. Болтин, М. О. Брагинский, М. А. Вейнберг, И. А. Веснштейн, Еальперин, Д. О. Гавронский, А. М. Еитерман, А. Б. Гольштейн, И. А. Гонионский, П. И. Гишвалинер, М. И. Гохблит, Гудович, Р. М. Гольдблюм, Герштейн, 3. Л. Добровицкий, В. М. Дранкин, Л. Н. Димент, А. М. Дрейзеншток, Динес, Д. Дахлин, С. Я. Доидзе, С. М. Жвиф, М. М. Занин, Д. Н. Иоффе, П. И. Иоффе, М. Л. Идельсон, Л. С. Клавир, С. Д. Конторский, Б. И. Клюшин, И. И. Коган, Копельман, Л. Б. Левитман, Э. М. Левит, И. Д. Левин, Д. Лернер, М. С. Люксембург, И. Л. Липнин, М. А. Левинзон, А. В. Луначарский, А. И. Маневич, М. С. Мовшевич, М. Меерович, А. Л. Миллер, Э. Э. Марарам, И. Мейснер, Т. 3. Махлин, М. И. Нахимсон, М. Натансон, В. Окуджава, Р. А. Осташинская, М. Оржеровский, С. Ю. Пикер, С. Г. Пейненсон, И. С. Повес, Р. Перель, М. Б. Пинлис, Р. А. Раин (Абрамович), X. И. Розен, Л. И. Розенберг, Э. А. Рубинчик, А. Я. Ривкин, X. П. Рашковский, М. В. Рохлим, Райтман, Рабинович, Л. И. Раков, Д. Б. Рязанов, Г. X. Розенблюм, Я. Л. Скептор, А. В. Сегалов, И. И. Скутельский, С. М. Слободский, Г. Л. Соколинская, И. М. Тусенев, Л. А. Тенделевич, Б. И. Тойбисман, Л. В. Фрейфельд, М. Финкель, А. Хефель, Ю. О. Цедербаум, С. С. Цукерштейн, А. Л. Шейкман, Н. К. Шифрин, И. X. Шейнис, Шейнберг, Э. И. Шмулевич, М. Шапиро, И. Оренбург.
А что же россияне? Боже, сколько раз приходилось мне читать, слышать и спорить, особенно с иностранцами, о якобы «рабской натуре» русского народа, готового безропотно подчиниться «железной палке» чужой власти. Утверждающие это всегда становятся в тупик от лобового вопроса: а кто же тогда построил великую Российскую державу, в шесть раз превышающую по своему земному размаху знаменитую Римскую империю? Неужели рабы? Кстати, если в Риме были рабы, то вековечная Россия никогда не знала рабства. Могут возразить: а крепостное право? Я не буду сейчас касаться этой темы, скажу лишь, что оно, это право, расцвело после реформ Петра I стараниями Бирона и прочих пришельцев, а также и своих землевладельцев-масонов. Как тут не вспомнить, что Александр II был убит именно за свою великую реформу 1861 года, освободившую русское крестьянство от крепостной зависимости.
Но вернемся к «вирусам», отравлявшим наше общество ядом либерализма, пропагандой ненависти к Самодержавию и Православию. К моменту задуманных революций в России было уже подготовлено немало «сознательно-одураченных» рабочих; дворян и интеллигентов, одурманенных масонской химерой «свободы»; купцов, щедро жертвовавших на русскую революцию, а также крестьян, одетых в солдатские шинели и матросские бушлаты.
В развязанной всемирными тайными силами мировой бойне 1914 года погибли миллионы русских. И можно лишь восторженно удивляться могучей воле к сопротивлению, проявленной народами нашей страны, и прежде всего русским, в их борьбе и с германскими, и с коминтерновскими завоевателями.
Красный террор: начало
Я заканчиваю выписки из книги русского монархиста, написанной под присягой совести и любви к России человеком, для которого неразделимы понятия царя, веры и отечества. Кровью сердца пропитаны эти строки о начале небывалого в истории «красного террора».
Придя к власти, большевики сразу же объявили смертельную войну православной церкви, ненавистной им идее «боженьки», как выражался Ленин. Мы знаем сегодня, как беспощадно велась коминтерновская борьба с Православием. Вот как об этом свидетельствует Ф. Винберг:
«Число мучеников определить мало-мальски точно нельзя, ибо для нас, за границей, прерваны возможности следить и наблюдать за горестной жизнью нашей Родины. Только частично и прерывчато доходят до нас кое-какие сведения. Я знаю только незначительную часть имен умученных в России Божиих служителей. И все же, когда я приведу эти известные мне, ограниченные, неполные сведения – читателю легче будет судить и поразмыслить о том, до каких высот Божьей Благодати поднял Русскую Православную Церковь Ее горний полет.
Киевский Митрополит Владимир из своих покоев в Киево-Печерской Лавре был выведен на крепостные валы и там расстрелян. Архиепископ Пермский Андроник погребен заживо; перед смертью ему выкололи глаза, вырезали щеки и, окровавленного, водили напоказ по улицам. Епископ Тобольский Гермоген, после двух месяцев окопных работ, был утоплен в реке. Архиепископ Черниговский Василий зарублен саблями. Зверски замучены и убиты: Архиепископ Екатеринбургский Григорий, Вятский Епископ Амвросий, Новгородский – Григорий, Новгородские Викарии Исидор и Варсонофий, Владивостокский Епископ Ефрем, Полоцкий – Пантелеймон, Нижегородский – Лаврентий, Туркестанский – Пимен, Архангельский – Леонтий, той же епархии – Митрофан, Орловской – Макарий. В Юрьеве большевики ворвались в покои Рижского Епископа Платона, стащили босого и раздетого с постели и бросили в подвал вместе с 17-ю другими лицами; там ему отрезали нос, уши, кололи штыками и, наконец, зарубили. Епископ Белгородский Никодим, после страшных издевательств, был заживо засыпан негашеной известью. В декабре 1919 года, после вторичного занятия Воронежа, большевики схватили Архиепископа Тихона и, после долгих издевательств, повесили его на Царских вратах церкви монастыря Св. Митрофания. Этот воистину святой мученик и подвижник, несмотря на все просьбы и уговоры, не захотел выехать из своего города, когда Добровольческая армия покинула Воронеж; он не пожелал покинуть свою паству и сознательно пошел на мученическую смерть. Все священники города, воодушевленные примером своего Архиепископа, так же остались при своих церквах: по прибытии большевиков почти все они были убиты; в Епархии Воронежской было тогда расстреляно 160 священников. Очень много священников было убито на Дону. В Херсонской Губернии три священника были распяты на крестах. В Кубанской Области было убито 43 священника монастыря Марии Магдалины. Никольского, 60 лет, вывели после большой литургии из храма, заставили раскрыть рот и со словами «мы тебя причастим» – выстрелили из револьвера. Священнику Дмитревскому, которого предварительно поставили на колени, отрубили сначала нос, потом уши и наконец – голову. Заштатного священника Золотовского, 80 лет, имевшего внуков-офицеров, нарядили в женское платье, вывели на площадь и приказали ему плясать. Когда он отказался – его убили. Священника Калиновского запороли. В небольшой Ставропольской Епархии убито и замучено 52 священника.
Известного своей просветительной деятельностью в Петрограде Протоиерея Казанского Собора о. Орнатского расстреливали вместе с его двумя сыновьями. Его спросили: «Кого сначала убить – Вас или сыновей?» Батюшка отвечал: «Сыновей». Пока расстреливали юношей, отец Орнатский, став на колени, читал «отходную». Для расстрела отца Орнатского построили взвод красноармейцев. Тс отказались стрелять. Позвали китайцев. Идолопоклонники, устрашенные чудесною силой и видом молящегося, коленопреклоненного старца-иерея, тоже отказались. Тогда к Батюшке подошел вплотную молодой комиссар и выстрелил в него из револьвера в упор…
В Москве известный Протоиерей Клоповский, настоятель Храма Христа Спасителя, смело обличавший в своих проповедях большевистские злодеяния, схвачен в Храме, во время богослужения, подвергнут зверским истязаниям и затем расстрелян.
Громадное большинство этих доблестных представителей Православного духовенства приняло свою мученическую кончину с изумительной доблестью. Так, например, когда большевики вели на смерть настоятеля Островского Собора Псковской Епархии Ладинского, он пел дорогою псалмы и пред кончиной проклял большевизм. При эвакуации Чердыни мучители схватили священника Котурова, сорвали с него одежды и до тех пор поливали его на морозе водой, пока он не превратился в ледяную статую. И страстотерпец не проронил ни одного жалобного слова, ни одного стона…»
Заканчивая свою книгу, Ф. Винберг молитвенно склоняет голову перед памятью Новомучеников, Угодников и Подвижников Божиих. Будучи в изгнании, столь много увидев и пережив, он верил, что только Русская Православная Церковь, наши пастыри духовные сумеют объединить весь русский народ, безмерно несчастный и обездоленный, в могучее религиозное движение, которому суждено будет рассеять по ветру сатанинскую власть. Труден, мучителен и долог этот крестный путь России. И неслучайно Ф. Винберг именно так назвал свою книгу.
Сегодня, в наше демократическое время, мы знаем о зверствах чекистов и «воинствующих безбожников», о начале страшных лет геноцида гораздо больше, чем было известно первым нашим скорбным беженцам.
Многие свидетельства рассеянных по всему миру русских – от Франции до Парагвая, от Японии до Аргентины, от Англии до Африки – содержат страшную правду «окаянных дней» революционного хаоса, в жестокую реальность которого с трудом поверят наши потомки. Как говорят на Руси, нет худа без добра: в суматохе и неразберихе первых лет «демократии» под лозунгами гласности открылись тайные спецхраны и архивы, появилась масса ранее запрещенной, «расстрельной» литературы. Поток изданий и переизданий, хлынувший, словно из ящика Пандоры, многим открыл глаза и заставил по-новому осмыслить все, что произошло с Россией, что привело ее на край пропасти. Кто, сегодня не осмысляет исторический путь России и причины последствий катастрофы 1917 года, не знаком с такими книгами-документами, как «Воспоминания» товарища обер-прокурора Святейшего синода князя Н. Жевахова, «Красный террор» С. Мелыунова, философско-публицистические труды И. Ильина – всех не перечислить, но обязательно надо читать, тогда каждому станет еще более очевидной незыблемая истина всемирной истории: она была, есть и будет историей борьбы рас и религий, а не борьбы классов, как нам внушали десятилетиями в советское время.
Именно тема извечной борьбы Добра и Зла, Христа и Антихриста мучила меня с юношеских лет. Еще студентом мне довелось несколько раз проплыть по Волге, ютясь на корме и в трюмах. Мимо медленно проплывали Углич, Тутаев, Ярославль, Кинешма… Запомнились разрушенные церкви и оскверненные монастыри по крутым и низким берегам матушки-Волги. В Плесе я прожил два месяца и понял, что именно здесь Исаак Ильич Левитан мог задумать «Над вечным покоем» – одну из своих гениальных картин.
Навсегда врезались в мое сознание рассказы волжских старожилов о том, как в первые годы революции врывались в православные храмы приезжие комиссары в кожаных куртках, их подручные крушили алтари, прикладами разбивали иконы, «реквизировали» церковные ценности, а сопротивляющихся священников и мирян ставили к стенке… С утра и до ночи я писал этюды, делал зарисовки с закрытых, превращенных в колхозные склады или мастерские МТС когда-то дивных в своей красе многолюдных церквей и соборов. Окна многих из них были заколочены, словно досками, древними иконами, а на крышах, пробившись сквозь проржавевшие скелеты куполов, трепетали под суровыми волжскими ветрами сиротливо жалостные березки, над которыми в сумерках кружили черные стаи воронья…
Тогда-то, в начале 50-х, когда я поступил в институт им. Репина, родился у меня замысел многофигурной картины, где сталкиваются две непримиримые стихии. Коминтерновцы после Октября разъезжали по России, творя беззаконие красного террора, глумясь над верой наших отцов.
«Разгром Храма в Пасхальную ночь» – так назвал я свою картину, которую смог написать только через долгие годы, в канун XXI века, поскольку у меня не было мастерской, необходимой для полотна такого (8 м 4 м) размера. Десятилетиями вынашивал я в своей душе страшный образ народной трагедии. В праздничную ночь, когда православные всех сословий, собравшиеся в гулко-высоком храме, расписанном в XVII веке, славят чудо Воскресения Христа Спасителя, в просветленно-ликующую народную толпу врывается интернациональная банда. Обдумывая будущую композицию, я мучительно искал ритмы групп и фигур. Колорит картины должен был звучать как пасхальная литургия под сводами храма и одновременно – как панихида по будущим убиенным и мученикам. Перебирая этюды, сделанные на Волге, в Сибири, под Новгородом и Ярославлем, вглядываясь в самых разных людей сегодня, листая дореволюционные журналы, вспоминая образы довоенного детства и семейные фотоальбомы, я ощущал, как «сквозь магический кристалл» все явственнее проступают лица-образы разных сословий, которые в едином порыве славят Воскресение Христово. Как сложно было найти цветовое решение противостояния пасхальных пурпурно-красных облачений священников – и кроваво-красных знамен ворвавшихся коминтерновцев…
В центре композиции – исполненный ненависти комиссар в кожанке со стальным беспощадным взглядом, устремленным на скорбную голову распятого Сына Божия, чье скульптурное изображение кажется живым в колышущемся пламени свечей. Я стремился передать в лицах народных напряжение роковой минуты, ужас, негодование и готовность к сопротивлению, которыми охвачены верующие в храме. Это было в разгар гражданской войны в России…
Большинство известных нам теперь воспоминаний противников большевизма о революции написаны в эмиграции. Они многое видели и пережили, но далеко не все знали – да и не могли знать тогда – о поистине сатанинском механизме реализации давно задуманного и проверенного на опыте Английской и Французской революций плана уничтожения великой России. Только в наши дни стали доступны документы, да и то, как предполагают историки, далеко не все, которые проливают беспощадный свет на подлинную историю мира и России в XX веке.
В гражданскую войну граждане многонациональной России убивали друг друга. Большевики опирались на хорошо оплачиваемые ими отряды иноземных наемных «революционеров». Выходец из Польши Феликс Эдмундович Дзержинский организовал ЧК. На одном из древних языков это означает бойню для скота, чем объясняют, в частности, название американского города Чикаго, славящегося некогда своими скотобойнями. Большевики, естественно, объясняли, что ЧК – это «Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией». На самом деле это было орудие борьбы с народом – путем невиданного террора, ведущего к геноциду многомиллионной и многонациональной великой России.
В фондах крупнейших библиотек нашей страны сохранились номера «Еженедельника Чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией», журнала «Красный Террор» и газеты «Красный меч».
Вот, например, текст правительственного постановления, опубликованного в 1-м номере «Еженедельника ВЧК»:
«Совет Народных Комиссаров, заслушав доклад председателя Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией о деятельности этой комиссии, находит, что при данной ситуации обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью; что для усиления деятельности Всероссийской Чрезвычайной Комиссии и внесения в нее большей планомерности необходимо направить туда возможно большее число ответственных партийных товарищей; что необходимо обезвредить Советскую Республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях; что подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам; что необходимо опубликовать имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры.
Секретарь СоветаА. ФотиеваМосква, Кремль5-го сентября 1918 г.».
«Мы железной метлой выметем всю нечисть из Советской России, – заявлял в журнале «Красный Террор» известный своей беспощадностью палач нашего народа чекист Лацис (Судрабс). Не ищите в деле обвинительных улик о том, восстал ли он (обвиняемый. – И. Г.) против Совета оружием или словом. Первым долгом вы должны его спросить, к какому классу он принадлежит, какое у него происхождение, какое образование и какова его профессия. Вот эти вопросы должны разрешить судьбу обвиняемого. В этом смысл и суть Красного Террора».
Что же все это, как не геноцид?! Коментарии к смыслу и сути красного террора, как их определил Лацис, по-моему, излишни…
Приведу еще две цитаты – из чекистской газеты «Красный меч».
«Наша мораль – новая, наша гуманность – абсолютная, ибо она покоится на светлом идеале уничтожения всякого гнета и насилия. Нам все разрешено…». И еще: «Жертвы, которых мы требуем, жертвы спасительные, жертвы, устилающие путь к Светлому царству Труда, Свободы и Правды». Как в «Бесах» у Достоевского: если Бога нет – то все дозволено…
Известно, что верный сталинец В. М. Скрябин (Молотов) принимал в годы Второй Мировой войны активное участие в восстановлении Русской Православной Церкви. Излишне напоминать, что Сталин и его политбюро в страхе перед Гитлером уповали на родовую память русского народа о своих великих предках, а также на патриотическую и нравственную силу яростно гонимой до войны Русской Православной Церкви. Но вот выдержка из письма Ленина в феврале 1922 года тому же Молотову по поводу декрета об изъятии церковных ценностей – со строгим предупреждением: «…Ни в коем случае копий не снимать… делать свои заметки на самом документе».
«…Нам во что бы то ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным и самым быстрым образом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (надо вспомнить гигантские богатства некоторых монастырей и лавр). Без этого никакая государственная работа вообще, никакое хозяйственное строительство в частности и никакое отстаивание своей позиции в Генуе в особенности совершенно не мыслимы. Взять в свои руки этот фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (а может быть, и несколько миллиардов) мы должны во что бы то ни стало. А сделать это с успехом можно только теперь. Все соображения указывают на то, что позже сделать это нам не удастся, ибо никакой иной момент, кроме отчаянного голода, не даст нам такого настроения широких крестьянских масс (курсив мой. – И. Г.), который бы либо обеспечил нам сочувствие этих масс, либо, по крайней мере, обеспечил бы нам нейтрализование этих масс в том смысле, что победа в борьбе с изъятием ценностей останется безусловно и полностью на нашей стороне…» (Значит, голод был организован?! – И. Г.).
Один умный писатель по государственным вопросам справедливо сказал, что, если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, долго народные массы не вынесут. Это соображение в особенности еще подкрепляется тем, что по международному положению России для нас, по всей вероятности, после Генуи окажется или может оказаться, что жестокие меры против реакционного духовенства будут политически нерациональны, может быть, даже чересчур опасны. Сейчас победа над реакционным духовенством обеспечена полностью… Поэтому я прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий. Самую кампанию проведения этого плана я представляю следующим образом:
Официально выступать с какими бы то ни было мероприятиями должен только тов. Калинин, – никогда и ни в каком случае не должен выступать ни в печати, ни иным образом перед публикой тов. Троцкий.
Посланная уже от имени Политбюро телеграмма о временной приостановке изъятий не должна быть отменяема. Она нам выгодна, ибо посеет у противника представление, будто мы колеблемся, будто ему удалось нас запугать…
На съезде партии устроить секретное совещание всех или почти всех делегатов по этому вопросу совместно с главными работниками ГПУ, НКЮ и Ревтрибунала. На этом совещании провести секретное решение съезда о том, что изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть произведено с беспощадной решительностью, безусловно ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать.
Для наблюдения за быстрейшим и успешнейшим проведением этих мер назначить тут же на съезде, т. е. на секретном его совещании, специальную комиссию при обязательном участии т. Троцкого и т. Калинина, без всякой публикации об этой комиссии с тем, чтобы подчинение ей всех операций было обеспечено и проводилось не от имени комиссии, а в общесоветском и общепартийном порядке. Назначить особо ответственных наилучших работников для проведения этой меры в наиболее богатых лаврах, монастырях и церквах.
Ленин».
Теперь это циничное, изуверское письмо широко известно, его подлинность никто не пытается подвергать сомнению. Изуверская демагогия ленинского письма – «поможем голодающим Поволжья!» – заключалась еще в том, что всего лишь 6 % насильственно изъятых у церкви средств было истрачено на закупку зерна для погибающих от голода людей. Остальное пошло на импорт, удовлетворяющий насущные потребности большевистского государства и нужд коминтерна. Все было сделано, как и предписывал Ленин, ученик Маркса: «Самым энергичным образом и в самый кратчайший срок», то есть быстро, беспощадно и без разбора. Главное ограбить, да еще и поселить страх в души верующих и всего народа бывшей России на долгие десятилетия…
Я уже говорил, что сатанинский механизм террора был тщательно отработан на опыте Английской и особенно Французской революций. И в самом деле: возникшая словно «вдруг» ЧК, в отличие от всех других звеньев и рычагов большевистского госаппарата, столь же «вдруг» немедленно проявила свою организованность, слаженность и безжалостную четкость. Проходит совсем короткое время, а ЧК уже охватывает своими смертоносными щупальцами всю необъятную территорию России, становится настоящим «государством в государстве» – для уничтожения Российского государства и его народа. Огромная армия служащих-палачей; военные отряды, стрелковые дивизии, части «особого назначения»; концлагеря; разветвленная сеть доносчиков – все это удалось организовать большевикам, повторяю, буквально в считаные месяцы. Так с первых шагов большевистские завоеватели закладывали фундамент будущего, ныне всемирно известного ГУЛАГа.
В кровавой «методологии» красного террора сосредоточено все самое коварное и жестокое из многовековой практики революционного геноцида христианских народов: массовые расстрелы без суда и следствия, ночные обыски (чаще всего с целью ограбления, запугивания или ареста жертв), культивирование массового доносительства и т. д. и т. п.
Большевики впервые в XX веке восстановили страшный древний азиатский обычай мести политическим противникам брать и расстреливать неповинных заложников. Этот обычай стал сегодня неотъемлемой частью международного терроризма. Еще страшнее, что заложниками ЧК сплошь и рядом становились старики, женщины и дети. Вот один только пример – из множества подобных. Приказом оперативного штаба тамбовской ЧК 1 сентября 1920 года предписывалось: «Провести к семьям восставших беспощадный красный террор… арестовывать в таких семьях всех с 18-летнего возраста, не считаясь с полом, и если бандиты выступления будут продолжать, расстреливать их. Села обложить чрезвычайными контрибуциями, за неисполнение которых будут конфисковываться все земли и все имущество» (цит. по: Мельгунов С. П. Красный террор в России. М., 1990).
А сколько было уничтожено заложников в первые месяцы чекисткого террора в разных городах и селах необъятной России! А приказ Я. Свердлова об уничтожении донского казачества! Большевики буквально реками проливали безвинную кровь. В ответ на убийство в сентябре 1919 года левыми эсерами нескольких видных руководителей Московского горкома РКП (б) Феликс Дзержинский отдал приказ расстреливать по спискам кадет, жандармов, князей, графов, – вообще «представителей старого режима», находящихся в тюрьмах и лагерях. На смерть были обречены тысячи и тысячи людей… А в память убитого секретаря Московского горкома русская святыня – Сергиев Посад – был кощунственно переименован в город Загорск, а в монастыре Троице-Сергиевой Лавры долгое время была колония для малолетних преступников. Через год институт заложников был введен уже официально.
Придя к власти, большевики начали с демагогического провозглашения отмены смертной казни, но через 2 месяца снова ввели ее. Да еще как! Казнь не по суду, не после установления вины, а на месте, немедленно, без суда и разбирательства, по усмотрению карателей. Волею ленинской власти в России был создан целый слой «революционных» убийц, вооруженных «правом» расстреливать кого попало, когда и где угодно. «Все дозволено…». Такого еще никогда не было в истории человечества.
И вот еще пример, глубоко показательный, раскрывающий подлинную суть воцарившейся в стране «диктатуры пролетариата». В марте 1919 года в Астрахани состоялся десятитысячный митинг рабочих-забастовщиков, выступивших в защиту своих трудовых прав. Как же поступила «родная власть»? Представитель реввоенсовета Троцкий тут же прислал телеграмму всего из двух слов: «Расправиться беспощадно». И началась кровавая «баня» для русских рабочих. Протест был буквально потоплен в крови. Расстреливали в подвалах ЧК и просто во дворах и на улицах; с пароходов и барж, привязав камни на шею или связав руки и ноги, бросали с борта в воду. В одну только ночь с парохода «Гоголь» было потоплено около 180 человек, а общее число жертв расправы превысило 4 тысячи – это по официальным данным самой ЧК. Но можно ли верить статистике убийц? А в Крыму, который тогда зловеще называли «всероссийским кладбищем», счет бессудно убиенных шел уже на десятки тысяч… И так – по всей России.
Общеизвестно, что знаменитый поэт Николай Гумилев был расстрелян за «недонесение» на своих товарищей-офицеров, обвиненных в антибольшевистском заговоре. Но это – отнюдь не эпизод в работе ЧК, это – один из главных методов растления и запугивания народа, всех его слоев. «Всякое недонесение, – гласил, например, приказ председателя «чрезвычайки» Донбасса «ленинца» Пятакова, – будет рассматриваться как преступление, против революции направленное, и караться по всей строгости законов военного времени». А Бухарин призывал: «Отныне мы все должны стать агентами Чека». «Нужно следить за каждым контрреволюционером на улицах, в домах, в публичных местах, на железных дорогах, в советских учреждениях, всегда и везде, ловить их, предавать в руки Чека», – писал в «Известиях» большевик Мясников. Иными словами, они всех коммунистов, а в идеале – и всех граждан России хотели сделать доносчиками для того, чтобы вершить нескончаемый произвол. Это в «Бесах» предвидел Достоевский…
Именно произвол и вседозволенность! В этом суть красного террора. Один из чекистов, особоуполномоченный Москвы в Кунгурской ЧК на Урале Гольдин выразил эту суть лаконично: «Для расстрела нам не нужно ни доказательств, ни допросов, ни подозрений. Мы находим нужным и расстреливаем, вот и все».
Читая и перечитывая эти страшные свидетельства историков и очевидцев, я на склоне лет словно вновь переживаю свои детские годы в Ленинграде с их тогда еще непонятной для меня атмосферой постоянного страха взрослых, которые внезапно умолкали, когда я появлялся в комнате, а то и переходили на французский. Думая, что я уже сплю, отец однажды за поздним чаем рассказал маме два случая, происшедшие с его знакомыми.
Одного известного ленинградского юриста старой школы внезапно арестовали и доставили в знаменитый Большой дом на Литейном, как тогда называли городской НКВД. Следователь, парень лет двадцати пяти деревенского обличья, усадил его напротив себя и без лишних слов объявил, по какой статье он обвиняется, и сразу назвал срок – 10 лет лагерей. Юрист возмутился: «Помилуйте! Это же статья за мошенничество и конокрадство!» Устало глядя на арестованного, молодой чекист молча протянул ему через стол пухлый том Уголовного кодекса РСФСР: «Ты человек ученый, все статьи знаешь. Выбирай любую – а «десятку» все равно волочь будешь!».
А вот еще случай. Старого профессора, сослуживца моего отца по университетской кафедре истории, тоже загребли в Большой дом как социально чуждого элемента. Задержанный, скрывая страх, с недоумением спросил следователя: «А в чем, собственно, меня обвиняют?». «Начнем с того, – сказал многоопытный чекист, – что сегодня только скрытые враги рабоче-крестьянской власти носят пенсне…» Профессор, к счастью, быстро нашелся: «А как же Молотов, который тоже пенсне носит? Он что, по-вашему, гражданин начальник, тоже враг народа?» Следователь опешил, махнул рукой и сказал: «Ладно, идите, Вы свободны». Очевидно в этот день план по арестам был уже выполнен.
Помню, мама сказала с грустью: «Страшно, Сережа, ведь такое может случиться с каждым и каждый день – в любую минуту. В какое время мы живем!..»
- Сожжение царской головы
- Судьба Царя – судьба России.
- Радоваться будет Царь,
- Радоваться будет и Россия.
- Заплачет Царь, заплачет
- И Россия… Как человек
- С отрезанною головою уже
- Не человек, а смердящий труп,
- Так и Россия без Царя
- Будет трупом смердящим.
…Весной 1991 года в самом большом Дворце культуры тогда еще Свердловска при огромном стечении народа открылась моя очередная выставка. Это было в канун развала СССР. Я отправился на то место, где еще недавно стоял дом инженера Ипатьева, в подвале которого произошла кровавая трагедия цареубийства, перечеркнувшая многовековую русскую историю. Площадка, засыпанная щебнем… Самодельный деревянный крест… И у подножия, как пятна засохшей крови, несколько увядших гвоздик… А вокруг бушевала весна, зажигались зеленые огоньки распускающихся почек, колышемые буйным весенним ветром. Меня поразило, что многие из прохожих, даже молодые люди, приостанавливались у площадки, осеняли себя крестным знамением и шли дальше, сливаясь с городской толпой.
Через три дня после ритуального убийства царской семьи в Екатеринбург вошли белые. По горячим, еще не остывшим следам преступления начал свою работу ныне известный всему миру криминалист Николай Алексеевич Соколов, продолжавший ее до самой своей смерти, настигшей его во Франции при весьма странных обстоятельствах. Утверждают, что это было преднамеренное убийство. А другой, неразлучный с Соколовым участник расследования, бесстрашный и честнейший английский журналист Роберт Вильтон успел написать столь бесценную для истории книгу «Убийство царской семьи», целиком основанную на свидетельских показаниях. Она всколыхнула весь мир своею неподкупной правдивостью. И, разумеется, поэтому у нас и на Западе была потом замолчана и оклеветана, а самого журналиста выгнали из лондонской «Таймс», корреспондентом которой в Петербурге он проработал четверть века и был известен своей неподкупностью суждений и любовью к России.
Примечательно, что в самый разгар кампании нашей демократической и мировой общественности по подготовке к захоронению останков царской семьи на известном лондонском аукционе «Сотбис» был выставлен лот ценой 300 тысяч долларов – архив Н. А. Соколова. Поражаюсь, что наша демократическая власть тех лет не сочла нужным выложить приблизительно стоимость двух «Мерседесов-600» за бесценное для России собрание документов об убийстве последних представителей династии Романовых. Говорят, этот архив был кем-то куплен и до поры до времени хранился в сейфе одного из парижских банков… К счастью, Россия в конце концов стала обладателем соколовского архива. Состоялась бартерная сделка с Княжеством Лихтенштейн: оно выкупило архив Н. А. Соколова и обменяло на свой архив, владельцем которого была Российская Федерация.
Опуская весь леденящий душу кошмар подробностей убийства царской семьи, отсылаю заинтересованного читателя к переизданным у нас в 90-е годы книгам Н. А. Соколова и Р. Вильтона. Хочу особо остановить внимание на одном факте: ни Соколову, ни позднее генералу Дитерихсу не удалось найти на месте захоронения убиенных ни одного зуба (кроме вставной челюсти доктора царской семьи верного Боткина) – а ведь, как известно криминалистике, зубы человека не сгорают даже в самом сильном пламени и не подвергаются воздействию серной кислоты, которой убийцы поливали трупы своих жертв. И это при том, что по приказу Дитерихса две тысячи солдат тщательно просеивали сквозь решета всю землю в глухой чаще Котляковского леса и внутри заброшенной шахты № 7, на дне которой находились истерзанные и оскверненные тела царственных великомучеников и их верных слуг. Убийцы надеялись, что это навсегда останется тайной. Не вышло!
Но куда же делись головы? Мнение следственной комиссии Дитерихс сформулировал коротко и ясно; «Головы членов царской семьи и убитых вместе с ними приближенных были заспиртованы в трех доставленных в лес железных бочках, упакованы в деревянные ящики и отвезены… в Москву Свердлову в качестве безусловного подтверждения, что указания… Центра в точности выполнены…»
Известно, что главные ответственные за убийство царской семьи товарищи Голощекин и Юровский уже на второй день после совершенного преступления срочно отбыли в Москву в комфортабельном салон-вагоне с тремя тяжелыми не по объему ящиками, от которых Шая Исакович буквально не отходил ни на шаг до самой Москвы. Их вид явно контрастировал с роскошным салоном, и Голощекин спокойно объяснил охране и поездной прислуге, что везет в этих ящиках образцы снарядов для Путиловского завода. По прибытии в столицу Голощекин вместе со своим загадочным грузом отправился в Кремль к своему приятелю еще по ссылке Свердлову и прожил у него пять дней. С момента его приезда по Совнаркому среди служащих, преимущественно из числа «американцев», приехавших в Россию вместе с Троцким делать революцию, распространился слух, что Голощекин привез в спирте головы бывшего царя и членов его семьи. Как докладывала агентура, один из них, наиболее пессимистически оценивавший прочность советской власти, потирая руки, говорил: «Ну теперь, во всяком случае, жизнь обеспечена: поедем в Америку и будем демонстрировать в кинематографах головы Романовых».
Предполагают, что одному из немецких «русских» принадлежала двусмысленная надпись на южной стороне подвала, где расстреливали царскую семью, из стихотворения Г. Гейне, написанного по мотивам Ветхого Завета. В переводе она звучит так: «Валтасар был этой ночью убит своими слугами». Тот, кто писал эти строки на стене, хорошо знал и немецкий, и русский, и смысл гейневского стиха: Валтасар был убит за непочитание иудейского бога Иеговы. Но имя Валтасара, очевидно, с намеком было переделано в Валтоцаря. Кусок желтоватых обоев с текстом находился в архиве Н. А. Соколова.
Читать бесплатно другие книги:
