Семиевие Стивенсон Нил

– Вы станете свидетелем охренительно печального зрелища. Вы такого, наверно, никогда и не видали. Постарайтесь не устраивать сцен.

Марио не отводил взгляда, пока Дюб не кивнул и не сказал: «Спасибо!» Тогда он снова развернулся и устремился к выходу, чтобы запечатлеть на камеру, как доктор Харрис выбирается из вертолета.

Доктор Харрис застыл у открытого люка. Перед ним стояли два десятка человек в желтом и красном, явно собравшиеся здесь, чтобы его приветствовать.

Он сложил ладони перед грудью и поклонился. Впереди щелкал затвор камеры Марио. Позади телефон Тава издавал негромкие кликающие звуки – тот вел прямую трансляцию в Твиттере.

Король вез его в горы в собственном «Лендровере». Дюб сидел рядом с ним на левом переднем сиденье – оказалось, что в Бутане левостороннее движение. Марио устроился сзади с таким расчетом, чтобы оба попадали в кадр. Рядом Тав негромко бормотал в телефон свои записи, чтобы потом расшифровать. Король извинился за пасмурную погоду, из-за которой окружающие горы – надо полагать, впечатляющее зрелище – не были видны.

– Однако по нынешнему большому счету это, я надеюсь, лишь мелочь, – резюмировал он.

На перекрестке в городке Паро они остановились, чтобы пропустить трех мальчишек, пинающих футбольный мяч. Позади застыла небольшая кавалькада из набитых ламами «Тойот».

– Такая простая игра – и столько радости, – задумчиво произнес король. – Разумеется, они знают. О грядущей катастрофе известно каждому. Думая о ней, нельзя избежать грусти. Но в остальное время, как вы сами видите, про нее стараются не вспоминать.

Мальчишки наконец освободили дорогу, и король въехал на перекресток. Городок на удивление напоминал аналогичные селения в Альпах – старые деревянные постройки на каменных фундаментах.

– Еще несколько дней назад они могли утешаться, – продолжал король, – воображая, что повезет именно им.

– Во время Жребия.

– Да, – король пристально посмотрел на него. – Однако выбор должен был сделать лично я. – Король обернулся к Таву: – Это, разумеется, не для прессы.

– Я не знал, ваше величество, – признался Дюб.

– Мы получили определенные рекомендации – думаю, это правильное слово. Согласно которым Жребий не следует понимать буквально. Случайный выбор – слишком большой риск, мы должны отправить самых лучших. У Бутана всего два места на Ковчеге. Истратить их на кого-то, недостойного представлять наш народ, было бы огромной глупостью. Так что мы провели отбор.

– Большинство пришло к тем же выводам, – согласился Дюб. – Составляется список из наиболее многообещающих кандидатов, а из них уже выбирают более или менее случайным образом – так, что личной ответственности никто не несет.

– Если ты король, ответственность всегда лежит на тебе, хочешь ты этого или нет. Впрочем, в данном случае я привлек себе в помощь кое-кого из лам. У нас есть прецеденты подобного выбора, когда нужно определить реинкарнацию определенного ламы – тогда действительно тянется жребий из урны.

Тав сзади не удержался от вопроса:

– А что говорит доктрина реинкарнации о положении, в котором сейчас оказался мир?

Король слегка улыбнулся:

– Мистер Прауз, нам ехать всего десять километров. Просто я стараюсь не гнать. Вот если бы перед нами лежало десять тысяч километров – о чем можно только мечтать, – я, вероятно, смог бы сообщить вам нужное количество сведений о том, что для моего народа означает реинкарнация, после чего мы смогли бы должным образом обсудить и ваш вопрос.

– Тоже верно. Прошу прощения. – Тав оторвал взгляд от экрана, поскольку его мозг зафиксировал паузу в речи короля. – Понимаете, моя работа – репортажи для технарей. Для тех, кто смотрит на вещи с точки зрения математики. Я и пытаюсь вообразить…

– Когда умрут семь миллиардов, а останется лишь несколько тысяч, куда денутся семь миллиардов душ?

– Именно.

Они свернули с главной, как полагал Дюб, дороги, на второстепенную, извивающуюся между деревянных домиков небольшого селения над рекой. Дальше дорога шла через мост. Они проехали над быстрой и холодной даже на вид речкой, зеленой и мутноватой от каменной пыли, которую несло с тающих ледников в нескольких километрах у них над головой. Дюб никак не мог свыкнуться с мыслью, что чуть более чем через год ледники исчезнут, их каменное подножие обнажится впервые за миллионы лет – и ни одного ученого не окажется рядом, чтобы это зафиксировать.

– Наши верования не имеют ничего общего с метемпсихозом, то есть переселением отдельной души из тела в тело. Под реинкарнацией мы понимаем совсем другое.

– Во что же вы верите? – спросил Дюб.

Тав уже потерял интерес к разговору и чем-то занялся в телефоне.

– Лучшей аналогией была бы новая свеча, зажигающаяся от огарка. Но я все равно не смогу дать вам удовлетворительного ответа, доктор Харрис. Это эзотерическое учение, и оно намеренно скрыто от непосвященных с вполне конкретной целью – предотвратить ложные толкования. Что думает просветленный лама относительно семи миллиардов душ, находится столь же далеко за пределами моего понимания, как и квантовая теория гравитации, над которой работаете вы.

С этой стороны реки гора росла почти вертикально. Скальную стену прорезало узкое ущелье, изгиб которого вел вверх и скрывался из виду. Дорога нырнула в ущелье, потом резко развернулась и взобралась на голый каменный утес, на котором тут и там виднелись пучки какого-то особо живучего вечнозеленого кустарника, сумевшего зацепиться за трещины в камне. Вдоль каменной поверхности ползли струи и клочья тумана, сквозь них далеко вверху время от времени показывалась башня из белого камня, непонятно как воздвигнутая над самым обрывом. Очевидно, самой целью ее строительства было, подобно некоторым испанским и греческим монастырям, объявить оставшимся внизу: «Вот на что мы готовы пойти, чтобы удалиться от мира».

Они ехали по дороге между зеленых террас, пока колеса не начали терять сцепление из-за крутизны. Тогда король выключил двигатель и вытянул ручной тормоз.

– С сердцем у вас все в порядке?

– Могло быть лучше, – ответил Дюб, – но никакой особой угрозы здоровью и вообще ничего серьезного.

– Мы сейчас в трех тысячах метров над уровнем моря. Вы можете подождать избранных здесь в машине или…

– Спасибо, я готов пройтись, – сказал Дюб и оглянулся.

Марио философски пожал плечами, а Тависток Прауз явно хотел что-то возразить, но передумал.

Пока они шли вверх по тропе, сопровождаемые на почтительной дистанции процессией из лам, детишек, фотографов и бутанских военных, король объяснил Дюбу, что место, куда они направляются, носит название Гнездо Тигрицы и является для их религии одним из самых священных, поскольку именно туда в восьмом веке слетел с Тибета на спине тигрицы Гуру Ринпоче, или Второй Будда. Позднее вокруг пещер, куда Падмасамбхава (очевидно, это было еще одним его именем) удалялся для медитации, был воздвигнут храмовый комплекс.

Дюб похвалил себя за то, что сдержался и не привлек внимание короля к тому обстоятельству, что тигры не летают. И дело было не только в том, что он и без того задыхался. Поразительная красота местности, через которую они сейчас шли, позволяла отвлечься от неправдоподобия легенды. Одно дело, когда тебе скармливают религиозную чушь в какой-нибудь дыре посреди пустыни, куда иначе туристов калачом не заманишь. Ради же того, чтобы прогуляться несколько часов по Шамбале рука об руку с королем, он был готов вытерпеть любое количество сказок и прочей метафизики.

Каждые несколько минут из тумана появлялись небольшие храмы и святилища. На половине пути они остановились, чтобы выпить чаю со специями в маленьком кафе, откуда открывался великолепный вид на Гнездо Тигрицы. Тав, вымотавшийся до предела, объявил, что дальше не пойдет. Дюб, Марио и король тронулись вперед по все более и более неверной тропе, ведущей к воротам монастыря. Мобильная связь, как уже сообщил Дюбу король, сюда все равно не достает, и в любом случае для прямого репортажа с церемонии это место – темноватое, тесноватое и в целом довольно несовременное – не слишком годится. Живущие на горе монахи-отшельники не позаботились о зале для официального церемониала.

Его заменила широкая площадка на подножии скалы у самого входа в белокаменный храм. Там дожидались двое избранных облачников, юноша и девушка, оба двадцати с небольшим лет, одетые, как умозаключил Дюб, в национальные костюмы. На юноше похожее на халат одеяние по колено, через плечо перекинут широкий белый шарф, концы которого сходятся у бедра. Вокруг талии девушки обвита полоса цветной ткани, спадающей до щиколоток, словно длинная юбка; сверху – желтая шелковая блузка, а поверх нее множество ожерелий из бирюзы и других цветных камней.

Будь рядом Амелия, она с первого взгляда разглядела бы сотню подробностей – материю, вышивку, украшения, цветовую гамму и то, как ниспадает ткань. Амелия очаровала бы короля настолько, что тот согласился бы расстаться со своим оранжевым шарфом. Амелия еще в Паро выпрыгнула бы из «Лендровера», чтобы подружиться с пинавшими мяч мальчишками. Здесь была нужна Амелия, а не Дюб.

Только Амелия, в отличие от Дюба, не летела на Ковчег.

Юношу и девушку, которых звали соответственно Дорджи и Джингме, сопровождала группа морщинистых людей постарше в похожей, но попроще, одежде – по всей видимости, родственники – и несколько лам. Рядом вращались молитвенные колеса, дальше в монастыре позвякивали колокольчики и слышались протяжные голоса монахов.

На глазах у каждого были слезы.

Все, как один, поклонились своему королю.

Дюб был рад, что Тав сюда не добрался.

Последовала какая-то беседа на местном языке. Дюб не знал даже, как этот язык называется. Марио, глухой к человеческим чувствам, носился вокруг и непрерывно щелкал камерой, время от времени припадая на колено или даже бросаясь на землю, чтобы поймать в кадр горные вершины и крыши храмовых построек на заднем плане.

Дюб, не понимавший ни слова, не мог оторвать взгляда от лиц родственников. Они изо всех сил сдерживали себя в присутствии короля, однако видно было, что им мучительно горько навсегда прощаться с Дорджи и Джингме. Хуже, подумал Дюб, чем когда твой ребенок умирает у тебя на руках. В этом есть некоторая определенность, и потом можно приходить на могилу. А эти двое сейчас просто уйдут в туман. Об их окончательном отбытии возвестит рокот лопастей вертолета, а семьям останутся лишь заверения, что Дорджи и Джингме теперь отправятся в космос, чтобы нести с собой культурное наследие Бутана. Заверения, как был практически уверен Дюб, по сути лживые. Однако пятнадцать месяцев спустя эти люди умрут, согреваемые своей верой.

Теперь он гораздо лучше понимал, в чем именно состоит его работа. Спрашивается, почему обреченное население Земли не впадает в безумие? Нет, беспорядки кое-где вспыхивали, но в целом люди вели себя на удивление спокойно. Да потому, что подобные церемонии сейчас проходят в каждом городе и в каждой провинции, где наберется несколько сотен тысяч человек, и они срежиссированы так, чтобы убедить людей – все идет по плану.

В детстве Дюб читал миф о Тезее и Минотавре, который строился на том, что жителей Афин как-то убедили раз в год выбирать жребием семь юношей и семь девушек, чтобы отправить на Крит на съедение чудовищу. Еще тогда это казалось ему самым слабым местом в отличной истории. Кто вообще на такое пойдет? Кто станет бросать такой жребий среди собственных детей?

Народ Бутана, вот кто. А также жители Сиэтла, и департамента Канелонес в Южном Уругвае, и Великого герцогства Люксембургского, и Южного острова Новой Зеландии. Все эти места Дюб должен был посетить в ближайшие две недели, чтобы собрать юношей и девушек, на которых пал жребий. Люди пойдут на такое, если убедить их, что в этом – спасение.

Как и предсказывал Марио, Дюбу вручили артефакты, на вид чрезвычайно старинные. Вручавшие их монахи – внешне чуть ли не старше самих артефактов – улыбались ему сквозь слезы и, кланяясь, пятились прочь, как только Дюб принимал у них из рук молитвенные колеса, списки сутр и резные камни.

Король взял Дорджи и Джингме за руки и, повернувшись спиной к провожающим их – в добрый путь или, может, в последний? – кивнул Дюбу, как бы командуя «твой ход».

Дюб поклонился в последний раз и, тоже повернувшись, повел процессию вниз.

Маневровые двигатели Капли-1, запущенной в День 285, оказалось не совсем в порядке, что иной раз случается с первенцами, поэтому первое в истории Облачного Ковчега бола образовали Капля-2 и Капля-3, запущенные, соответственно, в День 296 и День 300. Три первые капли принадлежали к конкурирующим проектам и поэтому выглядели слегка по-разному. Это было неважно – капли будут штамповать на разных заводах и выводить разными типами тяжелых ракет с разных космодромов, так что небольшие различия все равно неизбежны. Однако форма у всех была более или менее одинаковая – цилиндр с куполообразными полушариями на концах. Такая конструкция определялась тем, что для выполнения основной функции капель – обеспечить выживание людей – в них закачивали воздух, а под давлением все рано или поздно округляется. Дина считала, что они похожи на огромные баки для сжиженного пропана, которые она привыкла видеть рядом с домиками в шахтерских поселках своего детства. Другие сравнивали капли с железнодорожными цистернами или просто толстыми сардельками.

Но по сути это были всего лишь алюминиевые банки с куполами по краям. Стены банок имели толщину около миллиметра, купола – чуть больше. Самой толстой и прочной частью корпуса служили края, где цилиндр и купола слегка перекрывались. Аналогия – пластиковая бутылка для колы, которая легко сминается одной рукой, если открутить крышку, однако под давлением демонстрирует поразительную прочность и жесткость. Во всяком случае людям, обеспокоенным идеей жизни всего в миллиметре от космического вакуума, НАСА предлагало именно такое объяснение.

Первые три капли запустили «голыми» и гладкими, однако сотни последующих будут облачены в одеяния из прозрачной ткани, на время прохождения через атмосферу свернутые под обтекателями из стекловолокна. В космосе оболочку надуют, и она образует мягкий внешний корпус размером чуть больше внутреннего. В пространстве между корпусами будет выращиваться пища за счет солнечного света, проходящего сквозь ткань. Было еще неясно, сможет ли капля полностью себя прокормить – вероятнее всего, нет, но сколько-то пищи лучше, чем вообще ничего. Фотосинтез на борту давал также возможность уменьшить нагрузку на поглотители углекислоты, а слой воды между людьми и космосом уменьшал радиацию.

На одном из куполов располагался стыковочный узел, который в жаргоне насовских пиарщиков значился как «передний вход». Название было не совсем точным, поскольку вход, как и выход, был единственным. Оказавшись внутри заполненного воздухом корпуса, обитатели капли могли его покинуть, только пристыковавшись к чему-нибудь, также заполненному пригодным для дыхания воздухом.

Противоположный конец капли именовался «бойлерной». Снаружи на нем был закреплен ядерный генератор размером с ведро, снабжавший каплю энергией. Вокруг него располагались разнообразные фланцы для присоединения водопроводных труб, электрических кабелей, охладительных трубопроводов и тому подобной всячины на случай, если несколько капель решат состыковаться вместе и образовать долговременный кластер.

Толстые прочные кольца по краям, где цилиндр соединялся с куполами, служили также для крепления всего, требующего структурной прочности – то есть откуда на корпус капли могло прийти значительное усилие. Из каждого кольца торчало в стороны восемь коротких спиц, а вокруг подобиями нимбов шли внешние кольца, к которым крепились маневровые двигатели и такелажное оборудование. Все эти детали конструкции выводились на орбиту внутри капель, а уже там их извлекали через стыковочный узел и прикручивали в невесомости работники в скафандрах. Нимбы служили также, чтобы растянуть и стабилизировать надувной внешний корпус там, где он имелся, но на трех первых экспериментальных каплях они просто торчали наружу, словно ободы велосипедных колес, утыканные маневровыми двигателями и перевитые трубопроводами.

От «переднего» до «бойлерного» нимба тянулся длинный штырь, присоединенный спереди шарниром, который можно было по команде вытянуть примерно на десять метров в сторону от капли. На конце штыря имелись камера, мишень и электромеханическое захватное устройство, а все это вместе именовалось «лапой». От «лапы» вдоль штыря бежал трос, уходивший к кабестану рядом со стыковочным узлом – на него, как нитка на катушку, было навито еще двести пятьдесят метров троса. Штырь, «лапа», трос и кабестан были предназначены для особого маневра, до сих пор никем не испробованного. В официальных документах НАСА он значился как стыковочная бола-операция, все остальные называли его просто «дать лапу».

В День 306, после того, как Каплю-2 и Каплю-3 собрали и проверили, была предпринята первая попытка стыковочной бола-операции. Она прошла в нескольких километрах от «Иззи». На случай неудачи ее проводили в тайне и без особого шума, на случай же успеха велась подробная видеосъемка. Существовало несколько общих сценариев неудачи – в переводе с инженерного это означало, что все могло не сработать таким огромным количеством способов, что продумывать их в подробностях не имело смысла. Следовательно, для каждой капли требовалось по квалифицированному пилоту – кому-то, кто достаточно хорошо разбирается в орбитальной механике и реактивных двигателях, чтобы вручную привести каплю обратно, если она выйдет из-под контроля. Таких никогда не бывало в избытке, а в данный момент на борту «Иззи» имелось всего четверо. На Земле сейчас тысячи отобранных в Жребии молодых людей обучались этой науке, пилотируя виртуальные капли в игровых симуляторах, но пока что никто из них не закончил тренировок и не прибыл на орбиту. В результате управление Каплей-2 взяла на себя Айви, Дина была при ней в качестве пассажира и помощника. Каплю-3 пилотировал недавно прибывший Маркус Лойкер, перешедший в астронавты пилот швейцарских ВВС, ветеран двух предыдущих миссий на «Иззи». Опыт полетов на мощных реактивных истребителях через альпийские ущелья служил достаточным подтверждением его квалификации. Помогал ему Ван Фухуа, один из первых китайских тайконавтов, прибывших на «Иззи» вместе с пионерами несколько месяцев назад.

Хорошо выспавшись и не слишком плотно позавтракав, все четверо собрались в «банане», чтобы в последний раз обсудить подробности с наземными инженерами, затем спустились по спице и, оказавшись в невесомости Х1, заскользили по Стержню – то есть вдоль главной оси станции – сквозь рабочие помещения и временные склады, пока не достигли крупного стыковочного модуля, а затем, через несколько поворотов, оказались в хомячьей трубе. Один за другим они проскальзывали внутрь. Дина, шедшая третьей следом за Маркусом, обнаружила, что угнаться за ним нелегко – подошвы его ботинок продолжали удаляться.

– Все равно что влезаешь на Даубенхорн, – сообщил он в какой-то момент, – только гравитация не мешает.

– Это что, гора? – уточнила Дина. Путь по трубе предстоял неблизкий, и она надеялась, что беседа поможет ей забыть о сосущем чувстве под ложечкой.

– Да, там известная в краях, где я вырос, виа феррата. Будет случай – обязательно съезди и попробуй.

Среди тех, кто недавно прибыл на «Иззи», говорить о Земле как о месте, куда можно вернуться, было распространенной бестактностью. Они воспринимали свой полет в космос как временную миссию, словно в прежние времена. Дина ничего не стала говорить. Маркус сам поймет свою ошибку, если уже не успел.

– А, ну да.

Понял.

– А что такое «виа феррата»? – спросила Дина, чтобы спасти ситуацию.

– Подъем на гору, где натянуты тросы, установлены лестницы, все такое.

– Чтобы лезть было легко? – предположила Дина.

– А, нет. Это совсем не легко. Скажем так – это способ превратить совершенно невозможный подъем всего лишь в чрезвычайно сложный.

– Понятно, – сказала Дина. – Неплохая метафора для того, чем мы тут заняты.

– Ага, точно! – откликнулся Маркус довольно бодро.

Они добрались до перекрестка хомячьих труб и, тщательно сверившись с фломастерными записями на стенах, оставленными предыдущими путешественниками, разошлись в разные стороны. Дина повела Айви направо, а Фухуа и Маркус продолжили движение вперед. Миновав три задействованных стыковочных узла и вскользь обменявшись приветствиями с обитателями модулей по другую сторону, Айви с Диной достигли конца трубы и прошли там через еще один узел.

Они оказались в цилиндрическом пространстве, диаметром в четыре метра и длиной в двенадцать, освещенном бело-голубым ледяным сиянием светодиодов. На стенах гладкой алюминиевой трубы были видны штрих-коды и трафаретные надписи, которые производители алюминия наносят на свою продукцию. Во всю длину трубы тянулся ровный сварной шов. В дальнем конце сквозь круглую плоскую решетку из стекловолокна – тошнотворно-зеленого цвета, вырезанную из стандартного промышленного материала для фабричных подмостков – виднелся купол «бойлерной», пронизанный трубопроводными и кабельными портами. Лестница из того же самого материала вела оттуда «вверх», к «переднему входу», через который сюда попала Дина, а следом за ней – и Айви. Дине сразу вспомнился Маркус и разговор о виа феррата. Лестница нужна, только если предполагается тяготение или хотя бы его приемлемый заменитель. В этом случае решетка с противоположной стороны капли станет полом.

Вернее сказать, одним из полов, самым нижним. Размеры капли позволяли разделить ее на целых пять этажей, установив дополнительные решетчатые диски. Для этой цели в стены на равном расстоянии друг от друга были вделаны упоры, но сами диски пока отсутствовали.

Оттолкнувшись от верхней ступеньки лестницы, Дина полетела «вниз», пока не остановилась, ухватившись за решетку «бойлерной». Потом развернулась так, что ноги уперлись в решетку, а голова оказалась направлена «вверх», в сторону входа. Ее глаза теперь были на одном уровне с вмонтированными в стену плоскими экранами. Они служили индикаторами и контрольными панелями для оборудования, установленного снаружи. В данный момент их обеих интересовало состояние закрепленной на куполе атомной бомбочки. У нее был свой собственный экран, который Дина, прикоснувшись, вывела из спячки. На экране появился графический интерфейс; он показывал температуру плутониевого шарика в сердцевине реактора, текущий выход тепла, число оборотов и прочие параметры двигателя Стирлинга, преобразующего это тепло в электричество, а также уровни заряда батарей и суперконденсатора, служившего буфером, чтобы запасать энергию, пока она не требуется, и высвобождать, если возникнет необходимость. На вид все было в норме. В таких системах мало что может испортиться. Тем более пока они совершенно новые.

Дина повернулась к другому дисплею, содержащему информацию о двигателях, закрепленных на нимбе с противоположной стороны корпуса. «Капли» не отличались обилием окон; выглянуть наружу можно было только с переднего конца, где в купол рядом со стыковочным узлом были вмонтированы два небольших иллюминатора. Под одним из них находилось то, что инженеры называли креслом, а сторонний наблюдатель скорее описал бы как дорогой шезлонг, неведомо как попавший в космос. Айви уже пристегнулась к креслу и сейчас была занята тем, что активировала собственный комплект экранов. Дина слышала, как она что-то бормочет в микрофон своего переговорного устройства, которое подключила к одному из пластиковых ящиков, совокупность которых в данных обстоятельствах следовало называть контрольной панелью. Айви проводила последние сверки с командным пунктом и вела переговоры с Маркусом, который, надо полагать, уже пристегнулся к такому же креслу в Капле-3.

Дина огляделась и заметила сверкание линзы видеокамеры, размером не больше птичьего глаза, встроенной в небольшой пластиковый держатель на стене в середине капли.

И безо всякой видимой причины расплакалась.

Что с ней случалось достаточно редко. Гарантированно открывали кран лишь определенные сообщения азбукой Морзе от Руфуса. Дина с Айви иной раз позволяли себе поплакать на плече друг у дружки, когда никого не было рядом, хотя в последнее время клуб несколько расширился за счет новых членов, в частности, Луизы. Но всякий раз нужно было срочно заниматься чем-то еще, разрешать всевозможные чрезвычайные ситуации, ты вечно была на глазах у людей. Уединиться не получалось. Пустая капля была самым большим объемом ничем и никем не занятого пространства, в котором Дина оказалась с тех пор, как ступила на борт «Союза» полтора года назад. Оно показалось ей огромным, Дина почувствовала, что совсем одна, и не выдержала. Она знала, что находится перед камерой, которая ведет цифровую запись происходящего, чтобы отправить в архив. Быть может, психологи в Хьюстоне прямо сейчас обсуждают ее состояние. Дину это не волновало. Мнение Хьюстона перестало ее волновать давным-давно. Стоило ей расплакаться, и слезы теперь текли сами собой, нужно было лишь переждать поток. От семьи и себя самой ее мысли переключились на облачников, которым предстоит жить и умирать в подобных жестянках. Если у них ничего не получится, и если Облачный Ковчег, как полагали некоторые, лишь плацебо, последние мысли и чувства последней живой души на свете придутся на ровно такое же замкнутое пространство, как вот здесь. Может статься, этой живой душой будет сама Дина.

Плакать в невесомости плохо, потому что слезы не стекают по щекам, а образуют вздрагивающие при каждом движении жидкие пузыри вокруг глаз, которые нужно стряхивать или вытирать. Вытереть Дине было нечем – синтетические комбинезоны славились неспособностью впитывать влагу, – так что она просто плавала у дна «капли», глядя на исходящий от экранов свет сквозь теплую соленую воду.

Айви дала ей несколько минут, чтобы выплакаться, потом крикнула:

– Ну из тебя и помощничек!

– Извини. Необходимый компонент операции.

– Постарайся там ничего не закоротить. Слезы проводят электричество.

– Тут даже мочой ничего не закоротишь. Защита от новичков.

– Кто бы говорил, – фыркнула Айви. – Пользовательский интерфейс настолько прост, что мне толком и делать нечего.

Что-то легонько шлепнуло Дину по голове. Сквозь слезы она смутно увидела белый предмет, который сейчас отлетал, вращаясь, от простого пользовательского интерфейса ядерного реактора. Поймав его, она на ощупь поняла, что это пакет одноразовых салфеток. На местном черном рынке такие весьма ценились. Разорвав пакет, Дина вытянула несколько салфеток и начала деликатно промакивать шарики слез так, чтобы ненароком их не разбрызгать и не превратить в мельчайшую взвесь, чреватую коротким замыканием.

– Что Маркус-то о тебе подумает? – продолжала Айви.

Дина даже не сразу сообразила, о чем речь.

– У нас с ним что-то? Ты вот так считаешь?

– Это всем очевидно.

После восхитительного первого месяца у них с Рисом все как-то увяло. Ничего страшного. Как началось, так и кончилось. Она никогда всерьез не думала, что это надолго. Время и место, в которых им выдалось жить, не слишком располагали к созданию прочных пар. Луиза, в роли антрополога, наблюдала за спонтанными и, как правило, мимолетными связями между обитателями «Иззи» со смесью суховатого юмора, живого научного интереса и откровенной, и от этого еще более комичной, зависти.

– Даже не знаю, – задумчиво проговорила Дина. – Вижу, к чему ты клонишь, но он немного похож на капитана Кирка.

– Тебе не помешает немного капитана Кирка в твоей…

– Где-где?

– В твоей жизни. Рис слишком сосредоточен на себе.

– Это что, какой-то эвфемизм?

– У него депрессия.

– С чего бы это, спрашивается?

– Вовсе не с того. Не потому, что наступает конец света и все умрут. Я к тому, что Рис полон энергии, пока работает над проектом, но когда проект закончен, он буквально расплывается в кашу.

У Дины чуть не сорвалось с языка, что это утверждение прекрасно описывает и то, как Рис занимается любовью.

– Ты в курсе, что все это записывается?

– Я уже привыкла, – ответила Айви, и Дина буквально почувствовала, как та в двенадцати метрах от нее пожимает плечами. – Постой-ка, мне нужно немного отработать двигателями – выезжаем с парковки задним ходом.

Она не шутила. Двигатели включились со звуком, больше похожим на удар. Дина, которая, к несчастью, в этот момент ни на чем не стояла, на несколько мгновений потеряла ориентацию – капля вокруг нее поехала назад, а она осталась в неподвижности. Зеленая решетка куда-то провалилась, вход стал приближаться – но все происходило медленно, Дине достаточно было вытянуть руку и скользить ладонью по лестнице, чтобы замедлить относительное движение. Через несколько секунд она оказалась в передней части капли и затормозила, ухватившись за амортизатор кресла Айви. Рядом находился сверток из ремней и мягких прокладок, наподобие снаряжения для скалолазания, и Дина потратила несколько минут, чтобы распутать его и забраться внутрь. Под аккомпанемент из ударов двигателей, шипения и пощелкивания топливопроводов и Айви, бормочущей в микрофон, Дина наконец пристегнулась и надела собственное переговорное устройство. Теперь она слышала по-военному отрывистые переговоры между Айви, Маркусом и диспетчером на «Иззи». Каждые несколько минут в разговор со своими вопросами и наблюдениями вклинивался инженер из Хьюстона.

Они отплыли от «Иззи» и в соответствии с программой включили двигатели на несколько секунд, чтобы перейти на орбиту повыше. Какое-то время в иллюминаторы была видна лишь пустота. Судя по всему, из-за края Земли показалось Солнце – на стенах капли появилось два ярких пятна.

– Вижу Третью на радаре, запускаю КАП, – сообщила Айви.

Аббревиатура расшифровывалась как контролируемый автопилот. Операция, которую они собирались выполнить – «подать лапу», – была слишком тонкой, тем более для пилотов-новичков Ковчега. Поэтому все должно было выполняться автоматикой. Однако ни алгоритмы, ни датчики, сообщающие им о том, что происходит, еще ни разу не опробовались в деле, поэтому сейчас у контрольных панелей, наблюдая за происходящим в иллюминаторы, сидели опытные пилоты, готовые перехватить управление, когда (и если) автопилот начнет шалить.

Удары двигателей сменили ритм, теперь они отстукивали последовательность из очень коротких запусков и отключений; ни один человек не смог бы управлять ими подобным образом. Звездная россыпь за окнами качнулась, солнечные пятна на стенах пришли в движение, в поле зрения неожиданно вплыла Капля-3 всего в нескольких сотнях метров от них. Она тоже шла под управлением КАП и сейчас разворачивалась, пока передний вход наконец не оказался направлен в их сторону. Дина подавила импульсивное желание помахать Маркусу и Фухуа рукой. Это было бы непрофессионально, да и в любом случае они бы не разглядели ее через крошечный иллюминатор.

Тонкий белый стержень отделился сбоку от Капли-3, вытянулся в сторону и застыл. Мгновение спустя они услышали и почувствовали, как аналогичным образом отделилась их собственная «лапа», что сопровождалось соответствующей анимацией на экране.

– Даю картинку с камеры, – пробормотала Дина и коснулась кнопки на экране, залив его потоком видео высокого разрешения, идущего через дальнобойную линзу на конце «лапы».

Поначалу не было видно ничего, кроме голубого краешка земной атмосферы в самом углу. Потом через весь экран проплыла сетка, похожая на мишень, остановилась, медленно поплыла назад. Все это сопровождалось еще более суетливой дробью двигателей. Видео было поразительно чистым, казалось, что мишень находится на расстоянии вытянутой руки. Если сравнивать его с картинкой в иллюминаторе, то Дина тоже могла разглядеть там мишень на конце «лапы», вытянутой в сторону от Капли-3, но та казалась совсем крошечной. Однако система распознавания изображений, которая сейчас управляла их корабликом, смогла ее найти и…

– Есть захват, – сообщила Айви. – Третья, мы вас видим.

– Вторая, мы вас видим, – отозвался Маркус. – Продолжаю процесс.

Процесс продолжился сравнительно долгим импульсом кормовых двигателей, которые довольно сильно толкнули их вперед, так что Дина почувствовала давление на мягкие части тела и ощутила, как натягиваются ремни. Мишень покачнулась, но через несколько секунд снова застыла в центре экрана. Капля-3 росла. Числа на экране, сообщавшие расстояние между кораблями – или, вернее, между их вытянутыми «лапами» – стали уменьшаться.

– Все по распорядку, – сообщила Айви.

Конец фразы утонул в оцифрованном голосе, раздавшемся через динамики рудиментарной системы внутреннего оповещения капли: «Заключительная часть стыковочной бола-операции, приготовиться к ускорению!» Затем, в классическом стиле НАСА, начался обратный отсчет: «Пять, четыре, три, два, один, начало стыковки».

На счет «один» сетка на экране расплылась – на таком близком расстоянии камера уже не могла на ней фокусироваться. «Лапы» Капли-2 и Капли-3 хлопнули, словно ладони бегунов, приветствующих друг друга на встречных курсах. От «лапы» внутрь корпуса капли проник странный подвывающий шум. «Стыковка успешная», – сообщил голос.

Уши Дины наконец распознали в воющем шуме звук разматывающегося троса. В желудке у нее что-то перевернулось – совершив полусальто, капля снова развернулась в сторону партнера по бола.

Она знала, поскольку изучала маневр не одну неделю, что сейчас капли соединяются между собой тросами. Они прошли мимо на встречных курсах, но натянувшийся трос развернул их, так что теперь капли снова были направлены навстречу друг дружке – Дина смогла в этом убедиться, выглянув в иллюминатор и увидев там нос Капли-3, постепенно уменьшающийся в размерах, пока она «сдает назад». Закрепленный рядом со стыковочным узлом кабестан разматывал трос, покуда капли расходятся. Точно посередине тросы Капли-2 и Капли-3 соединялись между собой захватным механизмом, который можно будет дистанционно отключить, когда они решат разойтись восвояси.

– Мои поздравления, Бола-1, – произнес голос инженера из Хьюстона. – Первая автоматическая стыковка двух кораблей с целью создания вращающейся системы для полной симуляции земного тяготения.

Земля медленно проплыла позади второй половинки Бола-1, и Дина ощутила в горле неприятное чувство, означавшее, что ее стошнит самое большее минут через пять. Система из двух капель медленно вращалась, производя тем самым небольшую искусственную силу тяжести – меньше, чем в «банане». Но с точки зрения системы КАП этого было недостаточно. Когда капли разошлись достаточно далеко, чтобы не повредить друг дружку выхлопом, система произвела сравнительно долгий запуск двигателей в сочетании с продолжающимся медленным разматыванием тросов, сильно обеспокоив этим вестибулярный аппарат пассажиров. Звук кабестанов изменился – включились автоматические тормоза, замедляющие разматывание, чтобы избежать резкого и опасного рывка, когда трос закончится. Последовало несколько мгновений тишины, и еще один запуск двигателей – долгий, в боковом направлении, чтобы увеличить скорость вращения бола.

– Вот блин, – единственное, что смогла выдавить из себя Дина в следующую пару минут.

Они испытывали 1g – обычное земное тяготение – впервые за год с лишним.

Голос Маркуса, который провел на орбите лишь несколько дней, напротив, звучал очень бодро. Судя по тому, что они слышали в наушниках, он отстегнулся от пилотского кресла и лазал сейчас по Капле-3, словно по Даубенхорну.

Айви и Дина несколько минут вообще не могли пошевелиться, и Дине какое-то время всерьез казалось, что она умирает.

– А вот можно ли упасть в обморок, если уже лежишь? – наконец поинтересовалась она.

– Оставайтесь на местах, – потребовал голос из Хьюстона, глухой и далекий, словно он орал на них снизу в рупор с расстояния в четыреста километров. – Падать придется далеко, до самого дна капли.

Падать придется далеко. Дина давно даже думать перестала о том, что существует верх и низ. Соответственно и понятие падения лишилось всякого смысла. На орбите ты все время падаешь. Но ни обо что при этом не ударяешься. Дина рискнула слегка повернуть голову и посмотреть «вниз», на решетку. Это сработало – ей пришлось срочно тянуться за рвотным пакетом.

Дюб всегда знал, что как родственник он отнюдь не подарок. Однако за последние два с половиной месяца на Земле он стал всерьез опасаться, что терпение его родных вот-вот окончательно лопнет, и причиной тому стала его страсть к жизни на природе.

До сих пор в его представлении хорошо провести время на открытом воздухе означало вальяжно выйти на балкон европейского отеля, выкурить там сигару и выпить рюмочку бренди. Обязанности астронома иной раз заносили его в различные отдаленные места наподобие вершины Мауна-Кеа. Там он всякий раз добросовестно выходил наружу, чтобы за пару минут произнести должные похвалы красотам открывшейся панорамы и чистому воздуху, чуть не отморозив при этом задницу, после чего возвращался в помещение и переходил к изучению изображений на экране компьютера. Походы, и вообще жизнь на природе, среди его родных попросту не были приняты – они предпочитали прочную крышу над головой, натопленные помещения, запертые двери и изобилие еды, которая варилась и жарилась в современной кухне, снабженной всем необходимым для этого оборудованием. Дюб не переставал восхищаться коллегами с кафедр биологии и геологии, у которых всегда был наготове плотно набитый рюкзак, так что они в любой момент могли сорваться в путь, к полной приключений жизни в разных экзотических местах. Но восхищаться предпочитал на расстоянии.

Пожив некоторое время с Генри в Мозес-Лейк, он, пусть и с запозданием, сделался сторонником активного образа жизни, а заодно – обладателем кучи первоклассного туристического снаряжения, которое ему вдруг очень захотелось пустить в дело. Повлияло на него и путешествие в Бутан. Перед этим он совершил длинный перелет с несколькими пересадками через Тихий океан, потом некоторое время прожил на авианосце – в тесном, многолюдном искусственном сооружении, не слишком отличающемся от места, где ему предстоит провести остаток дней. Затем на несколько благословенных часов Дюб шагнул из вертолета в разреженный, холодный, пахнущий соснами воздух Бутана, прокатился на королевском «лендровере» и взобрался на туманную гору, поразительно похожую на картинку с обложки музыкального альбома семидесятых. И даже успел поразмыслить над тем обстоятельством, что неспособен воспринять это место таким, как оно есть, а только в сравнении с подобными символами поп-культуры. Через несколько часов он снова оказался на авианосце вместе с Дорджи, Джингме и сотней других облачников, свезенных подобным манером из Бирмы, Бангладеш, Непала, различных штатов Индии, Шри-Ланки и мелких островов. Дюб был поражен контрастом между тем, как естественно и уместно молодые бутанцы выглядели на краю утеса у себя на родине, и их потерянным видом на крашеной стальной лестнице авианосца, среди представителей других стран Южной Азии – столь же колоритно одетых и столь же отчужденных от родной почвы, лишь пытающихся хоть куда-нибудь приткнуть свои бесценные культурные артефакты.

У него зародилась мысль, что неплохо самому побыть поближе к родной почве, прежде чем его запустят в такое место, где он будет таким же потерянным и отчужденным, как Дорджи и Джингме на борту авианосца «Джордж Буш». Она показалась ему вполне естественной. Но когда за чашкой армейского кофе в одном из кафетериев авианосца он поделился своими планами с Тавом, тот возразил:

– Ты сверхромантизируешь грязь.

Таву очень нравилось выступать в роли адвоката дьявола. Дюб уже не раз имел с ним беседы такого рода. Он лишь пожал плечами и сказал:

– Пусть даже ты прав. Что мне грозит, если я немного поковыряюсь в грязи, пока есть возможность?

– Столбняк?

– Перед поездкой мне сделали все необходимые прививки.

– Нет, Дюб, я серьезно. Меня ты этим не купишь.

– Не куплю? Чем же, по-твоему, я тебя пытаюсь купить?

– Идеей, будто люди предназначены жить в естественной окружающей среде. Гипотезой, что грязь только на пользу.

– Ну, наша эволюция очевидным образом происходила на природе. В каком-то смысле такая среда для нас именно что естественна.

– Но ведь мы уже эволюционировали, Дюб! Мы больше не животные. Мы развились в существ, способных создавать вот такое! – Тав обвел вокруг себя рукой, указывая на крашеную сталь авианосца. – И вот такое! – Он поднял свою чашку кофе и чокнулся с Дюбом.

– И ты утверждаешь, что это хорошо.

– По сравнению с тем, что тебя разорвут гиены? Разумеется, хорошо!

– Меня не разорвут гиены. Я просто собираюсь выбраться на природу.

Улыбка Тава выглядела несколько вымученной. «Не хочешь меня понять, да?» Он сказал:

– Послушай, ты же знаешь, что я думаю по поводу Сингулярности? Загрузки в компьютер?

– Я для твоей книги написал текст на обложку.

– Кстати, спасибо тебе.

Тав говорил об идее, что человеческий мозг можно, во всяком случае в принципе, оцифровать и загрузить в компьютер. И что рано или поздно это произойдет в больших масштабах. Быть может, уже произошло – и все мы живем внутри гигантской виртуальной реальности.

Дюб кое-что сообразил.

– Ты потому и пытал короля насчет реинкарнации?

– Отчасти, – согласился Тав. – Послушай, я просто хочу сказать, что, разделяй ты ту точку зрения, к которой я пришел уже давно, относительно…

– Иными словами, испей я отравы из чаши Сингулярности? – уточнил Дюб.

– Да, Дюб, тебе прекрасно известно, что именно это я и сделал, и тем самым навсегда распрощался с представлением, будто я – дитя природы. Я им никогда уже не стану. Я уверен, что сознание человека изменчиво почти до бесконечности и что люди за какие-то месяцы, если не дни, начнут чувствовать себя в Облачном Ковчеге как дома. Мы просто превратимся в другую цивилизацию, отличную от той, в которой выросли. Сама идея возвращения к природе будет начисто забыта. Тысячелетия спустя люди будут ходить в другие турпоходы – спать в каплях, пить растворимый сок, мочиться в трубочку, все как у предков.

– Для них, – заметил Дюб – это тоже будет возвращением к природе.

– Наверное, мы будем думать именно так, – кивнул Тав.

Дюб чуть не процитировал: «Кто «мы», бледнолицый?», но вовремя передумал.

Следующие несколько недель Дюб, следуя принятым на себя обязанностям, мотался по всему свету: участвовал в том, что фотограф Марио назвал «вылазками за живым товаром», и препровождал добычу в тренировочные лагеря для облачников, где им предстояло провести остаток земных дней за сложными компьютерными играми на тему орбитальной механики. Тависток Прауз тоже участвовал в нескольких вылазках. Все остальное время он писал в соцсетях на темы, которые озвучил на авианосце. Каждый раз, открывая его посты, Дюб поражался, сколько у них читателей. Тав уже породил целую волну последователей и приобрел репутацию незаурядного мыслителя в области социологии будущей космической цивилизации.

Когда у Дюба выпадало два-три свободных дня, он обрушивался туда, где жил кто-нибудь из детей, хватал их в охапку и устраивал выезд на природу.

Генри поселился в Мозес-Лейк на постоянной основе – насколько это было вообще возможно в нынешнем мире. Он был младшим. Средняя, Гедли, жила в Беркли; она работала волонтером в благотворительной организации, так что проблем со свободным временем у нее не было. Дюб вытягивал ее на однодневные пешие походы по Маунт-Тэм или на более длительные, в Сьерра-Неваду. Старшая, Геспер, находилась неподалеку от Вашингтона – ее молодой человек, военный, проходил службу при Пентагоне.

Последний Великий Поход случился в начале октября. Дюбу оставалось еще около месяца, но он знал, что проведет его или тренируясь, или рассказывая о тренировках по телевизору. Может быть, ему еще доведется разок-другой сбежать с уроков и выбраться в короткий поход на полдня. Одно было ясно – в следующий раз он заберется в спальный мешок только в невесомости, в уютной жестянке без единого окна.

Возможно, почувствовав то же самое, Амелия неожиданно прилетела к нему в Вашингтон. Обычно в это время года она должна была вести уроки в школе, но их расписание в последнее время стало довольно зыбким. Было трудно поддерживать иллюзию, будто образование так уж необходимо детям, которые все равно не доживут до того, чтобы воспользоваться знаниями. И никогда не сдадут экзамены, к которым их готовят. По словам Амелии, это привело к своего рода Возрождению в педагогике. Ученики, на которых не давила необходимость получить хорошую оценку или поступить в приличный университет, учились просто ради того, чтобы учиться – как оно, собственно, и должно быть. Расписанная по часам учебная программа исчезла сама собой и заменилась мероприятиями, которые придумывали каждый день учителя и родители – походы по горам, художественные проекты на тему Облачного Ковчега, беседы с психологами о смерти, просто чтение. В определенном смысле Амелия и ее коллеги никогда еще не чувствовали себя настолько нужными и не имели такой возможности проявить себя с наилучшей стороны. Тем не менее расписание стало мягче, так что Амелия смогла взять пару дней отпуска, совершенно неожиданно для Дюба сесть на самолет до Вашингтона и там вместе с ним, Энрике и Геспер отправиться в горы любоваться осенней листвой.

Дюб никогда не испытывал особых чувств к Энрике – афропуэрториканскому полукровке из Бронкса, армейскому сержанту и американцу до мозга костей. Но сейчас, когда он сидел, свесив ноги из кузова прокатного внедорожника, укутанный с Амелией одним одеялом, смотрел на сияющий всеми красками осени горный пейзаж и ждал, когда на угольной печке разогреются сосиски, он ощутил к нему теплоту как к родному. Видимо, Энрике тоже почувствовал, что Дюб оттаивает.

– Так что же вы все-таки собираетесь построить там, наверху? – спросил он.

Насколько Дюб переменился за последний год, можно было судить по тому, что он не фыркнул в ответ на вопрос. И не изменился в лице – во всяком случае, так ему хотелось верить. Он посмотрел на Амелию рядом с собой, ожидая подтверждения. Амелия старалась ему помогать. Это ради детей, объяснила она. Неважно, что ты думаешь, Дюбуа, и что чувствуешь. Речь вообще не о тебе. И даже не о науке. Сейчас речь исключительно о том, чтобы дети у меня в классе знали, на что им надеяться. Поэтому заткнись и делай свое дело.

Это было важно. И дело даже не в том, что требовалось скрывать свои истинные чувства. Потому что, если скрывать их достаточно хорошо, сам ты тоже меняешься. Несколько месяцев назад Дюб не смог бы полностью спрятать скепсис, и Энрике бы это заметил. Несколько месяцев назад Дюб бы, вероятно, начал подробно объяснять, чем вызван этот скепсис, а в итоге все бы поняли, что Облачный Ковчег – наспех сымпровизированный эксперимент по выживанию с призрачными шансами на успех.

Сейчас ничего подобного не произошло. Дюб смотрел на лица Энрике и Геспер, с одной стороны освещенные голубым предзакатным светом, с другой – красным свечением углей, и говорил, словно перед телекамерой, ведущей прямую трансляцию в Интернете:

– Доступные на орбите ресурсы практически неисчерпаемы. Так было еще до взрыва Луны. Теперь она тоже раскрылась, словно пиньята. Надо лишь создать на основе этих ресурсов правильную инфраструктуру, обитаемые помещения, которые можно будет наполнить воздухом и оплодотворить всем генетическим наследием Земли. Это произойдет не сразу, поначалу придется пройти через трудные времена. С эмоциональной точки зрения будет очень тяжело, когда начнется Каменный Ливень и мы навсегда распрощаемся с тем, что было раньше. После этого тоже будет нелегко: облачникам предстоит научиться жить вместе и принимать не самые легкие решения. Перед человечеством никогда еще не стояло столь сложного вызова. Но мы сумеем выжить. Из орбитальных ресурсов мы создадим инкубаторы для Нашего Наследия, где оно будет жить, развиваться само и развивать то, что мы принесли с собой. Рано или поздно наступит день, когда мы вернемся. Каменный Дождь – не навеки. Хотя он и продлится в течение жизни многих поколений, столь же долго, сколько человеческая цивилизация просуществовала до сегодняшнего дня. Он оставит после себя раскаленную каменную пустыню. Но к тому времени множество поколений уже успеет посвятить свою жизнь и свой творческий гений решению новой задачи – как воссоздать тот мир, что мы видим сейчас, или даже лучше, чем сейчас. Мы вернемся. Вот настоящий ответ на твой вопрос, Энрике. Выживем ли мы? Да. Будет нелегко, но мы справимся. Построим ли мы орбитальные поселения? Безусловно. Начнем с маленьких, потом перейдем к большим. Но не в этом истинная цель. Чтобы достичь нашей истинной цели, потребуются тысячелетия. Эта цель – создать Землю заново, и лучшей, чем была.

Дюб произнес подобную речь в первый раз. Но не в последний. В ближайшие недели – его последние недели на Земле – он будет говорить те же слова телекамерам, президенту, полному стадиону облачников-стажеров. Но в этот момент он видел только, что Энрике кивает, как бы говоря «все будет в порядке, Дюб-то кое-что соображает», и Геспер кладет голову ему на могучее плечо, а глаза у нее горят – она смотрит в будущее, которое только что создал своими словами ее отец.

За спиной у нее метеорит прорезал вечереющее небо и взорвался над Атлантикой.

– Сегодня мы поговорим о том, что на самом деле представляет собой рой из капель на орбите, – произнес знаменитый астроном и популяризатор науки Док Дюбуа.

Он плавал в самом центре Капли-2, в данный момент пристыкованной к «Иззи». На нем был скафандр, а шлем он снял и держал под мышкой. Говорил он, обращаясь к одной из встроенных в каплю видеокамер высокого разрешения, надеясь, что где-нибудь какой-нибудь компьютер ведет запись.

– Снято! – скомандовал он.

И почувствовал себя немного глупо. Теперь он самостоятельно редактировал и выпускал свои видео, то есть только что отдал команду «снято» самому себе. В космосе за тобой не следует съемочная группа, фотографы, видеоредакторы и гримеры. Ему так даже больше нравилось. Но надо сказать, что при съемках желательно присутствие хотя бы еще одного человека, чтобы видеть его реакцию. Ему не хватало Амелии, которая могла бы молча покачать головой или кивнуть. Вместо этого он попытался вообразить, что обращается к ее классу – солнечным утром вторника в классной комнате в Южной Пасадене. Он проиграл запись, слушая собственный голос их ушами.

«На самом деле» звучит слишком скептически. Как будто все сказанное прежде по этому поводу было полной чушью. А «на орбите», пожалуй, лишнее. Все и так знают, что капли находятся на орбите.

– Сегодня мы поговорим о том, что представляет собой рой из капель, – начал он заново. – В обычном пространстве, например, на Земле, чтобы сообщить, где находится объект, нам нужны три числа. Влево-вправо, вперед-назад, вверх-вниз. Оси икс, игрек и зет из уроков геометрии в старших классах. Оказывается, на орбите с этим не так просто. Здесь, чтобы описать, на какой орбите находится объект – например, капля, – нужно шесть чисел. Три – для местоположения. И еще три – для скорости. Если у вас два объекта и все шесть чисел у них совпадают – они находятся в одном месте. В данный момент мои шесть чисел полностью совпадают с числами капли, в которой я плаваю, то есть мы движемся через пространство вместе. Но если одно или более из моих чисел изменится, вы увидите, что я начал перемещаться.

У Дюба с собой был небольшой баллончик со сжатым воздухом – такими электронщики сдувают пыль с устройств, над которыми работают. Направив его «вниз», к корме капли, Дюб нажал кнопку. Воздух с шипением устремился наружу, а Дюб поплыл «вверх», к главному входу. Вытянув над головой руку, чтобы затормозить у самого верхнего купола, он повернулся к ближайшей камере.

Вроде бы получилось. Это была третья попытка, и сжатый воздух уже кончался.

– Я не могу уплыть слишком далеко, поскольку меня ограничивает корпус. Но не будь у меня возможности остановиться – скажем, если бы я был в скафандре снаружи, – я бы уплыл очень и очень далеко. И орбитальная механика как наука утверждает, что два различных объекта на орбите не могут иметь одни и те же шесть чисел, если не считать особого случая, который я вам только что продемонстрировал – человек находится внутри полой капли, где их центры масс полностью совпадают. Капля или любой другой объект слева от «Иззи» или справа, в зените или в надире, спереди или сзади, по определению имеет другие числа. То есть находится на другой орбите. А значит, будет дрейфовать относительно станции.

Дюб мысленно обратился к своим предварительным наброскам. В этом месте он собирался подробней рассказать о том, каким может быть дрейф. Объект на более высокой орбите отстанет. На низкой – убежит вперед. Объекты справа или слева будут то сближаться со станцией, то удаляться с периодом в девяносто три минуты. И только те, что непосредственно впереди и сзади, сохранят свое относительное положение. Но сейчас он подумал, что в этом месте лучше дать ссылку на другое видео, в котором будет больше графики. А пока нужно сказать главное.

– Какова же мораль? В космосе невозможно летать в строю. По законам физики находящиеся рядом объекты будут сближаться или удаляться. Чтобы сохранить строй или любую групповую формацию, например, рой, есть только два способа. Либо соединить капли между собой, так что они станут единым объектом, либо включать двигатели, чтобы компенсировать дрейф.

Был и третий способ – выстроить их в цепочку, образовав подобие космического поезда, но такая формация не слишком-то похожа на рой, поэтому Дюб не стал пока о ней упоминать. Хотя через несколько минут после того, как видео появится на ютубе, на него обрушатся гневные комментарии, указывающие на ошибку и объясняющие ее нечестностью, некомпетентностью и/или заговором.

Оставалось записать звуковую дорожку, которая пойдет поверх видео, где юные облачники тренируются в исполинских залах игровых автоматов, специально для этого сооруженных в таких местах, как Хьюстон или Байконур.

– Изучить все это не так уж сложно – любой игрок осваивает премудрость за несколько минут. Мне не дадут соврать собранные со всего света облачники, которые сейчас оттачивают мастерство управления каплями на максимально реалистичных симуляторах. Разумеется, большую часть времени капля летит сама по себе, на автопилоте. Но когда и если возникнет необходимость ручного управления, эти молодые люди будут к нему готовы.

Закончив, он подключил свой планшет к беспроводной сети капли и несколько минут копировал видеофайлы, чтобы потом заняться редактированием. Заметив самого себя на стоп-кадре, служившем иконкой для файла, Дюб поразился, какая у него круглая физиономия – типичный симптом невесомости, когда тело заново учится распределять жидкость по тканям. Здесь, наверху, по этому признаку узнавали новичков. Дюб провел в космосе шесть дней; сегодня был А+1.0, ровно год с того дня, когда Дюб, стоя во дворе «Атенеума», смотрел, как распадается Луна.

Капля-2, устаревшего образца, который давно заменили новые модели, была пристыкована на самом конце хомячьей трубы по левую сторону ферменной конструкции. Рано или поздно ее превратят в складской или жилой отсек. Миновав стыковочный узел, Дюб пустился в путь по трубе. Как он уже понял по дороге сюда, быстро двигаться не получится. В трубе еле-еле помещался относительно худой человек в комбинезоне из полиэстера. Мужчина покрупней и в скафандре был обречен постоянно за что-нибудь цепляться. И тем не менее двигаться по трубе в «костюме» было легче, чем тянуть его за собой или толкать спереди, словно труп, от которого необходимо избавиться в невесомости.

Через несколько минут Дюб достиг перекрестка, расположенного прямо на центральной оси «Иззи», где места было побольше, и начал снимать скафандр. Это не был полный скафандр для работы в открытом космосе – у того на спине торчал огромный горб систем жизнеобеспечения, который никак не пролез бы в хомячью трубу. Просто комбинезон со шлемом как у пилотов высотных истребителей. В нем была дырка, так что годился он только на реквизит. Попытка выбраться из него чем-то напоминала борьбу нанайских мальчиков и состояла преимущественно из ругательств и столкновений со стенами.

В какой-то момент он почувствовал, что его резко тянут сзади за воротник. Комбинезон от этого сполз достаточно низко, так что Дюбу удалось, виляя плечами, высвободить руки.

– Спасибо! – сказал он, обернулся через плечо и увидел, что на него вопросительно смотрит знакомое лицо.

– Для морпеха ты как-то ростом не вышел.

– Мойра?! – воскликнул Дюб и схватился за поручень на стене, чтобы развернуться полностью и вглядеться как следует. Очки во время борцовской схватки сползли куда-то набок, пришлось другой рукой загнать их на место. Да, это была именно она – и со столь же явно луноподобным лицом.

Последний раз он видел доктора Мойру Крю на Кратерном озере, где она помогала своему учителю Кларенсу Краучу, выдающемуся генетику и нобелевскому лауреату, которому выпала неблагодарная задача объявить всему миру о Жребии. Кларенс уже умер от рака у себя дома в Кембридже, окруженный своей коллекцией биологических образцов и научных наград, которой не суждено пережить Каменный Ливень. Смерть несомненно была для него избавлением. С тех пор Дюб ничего не слышал о Мойре, однако из всех людей на Земле она была одним из самых очевидных кандидатов на Облачный Ковчег. Предки Мойры были из Вест-Индии, и волосы она заплетала в дреды длиной в палец, которые на удивление хорошо вели себя в невесомости – уж во всяком случае лучше, чем волосы представителей белой расы. Округлившееся лицо сделало ее чуть старше, но Дюб знал, что ей еще нет тридцати. Она выросла не в самом лучшем районе Лондона, но смогла получить стипендию в крутой школе, за которой последовал оксфордский диплом по биологии. Диссертацию она писала в Гарварде, в рамках проекта по возвращению вымерших видов. Харизма Мойры и акцент, который американцы считали просто очаровательным, сделал ее одним из основных лиц всего проекта. Она участвовала в конференциях и делала публичные выступления, рассказывая о том, как в ее лаборатории пытаются вернуть к жизни мамонтов. Затем Мойра проработала некоторое время в Сибири на русского нефтяного магната, планировавшего создать заповедник возрожденной мегафауны, и вернулась в Великобританию, чтобы продолжить исследования под руководством Кларенса.

Дюб уже не первый раз оказывался приятно удивлен, наткнувшись здесь на коллегу, которого тоже отправили на Ковчег, о чем Дюб и понятия не имел. И каждый раз возникали проблемы с этикетом. Человека хотелось радостно обнять, как он, разумеется, и сделал бы, столкнувшись с ним на вечеринке в Кембридже или на улице в Нью-Йорке. Однако встреча здесь подразумевала обстоятельства отнюдь не радостные. К тому же у Мойры в таких случаях всегда был чуть насупленный вид, помогавший ей держать дистанцию.

Да и обнимать людей в невесомости совсем не так просто. Сначала нужно оказаться к ним очень близко.

Дюб развел в стороны руки и сказал:

– Обнимаю.