Зоя Колесников Фёдор

Узнав, что Клейтон уезжает, Зоя буквально оцепенела. В это невозможно было поверить. Он не мог так поступить. И вот пришел тот момент, о котором она никогда не задумывалась, считая, что он никогда не наступит.

— Когда? — только и спросила она Сезжизненным голосом.

— Через два дня. — Он не отрывал от нее глаз; капитану надо было сказать ей многое, но он не был уверен, что отважится на это.

— Нам осталось мало времени для прощания, не так ли? — печально сказала Зоя.

Они сидели в крошечной, мрачной гостиной, день был пасмурный; Евгения Петровна мирно спала в их комнате, последнее время она часто спала днем. Зоя снова начала ходить на репетиции, но бабушка, казалось, даже этого не замечала.

— Ты будешь приезжать в Париж? — Она спросила это так, как спрашивают постороннего, чувствуя себя уже оторванной от него, готовя себя к тому, что должно произойти. В ее жизни собралось уже слишком много разлук и прощаний, и она не знала, переживет ли еще и эту.

— Не знаю.

— Мне кажется, ты что-то от меня скрываешь.

Возможно, он женат и у него в Нью-Йорке десять детей. Все может быть. Жизнь слишком часто предавала ее, хотя к Клейтону это пока не относилось. Но сейчас она сердилась даже на него.

— Зоя… Я знаю, ты меня не поймешь, но я очень много думал… о нас с тобой.

Она мучительно ждала, что он скажет дальше. Душа, в которой, казалось бы, не было уже живого места, болела как никогда.

— Зоя, ты свободна. Сначала я думал увезти тебя с собой в Нью-Йорк… Мне этого очень хотелось. Но, боюсь, графиня не способна на такое путешествие.

И потом… Зоя… — Он сделал паузу. — ..Зоя, я слишком стар для тебя. Я уже говорил тебе. Это несправедливо.

Когда тебе будет тридцать, мне будет шестьдесят.

— Какое это имеет значение? — Зоя никогда не разделяла его опасений насчет разницы в возрасте, и теперь она сердито смотрела на него. Похоже, он ищет предлог для своего решения. — Ты просто хочешь сказать, что не любишь меня.

— Наоборот, я говорю это потому, что слишком люблю тебя и не хочу, чтобы ты связала свою жизнь со стариком. Мне сорок шесть лет, а тебе всего девятнадцать. Это по отношению к тебе несправедливо. Ты заслуживаешь молодого и энергичного мужчину, и, когда здесь все образуется, ты встретишь кого-нибудь более подходящего, чем я, полюбишь его. Раньше у тебя просто не было возможности. Ты была еще ребенком, когда вы уехали из России два года назад; там ты была в безопасности, а в Париже на тебя свалилось слишком много всего. Когда жизнь нормализуется, ты встретишь кого-нибудь, более подходящего тебе по возрасту, Зоя. — Внезапно голос его прозвучал твердо, почти как у отца. — С моей стороны было бы эгоизмом увозить тебя в Нью-Йорк. Я сейчас думаю о тебе, а не о себе.

Но Зоя не понимала этой логики и смотрела на любимого глазами, полными слез.

— Для тебя это было просто развлечением, да? — Ей хотелось причинить Клейтону боль в ответ на ту боль, которую причинил ей он. — Все понятно. Военный роман. Маленькая балерина, с которой ты наездами развлекался в Париже.

Ему хотелось ударить ее, но он сдержался.

— Послушай меня. Ничего подобного не было. Не говори глупостей, Зоя. Я больше чем вдвое старше тебя. Ты заслуживаешь лучшего.

— А… понимаю. — Ее зеленые глаза вспыхнули. — Куда уж лучше! Здесь ведь у меня одно сплошное счастье! Я тебя половину этой войны ждала, чуть дыша от страха, что тебя убьют, а теперь ты как ни в чем не бывало садишься на пароход и возвращаешься в Нью-Йорк. Так легче для тебя, правда?

— Нет, не правда. — Он отвернулся, чтобы она не видела, как на глаза у него навернулись слезы. Может, это и к лучшему: ожесточившись, Зоя будет меньше страдать, когда он уедет. — Я очень люблю тебя. — Он направился к двери и обернулся напоследок.

— Убирайся! — Он был потрясен. — Зачем ждать еще два дня? Почему бы не покончить с этим сейчас?

— Мне бы хотелось попрощаться с графиней.

— Она спит, и я сомневаюсь, что она захочет попрощаться с тобой. К тому же ты ей никогда не нравился. — Зое не терпелось, чтобы он поскорее ушел и можно было выплакаться в одиночестве.

— Зоя, пожалуйста… — Ему хотелось снова обнять ее, но он знал, что этого делать не стоит. Пусть думает, что она сама порвала с ним, не надо задевать ее гордость. Лучше, если сердце будет разбито только у него одного.

Капитан ненавидел сам себя, когда спускался вниз по лестнице и вышел, хлопнув дверью, на улицу. Ненавидел себя за то, что сошелся с ней. Он-то с самого начала знал, что ей будет больно, но не подозревал, что будет так же больно и ему самому. Но он был уверен, что поступает правильно. Назад дороги нет. Он слишком стар для Зои, и, даже если сейчас ей очень плохо, ей лучше освободиться от него, связать свою жизнь с человеком своего возраста, начать жизнь заново.

Следующие два дня у Клейтона было тяжело на сердце. Накануне отъезда он пошел в банк и выписал чек на пять тысяч долларов. Он вложил чек в письмо к графине, умоляя ее принять деньги, и в случае необходимости просил обращаться к нему. Клейтон заверил ее, что всегда будет другом их семьи и что его чувства к Зое умрут только вместе с ним.

«Я поступил в ее интересах, клянусь. Убежден, вы тоже хотели такой развязки. Она моложе меня и еще будет счастлива, не сомневаюсь. А сейчас я прощаюсь с вами обеими с печальным, но любящим сердцем».

Капитан поставил свою подпись и приказал капралу из штаба генерала Першинга доставить письмо утром, когда он уедет.

В день его отъезда прибыл президент Вильсон с супругой. В их честь на Елисейских Полях состоялся парад; а в это время с капитаном на борту от пристани в Гавре отошел пароход. Капитан неотрывно думал о Зое.

Глава 25

Несколько недель после отъезда Клейтона Зоя просидела в бывшей комнате Антуана и проплакала, думая, что умрет от разрыва сердца. Жизнь потеряла для нее всякий смысл. Она варила для бабушки суп, совершенно не удивляясь, откуда взялись деньги на продукты. Вскоре после отъезда Клейтона Евгения Петровна послала князя Марковского в банк, после чего сунула несколько банкнот Зое, желая, вероятно, обрадовать внучку.

— Мне удалось кое-что сберечь. Купи себе что-нибудь нужное.

Но Зое ничего не хотелось. Он уехал. Жизнь кончилась. Впрочем, деньги, которые бабушка, сэкономив, давала ей на покупки, позволили Зое оставаться дома и не появляться в труппе. Она сказалась больной, но ее нисколько не волновало, если б ее уволили.

Вернулся с гастролей дягилевский балет, и, если б Зоя захотела, она могла бы танцевать у Дягилева. Но сейчас ей не хотелось даже этого. Сейчас ей ничего не было нужно: ни еды, ни друзей, ни работы и, уж конечно, никаких мужчин — ни молодых, ни старых.

Как глупо с его стороны было сказать, что ей нужен мужчина помоложе. Ей никто не был нужен. Кроме доктора для бабушки, у которой в рождественскую ночь начался тяжелый грипп и которая заявила, что все равно пойдет в церковь. От слабости она не могла даже сидеть, и Зоя настояла, чтобы она не вставала с постели, а когда приехал князь Владимир, уговорила его срочно привезти врача.

Доктор оказался добрым старым человеком, который знал русский язык и заговорил с графиней по-русски. Осмотрев больную, он вызвал Зою в другую комнату.

— Она очень больна, мадемуазель. Может не дожить до утра, — сокрушенно прошептал он.

— Но еще днем она прекрасно себя чувствовала!

Доктор, вероятно, ошибался. Бабушка не может умереть. Зоя знала, что не перенесет еще одну потерю. У нее на это просто не было сил.

— Я сделаю все, что в моих силах. Вызовите меня сразу же, если ей станет хуже. Мсье может заехать за мной. — Доктор сам недавно вернулся с фронта и выезжал на вызовы. Князь встретился с доктором глазами и утвердительно кивнул головой.

— Я останусь с вами, — предложил Зое князь.

Она кивнула. Она знала, что теперь может его не опасаться: еще год назад князь сошелся с какой-то женщиной, и это привело его дочь в такую ярость, что она переехала в монастырь на Левом берегу.

— Благодарю вас, князь Владимир.

Зоя пошла налить бабушке чаю и застала ее почти без сознания. Лицо больной было бледным, тело всего за несколько часов словно бы ссохлось. Зоя вдруг осознала, насколько старушка похудела за последнее время. Это не было так заметно, когда она была одета, но сейчас, в постели, она выглядела крайне исхудавшей, и когда она открыла глаза, то с трудом узнала Зою.

— Это я, бабушка… шш… не разговаривайте.

Она попыталась напоить ее чаем, но Евгения Петровна только слабо отмахнулась, пробормотала что-то невнятное и заснула снова. И только на рассвете она зашевелилась и заговорила. Все это время Зоя сидела в кресле и, заметив, что старушка пришла в себя, нагнулась к ней поближе, чтобы расслышать ее слова.

Бабушка слабым движением руки подозвала ее к себе, Зоя склонилась над ней, дала глоток воды, чтобы смочить слипшиеся губы, и лекарство, которое оставил доктор. Видно было, что больной намного хуже.

— ..ты должна…

— Бабушка… не разговаривайте… не тратьте силы…

Старушка покачала головой. Ей необходимо было что-то сказать Зое.

— ..ты должна поблагодарить американца от моего имени… Скажи ему, что я очень благодарна ему… Я собиралась отплатить ему…

— За что?! — За что бабушка благодарна Клейтону?

За то, что он покинул их? За то, что бросил ее и вернулся в Нью-Йорк?

Но Евгения Петровна слабо махнула рукой в направлении крошечного столика в углу комнаты.

— Посмотри… в моем красном шарфе…

Зоя выдвинула ящик стола и вынула оттуда сверток.

Развернув его, она задохнулась от удивления. В шарфе было целое состояние. Зоя пересчитала: почти пять тысяч долларов.

— О боже… бабушка, когда он дал вам это? — Она решительно ничего не понимала. Зачем он это сделал?

— Он прислал их, когда уезжал… Я собиралась отослать деньги обратно… но я боялась… вдруг они потребуются тебе… Я знала, что он хотел как лучше…

Мы вернем долг, когда сможем… — Графиня шарила рукой за кроватью, явно что-то искала, и Зоя видела, что старушка начинает нервничать, она боялась, что ей станет еще хуже.

— Бабушка, успокойтесь… пожалуйста… — Зоя все еще не могла прийти в себя от того богатства, которое оставил им Клейтон. Это был широкий жест, но она снова рассердилась на него. Им не нужна его благотворительность. Слишком дешево он решил откупиться от них…

И тут она увидела старый шерстяной шарф, который бабушка держала в дрожащих руках, достав его, вероятно, из-под подушки. Это был шарф, который был на графине в тот день, когда они покинули Санкт-Петербург, она его прекрасно помнила. И вот теперь бабушка протягивала ей этот шарф с легкой улыбкой на бледных губах.

— Николай… — с трудом проговорила она, и слезы навернулись ей на глаза, — ..ты должна сохранить его, Зоя… хорошенько спрячь его… когда совсем ничего не останется, продай его… но только когда совсем не будет выхода… не раньше… больше ничего не осталось.

— А папин портсигар и то, что Николай?.. — попыталась было спросить Зоя, но старушка покачала головой.

— ..Я продала их год назад… у нас не было выбора…

Но для Зои эти слова были как нож в сердце. Теперь у них ничего не осталось: ни безделушек, ни сувениров, только воспоминания да этот старенький шарф, что сейчас держала в руках бабушка. Зоя осторожно взяла у нее из рук шарф и развернула его на кровати, и тут… у нее перехватило дыхание… внутри было пасхальное яйцо, которое Ники подарил Алике, когда Зое было семь лет… Оно было поистине великолепно, шедевр Фаберже, изумительное произведение искусства. Само пасхальное яйцо было из бледно-лиловой эмали с прожилками бриллиантов, изящно обрамлявшими эмаль, и крошечной пружинкой, при нажатии которой яйцо раскрывалось и появлялся миниатюрный золотой лебедь, плывущий по озеру из аквамарина и издававший нежный звук от нажатия рычажка, находившегося у него под крылом. Лебедь расправлял свои крошечные золотые крылья и двигался по ее ладони.

— Сохрани его, оно прекрасно… — прошептала бабушка и закрыла глаза. Зоя осторожно завернула драгоценность в шарф, а затем тихонько взяла бабушку за руку.

— Бабушка… — Евгения Петровна снова открыла глаза и умиротворенно улыбнулась. — Останься со мной… пожалуйста, не уходи… — Она чувствовала, что старушке стало легче, дыхание стало ровнее.

— Будь хорошей девочкой, Зоя… Я всегда так гордилась тобой… — Она снова улыбнулась, а Зоя заплакала.

— Нет. Пожалуйста, бабушка… — Это были слова прощания, и Зоя не могла позволить ей умереть. — Не оставляй меня одну, бабушка… пожалуйста… — Но графиня только улыбнулась и закрыла глаза. Она сделала последний подарок внучке, которую так любила, которую спасла от смерти, которой дала новую жизнь… Но теперь все кончилось.

— Бабушка… — прошептала Зоя в отчаянии, но Евгения Петровна больше не открывала глаз. Она упокоилась с миром. Ушла со всеми остальными. Евгения Петровна Юсупова вернулась домой.

Глава 26

Евгению Петровну похоронили на русском кладбище под Парижем. Зоя молча стояла у свежей могилы рядом с князем Владимиром и несколькими русскими, знавшими ее. Впрочем, Евгения Петровна не была близка ни с кем из них. В Париже она почти все свое время проводила с Зоей, и у нее не хватало терпения выслушивать жалобы и горестные воспоминания других эмигрантов. Графиню занимали сегодняшние заботы, а не бессмысленные сожаления о прошлом.

Она умерла 6 января 1919 года в крошечной квартирке в тот же день, когда во сне умер Теодор Рузвельт.

В один из январских дней 1919 года Зоя сидела, глядя в окно и поглаживая Саву. Было невозможно без конца думать о жизни бабушки. Она все еще не могла опомниться от оставленного бабушкой подарка — царского пасхального яйца работы Фаберже, которое старушка прятала почти два года, и от денег, которые ей передал перед отъездом Клейтон. Этих денег ей хватит на целый год, если их не транжирить, и впервые за эти годы у нее сейчас не возникало желания танцевать на сцене. Ей вообще не хотелось видеть кого-либо из труппы. Не хотелось ничего предпринимать.

Зое хотелось просто сидеть дома со своей собачкой и спокойно умереть. Но тут она с чувством вины подумала, как бы рассердилась бабушка, если б узнала о таких мыслях. Бабушка благословила ее не умирать, а жить.

Так, в одиночестве, прошла целая неделя. Зоя сильно похудела и осунулась. Как-то утром к ней зашел князь Владимир. Он нерешительно стоял в дверях, и Зоя заметила, что в темной прихожей кто-то еще стоит за его спиной. Может быть, он привел врача, но она не хотела никого видеть, врача во всяком случае. На ней было черное платье, и рыжие волосы, стянутые в пучок, оттеняли мертвенную бледность ее лица.

— Можно? — Князь Владимир далеко не сразу решился привести его сюда, ибо знал, что удар для Зои будет слишком велик.

— Здравствуйте, князь.

Не говоря ни слова, он отступил в сторону, и Зоя задохнулась от изумления, увидев стоявшего за ним Пьера Жильяра.

Когда он посмотрел на нее, на глаза у него навернулись слезы: с их последней встречи прошло около двух лет. Он шагнул вперед, и Зоя упала в его объятия.

Рыдания не давали ей говорить.

— Неужели они наконец-то приехали?

Жильяр был учителем, всю жизнь обучавшим царских дочерей, и Зоя знала, что он сопровождал их в Сибирь. Не в силах отвечать, он только отрицательно покачал головой.

— Нет, — наконец выговорил он, — нет… они не приехали…

Зоя ждала, что он скажет дальше, и, каменея, прошла в мрачную гостиную. Жильяр, бледный, худой, изможденный, последовал за ней. Князь Владимир оставил их наедине. Уходя, он тихо закрыл дверь и, опустив голову, медленно сошел вниз, к своему такси.

— С ними все в порядке?

Они сели друг против друга, сердце ее лихорадочно билось, а он подался вперед и взял ее руки в свои, ледяные.

— Я только что приехал из Сибири… Я должен был во всем убедиться сам перед тем, как ехать сюда. Мы расстались с ними в Екатеринбурге в июне. Нам приказали уехать. — Казалось, он за что-то извинялся. Зоя сидела ни жива ни мертва. Ужасно странно было видеть Жильяра в Париже.

— Вы не были там, когда… когда государя… — Она не могла заставить себя произнести страшное слово, но он все понял и печально покачал головой.

— Нам с Гиббсом пришлось уехать… но мы вернулись туда в августе. Охрана впустила нас в дом, но он был пуст, мадемуазель. — Жильяр не в силах был описать то, что они нашли там: отверстия от пуль, едва заметные следы смытой крови. — Нам сказали, что царскую семью перевезли куда-то, но мы с Гиббсом боялись худшего.

Она с трепетом в сердце ждала продолжения рассказа, уверенная, что конец будет счастливый. После всего случившегося хоть что-то должно же быть хорошо. Не могли же большевики убить всех тех, кого она так любила… одного больного маленького мальчика и четырех девушек, которые были ее кузинами и подругами, а также их мать. Неужели им мало одной жизни — жизни государя?! Страшнее этого уже и быть не могло. Она не спускала глаз с его лица, когда он снова заговорил, закрыв глаза, стараясь сдержать слезы. Он очень устал с дороги, и, хотя прибыл в Париж только прошлой ночью, первым делом он отправился к Зое.

— Мы вернулись в Екатеринбург ко дню рождения Алексея, но никого уже не было, — вздохнул он. — С тех пор мы находились там. Я был уверен, что они еще живы, даже когда увидел в стенах дома следы от пуль.

Она почувствовала, как у нее замерло сердце, дрожат руки.

— Следы от пуль?! Неужели они расстреляли отца в присутствии детей?

— За три дня до этого они убили Нагорного… он пытался остановить солдата, который украл медали у Алексея. Для царевича это был ужасный удар: ведь Нагорный был с ним всю жизнь.

Преданный слуга, который отказался покинуть детей… Неужели этот кошмар никогда не кончится?

— В середине июля большевики сообщили царской семье, что их влиятельные родственники будут пытаться освободить их, поэтому придется перевезти их в другое место. В данный момент никто не знает, где находятся члены царской семьи. — Зоя подумала о первых Машиных письмах, в которых она писала, где они находились. Но кто же пытался спасти их? — Кровавая революция свирепствовала с июня, и уехать было почти невозможно. Их подняли среди ночи и приказали одеться. — Жильяр замолчал, и Зоя до боли сжала его руки, а он посмотрел ей прямо в глаза; они остались вдвоем на необитаемом острове, все остальные исчезли… но куда? Она молча ждала продолжения рассказа. Скоро, скоро он скажет ей, что они на пути в Париж. — Они спустились вниз: царица, Николай, дети… Анастасия несла Джимми. — Это был спаниель наследника. И Пьер Жильяр снова заплакал. — И Джой… — Сава заскулила, как будто знала имя своей матери. — К этому времени царевич не мог идти сам, он был очень слаб… Им приказали одеться и отвели их в подвал, где им предстояло ждать переезда… Николай потребовал, чтобы принесли стулья для Александры и Алексея, и он… — Жильяр говорил с трудом, — ..он посадил сына на колени, когда вошли убийцы… он прижимал его к себе, когда раздались выстрелы. — Зоя почувствовала, что сердце ее окаменело. Жильяр всхлипнул:

— Они убили всех, Зоя Константиновна… только Алексей жил чуть дольше остальных, и тогда ему проломили голову прикладом ружья… а затем они убили маленького Джимми, щенка. Анастасия упала в обморок, и, когда она вскрикнула, они закололи ее штыками, а потом… — Зоя рыдала, не в силах поверить в то, что он рассказывал ей, — они облили тела кислотой и зарыли их в землю… их больше нет, моя маленькая Зоя… нет… никого из них… даже бедного милого Беби. — Зоя упала в объятия Жильяра, и они зарыдали оба. Даже сейчас, спустя месяцы, он и сам не мог в это поверить. — Мы нашли Джой, которую подобрал один из солдат, она уже умирала с голода, когда они нашли ее около того страшного места… Боже мой, Зоя, ведь никто никогда не узнает, как дороги они нам были, как мы любили их.

— О боже… О боже… моя бедная маленькая Машка… их добивали прикладами и штыками… Как ей, должно быть, было страшно…

— Государь встал, пытаясь остановить убийц, но это было невозможно. Если бы только нам позволили остаться… но это ничего бы не изменило. — Он не сказал ей, что белогвардейцы освободили Екатеринбург восемь дней спустя. Всего восемь дней. С тем же успехом могло пройти восемь столетий.

Зоя смотрела на Жильяра пустыми глазами. Теперь уже ничто не имеет значения. Теперь уже все и навсегда кончено… и для нее… и для них… Она закрыла лицо руками и плакала, а он прижимал ее к себе.

— Я должен был сам рассказать тебе все… Мне очень жаль… очень, очень жаль… — Жильяр понимал, что слова слишком бледны, чтобы выразить его чувства. Зоя сидела неподвижно, пораженная неожиданной мыслью: она не имеет права жить, ей нужно было остаться в Царском Селе, ее тоже должны были расстрелять, бить прикладом или заколоть штыком, как Машу и Беби…

Жильяр ушел, пообещав вернуться на следующий день, когда выспится. Уходя, он не мог заставить себя смотреть на Зою, ее лицо с потухшими глазами выражало страшную муку. Оставшись одна, она прижала к себе Саву и качала ее на руках, плача и крича в пустоту:

— Бабушка… их больше нет… они убили их всех…

А в тишине комнаты прозвучал лишь глухой шепот, когда она в последний раз выговорила имя своей подруги… Она уже никогда больше не сможет произнести снова «моя Машка»…

Глава 27

Зоя была в шоке в течение нескольких дней.

Смерть бабушки, известие о расправе над близкими людьми — все это повергло ее в состояние полной прострации. Вернувшись на следующий день, Пьер Жильяр рассказал, что доктор Боткин был убит вместе с остальными — поэтому-то и не приходили письма; впрочем, отвечать уже все равно было некому. Она узнала, что Великий князь Михаил тоже был расстрелян за неделю до расправы над царской семьей. После этого расстреляли еще четверых Великих князей.

Убитым не было конца. Похоже, большевики хотели уничтожить весь царский род, вычеркнуть его из истории. Они перебили Всех, кого можно, действуя с беспримерной жестокостью.

В свете того, что она теперь знала, понятно было, что Мирная конференция в Версале не имела для нее значения. Окончание войны ничего не меняло. Зоя потеряла абсолютно всех: родителей, брата, бабушку, родственников, друзей, родину, и даже человек, которого она любила, бросил ее. День за днем Зоя сидела в крошечной квартирке, глядя в окно, и жизнь казалась ей конченой. Перед отъездом Пьер Жильяр несколько раз заходил к ней. Он собирался домой, в Швейцарию, повидаться с родными, затем планировал вернуться в Сибирь, чтобы помогать вести расследование о злодеяниях. Но даже это уж" не занимало ее. Ее ничто не занимало. Для нее все было кончено.

К концу января Париж снова оживился, улицы были полны американских солдат. Устраивались балы, специальные представления и парады в честь высокопоставленных особ, прибывших из Соединенных Штатов для подписания Версальского мирного договора и празднования конца Великой авантюры. Все ожидали начала новой, благополучной эры.

Общий подъем оставил Зою совершенно равнодушной. После отъезда Пьера Жильяра в Берн к жене князь Владимир несколько раз заходил навестить ее.

Душевное состояние Зои внушало ему серьезные опасения. Его визиты сопровождались теперь почти полным молчанием — Зоя не реагировала на его попытки завести разговор. Ужасные новости постепенно распространились среди эмигрантов, и потекли бесконечные слезы, начался молчаливый траур. Гибель Романовых была ужасной потерей для всех, кто их знал.

Русский Париж был потрясен.

— Позволь мне прокатить тебя, малютка. Тебе полезно куда-нибудь поехать.

— У меня здесь есть все необходимое, князь Владимир.

Она печально смотрела на него, поглаживая маленькую Саву. Он привез ей продукты, как в те времена, когда они с бабушкой только приехали. Однажды, отчаявшись ее развеселить, он даже принес ей водку.

Но бутылка осталась нераскупоренной, водка нетронутой, как и большинство продуктов, которые он приносил. Казалось, девушка угасает, создавалось впечатление, что жизнь ей не мила, что она хочет поскорей присоединиться к тем, кого уже нет.

Несколько его знакомых приходили к ней, но в большинстве случаев она на их стук не отвечала — она молча сидела одна в темной квартире и ждала, когда они уйдут.

К концу января князь не на шутку испугался и даже обратился к врачу. Приходилось ждать — иного выхода не было, но князь боялся, что Зоя сделает с собой что-нибудь ужасное.

Однажды в конце дня он ехал в своем такси в направлении отеля «Крийон» в надежде найти там клиента. Ни о чем, кроме Зои, он думать не мог. Глядя по сторонам, он вдруг увидел знакомую фигуру. Князь Владимир неистово засигналил и замахал руками, но стройный мужчина в мундире исчез в дверях отеля.

Владимир выскочил из машины, бросился бегом через улицу, вбежал в отель и в последний момент остановил Клейтона, ибо это был он, у входа в кабину лифта. Клейтон Эндрюс удивленно обернулся, услышав свое имя. Затем он медленно вышел из лифта, испугавшись, что произошло что-то ужасное.

— Слава богу, это вы, — с облегчением вздохнул князь Владимир, надеясь, что капитан захочет увидеть девушку. Он не знал точно, что произошло между капитаном и Зоей, но догадывался, что между ними перед отъездом капитана из Парижа возникло какое-то отчуждение.

— С Зоей что-нибудь случилось? — Сердце Клейтона сжалось в тревоге. Он приехал накануне и с трудом заставил себя отказаться от немедленной встречи с ней. Не стоило мучить ни себя, ни девушку. Лучше покончить со всем этим. Он хотел, чтобы она начала новую жизнь, о себе же капитан думал меньше всего. Не успел он приехать в Нью-Йорк, как его попросили вернуться в Париж для участия в совещаниях, связанных с подписанием Версальского договора, перед тем как он окончательно оставит службу в армии. Вернулся капитан в весьма тревожном состоянии. Он не знал, сможет ли он приехать в Париж и не увидеть Зою.

— Что-то с Зоей? — спросил он князя, испугавшись выражения его глаз.

— Мы можем пойти куда-нибудь поговорить? — Владимир окинул глазами заполненный людьми вестибюль; ему надо было рассказать капитану очень многое.

Клейтон взглянул на часы. В его распоряжении было два часа. Он кивнул и последовал за князем на улицу к ожидавшему их автомобилю.

— Скажите только, с Зоей все в порядке? С ней ничего не случилось?

Князь выглядел подавленным; его обтрепанные манжеты и поношенный пиджак свидетельствовали о бедности, но подстриженные усы и белоснежные волосы смотрелись безукоризненно. Все в его облике говорило о благородном происхождении. Теперь в Париже было очень много таких, как он; графы, князья, да и просто люди хороших фамилий водили такси, подметали улицы, служили официантами.

— С ней-то ничего не случилось, капитан, — сказал он, и Клейтон вздохнул с облегчением. — По крайней мере непосредственно с ней.

Они подъехали к «Де-Маго», сели за столик в глубине зала, и Клейтон заказал две чашки кофе.

— Графиня умерла три недели назад…

— Я боялся этого. Она была очень плоха, когда я покидал Париж больше месяца назад.

— Но еще хуже то, что из Сибири приехал Пьер Жильяр. Новости из России убивают Зою. Она не выходит из дому с тех пор, как он обо всем рассказал ей.

Я боюсь, что она сойдет с ума, ее состояние ужасно. — В глазах князя стояли слезы, и он пожалел, что Эндрюс не заказал чего-нибудь покрепче. Он бы с удовольствием выпил водки. Одна мысль о Зое разрывала ему сердце. Им всем досталось, а Зое особенно.

— Жильяр был там, когда убили царя? — Клейтону казалось, что он лично знает русского императора и его семью. Ведь Зоя столько рассказывала о них.

— Очевидно, большевики приказали ему и учителю английского незадолго до этого уехать. Но они вернулись через два месяца и долгое время опрашивали охрану, местных жителей Екатеринбурга, помогая расследованию, проводимому белогвардейцами. Уже известно очень многое, но Жильяр хочет вернуться и довести дело до конца. Впрочем, это уже не имеет значения. — Когда он посмотрел на Клейтона Эндрюса, тот сидел постаревший и подавленный. — Они все мертвы… они все… убиты одновременно с царем… даже дети.

Капитан, видевший много крови, потерявший на войне много друзей, плакал, не стесняясь своих слез.

— Маша тоже? Это была последняя надежда… для Зои…

Но князь Владимир только покачал головой.

— Да. В живых не осталось никого. Никого.

Он рассказал Эндрюсу леденящие душу подробности, о которых Жильяр не осмелился поведать Зое.

О том, что трупы облили кислотой, изуродовали и сожгли. Их хотели стереть с лица земли, чтоб не осталось следа. Но уничтожить красоту, достоинство, благородство, доброту и сострадание невозможно. Осталась память, человеческая память. Их тела уничтожили, над ними надругались. Но души их будут жить вечно.

— Как Зоя восприняла это известие?

— Я не уверен, что она сможет пережить услышанное. Она худеет с каждым днем. Не ест, не говорит, не улыбается. У меня разрывается сердце при взгляде на нее. Вы пойдете к ней? — Князь был готов умолять капитана не бросать Зою. Она должна жить. В отличие от старой графини Зоя еще совсем молода, в девятнадцать лет жизнь только начинается. Невозможно свыкнуться с мыслью, что она может умереть. Она должна жить, быть и впредь такой же неотразимо красивой, как прежде, а не хоронить себя в расцвете сил.

Клейтон Эндрюс тяжело вздохнул, задумчиво помешивая кофе. То, что ему рассказал князь Владимир, было настолько чудовищным, что в это трудно было поверить, у него разрывалось сердце… Даже мальчик…

Об этом же подумал Пьер Жильяр, когда впервые услышал о случившемся: «Дети!.. Только не дети…» Капитан с грустью посмотрел на князя и вновь вспомнил о Зое.

— Я не уверен, что она захочет увидеть меня.

— Вы должны попытаться. Ради нее. — Князь не осмеливался спросить этого человека, любит ли он еще Зою. Кроме того, он всегда считал, что капитан слишком стар для нее, и не раз говорил об этом Евгении Петровне. Но сейчас князь возлагал на Клейтона последнюю надежду. Он видел сияющие глаза Клейтона, когда год назад гот ходил с ними на рождественскую службу. Тогда по крайней мере он горячо любил девушку. — Она почти ни с кем не видится. Временами я просто оставляю для нее продукты у дверей, иногда она их забирает, иногда — нет. — Но он делал это в память о ее бабушке. Как жаль, что некому точно так же позаботиться о его дочери Елене… И вот сейчас он умолял Клейтона Эндрюса навестить Зою. Он бы сделал что угодно, чтобы помочь девушке. Он почти сожалел о приезде Жильяра, но, с другой стороны, им надо было узнать, не могли же они продолжать надеяться вечно.

— Я сделаю все, что смогу. — Капитан взглянул на часы. Пора было возвращаться на очередное заседание. Он встал, расплатился за кофе и по дороге в отель поблагодарил князя Владимира.

Клейтон сомневался, что Зоя захочет его видеть.

Ведь он бросил ее, при этом она так и не поняла почему. Должно быть, теперь она ненавидит его — что ж, может, это и к лучшему. Но капитан не мог допустить, чтобы Зоя угасла во цвете лет. Князь Владимир нарисовал кошмарную картину.

В тот вечер он с нетерпением ждал конца заседаний и в десять часов, выйдя из гостиницы, поймал такси и назвал шоферу Зоин адрес. К счастью, на этот раз водитель оказался французом, а не нищенствующим русским аристократом.

Дом показался капитану до боли знакомым, и на мгновение он заколебался, прежде чем начал медленно подниматься по лестнице. Он не знал, что сказать, может быть, ничего говорить и не надо. Главное — это то, что он здесь. Лестница показалась капитану бесконечной. В подъезде по-прежнему было темно и холодно. А запахи стали еще более отвратительные. Он покинул Париж полтора месяца назад, но за столь короткое время так много изменилось, так много всего произошло! Он долго стоял перед дверью, прислушиваясь: возможно, она уже спит — и внезапно вздрогнул, услышав шаги.

Он тихо постучал, и шаги смолкли. Их долго не было слышно, наверное, она подумала, что стучавший ушел. И снова послышался звук шагов. На сей раз он услышал, как залаяла Сава. У него сильнее забилось сердце от одной только мысли, что Зоя так близко, но сейчас он не имел права думать о себе, он должен был подумать о ней. Он пришел сюда, чтобы помочь ей, а не себе, и с этой мыслью он вновь постучал и крикнул через дверь:

— Telegramme! Telegramme![4].

Это был обман, но он знал: иначе она не откроет.

Шаги приблизились, дверь приоткрылась, но там, где он стоял, она его видеть не могла. И тогда он сделал шаг вперед, приоткрыл дверь пошире, слегка отодвинул ее в сторону и мягко проговорил:

— Вам надо быть осторожнее, мадемуазель.

Она задохнулась от изумления, лицо ее было мертвенно-бледно. Он поразился, как она похудела. Князь был прав. Зоя выглядела ужасно: худая, изможденная, бледная, с широко раскрытыми, испуганными глазами.

— Что вы здесь делаете?

— Я приехал из Нью-Йорка посмотреть, как ты живешь. — Капитан старался держаться непринужденно, но вид ее говорил о многом. Ей было не до смеха, не до любви, не до нежностей.

— Зачем вы пришли сюда? — Она стояла, сердито насупив брови, такая маленькая, что от жалости у него разрывалось сердце. Ему хотелось обнять ее, но он не смел.

— Я хотел увидеть тебя. Я здесь на Версальских переговорах. — Они все еще стояли в прихожей, и он вопросительно смотрел на нее. В это время подошла Сава и лизнула ему руку. Она-то его не забыла. — Можно мне войти на несколько минут?

— Зачем? — Глаза у нее были большие и печальные, но еще красивее, чем прежде.

Клейтон больше не мог лгать.

— Потому что я все еще люблю тебя, Зоя, вот зачем.

Он вовсе не собирался говорить ей это, но это была правда.

— Это уже неважно.

— Для меня важно.

— Полтора месяца назад, когда ты уехал, это было неважно.

— Тогда это тоже было очень важно для меня. Я считал, что поступаю по отношению к тебе правильно.

Я думал, что ты имеешь право на большее, чем я могу тебе предложить. — Он мог предложить ей благополучие, но он при всем желании не мог стать снова молодым, вернуть годы, потерянные до встречи с ней. В тот момент это было правильно, но теперь, после рассказа князя Владимира обо всем происшедшем, он уже в этом не был так уверен.

— Я оставил тебя здесь потому, что люблю тебя, а не наоборот. — Она отказывалась понимать его логику. — Я не собирался бросать тебя. Я не предполагал, что так много всего произойдет после моего отъезда.

— Что ты имеешь в виду? — Она печально посмотрела на капитана и поняла, что он все знает.

— Сегодня я видел князя Владимира.

— И что же он рассказал тебе? — Она по-прежнему находилась на расстоянии и пристально смотрела ему прямо в глаза, отчего у него разрывалось сердце. Она слишком много выстрадала. Это было несправедливо.

Пусть бы это случилось с кем-то другим. А не с ней, не с Евгенией Петровной, не с Романовыми… и даже не с князем Владимиром. Ему было жаль их всех. И кроме того, он любил ее…

— Он рассказал мне все, малышка. — Клейтон шагнул к Зое и осторожно обнял ее. Она не сопротивлялась. — Он рассказал мне о бабушке, — он на мгновение заколебался, — ..и о твоих родственниках… и о бедной маленькой Машке…

Она всхлипнула и отвернулась, но он продолжал держать ее в объятиях, и тогда, как будто плотина прорвалась, она заплакала навзрыд, а он, осторожно захлопнув дверь, понес ее на руках, как маленького ребенка, в комнату и сел на кушетку, держа ее в объятиях. Она плакала очень долго, ее всю трясло, она судорожно всхлипывала, когда рассказывала ему обо всем, что услышала от Жильяра, а Клейтон продолжал держать ее в своих объятиях. И наконец в комнате воцарилась тишина. Она взглянула на него опухшими от слез зелеными глазами, и он нежно поцеловал ее. Поцеловал так, как ему уже давно хотелось.

— Мне очень жаль, что меня не было в Париже, когда он приезжал.

— С тех пор как ты уехал, все было так ужасно…

И Машка… О боже, бедная Машка… по крайней мере, Пьер сказал, что ее-то застрелили сразу. Но другие…

— Не думай больше об этом. Забудь.

— Такое разве забывается? — Она все еще сидела у него на коленях, как во время разговоров с отцом, давным-давно.

— Ты должна себя пересилить, Зоя. Вспомни о своей бабушке, подумай, какой смелой она была. Она увезла тебя из России, спасла тебя, даровала тебе свободу и жизнь. Она привезла тебя в Париж не для того, чтобы ты перестала надеяться, отреклась от всего и сидела взаперти, моря себя голодом. Она привезла тебя сюда в поисках лучшей жизни, в поисках счастья.

Теперь ты просто не имеешь права опустить руки — это было бы предательством по отношению к графине, к ее памяти, ко всему, что она делала для тебя. Ты должна отблагодарить бабушку, сделать все возможное, чтобы наладить свою жизнь.

— Наверное, ты прав, но сейчас это так трудно. — И тут, что-то вспомнив, Зоя робко взглянула на Клейтона. — Перед смертью бабушка рассказала мне о деньгах. Я собиралась отослать их тебе, но пришлось ими воспользоваться. — Она слегка покраснела и стала вновь похожа на себя прежнюю.

— Я рад, что они пригодились. — Клейтону было неловко, и он сменил тему:

— Владимир говорит, что ты уже несколько месяцев не танцуешь.

— С тех пор как бабушка заболела, а потом умерла, после приезда Жильяра… я не могла заставить себя вернуться в балет.

— Теперь это не имеет значения. — Он обернулся и, заметив самовар, ностальгически улыбнулся.

— Что ты хочешь этим сказать? Знаешь, Дягилев снова приглашал меня на гастроли. Теперь я могла бы поехать. — Она снова всхлипнула, а он улыбнулся.

— Нет, не могла бы.

— Почему же?

— Потому что ты едешь в Нью-Йорк.

— Я? — Она не верила своим ушам. — В Нью-Йорк? — В этот момент у Зои был вид ребенка, и он рассмеялся.

Страницы: «« ... 678910111213 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Рынок недвижимости имеет особенности, которые влияют на маркетинг и продажи в этой сфере. Суммы боль...
Желающие податься в диктаторы есть. Их даже много, юных, глупых, жаждущих безграничной власти. Но не...
Франция, вторая половина XVIII века. В провинции Жевадан появляется страшное существо, прозванное жи...
…по вечерам я продавал пластинки. А в промежутках рассеянно наблюдал за публикой, проходившей перед ...
Изобретенные Тони Бьюзеном, ведущим мировым авторитетом в области исследований функций мозга и интел...
Дэн Роэм – один из немногих художников, который использует свои навыки, чтобы решать реальные бизнес...