Зоя Колесников Фёдор

Глава 21

— Ты, наверное, очень поздно вчера легла, — спокойно сказала бабушка за завтраком. Зоя разрезала ей несколько яблок и поджарила ломтики хлеба, который принес им Клейтон.

— Не очень. — Девушка отвела глаза и стала пить чай, украдкой отломив кусочек шоколада.

— Ты все еще ребенок, малышка. — Евгения Петровна с грустью посмотрела на внучку. Графиня ждала развития событий и боялась их. Капитан производил впечатление хорошего человека, но время было очень тревожное. Князь Владимир многое сказал ей этой ночью, и она не могла не согласиться, что боится за будущее Зои. Капитану Клейтону Эндрюсу стоит впредь быть благоразумнее. Но он так рвался из Шомона, похоже, он тоже потерял голову. Всем, кто видел его, было ясно, что в Зою он влюблен без памяти.

— Мне уже восемнадцать, бабушка.

— Ну и что? — печально улыбнулась Евгения Петровна.

— А то, что я не такая глупая, как ты думаешь.

— Достаточно глупая, раз влюбилась в человека, который тебе в отцы годится. Кроме того, он военный и во Францию не развлекаться приехал. В один прекрасный день он уедет домой, а тебя оставит здесь. Ты должна подумать об этом, прежде чем совершать легкомысленные поступки.

— Я не собираюсь совершать легкомысленные поступки.

— Посмотрим. — Но Зоя уже полюбила его, и этого было достаточно, чтобы причинить ей боль, если Клейтон уедет. А он уедет, когда кончится война, а то и раньше. — Он не женится на тебе. Ты должна знать это.

— Я не стремлюсь замуж! — воскликнула Зоя, но это была не правда, и они обе знали это.

Когда Клейтон пришел вскоре после завтрака, он заметил со стороны графини некоторую настороженность. На сей раз он принес цветы, свежие яйца и буханку хлеба.

— Вы меня балуете, капитан. Я так растолстею. — Старая женщина поблагодарила его со старомодной учтивостью. Он был приятным человеком. Но благоразумия ему явно не хватало.

— Вам это не грозит, мадам. Не хотите ли прогуляться с нами в Тюильри?

— С удовольствием. — Положительно капитан сумел обворожить графиню. Казалось, щедростью и изысканной вежливостью он несет с собой солнечный свет и радость. — Но боюсь, что мои колени сослужат плохую службу. Похоже, что этой зимой я заработала ревматизм.

Другая, менее сильная женщина от этого уже давно слегла бы. И только Зоя догадывалась, какую боль испытывала бабушка.

— Тогда вы позволите мне прогуляться с Зоей? — Капитан был корректен и хорошо воспитан, что весьма импонировало бабушке.

— Вы очень любезны, что спрашиваете меня, молодой человек. Я думаю, что Зою ничто не остановит. — Они засмеялись, а Зоя пошла собираться, вспыхнув от радости.

Впервые за эти месяцы ей захотелось надеть что-нибудь нарядное. В Санкт-Петербурге у нее было столько красивых платьев! Все они сгорели во время пожара, но она до сих пор помнила свои любимые туалеты.

Зоя поцеловала на прощание бабушку, и старушка улыбнулась, увидев, как Клейтон взял Зою за руку.

Глядя на эту красивую пару, можно было только радоваться. Оба они словно бы светились изнутри. Зоя что-то радостно щебетала, спускаясь по лестнице. На улице стояла американская штабная машина.

— Ну, и куда же мы поедем? — весело спросил капитан, садясь за руль. — Я полностью в вашем распоряжении.

Сегодня Зоя была свободна; не надо было спешить ни на репетицию, ни на спектакль. Она могла весь день провести с Клейтоном.

— Давайте поедем в предместье Сент-Оноре, а потом мне бы хотелось заглянуть в магазины. У меня никогда не хватало на это времени, да, признаться, и возможностей.

Пока они ехали, Зоя рассказывала ему, как они с Машей любили наряды и какие красивые платья были у тети Алике.

— Моя мама тоже всегда красиво одевалась. Но она никогда не была очень счастливым человеком. — Странно признаваться в этом, но было вполне естественно рассказывать ему обо всем; ей хотелось поделиться с ним мыслями, желаниями, мечтами, воспоминаниями, чтобы он мог получше узнать ее. — У мамы врачи находили расстроенные нервы. Бабушка говорит, что папа избаловал ее. — Зоя вдруг засмеялась, снова почувствовав себя молодой.

— Тебя тоже надо баловать. Может быть, когда-нибудь ты станешь такой же избалованной, как и твоя мама.

Зоя громко засмеялась; они остановились и вышли из машины.

— Надеюсь, это не скажется на моей нервной системе, — сказала она.

Он тоже засмеялся, взял ее за руку, и они пошли гулять, время летело незаметно.

Они пообедали в кафе «Де флор», Клейтон вспомнил вечер, проведенный ими у «Максима»; тогда девушка действительно еще не оправилась от шока, связанного с бегством из России. С момента приезда в Париж прошло девять месяцев. Все еще трудно было представить, что всего лишь год назад она была в Санкт-Петербурге, в аристократической семье.

— От Марии ты ничего не получала в последнее время?

— Совсем недавно наконец-то пришло письмо. Кажется, ей нравится в Тобольске, она во всем может найти что-то хорошее. Пишет, что живут они в крошечном домике, сестры занимают одну комнату, а дядя Ники ежедневно читает им историю. Она пишет, что даже в Сибири они продолжают обучение.

Они думают, что скоро смогут уехать из России. Император говорит, что революционеры не причинят им зла, они просто не хотят, чтобы царская семья возвращалась в столицу. С их стороны это так жестоко и глупо..

Зоя до сих пор сердилась на англичан, которые отказались принять у себя императора и его семью. Если бы это произошло, они могли бы жить вместе в Лондоне или Париже.

— Я уверена, что бабушка поехала бы в Лондон, если б они были там.

— Тогда я бы не встретил тебя, согласись? И это было бы ужасно. Может, даже хорошо, что вы приехали в Париж переждать, пока августейшая семья сможет уехать из России.

Клейтону не хотелось волновать Зою, но он вовсе не был уверен в том, что царь и его семья находятся в полной безопасности; какое-то предчувствие томило его.

После обеда они пошли гулять на бульвар Сен-Жермен, освещенный зимним солнцем. Обед в кафе «Де флор» был превосходным. Торопиться было некуда.

Некоторое время они бесцельно бродили по улицам, и, неожиданно оказавшись на рю де Варенн, оба поняли, что находятся возле дома, в котором остановился капитан.

— Хочешь зайти?

У нее сохранились теплые воспоминания о вечере, на котором они познакомились, и она радостно кивнула. Клейтон рассказывал о Нью-Йорке, о своем детстве и о годах, проведенных в Принстоне. Он сказал, что живет в доме на Пятой авеню, и Зоя попыталась мысленно представить себе, что же это за улица.

— Почему у тебя не было детей?

У нее оставалась еще детская непосредственность, поэтому она бесстрашно задавала такие вопросы, которые с возрастом задавать становится все труднее.

Ей даже не приходило в голову, что, возможно, он не мог иметь их.

— Мне очень хотелось иметь детей, но моя жена всегда была против. Она была очень красивой самолюбивой женщиной, ее гораздо больше интересовали лошади. Теперь у нее прекрасная ферма в Виргинии, она разводит лошадей. Ты ездила верхом, когда жила в России?

— Да. — Зоя улыбнулась. — Летом в Ливадии и иногда в Царском Селе. Мой брат научил меня ездить верхом, когда мне было четыре года. Он был ужасно настойчив и всякий раз, когда я падала, опять сажал меня в седло. — Но по тому, как Зоя сказала это, Клейтон понял, что она очень любила брата.

В это время они подошли к дому Миллзов, и Клейтон открыл дверь своим ключом. Сейчас в доме никого больше не было. Весь штаб генерала находился в Шомоне.

— Хочешь чаю? — спросил он. Голос капитана гулко отражался в пустых залах.

— С удовольствием. — На улице было холодно, а Зоя забыла дома перчатки. Ей почему-то вспомнилась роскошная соболья шапка, которую пришлось оставить в России. Убегали они, закутавшись в теплые платки: бабушка решила, что дорогие меха будут слишком привлекать внимание.

Они пошли на кухню, и вскоре чайник уже кипел.

Потом они пили чай и разговаривали, а солнце медленно садилось за садом. Она могла бы часами сидеть и говорить с ним, но внезапно голоса их смолкли, и Зоя почувствовала, что Клейтон как-то странно смотрит на нее.

— Мне пора отвезти тебя домой. Бабушка будет волноваться.

Был уже пятый час, но Зоя на всякий случай предупредила бабушку, что, возможно, не вернется к обеду.

Клейтон приехал всего на четыре дня, и им хотелось провести вместе как можно больше времени.

— Я сказала, что мы можем вернуться поздно. — И тут ей в голову пришла забавная мысль:

— Хочешь, я приготовлю ужин? Здесь есть какие-нибудь продукты?

— Не знаю, — улыбнулся он. В этот момент она была необыкновенно хороша собой. — Может, пойдем куда-нибудь? К «Максиму»? Не возражаешь?

— Как скажешь. — Ей было безразлично, куда идти.

Она желала просто быть с ним.

— О, Зоя… — Он обошел кухонный стол и обнял ее.

Ему хотелось увести ее из дома, пока не произошло то, о чем она потом пожалеет. Она мучительно притягивала его к себе. — Думаю, нам не стоит здесь оставаться, — тихо проговорил он, стараясь держать себя в руках.

— Генерал рассердится, что я была здесь? — Ее наивность поистине была трогательной, и он тихо рассмеялся, глядя на нее.

— Нет, любимая, генерал не рассердится. Но я не ручаюсь за себя. Ты слишком красива. Ты даже не знаешь, как тебе повезло, что я не перепрыгнул через стол и не набросился на тебя.

Она засмеялась и радостно склонила голову ему на грудь.

— Вы так собирались поступить, господин капитан?

— Нет, но мне бы этого очень хотелось. — Они оба совершенно расслабились. Он гладил ее длинные рыжие волосы. — Мне бы хотелось очень многого… поехать с тобой на юг Франции после войны… и в Италию… ты когда-нибудь была там?

Зоя покачала головой и закрыла глаза. Просто сидеть вот так, рядом, было пределом ее мечтаний.

— Нам пора, — мягко повторил он, и Зое вдруг показалось, что в комнате стало тихо. — Я пойду переоденусь. Я быстро.

Но ей его отсутствие показалось вечностью; сначала она задумчиво бродила по красиво обставленным комнатам первого этажа, а затем, из озорства, решила вдруг подняться по мраморной лестнице и попробовать отыскать капитана наверху.

На втором этаже было еще несколько гостиных, прекрасная библиотека с книгами на французском и на английском языках, несколько запертых комнат, а затем вдалеке она услышала его голос. Он что-то напевал в ванной, и она радостно улыбнулась — ей уже очень его не хватало.

— Эй?.. — позвала она, но он не услышал ее из-за шума воды, и, когда он вошел в спальню, Зоя стояла там тихо, как лань, притаившаяся в лесу. Клейтон был в одних брюках. Он решил еще раз побриться перед тем, как идти с ней ужинать. В руках он держал полотенце, на лице и в волосах блестели капельки воды.

Он с удивлением посмотрел на нее.

— Что ты здесь делаешь? — В его голосе слышался испуг — за себя, а не за прелестную Зою.

— Мне было так одиноко без тебя. — Она медленно подошла к капитану, притягиваемая как магнитом.

Помимо ее желания что-то неотвратимо толкало Зою к этому человеку.

Он уронил полотенце к ногам, прижал ее к себе и стал целовать ее лицо, глаза, губы, упиваясь сладостью ее кожи… Он чувствовал, что теряет голову…

— Спускайся вниз, Зоя. — Голос Клейтона звучал глухо, он не мог заставить себя оторваться от возлюбленной. — Пожалуйста…

Она смотрела на него с грустью, почти с болью, но без страха.

— Не хочу…

— Зоя, пожалуйста… — Он снова и снова целовал ее, чувствуя, как бешено бьется ее сердце.

— Клейтон, я люблю тебя…

— Я тоже люблю тебя. — Каким-то титаническим сверхусилием он заставил себя отступить в сторону. — Тебе не стоило подниматься сюда, глупая девочка. — Он попытался придать себе непринужденный вид, повернулся, слегка отстранился, чтобы достать рубашку из шкафа, но, когда обернулся, Зоя стояла в том же положении, бессильно опустив руки. Рубашка выпала у него из рук.

— Я больше не выдержу, малышка. — Она сводила его с ума своей молодостью, своей чувственной красотой. — Зоя, я никогда не прощу себе, если…

— Если что?.. — Девушки больше не было — перед ним стояла настоящая женщина. — Раз ты любишь меня?! Какая разница, Клейтон? Больше нет будущего… есть только настоящее. Неизвестно, что будет завтра. — Это был самый трудный урок, который Зоя извлекла за последний год. Она знала, как сильно она любит Клейтона. — Я люблю тебя. — Она была такая маленькая, гордая и сильная, что у него разрывалось сердце.

Ее глаза говорили, что в ней нет страха, только любовь, — Ты не понимаешь, что делаешь. — Он снова обнял девушку и стал баюкать ее, как ребенка. — Я не хочу причинить тебе боль.

— Не бойся… Я очень сильно люблю тебя… ты никогда не причинишь мне боль.

У Клейтона не осталось больше слов, чтобы убедить ее уйти. Он слишком сильно хотел ее, слишком долго стремился к ней. Их губы слились в поцелуе, и, больше не раздумывая, он позволил своим рукам раздеть ее, затем бережно отнес на кровать, а она целовала его и тихо плакала. Его одежда, казалось, сама соскользнула с него, и они упали на огромную кровать с балдахином, раскинувшимся над ними, словно благословение. В комнате было темно, но в свете, проникавшем из ванной комнаты, он мог видеть лицо Зои, когда овладевал ею, целуя и обнимая ее. Клейтон любил ее так, как никогда не любил ни одну женщину.

Казалось, прошли часы, прежде чем они оторвались друг от друга и легли рядом, и она, вздохнув от счастья, прижалась к нему, как крошечный зверек. У Клейтона был серьезный и даже озабоченный вид: ему не давала покоя мысль о том, что последствия их поступка могут осложнить жизнь девушки. Он повернулся на бок, оперся на локоть и посмотрел на нее.

— Не знаю, должен ли я сердиться на самого себя за те минуты счастья, которые я пережил… Зоя… дорогая, ты ни о чем не жалеешь? — Он боялся услышать ее ответ, но она улыбнулась женственной улыбкой, протянула к нему руки, и желание снова охватило Клейтона. Они лежали, разговаривали и занимались любовью, пока его взгляд случайно не упал на стоявшие у кровати часы — была полночь.

— О боже, Зоя! Твоя бабушка убьет меня! — Она засмеялась, когда он вскочил с постели сам и поднял ее. — Одевайся… а я ведь даже не накормил тебя!

— Я даже не заметила. — Она прыснула смехом, как школьница, и он снова привлек девушку к себе.

— Я люблю тебя, безумица! Знаешь ты это? Я, такой старый, обожаю тебя.

— Вот и хорошо. Потому что я тоже люблю тебя, и ты не старый, ты мой! — Зоя нежно погладила его отливающие серебром волосы и притянула его лицо к своему. — Запомни: что бы ни случилось с нами, я очень люблю тебя! — Это был урок, рано преподанный ей жизнью: никогда не знаешь, какое горе может свалиться завтра. Мысль эта глубоко тронула его, и он крепко прижал ее к себе.

— Ничего не случится, малышка; ты теперь в безопасности.

Он наполнил огромную ванну, и на мгновение ей почудилось, что она снова в особняке на Фонтанке, и, только вновь натянув свое мрачное серое шерстяное платье и изношенные черные туфли, она поняла, что это не так. На ней были черные шерстяные чулки, чтобы не мерзли ноги, и в зеркале она увидела сироту из приюта.

— О боже, я выгляжу ужасно, Клейтон. Как ты можешь любить меня такую?

— Ты прекрасна, глупышка. Каждая твоя клеточка, каждый твой огненно-рыжий волосок… все в тебе великолепно, — прошептал он, зарывшись в ее волосы, которые, ему мнилось, пахли цветами. — Я обожаю тебя.

Они с трудом заставили себя покинуть особняк, но он понимал, что должен проводить ее домой. Зоя никак не могла остаться здесь до утра, и, поднявшись на четвертый этаж, Клейтон в последний раз поцеловал ее в мрачной, темной прихожей. Зоя открыла дверь своим ключом, и они увидели, что Евгения Петровна заснула в кресле, дожидаясь внучку. Зоя наклонилась и поцеловала бабушку в щеку.

— Бабушка?.. Прости, что я так поздно, но тебе не стоило меня ждать…

Старушка улыбнулась им в полусне. У них был такой счастливый вид. Казалось, в мрачную, промозглую комнату заглянула весна, и бабушка поняла, что не может сердиться.

— Я хотела убедиться, что с тобой все в порядке. Вы хорошо провели время? — Она смотрела на них обоих, изучая глаза Клейтона, но в них она увидела только доброту и любовь к Зое.

— Мы прекрасно провели время, — ответила Зоя, не чувствуя вины. Теперь она принадлежала ему, любимому, и это было так же естественно, как дышать. — Ты обедала?

— Я съела остатки вчерашнего цыпленка и яйцо, которое принес капитан. Спасибо, — сказала графиня, с трудом поднявшись. — Так мило с вашей стороны, капитан.

Клейтон пожалел, что не принес еще чего-нибудь, но он так торопился сегодня утром. И вдруг он снова вспомнил, что так и не накормил Зою ужином, и подумал, что она, вероятно, так же голодна, как и он. Они забыли обо всем на свете на долгие счастливые часы, но теперь капитан умирал от голода. И, как бы читая его мысли, Зоя с нескрываемой усмешкой взглянула на него и протянула ему плитку шоколада. С чувством вины он проглотил кусочек, а другой положил ей в рот; она улыбнулась и пошла отвести бабушку в спальню.

Вскоре она вернулась, и они снова поцеловались.

Ему ужасно не хотелось возвращаться в свой одинокий дом, но он знал, что это необходимо.

— Я люблю тебя, — радостно прошептала Зоя на прощание.

— Но я люблю тебя вдвое больше, — ответил Клейтон также шепотом.

— Как ты можешь такое говорить?

— Потому что я старше и мудрее, — пошутил он и тихо закрыл за собой дверь, а Зоя осталась стоять, помолодевшая, счастливая и свободная. Постояв с минуту, она погасила свет.

Глава 22

На следующее утро Клейтон пришел безукоризненно одетый, с огромной корзиной съестного. На сей раз он нашел время для покупок.

— Доброе утро, милые дамы! — У него было прекрасное настроение, что Евгения Петровна подметила с некоторым беспокойством.

Капитан принес мясо, фрукты, сыр двух сортов, пирожные и шоколад для Зои. Он нежно поцеловал ее в щеку, пожал руку Евгении Петровне и настоял, чтобы графиня поехала с ними на прогулку. В Булонском лесу они прекрасно провели время, и даже Евгения Петровна, казалось, забыла о своих недугах.

Они вместе пообедали, на сей раз в «Клозери де Лила», а затем отвезли графиню домой. Она так устала, что не могла сама подняться по лестнице, и Клейтон чуть ли не на руках донес ее на четвертый этаж, и она с благодарностью улыбнулась ему. Она чудесно провела время и на какое-то мгновение забыла о бедности, войне и горестях.

Они долго все вместе сидели в гостиной и пили чай, а потом Зоя с Клейтоном поехали в дом Миллзов на рю де Варенн, где снова предавались страстной любви. Но на этот раз Клейтон настоял, чтобы они поехали ужинать. Он отвез ее к «Максиму», а затем, к своему сожалению, домой, и, когда они вошли, Евгения Петровна уже спала. Влюбленные на цыпочках ходили по гостиной, ели шоколад, шептались, целовались при свете камина и делились мечтами. Зое хотелось быть с капитаном вместе всю ночь, но она не представляла, как это можно осуществить. Уходя в тот вечер и пообещав прийти утром, Клейтон чувствовал себя двадцатилетним юношей.

Однако на следующее утро он не появился, ив одиннадцать часов Зоя начала волноваться. У них не было телефона, и она не могла позвонить, но в половине двенадцатого капитан пришел с огромным свертком в оберточной бумаге, взгромоздил его на кухонный стол и с загадочным видом сообщил Зое, что это — подарок бабушке. Когда старая графиня присоединилась к ним, Клейтон отошел в сторону и стал следить, как она разворачивает бумагу. Вскоре показался чрезвычайно красивый серебряный самовар с выгравированными инициалами русских владельцев, которые привезли его в Париж, но были вынуждены продать. Клейтон даже не мог представить, как это они умудрились довезти его сюда, но когда он сегодня утром увидел самовар в магазине, то тотчас понял, что должен купить самовар для Евгении Петровны.

У нее перехватило дыхание, и она отступила, глядя на самовар с удивлением, на мгновение ее пронзила острая боль от сознания того, насколько ей были дороги ее собственные сокровища и как она переживала, когда вынуждена была продавать их. Ей до сих пор было очень жаль портсигара и табакерок, которые ей пришлось продать перед самым Рождеством. Но сейчас она могла только, не отрываясь, смотреть на самовар и на их благодетеля, который преподнес его.

— Капитан… вы слишком добры к нам… — Ее глаза наполнились слезами, и она поцеловала Клейтона, слегка коснувшись морщинистой старческой щекой его загорелого лица, напомнившего ей лица ее сына и мужа. — Вы так добры.

— Что вы, такие пустяки.

Он подарил Зое белое шелковое платье, и у нее широко раскрылись глаза от изумления и восторга, когда она развернула его. Платье было выполнено маленькой модельершей, которую звали Габриэль Шанель.

У нее было небольшое ателье, и она производила впечатление удивительно одаренной модистки. Собственноручно продемонстрировав свои изделия, она удивила капитана энергией, жизнелюбием и вкусом: парижане казались капитану вялыми и изнуренными войной.

— Тебе нравится?

Зоя побежала в свою комнату примерить платье и, когда вернулась, выглядела совершенно обворожительной. Ей только очень хотелось бы иметь красивые туфельки к этому платью и жемчужное ожерелье, когда-то подаренное отцом, которое сгорело вместе с особняком на Фонтанке.

— Мне оно ужасно нравится, Клейтон!

Зоя обедала с Клейтоном в новом платье, а, потом оно лежало на полу в его спальне.

Следующий день был последним; капитан уезжал в четыре часа дня, и мысль об этом была для нее невыносимой. Зоя, как ребенок, никак не могла поверить в разлуку, предаваясь любви в последний раз. Даже Евгения Петровна огорчилась, что он уезжает. Прощания в их жизни стали слишком болезненными.

— Будьте осторожны, капитан… мы будем каждый день молиться за вас. — В те дни бабушка и Зоя молились за многих. Графиня поблагодарила Клейтона за огромную доброту к ним обеим.

Капитан же никак не мог заставить себя уйти, оставить Зою. Он понятия не имел, когда вновь окажется в Париже.

Евгения Петровна дала влюбленным возможность побыть наедине; слезы застыли в Зонных глазах, когда она смотрела на капитана, чье лицо причудливо отражалось в серебряном самоваре. Перед самым уходом Клейтона Зоя, рыдая, бросилась ему в объятия, и они долго стояли, прижавшись друг к другу.

— Я так люблю тебя, малышка… пожалуйста, прошу, береги себя. — Он знал, как опасно сейчас жить в Париже: угроза захвата города еще оставалась, и капитан молился, чтобы с Зоей ничего не случилось. — Я вернусь, как только смогу.

— Поклянись мне, что будешь беречь себя. Клянись! — потребовала Зоя сквозь слезы; она даже боялась подумать о том, что может потерять еще одного близкого ей человека.

— Обещай не жалеть о том, что мы сделали. — Клейтон понимал, что последствия их любви могут тяжело сказаться на положении девушки. Он боялся, что она могла забеременеть в первый день их любви. В последующие дни, правда, он был более осторожен, но в тот, первый, совладать с собой не мог.

— Я никогда ни о чем не пожалею. Я слишком сильно люблю тебя.

Зоя проводила капитана до машины и стояла, махая рукой, пока автомобиль не скрылся из виду. Слезы катились у нее по щекам, когда она смотрела, как исчезает, растворяется в сумерках ее любовь — быть может, навсегда.

Глава 23

Несмотря на обещание писать, известий от Клейтона не было. Вероятно, расположение штаба все еще было засекречено, и они были совершенно отрезаны от мира, когда стояли на Марне, перекрывая немцам путь к Парижу.

В марте началось последнее крупное наступление немецких войск, и союзники обороняли подступы к Парижу. Па улицах рвались снаряды, и Евгения Петровна боялась теперь выходить из дома.

Взрывом снесло голову у статуи Святого Луки в Мадлен. Повсюду бродили голодные, испуганные люди. Дягилев предоставил Зое возможность уехать.

3 марта он с труппой балета уезжал на гастроли в Испанию, но Зоя не могла оставить Евгению Петровну одну.

Она вновь осталась в Париже, но спектакли прекратились. Теперь было слишком опасно даже ходить по улицам. И однажды Зоя чудом уцелела, когда на Великую пятницу рухнула церковь Святых Георгия и Прокофия возле Отель-де-Вилль. В тот день она решила пойти туда вместо собора Александра Невского и только успела выйти наружу, как снарядом пробило крышу, которая рухнула, убив и искалечив около сотни прихожан.

Поезда на Лион и на юг были заполнены людьми, в панике покидавшими Париж. Но когда Зоя предложила бабушке уехать, Евгения Петровна рассердилась.

— Как ты полагаешь, сколько можно убегать? Нет!

Нет, Зоя! Пусть они убьют меня здесь! Пусть только посмеют! Я проделала слишком долгий путь из России, и я больше убегать не собираюсь!

Зоя впервые услышала, как старушка кричит в бессильной ярости. Прошел почти год с тех пор, как они потеряли все и бежали из России. Теперь у них не стало Федора, ничего нет на продажу и некуда ехать.

Все совершенно безнадежно.

Само французское правительство было готово бежать в случае необходимости. Оно планировало переехать в Бордо, но генерал Фош поклялся оборонять Париж до конца, призывая к этому даже горожан. А в это время союзники несли большие потери на Марне.

Першинг находился там, и Зоя думала только о Клейтоне. Она ужасно боялась, что его убьют; с тех пор как он уехал из Парижа, от него вестей не было.

Зато Зоя получила письмо от Марии, которое доктору Боткину удалось переслать ей; в письме говорилось, что месяц назад семью императора перевели из Тобольска на Урал, в Екатеринбург. Из того, что писала Мария, следовало, что жить им стало намного труднее. Им больше не разрешали запирать двери, солдаты сопровождали их даже в баню. Зоя содрогнулась, читая все это, переживая за подруг детства, особенно за Татьяну, которая была девушкой очень гордой и застенчивой. Мысль о том, в каких ужасных условиях они оказались, была для Зои невыносимой.

«Нам здесь ничего не остается, как терпеть. Мама заставляет нас петь церковные гимны, когда солдаты внизу горланят свои ужасные песни. Теперь они очень грубы с нами. Папа говорит, что мы не должны делать ничего, что могло бы рассердить их. Днем нам позволяют немного погулять, а в остальное время мы читаем или занимаемся вышиванием…» Слезы потекли по Зоиным щекам, когда она прочла: «А ты знаешь, как я ненавижу вышивание, милая Зоя. Чтобы скоротать время, я пишу стихи. Я покажу их тебе, когда мы наконец-то будем вместе. Даже трудно представить, что сейчас нам по девятнадцать лет. Я всегда считала, что девятнадцать — это так много, но теперь мне кажется, что я слишком молода, чтобы умирать. Только тебе я могу сказать это, моя любимая кузина и подруга. Я молюсь, чтобы в Париже ты была счастлива и в безопасности. Сейчас мне пора идти заниматься. Мы все любим тебя, и, пожалуйста, передай привет от нас и наилучшие пожелания тете Евгении». На сей раз она подписалась не ОТМА, их семейным сокращением, а просто «любящая тебя Машка».

Зоя долго сидела в своей комнате и плакала, снова и снова перечитывая письмо, прижимала его к щеке, как будто прикосновение бумаги могло вернуть ей подругу. Внезапно страх за них пронзил ее. Казалось, все вокруг становится угрожающим.

Но по крайней мере балетная труппа, в которой она танцевала, в июне возобновила репетиции. Она и Евгения Петровна очень нуждались в деньгах, но им так и не удалось найти квартиранта. Жители покидали Париж. Даже некоторые русские эмигранты уехали на юг, но Евгения Петровна наотрез отказывалась уезжать. Она твердила, что еще одно бегство не переживет.

К середине июля город немного отогрелся, но по-прежнему голодал. Зоя ужаснулась, когда услышала от князя Марковского, что они с Еленой ловят в парке голубей и едят их. Он утверждал, что голуби удивительно вкусные, и предложил принести голубиного мяса и им, но Зоя отказалась; ей становилось дурно от одной мысли об этом.

А два дня спустя, когда она начала сомневаться в том, что война когда-нибудь кончится, вновь, словно мечта или видение, появился Клейтон. Зоя от радости чуть не лишилась чувств. Это было накануне Дня взятия Бастилии, и они вместе ходили смотреть парад от Триумфальной арки до площади Согласия; мундиры солдат и офицеров переливались под ярким солнцем: шли альпийский корпус в беретах и черных мундирах, английские солдаты лейб-гвардии, итальянские берсальеры в шляпах с перьями, даже антибольшевистский полк казаков в меховых шапках; но в тот день Зоя смотрела только на Клейтона.

Они снова пришли в особняк на рю де Варенн, как и прежде, сгорая от любви, но в полночь раздался громкий стук в дверь. Военная полиция поднимала всех, отпуска аннулировались — немецкие войска перешли в наступление. Немцы находились всего в пятидесяти милях от города, и союзникам предстояло остановить их.

— Но ты не можешь уехать сейчас… — всхлипнула Зоя. Несмотря на все старания быть стойкой, она плакала навзрыд. — Ты ведь только что приехал!

Клейтон появился лишь сегодня утром, и после шести месяцев разлуки она не могла пережить столь скорого отъезда. Но выбора не было. Капитан должен был через полчаса явиться в штаб военного комиссариата на улицу Святой Анны. У него едва хватило времени, чтобы отвезти Зою домой. Зоя совершенно отчаялась, они так мало пробыли вместе перед его возвращением на фронт, он снова будет рисковать своей жизнью. И точно маленький брошенный ребенок, в ту ночь она долго сидела в гостиной и плакала, и даже бабушка была не в силах утешить ее.

Но слезы, пролитые по Клейтону, были ничто в сравнении со слезами, которые она проливала спустя несколько дней. Двадцатого июля в квартире появился печальный князь Владимир с номером русской газеты «Известия». Открыв дверь, Зоя тотчас поняла, что произошло нечто ужасное, и ее мучили мрачные предчувствия, когда она впустила князя и прошла с ним в спальню к бабушке.

Князь заплакал, протянув графине газету. В этот момент он выглядел как несчастный обиженный ребенок, седые его волосы были почти такого же цвета, как лицо, и он вновь и вновь повторял одно и то же:

— ..Они убили его, о боже… они убили его…

Узнав об ужасном известии, он поспешил к Юсуповым: от них нельзя было скрыть происшедшего, ведь они были родственниками Романовых.

— Как вас прикажете понимать? — Евгения Петровна с ужасом посмотрела на князя и приподнялась с кресла, пробежав глазами заметку в газете, где говорилось, что 16 июня царь Николай был расстрелян.

Там же было сказано, что его семью перевезли в безопасное место. «Перевезли куда? — хотелось крикнуть Зое. — Где моя любимая Машка?.. Где они?..» И, как будто понимая, что произошло, Сава начала тихонько скулить, а трое русских сидели и плакали по человеку, который был их отцом, их царем… и вдобавок горячо любимым родственником.

В комнате еще долго раздавались скорбные звуки, и наконец князь Владимир встал и подошел к окну с опущенной головой и с невыносимой тяжестью на сердце. По всему свету будут плакать русские люди, которые любили своего императора, даже крестьяне, во имя которых совершилась эта страшная революция.

— Какой ужасный, ужасный день, — тихо сказал князь. — Упокой его душу, господи, — прошептал он и обернулся к женщинам. Евгения Петровна сидела совершенно раздавленная страшным известием, а лицо Зои покрывала мертвенная бледность. Единственным ярким пятном на ее лице были блестящие зеленые глаза с веками, покрасневшими от слез, которые до сих пор текли у нее по щекам. В ее голове вихрем проносились сцены прощания в Царском Селе, когда император поцеловал ее и сказал, что будет молиться о ней. «Я люблю тебя, дядя Ники», — отзывались эхом у нее в голове собственные слова… а потом он сказал ей, что тоже любит ее. И вот теперь он мертв. Канул в небытие. А другие?.. Она снова перечитала заметку в «Известиях»: «Семью перевезли в безопасное место».

Глава 24

Июль был сплошным кошмаром. Известие, что царь Николай убит, давило их невыносимым грузом.

Казалось, печаль их никогда не рассеется. По всему Парижу русские были погружены в скорбь, а война тем временем подходила все ближе.

Зоя была приглашена на свадьбу к знакомой балерине. Ее звали Ольга Хохлова, несколько дней тому назад она венчалась с художником Пабло Пикассо в соборе Александра Невского, однако Зоя не испытывала никакого желания развлекаться. Она носила оставшиеся у нее черные платья и была в глубоком трауре по своему августейшему родственнику.

В августе телеграфировал Дягилев, предлагая присоединиться к труппе на гастролях в Лондоне, но Зоя по-прежнему не могла оставить бабушку, да и видеть никого не хотела. Она с трудом заставляла себя ходить на репетиции, чтобы было на что жить.

А в сентябре союзники снова перешли в наступление, и через несколько недель немцы готовы были подписать мирное соглашение. Но от Клейтона не было никаких вестей. Зоя боялась даже думать о возлюбленном: ведь если бы с ним что-то случилось, она бы не пережила несчастья. Творилось что-то невероятное. Дядя Ники был мертв. Его прощальные слова снова и снова звучали у нее в голове. Она написала Маше три письма с тех пор, как услышала это ужасное известие, но ответа до сих пор не было. Неясно было, где теперь доктор Боткин: если семья убитого императора переехала, как говорилось в газете, то неизвестно, как долго будут идти письма.

Но вот после бесконечного октября с полным отсутствием вестей от тех, кого Зоя ждала и любила, наступил наконец ноябрь, который принес долгожданный мир.

Эта новость застала Евгению Петровну и Зою дома: с улицы слышались громкие крики, возгласы восторга, поздравления, звон колоколов, канонада. Война кончилась. Весь мир содрогался в конвульсиях от кровопролития, и вот оно завершилось. Мировая война осталась в прошлом.

Зоя молча налила бабушке чаю и потом, подойдя к окну, долго наблюдала за ликованием на улицах. Повсюду были войска союзников: американцы, англичане, итальянцы, французы, но она не знала главного — жив ли Клейтон. Она обернулась и посмотрела на Евгению Петровну, которая за эту осень сильно сдала: у нее возобновился кашель, мучивший ее еще прошлой зимой, и у нее так болели колени, что она больше не могла выходить из квартиры.

— Теперь все изменится к лучшему, Зоя, — тихо сказала графиня и закашлялась. Она-то хорошо понимала, о чем думает внучка. От Клейтона не было вестей с тех самых пор, как он покинул Париж ночью в День взятия Бастилии. — Он вернется к тебе, девочка. Верь и жди. Наберись терпения. — Она улыбнулась Зое, но в Зоиных глазах не было радости. Она потеряла слишком много. Слишком многих оплакивала.

— Верь и жди? Неужели ты веришь, что кто-нибудь вернется?

— Жизнь продолжается. Люди рождаются и умирают, одни уходят, другие приходят. Вечно живет только наша собственная печаль. Николаю теперь не больно. Он почивает в мире.

— А другие? — Она уже написала Маше пять писем, а ответа не было.

— Мы можем только за них молиться.

Зоя кивнула. Все это она слышала прежде. Она сердилась на судьбу, которая отняла у нее так много.

В первые дни после прекращения военных действий улицы были завалены обломками домов, пострадавших от бомбардировок, и Зоя выходила только за продуктами. Денег не хватало даже на самое необходимое. Спектаклей не было, и они жили на те гроши, которые удалось сберечь.

— Позвольте помочь вам, мадемуазель?

Зоя почувствовала, что кто-то потянул за батон, который она держала под мышкой. Зоя обернулась, готовая дать отпор непрошеному помощнику. Не всем в Париже хочется получить поцелуй восторженного юнца в мундире, подумала она, оборачиваясь и сжав кулаки, — и… задохнулась, роняя бесценный батон…

Клейтон прижал ее к себе.

— О боже, боже! — Слезы брызнули у нее из глаз, когда она упала в его объятия. Он был жив… жив… Казалось, они остались одни на белом свете… одни в этом потерянном мире.

— Ну, ну, будет! — Он ласково улыбался: высокий, в грязном, мятом полевом мундире, с огрубевшим, обросшим щетиной лицом, капитан приехал в Париж только что. Он уже повидался с Евгенией Петровной, и она сказала ему, что Зоя пошла в магазин, и он, словно мальчик, кинулся ее искать.

— У тебя все в порядке? — Она одновременно смеялась и плакала, а он снова и снова целовал ее, радуясь, как и она, что оба они живы.

Клейтон не стал рассказывать ей, как несколько раз был на краю гибели. Сейчас это не имело значения. Они были живы, и, пробираясь через толпу обратно к дому, он благодарил за это своего ангела-хранителя.

На этот раз он поселился в маленькой гостинице на Левом берегу с многими другими офицерами. Першинг же вновь въехал в дом Миллзов, и влюбленным некуда было податься. Естественно, они урывали каждое мгновение, чтобы остаться вдвоем, и однажды вечером, когда Евгения Петровна заснула, они рискнули даже уединиться в бывшей комнате Антуана. Графиня очень уставала и большую часть времени спала.

Зоя уже несколько месяцев очень волновалась за нее, но теперь ей придавало сил то, что Клейтон вернулся и был рядом.

Как-то они заговорили о расстреле в Екатеринбурге, и капитан признался, что предвидел нечто подобное. Зоя поделилась с ним своими опасениями насчет остальных членов царской семьи.

— В газете говорилось, что их перевели в безопасное место… но куда? Я написала Маше пять писем, а ответа так и не получила.

— Вероятно, Боткин не может больше пересылать письма. Это еще ничего не значит, малышка. Ты должна набраться терпения, — спокойно сказал капитан, стараясь рассеять тревогу девушки.

— Ты говоришь, как бабушка, — прошептала она, прижимаясь к любимому.

— Иногда я тоже чувствую себя стариком.

Клейтон заметил, как сдала графиня по сравнению с прошлым его приездом. Она плохо выглядела, и он чувствовал, что Зоя тоже замечает это. Сейчас графине было восемьдесят четыре года, причем последние два года выдались особенно тяжелыми. Поразительно, что ей вообще удалось выжить.

Но тут тела их вновь соединились, и они предавались любви до утра, забыв о своих заботах.

Последующие недели они были неразлучны, но десятого декабря, почти через месяц после окончания войны, Клейтон пришел к Зое с нерадостными известиями. В конце недели его отправляли обратно в Америку, но намного важнее было то, что он принял мучительное решение относительно девушки, которую любил.