Шелковый путь. Дорога тканей, рабов, идей и религий Франкопан Питер

Peter Frankopan

The Silk Roads: A New History of the World

© Peter Frankopan, 2015

© В. Шаршукова, перевод на русский язык, 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

Посвящается Катарине, Флоре, Френсису и Люку

Заметки о транслитерации

Историки очень много дискутируют о вопросах транслитерации. В таких книгах, как эта, основанных на первичных источниках, написанных на разных языках, невозможно вывести единое правило. Такие имена, как Жоау и Иван, остались неизменными, в то время как Фернандо и Николай превратились в Фердинанда и Николаса. Лично я предпочитаю говорить Чингиз-хан, Троцкий, Каддафи и Тегеран, даже несмотря на то что другие варианты могут быть более точными. В то же время я избегаю западных вариантов названия Бейджина (Пекина) и Гуанчжоу. Особенно сложно иметь дело с местами, которые меняли название. Лично я называю великий город на Босфоре Константинополем вплоть до конца первой мировой войны и только с этого момента начинаю называть его Стамбулом. Я говорю Персия до тех пор, пока название страны не изменилось официально на Иран в 1935 году. Я прошу снисходительности от тех читателей, которые всюду хотят единообразия.

Предисловие

Когда я был еще ребенком, одним из самых ценных моих сокровищ была большая карта мира. Она висела на стене над моей кроватью, и я разглядывал ее каждую ночь перед сном. Вскоре я выучил названия всех стран, их столиц, а также океанов, морей и рек, которые в них впадают, названия основных горных гряд и пустынь, которые были написаны интригующим курсивом. Все это говорило об опасностях и приключениях.

К тому времени как я стал подростком, я с неудовольствием отметил узость изучения географии в школе. Мы изучали в основном Западную Европу и Соединенные Штаты Америки, в то время как остальной мир оставался для нас сплошным белым пятном. Нам рассказывали о римлянах в Британии, о норманнских завоеваниях 1066 года, о Генрихе VIII и Тюдорах, об Американской войне за независимость, индустриализации в Викторианскую эпоху, о битве на Сомме и возникновении и падении нацистской Германии. Я смотрел на свою карту и видел огромные области, о которых нам не рассказывали ничего.

На мой четырнадцатый день рождения родители подарили мне книгу антрополога Эрика Вульфа, которая стала для меня путеводной звездой. Принятая обществом ленивая история, писал Вульф, говорит, что Древняя Греция породила Рим, Рим породил христианскую Европу, христианская Европа положила начало Возрождению, Возрождение привело к Просвещению, которое, в свою очередь, привело к демократии и индустриальной революции. Промышленность, скрещенная с демократией, породила Соединенные Штаты, где и родились право на жизнь, свободу и стремление к счастью[1]. Я моментально узнал ту самую историю, которую мне преподавали: мантру политиков, культурный и моральный триумф Запада. Но она уже дала трещину. Появились альтернативные способы рассматривать историю не с точки зрения недавних победителей.

Я попался. Стало совершенно ясно, что те регионы, о которых нам ничего не рассказывали, стали жертвами расцвета Европы. Я убедил отца отвезти меня взглянуть на Херефордскую карту мира, на которой Иерусалим расположен в центре, а Англия и другие западные страны в стороне, как будто они совсем не при делах. Когда прочитал про арабских географов, чьи работы сопровождались графикой и казались перевернутыми из-за того, что Каспийское море на них располагалось в центре, я просто остолбенел. Такое же впечатление на меня произвели средневековые турецкие карты, которые я отыскал в Стамбуле. В самом центре этих карт был город под названием Баласагун, город, о котором я никогда не слышал прежде и которого никогда не видел ни на одной карте. Город, местоположение которого до недавних пор было неизвестно. И все же его считали центром мира[2].

Я хотел узнать больше о России и Центральной Азии, о Персии и Месопотамии. Я хотел узнать об истоках христианства в Азии, о Крестовых походах с точки зрения азиатов и как видели крестоносцев жители таких великих городов Средневековья, как Константинополь, Иерусалим, Багдад и Каир. Я хотел узнать больше о великих империях Востока, о монголах и их завоеваниях; я хотел понять обе мировые войны не с точки зрения Фландрии или Восточного фронта, а с точки зрения афганцев или индусов.

Мне очень повезло. В школе я изучал русский язык. Нас обучал блистательный Дик Хаддон, который в свое время служил в военно-морской разведке и считал, что лучший способ изучить русский язык и русскую душу – это прекрасная русская литература и народная музыка. Еще одной удачей стало его предложение обучать желающих арабскому языку. Он показал нам культуру ислама, его историю, постепенно погружая нас в красоту исламского мира. Изучение этих языков помогло мне приоткрыть завесу тайны неизведанного мира, который только ждал, чтобы его открыли в западном мире.

Сейчас много внимания уделяется влиянию экономического роста Китая, где спрос на предметы роскоши вырос примерно в четыре раза, или социальным переменам в Индии, где практически у всех есть мобильные телефоны, но зато современные унитазы – далеко не у каждого[3]. Но ни один из подходов не предлагает лучшей точки для изучения прошлого и настоящего нашего мира. На протяжении тысячелетий область между Востоком и Западом, соединяющая Европу и Тихий океан, была осью, на которой вращался этот мир.

Место точно между Востоком и Западом, которое простирается от восточных берегов Средиземного и Черного морей до Гималайских гор, может показаться неудачным для изучения мира. Сейчас здесь находятся страны, которые навевают мысли об экзотике и… периферии: Казахстан, Узбекистан, Киргизстан и Туркменистан, Таджикистан и страны Кавказа. Этот регион считается нестабильным, жестоким, угрожающим мировому спокойствию. К нему относятся такие страны, как Афганистан, Иран, Ирак и Сирия. Здесь же находятся страны, отставшие от передовых практик демократии, – Россия и Азербайджан. Более того, здесь располагаются «неудавшиеся», «развалившиеся» страны, где у власти стоят диктаторы, которые набирают большинство голосов на выборах. Их семьи и друзья контролируют основные бизнес-процессы в стране и обладают огромной политической властью. Это места, где не соблюдают права человека, где ограничивается свобода слова в вопросах вероисповедания, совести и секса, где средства массовой информации контролируют поступающую информацию[4].

Хотя данные страны могут показаться нам дикими, это не глушь, не темные, забытые земли. Это мост между Востоком и Западом, перекресток цивилизации. Располагаясь вдалеке от основных мировых событий, в то же самое время эти страны находятся в самом центре, так же как и в начале. Они были здесь, когда появилась цивилизация. Есть теории, согласно которым именно здесь возникло человечество – в Райском саду, «высаженном самим Господом Богом», где каждое дерево приятно на вид и пригодно в пищу». По общему мнению, этот сад находился на плодородных полях между Тигром и Евфратом[5].

Именно здесь 5000 лет назад были основаны величайшие мегаполисы; именно здесь, в долине реки Инд, появились города Хараппа, Мохенджо-Даро – чудеса Древнего мира. Их население исчислялось десятками тысяч, их улицы соединяла сложная система канализации, которая появится в Европе лишь спустя тысячелетия[6]. Другие величайшие центры цивилизации – Вавилон, Ниневия, Урук и Аккад в Месопотамии славились своим величием и архитектурными инновациями. Китайский географ, живший более двух тысяч лет назад, отмечал, что жители Бактрии, которая находилась на реке Оксус (теперь это Северный Афганистан), были непревзойденными переговорщиками и торговцами. В их столице располагался рынок, где можно было найти самые разнообразные товары с разных концов света[7].

Именно здесь зародились мировые религии. Это то самое место, где иудаизм, христианство, ислам, буддизм и индуизм буквально «терлись боками». Это котел, в котором готовилось варево из различных языковых групп – индоевропейские, семитские и сино-тибетские языки можно было услышать наряду с алтайскими, тюркскими и кавказскими. Это место, где создавались и разрушались целые империи, где столкновение различных культур и соперников влияло на судьбы народов на тысячи миль вокруг. Отсюда открываются новые способы изучения прошлого и видны все взаимосвязи этого мира. События на одном континенте глубоко влияют на другой. Последствия того, что происходило в Центральной Азии, могли проявиться в Северной Африке, события в Багдаде сказывались на Скандинавии, а открытия в обеих Америках влияли на цену товаров в Китае и приводили к повышению спроса на лошадей на севере Индии.

Сотрясения распространялись по разветвленной сети, которая простиралась повсюду, где странствовали пилигримы и воины, кочевники и купцы, где производились, продавались и покупались товары, где обменивались идеями, принимали или даже улучшали их. Однако эти сети несли не только процветание, по ним также распространялись смерть и жестокость, болезни и катастрофы. В конце девятнадцатого века именитый немецкий геолог Фердинанд фон Рихтгофен (дядя знаменитого аса времен Первой мировой войны «Красного барона») дал этой обширной сети название, которое сохранилось до нашего времени, – Seidenstraen – Шелковый путь[8].

Эти пути являются центральной нервной системой мира. Они соединяют народы и города. При этом данные связи находятся в глубине и недоступны для невооруженного взгляда. Так же как анатомия объясняет функции организма, правильное рассмотрение этих связей позволит понять основные механизмы работы целого мира. И все же, несмотря на всю важность этой части мира, она была забыта в рамках основного курса истории. Частично это произошло из-за того, что называют «ориентализмом» – из-за резко негативного взгляда на Восток как на периферийную часть мира, которой нечего противопоставить Западу и, следовательно, которая не стоит серьезного изучения[9]. Также это связано с тем, что повествование о прошлом настолько укоренилось в умах, что Восток рассматривается исключительно как фон для истории о подъеме Европы и западного мира.

Сегодня Джелалабад и Герат в Афганистане, Эль-Фаллуджа и Мосул в Ираке, Хомс и Алеппо в Сирии – синонимы религиозного экстремизма и жестокости сектантов.

Настоящее полностью уничтожило прошлое, забыты те дни, когда название Кабул вызывало в воображении образы садов, посаженных великим Бабуром, основателем империи Великих Моголов в Индии. В Bagh-i-Wafa («Сад верности») был пруд, окруженный апельсиновыми и гранатовыми деревьями, и клеверные луга, которыми Бабур был особенно горд: «Это лучшая часть сада. Он особенно прекрасен, когда зацветают апельсины. Воистину, этот сад расположен в прекрасном месте!»[10]

Точно так же современные представления об Иране затмили славу его исторического предка – Персии и все ее достижения: прекрасный вкус персов буквально во всем, начиная с сервировки фруктов к обеду и заканчивая потрясающими миниатюрными портретами, написанными прекрасными художниками, и бумагой, на которой писали свои труды ученые. В прекрасной работе, написанной Сими Нишапури, библиотекарем из Машада, города на востоке Ирана, около 1400 года, даются подробные советы тем, кто разделяет его любовь к книгам. Всем, кто думает о писательстве, он советует иметь в виду, что лучшую бумагу производят в Дамаске, Багдаде и Самарканде. Бумага, произведенная в других местах, – «грубая, с посторонними вкраплениями и неоднородная». Также он отмечает, что, перед тем как начать писать, лучше придать бумаге легкий оттенок, «потому что белый цвет не очень приятен для глаз. Практически все шедевры каллиграфии были созданы на тонированной бумаге»[11].

Те места, названия которых теперь забыты, когда-то возвышались над целым миром. Например, Мерв был описан географом десятого века как «приятный глазу, элегантный, блестящий город», «мать народов»; Рей, который находится недалеко от современного Тегерана, был столь прекрасен, что, по словам другого автора, жившего примерно в то же время, его можно было назвать «женихом Земли», ее «самым прекрасным творением»[12]. Эти города, как жемчужины, нанизанные на ось Азии, соединяют Тихий океан со Средиземным морем.

Городские центры стимулировали друг друга за счет соперничества их правителей или постройки все более грандиозных зданий и памятников. Библиотеки, места поклонения, церкви и огромные обсерватории, имеющие огромное культурное влияние, разбросаны по всему региону, соединяя Константинополь с Дамаском, Исфаханом, Самаркандом, Кабулом и Кашгаром. Эти города стали домом для блестящих ученых, которые раздвинули рамки изучаемых ими предметов. Сегодня мы знаем лишь о немногих из них: об ибн Сине, известном как Авиценна, аль-Бируни и аль-Хорезми – блестящих ученых в области астрономии и медицины.

Но кроме них были многие другие. Столетия назад интеллектуальные центры мира, «Оксфорды» и «Кембриджи», «Гарварды» и «Йели» прошлого, находились не в Европе и на Западе, а в Багдаде и Балхе, Бухаре и Самарканде.

Была веская причина, почему культуры, города и народы, находящиеся вдоль Шелкового пути, так сильно продвинулись в своем развитии. Во время торговли они также обменивались идеями, обучались друг у друга, стимулируя развитие философии, наук, языкознания и религии. Прогресс был очень важен, один из правителей королевства Чжао на северо-востоке Китая понимал это уже 2000 лет назад. «Талант следовать вчерашними путями, – говорил король Ву Лин в 307 году до нашей эры, – недостаточен, чтобы улучшить сегодняшний мир»[13]. Правители прошлого отлично понимали, как важно идти в ногу со временем.

Покровы тайны прогресса были сорваны уже во время двух знаменитых морских экспедиций в конце пятнадцатого века. В 1490-х годах в течение шести лет стройная система обмена знаниями начала разрушаться. Сначала Христофор Колумб пересек Атлантику, открыв путь к двум массивам суши, которые до сих пор были не тронуты, и «присоединил» их к Европе, затем, через несколько лет, Васко да Гама успешно обогнул южное окончание Африки по пути к Индии, одновременно открывая новые морские пути. Открытия изменили традиции взаимодействия и торговли, что привело к значительным изменениям в расстановке мировых политических и экономических сил. Неожиданно Западная Европа превратилась из незначительного региона в центр коммуникаций и логистики, она стала новой точкой соединения Востока и Запада.

Подъем Европы вызвал ожесточенную борьбу за власть и даже за контроль над прошлым. В то время как соперники сводили счеты друг с другом, история была изменена таким образом, чтобы подчеркнуть значение тех событий, тем, идей, которые могли быть использованы в идеологических столкновениях, бушевавших наряду с борьбой за ресурсы и контроль над морскими путями. Были сделаны бюсты ведущих политиков и генералов в тогах, чтобы они напоминали римских героев прошлого, были построены новые прекрасные здания в классическом стиле. Таким образом, политические деятели присваивали заслуги героев прошлого и делали их своими прямыми предшественниками.

История была полностью перекроена, чтобы обосновать идею того, что подъем Запада не только был логичен и неизбежен, но и явился продолжением событий прошлого.

Многие рассказы заставили меня посмотреть на мировую историю по-новому. Особенно мне запомнился один из них. Зевс, отец богов в греческой мифологии, выпустил двух орлов, по одному с каждого конца мира, и велел им лететь навстречу друг другу. Священный камень Омфалос – Пуп Земли – должен был быть помещен там, где они встретяся, чтобы обеспечить миру коммуникацию с богами. Позже я узнал, что этот камень стал предметом долгих дискуссий среди философов и психоаналитиков[14].

После того как я впервые услышал эту историю, я глазел на карту и гадал, где же встретились орлы. Я представлял, как они взлетают с западного побережья Атлантики и с берега Тихого океана в Китае и устремляются в глубь континента. Точное положение менялось в зависимости от того, откуда именно с востока и запада я измерял дистанцию, но всегда это была область между Черным морем и Гималаями. Я часами лежал без сна, разглядывая карту, размышляя о Зевсе, орлах и истории региона, который никогда не упоминали в книгах, которые я читал, у которого не было названия.

Не так давно европейцы поделили Азию на три обширные части – Ближний, Средний и Дальний Восток. Тем не менее когда я слышал или читал о проблемах современности, меня не отпускала мысль, что понятие Среднего Востока поменяло свой смысл и даже географическая привязка изменилась. Его используют, когда говорят об Израиле, Палестине и сопредельных территориях, иногда о Персидском заливе. Я не мог понять, почему мне говорили о важности Средиземноморья как колыбели цивилизации, когда мне было предельно ясно, что эта теория сфабрикована. Настоящий тигель цивилизации, «Средиземноморье» в изначальном его смысле – не море, которое отделяет Европу от Северной Африки, а самое сердце Азии.

Я надеюсь, что мне удастся сподвигнуть людей изучать народы, места, которые игнорировались учеными на протяжении поколений, задавать вопросы, открывать для себя новые области для изучения. Я верю, что у вас появятся новые вопросы о мировой истории, что прописные истины будут оспорены. Кроме того, я рассчитываю вдохновить тех, кто читает эту книгу, взглянуть на историю по-новому.

Вустер-колледж, Оксфорд, апрель 2015 года

1. Создание Шелкового пути

С начала времен в центре Азии возникали великие империи. Аллювиальные равнины Месопотамии, орошаемые Тигром и Евфратом, – сами по себе прекрасная база для возникновения цивилизации. В этом регионе возникли первые поселения и даже крупные города. Систематизированное сельское хозяйство появилось в Месопотамии и по всему «плодородному полумесяцу». Плодородные земли, где есть доступ к воде, простираются от Персидского залива до побережья Средиземного моря. Именно здесь 4000 лет назад были записаны первые законы. Хаммурапи, царь Вавилона, создал для своих подданных свод законов, который предусматривал суровые наказания за нарушения[15].

Хотя многие королевства и империи вышли именно из этой колыбели, величайшей из них была империя персов. Начиная с шестого века до нашей эры, Персия (сейчас это южная часть Ирана) быстро захватила своих соседей, достигнув берегов Эгейского моря, покорила Египет и устремилась на восток, к самым Гималаям. Согласно греческому историку Геродоту, своим успехом персы были обязаны в основном своей открытости. «Персы охотно воспринимают обычаи других народов», – писал Геродот. Так, например, они были готовы изменить стиль одежды, когда поняли, что поверженные ими враги одеваются лучше. Именно это и сподвигло их перенять стиль мидийцев, а затем и египтян[16].

Благодаря готовности персов воспринимать новые идеи и подходы, они смогли построить такую административную систему, которая позволила создать империю, объединившую различные народы. Грамотное и эффективное управление, в свою очередь, дало возможность наладить повседневную жизнь государства. Учтено было все, начиная с размера выплат работникам, обслуживающим правящую семью, и заканчивая количеством и качеством проданных и купленных товаров. Персы также тщательно следили за поддержанием и ремонтом дорожной сети, пересекающей всю империю, – предмет зависти античного мира[17].

Дорожная сеть, которая соединяла побережье Малой Азии с Вавилоном, Сузой и Персеполисом, покрывала площадь около 1600 миль, которые можно было преодолеть всего за неделю. Это чудесное достижение было отмечено Геродотом, который говорил, что ни снег, ни дождь, ни жара, ни тьма не сказываются на скорости доставки сообщений по этим дорогам[18]. Инвестиции в сельское хозяйство и развитие ирригационных систем для повышения урожайности привели к более активному росту городов и их населения. Жители городов могли питаться с окружающих их полей, расположенных не только на берегах Тигра и Евфрата, но и в долинах рек Оксус и Яксартес (которые сейчас известны как Амударья и Сырдарья), а после захвата персами в 525 году до нашей эры – в дельте Нила. Персидская империя – плодородная земля, которая соединяла Средиземноморье с самым сердцем Азии.

Персия представляла собой оплот стабильности и справедливости. Именно об этом говорит надпись на скале Бехистун, которая на персидском, эламском и аккадском языках и повествует о том, как Дарий Великий, один из самых известных правителей Персии, подавлял революции и восстания, защищал империю от иноземных вторжений и не обижал ни бедных, ни богатых. «Защищайте страну, – гласит надпись, – управляйте людьми справедливо – это и есть основа основ любого государства»[19]. Терпимость народа была просто потрясающей. К одному из правителей Персии обращались «Мессия, благословленный небесами». Именно во время его правления евреи были освобождены из Вавилонского плена[20].

В древней Персии процветала торговля, благодаря которой персы получали доходы, позволяющие финансировать военные экспедиции и тем самым приобретать еще больше ресурсов. Также это давало персам возможность удовлетворять свои неординарные запросы – например, строить великолепные здания в Вавилоне, Персеполе, Пасаргадах. В Сузе король Дарий построил великолепный дворец из высококачественного черного дерева и серебра, доставленных из Египта, кедра, привезенного из Ливана, чистого золота из Бактрии, лазурита и киновари из Согдианы, бирюзы из Хорезма и слоновой кости из Индии[21]. Персы были большими охотниками до разнообразных удовольствий. По словам Геродота, им было достаточно просто узнать о новых развлечениях, чтобы захотеть немедленно побаловать себя[22].

При поддержке коммерческого сообщества также существовала военная структура, которая расширяла границы империи, но в то же время защищала их. Персия постоянно испытывала угрозу с севера, где господствовали кочевники, которые пасли свой скот в полузасушливых степях, простиравшихся от Черного моря через Центральную Азию до самой Монголии. Эти племена славились своей жестокостью – по слухам, они пили кровь своих врагов и снимали с них скальпы. В некоторых случаях они даже поедали плоть своих отцов. Взаимодействие с кочевниками было чрезвычайно сложным, хотя, несмотря на все вышеописанное и то, что они были абсолютно непредсказуемы, они являлись одними из важнейших поставщиков животных, особенно прекрасных лошадей. Но все равно кочевники могли стать большой проблемой. Так, например, Кир Великий, основатель империи персов в шестом веке до нашей эры, был убит, когда пытался подчинить скифов. Его голову поместили в сосуд, полный крови. По свидетельству одного из авторов, это символизировало то, что, наконец, его жажда власти была удовлетворена[23].

Однако даже этот удар не затормозил развитие Персии. Греческое командование смотрело на Восток со смесью страха и восхищения. Греки стремились перенять тактику персов на поле боя, их технологии. Такие авторы, как Эсхил, использовали успехи в борьбе против персов, чтобы воспеть воинскую силу и продемонстрировать благоволение богов, напомнить о вторжениях в Грецию в эпических произведениях литературы[24].

«Я пришел в Грецию, – говорит Дионис в первых строках «Вакханок» – с прекрасного, богатого Востока», места, где равнины Персии купаются в солнечных лучах, города Бактрии надежно защищены стенами, где прекрасно сконструированные башни возвышаются над побережьем. Азия и Восток – земли, которые Дионис основал во время «божественного танца» задолго до Греции[25].

Прилежнее всех эти труды изучал Александр Македонский. Когда в 336 году до нашей эры после убийства отца, короля Филиппа, он занял трон, ни у кого не было ни малейших сомнений, по какому пути молодой генерал пойдет к славе. В сторону Европы он даже не смотрел. Европа не сулила ничего. Там не было городов, культуры, славы, богатства. Для Александра, как и для всех древних греков, культура, идеи и возможности, а также угрозы происходили с Востока. Неудивительно, что его внимание было приковано к величайшей силе античности – к Персии.

Когда персидские правители Египта были низложены после удара молнии в 331 году до нашей эры, Александр отправился на завоевание самого сердца империи. Решающее столкновение произошло позже, в октябре 331 года, на пыльных равнинах вблизи Гавгамел, недалеко от современного города Эрбиль в Иракском Курдистане. Там он нанес сокрушительное поражение превосходящим силам армии персов под командованием Дария III. Возможно, это произошло из-за того, что он хорошенько выспался. Согласно Плутарху, Александр настаивал на обязательном отдыхе перед сражением, и сам спал так крепко, что его приходилось потрясти, чтобы разбудить. Одевшись в свое любимое воинское облачение, он надел шлем, отполированный до состояния чистого серебра, взял в правую руку верный меч и повел свое войско на битву, которая открыла для него врата империи[26].

На воспитанника Аристотеля Александра всегда возлагали большие надежды. И он не разочаровал. После того как армия персов была разбита при Гавгамелах, Александр направился на восток. Город за городом покорялись ему, он захватывал все больше территорий. Обширные местности, славящиеся необычайной красотой и богатством, сдавались юному герою. Вавилон открыл свои ворота, его жители украсили дорогу, ведущую к городу, цветами и гирляндами, расставили вдоль нее серебряные алтари с благовониями. В качестве даров были преподнесены клетки со львами и леопардами[27]. Вскоре практически все города вдоль Королевской дороги, которая соединяла все основные города Персии, а также побережье Малой Азии с Центральной Азией, были захвачены Александром.

Несмотря на то что современные ученые характеризуют его как «пьяного головореза-подростка», Александр проявил себя на удивление деликатным завоевателем[28]. Зачастую он очень мягко относился к местным верованиям и обычаям, тем самым проявляя толерантность и уважение. Например, он был очень раздосадован разорением могилы Кира Великого.

Он не только повелел восстановить могилу, но и наказал виновных[29]. Когда Дарий III был найден в повозке, убитый одним из своих собственных лейтенантов, Александр повелел, чтобы он был похоронен согласно обычаям своего народа и высокому статусу среди других правителей Персии[30].

Александр завоевал обширные территории, и чтобы держать их под контролем, он пользовался поддержкой местной элиты. Ему приписывают следующие слова: «Если мы хотим не только пройти через всю Азию, но и удержать ее, мы должны выказать милосердие этим людям; их поддержка сделает нашу империю стабильной и вечной»[31]. Местные чиновники и представители элиты покоренных городов остались на своих местах. Сам Александр перенял местные традиции и стал носить персидские одежды, чтобы подчеркнуть свою погруженность в культуру. Он хотел позиционировать себя не столько как завоевателя, сколько как наследника древних династий. Однако, несмотря на это, нашлись те, кто утверждал, что он принес несчастье и залил землю кровью[32].

Важно помнить, что большая часть доступной нам информации о кампаниях Александра, его успехах и политике исходит от историков более позднего периода. Их суждения зачастую идеализированы, так как их восхищали подвиги молодого генерала[33]. В связи с этим следует быть осторожнее с источниками, в которых описывается крах Персии. Скорость, с которой Александр расширял границы своих владений, говорит сама за себя. Он основал множество городов, часто называя их в честь самого себя, например Герат (Александрия в Арии), Кандагар (Александрия в Арахозии) и Баграм (Александрия на Кавказе). Появились новые перевалочные пункты и укрепления к северу до самой Ферганской долины – они образовали так называемую ось Азии.

Новые города с мощными оборонительными системами и укреплениями были построены для защиты от угрозы со стороны степных племен, которые нападали на сельские поселения. Александр разработал план фортификации для защиты земель, которые были недавно завоеваны. Примерно в это же время подобные проблемы возникали и в регионах, расположенных восточнее. Китайцы уже разработали концепцию общности «хуася», в которой цивилизованный мир противопоставлялся варварам из степи. Интенсивная программа постройки сети фортификаций, которая позже стала известна как Великая китайская стена, была разработана по тому же принципу, что и у Александра. Расширение без защиты бесполезно[34].

В четвертом веке до нашей эры Александр продолжил свою кампанию, через Гиндукуш продвигаясь к Инду. Там он также повелел построить укрепления и форты. Однако здесь он столкнулся с проблемой жалоб своей уставшей и соскучившейся по дому армии. С военной точки зрения, достижения Александра к моменту его смерти в тридцать два года в Вавилоне в 323 году до нашей эры, обстоятельства которой так и остались тайной, не представляли из себя ничего сенсационного[35]. И все же скорость и размах его завоеваний были ошеломляющими. Не менее впечатляющим, хотя это часто игнорируется, является оставленное им наследие, а также влияние греческой культуры на персидскую, индийскую и даже китайскую.

Несмотря на то что внезапная смерть Александра повлекла за собой раздоры среди его старших генералов, вскоре на Востоке появился новый лидер. Офицер по имени Селевк, рожденный в северной Македонии, который принимал участие почти во всех крупных походах. Через несколько лет после смерти своего патрона он стал правителем земель, которые простирались от Тигра до Инда. Эти территории были такими большими, что напоминали не столько королевство, сколько империю. Селевк основал династию Селевкидов, которая правила около трех столетий[36].

Походы Александра очень часто характеризуют как серию быстрых побед, а его наследие – как нечто эфемерное и временное. Но это были не временные достижения, это стало началом новой главы для местности между Средиземным морем и Гималаями.

В последующие десятилетия после смерти Александра можно было наблюдать несомненную эллинизацию. Идеи, концепции и символы древней Греции проникли на Восток. Потомки генералов Александра помнили о своих греческих корнях и всячески подчеркивали их. Примером могут служить монеты, отчеканенные в городах, расположенных в стратегически важных точках торговых путей и сельскохозяйственных центрах. Эти монеты оформлялись по единому образцу.

На них изображался текущий правитель местности, как правило, с венком или диадемой на голове. Правители на монетах всегда смотрели вправо, по примеру Александра. На обратной стороне изображался Аполлон, о чем свидетельствовала надпись на греческом языке[37].

Греческий язык можно было услышать по всей Центральной Азии и в долине Инда. В Ай-Хануме, городе на севере Афганистана, который был основан Селевком, на одном из монументов были выгравированы дельфийские максимы. Они гласили:

Чиновники пользовались греческим языком в работе еще более столетия после смерти Александра. Так, например, на греческом языке выписывали налоги и зарплату солдатам. По крайней мере так было в Бактрии около 200 года до нашей эры[39]. Греческий язык проник глубоко в Индийский субконтинент. Некоторые эдикты правителя империи Маурьев Ашоки, величайшего властителя раннеиндийского периода, были написаны с параллельным переводом на греческий язык, по всей видимости, в интересах местного населения[40].

Резонанс, который вызвал культурный обмен между Европой и Азией, оказался просто потрясающим. Статуи Будды стали появляться только после того, как в долине Гандахара и Восточной Индии установился культ Аполлона. Буддисты почувствовали угрозу со стороны новой успешной религии и стали создавать свои собственные визуальные образы. Взаимосвязь прослеживается не только по времени появления ранних статуй Будды, но и в их внешнем виде и дизайне. Можно предположить, что прототипом для них стали изображения Аполлона. Таково было влияние греческой культуры. Ранее буддисты воздерживались от визуальных средств отображения, теперь же конкуренция заставила их быстро реагировать, перенимать чужой опыт и изобретать что-то новое[41].

Каменные алтари, украшенные греческими письменами, изображения Аполлона и изысканные миниатюры из слоновой кости, изображающие Александра, найденные на юге Таджикистана в наше время, показывают, насколько сильным оказалось влияние западной культуры[42]. Понятие о культурном превосходстве пришло оттуда же. Греков уважали в Индии, в частности за их познания в науках: «Они варвары, – гласит книга, известная как «Шри Гарга-самхита», – но наука астрономия пошла от них, и только за это их можно почитать как богов»[43].

Согласно Плутарху, Александр убедился, что греческая теология распространилась до самой Индии. В результате Олимпийские боги почитались по всей Азии. Молодежь в Персии и за ее пределами воспитывалась на трудах Гомера и трагедиях Софокла и Еврипида. В долине Инда изучали греческий язык[44]. Может быть, поэтому заимствования наблюдаются и в литературе. Было высказано предположение, что основой для создания «Рамаяны», санскритского эпоса, выступали «Илиада» и «Одиссея», а тема похищения Ситы Раваной содержит прямую отсылку к бегству Елены с Парисом из Трои. Влияние культур могло наблюдаться и в обратном направлении. Некоторые ученые считают, что «Энеида», в свою очередь, была навеяна индусскими текстами, в частности «Махабхаратой»[45]. Идеи, темы и истории путешествовали по дорогам, распространялись путешественниками, купцами и паломниками. Завоевания Александра положили начало расширению сознания населения тех стран, которые он покорял, а также тех, с которыми происходил обмен идеями и новыми концепциями.

Даже народы диких степей подверглись этому влиянию. Об этом свидетельствуют найденные захоронения высокопоставленных лиц в Тилля-тепе на севере Афганистана. В их украшениях прослеживается греческий след. Аналогичные захоронения были найдены в Сибири, Индии и других местах. Предметы роскоши кочевники обменивали на домашний скот и лошадей, а иногда получали в качестве дани, в обмен на мирное существование[46].

Процесс мирового взаимовлияния ускорился благодаря растущим амбициям Китая. Новые волны экспансии во время правления династии Хань (206 год до нашей эры – 220 год нашей эры) раздвинули границы до самой провинции Сиюй, название которой в переводе обозначает «Западный регион». Сегодня мы знаем ее под названием Синьцзян – «Новая пограничная земля». Данная область располагалась за пределами Ганьсуйского коридора – пути примерно в 600 миль, соединяющего внутреннюю часть Китая с городом-оазисом Дуньхуан, перекресток на краю пустыни Такла-Макан. В этой точке можно было выбрать, по какому пути двигаться – северному или южному, причем оба они могли быть опасны. Эти пути сходились в Кашгаре, который являлся узловым пунктом Гималайских гор, гор Памира, гряды Тянь-Шань и Гиндукуша[47].

Политика экспансии Китая позволила объединить Азию. До этого связи были блокированы юэчжи и прежде всего хунну, кочевыми племенами, которые, подобно, скифам являлись большой проблемой в Центральной Азии, но в то же время были важными партнерами и поставщиками домашнего скота. Китайские авторы во втором веке до нашей эры отмечали, что у людей из степи покупалось до десяти тысяч голов скота[48]. Огромный спрос на лошадей со стороны китайцев подогревался острой необходимостью поддерживать эффективную армию, способную сохранять порядок на территории Китая и отражать атаки хунну или других кочевых племен. Лошади из западной части Синьцзяна ценились достаточно высоко и могли принести вождям племен целое состояние. Однажды вождь юэчжи сторговал лошадей за очень крупную партию товаров, которые впоследствии перепродал, увеличив свое состояние в десять раз[49].

Самых знаменитых скаковых лошадей разводили в Ферганской долине, на противоположной стороне живописного Памира, который располагается на территории восточной части Таджикистана и северо-восточной части Афганистана. Их очень ценили за их силу. Китайские авторы называли их «рожденными драконами» и «хансюэ ма» («лошади, потеющие кровью») из-за свойственного для них красноватого пота, причиной появления которого могли быть местные паразиты или то, что у этих лошадей необычайно тонкая кожа и кровеносные сосуды лопались при большой физической нагрузке. Некоторые особенно хорошие особи стали настоящими звездами. Их воспевали в поэмах, изображали в скульптурах и на картинах. Их же называли tianma – небесными, божественными лошадьми[50]. Некоторые из них даже отправлялись «к лучшей жизни» вслед за своими хозяевами. Один из императоров был захоронен вместе с восемьюдесятью самыми любимыми скакунами – место их погребения охранялось статуями двух жеребцов и одним терракотовым воином[51].

Взаимоотношения с хунну, которые господствовали в степях Монголии и на лугах на севере Китая, не всегда были простыми. Современные историки описывали это племя как варварское, склонное к употреблению сырого мяса и крови. По словам одного из писателей, это люди, которых «отринули небеса»[52]. Китайцы доказали, что они предпочтут заплатить дань, чем подвергнуть свои города угрозе нападения. Посланники регулярно отправлялись к кочевникам (которые с детства обучались охоте на крыс и птиц, а затем на лис и зайцев), и император вежливо осведомлялся о здоровье верховного лидера[53]. Была разработана целая система дани, и кочевники получали предметы роскоши, такие как рис, вино и ткани, в обмен на мир. Самым ценным подношением был шелк – ткань, которая высоко ценилась кочевниками за текстуру, легкость. Они использовали его для изготовления одежды и постельного белья. Кроме того, это был символ политической и социальной власти: многослойные одежды из драгоценного шелка – важный признак статуса шаньюя (верховного лидера племени)[54].

Уплаченные в качестве дани суммы были существенными. В 1 году до нашей эры хунну получили 30 000 рулонов шелка, такой же объем сырья, а также 370 предметов одежды[55]. Некоторые чиновники полагали, что любовь племени к роскоши не доведет до добра. «Вы одержимы вещами из Китая», – смело заявил один из посланников лидеру племени. Он отметил, что обычаи хунну постепенно меняются и Китай «в конце концов, покорит всю нацию хунну»[56].

Но он всего лишь выдавал желаемое за действительное. На самом деле такая стратегия, которая помогала поддерживать мир и добрососедские отношения, приводила к потерям, как финансовым, так и политическим. На выплату дани необходимо было много денег, кроме того, она свидетельствовала о политической слабости Китая. Со временем династия Хань пришла к выводу, что с хунну нужно бороться и решить этот вопрос раз и навсегда. Согласованные усилия позволили освободить богатые сельскохозяйственные земли региона Сиюй, кочевники были отброшены, и китайцы взяли под контроль коридор Ганьсу в результате кампании, длившейся десять лет и закончившейся в 119 году до нашей эры. К западу находятся горы Памира, а за ними – новый мир. Китай открыл дверь, ведущую к трансконтинентальным связям. Именно тогда и появился Шелковый путь.

В ходе экспансии Китай стал проявлять живой интерес к землям, лежащим за его пределами. Чиновников обязывали исследовать регионы за горами и писать отчеты. Один из таких отчетов – «Ши цзи» («Исторические записки») – принадлежит перу историографа империи Хань Сымы Цаня. Он продолжил работу даже после того, как был опозорен и кастрирован за то, что осмелился встать на защиту импульсивного молодого генерала, который привел свое войско к поражению[57]. Он аккуратно записал все, что узнал об истории, экономике и военной силе народов долины Инда, Персии и Центральной Азии. Он отмечал, что королевства Центральной Азии были слабы, так как кочевники, отброшенные китайскими войсками, устремились в другие места. Цань писал, что жители этих королевств не столь успешны в воинском искусстве, но мудры в торговле. Рынки в Бактрии процветают, и там можно купить и продать все, что угодно[58].

Торговля между Китаем и остальным миром развивалась достаточно медленно. Переговоры, для которых использовались торговые пути вдоль края пустыни Гоби, были непростыми, особенно переговоры касаемо Нефритовых ворот, через которые торговые караваны проходили на запад. Переход от одного оазиса к другому через коварные земли был труден, вне зависимости от того, пролегал путь через пустыню Такла-Макан, горы Тянь-Шань или Памир. Экстремальные температуры также должны были стать предметом обсуждения, и одной из причин стала высокая ценность бактрийских верблюдов. Они с трудом справлялись с тяжелыми условиями пустыни, но могли предугадывать появление смертоносных песчаных бурь задолго до их начала. Один из писателей отмечал: «Внезапно они сбились в кучу и сердито зарычали». Для торговцев такое поведение было точным признаком того, что нужно прикрыть носы и рты, обернув голову войлоком. Верблюды, конечно, были не самым надежным инструментом, источники говорят о том, что по пути встречается множество мертвых животных и скелетов[59]. В таких тяжелых обстоятельствах награда должна была быть высока, так как риски были немаленькими. При этом бамбук и ткань из Сычуаня можно было найти за тысячи миль на рынках Бактрии. Это был редкий и ценный товар, так как везли его издалека[60].

Ключевое место занимала торговля шелком. Кроме его несомненной ценности для кочевых племен, шелк выполнял еще несколько важных функций. Во время правления династии Хань шелк использовали наряду с монетами для выплат армии. В некоторой степени это была самая надежная валюта: производство монет в необходимых количествах было связано с определенными трудностями, кроме того, еще не во всех провинциях Китая были введены денежные отношения. Это представляло проблему, когда дело доходило до оплаты труда военных, так как военные действия по большей части осуществлялись в отдаленных регионах, где монеты были просто бессмысленны. Зерно же через какое-то время портилось. В результате рулоны шелка-сырца часто использовались как валюта для оплаты товаров и услуг или для взыскания штрафов, как, например, в одном из буддистских монастырей[61]. Шелк стал такой же международной валютой, как и предметы роскоши.

Китайцы регулировали торговлю путем создания специального органа для контроля пришедших извне торговцев. Примечательная коллекция из 35 000 текстов, найденная в гарнизонном городе Сюантюане, недалеко от Дуньхуаня, позволяет восстановить картины повседневной жизни города в перешейке коридора Ганьсу.

Из этих текстов, написанных на бамбуковых и деревянных табличках, мы узнаем, что приезжающие в Китай должны были придерживаться определенных маршрутов. Им выдавали специальные пропускные документы, которые регулярно проверяли чиновники, чтобы убедиться, что все приезжие вернулись домой. Так же, как и в современных отелях, в то время велись записи о каждом госте, включая его имя и звание, а также данные о том, сколько он потратил на еду, откуда приехал и куда следует[62].

Эти меры не имели своей целью слежку, они использовались для того, чтобы точно знать, кто и зачем приезжает в Китай или выезжает из него, а также для того, чтобы зафиксировать, какие товары были куплены и проданы. Усложнение методов и их скорое воплощение показывают, как имперский двор в столице Чанане (современный Сиань) и, начиная с 1 века нашей эры, в Лояне видел мир вокруг, который, казалось, сужался прямо на глазах[63]. Мы полагаем, что глобализация – уникальный современный феномен, но он наблюдался уже 2000 лет назад, предоставляя новые возможности, создавая проблемы и подталкивая технологический прогресс.

Развитие стимулировало спрос на предметы роскоши и увеличивало возможность платить за них. В Персии около 247 года до нашей эры потомков Селевка сверг Арсак, человек с темным прошлым. Его потомки, известные как Арсакиды, консолидировали власть и затем стали расширять ее, умело экспроприируя историю, чтобы смешать идеи персов и греков и создать нечто новое. Результатом стало время стабильности и процветания[64].

Самым большим стимулом стало то, что происходило в Средиземноморье. Небольшой город в бесперспективном месте на полпути к западному побережью Италии постепенно смог превратиться из захолустья в настоящую силу. Захватывая один прибрежный город за другим, Рим стал доминировать в западной части Средиземноморья. К середине первого века до нашей эры его амбиции невероятно выросли, а внимание сконцентрировалось на Востоке.

Рим превратился в мощное, конкурентоспособное государство, которое прославило военное искусство и провозгласило эру насилия и убийств. Гладиаторские игры стали основой общественных развлечений, а арены для этих боев – местом, где с особой жестокостью празднуют превосходство над чужеземцами и природой.

Триумфальные арки, расположенные повсюду, ежедневно напоминали шумному, суетливому городу о военных достижениях. Милитаризм, бесстрашие и любовь к славе тщательно культивировались как основа амбициозного города, влияние которого будет вечным[65].

Основой римской власти была армия, тщательно подобранная и отвечающая стандартам времени. Солдаты должны были проходить больше двадцати миль за пять часов. При этом их доспехи весили не менее пятидесяти фунтов. Браки для солдат не только не поощрялись, они были запрещены, чтобы связи в армии были крепче. Хорошо обученные, подготовленные молодые люди, уверенные в себе и в своем назначении, были краеугольным камнем, на котором строился Рим[66].

Завоевание Галлии (территория современной Франции, стран Бенилюкса и части Западной Германии) в 52 году до нашей эры принесло много трофеев, что привело к корректировке курса золота в Римской империи[67]. В Европе было еще много стран, которые можно было захватить, но только некоторые из них были перспективными. Великими империи делало наличие городов, приносящих большие доходы за счет налогов. Они являлись культурными центрами, здесь ремесленники и мастера воплощали в жизнь новаторские идеи, а их могущественные покровители старались перещеголять друг друга и, конечно же, щедро награждали мастеров. Было маловероятно, что такие места, как, например, Британия, станут выгодным дополнением к Римским территориям. Согласно письмам солдат, расквартированных в Британии, эта провинция была исключительно мрачным и бесплодным местом[68].

Становление Рима как империи имело мало общего с Европой или установлением власти на континенте, где ситуация с ресурсами была не столь хороша, в том числе в городах, привлекающих потребителей и налогоплательщиков. В новую эру Рим вывела переориентация на Восточное Средиземноморье и находящиеся за ним земли. Слава Рима начала формироваться в первую очередь после завоевания Египта и устремления на восток – в Азию.

Египет, которым более трехсот лет правили потомки Птолемея, один из главных форпостов Александра Великого, славился своим богатством, которые дарил ему Нил. Благодаря его широким разливам египтяне получали щедрые урожаи зерна. Это было достаточно для того, чтобы обеспечить местное население, а излишков хватало на то, чтобы Александрия, находящаяся в устье реки, превратилась в самый большой город в мире. Согласно одному из современных авторов, к I веку до нашей эры население этого города составляло около 300 000 человек[69].

Поставки зерна тщательно контролировались. Капитаны должны были давать королевскую клятву каждый раз, когда собирались загрузить свои баржи. После этого королевский представитель выдавал им необходимые бумаги. Только получив их, зерно можно было грузить[70].

Рим уже давно бросал жадные взгляды в сторону Египта и воспользовался шансом, когда королева Клеопатра была занята борьбой за власть после убийства Юлия Цезаря. После того как она присоединилась к Марку Антонию в битве при Акциуме в 30 году до нашей эры, перед правителем Египта встала армия Рима во главе с Октавианом, мастером политической интриги. Он неотвратимо надвигался на Александрию. После проведения ряда оборонительных мероприятий, которые сочетали в себе небрежность с поразительной некомпетентностью, Клеопатра покончила жизнь самоубийством, причиной смерти стал укус змеи или же сильнодействующий яд. Египет пал, как переспелый фрукт[71]. Октавиан уехал из Рима генералом, а вернулся верховным правителем, которому вскоре благодарный Сенат даровал новый титул – Август. Рим стал империей.

Захват Египта полностью изменил судьбу Рима. Теперь, когда Рим контролировал огромные угодья в долине Нила, цены на зерно сильно упали, что позволило существенно повысить покупательную способность. Процентные ставки резко снизились, упав с 12 до 4 %. Это, в свою очередь, породило бум, который возникает из-за обилия дешевого капитала, – всплеск цен на недвижимость[72]. Располагаемый доход поднялся настолько, что Август смог поднять имущественный ценз для членов Сената на 40 %[73]. Как любил хвалиться сам Август, он вошел в Рим, построенный из кирпича, а оставил его в мраморе[74].

Такое увеличение капиталов стало результатом беспощадной политики Рима в отношении экспроприации налоговых поступлений Египта, а также его обширных ресурсов. Команды сборщиков налогов прочесывали Египет, чтобы установить новый подушный налог, который должны были уплачивать все мужчины в возрасте от 16 до 60 лет. Исключение составляли только отдельные категории граждан, например священники, которые могли избежать уплаты налогов, но только в том случае, если их имена были занесены в храмовые реестры[75]. Установилась система, которую один из ученых назвал «античным апартеидом», целью которого был максимальный отток денег в Рим[76].

Процесс присвоения доходов наблюдался во всех местах, куда дотягивались хищные щупальца Рима во время экономической и военной экспансии. Вскоре после присоединения Египта оценщики отправились в Иудею, чтобы еще раз провести перепись населения и удостовериться в том, что налоги посчитаны правильно. В Египте использовалась такая же модель, которая подразумевала запись данных обо всех рожденных, умерших, а также указание имен всех взрослых мужчин. В этой связи приход в мир Иисуса Христа мог быть зафиксирован чиновником, которого интересовала отнюдь не личность ребенка и его родителей, а появление дополнительной рабочей силы и источника налогов для империи[77].

Римляне обратили все свое внимание на Восток. Азия уже приобрела репутацию места, где царит ленивая и роскошная жизнь. «Азия чрезвычайно богата, – писал Цицерон, – урожаи здесь велики, количество товаров, которое они производят, просто немыслимо, стада обширны». Экспорт из Азии был просто колоссальным[78]. Богатство Азии было столь велико, что римляне полагали, что азиаты могут посвятить всю свою жизнь удовольствиям. «Удивительно, но именно на Востоке римские солдаты достигли зрелости», – пишет историк Саллюстий. Именно там римские солдаты научились заниматься любовью, напиваться допьяна, наслаждаться статуями и картинами. Едва ли это было хорошо, по крайней мере так считал Саллюстий. Азия так и «звала предаться сладострастным удовольствиям», но «они смягчили воинственные души солдат»[79]. Таким образом, Восток был антиподом всему, что лежало в основе Римской империи.

Сам Август попытался понять, что за земли находятся за новыми границами на востоке. Разведка была отправлена в Аксумское царство, которое находилось на территории современной Эфиопии, и Сабейское царство. В то же время изучался залив Акаба, так как римское господство в Египте только укреплялось[80]. Затем, в первом веке до нашей эры, Август повелел тщательно исследовать весь Персидский залив, доложить, как обстоят дела с торговлей в регионе, и зафиксировать, как морские пути связаны с Красным морем. Он также курировал исследование наземных путей в глубь Центральной Азии через Персию. Текст, известный как «Парфянские стоянки», был написан примерно в это время. В нем указаны точные расстояния между ключевыми точками на Востоке, а также описаны все важные места между Евфратом и Александруполисом, современным Кандагаром в Афганистане[81].

Горизонты торговли значительно расширились. Согласно историку Страбону, за несколько лет оккупации Египта 120 римских кораблей ежегодно отправлялись в Индию из порта Миос-Гормос в Красном море.

Торговый обмен с Индией не был таким большим, как это представлялось, – это ясно из множества археологических записей, найденных на субконтиненте. Римские амфоры, лампы, зеркала и статуи богов находили во многих городах, включая Паттанэм, Колхапур и Коимбатур[82]. Также на западном побережье Индии и Лаккадивских островов было найдено множество монет периода правления Августа и его преемников. Некоторые историки считают, что местные правители пользовались римскими золотыми и серебряными монетами в качестве местной валюты или же переплавляли их для повторного использования[83].

В тамильской литературе того периода содержится история о прибытии римских торговцев. В одном из стихов говорится о «прохладном, ароматном вине», которое привозят римляне на «прекрасных кораблях», в то время как в другом, более восторженном, упоминается о «прекрасных, больших кораблях», которые «приходят, привозят золото, взбивая воды реки Перияр в белую пену, а затем возвращаются, нагруженные перцем. Здесь музыка бушующего моря не стихает никогда, а великие короли презентуют гостям редкие дары моря и гор»[84]. Другой источник дает нам представление о европейских торговцах, обосновавшихся в Индии: «Солнце освещает открытые террасы, склады возле гавани и башенки с окнами, похожими на глаза оленя. В разных местах… внимание смотрящего приковывают жилища (людей с Запада), чей блеск никогда не угаснет»[85]. В «Парфянских стоянках» рассказывается о том, какие товары привлекали римлян в Западной Индии, указывается, где торговцы могут найти ценные минералы, такие как олово, медь, свинец и топаз, а также описываются места, где можно приобрести слоновую кость, драгоценные камни и специи[86].

Торговля с Индией, однако, не ограничивалась товарами, произведенными на субконтиненте. Как показали раскопки в Красном море, а именно в порту Береники в Египте, в Средиземноморье поставлялся целый ряд товаров из Вьетнама и с Явы[87]. Порты как на западном, так и на восточном побережье Индии служили в качестве «торговых центров», откуда товары, стекающиеся со всей Восточной и Юго-Восточной Азии, отправлялись на Запад[88]. Также там встречались товары, произведенные на Красном море, в оживленной торговой зоне, которая связывала Средиземноморье с Индийским океаном[89].

Теперь богатые граждане Рима могли удовлетворить свои самые экзотические и экстравагантные вкусы. Многие жаловались на то, что расходы на модные излишества граничат с непристойностью[90]. Это прекрасно показано в «Сатириконе» Петрония, где одна из лучших сцен – обед у Трималхиона, бывшего раба, получившего свободу и сколотившего состояние. Сатира заключается в едком изображении вкусов новоявленного богача. Трималхиону требовалось только самое лучшее, что можно купить за деньги: фазан с восточного побережья Черного моря; цесарки из Африки; редкая, дорогая рыба; павлин в перьях и другие деликатесы, представленные в изобилии. Гротескная картина – блюда, подаваемые одно за другим, живые птицы, зашитые внутри целого поросенка и вылетающие в момент, когда свинину разрезают; серебряные зубочистки, которые подавали гостям, – это безжалостная пародия на вульгарность и излишества, присущие жизни римских богачей. Одно из крупных событий, произошедших в античном мире, породило заметные литературные произведения, полные горькой зависти к нуворишам[91].

Новое богатство позволило Риму и его жителям вступить в контакт с новым миром, новыми вкусами. Поэт Марциал точно отразил тенденции интернационализма и расширения кругозора, свойственный этому периоду, в произведении, в котором оплакивается молодая рабыня. Он сравнивает ее с нетронутой лилией, отполированной индийской слоновой костью, жемчужиной Красного моря. Он пишет, что ее волосы прекраснее испанской шерсти и белокурых локонов Рейна[92]. Ранее, когда пары хотели зачать красивых детей, они занимались сексом в окружении эротических изображений, теперь же, как пишет один испуганный еврейский писатель, «они приводят рабов из Израиля и привязывают к изножью кровати» для вдохновения, потому что могут себе это позволить[93]. Не все были впечатлены новыми вкусами: Тибр переполнен водами Оронта, реки, которая течет через Сирию и юг Турции, – так позже жаловался Ювенал в своей «Сатире». Другими словами, азиатский декаданс уничтожил традиционную римскую добродетель. «Убирайся, – писал Ювенал, – если ты находишь удовольствие в проститутках в варварских головных уборах»[94].

Консервативных наблюдателей потрясло только одно новшество – китайский шелк[95]. Увеличившийся объем поставок этой ткани в Средиземноморье обеспокоил традиционалистов. Сенека был напуган популярностью шелка, утверждая, что одежда из этой тонкой, струящейся ткани не может ни скрыть ни изгибы фигуры, ни защитить честь римских женщин.

Основы брака были подорваны, когда мужчины узнали, что могут видеть женское тело через тонкую ткань, которая облегала фигуру и оставляла мало простора для воображения. Для Сенеки шелк был олицетворением экзотики и эротики. Он считал, что женщина не могла абсолютно честно сказать, что она не обнажена, если была одета в шелк[96]. Другие чувствовали примерно то же самое. Были предприняты попытки, в том числе на законодательном уровне, запретить мужчинам носить эту ткань. Некоторые считали, что такая одежда просто неприлична, однако уважаемые граждане Рима согласились, что во время занятий спортом мужчины могут носить шелковые одежды с Востока[97].

Другие видные деятели были обеспокоены распространением шелка по различным причинам. Плиний старший, который писал свои труды во второй половине I века нашей эры, возмущался высокой стоимостью роскошного материала, тем, сколько тратится на то, «чтобы римские женщины блистали в обществе»[98]. Он жаловался, что завышение цен породило скандал, шелк продавали по цене, выше реальной стоимости в сто раз[99]. Огромные суммы денег ежегодно тратились на предметы роскоши из Азии. 100 миллионов сестерциев в год уходили из Рима за границу[100].

Эта поразительная сумма составляла примерно половину годового объема производства монетного двора империи и более чем 10 % годового бюджета. Удивительно, но не похоже, что эти данные были преувеличены. Недавно был обнаружен папирус, на котором был записан контракт и условия отгрузки товаров из Музириса (Индия) в римский порт на Красном море. Он является свидетельством того, каких объемов достигла торговля ко II веку нашей эры. Контракт устанавливает ряд взаимных обязательств, четко определяющих, когда именно товар должен оказаться в руках владельца или перевозчика, и санкции в случае, если оплата не произведена в конкретный срок[101]. Международный бизнес требует строгости и опыта.

Римские торговцы расплачивались не только деньгами. Они также предлагали прекрасное стекло, серебряные и золотые изделия, кораллы из Красного моря и топазы, ладан из Аравии в обмен на ткани, специи и краски, например индиго[102]. Какую бы форму ни принимала торговля, отток капитала имел далеко идущие последствия. Одно из них – укрепление местных экономик по всему торговому пути. Деревни превратились в города, а города стали мегаполисами; бизнес процветал, а коммуникации и деловые связи расширились и стали прочнее. В таких местах, как Пальмира, расположенная на краю Сирийской пустыни, где находился центр торговли, соединяющий Запад и Восток, были воздвигнуты потрясающие памятники.

Не зря Пальмиру называли Венецией песков[103]. Города, находящиеся на оси «юг – север», преобразились. Ярким примером может служить Петра, которая стала одним из чудес античного мира благодаря своему расположению на пути между Аравией и Средиземноморьем. В разных местах проводились ярмарки, которые привлекали торговцев за сотни, если не тысячи миль в удобные торговые точки по пути. Каждый сентябрь такие ярмарки проводились в Батне, близ Евфрата: «Город был заполнен богатыми торговцами, целые толпы собирались на ярмарке, чтобы покупать и продавать товары из Индии и Китая, а также другие товары, которые доставляли по земле и по морю»[104].

Покупательная способность Рима была такова, что она даже влияла на чеканку монет в Восточной Азии. После того как китайцы вытеснили племя юэджи из Таримского басейна, кочевники сумели захватить власть на востоке Персии, заняв территории, находившиеся под управлением потомков генералов Александра Великого. Со временем образовалась процветающая империя, названная в честь одной из лидирующих группировок племени, – Гуйшан, или Кушан. И вследствие этого потребовалось чеканить огромное количество монет наподобие тех, что чеканили в Риме[105].

Римские монеты попали на территорию Кушанского царства через порты северной Индии, Барбарикум и прежде всего Баригазу. Подход к последнему порту был крайне опасен для тех, кто был незнаком с местными течениями, поэтому приходилось посылать знающих людей, которые сопровождали корабли[106]. В этих городах торговцы могли найти перец, другие специи, слоновую кость и ткани, включая готовую шелковую ткань и шелковую пряжу. В Кушанское царство свозились товары со всей Индии, Центральной Азии и Китая, что приносило огромное богатство его правителям, которые контролировали города-оазисы и караванные пути, их соединяющие[107].

Доминантное положение Кушанского царства было обусловлено следующим: несмотря на то что товарооборот между Средиземноморьем и Китаем все возрастал, сам Китай играл в процессе транспортировки через Индийский океан незначительную роль. Когда же великий генерал Бан Чао предпринял ряд экспедиций в конце I века нашей эры, доведя войска до самого Каспийского моря, он принес новости о «высоком и прославленном» народе могущественной империи Запада.

Считалось, что Да Цин, или Великая Цин, как называли Римскую империю, обладает огромными запасами золота, серебра и чистейших драгоценных каменей[108].

Отношения Китая и Персии становились все более тесными. Посольства отправлялись несколько раз в год, как отмечает китайский источник, по крайней мере по десять миссий были направлены в Персию, а в более спокойные времена около пяти или шести – на Запад[109]. Дипломатические посланники, как правило, сопровождали большие торговые караваны, которые, в свою очередь, возвращались домой, груженные товарами, которые требовались дома, включая жемчуг из Красного моря, нефрит, лазурит и такие товары, как лук, огурцы, кориандр, гранаты, фисташки и абрикосы[110]. Очень востребованными были ладан и смирна, которые на самом деле привозили из Йемена и Эфиопии. В Китае их называли По-ссу, или персидские товары[111]. Как известно из одного, более позднего источника, персики из Самарканда ценились особенно высоко: «большие, как гусиные яйца», знаменитые своим насыщенным цветом. В Китае они были известны как «золотые персики»[112].

Китайцы имели не так много контактов с Римом, а Средиземноморский регион, в свою очередь, имел небольшое представление о мире, располагающемся за Гималаями и Индийским океаном. Единственное римское посольство прибыло к императору Хуань-ди около 166 года нашей эры. Интересы Рима и его знания о Дальнем Востоке были фрагментарными. Внимание Рима было сконцентрировано на Персии[113], которая выступала не просто соперником, но и возможной целью. После того как был установлен контроль над Египтом, такие авторы, как Вергилий и Проперций, с волнением говорили о расширении римского влияния. В поэме, восхваляющей Августа и его достижения, Гораций писал не о римском господстве над Средиземноморьем, но о господстве над всем миром, включая покорение Индии и Китая[114]. Это предполагало также и поход против Персии, что привело к череде сменяющих друг друга правителей. Были разработаны грандиозные планы, чтобы раздвинуть границы империи до горного перевала, известного как Каспийские ворота, глубоко внутри территории Персии: Риму необходимо было контролировать сердце мира[115].

Был предпринят ряд усилий, чтобы мечта стала реальностью. В 113 году император Траян лично повел огромную экспедицию на Восток. Быстро миновав Кавказ, следуя течению Евфрата, он покорил Нусайбин и Батну и ввел в обращение монеты, на которых значилось, что Месопотамия теперь «подчиняется власти народа Рима».

Сопротивление таяло на глазах, и император усилил давление, разделив войска на две части. Великие города империи персов были захвачены достаточно быстро. Аденистра, Вавилон, Селевкия и Ктесифон пали в результате блестящей кампании, длившейся несколько месяцев. Тут же были отчеканены монеты, которые бескомпромиссно заявляли – Persia capta («Персия захвачена»)[116]. Затем Траян прошел до Хараксы (современный город Басра) в устье Персидского залива. Он прибыл как раз тогда, когда одно торговое судно отправлялось в Индию. Он смотрел на судно с печалью. Если бы он был молод, как Александр Великий, непременно пошел бы к Инду[117].

С разработки планов по созданию новых провинций в Ассирии и Вавилоне Рим хотел начать новую главу и расширить границы до самой долины Инда и «ворот» к Китаю. Однако успехи Траяна оказались недолговечными. В городах Месопотамии уже набирало обороты яростное сопротивление, император страдал от отека мозга, который в итоге и убил его, а в Иудее начался бунт, который быстро распространился и требовал немедленного внимания. Тем не менее наследники престола все так же обращали свой взор на Персию: именно сюда устремлялись основные военные расходы, здесь, на границе и за ней, были сосредоточены интересы Рима.

В отличие от европейских провинций, римские императоры регулярно наведывались в Азию, пусть и не всегда удачно. Например, в 260 году нашей эры император Валериан был захвачен в плен как жалкий раб, после чего жестоко унижен. Его использовали как человеческое подножие, для того чтобы персидскому правителю было удобнее сесть верхом на лошадь. С тела императора содрали кожу, покрасили киноварью, затем его поместили в храм варварских богов как напоминание о том, что такое может повториться с любым из послов[118]. Из тела императора было сделано чучело, чтобы все могли видеть глупость и позор Рима.

Как ни странно, именно амбиции Римской империи помогли оживить саму Персию. Во-первых, Персия получала выгоду от дальних сообщений между Востоком и Западом, что также отразилось на смещении политического и экономического центра Персии с севера. Ранее этот центр находился вблизи степи, где было удобнее вести переговоры с кочевыми племенами о поставках лошадей и домашнего скота и контролировать дипломатические контакты, необходимые для избегания нежелательного внимания со стороны грозных народов степи. Именно поэтому такие города, как Ниса, Абивар и Дара, играли такую важную роль[119].

Центральная казна просто ломилась от налогов и транзитных пошлин, так как объемы местной и международной торговли все увеличивались и появлялись крупные инфраструктурные проекты. Одним из таких преобразований стало превращение Ктесифона, который находился на восточном берегу Тигра в Центральной Месопотамии, в процветающий город. Крупные инвестиционные проекты в портах, например в Харакене, в Персидском заливе помогли увеличить объемы морской торговли, причем далеко не все товары предназначались для отправок в Рим. Оживленная торговля гончарными изделиями велась с обеими Индиями и Шри-Ланкой в течение I и II веков[120].

Но самое существенное влияние военного вмешательства Рима заключалось в том, что оно вызвало политическую революцию. Столкнувшись с давлением со стороны непосредственного соседа, Персия претерпела значительные изменения. Новая правящая династия, Сасаниды, появилась около 220 года нашей эры. Совершенно новое видение ее представителей заключалось в том, что они хотели забрать власть у местных правителей, которые были самостоятельны, но не имели официальной должности, и сконцентрировать всю власть в центре. Серия административных реформ сопровождалась усилением контроля буквально над каждым аспектом жизни государства: отчетность была в наивысшем приоритете, персидские чиновники ставили свои печати на документах, чтобы исполнение можно было отследить на любом уровне. Как далеко зашла эта реорганизация, видно по многим тысячам сохранившихся печатей[121].

Купцы обнаружили, что их всецело контролируют. Производителям и торговцам, зачастую объединенным в гильдии, были отведены места на базаре. Таким образом, инспекторам было гораздо легче проследить за качеством предоставляемой продукции и уплатой всех налогов и пошлин[122]. В центре внимания оказалось благоустройство городов. Были созданы специальные места для заключения сделок, улучшена система водоснабжения – она была расширена, чтобы обеспечить дальнейший рост городов. Было основано огромное количество новых городов. О массовой застройке Центральной Азии, Иранского плато и Ближнего Востока свидетельствуют персидские записи более позднего периода[123].

Крупномасштабные ирригационные проекты в Хузестане и Ираке стали частью программы по улучшению сельского хозяйства, которые должно было привести к снижению цен на продукты питания[124]. Археологические находки показывают, что перед отправкой на экспорт товары тщательно проверялись. Также были обнаружены проштампованные контракты. Обычно они хранились в регистрационных офисах[125]. Присоединение городов и территорий, которые около двух веков находились в подчинении Кушанского царства, обратно к Персии способствовало увеличению интенсивности торговли на Востоке[126].

В то время как Персия начала подниматься, Рим покачнулся. Сасаниды были не единственной проблемой. К 300 году нашей эры под давлением оказались все территории на восточном побережье от Северного до Черного моря и от Кавказа до южной границы Йемена. Империя нацелилась на расширение границ и была защищена хорошо обученной армией. Когда территориальный рост империи замедлился в результате достижения естественных границ – Рейна и Дуная, а также хребта Тавра и Антитавра на востоке Малой Азии, – Рим стал классической жертвой собственного успеха: теперь сама Римская империя была целью тех, кто проживал за ее пределами.

Были предприняты отчаянные шаги для устранения тревожного дисбаланса, обусловленного сокращением налоговых доходов и увеличением расходов на защиту рубежей империи. Все это вело к неминуемому протесту. Один из комментаторов заметил, что император Диоклетиан, который пытался справиться с ситуацией в агрессивной манере, скорее создавал новые проблемы, чем решал старые, и «из-за жадности и страхов переворачивал весь мир с ног на голову»[127]. В рамках подготовки к реконструкции налоговой системы была проведена основательная проверка всех активов. Чиновники были отправлены во все уголки империи. В целях увеличения доходов эксперты посчитали каждую виноградную лозу и каждое фруктовое дерево[128]. Был издан общеимперский эдикт, устанавливающий цены на товары потребления, а также на предметы роскоши, такие как кунжутное семя, тмин, хрен и корица. Фрагмент этого распоряжения, который был недавно обнаружен в Бодруме, показывает, чего хотели добиться власти. В нем было перечислено не менее двадцати шести пар позолоченных женских сандалий – «пурпурные, низкие, в вавилонском стиле», и налоговые инспекторы установили цену на каждую пару[129].

В такой напряженный момент, когда предпринимались попытки восстановить былое величие, император Диоклетиан предпочел удалиться в Хорватию, чтобы заняться более приятными делами, чем государственные заботы.

«Я хотел бы, чтобы ты приехал в Салону, – писал он одному из бывших коллег, – и увидел капусту, которую я вырастил сам». «Это настолько впечатляет, – продолжал он, – что никого и никогда больше не прельстила бы перспектива обретения власти»[130]. В то время как Август изображался как солдат, о чем свидетельствует великолепная статуя, найденная в Прима-Порта, пригороде Рима, Диоклетиан предпочел преподнести себя как фермера. Именно это подвело логический итог под 300-летним курсом Римской империи и его изменением, от планирования экспансии в Индию до культивации призовых овощей.

Римляне выглядели достаточно нервными, и над ними собиралось внушительное грозовое облако. Император Константин начал действовать. Сын одного из наиболее уважаемых людей империи был честолюбив и деятелен. К тому же он обладал талантом находиться в нужное время в нужном месте. Константин понимал, что необходимо Риму, настолько ясно, что это было просто поразительно. Империя нуждалась в сильном лидере, и это было очевидно для всех. План Константина был более радикален, чем простая узурпация власти. Он хотел построить новый город, новую жемчужину на оси, соединяющей Средиземноморье с Востоком. И для этого города он выбрал точку, где соединялись Европа и Азия.

Уже достаточно давно ходили слухи о том, что римские правители собираются перенести свой трон в другое место. Согласно одному из римских авторов, Юлий Цезарь считал правильным поместить столицу в Александрии или же на месте древней Трои в Малой Азии, чтобы земли, которыми интересовался Рим, были на виду[131]. В начале IV века это наконец произошло. На стыке Европы и Азии был возведен прекрасный город, а Римская империя во всеуслышание заявила о сфере своих интересов.

Прекрасный новый город был построен на месте старого византийского города на берегах Босфора. Со временем он не только стал соперничать с Римом, но и превзошел его во многом. Здесь были построены огромные дворцы и ипподром для гонок на колесницах. В центре города была возведена колонна невероятных размеров, вырезанная из куска порфира, с вершины которой на окрестности взирал император. Новый город назвали Новым Римом, однако очень скоро он стал известен по имени его основателя Константина как Константинополь. В новый город были перенесены общественные организации, которые ранее располагались в Риме, включая Сенат, члены которого насмехались над нуворишами – детьми медников, колбасников и им подобных[132].

Константинополь должен был стать самым большим и значимым городом в Средиземноморье, намного превосходя своих конкурентов по размеру и значимости. Хотя многие современные ученые уверенно отвергают идею о том, что новый город должен был стать столицей империи, щедрость, с которой тратились ресурсы при его постройке, говорит сама за себя[133]. Константинополь располагался в стратегическом месте, где проходили основные пути, в том числе и морские, ведущие в Черное море. Кроме того, именно отсюда можно было следить за развитием событий на Востоке и на Севере – на Балканах и равнинах Паннонии, где уже назревали проблемы.

Для большей части представителей античного мира кругозор ограничивался местной торговлей и взаимодействием с людьми, проживающими неподалеку. Тем не менее паутина разных общин, переплетаясь, формирует сложный мир, в котором вкусы и идеи определяются продуктами и художественными концептами и распространяются на тысячи миль.

Два тысячелетия назад шелка, сотканные вручную в Китае, носили богатые и влиятельные жители Карфагена и других городов Средиземноморья, а гончарные изделия, сделанные на юге Франции, можно было найти в Англии и в районе Персидского залива. Специи и приправы, выращенные в Индии, использовались на кухнях Синьцзяна и Рима. На зданиях, построенных в Северном Афганистане, красовались надписи на греческом языке, а на лошадях, выращенных в Центральной Азии, ездили за тысячи миль на востоке.

Представим себе жизнь золотой монеты два тысячелетия назад. Вполне возможно, она была изготовлена на провинциальном монетном дворе и затем была использована молодым солдатом для оплаты товаров на южной границе Англии. Затем монета попала обратно в Рим вместе с имперским чиновником, посланным собирать налоги, после чего перешла в руки купца, направляющегося на Восток, и послужила для того, чтобы расплатиться с торговцами, которые прибыли в Баригазу, чтобы продать свои товары. Монета, конечно же, произвела впечатление и была подарена правителям Гиндукуша, которых удивили ее дизайн, форма и размер и которые, скорее всего, отдали монету граверу для копирования. Гравер же вполне мог быть римлянином, или индусом, или китайцем, или, вполне возможно, местным жителем, который обучился искусству чеканки. Это был сложный мир, пронизанный множеством связей, жадный до разнообразного обмена.

Очень просто облекать прошлое в ту форму, которая кажется нам удобной. Но древний мир был куда более сложным и полным взаимосвязей, чем мы привыкли думать. Мы считаем Рим прародителем Западной Европы, совершенно не учитывая тот факт, что он испытывал сильное влияние Востока. Античный мир был предвестником современного мира – живой, конкурентный, эффективный и энергичный. Пояс городов сформировал цепь, охватывающую всю Азию. Запад обратил внимание на Восток, а Восток на Запад. Вместе с увеличением интенсивности движения по пути между Индией, Персидским заливом и Красным морем античный Шелковый наполнялся жизнью.

Внимание Рима было сконцентрировано на Азии с тех пор, как он превратился из республики в империю. И как оказалось, у нее была своя душа. Константин, и вся Римская империя, обрел бога; и новая религия также пришла с востока. Удивительно, но она зародилась не в Персии или Индии, а в абсолютно бесперспективной провинции, где тремя столетиями ранее Понтий Пилат нашел бесчестье на посту губернатора. Христианство собиралось распространиться повсюду.

2. Путь веры

В древности не только товары перемещались по артериям, которые соединяли Тихий океан, Центральную Азию, Индию, Персидский залив и Средиземноморье, но и идеи. И среди самых мощных идей были те, которые касались божественного. Интеллектуальный и религиозный обмен между регионами всегда был достаточно оживленным. Теперь он стал более сложным и конкурентным. Местные культы и верования вошли в контакт с прочно установившейся космологией. Все эти идеи буквально сплавлялись, перемешивались друг с другом, как в огромном котле.

В то время как Александр Великий и его кампании принесли греческие идеи на Восток, мысли и идеи с Востока двигались в обратном направлении. Идея буддизма быстро прошла через всю Азию, особенно после того, как ее приверженцем стал император Ашока, который якобы обратился в буддизм, придя в ужас от огромных сумм, затраченных на ведение военных кампаний, в результате которых была создана великая империя в Индии в III веке до нашей эры. Надписи того времени свидетельствуют о том, что очень много людей соблюдали принципы и догмы буддизма в то время. Их можно было найти на всем пути до самой Сирии и даже дальше. Верования секты, известной как «Терапевты», которая процветала в Александрии в Египте на протяжении многих веков, имели определенные сходства с буддизмом, включая использование аллегорических высказываний, преданность просветлению, достигаемому через молитву, и отстранение от себя самого для достижения внутреннего спокойствия[134].

Неоднозначность источника материала затрудняет определение степени распространения буддизма. Тем не менее удивительно, какое количество литературы, описывающей, как религия была привезена из Индии и распространилась по другим странам, существует в наше время. Местные правители должны были решить: терпеть новую религию, искоренить ее или принять и поддерживать. Одним из последних свой выбор сделал бактрийский царь Менандр в I веке до нашей эры, потомок одного из людей Александра Великого. Согласно тексту под названием «Вопросы Милинды», правитель решил следовать новому духовному пути благодаря заступничеству вдохновившего его монаха, ум которого, проявленное им сострадание и смирение были выше и сильнее в современном мире. Этого было вполне достаточно, чтобы убедить правителя искать просветления через буддистские практики[135].

Все интеллектуальные и теологические пространства Шелкового пути были полны народа. Божества, культы, священники и местные правители буквально «толкались» друг с другом. Ставки были высоки. Это было время, когда общество было весьма восприимчиво к объяснениям разного рода, от мирских до сверхъестественных, а религия предлагала решение множества проблем. Борьба между различными конфессиями носила политический характер. Во всех религиях, независимо от их происхождения – были ли они родом из Индии, как индуизм, джайнизм и буддизм, или из Персии, как зороастризм и манихейство, или появились западнее, как иудаизм и христианство, а со временем и ислам, – триумф на поле боя или за столом переговоров сопровождался демонстрацией культурного превосходства и божественного благословения. Уравнение было столь же простым, сколь и могущественным: общество, защищенное и благословленное правильным богом, процветало; те же, кто чтил фальшивых идолов и пустые обещания, были обречены на страдания.

У правителей были достаточно сильные стимулы, чтобы инвестировать в правильную духовную инфраструктуру, например строительство роскошных мест отправления культа. Это давало им рычаг внутреннего контроля и позволяло укреплять отношения с духовенством, которое в любых основных религиях имело как духовную, так и политическую власть. Это вовсе не означало, что светское правительство было пассивным, следующим доктринам, заданным независимым классом (или в некоторых случаях кастой). Напротив, целеустремленные правители могли утвердить свою власть, привнеся новые религиозные практики.

Кушанская империя, которая простиралась от северной Индии и занимала большую часть Центральной Азии в первых веках нашей эры, может послужить отличным примером. Ее правители взяли под свое покровительство буддизм, но в то же время приветствовали постоянное развитие буддистских идей. Для правящей династии это было важно, поскольку было необходимо дать обоснование превосходства чуждых для данной местности идей.

Для этого пришлось перемешать несколько разных источников, чтобы сформировать единый концепт, к которому захотят обратиться как можно больше людей. В результате династия Кушан спонсировала постройку храмов, которые назывались devakula, или «храмы святого семейства». Они способствовали развитию мысли, которая уже укоренилась в регионе: правители являются связующим звеном между небесами и землей[136].

Чуть ранее Менандр отчеканил монеты, на которых значилось, что он не только временный правитель, но еще и спаситель – личность настолько значимая, что на его монетах это было записано сразу на двух языках: греческом (soteros) и хинди (tratasa)[137]. Династия Кушан пошла гораздо дальше. Ее представители установили культ, который утверждал их божественное происхождение и создавал огромную дистанцию между правителями и подданными. Это подтверждается надписями, найденными в Таксиле в Пенджабе. Правитель, как смело утверждается в рамках этого культа, был «великим королем, королем королей и сыном Бога»[138]. Эта фраза перекликается со Старым и Новым Заветом в отношении того, что правитель является спасителем и проводником в следующую жизнь[139].

Буддизм был сродни революции для I века нашей эры: преобразование происходило таким образом, что вера формировала повседневную жизнь своих приверженцев. Основы учения Будды в традиционной форме очень просты. Они пропагандируют уход от страданий (на санскрите duhkha), что должно привести к состоянию покоя (нирваны) путем следования благородному восьмеричному пути. Путь к просветлению не требовал привлечения третьих лиц и не затрагивал материальный и физический мир каким-либо значимым образом. Путь был исключительно духовным, метафизическим и исключительно индивидуальным.

Все изменилось кардинальным образом, когда появились новые способы достижения состояния измененного сознания. То, что раньше было внутренним путешествием, свободным от внешних влияний, теперь было дополнено советами и помощью. Организовывались специальные места, в которых достижение просветления и сам буддизм выглядели более убедительно. Были построены ступы, или святыни, якобы связанные с Буддой. Они стали объектами паломничества, а тексты, в которых говорилось, как следует вести себя в таких местах, делали буддизм более реальным и ощутимым. В Saddharmapundarka, также известной как «Лотосовая сутра», – сочинении, относящемся к тому же периоду, отмечалось, что подношения при посещении святыни в виде цветов или благовоний способствуют скорому спасению. С теми же целями часто нанимали музыкантов, играющих на «барабанах, рожках и раковинах, свирелях, флейтах, лютнях, гонгах, арфах, гитарах и цимбалах»: это должно было помочь преданному приверженцу достичь Будды[140]. Это были преднамеренные попытки сделать буддизм более заметным и более конкурентоспособным в «шумной» религиозной обстановке.

Еще одной новой идеей стали пожертвования, особенно в пользу вновь построенных монастырей, которые появлялись на путях, веером расходившихся из Индии по всей Центральной Азии. Пожертвования в виде денег, драгоценностей и других даров стали обычной практикой. Бытовало мнение, что дарители будут «перенесены через океаны страданий» в награду за их щедрость[141]. В «Лотосовой сутре» даже были перечислены ценные предметы, наиболее подходящие для пожертвования: жемчуг, хрусталь, золото, серебро, лазурит, коралл, бриллианты и изумруды – такие дары приветствовались[142].

Крупномасштабные ирригационные проекты в долинах, где сейчас находятся Таджикистан и южная часть Узбекистана, реализованные на рубеже эпох, показывают, что это был период достатка и процветания, а также расширения и улучшения культурного обмена[143]. Пропагандой религии занялись богатые и влиятельные люди, и очень скоро монастыри стали приютом для ученых, которые занимались компиляцией буддистских текстов, их копированием и переводом на местные языки, что делало их доступнее для более широкого круга. Это также было частью программы распространения религии в ее более доступном формате. Коммерция позволила вере свободно распространяться[144].

Около I века нашей эры буддизм быстро распространился из северной Индии по торговым путям вместе с торговцами, монахами и паломниками. К югу, на плато Декан, было построено множество пещерных храмов, которые буквально усеяли индийский субконтинент[145]. На севере и востоке буддизм весьма энергично распространяли согдийские купцы, которые сыграли важную роль в соединении Китая с долиной Инда. Это были странствующие торговцы из самого сердца Центральной Азии. С учетом того, что у них были хорошие связи и они рационально использовали средства, эти торговцы были идеальными посредниками[146].

Ключом к их коммерческому успеху была целая сеть надежных перевалочных пунктов. Чем больше согдийцев становились буддистами, тем больше пещерных храмов было построено вдоль основных торговых путей, как, например, в долине реки Хунза на севере Пакистана. Проходящие тут согдийцы вырезали на камне свои имена, а также изображения Будды в надежде, что их длительное путешествие будет успешным и безопасным – горькое напоминание о необходимости душевного комфорта для путешественника вдали от дома[147].

Но о распространении буддизма говорят не только мелкие царапины на камне. Кабул был буквально окружен сорока монастырями, включая тот, который позже был с благоговением описан одним из посетителей. Он писал, что красота монастыря была сравнима с весной: «…тротуары из оникса, стены из прекрасного мрамора, двери сделаны из литого золота, в то время как полы – из чистого серебра. Повсюду храм украшен звездами, а у входа – золотой идол, прекрасный как луна, восседающий на украшенном драгоценными камнями троне»[148].

Вскоре идеи и практики буддизма через горы Памира распространились на восток и достигли Китая. К началу IV века нашей эры буддистские святилища стали встречаться по всей провинции Синьцзян на северо-востоке Китая, примером могут служить пещеры Кизил в бассейне Тарима, которые включают в себя залы поклонения, места для медитаций и просторные жилые помещения. До тех пор Западный Китай был буквально усеян местами, которые превратили в святилища, например, в Кашгаре, Куче и Турфане[149]. К 460 году буддистские практики и искусство стали частью культуры Китая, вполне успешно конкурируя с традиционным для данной страны конфуцианством, представлявшим собой обширное учение, которое в основном затрагивало вопросы личной этики и духовных убеждений, и имевшим тысячелетнюю историю. Этому способствовало агрессивное продвижение новой религии представителями новой правящей династии, которые, как завоеватели из степи, были аутсайдерами. Так же как и в случае с Кушанским царством до этого, династия Северная Вэй могла получить многое, продвигая новое и покровительствуя идеям, которые подтверждали ее легитимность. Огромные статуи Будды были возведены в Пинчене и Лояне, далеко на востоке страны. Вместе с ними возникли хорошо обеспеченные монастыри и святилища. Вне всякого сомнения, Северная Вэй стала триумфатором, и произошло это потому, что ее представители стали частью божественного замысла, а не просто варварами-завоевателями[150].

Буддизм также сильно продвинулся по торговым путям в западном направлении. Целые скопления пещер вокруг Персидского залива, наряду с находками около Мерва в современном Туркменистане и надписями в самом сердце Персии, говорят о способности буддизма конкурировать с местными верованиями[151].

Засилье заимствованных слов в Парфянском царстве говорит об интенсивном обмене идеями в этот период[152].

Разница, однако, в том, что углубление экономического сотрудничества заставило Персию пойти по другому пути. Для ее экономики, политики и культуры настала пора возрождения. Когда самосознание персов вновь заявило о себе, буддисты обнаружили, что их не сильно жалуют и даже преследуют. Жестокость такого преследования привела к тому, что святыни в Персидском заливе остались покинутыми, а ступы, построенные вдоль дорог на персидской территории, разрушены[153].

По всей Евразии возникали и исчезали религиозные верования. Их представители сражались друг с другом за аудиторию, лояльность и авторитет. Общение с божественными силами было чем-то большим, нежели необходимость вмешательства в повседневную жизнь, – это стало вопросом спасения или вечного проклятья. Конкуренция стала жесткой. Первые четыре столетия первого тысячелетия, когда из Палестины по Средиземноморью и Азии стало стремительно распространяться христианство ожесточенные религиозные войны велись повсеместно.

Решающий момент наступил, когда власть захватила династия Сасанидов, свергнув правящую династию в Персии в ходе восстания. Они убивали соперников и искусно поддерживали сумятицу, возникшую после военных неудач на границе с Римом и по всему Кавказу[154]. После захвата власти в 224 году нашей эры Ардашир I и его преемники приступили к полномасштабной трансформации государства. Помимо прочего, они утвердили четкую линию национального самосознания и особенно выделили крепкие связи государства с великой империей персов древности[155].

Это было достигнуто путем сплавления современных физических и символических реалий с прошлым. Ключевые места древнего Ирана, такие как Персеполис, столица империи Ахменидов, некрополь Накше-Рустам, который ассоциировался с великими царями Дарием и Киром, были использованы для культурной пропаганды. Новые надписи, монументальная архитектура и резьба на камне – они игнорировали новый режим, заменяя его воспоминаниями о славном прошлом[156]. Была восстановлена система чеканки, и греческие надписи и изображения Александра Великого, которые были представлены на монетах столетиями, были заменены на царский профиль с одной стороны и жертвенник с другой[157].

Последнее было намеренной провокацией, заявлением о новой самоидентификации и отношении к религии. Хотя источники достаточно скудные, они показывают, что правители этого региона столетиями проявляли толерантность в вопросах веры, что позволяло разным конфессиям сосуществовать достаточно мирно[158].

Возникновение новой династии привело к ужесточению отношения к религии. Учение Заратустры (или Зарадушты) продвигалось за счет остальных. Древним грекам он был известен как Зороастр – великий персидский пророк, который жил около 1000 года до нашей эры, если не раньше. Его учение гласило, что во Вселенной существуют два основных начала (духа) – Ахура Мазда (Господь мудрый) и Ангра-Майнью (враждебный дух), которые находятся в постоянной борьбе. Было важно поклоняться первой силе, которая отвечала за порядок. Разделение мира на благотворные и нежелательные силы распространялось на все аспекты жизни, в том числе классификацию животных[159]. Ритуальное очищение, прежде всего через огонь, – важная часть зороастрийского поклонения. Ахура Мазда как символ веры может принести «добро от зла, свет от тьмы» и спасение от демонов[160].

Эта космология позволила Сасанидам связать свое правление с золотыми временами древней Персии, когда великие цари заявляли о своей преданности Ахуре Мазде[161]. Но также это дало возможность задать настрой на военную и экономическую экспансию: постоянный акцент на борьбе подготовил умы для битвы, в то время как сфокусированность на порядке и дисциплине подчеркнула необходимость административных реформ, которые стали основой возрождающегося государства. Зороастризм включал целый набор верований, которые отлично сочетались с военным характером обновления империи[162].

Реализуя политику агрессивной экспансии, Ардашир I и его сын Шапур I присоединяли к империи города-оазисы, торговые пути и даже целые регионы или же принуждали их к сотрудничеству. Такие важные города, как Систан, Мерв и Балх, были захвачены в ходе ряда кампаний, которые начались в 220-х годах. Большая часть территорий Кушанского царства стала вассальной и находилась под управлением чиновников Сасанидов, которые стали называть себя правителями Кушана[163]. Триумфальная надпись на Накше-Рустам показывает масштаб достижений и отмечает, насколько глубоко на восток раскинулись владения Шапура I – они достигали Пешавара и границы Кашгара и Ташкента[164].

Когда Сасаниды захватили власть, приверженцы зороастризма позиционировали себя как приближенных к власти и сделали многое для того, чтобы сосредоточить административную власть в своих руках за счет других, менее многочисленных религиозных верований[165]. Такая политика проецировалась и на новые районы, попавшие под контроль персов. Надписи, сделанные первосвященником Кирдиром в середине III века нашей эры, прославляют распространение зороастризма. Религия и ее служители повсеместно почитались, а на землях, захваченных у римлян, процветали «многие религиозные учебные заведения». Для того чтобы распространить свою религию, требовалось проделать большую работу, но, как скромно заметил Кирдир: «Я усердно трудился на благо язат (божеств), земных правителей и на благо моей собственной души»[166].

Продвижение зороастризма сопровождалось подавлением местных культов и враждебных воззрений, которые были отвергнуты как учения зла. Иудеи, буддисты, индуисты, манихейцы и представители прочих религий преследовались; места отправления культа были разграблены, «идолы разрушены, святилища демонов снесены и превращены в храмы богов»[167]. Расширение Персии сопровождалось усилением ценностей и верований, которые представлялись как традиционные и необходимые для политической и военной победы. Тех же, кто предлагал другие объяснения или конкурирующие воззрения, преследовали и нередко убивали, как, например, Мани – харизматичного пророка III века, чьи воззрения, представляющие собой смесь идей из западных и восточных источников, когда-то отстаивал Шапур I. Теперь его учение было признано подрывающим основы, вредным и опасным, а его приверженцы жестоко преследовались[168].

Среди тех, кто подвергался преследованию и жестокому обращению, в списке Кирдира значатся nasraye и kristyone, то есть назаряне и христиане. В свое время велись дебаты, какие именно группы населения имелись в виду. Сейчас ученые договорились, что первые – это коренное население империи Сасанидов, которое перешло в христианство, а вторые – христиане, которых массово депортировали на восток при Шапуре I, сразу после завоевания находящейся под римским началом Сирии, которое застало местные и центральные власти врасплох[169].

Одной из причин, почему зороастризм настолько прочно вошел в сознание жителей Персии III века, была реакция на быстрое распространение христианства по торговым путям с Запада, так же как в свое время распространялся буддизм на Востоке. Резкая драматизация зороастрийской философии именно в это время была ускорена враждебной реакцией по отношению к христианским идеям и мыслям, которые привезли торговцы и заключенные, переселившиеся в Персию после депортации из Сирии[170].

Долгое время христианство ассоциировалось со Средиземноморьем и Западной Европой. Отчасти это было связано с тем, что руководство католической, англиканской и православной церквей находилось в Риме, Кентербери и Константинополе (современный Стамбул) соответственно. Но на самом деле каждый аспект раннего христианства был связан с Азией. Географически христианство происходило из Иерусалима, именно там располагались места, связанные с рождением, жизнью и распятием Иисуса. Изначально отправление культа происходило на арамейском языке, относящемся к семитской группе языков Ближнего Востока. Теологической и духовной базой христианства был иудаизм, возникший в Израиле и во время исхода и распространившийся в Египте и Вавилоне. Его история была сформирована воздействием пустынь, наводнений, засух и голода, что было нехарактерно для Европы[171].

Исторические причины распространения христианства по Средиземноморью установлены, но в начале своего пути развитие христианства было куда более многообещающим на Востоке, чем в районе Средиземноморья, где оно распространялось морскими путями[172]. Сначала римские власти не трогали христианство. Они были озадачены страстью его самых ранних последователей. Плиний младший, к примеру, писал императору Траяну во II веке, чтобы спросить совета, что делать с христианами, которых привезли ему из Малой Азии. «Я никогда не участвовал в процессах над христианами, – писал он. – Поэтому я не знаю, какой тип наказания к ним применять и насколько тщательно следить за их деятельностью». Некоторых из них он казнил, поскольку полагал, «что независимо от их верований их упрямство должно быть наказано»[173]. В ответ император посоветовал быть терпимым, не искать христиан специально и разбирать каждый случай отдельно, «так как невозможно определить набор правил, которые можно было бы применять независимо от обстоятельств дела».

«Но ни в коем случае нельзя исходить из слухов или анонимных обвинений. Поступая иначе, – писал он несколько надменно, – мы поступаем совсем не в духе нашего времени»[174].

Вскоре после этого отношение ужесточилось, отражая все более глубокое проникновение христианства в римское общество. Имперские военные стали рассматривать новую религию с ее негативным отношением к греху, сексу, смерти и жизни в целом как угрозу традиционным милитаристским ценностям[175]. Начиная со II века, в ходе жестокого преследования были убиты тысячи христиан. Зачастую такие убийства были частью развлечения толпы. В память о мучениках, которые потеряли жизнь из-за веры, был создан обширный свод текстов[176]. Ранние христиане должны были бороться против предрассудков. В результате появились воззвания, полные страдания. Например, Тертуллиан (160–225 годы нашей эры), которого один из выдающихся ученых сравнивал с Шейлоком Шекспира, буквально умолял: мы, христиане, «живем рядом с вами, делим с вами еду, одежду, обычаи, у нас такие же потребности, как и у вас»[177]. «Только потому, что мы не посещаем римские религиозные церемонии, – писал он, – не означает, что мы не люди. Или у христиан другое устройство зубов, другие рты и другие, склонные к кровосмесительному блуду жилы?»[178].

Изначально христианство распространялось на восток через еврейские общины, которые после изгнания из Вавилона жили в Месопотамии[179]. Информация о жизни и смерти Иисуса доходила до них не в греческих переводах, которые изучали новообращенные адепты на Западе, а на арамейском языке, языке самого Иисуса и его учеников. Так же, как и в Средиземноморье, торговцы сыграли важную роль в евангелизации на Востоке. Из-за своего расположения на перекрестке дорог особенно значимым в этом процессе стала Эдесса – современный город Урфа на юго-западе Турции[180].

Очень скоро евангелисты добрались до Кавказа. Погребальные ритуалы и надписи на захоронениях в Грузии говорят о том, что там существовала субпопуляция новообращенных евреев[181]. Вскоре христианские общины появились в районе Персидского залива. Шестьдесят захоронений возле Бахрейна, вырезанные прямо в камне на берегу, показывают, как далеко зашли религиозные верования к началу III века[182]. В «Книге законов стран», написанной примерно в это же время, говорится, что христиане проживали по всей Персии и дальше на востоке до самого Кушанского царства – на территории современного Афганистана[183].

Распространению религии способствовал массовый исход христиан из Персии во время правления Шапура I в III веке. Среди ссыльных были известные лица, например Деметрий, епископ Антиохский, которого перевезли в Бет Лапат, современный Гундешапур на юго-западе Ирана. Там он собрал вокруг себя братьев-христиан и основал новое епископство[184]. В Персии встречались высокопоставленные христиане, например, римлянка по имени Кандида, которая была любимой фавориткой при дворе, но после того как она отказалась отринуть свою веру, она стала мученицей, тем самым подтверждая слухи о кровожадности шаха и его окружения[185].

Упомянутые тексты попадают под категорию литературы, призванной установить превосходство христианских обычаев и верований над традиционными практиками. Источники весьма скудны, но из них мы можем почерпнуть сведения о битвах, которые разворачивались в то время. Один из авторов писал, что, в отличие от других жителей Персии, «ученики Христа» в Азии не «практикуют скверные привычки этих язычников». Другой отмечал, что это следует рассматривать как знак того, что христиане повысили стандарты в Персии и в других восточных странах. «Персы, которые стали Его учениками, больше не вступают в брак со своими матерями», в то время как жители степи больше не «питаются человеческой плотью, потому что слово Христово дошло и до них». И такие изменения нужно горячо приветствовать, подчеркивал данный автор[186].

Увеличение присутствия христиан в Персии в середине III века стало причиной жесткой реакции зороастрийских священнослужителей и повторения событий, которые произошли в Риме[187]. Однако слова Кирдира свидетельствуют о том, что в Персии ужесточилось отношение не только к христианам, но и к представителям других религий. Штамповка альтернативных космологий шла рука об руку с процветающим зороастризмом, который был характерен для возрожденной Персии. Стала появляться государственная религия, которая провозглашала зороастрийские ценности синонимом персидских и стала «столпом, поддерживающим империю Сасанидов»[188].

Была запущена целая серия цепных реакций, конкуренция за ресурсы и военное противостояние стимулировали развитие сложных религиозных систем, которые давали только видимость победы и успеха, но напрямую отрицали достижения враждебных соседей. В случае с Персией это означало бы появление еще более самоуверенного духовенства, роль которого в обществе стала бы более политизированной, об этом свидетельствуют тексты того периода.

Такая политика имела негативные последствия, особенно когда государственную религию стали насаждать в приграничных регионах и на вновь завоеванных территориях. Постройка храмов огня была предметом особой гордости Кирдира, однако такое насаждение веры силой приводило к возникновению раздоров среди населения. Зороастризм стал синонимом Персии. Совсем скоро вместо того, чтобы стать способом духовного освобождения, эта религия стала инструментом захвата. Вследствие этого христианство стало рассматриваться как антидот властного насаждения верований персидскими властями.

До сих пор не выяснены точные обстоятельства, при которых правители Кавказа приняли христианство. Условия принятия армянским царем Трдатом III христианства в самом начале IV века были описаны несколько позже. Появление данного описания было обусловлено тем, что христиане хотели поведать хорошую историю[189]. Согласно преданию, Трдат обратился в веру после того, как был превращен в свинью, слонялся по полям и был излечен святым Григорием, который оказался брошен в змеиную яму за отказ почитать армянских богов. Григорий излечил Трдата, сделав так, чтобы его рыло, клыки и свиная кожа исчезли, а затем крестил благодарного монарха в Евфрате[190].

Трдат был не единственным влиятельным политиком, который обратился к христианству в этот период. В начале IV века эту веру принял Константин, один из наиболее влиятельных деятелей Рима. Решающий момент наступил во время гражданской войны, когда Константин победил своего соперника Максенция на Мильвийском мосту в Центральной Италии в 312 году нашей эры. Исследователи предполагают, что незадолго до этой битвы Константин смотрел в небо, увидел знак в форме креста прямо над солнцем и услышал слова: «Со знаком этим ты победишь». Полное значение произошедшего стало понятно после того, как он увидел сон, в котором ему явился Иисус и объяснил, что с помощью креста он победит всех своих врагов. По крайней мере, именно так многие предпочитали трактовать произошедшее[191].

Христианские источники показывают, с каким энтузиазмом император взялся за развитие христианства за счет других религий. От одного из авторов мы узнаем, например, что новый город Константинополь не был «загрязнен алтарями, греческими храмами или языческими жертвоприношениями», зато обогащен «прекрасными домами молитвы, в которых Бог обещал благословить усилия императора»[192]. Другой автор утверждает, что известные центры отправления культов были закрыты императором, а оракулы и прорицатели, очень характерные для римской теологии, были запрещены. Обычные жертвоприношения перед официальными событиями также были объявлены вне закона, а языческие статуи были сброшены и тоже оказались под запретом[193]. Историю, рассказанную последним автором, чтобы показать религиозное рвение Константина, невозможно понять неправильно.

Кстати, преобразования Константина были гораздо сложнее, чем описано в источниках при его жизни и вскоре после смерти. С одной стороны, принятие христианства большим количеством военных было дальновидным ходом, с другой – статуи, монеты и тексты, которые представляют Константина как верного защитника культа Непобедимого Солнца (Sol Invictus), говорят о том, что он больше сомневался в принятии новой религии, чем описывается в хвалебных речах. Кроме того, несмотря на то что многие утверждали обратное, империя не изменила свой облик в одночасье. Первые лица Рима, Константинополя и других городов продолжали следовать традиционным верованиям еще достаточно долго после того, как у императора наступило прозрение и он с энтузиазмом взялся за насаждение новой религии[194].

Тем не менее принятие Константином христианства привело к значительным изменениям в Римской империи. Гонения, которые достигли своего пика при правлении Диоклетиана всего десять лет назад, подошли к концу. Гладиаторские бои, которые долгое время являлись одним из основных развлечений римлян, были отменены из-за стойкого отвращения христиан к зрелищам, обесценивающим святость жизни. «Кровавые зрелища нам неприятны», – гласит отрывок из закона, выпущенного в 325 году и сохранившегося при более поздней кодификации имперского законодательства. «Мы (поэтому) полностью запрещаем само существование гладиаторов». Тех, кого раньше посылали на арену в наказание за совершенные преступления или за веру, которую они отказались отринуть, сейчас отправляли «работать в шахтах, чтобы они могли отбыть наказание за свои преступления, не проливая крови»[195].

Поскольку на поддержку развития христианства по всей империи тратилось огромное количество ресурсов, Иерусалим был выделен для проведения грандиозных строительных работ на щедрые пожертвования. Если Рим и Константинополь являлись административными центрами империи, то Иерусалим должен был стать духовным центром.

Некоторые части города разровняли, а земля, на которой стояли языческие храмы, была извлечена и отнесена как можно дальше, так как она была «запятнана, как будто на ней поклонялись дьяволу». При раскопках было найдено множество святынь, включая пещеру Рождества, которая была восстановлена, так же как «возродился Спаситель»[196].

Константин лично контролировал эти работы, указывая, какие материалы надлежит использовать во время постройки храма Гроба Господня. Император делегировал выбор тканей и настенных украшений, но хотел лично выбрать тип мрамора, который будет использоваться при возведении колонн. «Я хотел бы знать ваше мнение, – писал он Макарию, епископу Иерусалимскому, – стоит ли обшить потолок панелями или украсить совсем в другом стиле, и если обшить потолок панелями, следует ли украшать его золотом». «Такой выбор, – продолжал он, – требует личного одобрения»[197].

Знаменитые преобразования Константина положили начало новой главе в истории Римской империи. Хотя христианство и не стало государственной религией, послабления ограничений и наказаний открыли новые возможности для новой веры. Это были отличные новости для христиан на Западе, но привело к катастрофе для христианства на Востоке. Хотя Константин начал с постепенного обращения, при этом он использовал монеты с языческими изображениями и возвел в новом городе статую, изображающую его как Гелиоса-Аполлона, очень скоро он стал жестче[198]. Вскоре он стал представлять себя как защитника христианства повсюду, за пределами Римской империи в том числе.

В 330-х годах стали распространяться слухи о том, что Константин собирается напасть на Персию, пользуясь тем, что при римском дворе просил политического убежища недовольный шахом его брат. Должно быть, персы сильно перенервничали, когда получили письмо от Константина, в котором говорилось, что он был очень рад узнать, что в «самых прекрасных провинциях Персии живет огромное количество людей, от имени которых я говорю; я имею в виду христиан». Правителю Персии Шапуру II он послал отдельное послание: «Я вверяю этих людей вам и вашей защите… относитесь к ним с добротой, и вы поймете, что их непоколебимая вера принесет пользу как вам, так и нам»[199]. Это должно было стать добрым советом, но прозвучало как угроза.

Незадолго до этого Рим раздвинул свои границы далеко в глубь персидской территории, и чтобы защитить новые приобретения, там были построены фортификационные сооружения и дороги[200].

Когда царь Грузии, еще одного кавказского государства, имеющего коммерческую и стратегическую ценность, решился на крещение, которое, конечно же, было гораздо менее красочным, чем крещение Константина (царь просто узрел свет после того, как тьма поглотила его на охоте), беспокойство превратилось в панику[201]. Воспользовавшись отсутствием Константина на Дунае, Шапур II предпринял внезапную атаку на Кавказе, сместив местного правителя и посадив на его место своего человека. Константин ответил незамедлительно и жестоко. Он собрал огромную армию и велел епископам сопровождать его. Была изготовлена точная копия Скинии, которая использовалась для размещения Ковчега Завета. Затем он объявил, что хочет провести карательную операцию в Персии и креститься в реке Иордан[202].

Амбиции Константина не имели пределов. Он заранее отчеканил новые монеты, давая своему племяннику новый королевский титул – правитель Персии[203]. После того как было перехвачено письмо Афрата, главы одного из крупных храмов возле Мосула, христианский мир всколыхнулся: «Благодать снизошла на людей божьих». Именно этого он ждал. Похоже, на Востоке могло появиться христианское царство. «Будьте уверены, – писал он в заключении, – чудовище будет убито в предназначенный час»[204].

Персы готовились к яростному сопротивлению, и удача повернулась к ним лицом. Еще до начала похода Константин заболел и умер. Шапур II в отместку за агрессию Константина поспешил низвергнуть христианское население Персии в пучину ада. Подстрекаемый верхушкой зороастрийского культа, шах «жаждал крови святых»[205]. Очень многие стали мучениками, в одном из манускриптов из Эдессы упоминается о казни не меньше, чем шестнадцати епископов и пятидесяти священников только в начале V века[206]. Христиане теперь рассматривались как пятая колонна, которая должна была открыть путь Римской империи в Персию с западной стороны. Епископов обвинили в подстрекательстве последователей шаха и его народа к бунту против царя, чтобы потом превратить их в рабов императора, который разделяет их веру[207].

Кровавая баня стала результатом принятия Римом христианства. Гонения, учиненные шахом, напрямую были связаны с тем, что Константин продвигал Римскую империю под христианскими лозунгами. Идеи императора впечатляли таких людей, как Афрат, но они были слишком сложны для правителей Персии. До крещения Константина образ Римской империи был достаточно четким. Но теперь император и его последователи стремились защитить не только Рим и его жителей, но и всех христиан в целом. Эту карту можно было удачно разыграть дома, где диалог нужно было вести лишь с епископами и верующими. Для тех же, кто жил за пределами империи, эта идея обернулась сущей катастрофой, и все ее последствия испытали на себе жертвы Шапура II.

Парадоксально: Константин известен тем, что заложил основы христианства в Европе, однако нигде никогда не упоминается, какую цену пришлось заплатить, чтобы упасть в объятия новой религии. Будущее христианства на Востоке оказалось под угрозой. Вопрос заключался в следующем: сможет ли учение Христа пережить испытание, с которым ему пришлось столкнуться в Азии?

3. Путь к христианскому Востоку

С течением времени напряжение между Римом и Персией поутихло, и вместе с тем смягчилось отношение к религии. Это произошло потому, что в IV веке Рим был вынужден постоянно отступать и сражаться за выживание. В ходе целой серии кампаний, которые продолжались до самой смерти Шапура II в 379 году, Персии удалось занять ключевые позиции на торговых и коммуникационных путях, проходящих по Средиземноморью. Нусайбин и Синагра были восстановлены, а большая часть Армении – аннексирована. Хотя такая территориальная перетряска способствовала тому, что враждебность поутихла, по-настоящему отношения Рима и Персии улучшились только тогда, когда они столкнулись с новыми испытаниями: беда надвигалась со стороны степи.

Начал меняться весь мир. В Европе это выразилось в том, что поднялся уровень моря, а в районе Северного моря разразилась эпидемия малярии. В Азии в начале IV века резко понизилось содержание соли в Аральском море, практически сменилась растительность степи (это стало понятно при изучении пыльцы в высоком разрешении), а движение льдов на Тянь-Шане привело к глобальным климатическим изменениям[208].

Исходя из письма согдийского купца начала IV века, найденного недалеко от Дуньхуана на западе Китая, последствия были разрушительными. Торговец поведал коллегам, что продовольствия крайне мало, наступил голод, в результате торговцы понесли большой урон, который сложно описать словами. Такая ситуация наблюдалась по всему Китаю.

Император поджег дворец и сбежал из столицы, в то время как согдийские торговые общины вымерли, в основном от голода. «Не стоит даже и пытаться здесь торговать, – советовал автор, – здесь вам негде извлечь прибыль». По его свидетельству, города подвергались разграблению один за другим. Ситуация все больше напоминала конец света[209].

Хаос создал прекрасные условия для объединения различных племен степняков. Эти люди населяли земли, связывающие Монголию с равнинами Центральной Европы, где власть определялась контролем над пастбищами и запасами свежей воды. В то время одно племя позиционировало себя как хозяев степи, сокрушая все на своем пути. Согдийские купцы называли архитекторов апокалипсиса – xwn. Это было племя хунну, более известное на Западе как гунны[210].

Примерно между 350 и 360 годами большая волна степняков покинула свои земли и двинулась на запад. По большей части это обосновывалось сменой климата, которая делала жизнь в степи исключительно суровой, полной борьбы и испытаний. Последствия ощущались от Бактрии на севере Афганистана до самой границы Рима в районе Дуная, где в больших количествах стали собираться беженцы, которые умоляли позволить им поселиться на имперских землях после того, как по мере продвижения гуннов их согнали с земель к северу от Черного моря. Ситуация очень быстро приобрела угрожающую нестабильность. Внушительная армия римлян, которая была призвана восстановить порядок, была разбита на равнинах Фракии в 378 году. Среди многочисленных жертв оказался и император Валент[211]. Оборона была прорвана, и степные племена ринулись в западные провинции империи, угрожая Риму. Ранее считалось, что земли у северной губы Черного моря и степи, простирающиеся далеко в глубь Азии, – сугубо варварские территории, где живут свирепые варвары и совершенно нет цивилизации и ресурсов. Римлянам и в голову не могло прийти использовать эти земли для создания артерий, которые бы соединяли Запад и Восток через Персию и Египет. Эти регионы специализировались на доставке в самое сердце Европы смерти и разрушения.

Персия также дрожала перед лицом степного катаклизма. Ее восточные провинции первыми сдались под натиском, города были опустошены, важные ирригационные системы пришли в упадок и были разрушены в ходе налетов[212]. Нападения через Кавказ были ужасающими, и в итоге из городов Месопотамии, Сирии и Малой Азии потянулись пленные и военные трофеи.

В 395 году в результате масштабной атаки были полностью опустошены города Тигра и Евфрата. Волна прошла до самого Ктесифона, столицы империи Сасанидов, и только тогда была отброшена[213].