Семиевие Стивенсон Нил

Он немного помолчал, и после паузы добавил:

– Надо заметить, теплозащита ГАЧ могла бы быть и понадежней.

Новая пауза – похоже, все ждали, кто первый рассмеется. Другого юмора, кроме черного, им все равно не оставалось.

Кажется, Ху что-то почувствовал.

– Я хочу сказать, что она была рассчитана на нормальные нагрузки.

– На солнечный свет, – уточнила Дина.

– Да. Но не на жар, исходящий от атмосферы внизу.

– Это, разумеется, относится к значительной части «Иззи», – сказал Маркус. – Сейчас отовсюду идут сигналы о перегрузке систем охлаждения. Мойра, и как сильно пострадал архив?

Дина не могла не отметить, как ловко и непринужденно Маркус сумел вставить свой вопрос. Мойре, которая за все совещание не произнесла ни слова, понадобилось какое-то мгновение, чтобы выйти из транса.

– Ну, – наконец выдавила она, – как объяснил Ху, система теплозащиты…

– Была неудачной, – констатировал Маркус. – Это мы уже знаем.

– Запасной у нас не было.

– Разумеется, – согласился Маркус. – Для охлаждения ГАЧ использовался холод всей Вселенной. Запасную Вселенную мы не предусмотрели. Как правило, существующая и так обеспечивает достаточно холода.

– Но из-за того, что появился Шар номер восемь и нам пришлось перейти на ускоренную…

– Хватит! – перебила Мойру Дина.

Все уставились на нее.

– С этим пора кончать, – объявила она. – Вот послушайте. Когда мне было четырнадцать, у папы на шахте случился обвал, погибли одиннадцать человек. Он так никогда полностью от этого и не оправился. И, естественно, попытался разобраться, что произошло. Оказалось, что это долгая история. Сначала случилось одно, потом другое… короче говоря, по отдельности каждое из принятых решений было совершенно правильным, но никому и в голову не могло прийти, к чему они приведут в совокупности. Папа все равно чувствовал себя виноватым – хотя в обычном понимании этого слова его вины там не было вообще никакой.

Теперь о том, что случилось у нас, – продолжала Дина. – Шон Пробст основал компанию по разработке астероидов, запустил кучу микроспутников и собрал базу данных околоземных объектов, которую компания держала в секрете. Базу данных он взял с собой, улетая навстречу Греке-Скелету. В радиостанцию попал метеорит, и он остался без связи. В самый последний момент, когда, по большому счету, было уже поздно, он решил проверить базу данных и выяснил про Шар номер восемь. Он сказал мне, я – Дюбу, Дюб – всем остальным, и мы перешли на ускоренную подготовку к Белым Небесам. Мойра запустила планировавшийся около года проект по распределению образцов из ГАЧ по каплям. Как и любой другой проект в человеческой истории, он раскочегарился не сразу из-за разнообразных накладок. Мало того, из-за Выплеска на срочных работах оказались задействованы все эмки и все скафандры. Отправлять архив на капли удавалось лишь понемногу. Казалось естественным хранить оставшиеся образцы в холоде ГАЧ, пока не удастся разрешить проблемы с логистикой. Начался Выплеск, к нам сюда запустили кучу самой разнообразной херни, «Параматрица» принялась мигать огоньками как сумасшедшая. Капли раз за разом загонялись в угол, две мы чуть не потеряли. Мы с Айви отправились на эмке за Джулией, чем, надо полагать, только добавили в систему шума и хаоса. Ну и в результате случилось то, что мы сейчас видели. Капля-214 сорвала с ГАЧ неудачно спроектированную термозащиту, так что образцы оказались непосредственно открыты излучению, исходящему от земной атмосферы. Прежде чем удалось сляпать новую защиту, все образцы успели нагреться. И, как следствие, погибли. Ведь так, Мойра?

Мойра, очевидно, не доверявшая собственному голосу, лишь кивнула в ответ.

– Хорошо, – сказала Дина. – Таким образом, вопрос Маркуса, я думаю, надо понимать следующим образом – сколько образцов из ГАЧ удалось переместить в другие холодильники до того, как все произошло. Иными словами, какая часть архива уцелела?

Прокашлявшись, Мойра наконец произнесла тоненьким голоском:

– Примерно три процента.

– Ладно. У меня остался только один вопрос, – сказал Маркус. – Дюбу ты уже сказала?

– Думаю, он подозревает, – ответила Мойра, – но официально я ему пока ничего не объявляла. Сначала хотела сама во всем убедиться.

– Теперь убедилась?

– Да.

Маркус кивнул и принялся печатать на телефоне.

– Я приглашаю его на встречу со мной и с Мойрой. Прямо сейчас.

Все, кто понимал, что они не Маркус и не Мойра, поднялись, чтобы идти. Маркус вытянул руку, чтобы их остановить:

– Подождите. Сначала я хотел бы сказать несколько слов об утраченном нами Генетическом Архиве Человечества.

Маркус сделал паузу, дожидаясь, пока все взгляды не обратились на него.

– Все это была херня собачья, – сообщил он.

На какую-то секунду каждый задумался над его словами.

– Ты так Дюбу и скажешь? – уточнила Айви.

– Разумеется, нет, – ответил Маркус, – и тем не менее ГАЧ служил в первую очередь политическим целям Старой Земли.

– Теперь она так называется? Старая Земля? – спросил Сал с неподдельным интересом.

– Я ее теперь называю так, – ответил Маркус, – в те все более редкие моменты, когда вообще про нее думаю.

– Спасибо, Маркус, – сказала ему Мойра.

Разумеется, он все знал. Глядя на сложную структуру «Иззи», легко позабыть, что размер у нее совсем крошечный – несколько сотен человек набиты в совокупный объем трех-четырех реактивных лайнеров. Слухи здесь распространяются мгновенно. Всего через несколько часов каждому стало известно, что Генетический Архив Человечества почти целиком погиб.

Дюб находился в Бункере с Маркусом и Мойрой. Они глядели на него поперек стола, терпеливо ожидая какой-нибудь реакции.

– Послушайте, – сказал он им наконец. – Дока Дюбуа больше не существует. Он был всего лишь маской, понимаете? Ролью для публики. А сам я человек довольно скрытный. И мне не свойственно фонтанировать эмоциями. Особенно на глазах у людей, которые от меня этого ожидают. Когда-нибудь, спустя год-другой и не на людях, я расплачусь из-за всего этого – неожиданно для самого себя. Но не сейчас. И дело не в том, что я ничего не чувствую, просто эти чувства принадлежат мне одному.

– Мне очень жаль, что так вышло, – сказала Мойра.

– Спасибо за эти слова, – ответил Дюб, – но давайте я все-таки скажу вслух, что мы все сейчас думаем. Вчера умерло семь миллиардов человек. По сравнению с этим потеря каких-то генетических образцов вообще ничего не значит. Зачатый мной и Амелией эмбрион, который я привез с собой на станцию… начнем с того, что это было одолжением, сделанным мне Джей-Би-Эф, чтобы я сюда полетел. Кроме меня такой возможности никто не получил. Это было нечестно. Я это знал. Все равно согласился. И вот чем кончилось.

– Да, – кивнул Маркус, – вот чем все и кончилось. Возвращаясь к нашим…

– Вот только боюсь, – перебил его Дюб, – я не совсем согласен, что ГАЧ не имел никакого значения.

Маркус обуздал нетерпение и лишь вопросительно задрал брови. Дюб перевел взгляд на Мойру:

– Какой ты там упоминала термин? Гетерозиготность?

– Да, – ответила Мойра. – Официальным назначением ГАЧ было обеспечить для будущего человечества достаточно разнообразную генетическую базу.

– По-моему, задача более чем важная, – подтвердил Дюб. – Или я чего-то не знаю?

– У нас есть десятки тысяч оцифрованных человеческих геномов. Со всех концов земного шара.

– Вот тебе, Дюб, и гетерозиготность. Ты ведь к этому ведешь? – подсказал ей Дюб. – И поэтому, – теперь он бросил взгляд на Маркуса, – ГАЧ был не нужен.

– Да, с одним «но», – ответила Мойра.

– И в чем же заключается «но»?

– Ты, без сомнения, понимаешь, что прок от цифровых последовательностей есть только в том случае, когда у нас имеется оборудование, чтобы преобразовать их в настоящие хромосомы внутри жизнеспособных человеческих клеток. Для искусственного осеменения образцом спермы нужны длинная пипетка и немного смазки. А чтобы использовать последовательность ДНК с флешки, требуется…

– Полный комплект оборудования твоей лаборатории.

На лице у Мойры выразилось нетерпение:

– Разница между тем, что ты сейчас назвал «моей лабораторией», и настоящей лабораторией примерно такая же, как между нулями и единицами на флешке и живым человеком. Это оборудование в ящиках, которые вообще нет смысла распаковывать в невесомости. И даже если мы его установим и подключим, оно совершенно бесполезно, если нет персонала, причем каждому требуется как минимум степень по молекулярной биологии.

– Что, в самом деле? Совершенно бесполезно? – уточнил Маркус.

Мойра вздохнула:

– Если объем работ невелик, по одному образцу за раз, все не так грустно. Но чтобы воссоздать генетическое многообразие целого человечества…

– Подожди, Мойра, – сказал Маркус, – это все равно невозможно сделать, пока мы не выполним целый ряд других условий. Целое человечество не может жить в каплях, питаясь водорослями. Сначала нужно основать жизнеспособную и надежную колонию. Затем мы развернем для тебя лабораторию. После этого построим улучшенную экосистему – это будет означать больше пищи и большую стабильность. И лишь тогда можно будет начинать заботиться о гетерозиготности. До тех пор нам вполне хватит народу, чтобы они безо всякого кровосмешения производили на свет здоровых детей, просто трахаясь друг с другом.

– Это верно, – согласилась Мойра.

– И на этом было основано мое утверждение, что ГАЧ – херня, – заключил Маркус.

– То есть ты хочешь сказать, – уточнил Дюб, – что будь у нас все необходимое для практического использования ГАЧ – колония, экосистема, специалисты…

– …то он и на хрен бы нам не сдался! Именно так, – подтвердил Маркус. – Может, уже хватит тратить на него время?

– А на что же нам следует тратить время, Маркус? – Мойра, словно совенок, смотрела на него из-за стекол очков, но во взгляде ее появился некий интерес.

– На обсуждение вопроса, как нам этого добиться. Как достичь того положения дел, о котором мы только что говорили.

– И чем я могу здесь помочь – учитывая, что ГАЧ на девяносто семь процентов уничтожен, а мое оборудование еще долгое время не потребуется?

– Я хочу обсудить, как нам его сохранить, – ответил Маркус. – Защитить от всех возможных напастей и сохранить в безопасности до того дня, когда мы наконец сможем развернуть твою лабораторию.

– Но мы не можем сделать его еще безопасней, ведь правда? – удивилась Мойра. – Оно и так в наилучшем возможном положении – в Узле Икс, под самой Амальтеей. И ничем не рискует – в отличие от нас, сорвиголов.

Мойра имела в виду понятие «защитного конуса», который предположительно существует за Амальтеей – оно часто всплывало в дискуссиях капельмейстеров. Насколько траектории болидов вообще предсказуемы, Амальтею можно направить в их сторону и использовать в качестве бампера. Поверхности астероида придется принять удар на себя – однако древний железоникелевый слиток многое в силах выдержать. Разумеется, защищенная таким образом область не простирается за астероидом до бесконечности. Чем дальше ты отстал от Амальтеи, тем выше вероятность попасть под болид, пришедший под углом. В наибольшей безопасности был Шахтерский поселок, поскольку находился непосредственно за астероидом. Почти столь же безопасной была гроздь модулей, пристыкованных к Узлу Икс сразу за МОРЖом – там и хранилось оборудование Мойры. За ним защитная зона начинала сужаться, подобно длинному конусу, который кончался где-то за Камбузом. Шутка Мойры про сорвиголов относилась к тому обстоятельству, что Т3 – третий тор, где они сейчас сидели за столом – был довольно широким и находился достаточно близко к корме, а следовательно – неподалеку от границы конуса. Тор попытались снабдить усиленной противометеоритной броней, и все равно он считался более опасным, чем значительная часть помещений «Иззи».

Маркус кивнул.

– Твои ящики в относительной безопасности. Но будет еще безопасней, если мы укроем их внутри Амальтеи. Я уже разговаривал об этом с Диной. Она говорит, что можно пробить в астероиде полости и хранить там самое важное.

Наступила тишина – Дюб и Мойра обдумывали услышанное.

На определенном управленческом уровне предложенное Маркусом было самоочевидным. Естественно, внутри огромного металлического астероида безопасней всего.

На других уровнях все было не так просто.

Еще несколько дней назад – до Белых Небес, пока большинство еще было способно рассуждать здраво – судьба Амальтеи и Шахтерского поселка оставалась предметом горячих дискуссий. Что такое астероид – камень в тачке, от которого при первой возможности следует избавиться, или эгида, способная защитить все человечество целиком? Спор давно уже свелся к статистическим выкладкам. Для окончательного вывода попросту недоставало данных.

Предлагая Мойре переместить оборудование внутрь Амальтеи, Маркус, очевидно, выражал готовность следовать одному из вариантов.

Тому, к которому инстинктивно склонялся и сам Дюб. Только странно, что такой человек, как Маркус, принял решение до того, как закончены расчеты.

Может, он знает что-то, неизвестное Дюбу?

Мойра, впрочем, отреагировала раньше:

– А если придется «все бросить и бежать»?

Она имела в виду гамбит, который неоднократно обсуждался и даже разыгрывался на бумаге. Согласно ему, Амальтею отсоединяли от станции, а «Иззи», облегченная, но лишенная защиты, разгонялась, чтобы выйти на более высокую орбиту, где болидов меньше.

– Тогда мы просто перед этим перенесем все обратно в Узел Икс, – ответил Маркус. – Или в то место на «Иззи», где, как мы решим, будет безопасней всего.

Мойра испытующе уставилась на него. Маркус поднял руки в знак капитуляции:

– Я понимаю твое возражение. Но должен признать – я все больше и больше склоняюсь к тому, что «все бросать и бежать» мы не будем.

– Мои чувства насчет «чистороек» тебе тоже известны, – пожала плечами Мойра.

Речь шла о другом гамбите под названием «чистый рой», в котором всё – включая, надо полагать, и лабораторию Мойры – следовало распределить между каплями, которые затем вместе поднимутся на орбиту повыше. Люди и припасы будут далее перемещаться между каплями в рамках децентрализованной экономики, основанной на рыночных принципах.

– Послушай, – возразил Маркус, – теперь, когда внизу все мертвы и нам больше не нужно мириться со всяческой хренью, ты вскоре обнаружишь, что Ху и его команда не столь радикальны в своих взглядах, как вынужденно притворялись.

Речь шла о том, что Чжон Ху, основной теоретик роя и создатель «Параматрицы», по общему мнению относится к «чисторойкам».

Дюб кивнул. Ему все еще приходилось делать усилие, напоминая себе, что миллионы интернетовских комментаторов, яростно отстаивающих ту или иную стратегию, уже переместились в загробный мир.

– Тебе что-то известно, – вырвалось у него. Он тут же продолжил, поскольку ему пришла в голову новая мысль: – От Дины. Радио.

– Верно, – сказал Маркус. – «Имир» на подходе – и идет «горячо, высоко и тяжко»[6].

Произнося эти три слова, он пальцами изобразил в воздухе кавычки.

– То есть как? – удивилась Мойра. – Он же изо льда, как он может быть горячим?

– Он приближается на высокой скорости. Не то чтобы с этим нельзя было справиться. Однако… будет горячо, и поэтому весело.

– А «высоко»? – подсказал Дюб.

– Шон передал парамы, – ответил Маркус. – И похоже, что он сделал нам большую услугу. Пока это было сравнительно несложно, в L1 он сменил орбитальную плоскость.

– Значит, – предположил Дюб, – под «высоко» Шон имел в виду, что у «Имира» высокое орбитальное наклонение. Близко к нашему?

– Очень близко, – подтвердил Маркус. – Фактически кусок льда падает прямиком нам в руки.

– То есть, – хмыкнула Мойра, – Шон Пробст сбрасывает нам на голову комету – словно у нас сейчас других забот мало.

– Кусок кометы.

– И немаленький, раз уж он назвал его «тяжким», – предположил Дюб.

– Число он передал очень внушительное. – Маркус нагнулся поближе к Дюбу и посмотрел ему прямо в глаза.

– Ого, – изумился Дюб. – Его что, хватит на «долгую поездку»?

– Если мы сможем подвести «Имир» к «Иззи» – да, хватит, – кивнул Маркус. – Этого будет более чем достаточно.

«Долгая поездка» была третьим возможным вариантом. Речь шла о том, чтобы вывести на более высокую орбиту всю «Иззи» целиком, включая Амальтею. Это считалось трудноисполнимым, учитывая расход топлива. И даже не просто трудноисполнимым, а физически невозможным – если только не вернется «Имир». Потеряв уже всякую надежду на Шона, сторонники этого варианта в последнее время перешли к обсуждению урезанных версий, как то: пустить часть Амальтеи на постройку противометеоритных щитов, а основную массу все-таки сбросить.

– И на смену плоскости тоже? – не унимался Дюб.

Губы Маркуса тронула легкая улыбка. Он прекрасно знал, что у Дюба в голове. Тот никак не мог забыть про Расщелину и уже успел показать фото своего любимого куска Луны самому Маркусу, Конраду, Ульрике, Айви и еще кое-кому из тех, кто, насколько можно судить, осуществлял сейчас неформальное руководство Ковчегом.

– Во избежание недоразумений, – сказал Маркус. – Говоря о «долгой поездке», я имею в виду полную программу. Мы забираем с собой всю Амальтею целиком. Поднимаемся до лунной орбиты. Меняем плоскость. Переходим на круговую орбиту. И в конце концов высаживаемся в Расщелине.

– И воды «Имира» для этого хватит?

– Да, – ответил Маркус, – при условии, что нам удастся установить над ним контроль и привести к «Иззи».

– Этим разве не Шон занимается?

– Уже нет, – ответил Маркус. – Информация, которой я сейчас с вами поделился, содержалась в последней радиограмме Шона, и больше уже не будет.

Дюб и Мойра уставились на него.

– Здоровье экипажа «Имира» было подорвано, и довольно давно, – объяснил Маркус. – Шон умер последним из членов экспедиции.

– Ты хочешь сказать, «Имир» – корабль-призрак? – переспросил Дюб.

– Да.

– А дистанционный контроль невозможен? – поинтересовалась Мойра.

– К сожалению, морзянка Дины здесь не годится, – ответил Маркус.

– Значит, кому-то придется…

– Кому-то придется лететь к долбаной ледышке, – перебил ее Маркус, – высадиться на нее, войти в «Имир», запустить ядерный реактор и выполнить серию маневров, чтобы сблизиться с «Иззи».

– И кто… – начал было Дюб, но заткнулся, когда Маркус неловко указал пальцем на себя. Случайно или нет, это походило на пантомиму самоубийства из револьвера.

Маркус продолжил:

– С завтрашнего дня я объявляю Айви командиром «Иззи» и Облачного Ковчега. Сам я соберу экипаж, который отправится к «Имиру» на борту ЦМА. Мы высадимся на борт «Имира», установим контроль над его системами и доставим груз к «Иззи» на ручном управлении. Затем мы используем оставшийся лед, чтобы поднять орбиту «Иззи», и вместе с Амальтеей отправимся в «долгую поездку».

– Это… весьма существенные новости, – произнесла Мойра. – Кто еще об этом знает? И когда ты собираешься объявить остальным?

– Я сам только что решил, – вздохнул Маркус. – Послушайте, выбора нет. Мне всегда казалось, что и «бросить все и бежать», и «чистый рой» – варианты слишком рискованные. Случившееся с ГАЧ это только подчеркнуло. Остается лишь «долгая поездка». Она действительно будет долгой – что-то около двух лет. Зато все это время самые важные ресурсы будут надежно укрыты Амальтеей. Я сейчас имею в виду тебя, Мойра, и твое оборудование. Ресурсы Шахтерского поселка, которые потребуются, чтобы обезопасить генетическую лабораторию, в твоем полном распоряжении.

– Хорошо, – сказала Мойра, – я поговорю с Диной.

– Поговори с тем, кого она оставит вместо себя, – поправил ее Маркус. – Дина отправляется со мной в экспедицию. Она мне нужна, чтобы управлять распроклятыми роботами.

– А я чем могу помочь? – спросил Дюб. Он заподозрил, что Маркус сейчас и его рекрутирует, и испытывал сейчас одновременно испуг и крайнее возбуждение.

– Разберись, как нам достичь цели, – сказал Маркус после непродолжительного раздумья. – Проложи курс до Расщелины.

– Хорошо, – ответил Дюб, – будет сделано.

Маленький мальчик у него внутри испытал жесточайшее разочарование, узнав, что приключение пройдет без него. Дюбу пришлось напомнить себе, что он уже участник величайшего приключения в истории и что до сих пор в этом приключении было мало радостного.

В любых мало-мальски серьезных разговорах о космических путешествиях неизбежно фигурирует термин дельта-вэ, означающий увеличение или уменьшение скорости космического аппарата на определенном этапе полета. В общепринятой математической нотации записываемая треугольничком греческая буква дельта означает «изменение определенной величины», а латинское «вэ», как всем известно со школьной скамьи, обозначает скорость. Когда инженеры зачитывают вслух свои формулы, звучит именно дельта-вэ.

Скорость измеряется в метрах в секунду, соответственно, и дельта-вэ – тоже. По стандартам того, что Маркус теперь называл Старой Землей, в космических дискуссиях швыряются довольно серьезными значениями дельты-вэ. К примеру, скорость звука составляет триста с чем-то метров в секунду, что для большинства жителей бывшей Земли означало «охрененно быстро». Однако те, кто планировал космические полеты, на подобные цифры и внимания-то почти не обращали.

Достаточно характерной дельтой-вэ была скорость, которую требовалось придать аппарату с пусковой площадки на Старой Земле, чтобы он вышел примерно на ту же орбиту, что и «Иззи». Она составляла около 7660 метров в секунду, то есть в двадцать два раза больше скорости звука. Для объекта, движущегося сквозь атмосферу, величина абсолютно недостижимая. Однако стоило выйти за ее пределы в космический вакуум, все становилось проще. Реактивные двигатели там работали более эффективно, исчезали сопротивление воздуха и сопутствующие ему вибрации, и даже отказы оборудования уже не вели с неизбежностью к катастрофическим последствиям. В космосе для того, чтобы доставить объект из пункта А в пункт Б, требовалось лишь в нужный момент придать ему требуемую дельту-вэ.

Если пересказывать в терминах дельты-вэ историю Шона Пробста от момента расставания с Землей и до момента расставания с жизнью, получится примерно следующее. Чтобы переместиться с твердой почвы на «Иззи» в День 68, по сравнительно наивным оценкам потребовалась бы дельта-вэ 7660 м/с. Любой опытный космический волк сказал бы на это, что из-за потерь, вызванных сопротивлением воздуха, и связанной с этим формой первоначальной траектории, реальное значение будет ближе к 8500, если даже не к 9500 м/с.

Забрав Ларса и большинство роботов Дины, Шон должен был выполнить маневр по изменению плоскости, перейдя с орбиты «Иззи» под углом примерно шестьдесят пять градусов к экватору на собственно экваториальную орбиту, где шла сборка «Имира». Как раз в подобных случаях человеческая интуиция обычно давала сбой, поскольку особой разницы между орбитами «Иззи» и «Имира» было незаметно. Обе находились на высоте в несколько сот километров над границей атмосферы. Обе были более или менее круговые (в отличие от других, эллиптических). И даже обращались вокруг Земли в одну сторону. Единственное, чем они всерьез отличались, так это углом. И тем не менее для перехода с одной на другую требовалась столь значительная дельта-вэ, что пришлось запускать отдельную ракету, которая не несла ничего кроме запаса топлива, чтобы дозаправить аппарат Шона и позволить ему сменить плоскость.

Когда «Имир» был окончательно собран, потребовалась дельта-вэ 3200 м/с, чтобы перевести его на очень вытянутую эллиптическую орбиту, по которой он достиг L1. По пути снова пришлось столкнуться с задачей перемены плоскости. Практически вся Солнечная система, включая и комету Григга-Скьеллерупа, находится внутри плоского диска, в центре которого – Солнце. Плоскость этого воображаемого диска называется эклиптикой. К радости тех, кто любил смену времен года, экваториальная плоскость Земли наклонена к плоскости эклиптики под углом двадцать три с половиной градуса. Для межпланетных путешествий это было не столь удобно, поскольку означало, что орбиту «Имира» нужно теперь изменять именно на этот угол. По счастью, маневры по перемене плоскости обходятся значительно «дешевле» (в смысле требуемой для них дельты-вэ), если их выполнять на удаленных орбитах, а «Имир», разумеется, отправлялся очень и очень далеко. Так что они выполнили перемену плоскости в районе L1 одновременно с маневром, который перевел корабль на гелиоцентрическую орбиту; на все вместе потребовалось около 2000 м/с.

Спустя год с небольшим эта орбита сблизилась с орбитой кометы Григга-Скьеллерупа. Приблизившись к ядру кометы, «Имир» затратил еще около 2000 м/с на синхронизацию орбит.

Вплоть до прибытия на Григг-Скьеллеруп все маневры выполнялись реактивными двигателями «Имира», принцип действия которых был вполне традиционным: компоненты ракетного топлива (горючее и окислитель) воспламенялись в камере сгорания, образуя горячий газ, который выходил наружу через сопло, создавая реактивный импульс. Последний запуск двигателя полностью опустошил топливные баки – если бы систему на основе ядерного реактора запустить не удалось, это означало бы билет в один конец.

Реактивного двигателя, способного перемещать по Солнечной системе кометное ядро с мало-мальски приемлемой скоростью, попросту не существовало. С этой целью им теперь нужно было запихнуть привезенную с собой «бомбочку на палочке» в самую середину ледяного куска, оборудовать за ней ледяное сопло, а затем поднять стержни поглотителей, так что тысяча шестьсот рабочих стержней реактора сильно разогреются. Лед начнет превращаться в воду, затем в пар, который выйдет наружу через сопло – и вот это уже будет вполне существенный реактивный импульс. Таким образом, первые несколько месяцев ушли на то, чтобы разобрать «Имир» и по частям встроить его в кусок льда, отколотый от трехкилометрового ядра кометы.

Возникает законный вопрос: почему только кусок? Почему не пригнать назад всю комету, раз уж вода представляет собой столь ценный ресурс? Зачем посылать в космос тяжелый ядерный реактор и при этом не использовать его на полную мощность? Ответ заключается в том, что для столь огромного куска льда не хватит мощности никакого ядерного реактора. На такую задачу потребовалось бы лет сто, даже если предположить, что некий чудесный реактор каким-то образом проработает весь этот срок на полной мощности. Все, что можно было сделать за разумное время – доставить обратно кусок льда, которого только-только хватит на сближение с «Иззи» и последующую «долгую поездку».

Так или иначе, но Шон Пробст и остатки его экипажа использовали ядерный реактор, чтобы придать дельту-вэ примерно 1000 м/с куску льда, отколотому от Греки-Скелета, и тем самым перевести его на слегка отличающуюся от прежней орбиту, которая через несколько месяцев привела осколок в L1. Шон продержался достаточно, чтобы в последний раз поднять стержни и выдать дельту-вэ, фактически противоположную той, что они использовали в портале L1 почти два года назад. В результате «Имир» перешел на геоцентрическую орбиту и одновременно задешево выполнил перемену плоскости, необходимую для встречи с «Иззи». Два дня спустя Шон отстучал свое «горячо, высоко и тяжко» и умер. От чего, можно было лишь гадать.

Группа доставки «Имира», которую сейчас набирал Маркус, должна была лететь на ЦМА, то есть целевом модульном аппарате, собранном специально для этой задачи из комплекта запчастей: своего рода космического набора «Лего», аккуратно складированного снаружи модулей, расположенных за Камбузом, – все вместе они назывались Верфью.

В целом Верфь имела Т-образную форму. Та сторона перекладины буквы Т, что торчала влево от Камбуза, была заставлена компонентами ЦМА. Гроздь сферических баков облепила комплекс расщепителей с противоположной стороны. Эти устройства разлагали воду на водород и кислород посредством электролиза, после чего газы закачивались в охладители. Там они доводились до жидкого состояния, так что их можно было хранить в баках.

С перекладиной, таким образом, все было ясно. Вертикальный же штрих буквы представлял собой ферму, заканчивающуюся ядерным реактором – настоящим, не таким, как РИТЭГи на каплях. Изначально он предназначался для подводной лодки, для новой задачи ему существенно добавили мощности.

Маркус окрестил первый построенный на Верфи аппарат «Новый Кэйрд» в честь шлюпки, в которой Шеклтон отправился за подмогой в ходе антарктической экспедиции. На то, чтобы собрать его и подготовить к полету, ушло десять дней: около трети того времени, которое, по их оценкам, требовалось «Имиру», чтобы дойти от L1 по длинной дуге к точке наибольшего сближения с Землей.

Еще два года назад было невозможно представить, что на разработку, постройку и проверку подобного аппарата уйдет так мало времени. Однако в промежуток между Нолем и Белыми Небесами инженеры из нескольких космических агентств и частных фирм на Земле осознали, что в будущем потребуется наскоро собирать аппараты из стандартных комплектующих – к примеру, корпусов капель или ракетных двигателей, – и разработали дополнительные компоненты, подробные инструкции и даже примерные схемы кораблей, которые в дальнейшем можно дорабатывать под конкретные задачи. Фактически весь проект для «Нового Кэйрда» создала целая команда инженеров еще год назад – все они сейчас были мертвы, за исключением трех человек. Эти трое отправились наверх и присоединились к Регулярному населению. На основе сделанного предшественниками они подготовили конкретный проект – во всяком случае в той степени, чтобы можно было приступать к сборке, – всего за несколько часов с того момента, как Маркус принял решение. Следующие полторы недели их компьютеры по мере необходимости выдавали более подробные чертежи, а соответствующие детали и модули перемещались вдоль «Верфи», пока корабль наконец не был готов.

«Новому Кэйрду» предстояло один раз отработать двигателями, чтобы выйти на пересечение с орбитой «Имира», и еще один раз, чтобы сравнять скорости и дать возможность команде, высадившись, принять управление над кораблем-призраком. Совокупная дельта-вэ для всего путешествия, от стыковочного узла на «Иззи» до аналогичного узла на «Имире», составляла около 8000 метров в секунду.

С этого момента можно было говорить о соотношении масс – при планировании космических полетов это число по важности уступает лишь дельте-вэ. Попросту говоря, оно представляет собой количество топлива, которое должен нести аппарат в начале путешествия для всех требуемых дельт-вэ.

Люди несведущие обычно полагают, что под «топливом» имеется в виду «горючее» или «керосин» – по очевидной аналогии с содержимым баков, которое жгут автомобили или самолеты. Аналогия не то чтобы плохая, но неполная. Помимо самого горючего, большинству ракетных двигателей для сжигания горючего требуется богатое кислородом химическое соединение (в идеале – попросту чистый кислород). Автомобили и самолеты для этой цели довольствуются окружающим воздухом. Окислитель хранится в ракетах в отдельных от горючего баках до самого момента использования. Вместе горючее и окислитель именуются топливом, а их совокупные масса и объем имеют решающее значение при проектировании космических аппаратов – в отличие от тех же автомобилей, где объем бензобака по сравнению с общим размером незначителен.

В таких случаях как раз и удобно пользоваться соотношением масс, то есть отношением веса аппарата (включая топливо) в начале путешествия и в его конце, когда баки пусты. Если известны параметры двигателя и дельта-вэ, соотношение масс можно определить из сравнительно несложной формулы, названной в честь русского ученого Циолковского, который ее вывел. Формула эта экспоненциальная – данный факт лежит в основе всей экономики и технологии космических полетов. Оказаться не с той стороны экспоненциального уравнения означает катастрофические последствия.

Когда в формулу Циолковского подставили данные, соответствующие миссии на «Имир», оказалось, что соотношение масс равняется семи. Это означало, что на каждый килограмм груза – включая Маркуса, Дину, остальной экипаж, разнообразных роботов и тому подобное, – которому предстояло достичь стыковочного узла «Имира», в момент отправки с «Иззи» требовалось шесть килограммов топлива. Достичь этого было не так уж сложно, учитывая, что аппарату не требовалось особой прочности, так как он не был предназначен для входа в атмосферу.

Весь полезный груз аппарата находился внутри корпуса единственной капли, снабженной помимо переднего также и «боковым входом» – шлюзом, где мог поместиться человек в скафандре. Поскольку вес капли нужно было прибавить к весу четырех человек, пищи и прочих необходимых вещей, из нее убрали все оборудование, оставив лишь то, что требовалось четырем членам экипажа, чтобы прожить несколько дней. Легкость самого корпуса поражала воображение: масса новых капель, выполненных из многослойного композитного материала, составляла около восьмидесяти килограммов. Когда убрали все нужное для долговременного комфортного обитания, но добавили «боковой вход», маневровые двигатели и разумный запас топлива для них, масса «Нового Кэйрда» увеличилась примерно в десять раз. Люди весили около трехсот килограммов, а ракетный двигатель для основного путешествия – около двух тонн. Итого грубая оценка полезной нагрузки – того, что следовало доставить к стыковочному узлу «Имира» – составляла около трех с половиной тонн. Соотношение масс, равное семи, означало, что начальный вес топлива должен равняться примерно двадцати одной тонне жидкого водорода и кислорода.

В комплект хранящихся на Верфи модулей входили криогенные баки различных размеров, часть из них была рассчитана на ЖВ (жидкий водород), другая, слегка отличающаяся по конструкции, на ЖК (жидкий кислород). Требуемые баки составили пирамидкой и обернули слоями теплозащиты, а «снизу» присоединили реактивный двигатель. Собственно «Новый Кэйрд» – капля и люди в ней – торчал впереди на ферме, длиной как раз достаточной для того, чтобы маневровые двигатели при включении не повредили все остальное.

Пока строился ЦМА, нужно было также разложить двадцать одну тонну воды на водород и кислород, охладить их до криогенных температур и залить в баки. Некоторое количество готовых ЖВ и ЖК уже хранилось по левую сторону Верфи. Однако этого было недостаточно – иметь дело с такими веществами нелегко, и слишком много про запас старались не делать. Необходимое количество произвел закрепленный на вертикали Верфи морской реактор, запущенный на полную мощность впервые с того момента, как его по частям доставили с мыса Канаверал тяжелыми ракетами. Качая электричество к расщепителям через толстые кабели, он справился с задачей электролиза двадцати одной тонны воды и последующего охлаждения газов как раз за то время, пока шли остальные приготовления.

Количество воды было огромным – около четырнадцати литров в пересчете на каждого из ныне живущих людей. Разумеется, Ковчег использовал воду по замкнутому циклу и пока особого недостатка в ней не испытывал. И тем не менее очень многие содрогнулись от самой идеи забрать столько воды и безвозвратно распылить ее в космосе – в первую очередь речь шла об адептах стратегии «все бросить и бежать».

На это было что возразить, поскольку «Новый Кэйрд» отправлялся за слитком замерзшей воды весом в саму «Иззи», включая и огромный кусок железа, который сейчас соединен со станцией (и останется, если сторонники «дальней поездки» настоят на своем).

Предполагалось, что «Имир» удастся затормозить и привести к «Иззи», запустив его собственный двигатель. Который, конечно, был примитивным, но располагал практически неограниченным запасом энергии от ядерного реактора и огромными запасами топлива в виде льда. Однако эффективность этого стимпанковского мотора по сравнению с настоящим реактивным двигателем была очень низкой. Как следствие, соотношение масс, которое требовалось, чтобы затормозить «Имир», падающий по быстрой эллиптической орбите в гравитационный колодец земного притяжения, и привести его скорость в соответствие со значительно более медленной круговой орбитой «Иззи», равнялось примерно тридцати четырем. Иными словами, девяносто семь процентов льда, который несет «Имир», придется расплавить, превратить в пар и выбросить через импровизированное сопло лишь для того, чтобы снизить скорость. И тем не менее масса оставшихся трех процентов будет такой же, как у «Иззи» и Амальтеи, вместе взятых. Если разложить этот лед на водород и кислород, реактивного топлива хватит для «долгой поездки» до самой Расщелины.

– Не ожидала, что он будет черный, – сказала Дина. Собственный голос звучал в ее ушах, словно произнесенный на другом конце канализационной трубы в милю длиной. Она была почти уверена, что минуту назад теряла сознание. Возможно, еще не успела оклематься.

Маркус откликнулся не сразу. Возможно, тоже вырубился. Возможно, был занят чем-то еще.

– Ядра комет покрыты…

– Чем-то черным и вонючим. Маркус, я вроде как в курсе. Забыл, кто я по профессии?

– Извини. Кровь отлила от мозга.

– Я к тому, что это – лишь кусок, который Шон отколол от Григга-Скьеллерупа. Почему он весь-то покрыт?

– Понятия не имею.

Они рассматривали «Имир» с расстояния в десять километров, постепенно приближаясь. И делали это на экране планшетов, изучая увеличенное изображение с видеокамеры. Вячеслав Дубский, плавающий ближе других к передней части «Нового Кэйрда», приблизился к крохотному иллюминатору и попытался рассмотреть черный осколок на фоне черного неба. То, как он при этом щурился, означало – «Имир» пока слишком далеко для невооруженного глаза.

– Может быть, Шон решил нам посодействовать, – предположила Дина. – В черном покрытии много разных полезностей. Углерод, разумеется. Но также и азот, натрий…

– Микроэлементы, которые понадобятся Облачному Ковчегу, – согласился с ней Маркус.

– Возможно, он отправил роботов соскрести все это с Греки-Скелета и намазать сюда, – продолжала рассуждать Дина.

– Скоро узнаем, – заметил Вячеслав, – он наверняка оставил документ.

– Если мы сейчас промахнемся и погибнем, читать его будет некому, – возразил Маркус, – так что, пожалуйста, прекращаем трепаться. Слава… – и он выпалил фразу на ломаном русском, означающую примерно «давай меняться местами».

Вячеслав ответил на столь же ломаном немецком. Оба прекрасно владели английским, однако взяли манеру для забавы коверкать язык друг друга, делая при этом вид, будто вносят посильный вклад в проект сохранения языкового наследия Старой Земли.

– Остальным пристегнуться, – добавил Маркус.

Двигаясь ловко, как и подобает тому, кто два года провел в космосе, Вячеслав проплыл к корме. Он был из числа ветеранов работы в открытом космосе, прибывших на «Иззи» в А+0.17 с русским рейсом, первым после того, как взорвалась Луна. Во времена скаутов и пионеров он был одним из столпов всего проекта и провел в костюме больше, чем кто бы то ни было, износив в процессе три «Орлана». Сам он тоже при этом несколько поизносился и по сравнению с могучим здоровяком, появившимся два года назад из «Союза» вместе с Болор-Эрден и Рисом, вид имел довольно худой и бледный. Маркус занял его прежнее место у переднего иллюминатора и пристегнулся в пилотском кресле.

За ним располагались в ряд еще три противоперегрузочных кресла, закрепленных на каркасе, пересекавшем поперек всю каплю. Дина болталась сейчас на ремнях в левом из них. Еще несколько минут назад ремни были туго затянуты. С тех пор она к ним не прикасалась. Деформировалось само кресло вместе с каркасом – от того же резкого ускорения, от которого у нее до сих пор кружилась голова. В правом кресле находился Дзиро Судзуки, инженер-ядерщик, принимавший участие в разработке реактора для «Имира». Было непонятно, в сознании ли он – впрочем, это никогда не было понятно. Вячеслав, четвертый член экипажа «Нового Кэйрда», занял сейчас среднее кресло и затянул ремни на груди.

Из плавающего у самого носа Дзиро гамма-спектрометра – современного аналога счетчика Гейгера – ударило резкое стаккато. После этого «инспектр» – так его называли на ломаном русском – вернулся в свой обычный режим случайных потрескиваний.

Радиация постоянно пронизывала «инспектра», как и их тела, случайным образом и в случайные моменты времени. Иногда звуки складывались в небольшой аккорд, и та часть сознания, которой во всем нужно было видеть смысл, подавала сигнал – что-то происходит. Потом звук умолкал и вскоре забывался. Так уж устроены Вселенная и человеческая психика. В космосе радиации намного больше, чем было на Земле, но выжившие к этому привыкли, и Дзиро давно выкрутил ручку чувствительности «инспектра» вниз, чтобы тот постоянно не орал.

Если он снова заорет в ближайшие несколько минут, причиной тому будет не отдаленное событие где-то в космосе. А утечка радиации на «Имире».

– Уже вижу след выхлопа, – сообщил Маркус. – Вам на экране видно? Очень слабый. Солнце его как раз подсвечивает в сотне метров за соплом.

Маркус говорил о струйке пара, вытекавшей из «Имира», даже когда его двигатель не работал. Благодаря ей Конрад, Дюб и другие астрономы с «Иззи» смогли отследить его движение в оптические телескопы и убедиться, что переданные Шоном в последнем сеансе связи парамы верны. Струйка пара была совсем тоненькой и тем не менее отражала больше света, чем весь корабль.

Создавало ее медленное, но неуклонное кипение воды, вызванное остаточной радиоактивностью топливных стержней реактора. При извлеченных до конца стержнях поглотителя, когда реактор работал в полную силу – иными словами, почти никогда, – он выдавал свои четыре гигаватта тепловой мощности, расщепляя уран и плутоний на ядра помельче, многие из которых сами по себе принадлежали к нестабильным изотопам. По мере того, как эти осколки деления распадались далее на «детей» и «внуков», тепло продолжало выделяться даже при полностью заглушенном реакторе. Остановить этот процесс было невозможно, иными словами, определенной потери льда в виде тоненькой струйки пара было не избежать. Ничего страшного здесь не было. Льда на «Имире» хватало с избытком, а Шон наверняка учел потери в своих расчетах.

Что именно убило его и весь экипаж, Шон, и так-то не слишком склонный делиться впечатлениями, да еще и вынужденный общаться по самодельному радио, так и не сообщил. Будь это некая катастрофическая проблема с сердечником реактора, он бы, надо полагать, не стал о ней умалчивать. Раз уж на то пошло, если система не работала вообще, «Имир» бы попросту сюда не добрался. Так что Дзиро не ожидал, что все окажется совсем уж из рук вон плохо. Хотя заранее ничего известно не было.

Несколько минут все молчали, пока Маркус контролировал сближение, изредка касаясь управления, чтобы подтолкнуть «Новый Кэйрд» к небольшой смене курса.

Чтобы добраться сюда, им потребовалось дважды отработать маршевым двигателем. Первый, не столь продолжительный запуск вывел их на эллиптическую орбиту, дальняя точка которой была за орбитой прежней Луны. Несколько дней они плыли в невесомости, удаляясь от Земли, затем земное притяжение победило, корабль словно бы нехотя развернулся и начал падать обратно к пылающей планете. Время было рассчитано так, чтобы примерно сутки спустя их, словно двигаясь по соседней полосе, обогнал «Имир». Однако «Имир» шел намного быстрее – «горячо», как назвал это Шон, – поскольку по существу падал на Землю с очень большой высоты, неумолимо набирая скорость неделю за неделей. Если его не трогать, «Имир» бы приблизился к Земле с ветерком – на относительной скорости около двенадцати тысяч метров в секунду, развернулся всего в нескольких километрах от сияющей атмосферы, соприкосновение с которой было бы для него фатальным, и улетел бы обратно, чтобы снова вернуться лишь через пару месяцев. Рано или поздно высота его орбиты снизилась бы настолько, что он все-таки вошел бы в атмосферу и там сгорел.

В любом случае мимо «Нового Кэйрда» он пронесся бы так быстро, что и не рассмотреть, поскольку с точки зрения относительной скорости летел быстрее пули. «Новому Кэйрду» пришлось сравнять скорость, выполнив длинный, тщательно рассчитанный запуск двигателя. Четверо членов экипажа все еще пытались прийти в себя от последствий этого запуска. Маршевый двигатель оказался для корабля слишком велик – к сожалению, выбор комплектующих, из которых строились ЦМА, был несколько ограничен. Поэтому перегрузки поначалу были весьма существенными, а в конце, когда благодаря щедрому расходу топлива корабль становился все легче и легче, а реактивный импульс оставался столь же мощным, и просто садистскими. Если Дина отключалась на несколько секунд, возможно, оно и к лучшему – ведь они взяли курс почти что прямо на Землю и принялись разгоняться, словно камикадзе. Это было необходимо, чтобы догнать «Имир», однако можно подумать, ей теперь вот именно такой забавы недоставало.

Разумеется, Землю сейчас было не узнать. На этом расстоянии она была размером с мандарин, если держать его в вытянутой руке – и того же цвета. То, что раньше казалось холодным бело-голубым озерком на просторах космоса, теперь скорее напоминало одну из брызг расплавленной стали из-под сварочного аппарата. Экваториальный пояс от тропика до тропика, где шел особенно сильный Каменный Ливень, светился ярко-красным. Ближе к полюсам сияние тускнело и становилось коричневатым, и повсюду непрерывно сверкали голубоватые вспышки испаряющихся или взрывающихся болидов. Через несколько дней – в те минуты, когда они будут стремительно пролетать совсем рядом – планета вырастет и закроет собой полнеба. К тому моменту двигатель «Имира» уже должен работать, чтобы они могли выполнить экстренное торможение и сравнять его скорость с «Иззи».

Сумасшествие. Весь план был сумасшедшим от начала и до конца. Чудовищные перегрузки, которые они только что испытали, служили одновременно и напоминанием: топлива у «Нового Кэйрда» ровно столько, чтобы поравняться с «Имиром». Если основная фаза операции – стыковка с «Имиром» и запуск его двигателя – закончится неудачей, вернуться на «Иззи» они не смогут, разве что прибегнут к совсем уже безумному варианту: на следующем витке орбиты нырнуть в атмосферу Земли и таким образом затормозить.

Дина не сразу поняла весь смысл, заложенный в название корабля. Имя «Джеймс Кэйрд» носила шлюпка, на которой Шеклтон[7] вышел в море в отчаянной попытке вызвать помощь для своей неудачной экспедиции к Южному полюсу. Они направлялись к острову Южная Георгия, крошечной точке на карте, прекрасно отдавая себе отчет, что, если промахнутся, их унесет ветром в открытый океан и шансов на вторую попытку уже не будет.

После этого Дина задумалась, не преднамеренно ли Маркус подчеркивает сумасшедший характер их миссии. Разумеется, человечество как таковое сейчас находилось в безумно отчаянном положении. Первым об этом во всеуслышание заявил еще Дюб два года назад. Оставшееся время было целиком занято планированием и подготовкой. Все делалось в спешке, царила импровизация, постоянно вмешивались политические соображения – однако в своей основе это все-таки был инженерный проект, упорядоченный и методичный. Но монотонная бюрократическая деятельность также и убаюкивала. Сколько раз за последние два года Дина насильно отрывалась от экрана, заполненного строчками кода, и заставляла себя вспомнить, что именно происходит и насколько все плохо? Полторы тысячи, или сколько их там, выживших не могли постоянно держать в голове ужасающую общую картину, и потому жили одним днем, бездумно повторяя сегодня то же, что делали вчера. Из всех людей на Земле Шон Пробст был наименее склонен действовать подобным образом; он почти сразу понял, что необходимо делать, и принялся за работу, оказавшуюся почти непосильной и в конечном итоге смертельной. Последней радиопередачей он возложил всю полноту ответственности на Маркуса. Дина подозревала, что Маркус оставил свой пост во главе Ковчега и отправился в экспедицию в том числе и для того, чтобы показать пример остальным.

Если дела обстояли именно так, то и Дину он тоже взял с собой неспроста. Подчеркивая, что любимчиков у него нет и он готов пожертвовать каждым.

За все время сближения с «Имиром» Маркус прервал молчание лишь однажды:

– Это определенно осколок. Ты была права. Не шарик и не свечка.

– Согласна, – откликнулась Дина. Ей теперь тоже все было видно на экране планшета.

В отличие от обычных кораблей, несущих топливо в баках, «Имир» представлял собой сплошной кусок твердого топлива – льда, – в котором, подобно паразитической инфекции, поселилось оборудование, способное превратить это топливо в реактивный импульс. Поскольку Шон не знал, что именно представляет собой комета Григга-Скьеллерупа, он был готов выбирать из нескольких альтернатив. Если бы оказалось, что ядро кометы – шар из снежной пыли, пришлось бы захватить требуемое количество этой пыли и слепить из нее подобие снежка, тогда бы форма «Имира» оказалась сферической, а в середине находился реактор. Другим вариантом было придать ему цилиндрическую форму, установить реактор на одном конце и двигать его «вперед» – лед бы при этом постепенно таял, словно свеча. Сейчас перед ними, похоже, был третий вариант архитектуры, то есть осколок. Это означало, что, прибыв к комете Григга-Скьеллерупа, Шон обнаружил в ядре по крайней мере один кристалл, достаточно твердый и прочный, чтобы не рассыпаться при последующих маневрах. Шон отделил осколок от кометы и поместил реактор где-то у него в середине, а оставшаяся часть корабля – та, где жили люди – стала носом. Если оборудование работало так, как предполагалось, «запуски» двигателя – иными словами, извлечение поглощающих стержней, вызывающее разогрев реактора и выброс пара, – сводились к подаче сигналов на механизмы внутри осколка: моторы, поднимающие стержни, клапаны, контролирующие потоки воды и пара, и так далее.

Все это неявным образом подразумевало охренительное количество задач для роботов, именно поэтому Шон решился на чрезвычайный поступок и лично отправился на «Иззи», чтобы выгрести все, что было у Дины в закромах, а уже потом полетел к «Имиру». В реактор требовалось подавать лед. Лед был твердым, так что по трубам его не пустить. Роботы должны были раскапывать ледяной осколок и загружать добытое в систему подачи – комплект шнеков, которые доставляли лед в камеру реактора, где он плавился и превращался в пар. Материал могли достаточно быстро производить «ужики», закрепившись во льду «хвостом» и выбрасывая фонтаны мелкой стружки из-под вращающихся резцов в «голове». «Вьи» затем собирали бы стружку и доставляли по назначению. Поскольку между «запусками» оставались длинные промежутки, измельченный лед в это время можно было загружать в бункеры, откуда он потом подавался на шнеки.

Роботы требовались также и позади реактора, чтобы поддерживать требуемую форму сопла. Через весь осколок шел длинный паропровод, на корме он расширялся, а у самого реактора – сужался в узкую горловину. Горловину построили на Земле и запустили в космос вместе с реактором. Она была сделана из жаропрочного и стойкого к коррозии сплава под названием инконель. Любой другой материал быстро разрушился бы от горячего пара. В районе колоколообразного сопла условия были не столь экстремальными, так что оно могло быть и ледяным. Тем не менее по мере службы оно меняло форму. В глубине, где выхлоп был еще горяч, сопло постепенно расширялось, поскольку стенки таяли от потоков пара. Ближе к выходу выхлоп остывал ниже точки замерзания, оседал на стенках и сужал проход. Так что внутри должны были сновать роботы, воссоздающие первоначальную форму сопла. Для «вьев», с которыми в Сиэтле экспериментировал Ларс, задача была самая подходящая.

Наконец, третья команда роботов жила на внешней поверхности осколка. Они предохраняли его от разрушения, вплавляя в поверхность волокно и обтягивая весь осколок тросами и сетями, подобно мяснику, оборачивающему кусок ветчины, чтобы в духовке тот не утратил форму. Это было задачей для «броневиков» – покрытых стальной броней роботов, по большей части – «хватов».

Разумеется, роботы нуждались в энергии. Сколько-то хранилось у них в аккумуляторах, но их было нужно заряжать. У некоторых роботов были солнечные батареи, остальным приходилось время от времени ползти к имевшимся на «Имире» небольшим реакторам, чтобы напиться электричества.