Вещий. Разведка боем Корчевский Юрий
– Он мне в трапезной по морде звезданул.
Служанка и половой поставили на телегу заказанную еду. Я бросил служанке медный пул – та улыбнулась, вильнула бедрами и ушла. Половой задержался – видно, тоже ждал мелочи на чай. Я вытянул руку, холуй подскочил поближе, но вместо денег получил удар в глаз.
– Я не даю слуг в обиду, понял?
Холуй прикрыл глаз рукой и побежал на постоялый двор.
– Давай, Вася, кушай. – Второго приглашения не потребовалось. Парень схватил в одну руку шаньгу с творогом, другой оторвал у курицы ногу и набил полный рот. И только я хотел последовать его примеру, как распахнулась дверь, выскочил здоровенный толстый парень и помчался в мою сторону. Никак – вышибала.
На крыльце стоял половой с заплывшим глазом и злорадно ухмылялся.
Я выждал и, когда до толстяка осталось три шага, метнул ему в лоб кистень. Несильно, но парень до меня не добежал, улегся в пыли как раз у колеса телеги. Васька от удивления есть перестал.
Толстяк оказался крепким и вскоре зашевелился, стал вставать. Вид у него был злой, и я понял – сейчас снова полезет в драку. Я выхватил саблю, приставил к его горлу.
– Ты что думаешь – если я на телеге, так я крестьянин? Я тебя сейчас пошинкую и уеду спокойно, а друга твоего, что с подбитым глазом, пугалом в огороде поставлю. Жить хочешь?
Парень мелко закивал головой, опасаясь обрезаться о клинок.
– Тогда скройся и дай поесть спокойно.
Я с шелестом загнал саблю в ножны. Парень решил, что бояться ему уже нечего, и ударил меня кулаком. Уклониться я немного не успел – зацепил он меня, совсем краем, но в голове загудело. Вот сука, пожрать не даст.
Я упал на облучок и подошвой сапога врезал ему в нос, тут же спрыгнул с телеги и изо всей силы ударил его между ног. Парень взвыл и согнулся. Я вытащил нож и распорол на нем штаны, бесстыдно оголив задницу. Видя такой исход, половой благополучно исчез за дверью. Я же отряхнул руки и уселся есть.
Все это время Васька с восторгом наблюдал потасовку. Откусив от курицы, он с набитым ртом спросил:
– Ты половому про слугу сказал – это правда?
– Что?
– Что ты меня слугой взял?
Вот постреленыш – вырвалось у меня про слугу, просто не привык я, что рядом со мной людей ни за что обижают.
– А это уж как ты себя покажешь.
– Дяденька, возьми – не пожалеешь. Не смотри, что я худой – я сильный. Дрова колоть буду, воду на кухню носить – я много чего могу.
– Давай пока кушать, Вася.
Мы принялись за еду. Через несколько минут от кур остались только кости. Я принялся за шаньги, запивая пивом.
Толстяк зашевелился, перестал стонать и встал на четвереньки, потом поднялся. Штаны упали, обнажив посиневшее мужское достоинство.
– Слышь, хряк, полового позови, посуду забрать надо.
Толстяк обеими руками взялся за штаны и мелкими шажками направился в избу. Раздался шум, распахнулась от удара дверь, и с крыльца кубарем скатился половой. Теперь у него заплывал и второй глаз – видимо, от толстяка досталось.
– Посуду убери да позови хозяина.
Половой опасливо подошел, забрал пустые миски и кувшины.
Вскоре на крыльцо вышел степенный мужик, с достоинством подошел.
– Здоровьичка желаю.
– И тебе того же.
– Что же ты парня моего обидел?
– Сам напросился, первый напал, если ты про толстяка.
– Чего изволишь?
– Парень обносился – нет ли одежонки по размеру?
– Есть немного. Оно ведь на постоялом дворе как – то щи на себя опрокинут, то рубаху порвут. Однако уж размерчик маловат. Сейчас посмотрю.
Хозяин с достоинством удалился, вернувшись со служанкой. Из узла достали несколько рубах, штаны. Зайдя за телегу, Васька примерил. Одна рубашка была почти впору – рукава длинноваты, но Васька их закатал. А вот штанов не нашлось – все на мужиков были. Ладно, пока пусть так будет. Не последний постоялый двор на дороге.
Я расплатился, и мы сели на телегу.
– Выкинь свою рубаху, ею только копыта лошадям обтирать.
Васька отшвырнул на землю то, что называлось когда-то рубахой, огладил новое приобретение. Рубашка была великовата, мятая, но, видимо, казалась пацану верхом богатства. Несколько раз, оборачиваясь, я видел, как он оглаживает рубашку и, вытягивая руку, любуется вышивкой на рукаве. Не избалован парень одеждой, как и всем остальным. Во взгляде его появилась даже некоторая гордость, что ли, – даже не знаю, как и назвать.
Мы ехали до вечера, но не до сумерек. Лошадям посветлу травку пощипать надо – тоже кушать хотят. Я распряг их, стреножил, пустил пастись. Васька, как мог, помогал, пытаясь показать свою полезность.
Мы доели две оставшиеся шаньги и кусок пирога, запив водой у ручья. Хоть не на голодное брюхо спать ложиться. Улеглись под телегой, и я уже начал придремывать, как Васька заговорил:
– Здорово ты ему врезал, меня еще никто не защищал – все только били. Рубаху только жалко.
– Это почему?
– На земле лежу, испачкать можно.
– Спи, Васятка, не бери в голову.
Утром пацан разыскал и привел лошадей, помог запрячь. Вскоре мы уже снова тряслись по дороге и не далее как через час остановились у постоялого двора.
– Ну-ка, Василий, позови прислугу.
Парень сорвался с телеги, побежал к двери, но потом перешел на шаг для важности. На этот раз его не выкинули, а вышел половой, неся на подносе деревянную плошку с пряженцами. Поздоровавшись, половой спросил, чего еще принести. Васька выглядел просто именинником.
Я сделал заказ, мы поели и, к неописуемой радости Васьки, купили ему штаны. Паренек уже неплохо выглядел – ему бы помыться, постричься да сапожки купить – от сына городского мастерового и не отличить будет.
По дороге паренек старался доказать свою нужность и полезность – поил коней, помогал их запрягать и распрягать, бегал в трактир за едой. Я с улыбкой наблюдал за пацаненком и ловил себя на мысли: «Приедем в Нижний, а дальше? Не бросать же его? Я к нему начал привыкать. Не оставить ли его при себе приемным сыном, слугой – в общем, как получится». Однако это – вопрос серьезный, надо бы с женой обсудить.
Через несколько дней вдали показались маковки церквей Нижнего. Осталось перебраться на пароме через Волгу – и мы дома. Я показал Ваське вперед:
– Видишь церкви? Считай, добрались до дома.
Васькой овладело беспокойство, он понимал, что дороге конец, и ему очень хотелось остаться, только как об этом сказать мне?
У паромной переправы была очередь из возов и телег. Я ее объехал, встал первым. Ко мне подбежал паромщик и, не узнав меня – что было немудрено, – закричал:
– В очередь!
Я повернулся к нему. Паромщик осознал ошибку – все-таки я владелец паромной переправы, сдернул шапку, поклонился:
– Извиненьица просим, не признал.
Подошел поближе, склонился к уху:
– Воздержался бы ты, хозяин, в Нижний ехать, да с товаром.
– Что случилось?
– Стрельцы бузят.
– Ништо, проедем.
Я въехал на телеге на паром, переправился. Городские ворота были открыты, а городской стражи возле них не было. Странно… А кто же мыто взимает, за порядком следит?
Окольными путями, минуя центр, я добрался до дома. Открыл калитку, распахнул ворота. Из дома выбежала простоволосая Елена, бросилась на шею, поцеловала.
– Ну, наконец-то, я уж испереживалась вся. Неспокойно в городе, стрельцы второй день бузят, на площади собрались. Ой, что будет?!
Елена увидела на телеге Ваську, до той поры скромно сидевшего.
– А это что за найденыш?
– Васька, в дороге мне помогал. В дом возьмем, пока прислугой будет.
Васька, услышав мои слова, расцвел, соскочил с телеги, взял под уздцы лошадей, завел во двор.
– Распрягай.
Васька споро принялся за дело, я же разрезал веревки, сбросил на землю бочки. Затем стал перетаскивать в дом мешки с ценностями. Васька стал закатывать бочки в сарай.
Я видел, что Лену и Ваську распирает любопытство, что я привез, но они благоразумно не проявляли инициативу в расспросах – не принято было в эти времена младшим опережать события и лезть «поперек батьки в пекло».
Хорошо бы поесть с дороги, обмыться, да дело безотлагательное. Как бы стрельцы от слов не перешли к делу. Не приведи господи – возьмутся грабить купцов да повесят своих начальников – городу беда. Рано или поздно бунт подавят, только времени уйдет много, да и жизней – как стрелецких, так и городских жителей. Надо везти казну в крепость, прямо сейчас.
Я разделил содержимое сундука на две части, ссыпал в мешки, перебросил через спину коня. Оседлав вороного, взял второго под уздцы и направился к крепости. Еще подъезжая, услышал крики, мат отборный. Я миновал крепостные ворота, тоже стоявшие без охраны.
На площади, перед собором было красно от стрелецких кафтанов. На возвышении стояли посадник и стрелецкий полковник, охрипшими голосами пытаясь увещевать стрельцов. Те же, потрясая бердышами, нестройно кричали:
– Не верим, деньги где? На Москву надо идти, к самому государю правду искать. Жалованье где? Воры! Повесить всех! – Вопили нестройно, но громко, забивая друг друга.
Я просто кожей чувствовал, что стрельцы настроены решительно. Еще немного, и эту толпу не удержать. Толпа вообще трудно управляема и агрессивна.
Я возвышался над стрельцами, сидя на лошади. Стрелецкий полковник, увидев меня, толкнул в бок посадника. Оба замолчали и уставились на меня. Что я привез? Казну и спокойствие или неприятную новость о том, что казна не найдена? Тогда – бунт. Обстановка накалена до предела.
Я приподнялся в седле, вскинул обе руки, показал большие пальцы. Посадник облегченно вздохнул, а полковник гаркнул:
– Есть деньги, привезли жалованье!
Стрельцы замолчали, наступила оглушительная тишина. Они стали оборачиваться, смотреть на меня. Я направил коня к помосту, где стояли полковник и посадник. Стрельцы расступились, образовав коридор. Я подъехал в полной тишине к возвышению, спрыгнул с коня на помост, повернулся к стрельцам.
– Слушайте меня, служивые. По велению посадника и вашего воинского начальника сыскал я казну с вашим жалованьем. Казну ту везли в Нижний ваши товарищи, и все, как один, сложили головы в честном бою с бандой разбойничьей. Тела я нашел, да схоронить по обычаю не смог, уж простите. А виновник, предатель, находится среди вас.
Стало так тихо, что слышно было, как пролетела муха. Стрельцы стали переглядываться, шептаться.
– Имя! Имя назови! Кто Иуда?
– Ефимий Мезенцев, казначей полка.
В толпе раздалось шевеление, медленно образовался круг, в центре которого стоял в одиночестве стрелец. Возраста уже зрелого, в справном кафтане, без бердыша. Он озирался, не зная, что предпринять.
– Лжа все, наговор!
– Тогда откуда я деньги привез?
Я нагнулся, снял с лошади оба перевязанных мешка и, развязав один, достал грамотку, что лежала в сундуке на деньгах.
– Вот грамотка из государевой казны, взята мною из сундука.
Я показал ее собравшимся, передал полковнику. Тот схватил и начал читать. Обычный финансовый документ, если говорить по-современному.
Стрельцы закричали:
– Государева грамота, о нашем жаловании писана!
– Грамоту эту вместе с сундуком я захватил у разбойников – они жизнью заплатили за вашу казну, за ваших павших собратьев, а главарь перед смертью назвал имя предателя. Лгать мне смысла нет, все как на духу сказал. Вот собор, вот мой крест.
Я повернулся к собору, перекрестился, поклонился. Площадь взревела.
– Смерть предателю!
Кричали все – даже понять было невозможно. Потом стрельцы накинулись на казначея. Раздался жалкий вскрик, звуки ударов. Стрельцы отхлынули снова, и на земле я увидел окровавленное месиво, бывшее казначеем. Полковник взял ситуацию в свои руки.
– Кончай самосуд! Становись в очередь – сейчас писарь жалованье раздавать начнет.
Настроение толпы резко поменялось. Еще недавно они были готовы вздернуть своего начальника, затем кровожадно изрубили казначея, а теперь потянулись в очередь за деньгами, перебрасывались шутками.
Все, бунту и бузе конец. Нынче все трактиры полны будут пьяными стрельцами.
Однако полковник не был бы воинским начальником, если бы не радел о деле.
– Первый десяток, что жалованье получит, – на охрану ворот! Исполнять.
И любопытное дело – стрельцы, только что готовые вздернуть своего полковника и потом крушить все подряд, получив деньги, рысцой побежали к воротам и встали на пост.
Видя, что все успокоились, посадник потянул меня за рукав. Я повернулся к полковнику:
– Лошадей тати продали, забери этих двух – не мои то лошади, главаря шайки. Пусть теперь стрельцам послужат.
Посадник затянул меня в дом, усадил на скамью.
– Рассказывай!
Я вкратце, обходя скользкие моменты вроде прохождения сквозь стены или бросания огня, пересказал о спасении казны. Посадник внимательно выслушал, разгладил бороду.
– Молодец, хвалю. От себя и от жителей благодарность. Чуть бунт не вспыхнул, вовремя успел.
– Торопился.
– Ты это, вот что. Дом я тебе обещал, так… это… м-да… не будет дома, ты уж не серчай. Продан дом-то, поторопились.
– Прощай, посадник. Дал слово – держать надо. Не ради дома я казну искал, да все равно обидно.
Я повернулся и вышел, громко хлопнув дверью.
Честно сказать, я так и предполагал. Начальство всегда – наобещает с три короба, а потом – извини, так получилось. Сказать, что я расстроился – так нет, но осадок в душе остался.
На лестнице мне встретился Елисей Буза, дьяк.
– Здрав буди, Юрий. Наслышан уже о казне, твоими трудами возвращенной. И о доме знаю, не моя в том вина. С возвращением!
Он обнял меня. В принципе неплохой мужик.
– Ты на посадника не серчай. Надо чего будет – ко мне обращайся, что-нибудь придумаем.
– Бывай здоров, Елисей.
Я вышел на площадь. Стрельцы стояли в длиннющей очереди, но настроение у всех уже было благодушное. Передо мной расступились, и я пошел к себе домой. Лошадей уже увели.
Когда я выходил из крепостных ворот, стрельцы дружно вскинули бердыши «на караул», приветствуя меня, как большого воинского начальника. Я приложил руку к сердцу, благодаря. По-моему, со стрельцами у меня отношения наладятся.
А дома меня ждал обед – и когда только Ленка успела приготовить.
– Васька где?
– Уже баню топит. Где ты его нашел?
– По дороге прибился. Жалко его стало, вот и взял. Пусть у нас поживет. Места хватит, кусок хлеба найдется. Помогать по хозяйству будет, грамоте научим, глядишь – человеком вырастет, а не помрет от голода и не замерзнет в лесу.
– Пусть живет, он мне сынка погибшего напоминает.
– Вот и славно.
Все вместе сели за стол, не спеша, сытно и вкусно покушали, а я еще и приложился к вину. За трапезой я вкратце пересказал события. Лена и Вася слушали, открыв рот.
– И ты отдал казну? – спросили они почти одновременно, когда я закончил рассказ.
– Это их жалованье, а иначе – быть в городе стрелецкому бунту.
– Так, мужчины – в баню, уже согрелась! – скомандовала жена.
Мы с удовольствием отправились в баню.
Когда Васька разделся, я с жалостью посмотрел на его худенькое тельце, покрытое на спине рубцами. Видно, досталось пацану. Ладно, захочет – расскажет потом, сейчас не буду лезть в душу.
Знатно попарившись, мы смыли всю дорожную грязь. В предбаннике не спеша попили прохладного квасу, перешли в дом.
– Вот что, Лена. Я там тканей разных привез – пошей на парня рубахи, штаны – ну, сама реши, что ему надо. Мы же с ним с утра на торг пойдем – сапожки купить надо и еще кое-что по мелочи.
Отвели Васю в комнату, которую определили для его житья. Пацан внимательно ее осмотрел, уселся на постель.
– Мне нравится, здорово! – и счастливо засмеялся.
Мы же с Леной улеглись в разных комнатах. Когда ратник возвращается из похода, сначала в церковь сходить должен, отмолить пролитую кровь – до этого он считается «грязным». А уж крови-то в последнем моем вояже было пролито предостаточно.
Утром меня разбудил Вася. Он стоял у моей постели одетый и тряс меня за руку.
– Когда на торг пойдем, за сапогами?
– Ты еще не умывался, не ел – какой торг?
Пришлось ему идти умываться. Лена уже гремела на кухне сковородами и чугунками. Поев, мы отправились на торг.
Я тщательно выбирал сапожки – короткие, на лето, из мягкой кожи. Наконец подобрали по ноге. В этой же лавке прикупили пояс, в оружейной лавке купили небольшой обеденный нож в ножнах. Васька с гордостью тут же нацепил его на пояс. Я осмотрел его с головы до ног. Вид вполне приличный, по здешним меркам. На нищего бродяжку не походил совсем.
– Теперь пойдем домой, тебя стричь надо, на пугало похож.
Лена пообещала постричь его попозже, когда закончит кухонные дела. Я же собрал мешки с ценностями, перекинул через спину лошади. Единственное, что оставил дома – так это украшенное драгоценностями оружие. Пообещав домочадцам вскоре вернуться, я отправился к собору.
Служба давно уже закончилась, тихо потрескивали свечи перед образами.
Я попросил священника провести обряд очищения, рассказав, что вернулся из похода и на мне кровь.
– А не ты ли казну стрельцам привез?
– Я, батюшка.
– То не грех – благо для города. Стрельцы бузить начали, без малого бунт не вспыхнул. А обряд совершим.
После обряда я попросил батюшку принять от меня пожертвование и передал ему четыре кожаных тяжелых мешка. Развязав один из них, батюшка сначала застыл в изумлении, потом взял в руки и осмотрел искусно сделанную серебряную ендову.
– Великолепно. И в других мешках то же?
– Да, трофей мой; себе ничего не оставил – разбойничье добро это. Кровь на злате-серебре, а в храме пользу принесет.
– Храни тебя Бог, Юрий. За пожертвование – благодарность, на ремонт деньги нужны.
Священник меня перекрестил, и я с легким сердцем отправился домой.
А дома уже вовсю кипела работа. Лена шила Васе новые рубашки и штаны. Меня приятно удивило, что парень был пострижен, приобрел пристойный вид. Видимо, ему и самому нравилась новая прическа и красивая одежда, так как он все время крутился перед зеркалом. Зеркало было так себе – полированная бронза, причем небольшого размера – только голову и увидеть. Надо бы стеклянное купить, хорошей венецианской работы, да размером поболее. Все как-то руки не доходили.
Зеркала в те времена предназначались в основном для женщин. Мужчины не брились, носили усы и бороду – а зачем мужу зеркало, коли бриться не надо?
Глава 10
День шел за днем. Моя эпопея с поиском стрелецкой казны стала покрываться пылью времени, позабываться. На работу по охране Ивана Крякутного я выходил все реже – только для сопровождения купца в дальних или рискованных вояжах. Стрельцы исправно несли службу, город жил тихо-мирно. Приближалась осень, уже стоял август месяц.
Лена каждый день учила парня грамоте, я же, когда было время, тренировал его пользоваться ножом, кистенем, саблей. Станет повзрослее, окрепнет физически – нагружу по полной тренировками. Сейчас же не стоит отнимать у пацана детство, он и так с удовольствием играл с соседними ребятами в лапту, казаков-разбойников и другие игры, наверстывая упущенное.
После Яблочного спаса – шестого августа по старому стилю – я вернулся домой немного раньше обычного. У купца поездок не было, поэтому я сходил на обе пристани – поглядеть, как работают мои паромы. И хотя все было как надо, хозяйский пригляд нужен, да и выручку надо было забрать.
Позвякивая туго набитым кошелем, я отворил калитку и насторожился. Что-то не так, предчувствие какое-то нехорошее. Васька не бегает, Лена не выходит встречать. Не случилось ли чего?
Я бросил кошель с монетами на землю – слишком тяжел и звуком выдает, – подкрался, пригнувшись к окну, прислушался. Послышался мужской голос. У меня дома гости, только интересно, почему без хозяина заявились – здесь так не принято.
Я тихонько обошел дом – как и все здешние дома, он не имел окон, выходящих на задний двор. Неслышно приоткрыл дверь конюшни, прислушался. Тихо, только лошадь хрустит овсом да шумно вздыхает.
Я на мгновение остановился, потом прошел к задней стене дома. Так, кухня здесь, тут – коридор. Мне сюда.
Я прижался к стене и прошел сквозь бревна. Из трапезной раздавались голоса – оба мужские. Тихо ступая босыми ногами, я мягко прошел по ковровой дорожке. Встал перед открытой дверью. Оп-па!
В центре комнаты сидели на лавке Лена и Васька. Руки и ноги связаны, во рту – кляпы. А вот и непрошеные гости. Двое. Один – заросший бородой по самые глаза мужик лет сорока, одет обыкновенно – рубашка, штаны, заправленные в сапоги. Рядом – совсем молодой мужчина – лет двадцати, с едва пробивавшейся бородой, одет чисто, но не богато. У обоих в руках ножи, причем не обеденные – здоровые тесаки, как на медведя.
Мои домочадцы целы, только у Васьки глаз заплыл. Наверняка гости непрошеные постарались.
Я поближе. Прислушался.
– Деньги где, золото? Чего молчишь, дура? Думаешь, муженек поможет? Я его, как палку, остругаю. – Молодой мужик гадливо засмеялся.
Пора с эти цирком кончать – пырнут ножом сдуру, а жена и Васька мне дороги. Оружия вроде я у них не вижу, кроме ножей. Но и у меня его нет.
Я на цыпочках прошел на кухню, взял кочергу – это такая кривая железяка, которой дрова в печке ворошат, чтобы лучше горели. Кочерга у меня была увесистая, тяжелая. Помню, Лена жаловалась иногда, просила купить полегче. А для сегодняшнего случая в самый раз.
Я встал за притолоку и, улучив момент, с размаху ударил молодого по голове. Тут же, пока он даже и упасть не успел, врезал волосатому мужику по предплечью. Кость хрустнула, нож упал на пол, и мужик заорал. Лена и Васька с удивлением и страхом смотрели на драку.
Мужику я добавил ребром ладони по кадыку, и крик захлебнулся. Он схватился за свое горло левой рукой, засипел. Правая рука висела плетью.
Мужик стоял с синей от удушья мордой, его молодой помощник лежал без чувств.
Я подобрал разбойничий нож, разрезал веревки; освободив своих, вытащил у них изо рта кляпы. Эти уроды так стянули им руки, что нарушилось кровообращение и кисти онемели.
– Что случилось?
– Эти двое ворвались в дом, связали меня с Васькой – допытывались, где ты деньги прячешь.
– Давно?
– Около получаса.
Время Лена уже умела различать по часам, что я купил по случаю на торгу, за большие деньги. Часы были велики, чтобы их носить, и показывали время дома.
Я связал разбойникам руки – так оно надежней, вывел во двор мужика, привязал его к столбу в конюшне. Туда же перенес второго, до сих пор лежавшего без сознания. Заросший бородой мужик – «гамадрил», как я его назвал, смотрел на меня с ненавистью.
– Ты глазами не зыркай – не испугаешь. Ты тать – у меня двое видаков, я тебя в своем доме поймал, так что – убью, и рука не дрогнет, и никто не сможет меня попрекнуть, что не по «Правде». Понял?
– Понял. Чего же сразу жизни не лишил?
– Поговорить хочу.
– А я – нет.
Я врезал ему кулаком по печени – очень болезненно, отрезвляет.
– Так как насчет поговорить?
Мужик сплюнул мне под ноги. Ладно, не боишься боли – воздействуем морально.
Я поискал в ящике – ага, нашел. Вытащил на свет божий мешочек, осторожно вытряхнул из него змеиную голову. Давно она тут лежит, с прошлого года, когда змея вонзилась Ивану Крякутному в сапог. Может быть, и яд уже действовать перестал? Сейчас проверю. Я взялся двумя руками за голову – в том месте, где у всех других тварей уши, сдавил. Челюсть открылась, показались клыки. Я поднес голову к лицу мужика. Он не на шутку струхнул – аж побелел, глаза округлились.
– Ты что же это удумал?
– А сейчас змея тебя цапнет, яд в кровь попадет – в страшных муках умрешь.
Лоб мужика покрылся потом.
– Убери мерзкого гада, спрашивай.
– Ты зачем в дом мой забрался?
– Известно зачем – за деньгами.
Ну, это я и сам понял.
– Ты кто таков?
– Митрофаном тятька назвал.
– Из чьих?